Великое наступление
Наше наступление подобно неотвратимым шагам Истории. Мы овладели одним из крупнейших промышленных центров Германии Оппельном. Мы подходим к Кенигсбергу и грозим Бреславлю. Мы быстро продвигаемся в Данцигу, и в наших сводках появились названия городков, которые находятся в Западной Пруссии. От наших передовых частей до Берлина ближе, чем от Варшавы до наших передовых частей.
Немцы не в силах скрыть своего смятения — я говорю о немецких главарях. Передо мной статьи министра Лея, начальника отдела печати Зюндермана, генерала Дитмара. Они изобилуют восклицательными знаками, передающими вой, и многоточиями, выдающими дрожь.
«Мы переживаем то, что переживают люди, когда разбушевавшаяся стихия разрушает построенные ими дамбы» (Лей).
«Нам остается сказать: на баррикады!..» (Зюндерман).
«Пространство уже не является нашим помощником. Теперь решается исход войны...» («Гамбургер фремденблатт»).
«Неимоверна серьезность положения... События на острие ножа... В потопе тонут отдельные островки... На нас двигаются апокалиптические полчища... То, что еще недавно было для жителей центральных областей, отдаленных от пограничных районов, далекой угрозой, стало теперь их непосредственной судьбой... Все поставлено на карту... Нам остается победить или погибнуть...» (Дитмар).
Победить? Здесь даже немец, лишенный чувства юмора, рассмеется. Какое уж тут победить! «Или» поставлено для приличия: им остается одно — погибнуть.
Лей откровенно пишет, что «великие события не дают ему возможности размышлять». Он вряд ли размышлял и прежде, этот мародер, прославившийся крупными хищениями и мелкими скандалами. Но теперь он совсем потерял голову.
Нужно ли говорить о том, что происходит с обыкновенными немцами. Эти не пишут статей, не говорят о баррикадах и не цитируют апокалипсиса. Они заняты другим: куда бы убежать? Они снова занялись географией: три года тому назад их увлекали богатства Урала и Месопотамии, они разглядывали тогда карты Египта и Кавказа. Теперь они заняты скорее Баварией, они мечтают о деревушках на юге Германии, где можно спрятаться. Сверхчеловеки напоминают обыкновенных крыс.
Битые на востоке, немцы еще пытаются охорашиваться на западе. О, разумеется, и на западе они биты. Дело не в победах, а в разговорах — поворачиваясь лицом к западу, немцы еще прикидываются невозмутимыми. Они не рассчитывают больше завладеть бельгийскими городами, они стали скромнее: они хотят одурачить некоторых военных обозревателей Англии и Америки. И действительно, охотники быть одураченными нашлись: они пишут, будто немцы удирают «по заранее обдуманному плану».
Я вспоминаю все, что писали о нас за годы войны, и спрашиваю себя: неужто так велика человеческая наивность? Как могут читатели читать обзоры обозревателей, которые лгут уже четвертый год кряду? Забыли ли американские и английские читатели, что в некоторых газетах Россию неизменно именовали «колоссом на глиняных ногах»? Если не забыли, пусть спросят обозревателей, как же на «глиняных ногах» Россия прошагала от Волги до Одера? Обозреватели в свое время писали о неизбежном падении Москвы. Они не запаслись новыми псевдонимами для того, чтобы теперь писать о неизбежном падении Берлина. Союзники в течение трех лет готовились к военным операциям во Франции. Обозреватели объясняли это исключительно стратегическими обстоятельствами. После трех лет ожесточеннейших битв Красная Армия в течение четырех месяцев готовилась к прорыву мощной германской обороны в Польше. Те же самые обозреватели объясняли это исключительно политическими обстоятельствами. Когда Красная Армия разгромила немцев в Белоруссии, некоторые союзные газеты говорили, что немецкая армия истощена и дело не в силе русских, а в слабости немцев. Когда немцы продвинулись на пятьдесят километров в бельгийских Арденнах, те же газеты стали говорить, что немецкая армия необычайно сильна. Теперь эти газеты смущены быстрым продвижением Красной Армии; они бормочут, что, может быть, немцы сами поднесли русским такие безделки, как Лодзь или Оппельн. Эти господа одинаково недовольны, когда мы идем вперед, когда мы останавливаемся на минуту и когда мы снова идем. Можно подумать, что Красная Армия занята не разгромом немцев, а полемикой с тем или иным зарубежным обозревателем.
Впрочем, эти охи и ахи не приблизят и не отдалят нас от Берлина. Мы заняты куда более существенным делом, чем опровержение военных обзоров «Дейли телеграфа» или «Нью-Йорк таймса»: мы наступаем. Военные корреспонденты, находящиеся на Западном фронте, передают, что английские, американские и французские солдаты с восторгом встречают известия о победах; каждый вечер они ждут новых салютов Москвы. Вполне возможно, что они захотят ответить на эти салюты боевыми залпами своих орудий и дополнить вторжение в Силезию вторжением в Рур. Немецкие газеты пытаются успокоить потрясенных читателей одним: «Мы сражаемся на востоке, зато на западе, благодаря умелой стратегии фюрера, царит спокойствие». Вполне возможно, что немцы и в этом прогадают. Корреспонденты Рейтера и Ассошиэйтед Пресс сообщают, что на Западном фронте немцев стало куда меньше: фрицы стремительно мчатся из Арденн — не в Антверпен, как они предполагали, а в Бреславль и в Данциг. Вполне возможно, что после такого передвижения немцев начнут передвигаться американцы и англичане: из Арденн в Рур, в Кельн или во Франкфурт. Есть, кстати, два Франкфурта — на Майне и на Одере. Если мы очень скоро займемся тем, что на Одере, наши союзники, вполне возможно, решат заняться тем, что на Майне. Я знаю, как английский народ, возмущенный продолжающимся обстрелом мирных городов, жаждет поскорее добить немцев. Я знаю хороший спортивный азарт Америки и гнев оскорбленной Франции. Через Берлин проходит железная дорога, пересекая весь город; вокзал на восточной окраине называется Силезским — «Шлезише бангоф», этот вокзал мы облюбовали; на западной окраине Берлина, в нарядном богатом квартале, находится вокзал «Шарлоттенбург»; он вполне подойдет нашим союзникам.
Одно в нашем наступлении должно заставить призадуматься и врагов и друзей. Военные специалисты различных стран не раз утверждали, что русская армия пригодна только для войны на собственной территории и что вне родных лесов она бессильна. Красная Армия сейчас сражается на чужой территории: на карпатских перевалах, на улицах силезских городов, средь озер Восточной Пруссии. И она неплохо сражается. Пора увидеть нас такими, какие мы есть, изучать нас не по старым былинам, не по легендам, даже не по Достоевскому, а по сегодняшним делам и по живым людям. Красная Армия не Алеша Попович и не Аника, это современная армия. Она умеет защищать Родину не только на родной земле, но и за тридевять земель. Для мира много было непонятного в нашей истории. Иностранцев в свое время изумил Петр, изумили декабристы, изумил Толстой, изумил Октябрь, изумил Магнитогорск; теперь их изумляют наши победы. Мир будто проспал: он не видел, как мы научились и писать, и строить, и воевать. Мы берем теперь не лихостью казаков, не «навалимся животами», не талантами отдельного полководца и беззаветным смирением старых солдат, нет, мы научились воевать, как того требует наше время. Мы не поражаем воображение домашних хозяек самолетами-снарядами; мы действуем превосходной артиллерией, новыми танками, перед которыми «тигры» превращаются в ягнят, штурмовиками. Во главе наших армий стоят опытные и культурные командиры. Немцы восприняли военное искусство как привилегию касты. Но по наследству таланты не передаются, передаются по наследству только титулы и подагра. Дети немецких генералов становятся генералами, но от того, что они — дети хороших генералов, они не становятся хорошими генералами. Наши командиры учились воевать и научились: их звезды на погонах не папашины. И мы побеждаем потому, что за нами — таланты, искусство.
Солдат царской армии был храбрым, он любил свою землю, но смутно он видел мир. Красноармеец знает, почему воюет и за что. Это гражданин в солдатской шинели. Это один из хозяев государства, который подчиняется приказу начальника не потому, что у начальника голубая кровь, а потому, что он понимает справедливость воинской дисциплины. Если некоторые зарубежные умники теперь говорят, что Красная Армия побеждает вследствие исконных качеств русского солдата, мы вправе им возразить: вы превозносите Платона Каратаева только потому, что не любите Октября. Красная Армия в Восточной Пруссии заняла Танненберг. С этим местом связана память о поражении царской армии. Там, где были бессильны заносчивые и тупые царские генералы, там, где отважно и безропотно гибли солдаты царской армии, там мы теперь одерживаем за победой победу. Мы не возражаем, если чужестранцы любовно говорят о старой России. Но пусть они если не с восторгом, то с уважением и почтением помнят о Советском Союзе.
Мы вышли в тот последний путь, о котором молча думали на грустных солдатских привалах три долгих-долгих года. Шведские газеты говорят, что Гитлер теперь напрягает все силы, чтобы нас остановить. Фюрер даже мобилизовал бывшего посла Германии в Будапеште фон Ягова и будто бы послал его как обыкновенного фрица на фронт. Что же, как-нибудь справимся и с этим послом. Конечно, еще будут страшные битвы, но из Оппельна, из Морунгена все как-то легче и проще. Великим наступлением руководит Сталин, а он в очень черные дни, говоря о празднике на нашей улице, видел при этом и стрелу, вонзающуюся в сердце Восточной Пруссии, и наш прорыв к Одеру, и много разных улиц — от улиц Оппельна до улиц Берлина. По Оппельну мы уже шагаем. Зашагаем и по Берлину.