Рейнольдс Д.
В монографии английского историка, преподавателя Кембриджского ун-та Дэвида Рейнольдса рассматривается феномен «особых отношений» между Соединенными Штатами и Великобританией в период второй мировой войны. Относительно него не существует единого мнения: одни считают его уникальным союзом, политическим выражением культурного единства англоязычных народов, другие — «браком по расчету», исполненным вражды и подозрительности. Д. Рейнольдс в работе, основанной на использовании английских и американских архивов, приходит к выводу, что обе страны имели обоюдный интерес в сдерживании Гитлера и выживании Великобритании, но при этом они сознавали сохраняющееся между ними соперничество в экономической сфере и во взаимоотношениях, как великих держав. Основой сотрудничества было не осознание культурного единства, как считал У. Черчилль, а определенное совпадение геополитических и культурных интересов, постепенно приобретавших преобладающее значение для обеих стран в 1940–1941 гг. в условиях международного кризиса. Конфликт интересов при этом отодвинулся на второй план, но не исчез. [116]
На протяжении 30-х годов британские политики были озабочены несоответствием между обязательствами метрополии и ее возможностями. Особенно это стало ощутимо во второй половине десятилетия, когда Лондон все больше чувствовал угрозу со стороны складывающейся коалиции враждебных держав — Германии, Италии, Японии. Хотя считалось, что Германия представляет первостепенную опасность, две другие державы также угрожали глобальным интересам Великобритании. На Дальнем Востоке экспансия Японии наносила существенный ущерб английским интересам в Китае,» а также представляла потенциальную угрозу юго-восточной части Британской империи, включая Индию. Господствующим позициям Великобритании в Восточном Средиземноморье угрожала Италия. В случае одновременного кризиса в этих двух наиболее чувствительных регионах британский флот, пишет автор, не сумел бы защитить все интересы империи, не говоря уже о защите собственно Британских островов от нацистской Германии.
Английское правительство не видело вокруг себя подходящих союзников, с помощью которых метрополия могла бы противостоять этой угрозе. Франция с ее «министерской чехардой» была политически расколота; в СССР свирепствовали сталинские чистки; в США, переживающих депрессию, преобладали изоляционистские настроения. Не было и способа быстро увеличить британскую обороноспособность: перевод мирной экономики на военные рельсы требовал времени и средств, которых в условиях борьбы с депрессией взять было неоткуда.
Чемберлен, ставший премьер-министром в 1937 г., был настроен достигнуть соглашения с Германией и Италией. В январе 1938 г. он писал: «При отсутствии сильного союзника и до тех пор, пока наше вооружение не завершено, мы должны приспосабливать нашу внешнюю политику к обстоятельствам» (с. 8). Он настаивал также, что перевооружение было необходимым противовесом политике «умиротворения» — сильная оборона предотвращает войну, тогда как дипломатия устраняет ее причины. «Мюнхен, — считает автор, — был скорее искажением этой политики, нежели ее кульминацией» (с. 8). Он указывает на два исходных момента [117] в политике Чемберлена. Озабоченный в первую очередь сохранением шаткой позиции Великобритании как мировой державы, он в каждом союзнике видел в первую очередь соперника. Отсюда вытекало его убеждение, что союзов, за которые придется расплачиваться уступками или зависимостью, можно и не заключать, если удастся предотвратить тотальную войну. Не принимая в расчет гитлеровской концепции «молниеносной войны», он считал, что Германия ни экономически, ни политически не была готова к войне и что ее можно было удержать от агрессии сочетанием твердости и уступок, «кнута и пряника».
По мнению автора, «сдерживание» стало преобладающей формой политических действий Лондона и Вашингтона на международной арене, начиная с зимы 1938/39 г., но оба лидера все еще надеялись на достижение мирного урегулирования даже в 1940 г. и рассматривали перевооружение не столько как подготовку к войне, сколько как «устрашение». Эта двойственность определяла тон англо-американских отношений в этот период, который носил характер «растущего, неограниченного сотрудничества». Его пределы, в свою очередь, были связаны с сильными изоляционистскими настроениями в США и с децентрализованным характером американской политической системы, которая, в отличие от британской, затрудняла принятие решений сильной исполнительной властью. В период 1937–1938 гг. Рузвельт подобно Чемберлену «готовился к возможности войны, неустанно прилагая усилия по сохранению мира» (с. ЗЗ). В это время им выдвинута идея «карантина» — отказа миролюбивых наций от поставок сырья государствам-агрессорам, развившегося в концепцию англо-американской морской блокады Японии; в области дипломатии ставка делалась на «мирный план» С. Уэллеса, И хотя обе идеи получили слабое развитие, они, по замечанию автора, способствовали более тесному англоамериканскому сотрудничеству.
Вместе с тем осторожность Рузвельта рождала у англичан глубокий скептицизм относительно того, может ли американская дипломатия служить надежной опорой. Было ясно, [118] что Ф. Д. Рузвельт в тот период не имел ни малейшего желания втягивать свою страну в войну, полагая дипломатическую и материальную помощь Великобритании и Франции вполне достаточной для выправления военного баланса в Европе и тем самым устранения возможной германской угрозы Соединенным Штатам. Он рассматривал неудачи Великобритании в противостоянии Гитлеру скорее как отсутствие твердости, нежели как отсутствие мощи, и его усилия зимой 1938/39 г. в области дипломатии и перевооружения были предназначены укрепить в британцах «чувство ответственности», Чемберлен, со своей стороны, опасался возобновления американского вмешательства в европейские дела «в духе Вильсона» и перспективы зависимости в ГИТА Он был более заинтересован в видимости, нежели в реальности англо-американского сотрудничества, его устраивали такие формы, как переговоры о торговом соглашении в 1937–1938 гг. или снятие эмбарго с поставок вооружений в 1939 г., которые, по его мнению, могли бы воздействовать на готовность держав «оси» сесть за стоп переговоров.
Автор отмечает, что эта фаза отношений не завершилась в 1939 г., когда разразилась война, но продолжалась в ходе «странной войны» вплоть до весны 1940 г. Хотя официально Великобритания готовилась к долгой борьбе, Чемберлен и его политическая команда полагали, что германская экономика близка к краху и что твердая, но пассивная политика может вскоре привести германских «умеренных» за стоп переговоров. Дружественный нейтралитет США увеличил бы дипломатический нажим на Германию, но Чемберлен не желал, чтобы Соединенные Штаты вступили в войну, опасаясь цены, которую Вашингтон может запросить на мирной конференции. Инерция союзников тревожила Рузвельта, и в начале 1940 г. он провел серьезное изучение шансов перспектив мирного урегулирования, но в ходе всей «телефонной войны» в основе его политики оставалось предоставление Великобритании и Франции преимущественного доступа к американскому «арсеналу», с тем чтобы эти страны могли выступать в качестве «передовой линии» США. [119]
Летом 1940 г. эта двойственность в политике пришла к концу. Великобритания потеряла своего главного союзника — Францию — всего за пять недель, и у нее не оставалось выбора, кроме как обратиться к США за любым видом помощи. Даже Чемберлен признавал это, но настоящие перемены в политике произошли после прихода к власти 10 мая 1940 г. Черчилля и утраты казначейством, полностью поддерживавшим политику Чемберлена, господствующих позиций в Уайтхолле. Черчилль с растущей твердостью настаивал на том, что Великобритания должна продолжать борьбу, поскольку США вот-вот вступят в войну, возможно, после того, как Британские острова подвергнуться бомбардировке, и уж наверняка после переизбрания Рузвельта на очередной срок в ноябре. Эта уверенность помогла Великобритании выстоять летом 1940 г., когда она один на один противостояла «третьему рейху» и его союзникам.
Некоторые историки утверждают, что тем петом Рузвельт питал непоколебимую уверенность в том, что Великобритания выстоит. По мнению же автора, это интерпретация, основанная на знании последующих событий. Факты свидетельствуют, что размышления Рузвельта прошли три фазы. На первой, накануне капитуляции Франции, он всеми силами способствовал сохранению Западного фронта на Европейском континенте. Затем, в последующие шесть недель, он колебался, не будучи уверен, сможет ли Великобритания выстоять в одиночку, и, полагая, что он ничем не сможет ей помочь, В течение августа, однако, Рузвельт пришел к выводу, что Великобритании следует оказать помощь, и его новая уверенность и обязательства выразились в договоре о предоставлении правительству Черчилля 50 эсминцев времен первой мировой войны. Эта передача осуществлялась на определенных условиях, включавших право на аренду (сроком на 99 пет) 8 британских военных баз в Карибском море и в Западной Атлантике, обещание Черчилля, что британский флот никогда не будет потоплен, переговоры с Канадой по согласованию планов возможного прибытия флота в Северную Америку — все это были способы укрепления США второй пинии обороны в Западном полушарии на случай, если Великобритания последовала бы примеру разгромленной Франции. [120]
Опасения в Вашингтоне по поводу возможного поражения Великобритании, считает автор, никогда полностью не исчезали. Весной 1941 г. там вновь возник кризис доверия — почти такой же серьезный, что и в середине 1940 г. Но тем не менее, говорится в работе, с осени 1940 г. в администрации США сложился консенсус относительно того, что широкая материальная помощь Великобритании явится лучшим способом отвести войну от Западного полушария и дать Соединенным Штатам время перевооружиться. Согласно закону о ленд-лизе, Великобритании было ассигновано 7 млрд. долл. Северная Атлантика была объявлена зоной патрулирования торговых судов, направлявшихся в Великобританию. Расширение американских морских операций в Атлантике, в свою очередь, потребовало пересмотра некоторых положений закона о нейтралитете. Некоторые историки усматривают в этих действиях шаги, неизбежно вовлекавшие США в войну, ссыпаясь при этом на воинственные высказывания Рузвельта. Однако, по мнению автора, они вытекают из стремления ободрить англичан и их лидеров, укрепить их стойкость. Главное же желание Рузвельта в 1941 г., заключалось в том, чтобы вкладом США в победу было оружие, а не вооруженные силы, и чтобы они оставались «арсеналом» демократических держав Запада и стражем океанов, но не вступали в войну на территории Европы. Если, как полагал» Рузвельт, он может сделать все необходимое для помощи Великобритании и СССР, опираясь на свои полномочия президента и главнокомандующего, то зачем торопиться выходить за пределы необъявленной войны?
Администрация Рузвельта стремилась, что вполне естественно, чтобы англо-американское сотрудничество в делах войны и мира строилось на американских условиях и давало бы ей преимущества, пользуясь тем, что после поражения Франции Великобритания оказалась в безвыходном положении и шла на уступки, отчаянно нуждаясь в американской помощи. В отличие от многих представителей администрации Рузвельт обладал более широким взглядом на вещи и в переговорах с английской стороной был более уступчив, навлекая [121] на себя неудовольствие англофобов и изоляционистов с Капитолийского холма. Несомненно, независимость и самостоятельность конгресса были источником постоянного беспокойства американских президентов, что не всегда сознавалось британскими лидерами, привыкшими к большей зависимости парламентской системы от находящегося у власти партийного большинства. Однако поскольку Рузвельт не имел желания быть втянутым в тотальную войну и мог удовлетворять до определенного времени американские интересы и идеалы с минимальными издержками, то и уступки, на которые вынуждали идти Великобританию, ссыпаясь на неуступчивость конгресса, — обязательство сохранять британский флот, базы в Западном полушарии, экономическая либерализация, вполне соответствовали целям самой американской администрации.
Официальная британская реакция на положение, сложившееся с середины 1940 г., после капитуляции Франции, может быть, следуя за Черчиллем, разделена на две фазы. Новый премьер-министр видел первостепенную задачу в том, чтобы максимально увеличить американскую помощь и вовлечь США в войну. Так, в мае-июне он играл на опасениях США относительно судьбы британского флота и пытался увязать все уступки со стороны Великобритании непосредственно со значительным увеличением американской помощи. Период с июля по октябрь 1940 г. привел к заметному англо-американскому сближению.
Тем временем международный кризис из европейского конфликта превращался в мировую войну, и договор об эсминцах и Тройственный пакт стали основными стадиями этого процесса, хотя это и не входило в намерения Берлина, Токио или Вашингтона. Поэтому во все возрастающей степени американская администрация втягивалась не только в поддержку Великобритании, но и Британской империи в цепом. Однако на втором плане этого глобального сотрудничества происходили значительные перемены в балансе сил. Британские уступки во время переговоров о миноносцах указывали на слабость позиций английского правительства и означали расширение влияния США в Карибском бассейне. [122]
Более того, Канада, Австралия, Новая Зеландия были втянуты в американскую орбиту влияния, поскольку у Великобритании недоставало военно-морских сил для их защиты. На Дальнем Востоке, в противовес утверждениям некоторых историков, англо-американские разногласия летом 1940 г. не были временными и означали фундаментальные различия между позициями обеих держав в Азии. Великобритания оказалась не в состоянии добиться твердой гарантии американской помощи или уверенности в том, что США будут защищать сугубо британские интересы, например в Сингапуре. Так, Великобритания постепенно добивалась своей цепи — вовлечь США в войну, но дорогой ценой ущемления ее имперских интересов на Дальнем Востоке.
К концу сентября 1940 г. даже самые осторожные аналитики в Лондоне и Вашингтоне были согласны в том, что Гитлер отложил вторжение на Британские острова до зимы. Благодаря «мужеству, географии и везению» англичане избежали участи французов, и США теперь предоставляли возросшую помощь Великобритании и ее империи как «своей собственной пинии фронта» (с. 145). Однако новая «периферийная стратегия» Гитлера по-прежнему представляла собой смертельную угрозу британской безопасности. Если бы Англия оказалась лишена импорта продовольствия, сырья и военного снаряжения, ее удалось бы поставить на колени и без прямого вторжения. И с пета 1940 г, США, по крайней мере потенциально, становятся главным материальным источником помощи для Великобритании. Зимой 1940/41 г. снабжение становится ключевой проблемой англо-американских отношений. Обе страны встали перед необходимостью расширить обязательства, уже взятые летом, усугубляя процесс растущего неравновесия в их отношениях.
11 марта 1941 г. Рузвельт, после долгих дебатов, подписал закон о лендлизе. Черчилль, назвавший его «новой великой хартией», сказал в речи в палате общин:
«Самая могущественная демократия торжественно заявила, что она предоставит всю свою огромную промышленную и финансовую мощь для нанесения поражения нацизму, чтобы [123] все нации, большие и малые, могли жить в условиях безопасности, терпимости и свободы» (с. 161). Таков был язык дипломатии и пропаганды военного времени, считает автор.
С точки зрения историка, ленд-лиз не был чем-то абсолютно новым или в высшей степени альтруистичным, или особо важным в 1941 г. «Идея Америки как «большого арсенала демократии» была логическим продолжением внешней и оборонительной политики Рузвельта со времени Мюнхена. В течение двух пет он рассматривал западноевропейские демократические страны в качестве передовой линии обороны Америки. Поставляя по их заказам военное снаряжение, США способствовали сдерживанию Гитлера, не будучи втянутыми в войну, а также ускоряли свое собственное перевооружение» (с. 166). Закон о ленд-лизе содержал оба эти аспекта. Поставки не были даровыми, отсрочивались лишь платежи по ним. Не получила Великобритания в 1941 г. и большой выгоды от американского арсенала: 84% военного снаряжения, использованного Англией, странами Содружества и империей, были изготовлены на Британских островах. За 9 месяцев 1941 г. Великобритания получила из США 2400 самолетов и 951 танк, что было эквивалентно шестинедельному производству британской военной промышленности. Из вышеназванного количества только 100 самолетов и 786 танков получены по пинии ленд-лиза (с. 167), а остальные по другим контрактам, по которым англичане расплачивались наличными.
Тем не менее для Черчилля ленд-лиз означал поворотный момент в американской политике. После неуверенной, подчас тайной помощи в 1940 г., Рузвельт отныне взял на себя ответственность за долгосрочные британские закупки в Америке, избавив английское правительство от «непосильного бремени и продемонстрировав веру в возможность Великобритании выстоять. Политика Рузвельта получила наконец одобрение конгресса. Теперь он уже действовал не только от собственного имени, что значительно облегчило его положение в отношениях с Великобританией. Тем самым Рузвельт доказал, с точки зрения англичан, что ему можно доверять, [124] Отныне Черчилль и его правительство стремились делать все, чтобы облегчить положение Рузвельта в его отношениях с институтами власти в собственной стране. Споры по второстепенным вопросам были отложены, и такая политика «умиротворения» американцев подчас будила сомнения даже у самих британских политиков. Особенно примечательна позиция Идена. Он разделял стремление Черчилля к англо-американскому союзу и был готов теснейшим образом связать британскую политику на Дальнем Востоке с американской. Но, как и в 1937–1938 гг.. Идеи не желал неограниченной американской экспансии и не намеревался уступать Рузвельту лидерства в англо-американском союзе. Черчилль не был чужд этим соображениям и после вступления США в войну занял менее снисходительную к ним позицию, но по ходу войны он все более склонялся к тому, чтобы «романтизировать англо-американские отношения».
В чем была сила этих отношений и в чем крылась их ограниченность? Отвечая на этот вопрос, автор указывает, что стержнем союза был общий интерес в сдерживании Гитлера. Правда, нацистская Германия всегда представляла меньшую угрозу для США, нежели для Великобритании, уже в силу их географического положения, а это предопределяло и соответствующие различия в политических и стратегических решениях. С другой стороны, Великобритания, опять-таки в силу своего островного положения, подобно США, сохраняла определенный иммунитет к европейской борьбе за гегемонию, и исторически, по утверждению автора, ее политика по отношению к континенту была аналогична политике США, т. е. изоляционистской. Это в особенности относится к 1937–1940 гг., когда оба правительства пытались сдерживать Гитлера, содействуя восстановлению равновесия на континенте. При этом Великобритания все же вынуждена была пойти на растущие военные обязательства по отношению к Франции.
Летом 1940 г. европейское равновесие было окончательно нарушено и германская угроза стала реальностью. Для Великобритании возникла проблема национального выживания; для Соединенных Штатов выживание Великобритании, [125] и в особенности ее флота, означало сохранение оборонительной линии фронта в Европе. К 1941 г. эта пиния сдвинулась в Атлантику. Обеспечение путей, по которым приходило снабжение Великобритании, составляло предмет жизненного интереса для обоих правительств; кроме того, ГИТА были озабочены тем, чтобы воспрепятствовать Германии осуществлять контроль на морских путях вблизи Американского континента. «Таким образом, в каждой фазе мы видим совместный интерес — европейское равновесие, выживание Великобритании, безопасность Атлантики — хотя и основанный на различных мотивах и ощущаемый с разной степенью интенсивности» (с. 173). В отличие от британцев ГИТА были в состоянии проводить политику ограниченной гибкости в течение 1937–1941 гг.
В других регионах планеты интересы США и Великобритании не совпадали. Так, обе страны расходились относительно стратегических приоритетов в Средиземноморье.
С середины 1940 г. экспансия Японии в направлении Южных морей угрожала нарушить баланс сил в Юго-Восточной Азии, а также поставки сырья, жизненно необходимые для Великобритании и США. Поэтому правительства обеих стран были в равной мере заинтересованы в сдерживании Японии, не прибегая при этом к войне, которая отвлекла бы их от основной угрозы — гитлеровской Германии. В основе этого общего устремления было неформальное «разделение труда» между двумя флотами, С весны 1940 г. Рузвельт держал основную часть американского флота в Пёрл-Харборе, тогда как британский флот сдерживал Гитлера в Атлантике. Но это, в свою очередь, означало, что британское правительство в возрастающей степени становилось зависимым от Соединенных Штатов на Дальнем Востоке. Американцы монополизировали дипломатические отношения с Японией и определяли по существу всю западную политику в области поставок нефти и важнейших видов сырья. Проблема состояла в том, что, хотя обе страны были согласны относительно общих принципов дальневосточной политики, их специфические интересы не были одинаковыми. Великобритания располагала владениями, а США — властью, и, учитывая [126] второстепенное стратегическое значение Азии, США не имели намерения защищать чисто британские интересы, особенно если британцы сами ничего не предпринимали. Такое различие интересов было потенциально опасным для Великобритании, но оно могло и не оказаться роковым, если бы обе державы столь серьезно не недооценили бы Японию.
Мало совместимыми были экономические интересы двух стран и их долгосрочные устремления как великих держав. Еще с конца XIX в. США и Германия, были главными торговыми соперниками Великобритании. При этом размеры и ресурсы Соединенных Штатов делали почти неизбежной их доминирующую роль в мировой торговле. Даже в ходе кризисных 1939–1941 гг. эти соображения присутствовали в сознании лидеров обеих стран, отчасти определяя их политику. Но решающее влияние на соответствующие экономические позиции обеих держав имела война. Ради мобилизации всех своих ресурсов для ее ведения Великобритания ликвидировала свои иностранные инвестиции, аккумулировала огромный стерлинговый долг, потеряла экспортные рынки и пожертвовала такими своими господствующими позициями в области торговых услуг, как судоходство и страхование. Во всех этих случаях главный выигрыш приходился, бесспорно, на США, вновь сумевших извлечь выгоду из европейских катаклизмов, но на этот раз в беспрецедентном масштабе. По мнению автора, Чемберлен предвидел все это: вот почему он так долго, и даже слишком долго, боролся за то, чтобы избежать мировой войны.
На более глубинном уровне имело место столкновение двух экономических философий. В ходе 30-х годов британцы продвигались к двусторонней контролируемой торговле в значительной мере внутри руководимого Великобританией блока, тогда как администрация Рузвельта проявила себя как поборник экономической либерализации и многосторонней мировой экономики. Эта перемена традиционных ролей отражала изменившиеся торговые обстоятельства двух держав Великобритания отныне чувствовала потребность защитить свою приходящую в упадок экономику, в то время как Соединенные Штаты были достаточно сильны, чтобы [127] извлечь выгоду из принципа равных экономических возможностей. Точно так же, как американцы протестовали в викторианскую эпоху против империализма свободной британской торговли, так и англичане в период второй мировой войны говорили о том, что Британская империя становится «жизненным пространством американской плутодемократии». В течение 1937–1941 гг. британская экономическая философия, и в особенности имперские преференции, были постоянным источником трений в англоамериканских отношениях, о чем свидетельствуют переговоры о торговом договоре в 1937–1938 гг. и переговоры по ленд-лизу в 1941 г. Тем не менее, различия не следует преувеличивать: британский билатерализм отчасти являлся оборонительным ответом, реакцией на беспрецедентную ситуацию 1941–1942 гг. Каковы бы ни были опасения некоторых чиновников госдепартамента, большинство британских политиков, включая Чемберлена, отвергали идею самосдерживаемого имперского блока и верили в принцип многосторонних отношений. В конце 1941 г. они осторожно нащупывали пути восстановления сбалансированной мировой экономики, в то время как и руководители США начинали признавать необходимость решительных действий со своей стороны.
Предметом споров обоих правительств, по существу, была не структура мировой экономики, а соответствующее место каждой из держав внутри нее. Это же относится и к политическому порядку. Здесь также оба правительства стремились к созданию сбалансированной взаимозависимой международной системы, основанной на великих державах и, в особенности, на англо-американском сотрудничестве. Но в 1939 г. Рузвельт настаивал на том, что Великобритания несет первоочередную ответственность за спасение цивилизации, в то время как в 1941 г. видел в ГИТА доминирующего партнера в блоке. В 1940–1941 гг. британские руководители осторожно приветствовали возвращение США к роли великой мировой державы, надеясь, что Соединенные Штаты «могут быть «"воспитаны» для ответственной международной деятельности посредством особой ассоциации с Великобританией. Однако, учитывая неравновесие [128] отношений, они были озабочены тем, чтобы британские интересы были по возможности соблюдены и чтобы ее претензии на сохранение статуса великой державы по-прежнему принимались во внимание.
Складывающийся англо-американский союз был, таким образом, внешне похож на развитие дипломатических отношений — основанных как на близких, так и на различных интересах. Но, считает автор, анализировать англо-американские отношения только в этом плане явно недостаточно. Защита общих интересов сама по себе редко является подходящей основой для союза, так как ситуация, при которой мощь другой страны воспринимается как щит, а не угроза, отчасти зависит от смысла разделяемых ценностей. А именно на этом, утверждает автор, основаны богатство и даже уникальный характер англо-американских отношений. Общий язык облегчал коммуникации между англичанами и американцами, а также служил постоянным напоминанием того, что эклектическая культура США в наибольшей степени опирается на британские традиции, культуру и философию. Именно в этом пункте англо-американский союз и более ранний англо-французский союз существенно различались. Язык и культура были барьером, а не мостом между Лондоном и Парижем, Особый характер отношений, установившихся между британскими и американскими лидерами, был невозможен между британскими и французскими лидерами, даже если бы их союз не оборвался так резко и плачевно, как это произошло в 1940 г.
Тем не менее, общее англо-американское наследство было сложным, поддающимся различным интерпретациям. В Великобритании ключевым было понятие «англо-говорящие народы». Несмотря на снисходительное отношение к так называемой «американской вульгарности» и недостатку культуры — этих стереотипов киноэкрана, большинство британских лидеров рассматривали США как отпрыска английской культуры, как нечто среднее между доминионом и собственно иностранной державой. Поэтому в глубине души британцы склонялись к мысли, что США «должны» помочь Великобритании и что узы общей культуры должны подтолкнуть [129] их к войне. По мнению автора, подобный подход лежал в основе уверенности Черчилля, что Соединенные Штаты вот-вот вступят в войну, и разочарования, когда объявления войны не последовало даже после переизбрания Рузвельта.
Старые американские «интервенционисты», сохранявшие личные связи с Великобританией, эмоционально понимали чувство солидарности, но большая часть американцев фонд общих ценностей видела лишь в демократической традиции. США рассматривались как подлинное прибежище либеральной демократии, и хотя первенство в этой области исторически принадлежало Великобритании, оно всегда было здесь омрачено классовой борьбой и имперскими настроениями. Позиция американских политиков всегда была двойственной. В культурном отношении они были англофилами, а в политическом — англофобами, поскольку, глубоко сознавая общность традиций, сохраняли критическое отношение к британскому империализму и постоянное опасение, что «лукавая» британская дипломатия однажды снова вовлечет их в европейские проблемы. Этот американский «" комплекс неполноценности», как любили выражаться британские дипломаты, был очевиден в их колебаниях и сомнениях в отношении английской политики в конце 30-х годов. Но к 1941 г. он сменился новым чувством уверенности, по мере того как обнаруживалась слабость Британской империи.
Американские политики в возрастающей степени рассматривали международные события как часть глобальной борьбы между силами демократии и диктатуры, предвосхищая один из элементов идеологии «холодной войны». Эта точка зрения, считает автор, помогает объяснить, например, почему США оказались втянутыми в события на Дальнем Востоке в 1937–1941 гг. в большой степени, нежели того требовали их экономические и территориальные интересы. И возрастающая уверенность американской политики отражала убеждение, что ее безопасность в значительной мере зависит от искоренения антидемократических сил в мире и что американцы обладают властью и правом возглавить новый демократический «крестовый поход». [130]
Из этого сложного сочетания интересов, идеологии и эмоций сложились англо-американские взаимоотношения, причем, считает автор, союз военного времени отнюдь не был неизбежностью. Он явился результатом беспрецедентного кризиса 1940–1941 гг. До середины 1940 г. оба правительства не стремились к столь тесным отношениям. Союз стал необходим только тогда, когда европейское равновесие внезапно рухнуло. Только в той обстановке были осознаны идейные и культурные связи: британцы обратили свои взоры к «заморскому родственнику», взывая о помощи, а американцы откликнулись на героизм «битвы за Англию» и «народной войны». И только в особых обстоятельствах 1941 г., до вступления в войну других сил, когда Великобритания и США были единственными из оставшихся великих демократических держав, рассуждения о долгосрочном англо-американском мировом кондоминиуме имели смысл. «Следовательно, было нечто искусственное в замкнутости союза военного времени, отражавшего уникальные обстоятельства его возникновения» (с. 294). По контрасту с ними послевоенные отношения оказались в какой-то степени возвращением к характеру отношений 30-х годов, хотя и при значительно возросшей американской мощи. «Короче говоря, «особые отношения» военного времени и были «особыми» — если бы Франция не потерпела поражения в 1940 г., они сложились бы совсем иначе», — полагает автор (с. 294).
Великобритания и США были развитыми западными державами с культурными схожими традициями и общим интересом в поддержании международного статус-кво, выгодного им обеим в наибольшей степени. Им противостояли «развивавшиеся» промышленные державы — Германия, Италия и Япония, которые взяли на вооружение чуждые и агрессивные идеологии и требовали положения в мире, соответствующего их экономической мощи и военному потенциалу. Первые были «имущими» государствами, отражавшими натиск «неимущих». Такова была основа англо-американского сотрудничества. Однако в определенном смысле США также были «неимущими» в сравнении с пошатнувшимися, [131] но все еще господствующими позициями Великобритании. Как с обезоруживающей искренностью заявил первый лорд Адмиралтейства еще в 1934 г., «мы уже обладаем большей частью мира или его лучшими частями и мы только хотим сохранить то, что имеем, и не позволить другим отнять это у нас» (с. 294). Здесь была заложена основа англо-американского соперничества.
В 1940–1941 гг. элемент сотрудничества преобладал. Перед лицом общей военной экономической угрозы, когда сильные и слабые стороны Англии и США органично дополняли друг друга, их союз, несомненно, представлял собой, по мнению автора, одно из наиболее тесных межгосударственных отношений в истории современной дипломатии. Но даже и тогда это был временный «брак по расчету», поскольку соперничество являлось постоянным контрапунктом в рамках сотрудничества, где США и Великобритания непрерывно маневрировали в стремлении к достижению преимуществ и преобладанию.
Ю. Б. Самсонов