Участие в Ясской операции
Итак, войска 2-го Украинского фронта вышли на довоенную границу по реке Прут, форсировали ее и завязали бои в Румынии.
Нашему 129 гвардейскому авиационному полку была дана команда перелететь на территорию Румынии, на полевой аэродром Тодирени.
9 мая 1944 года поэскадрильно авиаполк перелетел на аэродром Тодирени в Румынии. Мне пришлось первым перелететь с авиаэскадрильей, с нами перелетел и заместитель командира полка майор Овчинников. Аэродром Тодирени был особым, представляя собой заливной луг с очень ровной поверхностью и с длиной полосы 1300 метров, но в начале и в конце полосы ее огибала речка, посадочное «Т» лежало от берега в 5 метрах. Сложно было произвести посадку самолета. Требовался точный расчет, приземление нужно было осуществлять непосредственно у «Т», ибо если раньше приземлишься, угодишь в речку, а если с перелетом, то туда же попадешь в конце пробега.
Летали с этого аэродрома успешно, было только два аварийных случая: один летчик произвел посадку до «Т», другой сел с перелетом и в конце пробега укатился в речку. Помнится, тот, чей самолет укатился, с испугу кинулся в реку и быстро переплыл на другой берег. Там он пришел в себя и уже неспешно поплыл обратно, на зов подбежавших механиков.
(После посадки на аэродроме Тодирени нам сразу же заправили самолеты и я получил задание вылететь со своей авиаэскадрильей на прикрытие наземных войск в район Тыргу-Фрумос: там шли бои и сосредотачивались наши войска, готовя нанесение последующих ударов по противнику в южном направлении. [92]
Наша авиация перебазировалась ближе к линии фронта, и все полки нашего авиакорпуса в основном выполняли задачи по прикрытию своих войск.
Сильные бои в конце мая развернулись в районе Тыргу-Фрумос как на земле, так и в воздухе. Наши войска перешли в наступление вдоль реки Серет. Немцы бросили много авиации с тем, чтобы сорвать наступление наших наземных войск.
30 мая мне пришлось совершить 4 боевых вылета и все с воздушными боями.
Вспоминается один из вылетов в этот день... При подлете к линии фронта я увидел впереди со снижением летящую «Аэрокобру», а за ней четыре истребителя ФВ-190 и два Me-109, один из «фоккеров» дал очередь и прямо передо мной, в 50 метрах, наш самолет стал разваливаться, хвост в одну сторону, кабина с летчиком и плоскостями в другую.
Моя группа в составе 4-х самолетов проскочила между ФВ-190 и Me-109, воздушный бой с этой шестеркой не состоялся.
Через 5 — 10 секунд впереди справа увидел группу бомбардировщиков Ю-87, около 40 самолетов, уже строивших боевой порядок для атаки наших наземных войск. Переходим в атаку всей группой с тем, чтобы не дать возможности прицельно бомбить наши войска. Прицелы в пикирующих бомбардировщиках Ю-87 был отличные, атаковали они с крутого пикирования и были в состоянии угодить бомбой в танковый люк. Среди немецких пикировщиков, на Ю-87, воевал и Ханс-Ульрих Рудель — самый высоконагражденный из всех воинов гитлеровской Германии.
Атаку сорвали, но не успели разделаться с этой группой, как подошла вторая, затем третья. Провели три воздушных боя, группа моя рассыпалась, по радио дал команду выходить на свою территорию.
Взял курс на север, посмотрел через правое плечо назад, вижу, истребитель Me-109 зашел мне в хвост, но еще не стреляет, еще не поймал в прицел, а у меня сил нет отвернуть самолет, сделать маневр, выйти из-под огня. Вижу справа, метров на двести ниже, параллельным курсом летит «Аэрокобра». Даю команду:
— «Кобра», сбей самолет, который у меня в хвосте, прямо над тобой.
Наблюдаю, как «кобра» идет вверх, подворачивает, дает точную очередь, сбивает немца и пристраивается ко мне — это оказался Евгений Мариинский. В паре с ним мы и вернулись на аэродром, Михаил Лусто раньше произвел посадку. Из этого вылета не вернулся Виктор Королев. [93]
В проведенных в тот день воздушных боях нашей группой было сбито несколько самолетов противника. Все мы вернулись полностью с израсходованным боезапасом, но я доложил только, что провели три воздушных боя с Ю-87, какие потери понес противник — не знаем, места падения неприятельских самолетов не видел, видел лишь, что Мариинский сбил Me-109, который пытался атаковать меня, да так и не успел открыть огонь.
Настолько тот вылет был тяжел, плюс гибель Королева, что всем нам все стало безразлично. Казалось, и мышление и чувства от всего отключились.
В район воздушного боя сразу послали техника самолета и отца Виктора на поиски. Результаты розысков ничего не дали, по их возвращению стало известно, что по внешнему описанию его, якобы, видели в войсках, но в полк Королев не вернулся, сообщение от наземных войск тоже не поступало.
Тяжкое горе постигло всех нас и, в первую очередь, отца Виктора, к которому летчики и техники привыкли, всю войну берегли его, поддерживали морально.
Ничего не сделаешь: война есть война.
В Румынии, как раз в то время, когда начались сильные воздушные бои, в полк прибыли молодые летчики. Я решил на задания их не брать, чтобы не потерять в первых же воздушных боях.
Боевые вылеты мы совершали группой в составе 6-ти самолетов: я с Бургоновым, Королев с Мариинским и Лусто с Глотовым.
Фактически же авиаэскадрилья была укомплектована полностью и могла подниматься в воздух в составе десятки. Зная, что в первом же серьезном бою молодых посбивают, я в бой их не брал, хотя начальство заставляло и грозило. Молодежь тоже рвалась в бой, в особенности мл. лейтенант Борис Голованов — мой будущий ведомый, и хоть я оказался между двух огней, но остался непреклонен. На наскоки я отвечал, что пусть группа меньше, зато слетанная, сделать сумеем больше. Так оно и получилось. Победы достигались не количеством, а качеством.
Когда напряженность боевой работы спала, мы начали тренировать молодых летчиков на групповую слетанность пар, вести с ними учебные воздушные бои, показывать, как готовить атаку по разным типам самолетов. Все это дало в дальнейшем свои плоды и из молодых летчиков получились хорошие воздушные бойцы, дошедшие до Победы. [94]
Наше наступление вдоль реки Серет развития не получило и наземные войска перешли к обороне.
Обстановка в воздухе для наших летчиков была в это время тяжелой. Немецким летчикам-истребителям было приказано вести бои над своей территорией, чтобы в случае сбития летчик мог по возможности скорее вернуться в строй. Эшелонируясь по высоте в несколько этажей, они старались нанести неожиданный стремительный удар со стороны солнца, с особенной настойчивостью атакуя отставшие самолеты. В тех сражениях наряду с другими принимала участие 52-я истребительная эскадра Люфтваффе — лучшие силы немецкой истребительной авиации. Именно в этих боях был сбит Г. Баркхорн — немецкий ас №2, выбывший из строя почти на полгода. Наши летчики тоже несли в тех боях тяжелые потери.
В отношении немецких летчиков у меня сложилось твердое мнение, что в открытом воздушном бою — «кто кого» — они все же не блистали отвагой. Используя высокие летно-технические характеристики Me-109 и напрочь лишенные в 1943 году господства в воздухе, они старались сбивать наши самолеты, как говорится, «из-за угла»: при отрыве малоопытных летчиков, подбитых или аварийных самолетов от боевого порядка; на взлете и посадке; штурмовиков и бомбардировщиков — на выходе из атаки. В бою они как бы пробовали силу противника, и если тот проявлял мастерство — на своем не настаивали. Помню, как в Румынии, по моей команде, в разных боях — Мариинским и Бургоновым — были сбиты немецкие истребители, настойчиво пытавшиеся атаковывать меня — с трудом я выводил машину из-под огня. На первом начальном этапе войны их летчики имели высокую летную подготовку, охотно вступали в бой, в воздухе вели себя уверенно и дерзко. Но уже ко второй половине 1943 года, когда их асы в значительной мере были выбиты, эти особенности стали для немцев редким исключением, и мне не раз приходилось атаковать самолеты, которые управлялись откровенно слабыми летчиками и вместо выполнения маневра, позволившего бы вывести машину из-под огня, они лишь пытались разогнаться по прямой или перекладывали самолет с крыла на крыло. Как и большинство наших летчиков они погибали, не освоив как следует самолет и не сумев преодолеть страх в такой ситуации, когда противник сзади и вот-вот откроет огонь.
Запомнился один вылет того времени с непредвиденным развитием событий. Взлетели четырьмя самолетами, я с Бургоновым и Лусто [95] со своим ведомым. Вдруг Бургонов по радио передает, что на его самолете мотор барахлит, даю ему команду — вернуться на аэродром.
Один, без ведомого я пару Лусто повел на задание.
Подлетая к линии фронта, встречаю группу истребителей-бомбардировщиков ФВ-190, до 30 самолетов, которые построились по три самолета в боевой порядок и уже начали атаку наших войск.
Пошел и я в атаку, дав команду Лусто прикрыть. На пикировании по привычке оглянулся — вижу, он не делает никакого маневра для прикрытия, мгновение — и я оказался в гуще неприятельских самолетов один, а несколько звеньев ФВ-190 сзади меня. Пришлось совершить резкий маневр и выйти из атаки в сторону солнца. Самолеты противника ФВ-190 поспешно сбросили бомбы и ушли с поля боя.
Этот вылет показал, что без своего ведомого, в сложившихся условиях нечего было и делать в воздухе, надо было и мне сразу вернуться или отправить ведомого Лусто на аэродром, а с Лусто в паре лететь на передний край. Только так мы могли бы нанести урон противнику.
Этот вылет был для меня поучительным, особенно тогда, когда я один оказался среди немецких истребителей, здесь меня спасла техника пилотирования.
Может, читая эти строки, кто-то будет недоумевать, почему я пишу об этом и даже заостряю внимание на неудачном вылете. А дело в том, что когда идешь в атаку на самолет противника, то все свое внимание как летчик-истребитель уделяешь тому, чтобы поймать неприятельский самолет в прицел и вовремя открыть огонь, назад в эти мгновения не смотришь и вот в этом случае необходим ведомый, который прикроет от возможной атаки сзади, ибо когда тот, который атакует, знает, что надежно прикрыт, он смело идет в атаку, спокойно ловит в прицел и в нужный момент нажимает гашетку, а если прикрытия нет или оно ненадежно, летчик атакует неуверенно, нервозно, с оглядкой и, как правило, атаки оказываются малоэффективными.
Таким образом ведомый является у ведущего не только щитом, но и его глазами для обозрения задней полусферы и конечно же нужно учитывать и значение стабилизирующего морального фактора, каким оказывается для ведущего надежный ведомый летчик.
Немецкие войска вместе с румынскими, перегруппировав войска, нанесли в конце мая 1944 года сильный контрудар севернее города Яссы. На земле и в воздухе начались кровопролитные бои.
Наземные войска немцев при поддержке авиации вклинились в нашу оборону на 10 — 15 км. Немцы наращивали давление с воздуха, перебрасывая авиацию с других фронтов. [96]
Наши авиационные части перед самым наступлением немцев нанесли удары по аэродромам противника, а нашему полку была поставлена задача на высоте 3 — 5 тысяч метров блокировать аэродром в городе Роман. Вылетели тремя группами во главе с командиром полка. Первую группу повел Герой Советского Союза капитан Николай Гулаев, вторую группу — командир 3-й АЭ капитан Михаил Бекашенок, а третью возглавил я со своей 1-й АЭ... Когда наши штурмовики наносили удар по аэродрому в городе Роман, это очень впечатляюще выглядело с воздуха: разноцветные шквалы, вспыхивая и рассыпаясь, неслись друг на друга с самолетов-штурмовиков и с зенитных средств, которые охраняли аэродром.
Удар был нанесен внезапно на рассвете и, конечно, результаты были хорошие. Мы, истребители, свою задачу тоже выполнили, не допустив истребителей противника с других аэродромов и тем самым обеспечили работу штурмовиков.
Все было бы хорошо, но когда вернулись на свой аэродром, то обнаружили, что не вернулся командир полка подполковник Фигичев. Никто из летчиков не заметил, когда он исчез. Неприятность была большая.
Нервничая, ждали его: по расчетам горючее в баках его самолета еще должно было быть, так как времени с начала вылета прошло всего около 1 часа. Наконец, слышим характерный, ставший родным, звук, а затем появляется «Аэрокобра», с ходу идущая на посадку. Надо полагать, оторвался командир от группы, но затем восстановил ориентировку в воздухе и вернулся на аэродром.
Немецкое и румынское командование напрягало все силы, чтобы нанести урон нашим войскам, на поле боя использовало даже старые трофейные самолеты типа ПЗЛ-24, ПЗЛ-37, румынские «иары» и еще какие-то древние типы.
В одном из апрельских вылетов в район Тыргу-Фрумос я увидел, как со стороны солнца подходит группа из 18 — 20 бипланов под прикрытием истребителей Me-109. Немедленно вступил в воздушный бой и с первой же атаки сбил один из бипланов, остальные в панике начали удирать на юг, не помогло и прикрытие.
...В последних числах мая, вылетев группой в район севернее Ясс для прикрытия наших войск и подходя к линии фронта, доложил на КП, где тогда находился командир 7-го авиакорпуса генерал-майор авиации Утин:
— «Сокол», я Архипенко, прибыл на работу. [97]
Получил торопливую команду:
— Немедленно спускайся до бреющего, немецкие самолеты штурмуют наши войска.
Сразу пошел на снижение и у земли увидел какие-то двухмоторные самолеты, опять-таки под прикрытием Me-109, обстреливающие наши войска. У земли на малой высоте дым, земля горит, пыль от разрывов снарядов и бомб поднимается высоко в воздух. В кабине запах гари, видимость плохая, на стеклах фонаря блики разрывов. Я перевел самолет после пикирования в горизонтальный полет и слева впереди увидел незнакомую двухмоторную машину. Подворачиваю истребитель, ловлю незнакомца в прицел, накрываю длинной очередью, вижу вспыхнувшее на нем пламя и как он, потеряв устойчивость, сразу сталкивается с землей. Второй такой же самолет оказался справа, его я атаковать не успел, он немедленно ускользнул за дымы и в лощину.
В этом бою Николай Бургонов и Евгений Мариинский сбили по одному самолету Me-109.
Вернувшись на аэродром, докладываю о воздушном бое и меня просвещают, что немцы создали свой самолет-штурмовик Хш-129, по типу нашего Ил-2.
В дальнейшем этого типа я в воздухе не встречал.
Тогда, поглощенный боевой работой, я не особенно интересовался попадавшимися типами неприятельских самолетов; чего-то особенного нам не встречалось, все они были уязвимы и горели. Нам, помнится, только рассказали, что немецкий штурмовик, он был хорошо бронирован и нес пушки, установленные так, что на малой высоте в горизонтальном полете мог обстреливать наземные войска.
Замысел в таком самолете был хороший. Но положение на фронтах складывалось не в пользу немецких войск и уже ничего не могло спасти фашистскую Германию от поражения: ни новые самолеты, ни сверхтяжелые танки, ни ракеты.
30 мая 1944 года в составе 6-ти самолетов мы вылетели в район западнее Ясс. Подойдя к линии фронта, я получил с КП сообщение, что с юга подходит группа бомбардировщиков. Одновременно с принятой радиограммой я увидел и неприятельские самолеты. Немедля с набором высоты влево повел группу, затем резко развернулся на 180 градусов и всей группой сзади, со стороны солнца атаковали «лаптежников». Сразу сбил один Ю-87, летчики эскадрильи тоже сбили несколько самолетов противника. [98]
Вернувшись на аэродром, сразу же получил команду срочно подняться в воздух и следовать в район Ясс. Технический состав быстро начал заправлять самолеты горючим и боеприпасами. Вспоминаю, что мой самолет заправили горючим и уже заканчивали заправлять боеприпасами. Я включил радио и услышал, что командир 2 аэ Коля Гулаев со своей группой ведет тяжелый воздушный бой.
Как только закончили подготовку самолетов, сразу же вырулили на старт и взлетели.
Обычно мы делали круг над аэродромом для набора высоты, но в данном случае я принял решение прямо со взлета идти к линии фронта с одновременным набором высоты. В воздухе вначале я слышал Гулаева, а затем все стихло и на все мои запросы ответа не было. Подлетая к линии фронта, увидел впереди снизу появившийся Me-109, быстро подворачиваю самолет, ловлю в прицел, открываю огонь и тот с дымом начинает падать. Затем со всех сторон стали появляться «мессеры», набралось их штук 25 — 30. Начался воздушный бой моей шестерки с этой группой. Пришлось построить оборонительный боевой порядок — стали в вираж, друг за другом и, таким образом, не давали немцам возможности прицельно атаковать нас.
Воздушный бой затягивался, пришлось с боем, в виражах отходить на свою территорию. Просто выйти из боя было невозможно: стоило едва стать на прямую, как нам бы тут же зашли в хвост и посбивали.
Командир корпуса дает мне команду:
— Архипенко, бросай «шмитов», уходи на точку! Отвечаю прям-как в том старом анекдоте:
— Рад бы бросить, да они не пускают!
У противника, надо полагать, горючее было на исходе, как и у нас: в одно мгновение воздушный бой окончился и мы взяли курс домой. Подлетая к аэродрому, сразу увидел с воздуха, что стоянка самолета Гулаева пуста. Сердце екнуло в груди, предчувствуя непоправимое. После посадки сообщают — всю шестерку Гулаева сбили! Сам Гулаев сел раненый на аэродром к штурмовикам, а об остальных летчиках ничего не известно. Спустя некоторое время с передовой сообщили: двое выпрыгнули с самолетов и приземлились в расположении наших войск, судьба еще троих неизвестна. В том бою погиб Сергей Акиншин — веселый, неунывающий и добрый парень, надежный боец, имевший на своем счету уже 7 побед. Как позднее выяснилось еще один участник того боя В. Чесноков, для которого он был первым, [99] был легко ранен и приземлил свою машину на нашей территории. Через день он вновь участвовал в бою и вновь был сбит!
И сегодня главную ошибку Н. Д. Гулаева, допущенную тогда, вижу в том, что взял он с собой сразу трех молодых, вовсе необстрелянных летчиков, которые и были сбиты в первом же своем бою.
Правда, и Гулаев одержал в тот день сразу четыре победы, сбив 2 Ме-109, Ю-87 и «Хеншель».
Тот вылет — еще одно подтверждение тому, что нельзя брать в бой необстрелянных летчиков. Подтверждение это не стоило той цены, которую за него заплатили.
Значит, воевать надо по суворовским заветам — не числом, а умением: не только количеством, но качеством и выучкой бойцов, как на земле, так и воздухе.
На следующий день горе постигло и мою эскадрилью. Вылетели в район Ясс на прикрытие наземных войск от ударов бомбардировочной авиации противника. Подлетая к линии фронта, встретили истребители противника, вступили в воздушный бой на вертикалях. Зашел я одному Ме-109 в хвост, он начал пикировать, я следом за ним, затем он перешел на вертикаль, на вертикали не удалось поймать его в прицел, в верхней точке «мессер» потерял скорость и я чуть не столкнулся с ним, и снова Ме-109 перешел в пикирование, и, догнав его, я открыл огонь, он так и не вывел больше из пике, так и воткнулся в землю.
Пока я крутился с этим «мессером», Николай Бургонов отбивал все попытки немецких летчиков атаковать меня сзади, и когда я уже «приклеился» было к следующему, он был сбит сам. Как это бывает порой в воздушном бою, он так и не узнал, что его сбило: то ли зенитный снаряд, то ли очередь из авиационной пушки. Самолет Бургонова загорелся, сам он выбросился с парашютом и... попал в плен. Это была большая потеря для всего нашего полка, а для меня — личное горе. Мало того, что Бургонов был опытным надежным ведомым, совершившим около 100 боевых вылетов, искушенным воздушным бойцом, лично сбившим 8 неприятельских самолетов, он был не только моим соратником, но товарищем и другом. А что такое друг для вовсе одинокого парня (а в то время вся моя родня находилась на оккупированной территории и я вовсе не был уверен, что кто-нибудь остался жив) может понять, наверное, только тот, кто сам был когда-нибудь совсем одиноким.
Николай Бургонов остался жив, хотя и пробыл в плену до конца войны, был освобожден советскими солдатами и вернулся на родину [100] в Подмосковье. У меня был его адрес и я начал его искать еще в 1946 году, будучи слушателем Военно-воздушной академии.
В 1946 году он прибыл в Академию, и мы встретились как родные люди. Он рассказал о последнем воздушном бое, о своих мытарствах в плену, о своей нынешней жизни. Затем мы неоднократно с ним встречались. Последнее время он с семьей жил в Ступино, Московской области, работал на заводе.
Сразу после войны, когда я еще служил в Австрии, в авиаполк пришел запрос на него из нашего лагеря, где он находился. Мы с начальником штаба полка и заместителем по политчасти дали ему самую хорошую характеристику: кто он, как воевал, что из себя представляет как человек в нашем понимании. Поскольку и в немецком концентрационном лагере он вел себя достойно, как советский человек, его с получением нашей характеристики отправили на родину, туда, откуда он призывался в армию, в город Озеры Московской области. Служить в армии ему больше не пришлось.
На заводе в Ступино, где он работал, относились к нему как-то настороженно, но с выходом в свет документальной повести Жени Мариинского «Внизу передний край», где рассказано было о летчиках нашей эскадрильи и полка, в том числе и о Николае Бургонове, отношение к нему сразу изменилось. Но ничего не сделаешь, судьба его сложилась трудно. Самое главное, что он с честью вынес все мучения войны, плена, лагерей и остался жив.
В начале июня немецкое наступление под Яссами было остановлено как на земле, так и в воздухе.
Конечно, потери как у противника, так и у нас были большие. И в тех сражениях мы имели господство в воздухе, наша авиация не только содействовала успешной обороне наших войск, но и нанесла существенный урон неприятельской авиации, уничтожив в воздушных боях, по данным противника, более 150 самолетов. 5 ВА, куда входила тогда наша дивизия, за то же время потеряла 135 машин.
Наш авиационный корпус имел основную задачу прикрывать с воздуха свои войска на переднем крае. С лета 1943 года, со времени сражения на р. Днепре, эта задача стала важнейшей, ее успешное решение сберегало сотни солдатских жизней, поднимало моральный дух войск. Ситуация была уже принципиально другой, нежели в начальный период весны, когда немецкая авиация беспрепятственно и прицельно бомбила наши войска, господство в воздухе было за нашей авиацией. В конце июня мы получили команду немедленно перебазироваться на аэродром Ямполь. [101]
С аэродрома Ямполь эти полеты совершались скорее для маскировки, показать, что «Аэрокобры» появляются над линией фронта. Никто не знал дальнейших перспектив — где будем воевать, куда перелетать. После тяжелых боев мы находились на фронте, как на отдыхе.
Во время выполнения этих полетов оказалось, что я выполнил четырехсотый боевой вылет. Командир батальона аэродромного обслуживания где-то на складе добыл два новых кожаных пальто-реглана: одно для Героя Советского Союза капитана Гулаева, другое для меня.
Но, увы! Эти регланы мы не получили. Мой забрал командир полка подполковник Фигичев, а мне отдал свой, уже поношенный, чему я был несказанно рад, так как мой реглан был весь в заплатках, латать его уже было невозможно. Однако я со словами напутствия, соответствующими торжественности момента, передал его своему заместителю лейтенанту Михаилу Лусто. [102]
Н. Д. Гулаеву достался реглан начальника штаба. Таким образом, командир авиаполка и начальник штаба оказались в новых регланах, а мы, хотя и в поношенных, но тоже в регланах. Все были довольны.
В кожаном реглане и кожаном шлеме я летал и зимой и летом. Ведь в случае, когда возникает пожар в самолете, кожа коробится и загорается не сразу, а хлопчатобумажные комбинезоны воспламеняются как порох, и летчик не успевает порой даже выпрыгнуть из самолета. Потому-то я и дорожил регланом и даже при температуре +35°С летал только в нем. Пар костей не ломит!
С регланом связано и одно забавное приключение. Раз после вылета снял я реглан, лег под плоскостью, на земле полежать, отдохнуть, да и заснул. Часа через три проснулся — не могу ни встать, ни согнуться, ни вздохнуть глубоко — так сильно заболела спина.
Вечером, когда поехали в деревню, где размещались, мне еще хуже стало. Врача ни полкового, ни из БАО не было, все уехали на 1-й Украинский фронт. Вспомнил, что когда, бывало, отец простудит поясницу, то ему мать ставила на больное место теплый горшочек. Спросил у хозяйки — есть ли маленькие горшочки, она отвечала, что есть и принесла три горшочка.
Выбрал я два, что поменьше, летчики принесли бензин, смешали с керосином, сделали «квачёк» и начали мне ставить «горшочки». Стало легче, под утро я уснул, ребята уехали на аэродром. Хозяйка позвала соседку, которая когда-то была акушеркой. Эта пожилая женщина пришла с банками, чтобы мне их поставить, но когда посмотрела на мою спину, то я сильно забеспокоился, ибо прочел в ее глазах ужас. Там негде было и банки поставить, так как вся кожа на спине была сожжена. Она смазала мне спину сметаной. Вновь полегчало. Таким образом я и вылечился, дышать можно было полной грудью, только долго еще болела кожа на спине.
Так вот довелось мне испробовать и народные средства. Летчики мои, вполне возможно, спасли меня тогда от воспаления легких.
Вскоре мы стали собираться для перелета на 1-й Украинский фронт. Технический состав стал готовить самолеты, а летчики изучать маршрут перелета к новому аэродрому базирования. [103]