Глава VI.

Накануне

Победный май был еще впереди, да и никто еще не мог знать, что победе суждено было родиться именно в чудесную пору весны. Знали только, что скоро, уже совсем скоро долгожданный конец войне, а пока на дворе стоял серый ноябрь с тяжело нависшими над головой тучами, лил беспрерывный дождь, стоял мерзкий туман. И от него ныли кости, вспоминался мирный и забытый ревматизм.

25 ноября 1944 года 1-я гвардейская танковая армия покинула Немировские леса, что на Львовщине, и двинулась на север в состав 1-го Белорусского фронта. Совершив 250-километровый марш, она уже через пять дней сосредоточилась близ польского города Любляна. Леса укрыли танковую армаду от глаз и бомбардировщиков противника.

Ставка Верховного Главнокомандования намечала провести здесь одну из крупнейших операций зимней кампании, которая обеспечила бы наивыгоднейшие условия для завершающего удара по врагу на Берлинском направлении. Одновременно она должна была завершить освобождение польского народа. В составе войск 1-го Белорусского фронта действовали воины 1-й армии Войска Польского под командованием генерала С. Г. Поплавского.

Готовились к предстоящей наступательной операции, проводили многочисленные командно-штабные игры, учения. Войска ремонтировали старую технику, непрерывным потоком прибывала новая.

На командно-штабных учениях и командно-штабных играх командиры совершенствовали свои навыки и знания [209]по приведению частей в повышенную и полную боевую готовность, в умении быстро оценивать обстановку и принимать необходимые решения, организовывать взаимодействие и обеспечение войск, в руководстве штабами. Штабы же практиковались в своевременной организации разведки, сборе, изучении и оценке данных обстановки, подготовке расчетов и предложений для принятия решения командиром, по планированию боевых действий, разработке боевых документов и т. д.

Поток техники и новых войсковых частей был поистине непрерывен. Душа не могла нарадоваться — ведь это значило, что к началу четвертого года войны, несмотря на огромные потери, мы не только не выдохлись, а, наоборот, стали сильнее, могущественней, чем были в начале войны. Это было свидетельством крепости советского строя, несокрушимости Страны Советов.

Мощь наших Вооруженных Сил того времени признают даже наши враги. О сосредоточении советских войск в районе предстоящей Висло-Одерской операции Гейнц Гудериан в своих «Воспоминаниях солдата» пишет: «Это была самая сильная группировка сил и средств за время всей войны на минимально узком участке фронта».

Г. Гудериан прав: так было в районе Висла — Одер. Но так к этому времени было и на всем протяжении советско-германского фронта и на всех направлениях — в Восточной Пруссии и в Западных Карпатах наши войска вели успешное наступление. Впрочем, объективность генерала Гудериана небескорыстна. Только советским превосходством в технике и живой силе он пытается объяснить провал немецко-фашистской стратегии в Висло-Одерской операции. Еще бы! Ведь в то время немецкий танковый теоретик возглавлял германский генеральный штаб сухопутных войск! Но не будем забегать вперед...

За несколько дней до начала наступления командиры танковых и механизированных корпусов были вызваны к командующему фронтом Маршалу Советского Союза Г. К. Жукову. Тут собрались заслуженные и многоопытные генералы, прославленные танкисты — И. Ф. Кириченко, И. Ф. Дремов, И. И. Ющук, С. М. Кривошеин и многие другие.

Признаюсь откровенно, не очень тогда уверенно чувствовал [210]я себя среди этой славной когорты: мне было тридцать шесть лет от роду, был я всего-навсего полковник, а они все генералы, и, хотя я тоже командовал уже корпусом, мне казалось, что поглядывают они на меня с обидной снисходительностью. Тем более что вызваны мы все к маршалу по поводу операции, которой придавалось особо важное значение.

Все знали крутой нрав маршала, и все, конечно, волновались. Должен сказать, что слухи о крутом нраве Г. К. Жукова не лишены оснований. Но неправда, что он был беспричинно груб и позволял себе оскорблять достоинство подчиненных. Он любил людей храбрых и деловых, энергичных и смелых. Но к трусам и бездельникам был беспощаден. И нечего путать строгую принципиальность с оскорблением и повелительную требовательность с грубостью. Ни разу я не слышал из его уст унизительных высказываний по отношению к подчиненным, но всегда — непримиримость к безответственности и легкомыслию. Жуков в высшей степени умный человек, он обладает поразительным даром убеждения.

Но все это о маршале я узнал потом, а сейчас мы в волнении расхаживали у порога небольшого кирпичного домика, где заседал командующий. Наконец на крыльце показался генерал для особых поручений при командующем. Все замерли. Генерал медленно оглядел всех нас, словно выбирая, и вдруг указал пальцем на меня.

— Вас вызывает маршал.

— Меня? — вырвалось непроизвольно.

Стараясь подавить волнение — не уверен, что мне это удалось, — под взглядами остальных приглашенных я распахнул дверь.

Маршал сидел за столом, окруженный генералами. Слева от него К. Ф. Телегин, член Военного совета, справа М. С. Малинин, начальник штаба. Этих двоих я знал давно. Полегчало — все-таки двое знакомых.

Г. К. Жуков пожал руку, пригласил сесть.

— Как поживают доблестные танкисты? То есть как готовятся к предстоящим боям?

Кратко доложил о боеготовности корпуса. Жуков выслушал не перебивая. Затем задал несколько вопросов о состоянии техники и материальной части, о подготовке людей. Вижу — остался доволен. Я приободрился.[211]

От маршала это не ускользнуло. Оглядев меня еще раз, сдерживая улыбку и, как я потом понял, продолжая прерванный разговор, он неожиданно спросил:

— Вот есть две категории полководцев: одни мечтают помереть в своей постели в окружении родных и друзей, другие предпочитают смерть на поле брани. Вы за кого?

Ну, естественно, я ответил, что за вторых.

Жуков хмыкнул, широко улыбнулся.

— Другого ответа не ждал. Но к делу. Операция предстоит сложная, кроме нас, в ней примут участие еще два фронта: 1-й Украинский и 2-й Белорусский. Обращаю ваше внимание на особые задачи, которые встают перед танковыми войсками. Танковые соединения должны рассекать оборону противника, стремительно проникать как можно глубже во вражеские тылы, чтобы сеять там панику, дезорганизацию. Нельзя позволять противнику задерживаться на рубежах, создавать новые очаги обороны. Идите вперед, только вперед. Не опасайтесь ничего: мы придем к вам. Одни не останетесь. Ясно? Вперед, любой ценой вперед!

Давая понять, что могу идти, сказал на прощание:

— Привет славным танкистам.

Коллеги ждали меня с нетерпением. Не успел я затворить за собой дверь, как они тут же ринулись ко мне. «Ну, теперь я позволю себе отыграться за ваше снисходительное отношение, — мелькнула озорная мысль, — разыграю вас». Моей жертвой пал мой близкий друг генерал Дремов. Был Иван Федорович начальником очень деловым, человеком удивительно скромным, беспредельно храбрым, отличался личной смелостью в боях, но — так бывает, — как толстовский капитан Тушин, робел перед начальством.

Коротко пересказав то, что было у маршала, я будто невзначай сказал, что в конце беседы маршал поинтересовался, хорошо ли я знаю Дремова и правда ли, что он работать не любит, склонен выпить и приударяет по женской части.

Все уловили смысл несложной шутки и расхохотались. А милый мой Иван Федорович долго не мог прийти в себя и все спрашивал:

— Слушай, Армо, так, значит, ты сбрехнул, да?

Я побожился ему самыми страшными кавказскими клятвами.[212]

Трудно было жить без шутки в те трудные дни. Всем — от солдата на привале до генерала на командном пункте...

* * *

В ту пору ни я, ни кто-либо из моих боевых друзей не знали, да и не могли знать, что срок наступления неожиданно изменен, что вместо предполагавшейся даты 20 января оно начнется 12 января и что это связано с просьбой английского премьера У. Черчилля, с его телеграммой И. В. Сталину, ставшей впоследствии предметом отнюдь не беспристрастного толкования.

На рубеже 1944–1945 годов немецкое командование провело ряд успешных операций против войск союзников в Арденнах и Эльзасе. Американские и английские войска попали в крайне затруднительное положение. В их тылах действовали специальные отряды немецких солдат, переодетых в американскую форму и сеявших панику. Союзники пытались нанести контрудар по северному флангу немецких войск, но успеха, как известно, они не имели.

Вот тогда и телеграфировал У. Черчилль И. В. Сталину. «Я считаю дело срочным»{39}, — писал он, прося ускорить советское наступление.

Просьбе вняли — Советские Вооруженные Силы перешли в наступление по всему фронту — от Балтики до Карпат...

В конце декабря ко мне на КП корпуса позвонил командир 2-й гвардейской штурмовой авиадивизии генерал Г. О. Комаров, позвал «в гости к летчикам». Надо было обсудить вопросы взаимодействия в предстоящем наступлении. Целый день прошел у нас в работе, а к вечеру я был приглашен на ужин. Летчики народ хлебосольный, ужин удался на славу. Надо сказать, что, несмотря на все, что сопровождало нашу жизнь в войну, — на постоянные опасности и соседство смерти, жизнь брала свое, а человек оставался человеком, и, как говорится, ничто человеческое ему не было чуждо. С какой-то неизбывной теплотой вспоминается мне до сих пор удивительно дружная, товарищеская атмосфера, которая [213]царила на нашем участке фронта между солдатами и офицерами всех родов войск.

Наутро Г. О. Комаров объявил мне, что мой «кукурузник» сломался и для ремонта необходимо не меньше суток. Я огорчился и запросил другой самолет, так как дела корпуса требовали моего присутствия: не очень-то проследишь за тем, что делается «дома», если ты от этого «дома» на расстоянии в сто километров. Георгий Осипович Комаров с подозрительной настойчивостью пытался меня отговорить, но не сумел и дал свой самолет связи, все тот же ПО-2. До моего слуха донеслось, как он вполголоса говорил летчику: «Держись ближе к земле, не рискуй...»

Однако в тот момент я не придал этим словам никакого значения.

Вспомнил я о них в полете. Летчик вдруг стал резко снижаться и показывать мне что-то знаками. Смотрю: в облаках два немецких «фокке-вульфа». Схватился за турельный пулемет. «Вдруг собью — вот будет сенсация!» — подумал я. А у самого сердце стучит, даже шум мотора заглушает. «Сейчас я вам дам, голубчики!»

Истребители, видно, поздно приметили свою жертву, стали совершать большой вираж, чтоб зайти нам с хвоста. Я дал длинную очередь. Конечно, не попал...

А мой грозный «бомбардировщик» уже попрыгивал по опушке леса. Чуть только машина остановилась, летчик выскочил на землю, я вслед за ним, и мы укрылись под деревьями. Истребители оставили нас и скрылись в облаках. Минут через двадцать-тридцать мы благополучно приземлились на полевом аэродроме в расположении нашего корпуса. «Дома» я по достоинству и с благодарностью оценил дружескую заботливость Г. О. Комарова, очевидно хорошо представлявшего, что нас ждет в воздухе, — мне доложили, что авиация противника в эти дни особенно следит и охотится за нашими самолетами связи. Очевидно, гитлеровцы предчувствовали, что на фронте готовится что-то весьма для них опасное.

У нас принимались все меры предосторожности и маскировки, чтоб противник не заметил, какая колоссальная работа проводится в войсках: пополняется техника, подвозятся боеприпасы, проводятся командно-штабные учения.

Особое внимание уделялось подготовке личного состава [214] — боевой и политической. Шли партийные и комсомольские собрания в подразделениях, разъяснялась задача, делалось все для укрепления боевого духа воинов. Но, пожалуй, самую сильную роль в укреплении ненависти солдат и офицеров к гитлеровцам сыграло организованное политорганами посещение фашистского лагеря смерти в Майданеке, от которого неподалеку стояли части нашего корпуса. Солдаты и офицеры знали о Майданеке по описаниям, появившимся в печати, но, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

И вот мы на «фабрике смерти», уничтожившей больше полутора миллионов русских, поляков, евреев, белорусов, французов, чехов...

Я вспомнил с содроганием об этом, и ненависть к врагам человечества снова острой болью прожгла мне душу, когда я прочел в «Воспоминаниях солдата» признание Гудериана в том, что уничтожение людей было не чьей-то самодеятельностью, а политикой государства. Он пишет: «Незадолго до начала войны на Востоке непосредственно в корпуса и дивизии поступил приказ верховного командования вооруженных сил относительно обращения с гражданским населением и военнопленными. Этот приказ отменял обязательное применение военно-уголовных законов к военнослужащим, виновным в грабежах, убийствах и насилиях гражданского населения и военнопленных».

Гудериан приводит этот документ, чтоб обелить себя, ведь он «солдат», во всем повинен Гитлер. Я ниже расскажу, в чем повинен Гудериан. Сейчас я пользуюсь его книгой только как фактическим материалом. Страшным материалом.

Вот еще факты. Другой приказ, также получивший печальную известность (тоже тщетная попытка спрятать уши под колпак юродивого! — А. Б.), так называемый «Приказ о комиссарах»... Имеется в виду документ под названием «Комиссарен-Эрлас», достаточно хорошо памятный советским людям по своим последствиям: немецким воинским частям и администрации лагерей для военнопленных предписывалось поголовно расстреливать русских военнопленных, принадлежащих к политическому составу Красной Армии, коммунистов и евреев.

Увы, среди фактического материала в книге Гудериана [215]не найти документа о совещании у Гитлера 30 марта 1941 года по вопросу реализации известного плана под кодовым названием «Барбаросса», где отмечалось, что война против СССР будет «резко отличаться от войны на Западе». Где четко формулировалась задача: уничтожение Советского государства и «истребление большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции». И где черным по белому утверждалось, что это «благо для будущего».

Благо для будущего — истребление цвета народа, уничтожение его государства!

Интересно, почему об этом умолчал генерал Гудериан? Не потому ли, что, приведи он эти документы, с ними вошло бы в противоречие его «возмущение» «нечеловечным» актом — требованием безоговорочной капитуляции, которое подтвердили участники Ялтинской конференции, когда советские войска приблизились к границам фашистской Германии. Я другого объяснения этому выпадению памяти не нахожу, иначе как бы он принял эту позу оскорбленного достоинства.

«Семьсот лет труда и борьбы немцев и их успехов были поставлены на карту. Перед таким будущим требование безоговорочной капитуляции было жестокостью, преступлением против человечности, а для солдата еще позором».

Итак, значит, требование: не питая надежд на ссору между союзниками, которая могла бы привести Германию к «почетному миру», сдаться на милость победителя, такое справедливое требование, оказывается, «преступление против человечности», более того, «позор для солдата», рыцаря, каким подает себя генерал Гудериан в своей книге.

В сорок первом, когда его войска перешли советские границы, генерал Гудериан не задумывался ни о солдатском позоре, ни о рыцарской чести.

То, что я сейчас расскажу, произошло как раз в 41-м. Точнее, в июле 41-го. В Белоруссии, в Витебской области.

Меня вызвал командующий 19-й армией И. С. Конев: «Возьмите двух командиров и срочно выезжайте на станцию Лиозно. Есть сведения, что там скопилось очень много эшелонов с беженцами из западных областей. Разберитесь, помогите ликвидировать пробку и отправить эшелоны».

Мы прибыли в Лиозно ранним, удивительно прозрачным [216]утром, на небе ни облачка. На станционных путях стояло ни много ни мало десять эшелонов, переполненных эвакуированными. В вокзальных помещениях, на перронах, в товарных вагонах, прямо на железнодорожных путях — везде роился огромный человеческий рой, в основном женщины и дети — сплошное многоцветное море, разлившееся на два-три километра. Море это двигалось, гудело, сквозь гул слышался детский плач на разные лады.

Разгрузить станцию в короткое время не представлялось никакой возможности: восточнее Лиозно были разбомблены железнодорожные мосты.

Мы стояли на пригорке, наблюдая со стиснутым сердцем за мечущимися людьми, ощущая свою беспомощность. И небо над нами, такое чистое и прозрачное в это утро, казалось предательским — а вдруг налетят немцы? «Неужели у них хватит совести?» — вслух произнес я. И словно в ответ на мою мысль в небе появилось 27 «юнкерсов».

Они сделали круг и повернули на северо-запад. Уходят! «Значит, есть в них нечто человеческое», — подумал я, но тут же понял, что ошибся. Развернувшись, «юнкерсы» двинулись по направлению к вокзалу, раздался характерный вой — они пикировали один за одним!

Началось такое, что, боюсь, и спустя столько лет не найду нужных слов, чтоб описать этот кошмар. Бомбовые удары, нацеленные прямо в человеческую массу, вырывали из нее тела жертв. Я видел, как тела женщин и детей поднимались в воздух, разваливались в воздухе на части и разлетались по сторонам. Стервятникам и этого показалось мало. Сбросив свой бомбовый запас, они перестроились и на бреющем полете добивали людей из пулеметов.

Огонь и дым охватили станционные строения. Оставшиеся в живых гибли в пламени и дыму.

Самолеты ушли. До полудня на всем пространстве вокруг железнодорожной станции раздавались стоны раненых, плач детей, рыдания женщин.

А в полдень на станцию ворвались танки с белым крестом на броне. «Прославленные» боевые колесницы генерала Гудериана. Они обрушились на врага.

Только врагом в этом «бою» были женщины и дети. Но так ли уж это было важно... Боевые колесницы генерала [217]Гудериана «славно» прошлись тогда по полю брани, добив «противника», тех женщин и детей, которые не могли самостоятельно передвигаться.

И это не «преступление против человечности»? Не «позор для солдата»? И кто виноват в этом злодеянии? Только Гитлер? А Гудериан здесь ни при чем? Помните, как в сорок четвертом была варварски разрушена гитлеровцами Варшава? Кто тогда возглавлял генеральный штаб сухопутных войск вермахта? Разве не Гудериан?

* * *

Гитлер и его окружение ломали голову, чтоб разгадать планы Советского командования в зимнюю кампанию сорок пятого года. А мы тем временем планомерно и кропотливо готовили свои войска для сокрушительной операции между Вислой и Одером.

Допоздна засиживался я над картой в уединенном домике, отведенном мне нашим квартирмейстером. Мысли все возвращались к одному вопросу: не зря маршал Жуков в ту памятную встречу на Висле вызвал к себе только командиров танковых и механизированных корпусов. Это ведь он подчеркнул особую роль танков в предстоящих финальных операциях. Как же мне следует строить боевые порядки корпуса в такой сложной операции, какой маневр окажется оптимальным, чтоб елико возможно глубже прорваться в тыл противника, кого из командиров моих частей направить в передовой отряд?

Разумеется, сам нерв замысла Висло-Одерской операции, основная ее идея хранились в строгой тайне. Часами вглядывался я в карту, чтоб самому додуматься до замысла командующего и Ставки, но карта хранила упорное молчание.

Вдруг раздался телефонный звонок. Звонил мой друг и вечный оппонент полковник В. М. Горелов, уже заместитель командира соседнего мехкорпуса.

— Армо! — кричит. — Что ты делаешь?

Ну что ему ответить: что пытаюсь разгадать планы Ставки? Отвечаю:

— Грызу рядом стоящий польский шкаф.

Бас Горелова в трубке как поперхнулся.

— Ты... ты, Армо... того... не перебрал?

— Господь с тобой, Володя, ты же знаешь, я не пью — кавказские адаты не велят.[218]

— Шутишь все... Ладно. Знаешь что, приезжай ко мне, поужинаем вместе.

— Нет, ты ко мне приезжай. Есть о чем поругаться.

Он приехал. И долго мы потом, обсуждая обстановку на нашем участке фронта, спорили о том, как развернутся дальнейшие боевые действия. Но в одном сошлись — танкам в предстоящей операции, конечно, будет принадлежать выдающаяся роль.

Перед войсками 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов занимала оборону немецкая группа армий «А» в составе 4-й танковой, 9-й и 17-й полевых армий. Оборона противника состояла из многочисленных укрепленных полос от Вислы до Одера, растянувшихся на глубину до 500 километров. Оборонительные пояса приспособлены к естественным рубежам — холмам и рекам. Рек больших и малых множество, текут они главным образом с юга на север, характер местности пересеченный, множество лесных участков. Все населенные пункты превращены в мощные узлы сопротивления. И противник любой ценой стремился удержаться на Висле и не допустить прорыва советских войск на запад. Немецкие солдаты будут сопротивляться особенно ожесточенно: фашистская пропаганда все сделала, чтобы отравить сознание своих солдат, запугать их «красным террором». День и ночь в эфире звучали слова немецких дикторов: «Победа или смерть!» Эти же слова пестрели на страницах немецких газет, в тысячах листовок.

Гитлеровское командование чуяло недоброе. Как мы ни соблюдали режим маскировки, опытному разведчику нетрудно было догадаться, что готовится мощное наступление: чувствовалось заметное оживление на дорогах, на переправах через Вислу, на лесных просеках появились указки со всякого рода условными обозначениями, стало больше регулировщиков на перекрестках и поворотах, интенсивнее передвигались офицеры связи...

Перед нашей 1-й гвардейской танковой армией была поставлена задача: после прорыва общевойсковыми армиями тактической зоны обороны противника на 15–20 километров двигаться с Магнушевского плацдарма, с утра второго дня операции войти в прорыв и стремительно развить наступление на Нове-Място, Рава-Мазовецка, Скерневице, Лович, Кутно и к исходу пятого дня[219]операции овладеть районом Кутно-Лечница и продолжать наступление на Коло, Познань.

Правее нас должна была наступать на Мщонув, Сохачев, Иновроцлав 2-я гвардейская танковая армия, а с Пулавского плацдарма на Родом, Лодзь — 9-й и 11-й отдельные танковые корпуса.

Танковая лавина действительно становилась решающей силой в операции.

Маша 1-я гвардейская танковая армия к началу Висло-Одерской операции обладала не только огромной ударной силой и огневой мощью, но и прекрасными, опытными, несмотря на молодость, офицерскими кадрами, закаленными в боях сержантами и солдатами. Накануне наступления во всех подразделениях прошли партийные собрания, на которых приняли в партию немало лучших водителей, стрелков и командиров танков.

Наступило утро 14 января. Началось оно буднично, обыкновенно. Падал крупными хлопьями мокрый снег. Перед строем зачитывалось обращение Военного совета фронта: «Боевые друзья! Настал великий час. Пришло время нанести врагу последний сокрушительный удар... Наша цель ясна. Дни гитлеровской Германии сочтены. Ключи победы в наших руках...»

Но вот вздрогнула и загудела земля за Вислой, разрывая неестественную тишину, загрохотали тысячи орудий и минометов — началась артподготовка. Весь передний край обороны противника заволокло дымом и пылью. А огонь все нарастает, переносится в глубь вражеской обороны. Противник отвечает изредка, и то с дальних артиллерийских позиций; его ближайшие огневые точки, очевидно, подавлены.

Двинулась в наступление наша пехота. Противник выдвигает для контрудара свои резервы — 19-ю, 25-ю танковые дивизии. Ожесточенность боев нарастает с каждым часом.

Ломая сопротивление врага, продвигаются на запад части 8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова, ныне Маршала Советского Союза. Прорвав полностью к полудню 15 января главную полосу обороны противника, 8-я гвардейская обеспечивает условия для ввода в прорыв нашей 1-й гвардейской танковой армии.

Еще за день до этого под гул мощной артподготовки по семи мостам через Вислу переправились тысячи танков, самоходок, бронетранспортеров. Стальная армада,[220] готовая с ходу вступить в бой, ждала только команды.

На КП 29-го гвардейского стрелкового корпуса генерала А. Д. Шеменкова, куда мы приехали для совместного руководства боем, — оживление, рабочая суета; снуют офицеры связи, на разные лады кричат в микрофоны радисты и телефонисты. Штабисты А. Д. Шеменкова по-хозяйски предупредительны к нам, корректны, но нет-нет, а мы улавливаем их недоуменные взгляды в нашу сторону. Наконец А. Д. Шеменков не выдерживает и с подковыркой спрашивает:

— Когда же, друзья танкисты, вы собираетесь начать боевые действия? Или будете за пехотой только трофеи подбирать?

Мне ясно его нетерпение, но разве ему невдомек, что приказы себе мы не сами сочиняем?

— Должен же кто-то и трофеи подбирать, — сдерзил я старшему по званию. А своим офицерам приказал перебазироваться в район нашего передового отряда, к полковнику И. И. Гусаковскому — мне и самому было не по себе от вынужденного ожидания. Передовой отряд — в него вошли 44-я танковая бригада и самоходный артполк подполковника П. А. Мельникова — еще в ночь на 14 января переправился на западный берег Вислы. Мельников и Гусаковский были закадычными друзьями: их сближали темперамент, решительность характеров, я бы сказал, одинаковая динамичность натуры. Назначая их в передовой отряд, мы именно этими их качествами руководствовались.

В тринадцать ноль-ноль 15 января — долгожданная команда: «Танки, вперед!»

Передовой отряд И. И. Гусаковского, обогнав боевые порядки пехоты, с ходу атакует противника. Ударили залпы танковых пушек и самоходок. Загорелись вражеские танки и штурмовые орудия, черная краска заливала белый крест на броне. Вслед за передовым отрядом в бой, также с ходу, вступили главные силы корпуса.

Оборона противника дезорганизована. Масса пленных, сдаются пачками, объясняют: «Сыты войной по горло», «Лучше ужасный конец, чем ужасы без конца...»

Да, времена меняются. Я слушал пленных и вспоминал 41-й и 42-й годы. Рядовые пленные немецкие солдаты высокомерно цедили слова на допросах. А теперь: «Гитлер капут...»[221]

Конечно, капут. Мимо пожарищ, завалов разбитой немецкой техники, трупов фашистских солдат войска корпуса стремительно несутся вперед. На северо-запад, к реке Пилице.

Вперед неостановимо рвутся танки. На душе радостно, хочется озорно крикнуть: «Где вы теперь, генерал Шеменков? Танкисты не подбирают трофеев, танкисты — впереди!»

Настали дни стремительного движения вперед, коротких и решительных боев, бессонных ночей. Нужно было торопиться, чтоб упредить отступающего противника, не дать ему занять новый оборонительный рубеж по северо-западному берегу реки Пилицы. Передовой отряд отважного И. И. Гусаковского, не ввязываясь в затяжные бои с противником, устремился к этой водной преграде.

Уже во второй половине дня 15 января войска 1-го Белорусского фронта своими танковыми и механизированными корпусами рассекли фронт оперативной обороны противника на участке протяженностью больше 200 километров. Немцы оказывали сопротивление только на отдельных участках, у больших городов и больших рек.

К вечеру отряд Гусаковского вышел к Пилице, мотопехота форсировала реку, захватила плацдарм. Попытка перебросить танки сорвалась — лед не выдерживал их тяжести. Пришлось наводить 60-тонный мост. Тем временем подошли главные силы корпуса, боевые порядки растянулись.

И тут же этим воспользовался противник. Его 25-я танковая дивизия с востока сильно контратакует нас. Танки, штурмовая артиллерия, бронетранспортеры, пехота врага движутся сплошным строем, цепь за цепью. Бьются остервенело — терять нечего: или гибель, или окружение. Но им отлично противостоят наши 44-я и 45-я танковые бригады, выдерживая этот безумный натиск обреченных.

На рассвете 16 января ломаем голову с Гусаковским, как через замерзшую Пилицу навести понтонный мост, ничего толкового придумать не можем. Вдруг откуда ни возьмись как с неба свалился на своем «виллисе» заместитель командующего нашей армией генерал А. Л. Гетман.

— Как вы смогли сюда попасть, Андрей Лаврентьевич,[222] ночью, без охраны? — ошеломленно только и мог спросить я.

— Иду в прорыв и не могу остановиться, — отшутился А. Л. Гетман. — Лед, лед надо подрывать, прикажите сюда саперов, — посоветовал он и исчез вместе со своим «виллисом» так же внезапно, как и появился...

Понтонный мост мы навели. К полудню контратака противника захлебнулась. Кроме множества танков, мы взяли в плен почти полторы тысячи гитлеровцев.

Около полудня неожиданно приехал командующий 8-й гвардейской армией В. И. Чуйков. О Василии Ивановиче, его храбрости, воле, оперативном искусстве я был наслышан со времен Сталинграда, но судьба нас свела впервые вот тут. Василий Иванович попросил рассказать, как шло только что завершившееся отражение неприятельской контратаки, и осмотрел места боев. Немногословно поблагодарив, собрался уезжать. Я предложил ему охрану — бронетранспортер. «Перебьюсь и так», — недовольно буркнул он и умчался на юг.

Между тем передвижение в нашем районе было далеко не безопасным, на каждом шагу можно было наткнуться на блуждающие группы рассеянного противника. Таких групп стало еще больше, когда за три дня боев наши войска вклинились в глубь вражеской обороны на полтораста километров.

Это подтверждает и генерал Гудериан, хотя трактует действия этих расчлененных и неуправляемых групп весьма своеобразно: «...только «блуждающие» 24-го танкового корпуса и танкового корпуса «Великая Германия» вели, продвигаясь на запад, ожесточенные бои, подбирая на своем славном (!) пути многочисленные мелкие части и подразделения. Генералы Неринг и фон Заукен добились в эти дни крупнейших военных достижений (!), достойных того, чтобы их особо описал новый Ксенофонт».

Отдаю должное познаниям генерала Гудериана в древней истории. Однако про позорное бегство Неринга и фон Заукена нового «Анабасиса» не напишут. Впрочем, ручаться не буду, мало ли за рубежом фальсификаторов истории второй мировой войны, некоторых я уже упомянул выше. Только разве можно кого-либо из них всерьез называть «новым Ксенофонтом»?

Не знаю, живы ли до сих пор эти «доблестные» генералы. Если живы, пусть молятся господу богу, что помог им спасти их малопочтенную жизнь. Ибо с остатками [223]своих разгромленных корпусов, ночами перебегая из лесочка в лесок, они потому только и смогли пробраться к своим, что нашим войскам попросту было не до них. Только это обстоятельство и позволило Нерингу и фон Заукену унести ноги.

В своем стремительном наступлении наши танковые и механизированные войска не обращали внимания на отдельные опорные пункты и узлы сопротивления. И в этом был резон — своими дерзкими действиями наши танки сеяли растерянность и панику в глубоком тылу противника. Бронетанковые войска решали и будут решать свои задачи не только мощью вооружения и толщиной брони (любую броню можно пробить), а еще и движением, маневром.

Висло-Одерская операция снова показала, что крупные танковые соединения и объединения способны в наступлении самостоятельно или во взаимодействии с воздушно-десантными войсками и авиацией решать важнейшие оперативно-стратегические задачи по разгрому крупных оперативно-стратегических резервов врага, по захвату важнейших объектов в глубоком тылу противника.

В первые дни наступления танковые армии и отдельные танковые корпуса 1-го Белорусского фронта, громя немецкую группировку на Висле, проникнув на оперативную глубину до 300 километров, оторвались от своих баз снабжения и вынуждены были приостановить наступление до подвоза горючего и боеприпасов. Если главные задачи танковых войск решаются маневром и движением, то для этого нужен танк с большим запасом хода, имеющий возможность далеко отрываться от своих баз.

В этом, пожалуй, первый урок применения бронетанковых войск, который нам дала Висло-Одерская операция.

Танк остается главной ударной силой сухопутных войск. С большой теплотой вспоминаю я нашего «стального коня» времен Великой Отечественной — танк Т-34, снискавший себе славу на полях сражений. Но новые советские боевые машины, разумеется, намного совершеннее своих предшественниц. Современный танк — это мощный двигатель, радиостанция, инфракрасные приборы видения и стрельбы в темноте, боеприпасы, снаряжение для маскировки, различное оборудование.[224] Плюс ко всему более мощные пушки и пулеметы. В случае необходимости из танкового орудия можно стрелять на расстояние во много километров. Более того, нынешний танк ведет прицельный огонь эффективнее не только с места, но и с ходу. На нем установлено специальное стабилизирующее устройство, обеспечивающее устойчивое положение орудия, даже если танк в этот момент круто нырнул вниз или, наоборот, задрал нос вверх.

Танк — самый «невосприимчивый» к атомной бомбе. Он устойчив к ударной волне и отлично благодаря своей герметичности противостоит радиоактивности.

Значительно увеличилась его скорость, чего требует характер современного боя, и, конечно, дальность действия. Понятно, наши конструкторы должны стремиться ее все время наращивать.

Советские танкостроители, используя богатейший опыт Великой Отечественной войны, достижения современной науки и техники, плодотворно работают в области создания новых образцов бронетанковой техники и по-прежнему обеспечивают их превосходство над зарубежными машинами.

* * *

Разгромив остатки 25-й танковой дивизии противника, войска 11-го гвардейского танкового корпуса стремительно наступали на северо-запад, обходя вражеские опорные пункты и узлы сопротивления. Передовой отряд корпуса, вырвавшись на оперативный простор, устремился к городу Ловичу; 40-я и 45-я танковые бригады подходили к городу Рава-Мазовецка.

По полевым дорогам, сопровождаемая несколькими бронетранспортерами и одним танком, двигалась к этому городу опергруппа штаба корпуса. На опушке небольшого лесочка опергруппа неожиданно наскочила на пехотную колонну противника. Передовой бронетранспортер дал в воздух несколько пулеметных очередей, и этого было достаточно, чтобы вся колонна — человек 900 — побросала оружие и подняла руки вверх: «Гитлер капут...»

Ко мне подошел их старший офицер, доложил о войсковой принадлежности, запросил пощады.

Их надо под охраной препроводить на пункт сбора военнопленных, но у меня нет для этой цели солдат.[225]

Что делать? Приказал препровождать колонну самому их старшему офицеру. По дороге забеспокоился — послал вдогонку на бронетранспортере офицера связи. Тот быстро возвратился, доложил: дошли все как один.

Да, «Гитлер капут». Теперь они твердят это как пароль пощады, твердят, как дрессированные попугаи. А в сорок первом, помню — ох, как помню! — все было совсем иначе. Наглые, самоуверенные, они шагали по нашей земле, полные презрения к «аборигенам», «высшая раса господ». Под Смоленском наши разведчики увидели молоденького немецкого офицерика. В щегольском отутюженном мундирчике, верхом на сверкающем никелем велосипеде он ехал по лесной тропе, словно была это и не война, а увеселительная прогулка по бульварам поверженного Парижа.

Ему преградили дорогу автоматами. Ничуть не испугавшись, он схватился за кобуру пистолета. Выстрелить ему, конечно, не дали. А в кармане его был обнаружен блокнот с аккуратными записями на русском языке: «Ты есть плен», «Какой деревня?», «сколько километр до Москау?» и т. п.

И вот теперь «Гитлер капут» твердят «покорители Европы» и сами, без охраны, колоннами идут сдаваться в плен.

«Я не страдаю недооценкой германского солдата, — пишет Г. Гудериан, — он был выдающимся воином, его можно было без всяких опасений бросить в наступление против противника, превосходящего в пять раз. При правильном управлении он благодаря своим блестящим качествам сводил на нет такое численное превосходство и побеждал».

Пожалуй, незачем вступать в спор с Гудерианом по поводу моральных качеств этого «выдающегося воина».

Остановлюсь только на одном утверждении Гудериана — на способности немецкого солдата времен второй мировой войны успешно якобы сражаться против в пять раз превосходящего его противника. Проанализировать это утверждение генерала Гудериана особенно важно, ибо, если вдуматься, скрывает оно по меньшей мере два аспекта гудериановской трактовки причин поражения гитлеровской Германии. Причины эти кроются: а) только в весьма значительном численном превосходстве советских войск в людской силе и технике и б) отнюдь [226]не в достоинствах советского полководческого искусства.

Г. Гудериан утверждает, имея в виду положение на Висло-Одерском участке советско-германского фронта, следующее: «Превосходство русских выражалось соотношением: по пехоте 11 : 1, по танкам 7:1, по артиллерийским орудиям 20: 1. Если оценить противника в целом, то можно было говорить без всякого преувеличения о его 15-кратном превосходстве на суше и по меньшей мере 20-кратном превосходстве в воздухе».

Да, наши войска под Варшавой и в районе Верхней Силезии имели в конце войны численное превосходство над противником.

Оставим на совести автора «Воспоминаний солдата» явно преувеличенные цифры. Не в этом дело. Действительно, к концу войны в результате героических усилий нашего народа мы имели превосходство в технике и вооружении. Хочу сказать другое: на определенных направлениях за счет других участков советско-германского фронта, растянутого на многие тысячи километров, создавалось большое превосходство — в результате оперативного мастерства советского военного командования! Оно — плод советского военного искусства. Численное превосходство Советских Вооруженных Сил на определенных участках фронта в последний период войны часто возникало в местах планируемого советского наступления, так была создана и необходимая группировка для Висло-Одерской операции.

Г. Гудериан почему-то не вспоминает ситуации осени 1941 года, начала войны, когда на Западном советском фронте в период нашего контрнаступления под Москвой соотношение сил было в пользу противника (по личному составу 1,1 : 1, по артиллерии 1,8:1, по танкам 1,4:1), а поражение потерпел противник! Объективности ради замечу, что вот по самолетам соотношение было в нашу пользу — 1,9 : 1. Но почти половина из них была устаревших конструкций.

Где же сокрушал германский «выдающийся воин» в пять раз превосходящего противника? Во время своего «триумфального» марша по странам Европы? Но Германия превосходила по вооруженным силам Чехословакию в восемь раз, Польшу в четыре-пять раз. Готовя нападение на Францию, Германия совместно с Италией сосредоточила на границах Франции, Голландии, Бельгии силы,[227] в четыре-пять раз превосходящие армии этих стран. Аналогичное положение было в войне с Норвегией, Грецией, Югославией.

Я отнюдь не склонен преуменьшать достоинств нашего противника, тем самым я бы преуменьшил значение нашей победы над ним. Солдат фашистской германской армии был серьезным и сильным противником. Он был опьянен угаром легких побед в Европе и ядом нацистской пропаганды, вколотившей ему расовые бредни о его превосходстве над покоренными народами. Он был на диво исполнителен и дисциплинирован. Дисциплинирован до абсурда — чтоб быть слепой, «управляемой» деталью военной машины, Это ведь признает и сам Гудериан.

Когда я, отдавая должное достоинствам солдата противника, сравниваю его с нашим советским бойцом, тогда у меня исчезает приходящая с годами отдаления от военных лет беспристрастность. Да, я восторгаюсь нашим советским солдатом. Восторгаюсь потому, что слишком близок мне такой тип воина — не «хорошо управляемая» железная кукла в серо-зеленом мундире, а совершенно иной человек совершенно иного мира. И я не верю, что фашистский солдат мог бы совершить подобное тому, что произошло при форсировании реки Варты в той же Висло-Одерской операции.

Танковый экипаж командира батальона капитана В. А. Бочковского расстрелял все боеприпасы. Комбат выпрыгнул из машины и повел в атаку на окопы противника экипаж и мотопехоту. Механик-водитель старшина М. В. Пивовар заметил, что на комбата навел пистолет немецкий офицер. Старшина в мгновение ока понял, что капитана можно спасти только одним способом, и он, не задумываясь, тут же прикрыл комбата собственным телом. Старшине М. В. Пивовару было 22 года от роду.

Пусть мне возразят, что находились фанатически преданные своим командирам солдаты и в армии фюрера. Может быть, и находились. Но ведь никому не надо разъяснять разницы между фанатизмом одиночек и тем, что называется массовым героизмом.

Величая себя в своих «Воспоминаниях» «солдатом», генерал Гудериан тем не менее не описывает в своей книге подвигов солдата, ни тем более массового героизма. Не было такого в захватнической армии фюрера,[228] не могло быть по ее природе, А то бы Г. Гудериан не преминул, я уверен, о нем сказать, ведь он «не страдает недооценкой германского солдата».

* * *

Висло-Одерская операция продолжалась. Советские войска к 17 января продвинулись вперед на 150–200 километров. Передовой отряд нашего корпуса под командой полковника И. И. Гусаковского, осуществляя широкий маневр, обходя крупные населенные пункты, прорвал с ходу второй оборонительный рубеж противника, в девять часов вечера ворвался в город Скерневице, а в полночь уже овладел городом Ловичем. Пройдя за полдня почти 80 километров, главные силы корпуса овладели городами Лечница, Озоркув. Сосед справа — 2-я гвардейская танковая армия — городом Сохачевом, сосед слева — 8-й мехкорпус — обошел с севера Лодзь и захватил Александрув и Унехов.

К вечеру 18 января пришла радиограмма: «Поздравляю лично вас и руководимые вами войска со смелыми и успешными действиями. Выполняйте задачу и действуйте так же, как действовали. Жму вашу руку. Жуков. Телегин».

Солдаты и офицеры корпуса с воодушевлением восприняли благодарность командующего.

Стремительное наступление танков натолкнулось на труднопреодолимую преграду — реку Варту. Чтоб ее форсировать, нужно было организовать переправу в двух местах — западнее Озоркува и северо-западнее города Конина. А понтонных средств в корпусе явно недоставало. И переправа танков — это время, а в момент такого стремительного наступления промедление смерти подобно.

А что, если обойти Варту с севера? Это хотя и удлинит на 20–30 километров путь к Познани, но зато даст значительный выигрыш во времени. Начальник штаба корпуса полковник Н. Г. Веденичев настаивал на выполнении приказа, предписывающего захватить плацдарм на реке Варте, я медлил. Попробовал запросить у штаба армии разрешения на придуманный маневр — получил взбучку. Значит, предстояло форсировать эту проклятую Варту. Как? Тут еще стеной повалил снег, а потом началась настоящая пурга. Машины еле двигаются, несмотря на зажженные фары.[229]

Вдруг, как всегда словно с неба, появился заместитель командующего армией генерал А. Л. Гетман.

— Каким чудом в такую погоду, Андрей Лаврентьевич?

— Вечно у тебя один и тот же вопрос, — отмахнулся он. — Сперва дай чего-нибудь согреться, промерз до печенок.

А потом поведал, что в кромешной тьме, блуждая по заснеженным дорогам, его машина с ординарцем и адъютантом пристроилась в хвост какой-то автоколонны и вместе с ней продвигалась на запад. И только какое-то совершенно случайное обстоятельство позволило дознаться, что автоколонна-то — немецкая, отступающая.

— Хорошо, что немцы не опознали вас, товарищ генерал.

— В такой чертовой темноте? Как чернила! Тут и черти друг друга не опознают.

Я высказал А. Л. Гетману все свои соображения — почему мне представляется более предпочтительным окружной маневр на север.

Андрей Лаврентьевич выслушал и долго молчаливо ходил по комнате, заложив руки за спину. Потом еще раз стремительно подошел к карте.

— Да, предложение твое заманчиво: и ускорит выход корпуса к Познани, и людей сбережет... Но ведь знаешь, как это называется: нарушение боевого приказа.

С тем и уехал. Скрепя сердце я стал было готовиться к форсированию Варты, как через некоторое время пришел новый приказ: обходить Варту с севера, в направлении Сомпольно — Гнезно — Познань.

«Неужели А. Л. Гетман успел добраться до штаба армии?» — мелькнула мысль.

С рассвета 19 января 40-я и 45-я гвардейские танковые бригады устремились на города Клодова и Дембе, но встретили ожесточенное сопротивление противника. Для усиления этой группировки была введена 44-я гвардейская танковая бригада, которая обошла узлы сопротивления с севера, развивая наступление на запад, с ходу атаковала маршевые колонны подходящей из глубины дивизии «Бранденбург», разгромила их, ворвалась в город Гнезно.

Сильный гарнизон противника в этом городе не ожидал [230]подобной дерзости от танкистов, ошеломленный, он целиком без единого выстрела сдался в плен. Были захвачены размещенные здесь крупные воинские склады продовольствия и вооружения.

Нас восторженно встречало польское население Гнезне с польскими флагами, на которых был изображен белый орел. Потом нам рассказывали, что согласно легенде родоначальник поляков Лех, увидев на месте нынешнего Гнезна орлиное гнездо, произнес: «Здесь будем гнездиться...»

Не задерживаясь в Гнезне, бригада развивала наступление на запад, овладела крупным населенным пунктом Вулькаву. Главные же силы корпуса, захватив Клодозу, Победзинску, миновав Гнезно, вышли к Познани.

Далеко оторвался корпус от главных сил фронта. Общевойсковые армии, свернув боевые порядки, шли в колоннах по направлению к Познани. Впереди них, на широком фронте, острыми клиньями вгрызались в боевые порядки отходящего противника наши бронетанковые войска.

Танкистам приходилось сражаться с многочисленными «блуждающими» группами расчлененного противника. Одни из них поспешно сдавались в плен или разбегались по окрестным лесочкам, как описанные мною выше «доблестные» части генерала Неринга и фон Заукена, другие сопротивлялись с ожесточением фанатиков.

Бои вспыхивали неожиданно — на перекрестках дорог, в рощах. Стреляли отовсюду: слева, справа, сзади — смешались все представления, где фронт, где тыл. То в лоб, то в спину летели снаряды. Дрались все: танкисты и шоферы, артиллеристы и ремонтники, автоматчики и связисты, зенитчики и саперы — перестало существовать разделение на «активные» и «неактивные» штыки.

Везде был фронт. Повара приводили пленных, захваченных возле полевой кухни. Офицеры связи доставляли вместе с секретными пакетами вражеских солдат и командиров, плененных по дороге. Наш корпусной медсанбат, чтоб развернуться в одном из населенных пунктов, вынужден был выбить оттуда саперную роту противника В бой вступили легкораненые, врачи, санитарки — захватили в плен 79 вражеских солдат.

Пока на Висло-Одерском направлении шли ожесточенные [231]бои, в ставке Гитлера шла перебранка руководителей вермахта, о чем мы подробно узнали после войны. Опять сошлюсь на воспоминания генерала Г. Гудериана.

Гитлер бесновался. «Во время моего доклада фюреру об обстановке и о тех приказах, которые я заготовил для закрепления нашего положения, — пишет Гудериан, — поступила радиограмма от коменданта крепости Варшавы, в которой указывалось, что город находится в наших руках, но что его придется оставить в течение последней ночи. Когда я доложил Гитлеру об этом, он разразился гневом и приказал любой ценой удержать Варшаву».

Но противник не устоял под натиском советских армий и частей Войска Польского. «Теперь гнев Гитлера, — продолжает Гудериан, — не знал никаких границ. Он совершенно утратил интерес к столь опасной для нас общей обстановке и занимался лишь варшавской неудачей... Гитлер приказал, чтобы офицеры генерального штаба, отвечающие за составление донесений и приказов, касающихся этого участка фронта, были готовы к допросу. Я заявил, что за события вчерашнего дня несу ответственность только один я и что поэтому арестовывать и допрашивать нужно меня, а не моих подчиненных...» Фюрер ответил: «Я хочу покарать не вас, а генеральный штаб. Я терпеть не могу, когда группа интеллигентов осмеливается внушать свои взгляды своим начальникам...»

Гудериан пытается возразить Гитлеру по вопросу использования прибывающих резервов, но, увы, фюрер не внемлет генералу, подпавшему под влияние «интеллигентов». И Гудериан сокрушается: «Когда Гитлер отворачивался от меня и бежал к камину, я устремлял свой взор на портрет Бисмарка работы Лембаха, висевший над камином. Строго глядели глаза этого крупнейшего государственного деятеля, Железного канцлера, на сцену, которая разыгрывалась внизу, у его ног... Взгляд канцлера спрашивал: «Что вы делаете из моего рейха?»

В стане фашистских главарей идет тайное подсиживание друг друга. И Гудериан «благородно» возмущается их лицемерием, ханжеством, всячески стремясь доказать, что сам он не являлся безмолвным сатрапом Гитлера: «После этого мрачного эпизода из чудовищной драмы заката Германии я направился в приемную...[232]

Ко мне подошел Кейтель: «Как вы можете так возражать фюреру? Вы разве не видели, как он волновался? Что произойдет, если с ним случится удар?..» Несколько человек из окружения Гитлера присоединились к Кейтелю, и мне снова пришлось выдержать тяжелый бой, пока не утихомирились эти пугливые души».

Советские танковые войска наступали без передышки, днем и ночью, в туман и снегопад. Единственным тормозом наступления была нехватка горючего и боеприпасов. Коммуникации растянулись почти на 400 километров, базы снабжения остались на восточном берегу Вислы. Не работали железные дороги, были разрушены автомобильные мосты через реки. В захваченных трофейных складах был только бензин, годный для автомашин, но не было необходимого для танков дизельтоплива. Порой сутками стояли без движения боевые части.

А нужно было спешить, нужно было упредить противника, чтоб не успел организовать оборону на реке Варте.

Ох, опять эта Варта, поперек горла эта Варта. Танкисты даже частушку сложили — были в ней такие слова:

21–22 января к Варте вышли главные силы корпуса. 44-й бригаде не удалось захватить мост через реку — противник, отходя, успел его взорвать. Принял решение обойти город с севера, выйти немцам в тыл. Но как переправить главные силы корпуса через реку — понтонно-мостовой батальон отстал, ожидая подвоза горючего. Все та же история... Выхода нет, приходится подручными средствами переправлять на другой берег всю мотопехоту 27-й бригады, батальоны автоматчиков 40-й и 45-й танковых бригад, и часть артиллерии.

На следующий день к Познани подошли части 8-го гвардейского мехкорпуса генерала И. Ф. Дремова, с ходу атаковали восточную окраину города, но атака была отбита организованной обороной противника. К сожалению, у И. Ф. Дремова не было информации о количестве [233]войск противника в Познани — последние два дня не было никакой связи со штабом армии.

Далеко оторвались танковые соединения от остальных наших войск за эти десять дней стремительного наступления. Но вот 25 января появились колонны 29-го гвардейского стрелкового корпуса старого моего нетерпеливого друга генерала А. Д. Шеменкова.

Признаться, за эту декаду успели мы соскучиться по {Матушке-пехоте и очень обрадовались подходу частей 8-й гвардейской армии В. И. Чуйкова — на душе стало легче: не одни мы на этом огромном пространстве, да и что танки без «царицы полей»!

Корпус генерала И. Ф. Дремова захватил большой аэродром противника. Я не виделся с Дремовым с того самого дня, когда мы вместе ожидали приема у маршала Жукова. Видимо, квитаясь со мной за розыгрыш, что я учинил ему, Дремов спросил, лукаво улыбаясь:

— Хочешь, Армо, я тебя на самолете покатаю, у меня их много...

— Поди, еще сбросишь с высоты!

— Это только у вас на Кавказе обычай кровной мести! — понимающе рассмеялся добрейший Иван Федорович, и мы крепко обнялись.

Познань окружена. Освобождена земля братского польского народа в полосе наступления 1-й гвардейской танковой армии. Возгласами: «Hex жие Армия Червона!», «Hex жие Россия!» — встречают нас поляки. Старики, женщины, дети и мужчины обнимают и целуют закопченных и промазученных танкистов, в руках у жителей красные и красно-белые флаги, нам подносят угощения. Но нам некогда, мы спешим на запад. На запад, к рубежам самой Германии.

К концу дня 26 января передовой отряд 11-го гвардейского танкового корпуса — 45-я гвардейская танковая бригада полковника Н. В. Моргунова достигает города Альтершпигеля (Тшцель). Старая германо-польская граница. Отсюда 1 сентября 1939 года фашистская Германия развязала вторую мировую войну. Река Обра. На том берегу Германия.

Сколько советских людей ждали этого дня, ждали как праздника, как награды за все муки, страдания и лишения, которые принесла им фашистская Германия! И вот советские танки у ее границ — советские воины видят воочию ее землю. Как тут остановиться, сдержать[234]свой наступательный порыв! И передовой отряд пытается с ходу форсировать реку и ворваться на территорию врага.

Не тут-то было. Отойдя за реку, немцы взорвали все мосты, оказали нашему передовому отряду бешеное сопротивление.

26 января 45-я гвардейская танковая бригада вела бесплодные атаки в городе Альтершпигеле. В ночь на 27 января новый передовой отряд — 44-я гвардейская танковая бригада полковника И. И. Гусаковского пошла в обход этого города на север, форсировала реку Обру и, не встречая сопротивления, устремилась на город Хохвальде.

В три часа ночи авангард бригады — 3-й батальон майора А. А. Карабанова вдруг уткнулся носом в железные надолбы на середине шоссе. Что такое?!

Саперы установили, что вправо и влево от шоссе сплошной и очень глубокий противотанковый ров с минными полями и гранитными надолбами. Но железные надолбы на середине шоссе не укреплены, а лишь вставлены в бетонные лузы.

Тут И. И. Гусаковский догадался, что наскочил на укрепленный район противника. А вынимающиеся железные надолбы устроены, как ворота для пропуска войск. Недолго думая, он приказал надолбы эти вытащить из луз, открыть дорогу и продолжал свое движение на запад.

Это был тот самый «Восточный вал», гордость немецко-фашистского военного руководства — Мезеритцкий УР. Весьма серьезная и очень сильная преграда на пути к Одеру. Передний край его предполья шел по западному берегу реки Обры. Вслед за предпольем — прикрытием — главная полоса обороны. Она находилась примерно в 20 километрах западнее реки Обры и проходила по рубежу: Шверин (Сквежна) — Мезеритц — Швибус.

«Восточный вал» был действительно чрезвычайно мощным сооружением. Он состоял из огромного количества крупных долговременных железобетонных огневых укреплений — «панцерверке», выполненных по последнему слову техники и эшелонировенных на глубину до 6 километров. «Панцерверке» представляли собой двух-трехэтажные сооружения, на поверхности которых имелись спускающиеся и поднимающиеся пушечно[235]-пулеметные бронеколпаки. Толщина стен и покрытий дотов доходила до 2,5 метра, а толщина бронеколпаков до 350 миллиметров. «Панцерверке» были между собой связаны системой подземных ходов сообщения, имели силовые и фильтр-вентиляционные установки, систему водоснабжения и канализации, склады боеприпасов и продовольствия. Они были усилены полевыми укреплениями и прикрывались естественными и искусственными противотанковыми заграждениями (противотанковые рвы, надолбы, ежи и минные поля). Перед главной полосой шли непрерывным строем озера, вытянувшись с севера на юг, как будто специально, чтобы помешать наступлению наших войск.

Земля, леса, холмы, реки, ручьи и озера — все пространство казалось закованным в бетон и сталь. Почти все проходы были заминированы. Оборонительный рубеж представлял собой гигантский подземный город, построенный из бетону и стали. Немцы были уверены, что за такими укреплениями им удастся отсидеться, остановить наступление советских войск.

В послевоенные годы немало «очевидцев» писало о прорыве «Восточного вала», немало и нафантазировано по этому поводу. Может быть, склонность к гиперболам у некоторых наших авторов порождалась искренним стремлением показать значимость этого успеха советских войск. Но — Платон мне друг, а истина дороже — пора нашим военным историкам дать подлинное описание прорыва Мезеритцкого УРа, имевшего место в действительности.

Итак, это было везение, что отряд Гусаковского наткнулся на «ворота» в железобетонной стене Мезеритцкого УРа. Но к этому времени в, казалось бы, неприступном УРе обнаружились и другие уязвимые места. Оборонительные сооружения переднего края были заняты противником не сплошь, а очагами, а это позволяло проникать в систему УРа в промежутках между дотами. Многие доты были заняты случайными отступающими группами солдат и офицеров противника, не знавшими системы УРа, не умевшими управлять «панцерверке». Некоторые «панцерверке» в глубине УРа и вовсе пустовали.

Бригада Гусаковского, миновав «ворота», воспользовалась молчанием врага и устремилась далее на запад, не предупредив главные силы корпуса: мог ли предполагать [236]И. И. Гусаковский, что и штабу корпуса ничего не ведомо про «Восточный вал»! А противник, обнаружив пробоину в УРе, тотчас же задраил ее. И когда сюда подошла 45-я бригада, ее встретил ураганный огонь. Попытки прорвать здесь УР главными силами корпуса кончились неудачей.

Послали разведку на север и на юг. Она донесла, что южнее Хохвальде передний край УРа не занят войсками противника, что разведке удалось пройти систему дотов и установить связь с бригадой Гусаковского, а также частями мехкорпуса И. Ф. Дремова, которые, оказывается, тоже воспользовались этими «воротами» и проникли в глубь УРа.

Срочно, за полдня наш корпус перегруппировался в район севернее города Швибуса и, не встречая особого сопротивления, вышел в тыл Мезеритцкому УРу. Почувствовав себя окруженными, многие гарнизоны «Восточного вала» стали сдаваться нашим подходящим общевойсковым армиям.

При прорыве Мезеритцкого укрепленного района пали смертью храбрых многие танкисты, мотопехотинцы, саперы, артиллеристы. Погиб и отважный командир танкового батальона, открывшего УР, майор А. А. Карабанов.

Родина высоко оценила подвиг танкистов. Указом Президиума Верховного Совета СССР полковник Иосиф Ираклиевич Гусаковский был награжден второй Золотой Звездой Героя Советского Союза. Звания Героя Советского Союза были удостоены майоры А. А. Карабанов (посмертно), Ф. П. Боридько, М. С. Пинский, капитан П. А. Днепров, старшие лейтенанты А. М. Орликов (посмертно) и К. П. Никонов, лейтенант И. X. Кравченко, младшие лейтенанты Н. А. Виноградов, П. Ф. Колесников, механики-водители В. М. Бенберин, С. Г. Амеличкин.

Я лишь сейчас расскажу о трагедии, которая произошла в первый же день нашего выхода к германской границе, не только потому, что известие о ней запоздало — все поглотил штурм Мезеритцкого УРа, но и потому, что нельзя было об этом сказать походя.

Погиб Владимир Михайлович Горелов. Погиб нелепо, глупо. Непростительно, хотя и некого винить в том, что нe уберегли его.

Не знаю человека в армии, который бы не любил[237] Володю Горелова. Да и поди попробуй не полюби его — он словно сошел с полотна художника, изобразившего славного голубоглазого гиганта — русского богатыря.

В сентиментальности меня трудно заподозрить, но и сейчас, спустя два с лишним десятилетия, не могу говорить о гибели Володи без спазм в горле.

Подлая пуля пьяного бандита скосила его, угодив в спину. Слишком дорогую жертву потребовал Марс за нашу победу на границе рейха, и тем страшнее оскалился для нас лик войны. Тем страшнее, потому что все мы уже видели ее близкий конец.

Тело Героя Советского Союза В. М. Горелова танкисты отвезли во Львов, похоронили с почестями на холме Славы. Пусть бегут годы, а я, как только появляется первая возможность, стремлюсь побывать на холме Славы во Львове, постоять молчаливо у могилы Володи Горелова. Нет на свете для меня ничего священнее боевого братства, опаленного Великой Отечественной...

* * *

К исходу января передовые подразделения нашего корпуса вышли к реке Одер в районе города-крепости Кюстрин. Штаб корпуса мы расквартировали в Куненсдорфе. И, только уже расположившись и устроившись здесь, вспомнили, сколь знаменит этот населенный пункт в истории русской военной славы. Это ведь именно здесь в 1759 году русские войска под водительством фельдмаршала И. П. Салтыкова наголову разбили прусскую армию, которой командовал сам король Фридрих II. Одного урока истории оказалось, видно, недостаточно. С высот Куненсдорфа отлично просматривалась вся Приодерская равнина. Знал фельдмаршал Салтыков, где определить свою диспозицию.

Но любоваться окрестностями некогда — нужно спешить, необходимо скорее форсировать Одер, чтобы захватить плацдарм на его западном берегу.

К вечеру 1 февраля стали подходить передовые части 8-й гвардейской общевойсковой армии. 8-й мехкорпус нашей 1-й гвардейской танковой армии вел ожесточенные бои в лесах восточнее Франкфурта-на-Одере.

«Русское наступление посеяло хаос между Вислой в[238]районе Торунь и Одером восточнее Франкфурта», — сокрушается бывший генерал вермахта{40}.

Эта выдающаяся операция Советских Вооруженных Сил вошла в историю мирового военного искусства. Немецко-фашистским войскам было нанесено сокрушающее поражение, противнику пришлось оттянуть и перебросить сюда крупные силы с Западного фронта, тем самым облегчилось положение союзных войск, терпевших поражение в Арденнах, они получили возможность возобновления наступательных действий. За 16–18 суток наши танковые войска прошли с боями более 500 километров, совершили колоссальный скачок и стремительно вышли на дальние подступы к Берлину.

Что же следовало делать дальше? Может быть, развивать дальнейшее наступление прямо на Берлин, пройти еще 80–100 километров и где-нибудь через месяц взять с ходу германскую столицу?

Дело в том, что противник сумел ко времени подхода наших войск к реке Одер организовать достаточно прочную оборону. Даже уже после форсирования Одера частям и соединениям 8-й гвардейской армии потребовалось затратить немало усилий и времени (около двух недель), чтобы расширить на западном берегу захваченный плацдарм до размера, который позволил бы сосредоточить там необходимое количество войск 1-го Белорусского фронта для начала мощного наступления на Берлин.

Но и после захвата нашими войсками плацдармов на западном берегу Одера противнику удалось сохранить за собой предмостные укрепления с центром в городе Кюстрине. Значительная часть его войск хотя и была окружена, но продолжала удерживать такие важные в оперативном отношении населенные пункты, как Шнейдемюль, Познань, Бреслау, сковывая наши силы, в том числе и соединения 8-й гвардейской армии. Коммуникации наших войск оказались растянутыми на 500 и более километров, железные дороги не работали, железнодорожные мосты через Вислу были выведены из строя, запасы истощились, боевая техника и вооружение требовали восстановления и пополнения. О прямом наступлении на Берлин в таких условиях не могло быть и речи.[239]

Да еще, в дополнение ко всему, противник удерживал всю территорию Померанской провинции вплоть до города Гданьска, сосредоточив на севере свою крупную группу армий «Висла». Вот и пришлось 1-й гвардейской танковой армии совершить марш в направлении Восточной Померании и, временно войдя в состав войск 2-го Белорусского фронта, ударить по Гдыне. Об этой операции я расскажу в следующей главе.

Опасения за правый фланг 1-го Белорусского фронта были не напрасны. Вот и Гудериан это подтверждает в своих «Воспоминаниях солдата»: «Немецкое командование намеревалось нанести мощный контрудар силами группы армий «Висла» с молниеносной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока они не разгадали наших намерений».

Может быть, несмотря ни на что, следовало идти на риск, ибо любая военная операция связана с риском? Но риск в данном случае не был вполне обоснованным, и это достаточно убедительно показал Г. К. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления». Коль скоро все-таки был риск, значит, не исключалась и неудача.

В решении такой большой и ответственной задачи, как операция по овладению Берлином, в результате которой должна была последовать капитуляция Германии, рисковать было слишком опрометчиво.

Весь ход Великой Отечественной войны советского народа отвергал случайности. Закономерными, глубоко и всесторонне продуманными были победы под Москвой в 1941 году, под Сталинградом в 1942-м, под Курском в 1943-м, на Украине и в Белоруссии в 1944-м, наконец, между Вислой и Одером в 1945-м.

Советская военная школа стремится исключить элемент случайности. Для нас был бы невозможен случай, столь решительно изменивший расчеты и планы командования, подобный тому, что описывает Г. Гудериан: «15 февраля 3-я танковая армия генерал-полковника Рауса была готова к наступлению. Утром 16 февраля ока перешла в наступление, за которым лично наблюдал генерал Венк, точно знавший все мои намерения и планы. 16 и 17 февраля наступление проходило весьма успешно, мы начали надеяться... на удачу этой операции... Но тут произошло несчастье — Венк после своего доклада Гитлеру вечером 17 февраля сел в свою машину... он сел сам за руль и уснул... он наехал на перила моста,[240] сильно разбился. Был доставлен в госпиталь. Выход из строя Венка привел к тому, что наступление застопорилось и его не удалось вновь наладить».

Вот ведь как: пострадал в автомобильной катастрофе один генерал — и сорвалось наступление.

Бывает... Говорят же, что, если б не насморк Наполеона, ни за что бы его гренадеры не покинули русскую столицу.

Но то исторический анекдот, а вот генерал Гудериан совершенно серьезно усматривает причину «исключительно быстрого развития успеха русских» в Висло-Одерской операции, видите ли, в том, что Гитлер «с опозданием обратил внимание на Восточный фронт» и еще — в назначении профана (Гиммлера. — А, Б.) на должность командующего группой армий «Висла».

Если поверить ему, действительно нечего взять из уроков победы для дальнейшей разработки советского военного искусства. Между тем Висло-Одерская операция, явив образец стойкости и мужества, массового героизма советских солдат, стала и образцом советского военного искусства.

Какова была в ней роль танков? Поскольку, как говорится, со стороны виднее, позволю себе полностью процитировать по этому поводу мнение руководившего Висло-Одерской операцией командующего 1-м Белорусским фронтом Маршала Советского Союза Г. К. Жукова:

«Основная роль в развитии наступления на фронтах после прорыва обороны противника принадлежала танковым армиям, отдельным танковым и механизированным корпусам, которые во взаимодействии с авиацией представляли собой быстроподвижный таран огромной силы, расчищавший путь для общевойсковых армий.

Войдя в прорыв, танковые армии и механизированные корпуса развивали наступление с полным напряжением сил, днем и ночью не давая врагу передышки. Сильные передовые отряды наносили глубокие удары, в то же время не ввязываясь в затяжные бои с отдельными группировками противника.

Танковые армии и отдельные танковые корпуса в тесном взаимодействии с авиацией стремительными ударами дробили вражеский фронт, выходили на коммуникации его войск, захватывали переправы и узлы дорог, сеяли панику и дезорганизовывали тыл противника.[241]

Глубокое проникновение бронетанковых войск в тыл противника не позволяло немецко-фашистским войскам использовать для обороны большинство заранее подготовленных рубежей. После прорыва привисленских укрепленных рубежей до выхода на познанский меридиан противник не сумел практически ни на одном из заранее подготовленных рубежей организовать прочную оборону»{41}.

Висло-Одерское сражение — прекрасный пример глубокой наступательной операции Советских Вооруженных Сил. Советское командование встало перед необходимостью проводить такие операции уже в самый разгар Великой Отечественной войны, хотя теория таких операций разрабатывалась в Красной Армии еще в 30-е годы. Но по различным причинам к началу войны в Красной Армии не было крупных танковых объединений, они появились только в середине 1942 года, причем организационно и по составу танковые армии 1943 года значительно отличались от танковых армий сорок второго.

В период Висло-Одерской операции танковые армии, действуя на 100–120 километров впереди главных сил фронта, создавали общевойсковым армиям условия для продвижения с минимальными потерями в живой силе и технике, позволяя им свертываться после прорыва переднего края противника в походные колонны и без серьезных боев двигаться вперед по дорогам на расстоянии в 300–400 километров. Я говорю — без серьезных боев, не имея в виду тактических действий по ликвидации так называемых «блуждающих котлов» — окруженных групп противника, оставшихся в тылах танковых армий. Не тратя на них времени, танковые ударные клинья продолжали стремительно и глубоко вгрызаться во вражескую территорию.

Достижение стратегического успеха благодаря такому применению крупных танковых объединений можно считать важным уроком победы, который преподали нам Белорусская, Львовско-Сандомирская и Яссо-Кишиневская операции 1944 года, наконец, Висло-Одерская 1945 года.[242]