Глава 19.

Очень полезные трофеи

В ходе успешных наступлений в 1944–1945 гг. наши подразделения довольно часто обнаруживали брошенные отступающим противником склады боеприпасов и военного имущества (горюче-смазочные материалы, запасные части, технический спирт, различное продовольствие и даже алкогольные напитки — спирт, вино и др.). Естественно, бойцы передовых частей, первыми обнаруживавшие трофейное добро, без разбору подхватывали и пускали в дело все казавшееся пригодным для еды и питья. Вскоре стали приходить слухи о жертвах неосторожного потребления этого рода добычи, а именно о групповых отравлениях трофейным спиртом иногда со смертельным исходом или с потерей зрения. Такие трагедии происходили в разных соединениях, на разных фронтах. Вслед за слухами появились публикации в [253] фронтовых газетах, предупреждавшие о том, что «коварный враг» умышленно отравляет оставляемое им продовольствие и спиртосодержащие растворы. Были изданы приказы, возлагавшие ответственность за последствия подобных инцидентов на командиров подразделений. Страх смерти, слепоты или серьезного дисциплинарного наказания умерил аппетиты самых алчущих и сдерживал остальных от неосмотрительного потребления «трофеев». Теперь все стали бдительными, очень осторожными. Любопытная история, напоминающая о настроениях этого периода, произошла и в нашей батарее.

Как Волынкин разгадал секрет трофейного «вещества»

Была середина осени 1944 года. После нашего прорыва у Шяуляя дивизию отвели на короткий отдых во второй эшелон. Наш полк расположился в лесу, весь личный состав жил в землянках. В первый же день отдыха помстаршины батареи Алексей Немухин попросил меня взглянуть на непонятную находку нашего пожилого ездового Волынкина. Накануне, проезжая на своей повозке со снарядами мимо помещения, в котором по всем признакам когда-то размещался склад немецкого военного имущества, Волынкин обнаружил брошенный немцами и не подобранный солдатами передовых частей небольшой, литров около ста, металлический бочонок с загадочным веществом, жирным на ощупь и без запаха. На всякий случай Волынкин взгромоздил бочонок на повозку и привез находку в расположение батареи. Немухин извлек из бочонка и показал мне небольшую порцию белого вещества, напоминавшего не то технический вазелин, не то топленое коровье масло. Очень слабый запах, исходивший от «вещества», показался [254] мне каким-то «минеральным». Алексей поинтересовался, не сгодится ли находка для смазки личного оружия или пушек, но я, поосторожничав (а вдруг в «веществе» содержится какая-нибудь кислотная примесь или другая гадость), отверг эту идею.

Часа через два улыбающийся Немухин вошел в землянку, где жили я и командир второго огневого взвода Иван Камчатный. Алексей установил на выступ в стене землянки банку из-под консервов, до половины наполненную «веществом», достал из кармана кусочек шпагата длиной с палец, окунул его в «вещество», затем продел сквозь отверстие в стреляной гильзе от винтовочного патрона и установил так, что наружу торчал только хвостик наподобие фитиля. Как только Алексей поднес к фитильку горящую спичку, землянка осветилась ровным ярким пламенем. Ни запаха гари, ни следов копоти! Это был настоящий подарок. Теперь можно было читать и писать даже ночью. Последующие дни были дождливыми, и во всех землянках нашей батареи «плошки имени Немухина» светили днем и ночью, благо «вещества» хватило бы на целый год. Однако где-то на третий или четвертый день открылось нечто неожиданное.

В этот день, впрочем дело было незадолго до заката, в нашей землянке появился хитро улыбающийся добытчик «вещества» Волынкин. В руке он держал накрытый чистой тряпкой котелок. «Принес вам отведать по парочке тепленьких оладушков», — объявил он, снимая тряпку, и протянул котелок Ивану и мне. Теплые и очень жирные оладьи оказались на редкость вкусными, и мы вопросительно посмотрели на Волынкина. «Теперь настоящая польза от моего трофея будет, а то Немухин его на плошки пустил. Таким добром людей кормить надо, а не освещение делать!» — с оттенком обиды заявил Волынкин. Он признался, что с самого начала чуял, что «вещество» съедобно. Однако, наслушавшись [255] историй о множестве «трофейных отравлений», пару дней мужественно терпел. А вчера, помня, что двум смертям не бывать, поддался соблазну. Правда, для верности испытание решил провести на себе одном. «Утром встал — живой! Тут я все Шурке-повару и рассказал. А после обеда мы вдвоем оладушков нажарили, сами от пуза поели, потом комбата угостили, теперь и вас попотчевали».

После этого я отправился к Немухину, рассказал об открытии пищевых свойств «вещества» и попросил показать мне бочонок. Зачерпнул ложкой немного жирной массы и смело отправил его в рот на дегустацию. Посмаковал и без полной уверенности решил, что это, наверное, маргарин. Дело в том, что до войны я лишь понаслышке знал о том, что наряду со сливочным маслом, животными и растительными жирами в городских магазинах недавно появился очень дешевый вид пищевого жира — маргарин, который, как говорили родители, по бедности используют самые малообеспеченные семьи. Думаю, что в нашей стране большинство сельских жителей того времени даже не слышали об этом продукте. Во всяком случае, когда я назвал «вещество» немецким маргарином, никто из солдат на это иностранное слово не среагировал.

Начиная со следующего дня рацион наших батарейцев стал намного более калорийным, а расход «вещества» был взят под строгий контроль помстаршины. К сожалению, бочонок вмещал всего сто литров...

Как мудрый старшина распорядился бесценным трофеем

Редкая удача улыбнулась артиллеристам нашего полка в годовщину смерти Ленина 21 января 1945 года, когда мы преследовали отступающего противника [256] на его земле. В этот день снабженцы полковой батареи 120-мм минометов, обследуя небольшой хутор, стоявший в стороне от главной дороги, наткнулись на складское помещение и обнаружили в нем две металлические бочки емкостью по 150 литров. С большим трудом отвернув туго затянутый колпачок, они сразу почувствовали притягательный запах спиртного. Старшина батареи просунул палец в отверстие, потом обнюхал, а затем облизал его и произнес на родном украинском: «Воно! Ректифi-кат! Чистесенький, як сльоза господня!» Тут же колпачок был снова завинчен, и совместными усилиями обе бочки вкатили на повозку. О таком трофее и в таком количестве можно было только мечтать!

Между нашими батареями давно существовали добрые отношения. Не раз в трудную минуту старшины батарей выручали друг друга, давая, например, взаймы продукты, фураж или предоставляя на время повозку для срочного груза. И на этот раз минометчики остались верны традиции — вторую бочку, не вскрывая .уступил и нам. Бочка поступила под надежный контроль нашего бывалого и прижимистого старшины, сорокапятилетнего Василия Ивановича Шкаленкова. Он лишь недавно вернулся из госпиталя, куда попал после осколочного ранения, полученного под Шяуляем в октябре минувшего года.

О Василии Ивановиче было известно, что он родом из Белоруссии. В начале 30-х годов был там председателем колхоза. В армию попал весной 1943 г. после того, как отсидел где-то на Дальнем Востоке почти десять лет по уголовному делу, о существе которого никогда не распространялся. Этот человек, умудренный богатым жизненным опытом, попал в нашу батарею полтора года назад. С обязанностями старшины справлялся отлично. Этому способствовали его теплые отношения с начальниками ПФС и ОВС. Оба, Удовиченко и Онуфрейчук, сразу прониклись уважением [257] к нашему старшине и дали понять своим подчиненным, что потребности Шкаленкова следует удовлетворять в первую очередь. (Теперь я подозреваю, что расположение этих главных полковых хозяйственников он завоевал как надежный участник каких-то сомнительных комбинаций.)

Получив царский подарок от коллеги, Василий Иванович велел поместить его в свою каптерку и, отправив помощников восвояси, начал с дегустации спирта. К его удивлению, из открытого конца опущенной в жидкость согнутой трубки потекла струйка жидкости, цвет которой напоминал не очень крепко заваренный чай, а воздух вокруг подставленной кружки наполнился необычайным ароматом! Забыв о мерах предосторожности, Шкаленков бесстрашно опрокинул в себя насочившиеся сто или около того граммов и на минуту замер, наслаждаясь выпитым... Осознав, что нам достался трофей особой ценности, он придумал, как разумнее всего распорядиться этим богатством. Нацедив в кружку немного напитка, Василий Иванович запер каптерку и отправился в мою землянку (к этому времени я уже второй месяц командовал батареей). Первым делом старшина угостил меня содержимым кружки, от которой исходил потрясающий запах. Я сделал глоток и почувствовал блаженство. Это был настоящий нектар крепостью не менее 45 градусов! Ничего даже отдаленно напоминающего это великолепное питье я в жизни не пробовал. Стал перебирать в памяти названия экзотических напитков, встречавшиеся в прочитанных книгах. Ну конечно же это ром! Настоящий ямайский ром, о котором пели пираты Стивенсона:

Шкаленкову понравилось название напитка, но он сразу перевел нашу беседу на деловой лад. [258]

План старшины касательно трофея состоял из трех пунктов. Во-первых, следовало вернуть минометчикам половину содержимого нашей бочки, получив от них равное количество спирта. Строго ограничить число потребителей рома: командир батареи, четыре взводных, старшина и помстаршины. Установить суточную норму потребления — две фляжки на всех. Допускается по усмотрению старшины расходовать небольшие дозы рома, равно как и определенные порции спирта, для угощения «нужных» людей и для обмена на трофейное продовольствие или другое особо необходимое добро. Преклоняясь перед мудростью Шкаленкова, я безоговорочно одобрил его план (успел прикинуть, что 75 литров рома должно хватить по меньшей мере на два месяца, тем более что тремя днями раньше командир второго огневого взвода, мой друг Ваня Камчатный уехал в отпуск почти на месяц).

В конце января наш полк воевал на подступах к Кенигсбергу, а весь февраль шли трудные, временами драматические бои на территории Земландского полуострова. Кухня наша только изредка добиралась до огневых позиций и моего НП (наблюдательного пункта) в светлое время. Но днем или же глубокой ночью повар всегда вручал мне фляжку рома. Помимо командиров взвода управления и огневого взвода нашей батареи в распитии замечательного напитка обычно участвовал сосед по НП — командир батальона, которому была придана в это время батарея. Наши ночные посиделки стали почти регулярными.

Но однажды, незадолго до конца февраля, вместе с поваром на НП появился чем-то сильно озабоченный помстаршины Немухин. На мой вопрос, что привело его на передовую, он рассказал о том, что накануне вечером старшина Шкаленков уехал на родину с выпиской приказа о демобилизации по возрасту и состоянию здоровья. Ему хватило двух [259] недель для внеочередного оформления множества исходных документов и справок, без которых Москва не включила бы его в групповой приказ о внеочередной демобилизации. Алексей продолжил:

«Всю срочную операцию по оформлению бумаг выполнили начальник строевой части полка и командир полковой санроты. Каждый получил авансом по канистре рома и канистре спирта, которыми надо было делиться с дивизионными начальниками, чтобы бумаги продвигались быстро. Приказом командира полка меня назначили старшиной батареи. Рома у нас осталось меньше половины канистры, спирта побольше. Какое будет ваше указание?»

С того дня прошло без малого 60 лет, но я точно помню, что первой моей реакцией на услышанное было возмущение тем, что судьбу моего подчиненного решили с нарушением устава — не спросив согласия его непосредственного начальника. До чего же наивным был тогда этот двадцатидвухлетний гвардии лейтенант!

Мое указание Немухину состояло в следующем. Ром и спирт хранить как зеницу ока. Ром расходовать только для офицеров на передовой по сокращенной норме — одна фляжка на двое суток. На следующие двое суток вместо рома привозить на НП фляжку спирта. Командиру взвода боепитания, Немухину и его еще не названному заместителю — фляжка спирта на каждые двое суток. Я был уверен, что добросовестный и исполнительный Немухин будет строго соблюдать мои указания. Так оно и случилось. Правда, через неделю нас отвели на отдых и пополнение перед штурмом Кенигсберга. Поскольку теперь все мы были в тылу, я решил уравнять нормы расхода спирта для всех «избранных», а мизерные остатки рома сохранить на более трудные дни.

Штурм Кенигсберга начался 6 апреля .1945 года, и доставка рома на передовую возобновилась по [260] полной норме. А последнюю фляжку рома мы опустошили перед рассветом 10 апреля вместе с Николаем Сонным, командиром штурмового отряда, в который входила моя батарея. Победу в ночном бою мы «обмыли» достойно.

* * *

Были у нас в Восточной Пруссии и другие полезные трофеи, среди них полсотни плиток шоколада и сотня кубинских сигар. Увы, ничего интересного о том, как их добыли и как попользовались, вспомнить не могу.