Деятельность флота до приезда адмирала Макарова. Брандеры
После первого боя 27 января японцы долго не возвращались, и в Артуре потянулись унылые дни для флота, который около двух недель не проявлял почти никакой деятельности, кроме починки поврежденных минами судов, да миноносной сторожевой службы. Кстати сказать, исправление броненосцев, поврежденных во время ночной атаки 26 января, было выполнено блистательно. В сухом доке броненосцы не помещались, новый же док был еще в зачаточном состоянии. Рассказывают, будто адмирал Алексеев, в бытность свою наместником, неоднократно требовал ассигнования сумм на увеличение артурских мастерских и постройку дока, но из Петербурга отвечали отказом, мотивируя этот отказ тем, что чинить-то ничего не придется, а в особо необходимом случае можно послать броненосец в Японию, где имеются прекрасно оборудованные мастерские и доки всевозможных величин. Хотя это только слух, но должен сознаться, что подобные ответы могли создаваться под нашим адмиралтейским шпицем.
За отсутствием доков пришлось пуститься на изобретательность: применили хотя давно известные, но до сих пор почти не употреблявшиеся для таких серьезных работ кессоны. Первый кессон, построенный для одного из броненосцев, оказался, конечно, неудачным: не рассчитали крепости стенок и его продавило. Неудача не обескуражила инженеров, и дальнейшие работы были произведены уже без ошибок и настолько быстро, что в доке совершенно не чувствовалось недостатка. Все поврежденные суда, даже миноносцы, исправлялись в кессонах; относительно же исправления «Ретвизана», «Цесаревича» и «Паллады», получивших минные пробоины, не знаю, что, собственно, было бы скорее: вводить их поочередно в док или исправлять одновременно в кессонах. Мне кажется, что последнее было все-таки скорее.
Усиленная деятельность проявлялась только на береговом фронте, так как ожидали немедленной высадки японцев, а, как известно, батарей и вообще защиты с суши в Артуре почти не существовало, кроме естественных высот, на которых были вколочены колышки, с обозначением на карте, что в будущем на этих местах предполагается строить форты.
Работы по укреплению Артура с суши, насколько я мог заметить, пережили два периода возбуждения: первый — тотчас после объявления войны, когда ожидали высадки и нападения со стороны Дальнего; затем, видя, что японцы не торопятся с высадкой, решили, что наступления с берега вовсе не предвидится, так как японцы все силы сосредоточили на Ялу и посылать им к Артуру некого. Работы затихли, но вспыхнули с новой энергией, когда японцы в несколько дней неожиданно отрезали Порт-Артур, едва не закупорив в нем наместника. В работах деятельное участие принимал флот; с судов снимали орудия и устанавливали их на береговых позициях, причем работали матросы и офицеры с крейсеров.
Помню, как и на долю «Новика» выпало построить батарею из пяти 75-мм пушек; ежедневно часть команды с офицером отправлялась на передовые позиции и строила форт. Как-никак, а построить форт с пятью орудиями — довольно сложная задача для неспециалиста, тем более для моряка, которому когда-то в корпусе дали легкий намек на фортификацию. Присмотра и руководства при постройке почти не было, и только когда батарея была совершенно готова и орудия установлены на собранных своими же средствами платформах, приехал инженер, которого положительно рвали на части по всему фронту, и нашел, что все построено по всем правилам науки, только одна пушка почему-то оказалась в мертвом углу, так что ее пришлось перенести в другое место. Занятие это все-таки разнообразило жизнь, полную томительного ожидания и неизвестности. По крайней мере, я всегда с удовольствием отправлялся в подобные экскурсии, да и команда, по-видимому, была довольна этим моционом. Положим, приходилось иногда бегом возвращаться версты 3–4 на крейсер, когда неожиданно получалось приказание «Новику» выйти в море, но это только еще более придавало бодрости и энергии. Надо сознаться, что начальство, как морское, так и военное, злоупотребляло «Новиком» иногда без всякого смысла: что бы ни случилось, поднимают сигнал: «Новику» развести пары; идут брандеры — «Новику» приготовляться к походу; показался дым на горизонте — «Новику» выйти в море; адмирал видел дурной сон — «Новику» сняться с якоря. До такой степени сигналы эти были часты и в большинстве случаев неожиданны, что ни люди, ни офицеры не поспевали достаточно быстро собраться; тогда решили дать нам в распоряжение мачту на Золотой Горе, которую отовсюду видно. Как только являлась необходимость в «Новике», на этой мачте подымают его позывные; значит, бросай все и беги на корабль.
Как-то раз случилось мне увидеть этот сигнал из окна бани, так почти не снявши мыла пришлось одеться и бежать домой.
Надо отдать справедливость морякам, что если они и не всегда могли выказать сообразительность при совершенно необычной для них постройке батарей, зато для переноски тяжестей они были незаменимы, проявляя удивительную сметку. Как-то надо было перенести 6-дюймовое орудие через крепостной ров: орудие тяжелое, ров широкий и глубокий; начальство нашло нужным познать инженера. Тот думал, гадал и решил, что ему нужно время для вычисления и составления сметы, после чего он может приступить к постройке моста или иного приспособления. Морской офицер, сопутствовавший орудие, предложил свои услуги, позвал боцмана, поставили стрелы и через полчаса орудие было на другой стороне рва, к большой досаде инженера, который никак не мог допустить, чтобы можно было употребить бревно на стрелу, не вычислив предварительно его сопротивления, упругости и еще чего-то.
Очень много проявил энергии и умения лейтенант Хоменко, на которого возложили вообще самые трудные работы по подъему орудий на большие высоты. Не имея никакой технической подготовки, одною сметкой и неутомимою энергией, он проводил рельсовые пути на громадные высоты и втаскивал туда с матросами такие тяжести, как, например, 9-дюймовое орудие с установкой; пушки ставились на такие вершины гор, что добраться до них можно было только ползком, упираясь коленями в выступы и подтягиваясь на руках за ветки и траву.
Убедившись в неприступности некоторых фортов собственными глазами, как, например, «Орлиное Гнездо», я совершенно отказываюсь понимать, как могли японцы брать штурмом такие позиции, сколько они должны были при этом потерять людей и каково должно было быть их упорство, чтобы по их трупам добираться на такую крутизну.
Во время вооружения берегового фронта меня поражала неподготовленность и полная неосведомленность артиллерийского начальства об имеемых запасах снарядов, пушек и т. п.
Морской артиллерии полковник Меллер неоднократно производил сенсацию своими необычайными находками, о которых совершенно не подозревала крепостная артиллерия во главе с генералом Белым.
Находки эти были до такой степени неожиданны и значительны, что полковнику Меллеру приписали обладание волшебной палочкой для нахождения кладов. Он не только находил громадные запасы снарядов, но целые склады совершенно годных к употреблению орудий, скрытых в бывших китайских арсеналах.
В этих случаях артиллерийское управление еще могло иметь оправдание в том, что оно не могло подозревать о запасах, скрытых китайцами во время передачи Порт-Артура, но вот пример, который вполне характеризует отношение к делу: потребовалось полковнику Меллеру несколько штук, а может быть, несколько десятков, особых тележек для перевозки больших снарядов. Зная, где они находятся, он, чтобы не терять даром времени, взял, сколько ему понадобилось, но, не желая вызывать на себя нареканий, написал бумагу с просьбой разрешить ему воспользоваться тележками. Каково же было его изумление, когда на следующий день он получил ответ на свою бумагу, в котором артиллерийское начальство извиняется в невозможности исполнить его просьбу за полным неимением в крепости просимого. А тележки, между тем, уже давно возят и возят снаряды.
Неоднократно приходилось мне удивляться неутомимой энергии этого человека; с раннего утра можно было найти его на работах — то на фортах, то на судах флота, то в мастерских, а по вечерам он еще находил время заниматься музыкой, чем доставляя всем большое удовольствие в скучные вечера. На фортах он устанавливал пушки, им же самим где-то добытые, в мастерских заготовлял станки для мелкой артиллерии, им же была увеличена дальность боя 10-дюймовых орудий на Электрическом Утесе; наконец, он же собрал и производил испытания давно заброшенной подводной лодки Джевецкого, причем чуть было не утонул; после этого начальник эскадры запретил ему производить подобные опыты, не желая бесцельно потерять столь нужного человека.
Приходится только пожалеть, что ему по расстроенному здоровью пришлось покинуть Артур. Несомненно, он еще много мог бы принести пользы.
Деятельность флота выражалась в это время только сторожевою службой миноносцев, да отражением брандеров, о котором принимали участие главным образом «Ретвизан», стоявший в это время на мели в проходе, и сторожевая канонерская лодка, не говоря, конечно, про береговые укрепления морского фронта.
Первая попытка японцев заградить пароходами выход из Порт-Артур была произведена, если не ошибаюсь, в ночь с 10 на 11 февраля. Ничего подобного никто ожидать не мог. Была темная, безлунная ночь; город, рейд и корабли были погружены в непроницаемый мрак; нигде ни огонька, ни светлой точки, все закрыто где ставнями, где затянуто материей. Предосторожности эти были приняты для того, чтобы японцам не давать с моря точно ориентироваться. На судах, стоявших в гавани, мирно спали, только на «Ретвизане» продолжалось «всенощное бдение», так как, находясь перед открытым выходом, он ежеминутно подвергался опасности минной атаки. В 3 часа ночи, разбуженный каким-то непонятным шумом, грохотом и возгласами, я поднялся на палубу и глазам моим представилась совершенно феерическая картина: черное небо бороздили во все стороны лучи прожекторов с «Ретвизана» и батарей; все вершины гор, на которых находятся форты, были покрыты огненными языками; стрельба шла по всему морскому фронту. Команда и офицеры толпились на палубе, совершенно недоумевая, что собственно происходит; каждый строил свои предположения, но кто нападает и откуда — разобрать было невозможно. Поднялся я на мачту, откуда мне был виден выход из гавани и уголок рейда, но кроме взрывов падающих снарядов ничего не мог разобрать. Наконец, после одного из залпов «Ретвизана» увидели мы громадный трехмачтовый пароход, в который «Ретвизан» почти вплотную выпустил два 12-дюймовых снаряда; раздался взрыв, и моментально вся передняя палуба парохода была объята пламенем, который далеко осветил окружающее пространство, еще более оттеняя этим темноту ночи. Тут только мы поняли, что японцы придумали безумное по своей смелости предприятие затопить в проходе Артура несколько пароходов и тем преградить выход нашей эскадры. Момент был действительно критический: надо было принять все меры, чтобы эта попытка не увенчалась успехом. Снарядов в эту ночь было выпущено громадное количество, но приходится сознаться, что остановить пароход или помешать ему одними снарядами невозможно: для этого надо, чтобы попадания были ниже ватерлинии, т. е. чтобы пробоины получались подводные; надводные же пробоины для коммерческого парохода, к тому же нагруженного камнями, никакого значения не имеют, а могут только повлиять на личный состав. Но на японцев, видимо, не действовали градом сыпавшиеся со всех сторон снаряды, и пароходы быстро подвигались к своей цели. К нашему благополучию, ни один из пароходов не попал удачно, и все выскочили на камни по обе стороны прохода. В этом случае главное значение имели прожекторы, которые освещали проходившие пароходы, почему-то названные «брандерами». Кто не испытал на себе влияние света прожектора, тот не может достаточно ясно понять, насколько он лишает возможность правильно судить о расстояниях и направлениях. Под этим ослепительным лучом чувствуешь себя совершенно беспомощным, остается только закрыть глаза и ждать, когда луч будет отведен. Командиры японских брандеров, ослепленные этими лучами, совершено потеряли направление входа и, подходя к берегу, выскакивали на камни.
Впоследствии, по приезде адмирала Макарова, который понял, что одна артиллерия не может служить преградой брандерам, был принят ряд мер, защищающих подход к Артуру: было поставлено минное заграждение, автоматически размыкавшееся, когда наши суда выходили из гавани, построен был ряд бонов, кольцом охватывавший артурский рейд и гавань; наконец, адмирал Макаров приказал потопить два больших парохода, нагруженных камнями и песком, оставив между ними узкий выход для наших судов. Меры эти оказались как нельзя более действительными: большинство брандеров, которые японцы присылали еще в несколько приемов, тонули, упираясь в эти искусственные рифы. Так как на некоторых брандерах было найдено много горючего материала, то явилось предположение, что японцы хотят привезти керосин и во время прилива выпустить его зажженным в гавань; хотя подобная мысль была весьма фантастична, но тем не менее на этот случай был построен специальный бон, обитый жестяными листами, долженствовавшими остановить распространение огня.
Утром, когда «Новика» послали в Голубиную бухту посмотреть, целы ли два миноносца, поставленные в эту бухту на ночь, мы увидели на рейде печальные результаты ночной японской авантюры: на прибрежных скалах, беспомощно накренившись, лежали четыре парохода. Один из них, вплотную подошедший к «Ретвизану», продолжал гореть, а по рейду плавало множество обломков, шлюпок, спасательных кругов и буйков; по всей вероятности, команда брандеров спасалась на шлюпках, но многие были настигнуты снарядами и потоплены. Часть японской команды, оставшейся на брандерах, была снята на рассвете нашими шлюпками, но не все одинаково охотно сдавались в плен: находились матросы, которые тут же лишали себя жизни, а один офицер, выплывший на берег, спрятался между камнями, некоторое время отстреливался, а затем, выпустив все патроны, пытался задушить себя каким-то кушаком, но ему помешали. Это были первые в эту войну пленные в Артуре.
В японских газетах неоднократно писалось, что на эти брандеры вызывают в команду охотников, причем предложений поступает так много, что приходится бросать жребий; а между тем из опроса людей, снятых утром с брандеров, выяснилось, что их увезли обманным путем: назначили по несколько человек, как для сопровождения пароходов в один из японских портов, а затем по дороге неожиданно изменили курс и направились в Артур. Да оно отчасти и понятно: вряд ли на такое самоубийство можно набрать достаточно охотников.
В Голубиной бухте нашли целыми и невредимыми наши два миноносца и пошли с ними обратно в Артур. По дороге мы были неприятно изумлены, увидев четыре японских крейсера, которые полным ходом шли нам наперерез, стараясь преградить нам возвращение в Артур; началась бешеная скачка; механикам было предложено дать наибольший ход, что являлось единственным средством спасения. Нам удалось проскочить под градом снарядов, которыми провожали нас японцы, досадуя, что выскочил такой лакомый кусочек.
На другой день к Артуру начала стягиваться вся японская эскадра, желая убедиться в результатах ночного предприятия. Чтобы доказать японцам, что попытка их не увенчалась успехом, были высланы на рейд крейсера «Аскольд» и «Баян», которые совместно с «Новиком» вступили в бой с передовыми неприятельскими кораблями. Когда же, наконец, почти весь японский флот открыл огонь по нашим трем крейсерам, то начальник отряда сигналом просил разрешения вернуться в гавань, ввиду слишком большого неравенства сил. На этот сигнал было отвечено отказом. Тогда, видя, что, продолжая бой с таким сильным противником, можно только погубить корабль, совершенно его не использовав, командир «Новика» дал полный ход машинам и бросился на неприятельский флот, собираясь атаковать минами.
Выполнить своего замысла ему не дали, так как, заметив наш маневр, в Артуре подняли сигнал: «Новику» вернуться в гавань». Японцы, пройдя в почтительном расстоянии от выстрелов батарей, ушли опять на долгое время, изредка посылая по ночам партии брандеров, не желая отказаться от своего первоначального плана. Каждый раз после этого разведочные корабли приходили проверять результаты, и каждый раз им высылали навстречу из гавани либо крейсер, либо броненосец, чтобы показать, что проход все еще свободен. На артурском рейде японцами было потоплено больше двадцати пароходов, но ни один из них не лег на фарватере.