«Запорожцы» пишут...
В сентябре основные бои за освобождение Украины развернулись на юге. Ставка Верховного Главнокомандования особый упор делала на необходимость полной ликвидации вражеских группировок на левом берегу Днепра, и прежде всего запорожского плацдарма: «...До тех пор, пока не будет очищен от противника левый берег Днепра, немцы, используя занимаемые ими плацдармы, будут иметь возможность наносить удары во фланг и тыл нашим войскам, как находящимся на левом берегу, так и переправившимся на его правый берег»{13}. Запорожскому плацдарму, который прикрывал подступы к таким важным экономическим районам, как Криворожье и Никополь с их железными и марганцевыми рудниками, враг придавал исключительное значение. Запорожье к тому же являлся узлом железнодорожных путей, по которым шло снабжение немецких войск, оборонявшихся на реке Молочной. Запорожский плацдарм, достигавший по фронту 40 км и в глубину 20 км, был важен для противника и с чисто военной точки зрения. Он прикрывал с севера левый фланг оборонительного рубежа на Молочной и в то же время представлял угрозу с юга советским войскам, наступавшим на днепропетровском направлении. Гитлеровская ставка требовала от группы армий «Юг» сохранить запорожский плацдарм любой ценой.
Враг укрепил этот плацдарм и подготовил его к длительной и упорной обороне. Здесь были созданы внешний и внутренний оборонительные обводы, промежуточный рубеж и укрепления на территории самого города Запорожье. Оборонительные рубежи имели многочисленные [170] дзоты, доты, подземные убежища, блиндажи, перекрытые несколькими рядами бревен и рельсов и засыпанные слоем земли толщиной до двух метров. Подходы к оборонительным рубежам прикрывались огневыми точками, заграждениями и противотанковыми рвами шириной более пяти и глубиной до четырех метров.
Еще задолго до начала своего отступления за Днепр гитлеровские варвары начали готовить к разрушению ДнепроГЭС. В марте они завезли первые 12 вагонов взрывчатки и приступили к минированию плотины. Всего для разрушения ДнепроГЭСа гитлеровцы подвезли более 200 тыс. килограммов взрывчатых веществ и десятки авиабомб. При этом бомбы укладывались непосредственно в турбины по пять штук в каждую.
Командование Юго-Западного фронта главный удар решило нанести силами наступающих трех общевойсковых армий (8-й и 3-й гвардейских и 12-й), в состав которых оперативно входили: 23-й танковый корпус генерала Е. Г. Пушкина, одна отдельная танковая бригада, четыре отдельных танковых полка и 1-й ордена Ленина гвардейский механизированный корпус.
Ударную группировку фронта поддерживала с воздуха 17-я воздушная армия, которой командовал генерал-лейтенант, ныне маршал авиации, В. А. Судец.
Операция началась 10 октября. Четыре дня шли упорные бои, советским войскам удалось прорвать внешний и промежуточный рубежи обороны и 13 октября выйти на ближние подступы к Запорожью. Командующий фронтом принял решение, не давая гитлеровцам передышки, овладеть городом ночным штурмом.
Командующий фронтом генерал армии, впоследствии Маршал Советского Союза, Р. Я. Малиновский своей телеграммой от 13.10.43 г. приказал: «...танковой группе 1 гв. мк с 22.00 атаковать противника с рубежа Люцерновский и к рассвету 14.10.43 захватить Запорожье и плотину ДнепроГЭСа, не допустив ее взрыва»{14}.
К операции тщательно готовились, так как начинать ночной штурм предстояло при свете фар и всех имевшихся прожекторов.
Танкисты и самоходчики подготовили несколько огневых позиций для каждого танка и САУ. Каждая рота — батарея имела несколько реперов. Днем и ночью провели [171] пристрелку отдельными орудийными танками и САУ с ложных огневых позиций. Таким образом, танки и самоходно-артиллерийские установки впервые были применены для стрельбы с закрытых и полузакрытых позиций, как артиллерия.
В этой операции впервые в истории военного искусства танки и САУ участвовали в ночной атаке на такой крупный город, как Запорожье, что в конечном итоге и решило успех боя.
Выполняли приказ командующего фронтом 9-я гвардейская танковая бригада, 1544-й тяжелый самоходно-артиллерийский полк и 20-й гвардейский танковый полк 1-го гвардейского ордена Ленина мехкорпуса. Кроме того, танковая бригада и полки были усилены автоматчиками-десантниками нашего же мехкорпуса.
13 сентября 1943 года в 22 часа начался ночной штурм Запорожья. Сломив отчаянное сопротивление врага, наши части к 2.30 14 сентября 1943 года заняли станцию Запорожье и ворвались в северную часть города. До 12 часов шли ожесточенные уличные бои. Наконец танки прорвались через центр города и вышли к Днепру, к плотине ДнепроГЭСа.
Вот так в протокольной записи выглядит операция по освобождению Запорожья и ликвидации запорожского плацдарма. Первым в город с юга ворвался танковый взвод первого танкового батальона 39-й танковой бригады 23-го танкового корпуса 3-й гвардейской армии, точнее — командирский танк с экипажем в составе: командир лейтенант И. Л. Яценко, механик-водитель сержант Варекун, командир орудия Лебедев, радист Шепелев. В центре Запорожья на Советской площади возвышается на постаменте Т-34, памятник первым освободителям Запорожья, экипажу И. Л. Яценко.
Один из первых танков, ворвавшихся в город с севера, был Т-34 9-й гвардейской танковой бригады 1-го гвардейского ордена Ленина механизированного корпуса. Экипаж танка: командир лейтенант Петр Григорьевич Бунеев, механик-водитель Федор Арсентьевич Дудаков, стрелок-радист Владимир Иванович Соколов, командир орудия Василий Иванович Захаров.
П. Г. Бунеев сейчас живет в Волгограде. Он журналист, лектор Всесоюзного общества «Знание», сотрудник бюро пропаганды художественной литературы Волгоградского отделения Союза советских писателей. По моей [172] просьбе он прислал мне свои воспоминания о штурме Запорожья. Приношу ему за это огромную благодарность! Считаю необходимым привести эти воспоминания целиком, поскольку они прекрасно показывают, что скрывается за каждой строкой сухого протокольного изложения.
«...Душой нашего танкового взвода был гвардии лейтенант Павел Степанов, житель Донбасса. Он говорил на смешанном русско-украинском языке. Где появлялся Павел, там раздавались шутки и смех. А когда он узнал, что нам предстоит освобождать Запорожье, то стал еще более оживленным.
Где-то достал репродукцию с картины И. Репина «Запорожцы», собрал нас в хате и весело крикнул:
— А знаете ли вы, бисовы души, что это за картина?
— Это «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», — ответил я.
— Верно. Нам скоро придется освобождать Запорожье. И если мы его освободим, то наша часть будет называться Запорожской, а мы — запорожцами.
Это всех нас привело в восторг.
— Поэтому будем драться, — продолжал взводный, — как эти чудо-богатыри. Сбросим всех этих паразитов в Днипро!
На следующий день Степанов приказал своему механику-водителю Ивану Годину приготовить бритвенный прибор. Сам первым сел на стул.
— Намыливай! — весело подморгнул Ивану. Тот неторопливо намылил затылок, виски.
— Брей!
Бритва послушно заскользила по голове. За Павлом сел командир танка нашего взвода младший лейтенант ленинградец Федор Васильев, а за ним и я.
Взводный, осмотрев в зеркало себя и нас, довольный засмеялся:
— Теперь мы — настоящие запорожцы!
Только тут мы заметили, что на нем были необычайно широкие шаровары.
— Это где же ты добыл? — удивился Федор.
— От батьки-запорожца остались.
И пустился в пляс, приседая и выбрасывая ноги. А мы за ним. Танкистов набежало полным-полно. Все стали хлопать в ладоши, а мы выделывали такие молодецкие коленца, что пожилая хозяйка не выдержала и, махнув рукой, похвалила: [173]
— Ось яки гарни хлопци! Таким и смерть не страшна, цур ей пэк.
У всех было приподнятое настроение. Нам казалось, что никакая сила не сможет удержать город, если мы бронированной лавиной ринемся в атаку.
13 октября вечером получили боевой приказ. После длительного ночного марша наши Т-34 приблизились к Запорожью. Минули шеренгу «катюш». А когда проехали лесную посадку, все танки выстроились в одну линию, готовясь к атаке. Командир батальона гвардии капитан Евдокимов вызвал к себе командиров рот для уточнения боевой задачи. Лунная ночь... Изредка набегают облака. Моторы танков заглушены. Не слышно ни единого выстрела... Зловещая тишина... Наш танк стоял вторым справа.
Но вот в воздух взлетела ракета. Танковая колонна взревела моторами, дрогнула и двинулась вперед. Танковая атака началась...
Мы шли по бездорожью. Преодолели глубокую балку.
У самого города открыла шквальный огонь немецкая артиллерия, но снаряды ложились позади нас. Гитлеровцы, по-видимому, не ожидали такого быстрого продвижения советских танков и били, как говорят, наобум.
Стояла непроглядная темь. Хорошо, что нам посоветовали заготовить палки длиной две четверти. Подсунешь ее под верхний люк, и он держится в полуоткрытом состоянии. В прицельный прибор ничего не видно, а тут полный круговой обзор.
Завели моторы и двинулись. Теперь работали только механики-водители. Остальные пристально всматривались в темноту. В могучих руках Феди Дудакова наш танк послушно вертелся, выполняя любую мою команду. Держа относительное равнение, танки постепенно увеличивали скорость.
Вот появились неясные очертания первых небольших домиков — окраина города. Сердце учащенно билось... Вот... Вот... Из-за облака выглянула луна, и я увидел вблизи домов длинную и широкую черную полосу, пересекавшую наш путь.
«Противотанковый ров», — мелькнула мысль.
— Стой, Федя, стой!!! Противотанковый ров! — крикпул я механику.
Он выключил главный фрикцион и изо всех сил нажал на рычаги бортовых. Танк завизжал, но остановился [174] вовремя. Танк Федора Васильева, и еще один, левее нас, с полного хода упали в ров, уткнувшись в землю пушками...
Кругом тишина. Это настораживало. Я подал команду автоматчикам:
— Быстро рассредоточьтесь! Здесь может быть засада.
Сам выскочил из танка и только взялся за серьгу троса, чтобы вытащить танк Федора Васильева, как из ближайших домов и окопов ударили автоматы и пулеметы. Многие наши автоматчики были убиты...
В тот же миг загорелся танк Васильева, затем второй, попавший в ров... В обоих танках начали рваться снаряды.
Неужели погиб Федя вместе с экипажем?!
Через верхние люки горящих танков фейерверками вылетали снопы искр и пламени. Я мгновенно очутился в танке. По броне, звеня, заискрились пули. Выглянул из верхнего люка, придерживая его рукой. Что-то сильно ударило и обожгло палец. Пуля, к счастью, только чуть оцарапала кожу. Соколов непрерывно строчил из лобового пулемета. Я открыл огонь из пушки и пулемета.
Вновь из-за туч вышла луна, и мы увидели немцев, ползущих к нашему танку с двух сторон.
«Сейчас подожгут», — мелькнула мысль.
Я больше не мог опустить пушку. Мотор был заглушен.
— Федя, заводи!
— Не заводится, — ответил механик-водитель.
Я почувствовал, как танковый шлем поднимают волосы...
— Заводи воздухом, поверни вентиль!
Дудаков повернул вентиль аварийного воздушного запуска, и мотор заревел.
— Ну, гады, теперь я вам дам! — вырвалось у меня. — Сдай назад метров на тридцать, иначе я их не достану из пушки и пулемета.
Федя немедленно выполнил приказ, а башнер Захаров только успевал поворачиваться да еще бросил через верхний люк несколько лимонок по ползущим немцам.
Я опустил пушку почти до отказа и начал бить осколочными снарядами и из пулемета по окопам и ползущим фрицам. Соколов поливал беспрерывно огнем, меняя направление, замолкал только при замене дисков. [175]
Остальные наши танки тоже отошли немного назад и вели дружный огонь. Строчили из автоматов и наши десантники, оставшиеся в живых.
Гитлеровцы затихли.
Ко мне на башню вскочил связной штаба батальона мотоциклист Субботин.
— Начальник штаба бригады приказал, чтобы ты сдал танк назад метров на сто! — крикнул он.
— Зачем?
— Штабная машина осталась без охраны, а в ней Знамя бригады.
Когда танк сдали назад, я увидел крытую штабную машину.
— Вон стоит гвардии подполковник, доложи, — сказал Субботин.
— Вы остаетесь здесь для охраны штаба, — приказал подполковник.
— Но как же так? — вырвалось у меня.
— Выполняйте последнее приказание.
— Есть, охранять штаб.
Неожиданно из темноты выскочил танк Т-34. Я кинулся навстречу ему. Остановил. Из верхнего люка показался командир танка. Пригласил его к начальнику штаба бригады.
— Пусть этот танк остается у штаба, а я не могу. У меня родные погибли в Сталинграде. Разрешите идти вперед? — попросил я.
— Ну что ж, — согласился подполковник, — желаю успеха.
Добежав до своей машины, я мгновенно вскочил в верхний люк.
— Федя, вперед!
В противотанковом рву виднелась светлая прогалина. К ней подходили наши танки. Это был проход. Федя с ходу проскочил его. Мы быстро мчались по улице и вели огонь. У перекрестка стали бить немецкие танки. Мы отвечали с места. Танк младшего лейтенанта Брославского проскочил под железнодорожный мост. Только он показался из-за дамбы — тут же болванка угодила ему в борт. Танк загорелся. Из танка успели выскочить Брославский и его башнер Молочков. Только подбежали к нам, как внутри танка взорвались снаряды, и взрывом башню отбросило вместе с пушкой вверх и в сторону.
— Механик и радист погибли, — плакал Брославский. [176]
Его, видно, крепко контузило, потому что он с трудом стоял на ногах.
Молочков зажимал правый глаз ладонью.
— Что с вами? — спросил я.
Он отнял руку, а вместо глаза кровавое месиво...
У меня спазма сжала горло. Молочков был очень веселый и остроумный парень. К нему подбежал наш санинструктор, находившийся в одном из танков.
— Федя, вперед! — крикнул я срывающимся голосом. — Дадим гадам за Сталинград и за наших друзей!..
Танк рванулся вперед. Мы быстро оторвались от остальных боевых машин. Шли с большой скоростью, а казалось, что идем слишком медленно.
— Федя, жми на всю железку!
Впереди за дымом и пылью маячили удиравшие немецкие танки. Я стрелял бронебойными снарядами, а Соколов пускал очередь за очередью. Федя вел танк, меняя направления, потому что фашисты драпали, отстреливаясь.
Вдруг со двора выскочила женщина, протянув руки к танку, плача от радости, и чуть не попала под гусеницы. Из переулка бежали два мальчугана с немецкими винтовками. Они стреляли в воздух, салютуя нам, и показывали стволами винтовок в сторону удиравших немцев. Я оглянулся назад. Наших танков не видно. На броне нет ни одного автоматчика — всех покосили гитлеровцы.
В горле стоял ком горечи, боли и в то же время радости, что мы освобождаем людей, что враг бежит. Не дать ему закрепиться — вот главное.
Проехали между двумя высокими кирпичными зданиями. Начинался большой пустырь. Впереди справа поднялся черный столб земли, а затем слева. Опять мелькнули вспышки.
«Бьют из орудий и из танков, гады», — подумал я.
Трудно было прицелиться — Федя то и дело менял направление. Но все же я выстрелил раз, другой.
Впереди показался железнодорожный переезд.
«Надо его захватить, — решил я. — А там и наши подоспеют».
Вот уже осталось метров 70 до переезда. Сразу за переездом что-то вспыхнуло, навел пушку и выстрелил. Правее — опять вспышка. Затем еще одна. Только начал разворачивать башню — сильнейший удар сотряс весь корпус танка... В ушах отдалось таким звоном, словно [177] весь танк был звенящим колоколом, но я все же выстрелил. А тут второй удар... Все поплыло перед глазами... Третий удар угодил в борт. Снова удар по башне... Ее даже развернуло, а к ногам упал прицельный прибор. Полная машина дыма... Танк остановился...
— Не могу вести — нога перебита, — услышал голос Феди.
Вместе со стрелком-радистом вытащили Федю. Взяли под мышки и понесли к ближайшему дому! Нога у Дудакова ниже колена беспомощно болталась. Все лицо в крови... Кругом рвались снаряды и взвизгивали пули, а к нам бежала женщина и звала:
— Сюда, сынки, скорее сюда!
Мы затащили Федю во двор, а там был глубокий окоп. Опустили в него Дудакова, перевязали ему ногу, прикрепили дощечку, чтобы нога держалась ровно.
— Пить... Пи-ить! — просил Федя, с трудом выговаривая слова пересохшими губами. Временами он терял сознание. У Володи Соколова лицо тоже было побито осколками, а из рассеченного сапога сочилась кровь...
Только тут заметил, что нет башнера. Я побежал к машине.
В это время появились наши танки. На них фашисты сосредоточили весь свой огонь. Танки развернулись и обходным путем стали пробиваться в сторону ГЭС.
Вскочил на башню. Сильнейший удар болванки ослепил и оглушил меня, отбросив на моторное отделение. Ноги онемели... Подтянувшись на руках к верхнему люку, я бросился в танк вниз головой. Башнер был без сознания. Он был на сиденье. Левая рука и голова свисали на люльку пушки.
— Василий Иванович, Василий Иванович! — тормошил его, стараясь привести в чувство.
— А... что? — смотрел на меня непонимающими глазами.
Я попытался завести мотор. С большим трудом выключил скорость. Выжал главный фрикцион, нажал на кнопку стартера — мотор не заводился... Нажал изо всей силы кулаком — завелся... Развернул танк и заехал за дом.
Дудакова надо было немедленно отправлять в госпиталь. И Захаров был ранен в руку и в бок. Женщины помогли перевязать ему раны. [178]
— Пить! Пить! — просил Федя, теряя сознание.
Через передний люк его невозможно было протащить в танк.
Я обратился за помощью к женщине, которая бежала к нам и помогала перевязывать раны:
— Нет ли у вас досок или чего другого, твердого, чтобы положить раненого механика на моторное отделение?
Жалюзи и сетка погнуты и изуродованы. Женщина убежала. Через несколько минут принесла два больших листа жести. Мы положили их наверх, а на них Дудакова. Я сел за рычаги, а Соколов и Захаров поддерживали Федю. Повел машину вслед за ушедшими танками.
Немцы опять открыли огонь по танку. Впереди — слева и справа — и по бортам поднимались фонтаны черной земли, в люк летели комья. А наверху кровные братья... Надо их спасти. Хоть бы не попали!!!
Подвел танк к двум кирпичным домам. Чтобы проехать между ними, надо было развернуть танк вправо, а правый бортовой отказал... Пришлось остановиться, включить заднюю скорость, притормозить левым фрикционом и только тогда двинуться вперед... Снова танк забросало землей... Живы ли?! Нажал на всю железку газ... Мотор заглох... Снова завел и постепенно заехал за дом. Теперь мы в безопасности... Проехали несколько кварталов, встретили нашу мотопехоту.
— Скорей к тем домам, там уже нет немцев! — крикнул я подбежавшему лейтенанту. — Не знаешь, браток, где санитарная машина? — обратился я к нему.
— Видели на окраине города. Везите раненых туда, — посоветовал пехотинец, а сам с бойцами побежал к кирпичным домам.
«Значит, территорию закрепили», — с радостью подумал я.
На самой окраине города встретили санитарную машину. В нее перенесли Федю. Он пришел в себя. Благодарил, что не оставили его. Но разве мы могли сделать иначе?! Он был роднее родного брата. Захаров ехать в медсанбат отказался.
Мы снова сели в танк. Я сел вместо механика-водителя. Захаров на мое место.
— Становись вместо башнера, — сказал я Володе Соколову. — Будешь заряжать пушку.
Соколов не падал духом:
— Прицельные приборы побиты, но мы будем стрелять [179] с коротких остановок. Я буду через ствол наводить на цель.
Завел мотор, включил скорость, и танк рванулся вперед.
На перекрестке дорогу нам пересек начальник штаба нашего батальона гвардии капитан Геннадий Куз. Он махнул рукой, чтобы мы остановились. Я выглянул из люка. Куз свой танк узнал по номеру «1918», который был написан крупными цифрами на башне. Он совпадал с годом моего рождения.
— А где механик-водитель?
— Сдали в санитарную машину. Перебита нога.
— Куда направились?
— В бой.
Куз приказал, чтобы я вылез из танка.
Из люка механика-водителя выглянул с забинтованной головой Соколов.
— Он тоже ранен?
— Да.
Из верхнего люка на передний лист брони вылез и Захаров.
Василий Иванович был весь черный от порохового дыма. Из разорванного рукава гимнастерки виднелся бинт. Захаров вообще был весь опутан бинтами, потому что все тело было иссечено осколками. Окровавленные бинты покрыты слоем грязи. Из-под рыжих бровей, которые казались опаленными, сурово смотрели серые глаза.
— Тоже ранен? — спросил капитан.
Но этот вопрос был излишним. Вылез из танка и Соколов. Я словно впервые увидел его. У него была забинтована голова. Кровь просочилась сквозь бинт и покрылась слоем пыли. Из разреза в брюках тоже видна окровавленная повязка.
Вместе с капитаном Кузом обошли и осмотрели танк.
Впервые увидели его «во всей красе» при лучах взошедшего солнца.
От удара снаряда башенка шаровой установки вогнута вовнутрь. Из нее пулемет смотрит куда-то в сторону. От двух попаданий болванками башня в двух местах была расколота, зияли глубокие вмятины с отбитыми кусками брони. Перебитые жалюзи торчали острыми концами вверх. Воздухоочиститель смят, выхлопные коллекторы словно ножом отрезало. Огромная вмятина была у люка механика-водителя. [180]
— Пять прямых попаданий, — сказал вслух капитан. — Как же танк двигался?
— На злости, товарищ гвардии капитан.
— Разворачивайте машину к штабу батальона! — приказал капитан.
Я сел за рычаги, а Куз показывал, куда вести танк. Поставили машину под густые деревья.
Штаб располагался в глубоком подвале. На поверхности была только небольшая пристройка. Вниз шли ступеньки. Пол подвала устлан соломой. Там сидел с рацией начальник связи батальона.
Соколов, Захаров и я сгоряча не чувствовали особенно боли от полученных ран. Да и ранения наши по сравнению с Фединым казались пустяковыми. Но прошло напряжение боя, и мы почувствовали боль. У Володи осколок впился в коленную чашечку. Он начинал скрипеть зубами, когда наступал на ногу. Башнер не подавал виду, но терпение его иссякало. Их сразу же отправили в госпиталь.
Я рассказал Кузу обо всем, что произошло ночью и на рассвете.
Он приказал отдыхать. Лег на солому. Заныли ноги, в ушах усилился звон. Чуть повыше колена защипало. Провел рукой — пальцы нащупали острый торчащий осколок. Стиснув зубы, выдернул его. Мне показалось, что проваливается пол подвала... Хотелось за что-то ухватиться... Куда-то полетел... Больше ничего не помню... То ли сказалась бессонная и тревожная ночь, то ли еще что, но, оказывается, бывает предел всему...
...Слышу — кто-то теребит меня за ноги. Поднимаю голову. Передо мной начальник связи батальона младший лейтенант Орлов.
— Запорожье полностью освободили. Теперь паша часть будет называться Запорожской. Только сейчас передали приказ Верховного Главнокомандующего, — радостно выпалил младший лейтенант.
Я присел на соломе. Отвернулся от всех и заплакал от радости. Так было хорошо и светло на душе. Это был большой праздник, добытый такими жертвами, кровью и муками... Город стал свободным!!!»
В своем приказе № 33 от 14 октября 1943 года Верховный Главнокомандующий отмечал: «Войска Юго-Западного фронта, продолжая успешно наступательные действия, сломили ожесточенное сопротивление противника [181] и сегодня, 14 октября, штурмом овладели крупным областным и промышленным центром Украины городом Запорожье — важнейшим транспортным узлом железнодорожных и водных путей и одним из решающих опорных пунктов немцев в нижнем течении Днепра.
В боях за освобождение города Запорожье отличились... танковые части... генерал-лейтенанта Руссиянова... Особенно отличились:
...9-я гвардейская танковая бригада подполковника Мурашко, 20-й гвардейский танковый полк подполковника Доброзая... 1544-й самоходно-артиллерийский полк подполковника Панкова...
В ознаменование одержанной победы соединениям и частям, отличившимся в боях за освобождение города Запорожье, присвоить наименование Запорожских».
Вот так «запорожцы» писали и вписывали славные страницы в летопись боевых героических подвигов первогвардейцев.
Мне хочется еще раз отметить, что успеху штурма во многом способствовало то, что он проводился ночью. Это был первый в истории Великой Отечественной войны ночной штурм крупного города, в котором принимали участие одновременно три армии с привлечением более 200 танков и САУ. Немаловажную роль сыграла и психологическая обработка противника. Сразу после мощной артподготовки по всему фронту перед вражеской полосой обороны вдруг сразу вспыхнули тысячи слепящих танковых фар и прожекторов. Вперед двинулась танковая лавина, изрыгая огонь из пушек и пулеметов. Это так подействовало на фашистов, что многие из них с воплями, бросая оружие, в панике бросились бежать. Часть к себе в тыл, а часть, как ослепленный на дороге светом фар заяц, прямо под гусеницы наших танков. Впоследствии было установлено, что многие из них сошли с ума.
Но враг очень скоро опомнился и, хотя поспешно откатывался, оказывал ожесточенное сопротивление, стремясь не допустить выхода наших танков к Днепру и ДнепроГЭСу. В направлении плотины наступал батальон 9-й гвардейской танковой бригады под командованием гвардии майора Анисимова. Стремясь прорваться к ДнепроГЭСу кратчайшим путем, батальон натолкнулся на плотный огонь немецкой противотанковой артиллерии. Один танк был подожжен. Тогда Анисимов приказал части [182] танков совершить обходный фланговый маневр и скрытно выйти в тыл вражеским батареям.
— Постарайтесь делать как можно меньше шума, — сказал он. — Давите гусеницами. Пусть фашисты пока ничего не подозревают. Если они почувствуют опасность, то взорвут плотину.
Танкисты Анисимова справились с задачей. Раздавив по пути немецкий обоз, они внезапно появились в тылу вражеских батарей, уничтожили их — и вот уже тридцатьчетверки мчатся к ДнепроГЭСу.
Первым на плотину ворвался танк гвардии младшего лейтенанта Суворова и стремительно понесся на противоположную сторону. «Проскочить, только бы проскочить, не дать взорвать!» Видимо, у всех тогда была только одна эта мысль. По танку Суворова с противоположного берега открыла огонь противотанковая артиллерия. Но Т-34 мчался вперед. И вдруг ухнул тяжкий взрыв. В середине плотины поднялся огромный столб дыма и пламени. Акт вандализма предотвратить не удалось: И все же гитлеровцы не смогли полностью осуществить свой злодейский план. Стремительность нашего наступления помешала им взорвать всю плотину целиком. Вскоре саперы извлекли из нее несколько вагонов взрывчатки и заложенные в турбины авиабомбы.
Всю оставшуюся часть дня 14 сентября гвардейцы помогали тушить бушевавшие в городе пожары. В этот же день состоялись митинги. Жители Запорожья со слезами на глазах благодарили своих освободителей.
Противник отступал. Но ни в коем случае нельзя говорить, что это было просто паническое бегство. На пути отступления он оставлял усиленные арьергарды, предпринимал неоднократные контратаки (конечно, о контрнаступлении он в данном случае и мечтать не мог).
Наш корпус, полностью переправившись через Днепр, перешел из состава Юго-Западного фронта в состав 2-го Украинского фронта (созданного 20 октября 1943 года в результате переименования Степного фронта) и влился в 7-ю гвардейскую армию генерал-полковника М. С. Шумилова. С 19 по 23 октября корпус, совершив 300-километровый марш, сосредоточился в районе Рублевка, Григорьевка, Виноградовка. Здесь мы получили приказ преследовать отходящего противника в направлении Кировоград, отрезать пути отхода вражеским частям, окружать [183] и уничтожать его мелкие группировки и арьергарды.
Выполнение этой задачи требовало соответствующей перестройки в тактике ведения боев по преследованию. Корпус нужно было дробить. Ведь не будешь же уничтожать арьергарды силами такой мощной боевой единицы, как механизированный корпус. У такого дробления сил по преследованию противника есть свои плюсы и свои минусы. Плюсы — это широкий маневр мелкими группами, неожиданное появление этих групп и уничтожение отступающего противника, что называется, по кусочкам. Минусы — затрудненная связь, а подчас и вовсе отсутствие всякой связи с этими группами, затрудненное снабжение горючим, боеприпасами и продовольствием. В этих условиях многим группам, даже отдельным танкам приходилось драться и в окружении.
Быть может, в условиях преследования это все-таки самая разумная тактика, поскольку противник, с учетом фактора неожиданности, несет большие потери. В условиях таких боев многое зависит от личной инициативы каждого — от командира до рядового. Гвардейцы инициативностью славились еще с боев под Острошицким Городком. Они достойно выполнили задачу, поставленную командармом М. С. Шумиловым. Каждое соединение, каждая группа, каждый танк дрались по-гвардейски. Много подвигов было в этих боях. Экипаж танка под командованием Хаустова около двух часов вел неравный бой с группой фашистских танков. Т-34 Г. В. Попова (ныне гвардии полковник) в одном из боев сжег три немецких танка.
Мы били врага, но и сами несли невосполнимые потери. В одном из боев погиб командир 9-й гвардейской Запорожской танковой бригады гвардии подполковник Мурашко, погиб героический экипаж Хаустова... Да разве перечислишь всех погибших дорогих боевых товарищей?!
В начале ноября 1943 года 1-й гвардейский ордена Ленина механизированный корпус был выведен в резерв Ставки Верховного Главнокомандования. По железной дороге и на автотранспорте корпус был переброшен в город Полтаву и окрестные села.
Мы поступили в оперативное подчинение командующего Харьковским военным округом генерал-полковника [184] Я. Т. Черевиченко. Это уже можно было считать глубоким тылом. Нам был предоставлен отдых на пополнение и укомплектование. Как проходил отдых, я говорить не буду. Он проходил примерно так же, как и все предыдущие. Учение, учение, еще раз учение, а потом... изучение опыта предыдущих боев, ну а уж совсем потом отдых.
Произошли некоторые изменения в командном составе корпуса. Начальником штаба стал гвардии полковник М. М. Креславский, комиссаром, вместо Кирилла Ивановича Филяшкина (как жаль было с ним расставаться!), ушедшего с повышением на должность начальника политотдела 6-й танковой армии, — гвардии полковник Алексей Михайлович Гаврилов. Командиром 1-й гвардейской Краснознаменной механизированной бригады был назначен С. П. Затулей, 3-й гвардейской ордена Ленина механизированной бригады — гвардии полковник К. И. Вязников.
На Полтавщине первые гвардейцы Красной Армии встретились со славным прошлым своих далеких предков. Мы проводили занятия и учения на тех же полях, где почти два с половиной века назад прогремела Полтавская битва.
Город, недавно освобожденный от оккупантов, гостеприимно встретил гвардейцев. Нам отвели лучшие помещения, всячески о нас заботились. В свою очередь красноармейцы, сержанты и офицеры корпуса в свободное время помогали жителям Полтавы восстанавливать разрушенные здания, мосты, улицы. Саперы 54-го гвардейского саперного батальона за два месяца восстановили железнодорожный мост через реку Ворсклу. Мост этот, кстати, стоит до сих пор. А в полевую страду корпус выделял колхозникам технику и людей.
К 23 февраля 1944 года воронежцы прислали в подарок гвардейцам более 4 тыс. посылок. А к 1 Мая рабочие и колхозники Полтавской области подготовили для нас 4600 посылок. Однако вывезти их из районных центров из-за весенней распутицы было трудно. Тогда я вызвал командира авиазвена мехкорпуса (к тому времени было у нас и такое подразделение).
— Вам поручается мирное, но очень важное задание, — сказал я летчику. — Садитесь, даже если вам предстоит забрать всего несколько посылок. — К заботе о нас жителей Полтавщины мы должны отнестись с максимальным вниманием. [185]
В течение нескольких дней летчики доставляли посылки из районов в части корпуса.
В сентябре 1944 года к нам в гости приехала большая делегация из Белоруссии. Одновременно с делегацией Белоруссии прибыли делегации Воронежской, Запорожской и Полтавской областей. Они приняли участие в праздновании третьей годовщины рождения гвардии. Воронежцы привезли с собой замечательный народный хор под руководством К. Массалитинова. Осенью 1944 года в гостях у первогвардейцев побывал командир легендарного партизанского соединения дважды Герой Советского Союза генерал-майор С. А. Ковпак. Он не только рассказал о геройских делах партизан, но и поделился с офицерами корпуса опытом боев. Ведь зачастую нашему соединению, как и партизанам, приходилось действовать в тылу врага.
Большим успехом у воинов-гвардейцев и жителей Полтавы пользовались выступления нештатных ансамблей песни и пляски корпусного и 1-й гвардейской механизированной бригады.
Пользуясь продолжительной передышкой от боев, я распорядился создать при 48-м отдельном гвардейском» медсанбате однодневный дом отдыха для красноармейцев и сержантов — отличников боевой и политической подготовки. Этот дом отдыха обслуживал воинов корпуса до конца войны.
За время отдыха и усиленной подготовки к предстоящим боям корпус был полностью укомплектован личным составом и материальной частью. Пополнение в людях поступало главным образом из Сибири. Сибиряки составляли до 70% вновь прибывших солдат и офицеров. Это были, как правило, молодые люди в возрасте от 20 до 35 лет, закаленные в суровом климате, здоровые физически и крепкие духовно. В частях корпуса оставалось и немало ветеранов, которые с боями прошли путь от Минска до Кировограда. В корпусе было более 3 тыс. человек, награжденных орденами и медалями Союза ССР.
К концу формирования в 1-м гвардейском ордена Ленина механизированном корпусе было 3670 коммунистов и 3733 комсомольца.
На вооружении частей корпуса в это время поступила американские средние танки М4-А2 — «Шерманы». Это были неплохие машины, обладавшие большой огневой мощью, но колея у них была слишком узкой, а центр [186] тяжести располагался слишком высоко, поэтому они легко опрокидывались. К тому же гусеницы у них были резиновые и по обледеневшим дорогам они практически двигаться не могли.
Мы отдыхали, готовились к предстоящим боям, но война гремела рядом и частенько напоминала о себе. Так, 22 июня 1944 года немецкая авиация, обнаружив под Полтавой аэродром челночных англо-американских бомбардировщиков, бомбивших города Германии, совершила массированный ночной налет и уничтожила несколько боевых машин. Несмотря на неожиданность этого воздушного нападения, корпусной 1699-й зенитно-артиллерийский полк сразу же вступил в ожесточенный бой с воздушным противником, благодаря чему фашистам удалось нанести лишь незначительный ущерб аэродрому. Несколько бомб упало в расположении склада ГСМ 9-й гвардейской Запорожской танковой бригады. Зенитчики дали высокую скорострельность и большую плотность огня. Во время боя им пришлось по два-три раза менять стволы зенитных установок. Несмотря на то что некоторые самолеты специально бомбили зенитные установки, ни один расчет не оставил своих позиций. В этом бою личный состав 1699-го полка продемонстрировал прекрасную боевую выучку, беспредельное мужество, верность долгу.
Во время ночного налета смертью героя погиб известный журналист, корреспондент «Правды» Петр Александрович Лидов. Накануне, 21 июня, он посетил некоторые части корпуса, беседовал с солдатами и офицерами. Вечером мы ужинали с ним вместе.
— У меня осталось очень хорошее впечатление о гвардейцах, — говорил Лидов. — По возвращении я обязательно напишу о вашем корпусе в «Правде».
После ужина я пригласил его остаться ночевать в доме, который занимал сам, но он отказался. Лидов поехал на аэродром к союзникам — от редакции у него было задание написать очерк о челночных полетах англо-американской авиации. А ночью начался налет фашистских бомбардировщиков на аэродром. Подвесив осветительные бомбы, гитлеровцы принялись методично бомбить аэродром, делая заход за заходом, прорываясь сквозь огонь нашей зенитной артиллерии. Лидов не ушел в убежище, а когда был убит стрелок одного из зенитных пулеметов, он встал на его место и пулемет снова «заговорил». Мужественный [187] человек, Лидов сбил один из фашистских самолетов, но осколок разорвавшейся вблизи бомбы оборвал его жизнь. Вместе с Лидовым погибли фотокорреспондент С. Струнников и журналист А. Кузнецов.
Вместе с бомбами фашисты сбрасывали контейнеры, начиненные «лягушками» — противопехотными минами. У самой земли контейнер раскрывался, «лягушки» раскатывались по большой площади.
Утром 22 июня 54-й гвардейский саперный батальон корпуса и саперные роты бригад приступили к разминированию аэродрома. В течение недели саперы обезвредили около 200 тыс. мин. [188]