В строю гвардейцев
Прибыв в город Иваново, мы начали интенсивно изучать «Аэрокобру». После теоретических занятий и сдачи экзаменов начали вылетать самостоятельно.
«Аэрокобра», по тому времени, была мечтой пилота. Ее главными преимуществами были великолепное безотказное вооружение и устойчивая, с незначительными помехами, радиосвязь. Вооружение состояло из 37-мм пушки, двух крупнокалиберных пулеметов и четырех — обычного калибра. Последние мы обычно снимали, так как вполне хватало трех точек.
Серьезным недостатком этой машины было то, что при обрыве шатуна двигателя, который располагался позади летчика, обломки шатуна перебивали тяги управления самолетом, что нередко приводило к катастрофе.
Из газет, из сообщений Совинформбюро я многое знал о тех событиях, которые происходили в Белоруссии, о той непримиримой борьбе советских людей, которую вели они против фашистских захватчиков. Из этих источников мне было ясно, что пламя партизанской борьбы бушевало и в том краю, где прошли мои детство и юность. Я узнавал о спущенных под откос эшелонах врага, о нападении народных бойцов на колонны машин, о разгроме гарнизонов. Зримо представляя эти боевые картины, я искренне радовался победам партизан на близкой моему сердцу земле. В трудный для Родины час мои земляки оставались истинными патриотами.
Я часто вспоминал родню, оставшуюся на оккупированной территории Белоруссии. Как там они? Помню, на душе было особенно тяжело, когда приносили в эскадрилью письма. Свое первое за войну письмо я получил только в конце 1944 года. [69]
Программа переучивания завершалась. Часть наших летчиков убыла за получением истребителей в Кировобад. Меня же командир полка задержал, приказал довести молодежь «до кондиции». Это решение было верным. Нечего делать недоучкам в воздушных боях. Я старался наладить тренировки так, чтобы каждый полет осуществлялся с наибольшей пользой. Трудились мы до седьмого пота. Удалось даже организовать стрельбы по наземным целям на полигоне г. Иванова. Кое-кто начал роптать: заездил, мол, комэск, никакого передыху не дает. Однако, летать молодежь стала увереннее.
В один из воскресных дней нам дали выходной от полетов и мы с товарищем ушли в город Иваново в сад ЦДКА, где играл духовой оркестр. А мы ходили по саду словно во сне, удивляясь этой забытой мирной жизни и выглядели, наверное, как дикари. Я осмелился и пригласил одну из девушек на танго, она оказалась намного выше меня, но черты лица, фигура мне запомнились и с 1943 г. я начал искать себе в жены «двойника» того Ивановского видения и нашел только в 1947 г. в Монино, только ростом, слава богу, меньше меня.
Через несколько дней 508-й полк перелетел в район Кременчуга. Я готовился летать в бой вместе с теми, кого обучал, со своей эскадрильей. Однако, меня, хоть и имевшего на своем счету уже немало сбитых самолетов, ввиду строптивого характера решили поменять на строптивца из соседнего полка — капитана Павла Чепиногу, за 22 личные победы ставшего Героем уже в 1944. Конечно, было горько, но делать нечего, и выторговав себе право перейти со своим самолетом, я перерулил его с одного конца аэродрома на другой, где были стоянки 27-го полка.
Подрулив самолет к стоянке 1-й эскадрильи своего нового полка, я вылез из кабины, увидел строй авиаторов. От него отделился старший лейтенант Николай Гулаев, доложил:
— Личный состав вверенной вам эскадрильи построен! Оказалось, что из воздушных бойцов, кроме Гулаева, в строю находился еще лишь один летчик — младший лейтенант Михаил Лусто, да и тот больной желтухой. С разочарованием подумал: «С кем в бой-то буду ходить?»
Когда строй распустил, мой заместитель Гулаев объяснил, что многие гвардейцы сбиты в схватках с врагом. Можно было предположить, какие здесь, у Днепра, идут кровопролитные бои. Чувствую, старший лейтенант Гулаев в обиде: он уже Герой Советского Союза, [70] старший лейтенант, а командиром эскадрильи ставят варяга. Но, будучи человеком добрым, он старался этого не показывать. Новое назначение и у меня вызвало противоречивые чувства. С одной стороны, радовала решимость новых товарищей, с другой стороны — удручала малость сил.
— Срочно на КП! — передал мне дежурный.
Помчался на командный пункт. Увидел командира полка подполковника В. И. Боброва, доложил о прибытии.
— Первой эскадрилье — вылет. Немедленный! — приказал он.
— В районе Пятихатки «юнкерсы» бомбят наши войска.
— Но в первой эскадрилье всего два летчика.
— Отставить разговоры! Быстрее в воздух. Вашими ведомыми будут летчики из третьей эскадрильи.
Через минуту-полторы мы с Гулаевым взлетели. Вслед за нами, и вправду, поднялись еще два летчика, которых до этого я и в глаза не видел. Взяли курс в указанный командиром район Пятихаток и увидели Ю-87, бомбившие наши войска под прикрытием Me-109. С ходу я перешел в атаку на бомбардировщики и сбил одного из них. Остальные немедленно стали сбрасывать бомбы и разворачиваться [71] вспять. На выходе из атаки, я увидел как истребитель Николая Гулаева сблизился с «мессером» и сбил его короткой очередью.
Этот бой оставил у меня о Николае Гулаеве приятное впечатление. Он показал себя истинным мастером снайперского огня, тонким и изощренным тактиком. Забегая вперед, замечу, что к августу 1944, когда гвардии майор Н. Д. Гулаев был направлен на учебу в академию, на его счету было 57 личных и 3 групповые победы. В то время он уступал лишь А. И. Покрышкину и если бы не это направление он, вполне возможно, стал бы самым результативным среди советских летчиков-истребителей. Навсегда запомнились его веселый, взрывной характер, озорные, часто остроумные выдумки.
Однажды он взял с собой в пару летчика, не отличавшегося, мягко говоря, решительностью в атаках. Встретив группу неприятельских бомбардировщиков, он активными действиями смешал их боевые порядки, по радио приказал ведомому выйти вперед и атаковать замыкающий бомбардировщик. Тот послушно вышел вперед и метров с 200 открыл огонь.
— Ближе, ближе, — передал ему Гулаев и для большей убедительности грохотнул из пушки так, что трасса прошла в нескольких метрах от кабины самолета ведомого. Ведомый был парень сообразительный и, учтя решительность своего командира, сблизился до 50 метров и длинной очередью сбил неприятельскую машину. Таким [72] необычным способом снял Гулаев страх со своего ведомого, так называемый «мандраж» перед смертоносными шнурами, тянувшимися к нему от пулеметных установок вражеского бомбардировщика.
Урок пошел впрок. Впоследствии этот летчик одержал немало воздушных побед и был в полку на хорошем счету.
В боях на Курской дуге, с 5 июля по 5 августа 1943 года, летчики 27-го иап сбили в воздушных боях 88 самолетов противника (19 из них 5 июля 1943 года), полку было присвоено почетное звание 129-го гвардейского истребительного авиационного полка.
Вскоре погиб командир 2 аэ и Николая Дмитриевича Гулаева назначили командиром 2-й эскадрильи. Командиром 3-й авиаэскадрильи был назначен Михаил Валентинович Бекашонок. А моим заместителем стал старший лейтенант Виктор Королев. Он уже побывал в боях, сразил три или четыре самолета. 1-я эскадрилья пополнялась довольно быстро. Прибыли младшие лейтенанты Евгений Мариинский и Николай Бургонов — застенчивый симпатичный блондин, прозванный мною «цыганом», вернулся после излечения и Михаил Лусто, мой земляк из Могилева. Способным новичком оказался и Николай Глотов.
Совершая боевые вылеты, ведя тренировочные полеты и их детальные разборы на земле, в боевых условиях мне удалось сколотить боеспособную эскадрилью. Все свободное от боевой работы время я проводил с вновь прибывшими летчиками, с каждым совершил по нескольку тренировочных полетов в паре, старался подметить и указать характерные ошибки, особенное внимание, помню, обращал на групповую слетанность.
Считаю, что труд мой не пропал даром: летчики сражались в целом грамотно и эффективно, до самого конца войны почти не имея потерь, и закончили войну, облетев небеса над Берлином, Прагой, Веной.
Вскоре, во многом благодаря заботе командира дивизии полковника Ю. А. Немцевича, полк восстановил и приумножил свою боеспособность. Летали много, потери наши уменьшились. Главным образом сопровождали бомбардировщики Пе-2 и Ту-2, прикрывали поле боя наших наземных войск.
30 октября 1943 года у меня в эскадрилье уже было 10 обстрелянных летчиков, участвовавших в воздушных боях под моим командованием, определились в парах ведущие и ведомые летчики.
Указанный боевой порядок в воздухе все летчики выдерживали, за исключением лишь летчика Ивана Ипполитова. Дрались с врагом смело, приобретая боевой опыт. [73]
У меня к тому времени выработалась своя тактика ведения воздушного боя, основанная на том, что, как правило, я всегда первым замечал самолеты противника и затем, не давая на раздумье ни доли секунды ни летчикам противника, ни своим, шел в атаку, ведя свою группу на самолеты противника под любым ракурсом. Старался с первой атаки сбить врага, потом следил и оберегал своих летчиков от атак истребителей противника и, таким образом, управлял воздушным боем.
Выработанные приемы, как мне кажется, добавляли уверенности моим летчикам, делали их дерзкими и решительными. Ведь когда командир группы сам первым идет в атаку, то пример этот воодушевляет летчиков, придает им смелость, пропадает изначальная робость, исчезает боязнь за свою жизнь, а противник, напротив, нередко бывает деморализован, лишен инициативы, сломлен дружной настойчивостью и неожиданностью атаки.
Внезапность атаки — есть один из факторов победы и подчас она ошеломляла немецких летчиков и лишала их возможности самим прицельно атаковать или бомбить наши войска. Зачастую они сбрасывали [75] бомбы куда попало, даже на свои позиции, и поспешно удирали с поля боя.
Каждый вылет мы всегда разбирали на земле с летчиками, а в воздухе я старался держать всю эскадрилью в поле зрения. И, оглядываясь назад, сегодня можно со всей ответственностью сказать, что начиная со второй половины октября 1943 года летчики эскадрильи воевали грамотно. Особенно сильна была шестерка Архипенко — Бургонов, Королев — Мариинский, Лусто — Глотов.
Правда, был в авиаэскадрилье один летчик-трус. Как ни старался я сделать из него бойца, так и не получилось. Неоднократно от меня даже требовали отдать его под трибунал. Рискуя собой, я несколько раз брал его своим ведомым, но неизменно, когда подлетали к линии фронта, он удирал на свой аэродром, уныло и путано объясняя потом, что у него забарахлил мотор. Отправили его на восток и, вроде, там его свои же механики и пристрелили.
Впоследствии, уже когда мы базировались в Румынии, прибыло очередное пополнение, и я взял ведомым летчика Бориса Голованова. Как-то в 1944 году довелось мне быть в Москве, в люберецкой авиашколе воздушного боя, и я зашел к его родителям. Отец жарко просил меня все сделать и сохранить его сына. Я его обучил как других летчиков, в жаркие воздушные бои не пускал, пока не оттренировал в воздухе по принципу — делай все как я и лишь когда стал уже в нем вполне уверен, начал брать его на боевые задания. Летал он хорошо, наказ его отца я выполнил и он не погиб, а впоследствии стал хорошим боевым летчиком. Служил Борис Голованов в частях ВВС, подполковником ушел в запас.
В полку было, как обычно, три авиаэскадрильи. Вот и нас, командиров авиаэскадрилий, было трое, а как кто воевал — мы так толком и не знали, ибо одновременно участвовать в боях нам почти не приходилось. [76]
Запомнил я и свою первую встречу с Иваном Кожедубом, показавшим себя в Курской битве.
30 октября 1943 года, под вечер, вернулись мы из боевого вылета и вдруг поступила команда перелететь в Пятихатки, что на той стороне Днепра. В качестве точки базирования был указан аэродром Зеленая. Там наши — может, кто и встретит. В общем, обычный перелет по тревоге, плохо лишь, что уже начало темнеть.
Взлетели, собрал группу, когда подлетели к аэродрому, уже сильно потемнело. Каждого летчика заводил на посадку по радио и сел сам последним. Оказывается, встречали нас летчики авиаэскадрильи Ивана Кожедуба. Там я встретил его ведомого Васю Мухина, моего одесского однокашника, с кем учились вместе в авиаучилище в 1938 — 1939 гг. Сам Иван Никитович тогда уже вошел в силу, менее чем за четыре месяца боев сбив 27 вражеских машин, и его имя было [77] уже известно в летной среде. Рассредоточили самолеты, передовая команда их полка уже приехала, но без бензозаправщиков, и так как самолеты не было чем заправить, стало грустно на душе.
Сели на автомашину и уехали на ужин в столовую, я настолько налетался за день, что забыл — сегодня мне исполнилось 22 года, вспомнил об этом только в конце ужина.
Мы с Иваном Кожедубом всю ночь проговорили о тактике воздушного боя, о разнице боевого применения — ведь он воевал на Ла-5 , а я на американской «Аэрокобре». Утром, чуть свет, мы все уже вновь были на аэродроме. Линия фронта от аэродрома Зеленая проходила совсем недалеко, всего в 5 — 6 км. Положение не ахти благоприятное, немцы всегда могли прорваться на аэродром.
Ночью в населенный пункт зашла наша танковая воинская часть, а с рассветом они разъехались по балкам. Замечу, что ушли танки из деревни своевременно, так как оставленный лазутчик передал немцам по радио, что в деревню вошли танки, и вот только начало восходить солнце, увидели, что летят на нас около 40 немецких бомбардировщиков.
Мы думали, что нанесут они удар по аэродрому, а они отбомбились по деревне Зеленая, где мы ночевали, вся деревня почти полностью была уничтожена.
В это время пара Ла-5 из полка, где служил Иван Кожедуб, возвращалась с разведки, и капитан К. Евстигнеев (впоследствии он стал дважды Героем), спикировав, атаковал группу бомбардировщиков и сбил один Хе-111. А шпиона-наводчика после бомбометания все же поймали, он прятался в подвале одного из домов деревни. Только к вечеру привезли нам горючее и заправили самолеты. На душе стало легче, радовало, что можно уже подняться в воздух.
Через сутки прилетели все летчики авиаполка, но пришлось быть на аэродроме и ночью, на случай прорыва переднего края, чтобы успеть угнать самолеты с аэродрома обратно за Днепр в Козельщину.
В то время мы много летали в район Кривого Рога , Кировограда, сопровождали наших бомбардировщиков. По 4 — 5 вылетов за день делали, иногда успешно проводили воздушные бои и сбивали немецкие самолеты, своих потерь в моей авиаэскадрилье не было.
О командире 129 гв. авиаполка подполковнике Боброве Владимире Ивановиче скажу — энергичный, колготной, правда, но был он хороший летчик и блестящий боец, участник боев еще в Испании, а как человек добрый и сердечный. На его счету были 43 личные и 24 [78] групповые воздушные победы — с лихвой хватало на дважды Героя! Но единственная Звезда была присвоена ему в 1991 году, двадцать лет спустя после смерти.
Накануне перелета в Кировоград что-то не поладил он со своим заместителем майором Овчинниковым и его сняли, перевели в другую авиадивизию нашего авиакорпуса. Очень жалко было нам потерять такого командира, каким был Владимир Бобров в то трудное время.
Майор Овчинников для меня был личностью непонятной, летал на задания редко, всегда с авиаэскадрильей капитана Бекашонка.
Вступил в командование нашим 129-м гвардейским полком майор Валентин Алексеевич Фигичев — сильный летчик-истребитель, остроумный и расчетливый, еще в 1942 году ставший Героем Советского Союза. Участник войны с ее первых дней. Шутка ли! В его эскадрилье воевал в 1941 году сам Александр Покрышкин!
205-й авиадивизией после полковника Е. Я. Савицкого командовал полковник Ю. А. Немцевич. Мы все его любили и звали «батей», нередко летал он на боевые задания. Воевал грамотно и смело, позывной его в воздухе был «Борода». Но его постигло несчастье: жена [79] его или бог ее знает кто, подполковник, начальник связи нашей авиадивизии оказалась завербована немцами.
За ним летом 44-го на аэродром Трускавец прибыл транспортный самолет. Попрощался он со старыми летчиками и его увезли в Москву. Позже он был послан на Дальний Восток, где продолжил службу и дошел до генерала.
Вскоре после этого печального события командиром 205-й иад был назначен подполковник Горегляд Леонид Иванович (впоследствии также Герой Советского Союза, генерал-майор авиации).
Итак, шел ноябрь 1943 года, авиаполк перед Октябрьскими праздниками весь собрался на аэродроме Зеленая вблизи Пятихатки. Обстановка все еще была неспокойной, так как линия фронта проходила в 7 — 8 км от аэродрома и мы продолжали ночевать на аэродроме.
129-й гвардейский истребительный авиаполк входил в 205-ю истребительную авиадивизию, 6-го истребительного авиационного корпуса, [80] 5-й воздушной армии, 2-го Украинского фронта. Остальные авиационные полки нашей дивизии — 438-й и 508-й иап тоже перебазировались на аэродром Пятихатки.
До конца 1943 года приходилось выполнять обычные боевые задания: прикрытие наземных войск, разведывательные полеты, прикрытие штурмовой авиации.
Вспоминается один из воздушных боев того времени, случившийся 15 ноября. Звеном мы вылетели на прикрытие наших наземных войск в район Новогрудка, где встретили до 40 пикирующих немецких самолетов Ю-87 под сильным прикрытием истребителей Me-109. Группой в составе 4-х самолетов мы немедленно атаковали бомбардировщики противника, которые уже перестроились в боевой порядок для бомбометания по нашим наземным войскам. Захожу в хвост [81] первому, даю длинную очередь — загорается, проскакиваю ко второму — то же самое, сблизился с третьим самолетом на расстояние до 2 метров, но... боекомплект исчерпан. Вдруг мгновенно пришла мысль таранить неприятельскую машину, начал сзади снизу пристраиваться, чтобы винтом своего истребителя отрубить хвост самолета противника. В это мгновение немецкий летчик открыл бомболюки, и бомбы начали медленно отделяться от самолета, и я чуть не столкнулся с ними. Моментально дал рули на вывод и выскочил из-под хвоста немецкого бомбардировщика.
Прилетев на свой аэродром, я стал анализировать свой поступок и пришел к выводу — больше подобных случаев не допускать, т. к. мог погибнуть бездарно, взорваться от встречи с бомбой. Почему-то такая смерть казалась мне особенно нелепой.
В этом вылете моей группе не повезло: когда я атаковывал немецкие самолеты, был сбит мой ведомый лейтенант Николай Бургонов. Он на горящем самолете перелетел линию фронта и выбросился с парашютом. Приземлился он в расположении наших передовых частей. Связь к тому времени в наших войсках была уже более-менее налажена, и примерно через час в штаб полка пришло сообщение, что летчик жив. Получив такое извещение, я очень обрадовался, что Бургонов жив. Жив мой ведомый блондинистый «цыган»!
Зимой 1943 — 1944 годов войска 2-го Украинского фронта вели боевые действия по освобождению правобережной Украины и медленно, но уверенно изгоняли немцев с родной земли. В канун нового 1944 года наши войска подошли к городу Кировоград, начав одноименную фронтовую операцию. Принял участие в тех боях и я: 8 января в воздушном бою сбил Me-109, а 10-го, в районе Кировограда — Ю-87.
Как только наши войска заняли Кировоград, мы перелетели на здешний аэродром. Случилось это 16 января 1944 года. Аэродром оказался отличный — с бетонированной полосой. С такого аэродрома полетать — это мечта пилота!
В Кировограде летный состав разместили возле аэродрома по квартирам. Меня и моего заместителя Виктора Королева поместили в доме, где хозяйка была армянка, а хозяин — украинец. Очень хорошие добрые люди, ухаживали за нами как за сыновьями.
В Кировограде Королев встретил своего отца танкиста, и мы решили не отпускать его обратно в танковые войска, а сделали из него авиатора — оружейника-моториста. [82]
После войны, будучи в командировке в Кировограде, я зашел в гости к своим бывшим хозяевам. Это была очень радостная встреча и для меня и, как мне показалось, для них. Они увидели меня с Золотой Звездой, восхищались, охали, старались получше угостить, расспрашивали о соратниках. Я рассказал им, что Виктор Королев погиб в Румынии, поведал известные мне судьбы остальных летчиков.
С аэродрома в Кировограде мы вели напряженную боевую работу.
Выполняя 28 января полет на разведку войск противника восточнее Ново-Украинки при очень плохой погоде, когда высота нижнего края облачности опускалась до 50 метров, облетая населенный пункт согласно задания с целью определить, что находится в этом пункте, я услышал удар по кабине. Когда прилетел на аэродром, стал осматривать самолет и обнаружил, что пуля, пробив пол кабины и пролетев между моих ног, прошла в 7 — 10 см от лица, вылетела через верхнюю часть фонаря кабины. Помню, смотрел я на эти маленькие дырочки и чувствовал, как мурашки бегают у меня по спине. [83]
Во время окружения немцев в районе Корсунь-Шевченково приходилось сопровождать наши самолеты ПС-84 и «Дуглас», которые на парашютах сбрасывали для наших войск горючее, боеприпасы, продовольствие. Как окруженные немецкие войска не старались в районе города Шполы прорваться из окружения, им это не удалось, большинство окруженных не сдались и были пленены. Это, если можно так выразиться, было нашим отмщением за окружение 6-й и 12-й наших армий в августе 1941 года в районе Умани, под Зеленой Брамой.
В марте 1944 года наши наземные войска были нацелены на захват города Умани с Севера. Самое время распутицы, бездорожья и с воздуха я не раз видел как снаряды на передовую из рук в руки, по шеренге передавало друг другу привлеченное население. Лишь малую часть боеприпасов для передовых наступающих частей удавалось подвозить на повозках.
Февраль 1944 года стал для меня особым: меня приняли в члены ВКП(б) и я искренне считал, что таким образом требования ко мне еще более увеличились. На 23 году жизни я как-то уже повзрослел, стал серьезен, сверстники и даже старшие из пополнения, не нюхавшие пороха ребята, казались мне совсем мальчишками. Мы, командиры авиаэскадрилий, в основном занимались подготовкой летного состава. Технический состав честно трудился днем и ночью, готовя самолеты к боевым вылетам. Летчики-истребители, как правило, с рассвета до наступления темноты были возле самолетов или в самолетах во время дежурства, в готовности к вылету или в полете.
Если можно так выразиться, все время были в напряжении. Нехитрую разрядку получали только во время ужина в столовой.
Вспоминается случай, когда была поставлена задача разведать аэродром Умань и оценить, какая обстановка в городе. Вылетел я в паре с Бургоновым.
Пролетая над аэродромом, вижу, что боевых самолетов там нет, стоят лишь несколько, по-видимому, поврежденных, из них один, 4-х моторный «Кондор», на носу. Вдруг попадаем под сильный зенитный огонь между аэродромом и городом Умань. Далее над городом все тихо, южнее города тоже, но какие-то войска движутся на юг.
Обстановка не совсем понятна, но похоже, что Умань уже наша. Возвращаюсь на аэродром и докладываю командованию, что город Умань, по-видимому, занят нашими войсками и немцы отступают на юг. Оказывается, когда наши войска ночью ворвались в Умань, немцы в белье удирали из [84] города.
Спустя часа три пришло сообщение, что наши заняли Умань, вклинились в оборону противника с севера и вынудили его отвести свои войска из района города Шполы, чтобы вновь не попасть в котел.
10 марта, возвращаясь на свой аэродром в Кировограде, после вылета на патрулирование в район Умани, вдруг, севернее Шполы, я заметил, что пропал мой ведомый. Запросил по радио: «Цыган, цыган, ты где, что случилось?!» Ни ответа, ни привета... Как потом выяснилось, у него забарахлил мотор, и он сел на вынужденную посадку в поле. Пришлось мне сделать еще два вылета, чтобы найти его. Когда увидел его машину на земле, очень обрадовался, много больше, чем когда видел после атаки сбитый вражеский самолет. Сделав круг над местом его вынужденной посадки, сбросил Николаю вымпел с шоколадом.
На следующий день послали У-2 и Николай Бургонов прилетел на аэродром. На войне большая радость, если твой товарищ оказывается жив и возвращается в свою боевую семью.
А для меня это была особая радость, ибо был он очень хорошим летчиком и, идя в атаку, я всегда был уверен, что он надежно прикроет меня сзади от истребителей противника.
12 марта мне была поставлена задача сопровождать самолет ПС-84 с нашей передовой командой на аэродром Умань и обратно. Транспортник произвел посадку, высадил наших механиков и обратно вылетел в Кировоград. В тот же день состоялся еще один полет ПС-84, уже с грузом, и его тоже пришлось мне в паре сопровождать. Барражируя над аэродромом Умань, немецкие истребители появлялись тогда, когда мы улетали обратно в Кировоград.
13 марта было принято решение перебазироваться на аэродром Умань. Полк перелетел поэскадрильно на новый аэродром. Разместили нас возле парка Софиевка по квартирам.
Наши войска успешно продвигались на Запад и 15 марта 1944 года вышли на реку Днестр к границе Молдавии в районе города Ямполь.
С аэродрома Умань в район Ямполя приходилось летать с подвесными баками, поскольку базировались относительно далеко от линии фронта. 19 марта мы вылетели в паре с Виктором Королевым в район Ямполя, пришли в зону и принялись барражировать над нашими войсками, облачность была в 5 — 6 баллов. Вдруг появились два истребителя ФВ-190, одного мы атаковали — сзади, я — слева, Королев — справа и сбили, второй, видя участь своего напарника, удрал с поля боя. [85]
Наши войска, выйдя на Днестр, сходу захватили небольшой плацдарм на правом берегу реки. Немецкое командование напрягло все силы, чтобы обратно отвоевать плацдарм и не допустить его расширения, в том числе привлекло много авиации, которая бомбила плацдарм и переправу.
23 марта в составе звена мы прилетели в район Ямполя на прикрытие плацдарма и переправы через Днестр. Со мной были Королев, Мариинский и Лусто. На высоте около 3000 метров мы заметили три большие группы по 30 — 40 немецких самолетов Ю-87, летящих к Ямполю с юга. Мы мгновенно сбросили подвесные баки и без промедления атаковали их с целью не допустить прицельного бомбометания по нашим войскам и переправе.
Воздушный бой мы провели успешно, ибо ни одна бомба на попала в цель. Фактически, как это помнится мне сейчас, мы в небольшом воздушном пространстве, возле переправы вели воздушный бой с большим количеством неприятельских бомбардировщиков. Немецкие летчики бомбили в основном свои же войска на переднем крае, а к переправе ни один самолет противника так и не прорвался.
В результате воздушного боя мы сбили 8 самолетов Ю-87, из них 2 были сбиты мною, возможно, мы подбили и еще несколько, т. к. боеприпасы все летчики израсходовали полностью. Тогда было не до подсчетов.
Во время того воздушного боя у Королева случился приступ аппендицита, но он с поля боя не ушел, а продолжал вести бой.
«Кобру» Евгения Мариинского все же подожгли и она загорелась в воздухе, но бой к тому времени уже почти закончился, и он сел на горящем самолете на нашей территории. Мы вышли из боя западнее Ямполя, я пролетел на бреющем над самолетом Мариинского, увидел, что сам он живой, суетится возле горящей машины.
Между тем датчик топлива показывает, что горючего до своего аэродрома не хватит. Принимаю решение выбрать площадку и на ней сесть. Присмотрел я ровную поляну, зашел на посадку, сел благополучно, дал команду садиться Королеву и Лусто, они тоже благополучно произвели посадку на этой площадке. Зарулили на границу поляны, выключили моторы, вылезли из кабин.
Виктор Королев сразу упал и стал кататься по земле. Мы с Лусто подбежали к нему и спрашиваем: — «Что с тобой?». А он еле произносит: — «Живот болит». [86]
Ему повезло, что скоро прилетел У-2 и сел на ту же площадку. На наши расспросы летчик кукурузника сообщил, что километрах в 30 есть госпиталь. Посадили мы Виктора в кабину У-2, и самолет немедля пошел на взлет. Часа через полтора летчик вернулся и доложил, что у Виктора аппендицит и ему будут делать операцию.
Все обошлось у нашего товарища благополучно, сделали ему операцию и недели через три он вернулся в авиаполк.
Мы же остались с Михаилом Лусто вдвоем. На поляне, где мы сели, работали уже крестьяне из близлежащих деревень, засыпали воронки и сравнивали грунт. Оказывается, площадка и теперь, сразу после изгнания немцев, вновь готовилась как полевой аэродром.
Мы подсели к одному мужичку и завели беседу на разные темы. Нам очень хотелось есть: вылетели-то мы совсем рано, не успев позавтракать.
Миша вообще был любитель покушать и спросил: — «Где можно перекусить?» а мужичок оценивающе глянул на нас и предложил:
— Да у меня кума за подъяром живет, можем сходить.
Мы не ломались и немедленно отправились втроем к куме. Та была женщиной гостеприимной и угостила яичницей с салом. В беседе пожаловалась, что позавчера были немцы и свели корову. У меня были с собой деньги, стало жаль добрую женщину, да и яичница настроила на благодушный лад и я дал ей 700 рублей. И что же, минут через 40 она в свой двор привела корову, которую купила у соседа. Цены, конечно, были там еще довоенные и тот, кто продал корову, не знал, что во время войны все подорожало, а в особенности так кормилица-корова. Так что инфляция была и в то время, но не чета нынешней.
На следующий день привезли нам на У-2 горючее и мы втроем улетели в Умань на своих самолетах, только Мариинский взял «кобру» Королева.
В этот же день прилетел к нам на своем истребителе командир дивизии полковник Ю. А. Немцевич. Пригласил меня и мы в паре с ним перелетели на аэродром Тростянец, к вечеру перелетел и весь наш авиаполк, а затем и другие полки дивизии. С аэродрома Тростянец мы летали на боевые задания в районы Флорешти, Бельцов и другие.
Расширив плацдарм на Днестре в районе Ямполя, наши наземные войска при поддержке авиации приступили к освобождению Бессарабии. Немцы с трудом сдерживали натиск советских войск, вот-вот мы должны были выйти на реку Прут, на нашу старую границу. [87]
Летали мы тогда малыми группами, по 6 — 8 самолетов, главным образом на прикрытие наших наземных войск. Господство в воздухе со времени Курской битвы фактически было у наших военно-воздушных сил на всех фронтах войны.
Эскадрильи полка часто вели воздушные бои, и мне довелось 26 и 30 марта в районе Бельцов и Флорешти сбить в воздушном бою по Ю-87. А за весь март я провел 8 воздушных боев и сбил 6 самолетов противника.
Как-то на аэродром Тростянец прибыли ст.инспекторы ВВС полковник Сидоров и подполковник Беляков — командир авиаэскадрильи еще в бытность мою курсантом в Одесском авиационном училище в 1938 — 1939 годах. Полковник Сидоров решил сделать вылет на боевое задание.
Группу определили в составе 8 самолетов, ведущим группы был подполковник Горегляд с ведомым летчиком, далее полковник Немцевич и Сидоров с ведомыми летчиками нашего полка, мне была поставлена задача в паре прикрыть их в воздухе, чтобы не посбивали истребители противника. Погода была отличная, как летчики выражаются — «миллион на миллион».
Взлетели, собрались, взяли курс в район северо-восточнее Бельцов.
Прилетели в район барражирования. И что же? Вся группа рассыпалась. У меня критическое положение — кого же прикрывать! Рядом оказалась пара полковника Немцевича. Отделались благополучно, самолетов противника не было. Закончилось время патрулирования, мы собрались над Ямполем и вернулись на свой аэродром. После сделанного вылета начальство было довольно — сделали боевой вылет. Для меня же этот вылет стоил десятка других.
Этот случай я вспомнил к тому, чтобы заметить: сразу делать вылеты нескольким руководителям-командирам нецелесообразно и даже вредно, лучше если в группе есть один беспрекословный руководитель. В таком вылете гораздо больше пользы и для дела, и для летчиков, и для руководящего состава. Более того, руководители, как правило, мало летали и водить группы не умели.
Наши наземные войска успешно осуществляли боевые операции по освобождению Молдавии, вскоре заняли город Бельцы и вышли на реку Прут.
По нашему корпусу между тем прошло сообщение, что я купил корову, и если кто из летчиков корпуса слышал мой позывной «десятка» (по тактическому номеру машины) и когда позволяла оперативная [88] обстановка, немедленно начинал развивать «животноводческую» тему.
— «Десятка, десятка» — вижу стадо коров и твою буренку; «десятка», ищи поляну — винтами накосим, крыльями наскирдуем»; «Я под Бельцами бычка видел — закачаешься!» — бывало, что несколько полков использовали один и тот же радиоканал станции наведения.
Мы еще базировались на аэродроме Тростянец, когда 10 апреля я получил задачу прикрыть самолет-разведчик Пе-2, который проведет фоторазведку ж. д. узла Яссы.
В паре с Лусто мы взлетели. По расчету горючего у нас должно было хватить, чтобы и обратно долететь до своего аэродрома. Однако разведчик далеко углубился в воздушное пространство Румынии и зашел на цель с запада. В результате горючего у нас осталось мало и Михаил передал, что он «пустой». Я вспомнил, что Бельцы уже наши и решил произвести посадку на этот аэродром. Здесь снова встретился с Иваном Кожедубом. Он базировался здесь со своей эскадрильей.
Горючего для заправки нам не дали, т. к. самолет Ли-2, который привез горючее для авиаэскадрильи Кожедуба, был атакован на земле истребителями противника и сожжен.
Ощущение очень неважное, когда самолеты нечем заправить.
Вижу, вдруг, над аэродромом появился У-2. Прилетел командир полка В. А. Фигичев. Оказывается, до начала войны их 55 иап базировался на этом аэродроме, отсюда он и А. И. Покрышкин провели свои первые боевые вылеты.
Пригласил он меня пойти с ним в город Бельцы. Пришли в город, он растерянно водит меня по центру города, вокруг большой клумбы и ничего не говорит, я за ним следую, тоже молчу. Наверное забавно со стороны выглядела наша пара.
Вдруг он увидел прохожего и подозвал к себе.
— Что, — спрашивает, — не узнаешь?
Тот пригляделся внимательно и осторожно так, аккуратно отвечает:
— Немного узнаю.
Тогда Фигичев спрашивает треснувшим голосом, — куда же делся ресторан, что был здесь до войны — он точно помнит. Прохожий отвечает — в первый же день попала в него прямым попаданием бомба, весь дом разнесло.
Оказывается, этот человек играл в оркестре ресторана, а летчики жили в общежитии в том же здании на 2-ом этаже. На этом самом месте и сделали клумбу. [89]
По пути на аэродром Фигичев, все мне рассказывал, как весело и дружно жили они в этом общежитии с Покрышкиным и другими.
Фигичев больше никого из знакомых не встретил и улетел на наш аэродром Тростянец. На следующий день Иван Кожедуб выделил бензин для заправки наших «бэллочек», и мы с Лусто улетели.
В начале апреля наш полк перебазировался на полевой аэродром Ямполь, на ту самую площадку, где когда-то я произвел вынужденную посадку со своими летчиками Королевым и Лусто. И нарочно трудно представить себе такое совпадение, чтобы случайно сесть на вынужденную на свой будущий аэродром!
На этом аэродроме сосредоточилась вся наша авиадивизия, все три авиационных полка и еще один полк из авиадивизии Покрышкина.
Летали тогда очень много, было необходимо надежно прикрыть с воздуха наши наземные войска. К тому времени они уже форсировали Прут, перешли на территорию Румынии и успешно продвигались между реками Прут и Серет на юг в направлении Яссы, Фокшаны.
Вспоминаю, как в один из апрельских дней прошел слух по стоянкам самолетов, что вот-вот должен прилететь А. И. Покрышкин, все ждали нашего знаменитого аса с нетерпением.
Примерно в 17 часов с востока появился истребитель, сделал бочку над аэродромом и произвел посадку. В это время я со своими летчиками был на аэродроме, собирался в очередной вылет в район западнее Бельцов прикрывать переправу через Прут и Покрышкина не увидел.
За апрель месяц я произвел 21 боевой вылет, провел 6 воздушных боев, сбил 3 самолета противника.
Вспоминается случай, когда после проведенного воздушного боя над Прутом, где я сбил истребитель Me-109, мы, возвращаясь на аэродром Ямполь, вдруг встретили группу вражеских бомбардировщиков. Вступили в бой, и до сих пор я не знаю — сбили ли мы тогда немецкие самолеты. Накопившаяся усталость обернулась пассивностью — атаковали мы без задора и азарта, прицеливались и стреляли, а вот были или нет сбитые, уже никого не интересовало: ни молодых летчиков, ни меня, тем более, что горючее в самолетах было на исходе, а садиться на вынужденную в гористой местности страшно.
Когда сели на аэродром, замкомандира дивизии подполковник Горегляд был в недоумении от нашей пассивности и равнодушия к победам. Мы не показали стремительных неотвратимых атак по противнику, [90] не преследовали его, а лишь выполнили свой долг, прогнали бомбардировщиков от цели и все. Я даже не доложил ему о пустых баках.
Ведь в воздушном бою сбить самолет весьма сложно, иногда проведешь бой и прицельно стреляешь по противнику, а результата нет. Значит, не попал ни по слабым узлам самолета, ни по мотору, ни по летчику.
Были случаи, когда возвращаешься из боевого вылета и докладываешь, что группа провела воздушный бой. Сразу вопрос:
— Сколько сбили? Отвечаешь: — Ничего и никого.
Порой удивляются, а иногда и прямо высказывают тебе свое неудовольствие, иной раз и ответишь в сердцах — слетай, сам сбей. [91]