Советская авиация в боях за Кенигсберг и Берлин

Родился 19(6) ноября 1900 г. в Костромской области. В Советской Армии с 1919 г., член КПСС с 1920 г.

А. А. Новиков — участник гражданской войны. В 1930 г. окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе, потом служил в стрелковом корпусе (начальником разведки, а затем оперативного отдела) и в 1933 г. был переведен в ВВС. В 1938–1940 гг. — начальник штаба и в 1940–1941 гг. — командующий ВВС Ленинградского военного округа, во время советско-финляндской войны — начальник штаба ВВС фронта.

В 1941–1942 гг. А. А. Новиков — командующий ВВС Ленинградского фронта, в 1942–1946 гг. — командующий ВВС Советской Армии и заместитель наркома обороны: в 1946 г. был избран депутатом Верховного CОВЕТА СССР (2-госозыва).

С 1953 г. — на различных командных должностях в ВВС Советской Армии В 1956 г., выйдя по болезни в запас, он стал работать начальником Высшего авиационного училища Гражданского Воздушного Флота в Ленинграде; в этой должности проработал одиннадцать лет, одновременно преподавал и вел научную работу, В 1958 г. ему было присвоено ученое звание профессора.

Вечером 23 февраля 1945 г. на моем столе зазвонил кремлевский телефон. Я снял трубку и услышал неторопливый глуховатый голос И. В. Сталина. Поздоровавшись, Верховный Главнокомандующий, как всегда без всяких предисловий, спросил:

— Не можете ли вы поехать к Василевскому? — Когда прикажете, товарищ Сталин?

— Чем скорее, тем лучше. Василевский только что звонил мне и очень просил прислать вас.

Утром 24 февраля я вылетел на 3-й Белорусский фронт. Самолет вел мой шеф-пилот, командир транспортной авиадивизии особого назначения генерал Виктор Георгиевич Грачев. Он был мастером своего дела, и я всегда, если он не бывал занят выполнением ответственного задания, летал с ним.

Поднялись мы с Центрального аэродрома. Метеорологи ничего хорошего на маршруте не обещали. Но погода оказалась даже хуже той, которую запрогнозировали синоптики. Низкая облачность со шквальными снежными зарядами преследовала нас до самого Вильнюса. Облака все прижимали и прижимали «Дуглас» к земле,, и, наконец, Грачев повел самолет почти на бреющем полете. За Вильнюсом видимость совсем пропала, и Виктор Георгиевич, опасаясь врезаться в какую-нибудь высотку, ушел в облака. Дальше полет проходил вслепую, по приборам.

Перед отбытием на фронт я ознакомился с обстановкой в Восточной Пруссии. В то время наши войска, расчленившие в ходе январского наступления группу армий «Центр» на три части, вели бои по ликвидации хейльсбергской группировки противника, оборонявшейся южнее Кенигсберга. Группировка эта, включавшая около 20 дивизий, занимала рубежи Хейльсбергского укрепленного района. Войска 3-го Белорусского фронта должны были разгромить ее к 25 февраля. До срока, определенного Ставкой, оставались сутки, а конца боев не было и видно. Противник, опираясь на систему долговременных сооружений и выгодные позиции, сопротивлялся упорно и яростно. А тут еще в самый разгар сражения фронт лишился своего командующего. 18 февраля в районе Мельзака был смертельно ранен генерал армии И. Д. Черняховский, молодой, даровитый военачальник. Утрата была весьма чувствительной. Ставка Верховного Главнокомандования назначила командующим войсками 3-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза А. М. Василевского. 21 февраля Александр Михайлович прибыл в Восточную Пруссию.

На аэродроме в Растенбурге нас встретил командующий 1-й воздушной армией генерал-полковник авиации Т. Т. Хрюкин. В его штабе, находившемся в Гросс-Колене, я ознакомился с состоянием дел в 1-й воздушной армии, а затем уехал к Василевскому.

Александр Михайлович коротко изложил нам план операции: вначале советские войска громят хейльсбергскую группировку, потом штурмом овладевают Кенигсбергом и заканчивают боевые действия ликвидацией Земландской группировки. Такая последовательность несколько затягивала операцию, но иного выхода тогда не было. В заключение маршал сказал, что решением Ставки 1-й Прибалтийский фронт переименовывается к Земландскую группу войск, которая вливается в состав 3-го Белорусского фронта.

С 22 февраля по 12 марта советские войска готовились к операции по ликвидации хейльсбергской группировки. 13 марта начались боевые действия. При поддержке 1-й и 3-й воздушных армий эта группировка гитлеровцев была расчленена и 29 марта перестала существовать.

Наступила очередь Кенигсберга. Но разгрызть такой «орешек» было далеко не просто даже при наличии тех немалых сил, которые советское командование привлекло для штурма города.

Противник придавал Кенигсбергу исключительное не только военное, но и политическое, моральное значение. Центр Восточной Пруссии, он был и одним из важнейших военно-промышленный районов Германии. Наконец, этот город был старым гнездом самой жестокой и агрессивной силы страны — прусской военщины. Нетрудно поэтому было себе представить, как отзовется его падение среди населения и особенно в гитлеровской армии.

Советское командование ясно понимало, каким грозным и трудноодолимым барьером является Кенигсберг с его многочисленным, прекрасно вооруженным и надежно защищенным от ударов с земли и с воздуха гарнизоном. Штурм такого объекта требовал тщательной и длительной подготовки. Достаточно сказать, что для обороны города противник привлек около 130 тыс. человек, до 4 тыс. орудий и минометов, более 100 танков и штурмовых орудий. На аэродромах Земландского полуострова — в Гросс-Диршкайме, Гросс-Хубникене и Нойтифе — базировалось 170 боевых самолетов{45}. Вокруг Кенигсберга и внутри него гитлеровцы создали четыре оборонительные полосы. Первая (внешний обвод) состояла из системы траншей, противотанкового рва, линии надолб, противопехотных заграждений и минных полей; вторая (внутренний обвод) включала в себя доты, дзоты и 15 мощных старинных фортов с солидными гарнизонами; третья проходила по окраинам города и представляла собой комплекс железобетонных огневых точек и подготовленных к обороне каменных строений и баррикад; четвертая опоясывала центральную часть города и состояла из бастионов, равелинов, башен и наиболее прочных зданий. В самом центре находилась старинная цитадель, вмещавшая несколько тысяч человек. От нападения с воздуха Кенигсберг защищали 56 зенитных батарей (около 450 стволов), В городе имелись подземные заводы и склады с достаточным запасом продовольствия и воинского имущества.

Разработку операции «Земланд» — овладение городом и ликвидацию Земландской группировки — советское командование поручило генералу армии И. Х. Баграмяну. Иван Христофорович и его помощники быстро и хорошо справились с этим ответственным заданием.

Замысел операции сводился к следующему: мощными ударами с севера и с юга по сходящимся направлениям рассечь гарнизон Кенигсберга на изолированные группы и штурмом овладеть городом. Для пресечения попыток врага помешать штурму города со стороны Земландского полуострова из района Кенигсберга намечался вспомогательный удар в западном направлении.

Для разгрома кенигсбергской группировки привлекались четыре общевойсковые армии. 43-я и 50-я наносили удар с севера, 11-я гвардейская — с юга, 39-я отсекала крепость от земландской группировки противника.

Операция разрабатывалась с учетом мощного артиллерийского и авиационного воздействия на врага. Вместе с артиллеристами летчики должны были разрушить основные фортификационные сооружения и опорные пункты, подавить артиллерию и огневые точки гитлеровцев и создать пехоте все условия для быстрейшего овладения городом, причем с наименьшими потерями с нашей стороны.

В помощь наземным войскам были выделены: три воздушные армии — 1, 3 и 18-я (бывшая Авиация Дальнего Действия){46}, ВВС Краснознаменного Балтийского флота и два авиасоединения резерва Верховного Главнокомандования — 5-й гвардейский и 5-й бомбардировочные авиационные корпуса. Всего ко дню штурма фронт имел 2444 боевых самолета, в том числе 1124 бомбардировщика (500 тяжелых дальнего действия, 432 ближнего действия и 192 легких ночных), 470 штурмовиков, 830 истребителей и 20 торпедоносцев{47}.

За исключением 150 самолетов ВВС КБФ, нацеленных исключительно на срыв морских перевозок противника, остальная авиация предназначалась для действия на сухопутном фронте. В этом таились свои, и весьма немалые, трудности. К концу четвертого года войны мы накопили богатый опыт по руководству и управлению большими массами авиации в бою. Но то были действия на широком фронте. Под Кенигсбергом же вводилось в сражение более двух тысяч боевых машин на весьма узком участке наступления, что очень усложняло массированное применение авиации и взаимодействие ее с сухопутными войсками. К тому же мы еще не имели опыта массированного воздушного штурма таких крупных городов, как Кенигсберг. А штурмовке вражеских позиций, особенно в черте города, придавалось первостепенное значение. Мы понимали, что хотя авиации в овладении городом отводится большая роль, но последнее слово все-таки принадлежит пехоте и задача летчиков — всемерно помогать ей. Однако не являлось секретом и то, что действия пехоты в отлично приспособленном к обороне Кенигсберге окажутся успешными лишь в том случае, если авиаторы сумеют непрерывно сопровождать ее на поле боя и так, чтобы удары с земли дополнялись точными, согласованными ударами с воздуха, чтобы лавина наземного и воздушного огня загоняла фашистов в укрытия и не позволяла им полностью использовать свое оружие и оборонительные сооружения. Поэтому мы сделали все, чтобы; фронт имел не только мощную ударную бомбардировочную, но и сильную штурмовую авиагруппу. В нее вошли (без учета подразделений ВВС КБФ, имевших всего 60 «Ил-2») шесть штурмовых авиадивизий: 1-я гвардейская полковника С. Д. Пруткова, 182-я генерал-майора В. И. Шевченко, 277-я полковника Ф. С. Хатминского, 211-я полковника П. М. Кучмы, 311-я подполковника К. П. Заклепы и 335-я генерал-майора С. С. Александрова{48}. Это были закаленные, с большим боевым опытом, не раз упоминавшиеся в приказах Верховного Главнокомандующего соединения. Всех командиров этих дивизий я знал в лицо и не раз наблюдал, как действуют в бою их подчиненные. Особенно приятно было видеть под Кенигсбергом ленинградских летчиков, к которым я, как их бывший командующий, всегда испытывал очень теплые чувства. Штурмовая группа 1-й воздушной армии была усилена 277-й авиадивизией. Эта дивизия завоевала мою симпатию своим поистине ювелирным взаимодействием с пехотой и танками и снайперскими ударами, показанными еще летом 1944 г. во время Выборгской операции, в которой я как представитель Ставки координировал боевую работу фронтовой и морской авиации. А ее беспримерный, длившийся шесть часов подряд штурм Кутерселъки вообще можно считать классическим образцом воинского мастерства и героизма. Только благодаря ударам летчиков Хатминского наши пехотинцы смогли овладеть этим сильнейшим узлом финской обороны. Мастерство и опыт летчиков 277-й дивизии, их умение быстро ориентироваться в обстановке на поле боя и действовать по точечным целям были неоценимы в условиях борьбы за Кенигсберг.

План боевого использования штурмовиков в Кенигсбергской операции мы разрабатывали с особенной тщательностью, построили его таким образом, чтобы удары «готов» были наиболее эффективными, т. е. наносились бы одновременно и непрерывно на всю глубину тактической обороны противника. С этой целью боевая работа штурмовых соединений проводилась двумя эшелонами. Первый (две трети сил) непосредственно сопровождал войска на поле боя, нанося удары по вражеской обороне на глубину до 2 км; второй громил противника на удалении 4 км и более от переднего края, подавлял артиллерию, мешал отступавшим гитлеровцам занимать промежуточные рубежи, а резервам подтягиваться в район боев.

Однако предварительные расчеты показали, что имевшегося у нас числа штурмовиков для успешного выполнения этого плана но хватит. Авиация ВВС КБФ имела свои задачи, часть штурмовиков 1-й и 3-й воздушных армий предназначалась для действий по аэродромам и коммуникациям фашистов. Наконец, следовало учитывать и боевые потери, и уменьшение самолетного парка штурмовой авиации из-за разного рода неисправностей, поломок и аварий. Поэтому к штурмовым действиям была привлечена истребительная авиация. 200 самолетов ее были специально подготовлены для нанесения бомбовых ударов по точечным целям с пикирования, а остальные 630 истребителей мы решили использовать в качестве штурмовиков периодически, исходя из обстановки. В частности, как штурмовое соединение действовала вся 130-я истребительная авиадивизия полковника Ф. И. Шинкаренко, вооруженная новыми машинами «Як-9». Этот истребитель имел внутренний отсек, в котором размещалось 400 кг бомб.

Общий план боевого применения авиации состоял из планов действий фронтовой авиации (1-я и 3-я воздушные армии), тяжелых ночных бомбардировщиков (18-я воздушная армия), ВВС КБФ и авиакорпусов резерва ВГК.

План действий фронтовой авиации разработал штаб 1-й воздушной армии. Этой армии отводилась в операции ведущая роль, и потому она была самой мощной, имела почти половину всей нашей боевой техники — 1107 самолетов, в том числе 199 пикирующих бомбардировщиков, 88 легких ночных, 310 штурмовиков и 510 истребителей5{49}. Хотя генерал Т. Т. Хрюкин был самым молодым командующим (ему тогда шел 35-й год), он уже обладал большим опытом, был талантлив, энергичен, решителен, и я смело доверил ему столь ответственное задание, как разработка плана боевых действий авиации двух воздушных армий. После уточнений и внесения поправок план этот 1 апреля был доложен Военному совету фронта и в тот же день утвержден.

Остальная авиация: 18-я воздушная армия, ВВС КБФ, 5-й гвардейский и 5-й бомбардировочные корпуса имели самостоятельные планы. Боевые задачи им ставил я.

В целом план боевого использования авиации в Кенигсбергской операции выглядел так.

Основные задачи: а) прикрыть сосредоточение и развертывание войск фронта; б) ударами бомбардировщиков разрушить наиболее важные опорные пункты противника вне города и в его черте; в) парализовать работу Кенигсбергской гавани; г) систематическими действиями по порту Пиллау, морским и сухопутным коммуникациям лишить немецко-фашистское командование возможности перебрасывать в Кенигсберг резервы и воинские грузы; д) непрерывными штурмовками помогать наземным войскам взламывать вражескую оборону, не давать фашистам никакой передышки и тем самым подавлять их волю к сопротивлению.

Планом предусматривалось проведение предварительной авиационной подготовки, рассчитанной на двое суток (до начала общего штурма города). Цель ее: разрушить форты и узловые опорные пункты в полосах наступления 43-й и 11-й гвардейской армий, массированными налетами нанести урон вражеской авиации на аэродромах и вывести из строя взлетно-посадочные полосы. Ударами штурмовых авиасоединений предполагалось завершись разгром фашистской авиации. Одновременно намечалось провести тщательную доразведку с воздуха районов боевых действий.

В эти двое суток советские летчики должны были совершить 5316 самолето-вылетов и сбросить 2690 тонн бомб{50}.

В первый день операции перед началом общей атаки 406 «Ту-2» и «Пе-2» и 133 истребителя, вооруженных бомбами, наносят массированный удар по вражеским позициям перед фронтом наступающих армий. Потом в сражение вступают штурмовики. Они сопровождают пехоту и танки, подавляя ожившие и ранее не обнаруженные огневые точки врага.

Три истребительные авиадивизии (129, 240 и 330-я) и часть сил 11-го истребительного авиакорпуса предназначались для прикрытия бомбардировщиков и штурмовиков.

Остальные истребительные соединения в это время должны вести борьбу с вражеской авиацией, не допуская ее в район действий наземных войск.

Через четыре-пять часов бомбардировщики наносят второй массированный удар, но уже по объектам в центре Кенигсберга.

Всего в первый день операции планировалось совершить 4124 самолето-вылета{51}.

В последующие дни операции фронтовая авиация должна была действовать по личным указаниям командующих воздушными армиями генералов Т. Т. Хрюкина и Н. Ф. Папивина.

Хотя на подготовку авиации к сражению было отпущено очень мало времени и осуществлять ее приходилось в ходе боев с хейльсбергской группировкой, штабы воздушных армий и авиасоединений с честью справились с нелегкой задачей.

Насыщенность авиации (на один километр фронта на главных участках приходилось 150 боевых самолетов) заставила очень тщательно составить графики вылетов и возвращений самолетов. Были установлены разграничительные линии полетов для каждого соединения; все авиадивизии имели свои маршруты и высоты следовании к цели и обратно; категорически запрещалось летать над аэродромами группами на малой высоте; чтобы летчикам, действовавшим ночью, было легче ориентироваться, вдоль переднего края намечалось зажечь костры, а центр Кенигсберга обозначить перекрестием прожекторных лучей.

Особенно детально отрабатывались вопросы взаимодействия авиации с наземными войсками, С этой целью в общевойсковых армиях были построены крупные макето-планшеты вражеских обо-

решительных рубежей. На этих макетах прошли тренировку все командиры авиасоединений, частей и эскадрилий. За трос суток до начала операции командиры авиакорпусов и авиадивизий получили фотопланы города, схемы, карты с пронумерованными целями и указания по боевому использованию авиации.

Накануне штурма в части прорыва выехали офицеры, специалисты по радионаведению авиации на цели, а на КП общевойсковых армий — авиационные представители, которым поручили управление штурмовыми соединениями, непосредственно взаимодействовавшими с наступающими войсками.

Истребительной авиацией, обеспечивавшей наше господство в воздухе, руководил командир 303-й истребительной авиадивизии генерал-майор Г. Н. Захаров. Его КП находился в районе Бранденбурга, откуда в бинокль хорошо просматривался вражеский аэродром возле Нойтифа{52}.

Истребители сопровождения получали боевые задания от авиационного представителя в общевойсковых армиях или через штабы воздушных армий.

Общее руководство и координацию боевых действий всей авиации Ставка возложила на меня. При мне была оперативная группа, с которой я, в зависимости от обстановки, находился на КП 1-й или 3-й воздушных армий, подключая, по мере надобности, к работе их штабы.

Большую работу проделали и тыловые службы. Особенно много и напряженно работал начальник тыла 1-й воздушной армии генерал В. Л. Успенский. Его подчиненные должны были в очень короткий срок принять и разместить новые авиасоединения и обеспечить их всем необходимым. А в весеннюю распутицу, при отсутствии железнодорожного транспорта (мы не успели перешить железные дороги Восточной Пруссии на колею нашего транспорта), отдаленности от фронта основных баз и складов добиться слаженности и четкости в работе тыла было не просто. Но в последние уже даже не месяцы, а недели войны люди были столь воодушевлены, что невозможно становилось возможным, и авиация своевременно получала все, что требовалось для ее бесперебойной боевой работы.

Наконец подготовка к операции закончилась. Кажется, 3 апреля А. М. Василевский при мне позвонил в Москву и доложил о готовности фронта к штурму Кенигсберга. Выслушав короткий доклад Александра Михайловича, Сталин сказал, что надо быстрее кончать с противником в Восточной Пруссии.

— Торопит Верховный, — положив трубку, сказал Василевский. — Берлинская операция поджимает.

Я вспомнил о наказе Сталина, высказанном мне накануне моего отлета на фронт, нанести по Кенигсбергу такой удар, чтобы гитлеровцы надолго его запомнили, и сказал о том Василевскому.

— Что ж, и ударим! — ответил маршал. — Сил достаточно. Не по мешала бы только погода.

Александр Михайлович посмотрел в окно и сокрушенно покачал головой. Над раскисшей землей ползли плотные облака, из которых сеял мелкий дождь. В последние дни перед началом операции, как нарочно, занепогодило. Иногда шли довольно сильные дожди. По утрам долго держались густые туманы. Метеорологи ничего утешительного на ближайшие дни не обещали, лишь очень осторожно говорили, что некоторое улучшение погоды возможно только после 5 апреля.

Непогода срывала предварительную авиационную подготовку к операции. И все же мы надеялись провести ее, хотя бы в неполном объеме. Но и 4 апреля ничем не порадовало авиаторов. Перед рассветом на землю лег плотный туман. Он держался долго, потом, псе усиливаясь, полил дождь. Даль будто затянуло серой кисеей, даже очертания крупных предметов еле просматривались.

К полудню я приехал на КП Хрюкина. Тимофей Тимофеевич, гладко выбритый, мелкими шагами расхаживал по комнате, время от времени бросая сердитые взгляды на улицу. Начальник его штаба генерал И. М. Белов разговаривал с кем-то по телефону и настойчиво выпытывай что-то. Должно быть, речь шла о погоде, так как командующий вдруг обернулся и отрывисто произнес:

— Да бросьте вы! Все равно бесполезно. Не боги ведь.

— Говорят, к вечеру дождь прекратится, — ответил Белов.

— Обрадовали: к вечеру! — иронически отозвался Хрюкин.

Узнав у Хрюкина о боеготовности авиасоединений, я спросил, как обстоят дела с 5-м гвардейским авиакорпусом генерала В. А. Ушакова. По плану это соединение не привлекалось к участию в штурме Кенигсберга. Но вчера, после разговора Василевского со Сталиным, я решил усилить нашу авиагруппировку двумя дивизиями пикирующих бомбардировщиков — 4-й и 5-й, находившимися в оперативном подчинении у командующего 15-й воздушной армией. В тот же день 5-й гвардейский авиакорпус перебазировался из Литвы под Кенигсберг. Хрюкин доложил, что дивизии В. А. Сандалова и Ф. П. Котляра уже готовятся к операции, но на аэродромах, где они разместились, для «пешек» не оказалось горючего и боекомплектов.

— Вы не беспокойтесь, товарищ Главный маршал, — заметив мою тревогу, тут же добавил Хрюкин, — снабжением корпуса лично занялся сам Успенский. Он уже выехал на место.

Уточнив еще кое-какие детали, я уехал к Василевскому. По плану операция начиналась 5 апреля, но при такой погоде нечего было и думать вводить в сражение авиацию. Александр Михайлович и сам прекрасно понимал это и потому после недолгого раздумья решил отсрочить штурм на сутки.

— А все-таки, можно сегодня пустить хоть часть авиации? — осведомился он.

— Если погода улучшится, выпустим «По-2» и часть бомбардировщиков, — ответил я.

Ночью погода действительно несколько улучшилась, и я приказал поднять в воздух две дивизии легких ночных бомбардировщиков — 213-ю генерал-майора В. С. Молокова и 314-ю полковника П. М. Петрова, вооруженные «По-2». Собственно, это были не боевые, а учебно-тренировочные самолеты, приспособленные для действий над линией фронта и в ближнем тылу, в основном по переднему краю и отдельным объектам. Летали они только ночью, так как были совершенно беззащитны от истребителей, и для ударов по сильным опорным пунктам не годились. «По-2» брал на борт всего 200 кг бомб — две по 100 или четыре по 50. Для уничтожения живой силы и малых объектов иных IT не требовалось.

Привлекая эти машины к борьбе за Кенигсберг, мы, разумеется, рассчитывали не столько на силу их бомбовых ударов, сколько на то, что своими ночными налетами они будут поддерживать непрерывность авиационного воздействия на противника, держать его все время в нервном напряжении. С этой ролью «По-2» справлялись отлично, и неспроста гитлеровцы так недолюбливали эти легонькие, сделанные из дерева и перкали (специально обработанной ткани) самолеты, которые ночами висели над вражескими позициями и частыми налетами изнуряли фашистских солдат и офицеров. Как правило, экипажи «По-2» вели бомбометание с выключенными моторами, т. е. с планирования, появлялись над противником внезапно, на малой высоте, и бороться с ними ночью было почти невозможно.

В ночь с 4 на 5 апреля «По-2» совершили 657 самолето-вылетов. Чуть более ста вылетов сделали двухмоторные бомбардировщики. Попытка пустить в дело тяжелые машины 18-й воздушной армии кончилась неудачей. Из 40 бомбардировщиков, выпущенных в воздух, лишь 15 достигли города и отбомбились, остальные потеряли ориентировку и вернулись на аэродромы, не выполнив задания{53}.

Непогода сорвала план авиационной подготовки. Не выполнили своей задачи в эти дни и артиллеристы. Из-за плохой видимости им не удалось своим огнем вскрыть форты и доты противника, т. е. содрать с них земляное покрытие.

Все были расстроены, и главное, не было никакой уверенности, что погода улучшится и авиация, хоть и с запозданием, но по-настоящему включится в сражение. Ставка отвела на овладение Кенигсбергом очень мало времени, и совсем не исключалось, что летчики, как говорится, поспеют лишь к шапочному разбору. Эта зависимость столь мощного вида вооруженных сил от капризов погоды всегда удручающе действовала на меня. В таких случаях я не раз вспоминал разговор с бывшим командующим Белорусским военным округом командармом И. П. Уборевичем, по совету которого в 1933 г. сменил профессию общевойсковика на авиатора.

Однажды глубокой осенью 1934 г. в нашей авиабригаде, где я служил начальником штаба, была объявлена боевая тревога. Оказалось, что ее объявил сам Уборевич, прибывший на аэродром. Но подняться в воздух эскадрильи не смогли — помешал сильный фронт окклюзии (плотный туман, образующийся в результате смыкания потоков теплого и холодного воздуха). Туман закрыл весь аэродром и окрестности вокруг него. Иероним Петрович, большой поклонник авиации и знаток ее, очень расстроился. Придя к нам в штаб, он посетовал на туманы, назвав их большим злом не только для летчиков, но и для сухопутных войск, особенно для артиллерии, и сказал, что когда-нибудь люди научатся бороться и с туманами, но нескоро, конечно.

Минуло десятилетие, мы создали отличные самолеты, приборы для полетов вслепую, но туман победить не сумели, и он, как был, так и остался бичом авиации. И сколько раз во время войны срывал боевые действия летчиков! Вот и под Кенигсбергом грозил прикопить авиацию к земле.

В нетерпеливом ожидании летной погоды прошел весь день. Утром 6 апреля я прибыл на КП командующего 43-й армией генерала А. П. Белобородова. Командный пункт размещался к северо-западу от Кенигсберга в районе Фухсберга на склоне пологой горы и старинном помещичьем доме. Неподалеку среди деревьев стояли две вышки. Возле одной из них, что поменьше, уже сновали связисты с голубыми погонами. На площадке ее находился начальник оперативного отдела 1-й воздушной армии подполковник Н. П. Жильцов. Он смотрел в бинокль на Кенигсберг. Внизу по полю, за которым начиналась наша передовая, медленно ползли космы тумана. Над туманом вдали едва просматривались очертания города. Дождя не было, но не было и солнца. Оно лишь изредка прорывалось в узкие разрывы туч и тут же исчезало.

Со мной приехали начальник Главного управления обучения, формирования и боевой подготовки ВВС Красной Армии и авиарезервов Верховного Главнокомандования А. В. Никитин и член Военного совета ВВС Н. С. Шиманов. Они прилетели на фронт уже после утверждения плана боевого, применения авиации в предстоящем сражении, однако я был рад им — опытные работники, они могли помочь нам в ходе боев.

Генерал Шиманов, еще в мирное время служивший со мной в ВВС Ленинградского округа и участвовавший в войне с Финляндией, проверял накануне операции политическую подготовку личного состава авиационных соединений, моральное состояние людей. Он только что вернулся из очередной поездки и, идя рядом, делился своими впечатлениями. Они были очень хорошими.

— Летчики буквально рвутся в бой, Александр Александрович, — говорил Николай Сергеевич. — Но вот погода... Обидно.

Никитин как-то недовольно посматривал вокруг. Я спросил, в чем дело. Оказалось, что Алексею Васильевичу не нравилось расположение КП. Я тоже огляделся и в знак согласия кивнул головой. Действительно, дом был очень приметен, весь на виду у противника и никак не замаскирован. Я хотел было сказать Баграмяну об этом и предупредить, чтобы у КП поменьше ходило народу, но тут подъехал Василевский, и внимание мое отвлеклось. Александр Михайлович сразу осведомился о возможности боевых действий авиации. Ничего утешительного я сообщить не мог, сказал только, что во второй половине дня ожидается некоторое улучшение погоды.

— Больше ждать мы не можем, — заметил маршал, — и так на целые сутки задержали операцию.

Оставшиеся до начала штурма минуты тянулись томительно долго. И вот около девяти часов утра где-то за Кенигсбергом на юге загромыхали орудия 11-й гвардейской армии генерала К. Н. Галицкого. Часом позже открыла огонь артиллерия остальных армий.

Огневая обработка вражеской обороны длилась более двух часов. Залпы орудий особой мощности буквально сотрясали землю. Оставляя за собой огненные хвосты, с завыванием проносились реактивные снаряды гвардейских минометов. Бог войны слаженно, умело и мощно вел свою партию. Работой артиллеристов нельзя было не залюбоваться, и Александр Михайлович, уловив коротенькую паузу, на секунду оторвался от бинокля и быстро произнес:

— Хорош концерт, Александр Александрович! Жаль, вашего недостает.

Ровно в 12 часов при внезапно павшей тишине ринулись в атаку штурмовые отряды и танки прорыва. Но тут случилось то, чего и следовало ожидать. Внезапно на КП Белобородова обрушился залп по крайней мере целого дивизиона вражеской артиллерии. Несколько снарядов угодило в группу военных юристов, приехавших полюбоваться с КП началом штурма. Их предупреждали, что находиться вот так на виду у противника совсем небезопасно, но они не послушались разумного совета и жестоко поплатились за свою беспечность. Нескольких сразило наповал, других ранило.

Снаряды разорвались рядом с домом. Взрывной волной выбило раму в комнате, где находился Баграмян с Белобородовым. Белобородова отшвырнуло в угол, Ивану Христофоровичу микроскопическими осколками порезало лицо.

Меня в тот момент в доме не было. Перед атакой пехоты я направился на вышку, чтобы оттуда взглянуть, что делается на позициях противника. Только поставил ногу на первую ступеньку, как за спиной загрохотало. Чтобы не искушать судьбу, я, Грачев и всегда сопровождавший меня в поездках по фронтам работник оперативного управления штаба ВВС подполковник М. Н. Кожевников поспешили в укрытие. Но второго залпа не последовало. Это было к счастью, так как фашистам стоило сделать небольшую поправку в расчете, чтобы поразить сам дом. Видимо, что-то помешало вражеским артиллеристам.

Было ясно, что налет этот не случаен. После того как Кенигсберг пал, один из пленных гитлеровских генералов на допросе сказал, что они давно приметили этот помещичий дом на склоне горы, следили за ним и ждали лишь случая, чтобы накрыть его артиллерийским огнем.

Инцидент этот оставил у всех очень неприятный осадок. Но шло наступление, и нужно было заниматься делами. К тому времени погода несколько улучшилась, и я приказал поднимать в воздух авиацию сопровождения пехоты — штурмовиков и истребителей, подготовленных для действий над полем боя. Но велел вводить их в бой небольшими группами. Дым и пыль, поднявшиеся от разрывов артиллерийских снарядов, были столь густыми, что чрезвычайно затрудняли летчикам ориентировку и при малейшем недосмотре бомбы и эрэсы (реактивные авиационные снаряды) могли угодить в своих.

К двум часам дня летчики совершили лишь около 300 самолето-вылетов. Потом отдельными экипажами стали действовать бомбардировочные соединения. Они наносили удары в основном по северо-западной окраине города и железнодорожному узлу. За день бомбардировочная авиация произвела только 85 самолето-вылетов вместо запланированных 1218. Основная нагрузка 6 апреля легла мл плечи летчиков генерала Хрюкина. Из 1052 самолето-вылетов (по плану намечалось свыше 4 тыс.), совершенных в тот день, 870 пришлось на долю 1-й воздушной армии{54}.

Вражеская авиация почти никакого сопротивления не оказывала. За весь день произошло два воздушных боя, причем очень скоротечных и в общем-то случайных. Просто гитлеровцам не удалось избежать встречи с нашими летчиками, и они против воли приняли бой. Мы были полными хозяевами в воздухе, но использовать все выгоды своего господства так и не смогли. Непогода приковала к аэродромам основные силы бомбардировочной и штурмовой авиации, а морская авиация не поднялась в воздух из-за сильного тумана.

Отсутствие мощного авиационного воздействия на противника заметно сказалось на результативности боевых действий наземных войск. К исходу дня пехота продвинулась вперед лишь на 2–4 км. Несмотря на длительную артиллерийскую подготовку, подавить главные узлы и опорные пункты обороны немцев не удалось. Пехота и танки, вклинившись в боевые порядки гитлеровцев, мешали массированному применению артиллерии. Бои в этих условиях грозили принять затяжной характер. К тому же, почуяв силу ударов нашей 39-й армии, части которой перерезали западнее Метгетена железную дорогу Кенигсберг — Пиллау, гитлеровское командование стало спешно перебрасывать с Земландского полуострова в район боев пехотные и противотанковые подразделения и часть сил 5-й танковой дивизии.

Чтобы быстро сокрушить форты и наиболее прочные оборонительные сооружения противника, требовались массированные сосредоточенные удары с воздуха, в первую очередь перед фронтом наступающих войск. Поэтому, как только метеорологи дали на 7 апреля благоприятный прогноз погоды, я распорядился перенацелить почти всю бомбардировочную авиацию для действий по основным узлам сопротивления непосредственно перед фронтом наших ударных группировок.

Едва рассеялся туман, как наши штурмовики повисли над вражескими позициями. Истребители 11-го истребительного авиакорпуса нанесли несколько штурмовых ударов по аэродромам в Гросс-Диршкайме и Гросс-Хубникене, которые затем были полностью блокированы с воздуха.

С 10 часов утра включились в сражение бомбардировщики 1-й и 3-й воздушных армий и 5-го гвардейского бомбардировочного авиакорпуса. 246 «Ту-2» и «Пе-2» нанесли три мощных последовательных удара по районам наибольшего сопротивления противника, в основном по войскам, оборонявшимся западнее Кенигсберга{55}. Непрерывно сопровождаемые штурмовиками, пехота и танки во второй половине дня на многих участках одолели третью оборонительную полосу врага и ворвались в город. Начались уличные бои.

По донесениям, поступавшим от экипажей, наших представителей на КП общевойсковых армий, офицеров радионаведения авиации на объекты и войска противника, находившихся в первой линии наступавших, и сообщениям штабов наземных соединений, с которыми поддерживался тесный контакт, мы имели достаточно ясное представление о положении дел на всех участках фронта. Авиация, начавшая действовать строго по плану, все наращивала и наращивала силу своих ударов, и успех все более сопутствовал нашим героическим войскам.

В любом сражении рано или поздно наступает момент, когда одним дополнительным сильным ударом можно окончательно перетянуть чашу весов на свою сторону. Истина простая. Но вся сложность в том, чтобы точно определить наступление этого момента.

Первые признаки его стали проявляться после полудня. Примерно в это время я связался с Василевским и спросил, не пора ли ввести в бой главную ударную силу авиации — 18-ю воздушную армию. Погода была хорошая, и летчики могли бомбить вражеские объекты прицельно, а не просто по площади. Александр Михайлович немного подумал и согласился. Я тотчас отдал необходимые распоряжения.

Однако по поводу решения использовать днем дальние ночные бомбардировщики командующий 18-й воздушной армией Главный маршал авиации А. Е. Голованов высказал сомнение. Он доказывал, что летчики его не имеют опыта дневных полетов группами, что сами бомбардировщики, в основном «Ил-4», тихоходные, слабо вооруженные для отражения атак и могут стать легкой добычей для вражеских истребителей и зенитной артиллерии.

Но это возражение я уже слышал почти два года тому назад, накануне битвы на Курской дуге. Незадолго до ее начала И. В. Сталин поинтересовался, могут ли ночники работать днем. Он сказал, что Авиация Дальнего Действия очень помогла бы нам взламывать вражескую оборону.

— Нельзя ли хоть часть Авиации Дальнего Действия выделить для ударов по вражеской обороне днем? — обратился Верховный Главнокомандующий к Голованову.

Александр Евгеньевич ответил отрицательно, приведя уже известные читателю доводы.

— А ваше мнение, товарищ Новиков? — спросил меня Сталин.

В то время мы имели уже достаточно истребителей, могли надежно прикрывать бомбардировщиков, и я предложил в порядке эксперимента выделить нам одну дивизию «Ил-4» и проверить ее в дневных условиях. Нам дали 113-ю дальнебомбардировочную авиадивизию. Она удачно действовала на Курской дуге и с тех пор стала непосредственно подчиняться мне. Отлично зарекомендовала себя 113-я и в июне 1944 г. во время боев на Карельском перешейке.

Словом, «Ил-4» могли выполнять и функции фронтовых бомбардировщиков, но, конечно, при соответствующем прикрытии их истребителями.

Первоначально мы предполагали 18-ю воздушную армию ввести, в сражение 6 апреля. Но тогда помешала погода. С утра 7 апреля установилась летная погода, и я решил использовать тяжелые ночные бомбардировщики днем, пока позволяла воздушная обстановка. Ждал только момента. И вот он наступил. Но, чтобы оградить «Ил-4» от всяких случайностей, мы дали им очень сильное прикрытие — 124 истребителя. 108 истребителей выделялись для непрерывного патрулирования над городом на весь период прохождения бомбардировщиков над Кенигсбергом{56}.

Начало воздушной операции было назначено на 13 часов 10 минут. Поскольку днем в сражение вводилась сразу вся 18-я воздушная армия, чему еще не было прецедента, я счел своим долгом поставить об этом в известность Ставку. После безуспешных попыток связаться со Сталиным позвонил начальнику Генштаба генералу армии А. И. Антонову. Алексей Иннокентьевич ответил, что Сталин еще на даче, отдыхает, но как только Верховный Главнокомандующий приедет в Кремль, он немедленно доложит ему.

— Но ведь время не терпит, — заметил я, — а погода у нас капризная. Не исключено, что больше такой возможности нам не представится.

— Действуйте на свое усмотрение, — помолчав, дипломатично ответил Антонов.

«Что ж, по-своему, так по-своему, — решил я. — Главное — интересы всей операции, а остальное приложится. Наконец, мы на месте и нам виднее». И все же уклончивость Антонова оставила в душе некоторый осадок. Дело было очень серьезным, и он должен был найти возможность проинформировать о нашем решении Верховного Главнокомандующего, тем более что подобного рода крупные мероприятия, как правило, всегда согласовывались с ним. Но ждать было нельзя, и я приказал поднимать в воздух соединения 18-й воздушной армии — все четыре корпуса.

Пока тяжелые машины двигались на Кенигсберг, мы за 20 минут до их появления над городом провели отце одно профилактическое мероприятие — 118 «Ил-2» и «Пе-2» основательно отштурмовали и отбомбили все вражеские аэродромы, где базировались истребители.

И вот появились первые самолеты 18-й воздушной армии. Они шли в одиночку один за другим с равными интервалами. Около часа не смолкал в Кенигсберге грохот разрывов крупнокалиберных бомб. За это время на врага было сброшено 3743 бомбы общим весом в 550 тонн. Весь город заволокло дымом. Массированный удар 516 боевых машин возымел свое действие{57}. Многие опорные пункты и форты были разрушены, движение по городу прекратилось, командование гарнизона, как впоследствии показал опрос пленных, потеряло управление частями и не смогло маневрировать резервами. Сопротивление противника после этого удара резко снизилось, и наши войска стали быстро продвигаться к центру Кенигсберга.

Экипажи 18-й воздушной армии действовали, если так можно выразиться, в стерильном небе. Ни один вражеский истребитель не смог прорваться к нашим бомбардировщикам, зенитную же артиллерию противника наши штурмовики к тому времени почти начисто вывели из строя. Ночники не потеряли ни одной машины, и все благополучно вернулись на свои аэродромы.

Сразу же за ночниками возобновила боевые действия фронтовая авиация. Гвардейцы генерала В. А. Ушакова нанесли бомбовый удар по врагу в северо-восточной части города. Летчики 5-го бомбардировочного авиакорпуса генерала М. К. Борисенко совершили массированный налет на порт Пиллау. Дважды, произведя 376 самолето-вылетов, бомбили этот порт и скопления в нем судов и летчики КБФ{58}.

Во второй половине дня воздушная разведка установила, что противник подтягивает с Земландского полуострова новые войска, чтобы воспрепятствовать нам замкнуть кольцо вокруг Кенигсберга. Сорвать этот замысел было поручено штурмовикам. До самых сумерек «Ил-2» громили фашистов, сосредоточивавшихся в лесах западнее города, и деблокирующий контрудар гитлеровцев не состоялся.

Сильные удары нанесли наши штурмовики и по обороне в южной части Кенигсберга, в полосе наступления 8-го и 16-го гвардейских стрелковых корпусов 11-й гвардейской армии. Особенно успешно тут действовала группа «илов» под командованием Героя Советского Союза майора М. Т. Степанищева. В этом районе нам не удалось полностью подавить зенитную артиллерию противника, огонь ее был очень плотным, и все же летчики, ведомые Степанищевым, прорывались через огненный заслон и успешно громили врага. За день они уничтожили несколько зенитных орудий и три оклада с боеприпасами, подавили огонь многих огневых точек.

В этот день немцы пытались хоть как-то наладить действия своих уцелевших от разгрома истребителей и помешать нашей авиации, но советские летчики решительно и быстро пресекли эти попытки гитлеровцев. В 22 воздушных боях было сбито 16 вражеских самолетов, 36 мы уничтожили на аэродромах. Наши потери составили 25 самолетов{59}.

7 апреля нашим летчикам пришлось поработать очень напря-женно — они совершили более 4700 самолето-вылетов и сбросили но врага свыше 1600 тонн бомб. Однако это не было пределом наших возможностей, и на 8 апреля мы запланировали произвести свыше 6 тыс. самолето-вылетов{60}.

8 апреля удары советской авиации достигли максимальной силы. Боевая работа летчиков началась в ночь с 7 на 8 апреля и не прекращалась до самой темноты. Тяжелые ночные бомбардировщики подвергли ударам порт Пиллау и узел дорог Фишхаузен, через который шло основное движение вражеских войск. С рассветом поднялись в воздух штурмовики и дневные бомбардировщики. Часть их громила врага в самом Кенигсберге, другая — пехоту и танки западнее города. Под непрерывным прикрытием штурмовиков наши пехота и танки, решительно пресекая вражеские контратаки, продвигались к центру города. Во второй половине дня войска 43-й армии очистили от гитлеровцев всю северо-западную часть Кенигсберга, а части 11-й гвардейской армии форсировали реку Прегель. Вскоре передовые отряды этих армий соединились в районе Амалиенау и замкнули кольцо вокруг города.

Большую помощь сухопутным войскам оказали наши штурмовики. Первой к реке Прегель вышла 16-я гвардейская стрелковая дивизия генерала М. А. Пронина. Однако из-за сильного вражеского огня части ее не смогли с ходу форсировать Прегель. Тогда авиационный представитель в дивизии вызвал штурмовиков. Три шестерки «илов», ведомые майором Коровиным, капитанами Пятери и Асадчим, подавили немецкую артиллерию, а затем пушечно-пулеметным огнем прижали к земле фашистскую пехоту. Под прикрытием штурмовиков советские пехотинцы быстро переправились через реку.

Петля вокруг остатков кенигсбергского гарнизона неумолимо сжималась. Гитлеровцы из последних сил цеплялись за цитадель и укрепления, воздвигнутые в центре города, и одновременно готовились к удару извне с целью вывести свои войска из крепости. Командующий 4-й немецкой армией генерал; Ф. Мюллер вновь стал сосредоточивать силы западнее Кенигсберга для деблокирующего удара и приказал коменданту крепости генералу О. Лашу нанести встречный удар.

Сорвать этот замысел врага было поручено авиации. Для действий против войск, сосредоточивавшихся западнее города, мы привлекли основные силы 3-й и 18-й воздушных армий. Удары бомбардировщиков чередовались с ударами «илов» и истребителей выполнявших функции штурмовиков. Весь день и ночью западнее Кенигсберга стоял неумолчный грохот от бомбовых разрывов. По деблокирующей группировке противника было совершено около половины всех самолето-вылетов (2965) и сброшено 1020 тонн бомб; вскоре она была разгромлена и начала отходить на Пиллау. Крепко досталось и войскам О. Лаша, на которые было сброшено 549 тонн бомб{61}.

8 апреля была окончательно сломлена воля гитлеровцев к сопротивлению. Советские летчики, уничтожив в тот день 51 самолет, по существу, лишили противника авиации{62}.

Участь остатков кенигсбергского гарнизона была решена. Утром 9 апреля началась заключительная стадия штурма — несколько тысяч орудий и минометов открыли ураганный огонь по цитадели и последним опорным узлам обороны фашистов. Авиации в самом городе делать уже было нечего, и она небольшими группами наносила удары лишь по ипподрому и аэропорту, не давая приземлиться транспортным самолетам, на которых пытался улизнуть из города руководящий состав гарнизона.

Основной задачей советских ВВС в этот день было,, уничтожение войск неприятеля западнее Кенигсберга. Сюда и была перенацелена почти вся авиация, действовавшая 9 апреля.

К исходу дня враг сложил оружие. Сильнейшая крепость, имевшая многочисленный, хорошо вооруженный гарнизон, спрятанный за толстенными стенами старинных фортов и дотов, большие запасы воинского снаряжения и продовольствия — словом, все необходимое для длительного сопротивления, была разгромлена за четверо суток. Это была поистине блистательная победа нашей армии, новое свидетельство ее мощи, оперативно-тактического искусства и героизма наших воинов.

Представители всех родов войск внесли в эту победу свою лепту. Немало сделали и летчики. За четверо суток боев авиация совершила свыше 14 тыс. самолето-вылетов и сбросила на противника 4440 тонн бомб{63}. Ее массированные, великолепно организованные удары буквально потрясли вражескую оборону и психику фашистских солдат. Сдавшийся в плен комендант города и крепости генерал О. Лаш заявил, что во взятии Кенигсберга «авиация сыграла исключительно большую роль — солдаты были измучены, прижаты к земле, загнаны в блиндажи». «Бомбардировщики и штурмовики летели волна за волной, — писал он впоследствии в своих мемуарах, — сбрасывая свой губительный груз на пылающий город, лежавший в развалинах... ни один немецкий истребитель не показывался в воздухе. Стиснутые на узком пространстве зенитные батареи были бессильны против таких масс самолетов и к тому же должны были, хотя и с трудом, вести бой с танковыми силами противника, Все линии связи оказались разорванными, и только пешие связные ощупью пробирались через поля развалин на свои командные пункты или к войскам».{64}

Советское правительство высоко оценило заслуги советских летчиков. Достаточно сказать, что после Кенигсбергской операции ряды наших авиаторов пополнились еще четырьмя дважды Героями Советского Союза. Этого звания были удостоены генерал Т. Т. Хрюкин, летчики-командиры Е. М. Кунгурцев, Г. М. Мыльников, Г. М. Паршин. Летчикам В. А. Алексенко, А. И. Кизиме, А. Н. Прохорову и Н. И. Семейко было присвоено звание Героя Советского Союза. Четверо из героев были ленинградскими летчиками. Первая Золотая Звезда Героя Советского Союза появилась и на моей груди.

С восточно-прусской группировкой противника в основном было покончено. Оставались еще войска, засевшие на Земландском полуострове. Но для помощи нашим армиям, готовившимся к разгрому группы «Земланд», не требовалась столь мощная авиагруппировка, которую мы создали под Кенигсбергом, и я, выполняя решение Ставки, уже 9 апреля распорядился о переброске на берлинское направление трех авиакорпусов — истребительного, штурмового и бомбардировочного. А на следующий день и сам улетел на 1-й Белорусский фронт для координации боевых действий авиации, привлекаемой к участию в решающей операции Великой Отечественной войны.

Берлинская операция была исключительной не только по силам и средствам, привлекаемым к ней. Она была решающей операцией, должной привести к окончательному крушению и безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Поэтому мы готовились к ней весьма тщательно. Но непосредственно на боевую подготовку к ней войск и, в частности, авиации Ставка ВГК отпустила очень мало времени — около двух недель. Тому были весомые причины как военного, так и политического характера.

Лишь 4 апреля была разгромлена фашистская группировка в Восточной Померании и тем самым ликвидирована угроза вражеского удара во фланг и тыл войск 1-го Белорусского фронта, наступавших на берлинском направлении. Ещё держался и приковывал к себе значительные силы, в том числе и авиационные, Кенигсберг с его мощным гарнизоном. 1-й Украинский фронт только 31 марта закончил Верхне-Силезскую операцию. Это и задержало прямую подготовку советских войск к решающему наступлению на Берлин. Наконец нам стало известно, что наши союзники вопреки договоренности, достигнутой на Ялтинской конференции, прилагают усилия, чтобы раньше нас ворваться в столицу Германии. Впоследствии Черчилль подтвердил это намерение в своих мемуарах{65}.

Все это и предопределило очень сжатый срок, отпущенный Ставкой на непосредственную подготовку к операции.

Трудно пришлось в эти дни сухопутным войскам, но нелегко было и авиаторам. Предстояло до малейших деталей согласовать вопросы взаимодействия авиации с наземными войсками и воздушных армий между собой, передислоцировать на берлинское направление авиакорпуса резерва Верховного Главнокомандования, подготовить и построить десятки новых аэродромов, создать необходимые резервы боеприпасов, горючего, продовольствия, запасных частей, в полосе наступления 1-го Украинского фронта провести тщательную аэрофотосъемку тактической зоны обороны противника, а в полосе действий 1-го Белорусского фронта завершить эту работу. Насколько велика была роль воздушной разведки и как много, напряженно пришлось поработать ее специалистам, свидетельствуют такие данные. Только летчики 16-й воздушной армии в подготовительный период совершили 2600 самолето-вылетов на разведку, сфотографировали территорию общей площадью 155 250 кв. км. Оборона врага в тактической зоне фотографировалась восемь раз, а территория от переднего края фронта до Берлина — два раза{66}. Это помогло нам достаточно полно вскрыть всю систему обороны и расположения фашистских войск в полосе наступления 1-го Белорусского фронта.

Напряженно работали все эти дни штабы и тыловые службы воздушных армий. Хотя 16-я армия раньше всех начала готовиться к битве за Берлин, но и ее крепко поджимало время. Основные силы 2-й воздушной армии, участвовавшей в Верхне-Силезской операции, в первых числах апреля находились еще в районе Оппельна. Их нужно было срочно перебросить на 300–400 км севернее. Но железные дороги в этом районе мы не успели переделать на нашу колею, и огромное тыловое хозяйство пришлось перевозить автомашинами.

Немалые трудности пришлось преодолеть и командованию 4-й воздушной армии, лишь недавно закончившей бои в Восточной Померании. В короткий срок все ее соединения нужно было перебазировать более чем на 200 км ближе к Одеру. Но в новых районах было всего 11 аэродромов, а для армии требовалось около 50. Изыскательные группы проделали огромную работу. В какие-нибудь две недели они обследовали 55 тыс. кв. км территории, подобрали площадки и построили 36 аэродромов. Благодаря самоотверженной работе тыловиков все соединения 4-й воздушной армии передислоцировались на новое место до 16 апреля.

Для решающей схватки с врагом Ставка выделила четыре воздушные армии. 2-я (командующий С. А. Красовский, заместитель по политчасти С. Н. Ромазанов, начальник штаба А. С. Пронин) поддерживала действия 1-го Украинского фронта и имела 1956 боевых самолетов. 16-я (командующий С. И. Руденко, заместитель но политчасти А. С. Виноградов, начальник штаба П. И. Брайко) входила в состав 1-го Белорусского фронта и была самой мощной — располагала 3168 боевыми машинами. 4-я (командующий К. А. Вершинин, заместитель по политчасти Ф. Ф. Веров, начальник штаба Н. А. Алексеев) содействовала войскам 2-го Белорусского фронта и имела 1360 боевых самолетов. 18-я (командующий А. Е. Голованов, заместитель по политчасти Г. Г. Гурьянов, начальник штаба Н. В. Перминов) имела 800 тяжелых ночных бомбардировщиков. Эта армия действовала в основном в полосе наступления войск маршала Г. К. Жукова и подчинялась непосредственно мне. Кроме того, в оперативном подчинении командующего 16-й воздушной армией находились ВВС Войска Польского{216 боевых машин), которыми командовал генерал Ф. П. Полынин. Общая численность нашей авиагруппировки составляла 7500 боевых самолетов: 2267 бомбардировщиков ближнего и дальнего действия, 1709 штурмовиков, 3279 истребителей и 245 воздушных корректировщиков и разведчиков. Для усиления фронтовой авиации из резерва Верховного Главнокомандования было направлено 13 авиакорпусов и 13 отдельных авиадивизий, т. е. более половины всех боевых самолетов, имевшихся в трех воздушных армиях к началу Берлинской операции.

Средняя плотность авиации на один километр фронта, учитывая общую протяженность полосы наступления, была очень высокой - до 30 самолетов. На направлениях главных ударов она составляла свыше 100 боевых машин, а в районе наступления 5-й ударной и 8-й гвардейской армий 1-го Белорусского фронта достигала 170 самолетов (без учета 18-й воздушной армии).

Но само по себе число самолетов в воздушных армиях еще не гарантирует высокой интенсивности их боевых действий. Огромное значение имеет степень удаленности мест базирования авиации от линии фронта. Поэтому мы постарались максимально приблизить воздушные армии к месту будущих боев. С этой целью как можно ближе к фронту было восстановлено и построено 290 аэродромов{67}. Среднее удаление их от линии фронта по родам авиации составляло: для истребителей 15–40 км, штурмовиков 30–50 км, дневных бомбардировщиков 50–100 км и легких ночных ( «По-2») 25–60 км. Соединения 18-й воздушной армии базировались восточнее меридиана Познани.

Для бесперебойной работы авиации был создан надежный запас горючего, боекомплектов и других видов боевого довольствия. При самых интенсивных действиях этого запаса могло хватить на 10–12 суток, т. е. почти на все время операции.

Очень тщательно велась и непосредственная боевая подготовка авиасоединений. Особенно скрупулезно отрабатывались планы боевого применения авиации. В целом, как и в предшествовавших операциях, все частные задачи, поставленные авиации, сводились к одной — максимально и с наибольшей эффективностью содействовать наступающим сухопутным войскам. Поэтому я не стану перечислять их. Выделю лишь одну. Особое внимание в планах 2-й и 16-й воздушных армий было уделено обеспечению ввода в сражение танковых армий, отдельных танковых и механизированных корпусов и сопровождению их авиацией на всю глубину операции. Сопровождение это должно было быть непрерывным. Вызывалось оно общим замыслом операции и той огромной ролью, которая отводилась в ней подвижным соединениям, в первую очередь танковым армиям 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов.

1-я и 2-я гвардейские танковые армии, действовавшие в составе 1-го Белорусского фронта, после прорыва вражеской обороны под Зееловом должны были ворваться в Берлин с севера и северо-востока. 3-ю и 4-ю гвардейские танковые армии 1-го Украинского фронта предусматривалось в случае выхода их за Люббен повернуть тоже на столицу Германии. Короче, стальные лавины танковых армий двух фронтов при благоприятных обстоятельствах должны были объединить свои усилия, первыми ворваться в Берлин, окружить город и отсечь пути отхода на запад основным силам берлинской группировки противника. Для выполнения столь сложной задачи танковые армии нуждались в мощной и непрерывной поддержке с воздуха.

Сама идея такой поддержки была не новой. Впервые в крупном масштабе мы применили ее в Сталинградской операции. Впоследствии прямое взаимодействие авиации с танками и подвижными группами или соединениями совершенствовалось, становилось все более длительным по времени и протяженным в пространстве, т. е. строилось из расчета нанесения совместных ударов по противнику на все большую глубину проводимых операций. И все больше сил выделялось на поддержку и прикрытие танков. Например, во время нашего контрнаступления на Курской дуге летом 1943 г. и оперативном подчинении командования 1-й и 5-й гвардейских танковых армий находилось только по одной штурмовой и истребительной авиадивизии, которым на помощь иногда привлекались еще две — бомбардировочная и штурмовая. В Белорусской операции только 5-ю гвардейскую танковую армию в отдельные периоды поддерживали и прикрывали четыре авиакорпуса — бомбардировочный, штурмовой и два истребительных. В Берлинской же операции предусматривалось для этой цели привлекать до 75 процентов авиации 16-й и 2-й воздушных армий{68}.

Ясно, что успешное взаимодействие столь крупных танковых и авиационных сил было делом весьма нелегким, и, чтобы наладить но, танкистам и авиаторам пришлось скрупулезно поработать над совместными планами боевых действий. В них детально были показаны задачи этих родов войск по дням операции, порядок боевых действий и управления авиацией, средства и порядок обозначения переднего края рубежей, достигнутых танкистами, взаимоопознавания и целеуказания той и другой сторонам, способы передачи и приема разведывательных данных и обмена информацией об обстановке. Было также решено, что танкисты должны захватывать вражеские аэродромы и всячески содействовать сопровождавшим их авиасоединениям в перебазировании на эти аэродромы.

Больше прав, чем раньше, было дано командирам штурмовых авиасоединений. При действиях танковых армии в оперативной глубине обороны противника они могли сами вызывать «Ил-2», определять порядок их боевой работы, изменять им задачи и перенацеливать на другие объекты и участки. При общем жесткой централизации ВВС фронтон командованию штурмовых авиасоединений была предоставлена максимальная свобода действий.

Общий план применения ВВС трех фронтов состоял из планов воздушных армий. По характеру боевых действий и задач планы этих армий были идентичны. Однако в области планирования и организации работы авиации были свои особенности, вытекавшие из характера боевых действий сухопутных войск фронтов и условий, в которых фронтам приходилось наступать.

Поскольку главную полосу вражеской обороны предполагалось прорвать основной ударной группировкой 1-го Белорусского фронта в первый же день наступления, план боевых действий авиации 16-й воздушной армии был разработан только на одни сутки. 90 процентов всех сил ее предназначались для действий на направлении главного удара, наносимого с плацдарма на Одере, западнее Кюстрина. Две общевойсковые и две танковые армии должны были поддерживать семь корпусов и восемь отдельных авиадивизий, или 2453 самолета. Северную и южную вспомогательные группировки поддерживали с воздуха только по одной авиадивизии.

Так как фронт переходил в наступление в темное время суток, то авиационную подготовку было решено провести силами двух дивизий легких ночных бомбардировщиков. В течение получаса «По-2» должны были нанести удары по штабам и узлам связи в тактической зоне вражеской обороны. 2-й Белорусский фронт вступал в сражение четырьмя сутками позже, и поэтому часть его авиации привлекалась для содействия правофланговым войскам маршала Г. К. Жукова. До наступления рассвета авиационная поддержка наступающих войск возлагалась на 18-ю воздушную армию. Тяжелые ночные бомбардировщики должны были нанести массированные удары по основным опорным пунктам второй полосы немецкой обороны.

В светлое время приступала к боевой работе фронтовая авиация. Действия ее в зависимости от размеров успеха наступающих войск планировались по трем вариантам. В первом случае (войска выходят ко второй полосе обороны противника) авиация массированно обрабатывает объекты врага, расположенные в основном на этом рубеже, и своими ударами помогает пехоте быстрее одолеть его. Если темп продвижения войск окажется невысоким, авиация перенацеливается для действий по первой полосе. Наконец, при темпах наступления выше запланированных и завершении прорыва зоны тактической обороны до наступления рассвета соединения 16-й воздушной армии наносят массированные удары по более глубинным объектам.

В целях более оперативного управления авиацией, главным образом бомбардировочной, был создан вспомогательный пункт управления (ВПУ). который находился на направлении главного удара в 6 км от переднего края.

В организации управления боевой работой авиации 16-й воздушной армии имелось и новшество — централизованная радиолокационная система, состоявшая из армейского и двух корпусных узлов наведения. Корпусные узлы с помощью радиолокаторов наблюдали за общей воздушной обстановкой, наводили на вражеские самолеты наших истребителей, оповещали командование армии, зенитную артиллерию и наземные войска о подходе фашистской авиации. Армейский узел руководил работой корпусных.

В первый день операции летчики 16-й воздушной армии должны Пыли совершить 8126 самолето-вылетов, половина из которых приходилась на долю истребительной авиации.

План боевых действий 2-й воздушной армии был составлен на нею операцию. Особенно подробно была распланирована работа авиасоединений на первый день наступления. В течение 16 апреля намечалось нанести по противнику четыре массированных удара. Для первого (6.40–8.20) выделялось 800 самолетов, для второго (10.40–12.00) — 570, для третьего (16.00–16.40)-420 и для четвертого (19.30–20.30) — 370. В промежутках между этими ударами должны были действовать небольшие группы самолетов всех родов авиации, всего 1240 машин. Всего в первый день намечалось совершить 4640 самолето-вылетов. В резерв командующего 2-й воздушной армией выделялось 1250 самолето-вылетов.

В организации боевых действий 4-й воздушной армии тоже имелись свои особенности. Вся артиллерия 2-го Белорусского фронта находилась на восточном берегу Одера и не могла эффективно поражать своим огнем оборону противника. Поэтому подавление и уничтожение вражеских объектов, расположенных в глубине немецкой обороны, возложили на авиацию, в основном штурмовую, так как бомбардировочная группа ее была недостаточно многочисленной и мощной. А поскольку погода была неустойчивой, очень переменчивой, то во избежание всяких заминок боевая работа штурмовых авиасоединений была рассчитана по трем вариантам. В благоприятных для полетов метеорологических условиях штурмовики должны были действовать в составах эскадрилий и полков, в случае ухудшения погоды — группами в четыре — шесть самолетов, а при совсем плохой погоде — парами и отдельными экипажами, причем без истребительного прикрытия.

Соединения 4-й воздушной армии в первый день наступления должны были совершить более 4 тыс. самолето-вылетов.

Основополагающим принципом боевых действий воздушных армии, как и в прежних стратегических операциях, было авиационное наступление, т. е. сосредоточенно-массированное и непрерывное воздействие на противника с воздуха в течение всего периода сражения и на всю глубину его.

Наиболее мощной авиагруппировкой располагал 1-й Белорусский фронт, войска которого действовали на наикратчайшей прямой к Берлину.

Особенно мощной была ударная (бомбардировочная) группа — более 1600 машин, почти половину которых составляли тяжелые ночные бомбардировщики 18-й воздушной армии. Наконец, готовя эту авиагруппировку к решающему сражению, мы учли и то, что ей предстоит действовать не только во всей 80-километровой по глубине обороне противника, но и значительной частью своих сил помогать наземным войскам в боях непосредственно в самом Берлине. А из опыта только что отгремевшей битвы за Кенигсберг было известно, какая требуется согласованность во взаимодействии авиации с пехотой и танками в боях на улицах большого, отлично приспособленного к обороне города и какова должна быть точность ударов с воздуха. Берлин же был подготовлен к обороне еще тщательнее и сильнее, чем Кенигсберг. Изучая по фотопланшетам и другим разведывательным данным систему уличной обороны Берлина, мы пришли к выводу, что для успешного содействия нашим войскам в боях в таком огромном городе уже одной штурмовой авиации недостаточно, и решили привлечь еще и бомбардировочную. Для этого специально для ударов по точечным целям выделили и подготовили несколько полков пикирующих бомбардировщиков. А что могли противопоставить нам в воздухе гитлеровцы? Наше командование знало, что возможности противника уже невелики. К тому времени в составе фашистских ВВС, по нашим данным, было немногим более 5 тыс. боевых самолетов, причем около трети их находилось в ремонте и на складах. Германская авиапромышленность уже давно не только не создавала резерва, но и не восполняла потерь в боевой технике, понесенных ВВС вермахта. Еще хуже обстояли дела у немцев с летным составом. Особенно остро ощущалась противником нехватка опытных кадров, хотя общее число летчиков, штурманов, стрелков-радистов и бортмехаников даже к исходу войны не было критическим. Но подготовка и боевой опыт их оставляли желать много лучшего.

Военно-воздушная доктрина гитлеровцев, строившаяся на авантюрных расчетах ведения войны молниеносными методами, и их авиапромышленность не выдержали испытаний затяжной гигантской битвы. После битвы на Курской дуге это уже не просто чувствовалось, а было твердо известно. Сражение в Белоруссии доконало фашистскую авиацию. В 1944 г. немцы были вынуждены расформировать несколько бомбардировочных эскадр{69}, летный состав которых был направлен переучиваться на истребителей. Тогда же были расформированы некоторые авиационные школы и тыловые обслуживающие части; их технику передали боевым соединениям, а рядовой и унтер-офицерский состав направили на фронт в войска СС{70}.

Но нам было также известно, что немецко-фашистское командование сделает все, чтобы создать под Берлином сильную авиагруппировку, не остановится и перед тем,, чтобы снять наиболее боеспособные авиачасти с западного театра военных действий. Так оно и произошло. В конце 1944 г. гитлеровцы в связи с сокращением территории военных действий, нехваткой техники и опытного летного состава ликвидировали три воздушных флота, создав вместо них оперативные авиагруппы. Был создай воздушный флот «Митте», в который вошли и части ПВО страны. Потом этот флот был переименован в «Райх», основу которого составила авиация ПВО берлинской зоны{71}.

В авиационную группировку, поддерживавшую группу армий «Висла» и частично «Центр», вошли соединения 6-го воздушного флота и воздушного флота «Райх». Всего в ней насчитывалось около 3,3 тыс. боевых самолетов, более 70 процентов которых составляли истребители. На истребителей гитлеровцы делали основную ставку в сражении под Берлином и потому послали в эти флоты всех сколько-нибудь опытных пилотов. Помимо этого, противник имел под Берлином около 120 реактивных истребителей «Ме-202», самолеты-снаряды системы «Мистель» и управляемые авиабомбы{72}.

О реактивной авиационной технике Германии нам стало известно еще весной 1944 г. Мы получили сведения, что в числе опытных самолетов, находившихся в различных стадиях производства, имеются и реактивные. Уже тогда гитлеровцы форсировали выпуск нескольких машин с реактивными двигателями. Это были «Ме-262», «Ме-103», «Арадо-234», «Хе-219» и «Хе-280»{73}. Но только истребители «Ме-262» и «Хе-280» были близки к запуску в серийное производство{74}. Однако, по единодушному мнению наших специалистов, эта техника существенной опасности не представляла. Даже лучшие из реактивных самолетов, «Ме-262» и «Хе-280», были очень сложны в управлении, слишком тяжелы для своего класса машин, маломаневренны и по продолжительности полета много уступали винтомоторным истребителям. Тогда же нам стало известно о радиоуправляемых бомбах «Хш-293» и «ФХ»{75}.

В конце 1944 г. поступили сведения о дислоцировавшейся в районе Штеттина второй группе 40-й бомбардировочной эскадры, вооруженной 50 «Хе-177». Они были оборудованы для сбрасывания управляемой бомбы «Хш-293»{76}. Группа находилась в оперативном резерве и предназначалась для действий по кораблям. Но и эта техника была далеко не совершенной, к тому же прямого отношения к битве за воздух она не имела, самой авиации не угрожала, и мы, авиаторы, признаться, ею не очень-то интересовались.

С самолетами-снарядами мы сталкивались еще до Берлинской операции. Это была гибридная неуклюжая конструкция, по существу в техническом плане не представлявшая собой новшества. И возникла она не от хорошей жизни. Гитлеровцы, сделав под Берлином ставку в борьбе за воздух на истребителей, максимально сократили бомбардировочную авиацию, а чтобы машины не пропадали даром, стали начинять их взрывчаткой. На фюзеляже самолета-снаряда укреплялся истребитель, пилот которого и управлял этой системой. Над целью летчик отделял бомбардировщика, тот входил в пикирование и взрывался на земле.

Высокой эффективностью это оружие не отличалось, несмотря на мощность своего заряда, — оно было очень громоздким, маломаневренным, и наши летчики легко перехватывали его и сбивали. Беспокоило нас не само существование у противника этой системы, а возможность ее массового применения. Но вскоре опасения наши отпали. Оказалось, что у гитлеровцев совсем немного самолетов-снарядов.

О появлении на фронте «Ме-262» я узнал, кажется, в конце Висло-Одерской операции от полковника П. Ф. Чупикова, командира особого истребительного полка, находившегося непосредственно в моем подчинении. В этот полк, созданный летом 1942 г., брали только первоклассных летчиков. Многие из них впоследствии стали Героями Советского Союза. В этом полку до конца войны служил трижды Герой Советского Союза И. Кожедуб. Полк асов я всегда при выездах на фронт брал с собой, и его вскоре стали называть просто «маршальским». Так вот, однажды Павел Федорович доложил мне о появлении нового немецкого истребителя, обладавшего огромной для того времени скоростью. Чупиков погнался за ним, но быстро отстал. По описанию, составленному полковником, мы поняли, что имеем дело с реактивным самолетом. Я приказал во что бы то ни стало сбить его, но все попытки уничтожить «Ме-262» кончались безрезультатно. Пилоты, летавшие на этих машинах, не принимали боя и быстро скрывались.

Перед началом сражения за Берлин о «Ме-262»были предупреждены командиры всех истребительных полков. За ним повсеместно началась охота. Чупиков несколько раз встречал реактивного «мессера», но догнать его не смог. Сбили «Ме-262» летчики из 2-й воздушной армии в тот момент, когда он пытался атаковать группу наших штурмовиков. Случилось это уже на исходе Берлинской операции.

Несмотря на то, что у нас было значительно больше боевых самолетов, чем у противника, авиационная группировка его все же представляла грозную силу. К тому же в районе Берлина немцы имели хорошо развитую и оснащенную систему радиолокационных постов, а густая сеть стационарных аэродромов обеспечивала вражеской авиации гибкий и широкий маневр ар всему фронту. Войска противника прикрывали около 200 зенитных батарей, а непосредственно для обороны Берлина было сосредоточено 600 зенитных орудий{77}. Правда, орудия эти предназначались для борьбы с танками и пехотой, но их можно было использовать и против самолетов.

Недооценка мощи авиационных и зенитных средств гитлеровцев грозила обернуться для нас большими неприятностями. А возможность такой недооценки не исключалась. Близкий конец войны и наше общее огромное превосходство над врагом невольно рождали в войсках всегда опасное на войне чувство самоуспокоенности. С такими настроениями у летчиков, в основном молодых, мне не раз приходилось сталкиваться в последний год войны. Поэтому я перед каждой операцией настойчиво требовал от командования воздушных армий держать под постоянным и неослабным контролем летчиков, готовить людей к боям так, чтобы они не ждали легких побед в воздухе, не расслаблялись внутренне, а сражались бы с противником в любой, даже самой выгодной ситуации с полной самоотдачей сил. Так поступил и в этот раз, причем побеседовал на эту тему не только с командованием воздушных армий, но и с командирами авиасоединений, в которых успел побывать.

Большую плодотворную работу накануне и в ходе операции проделали и политработники воздушных армий. Их труд обычно не поддается точному учету, его не выразишь числом уничтоженных вражеских солдат и офицеров и боевой техники противника. Но вклад их в каждую нашу победу велик. Говорят: слово — это дело. А умное, идущее от сердца слово коммуниста — это то же самое боевое оружие. Оно готовит человека к боям и ведет его через все сражение, прибавляя ему сил и вдохновляя его на подвиги. Не потому, конечно, что оно сказано тем или иным конкретным политработником, а потому, что это слово Коммунистической партии, слово, в котором концентрируется вся светлая неодолимая и благородная сила наших идей, наших целей. И потому в каждом уничтоженном враге, подбитом танке или захваченном безымянном пригорке есть и доля труда человека, скромно именуемого политработником.

Когда наш воин, идя в бой, просит считать его коммунистом, это означает, что он будет бить врага еще сильнее, не щадя живота своего, и этим самым он выражает мысли я чувства всех своих товарищей по оружию. Примеров тому масса. И я сам, не только как военачальник, но, прежде всего, как коммунист, не раз в войну обращался с таким словом к летчикам, и результат всегда оказывался великолепным — люди часто шли через невозможное и побеждали.

В делах и заботах быстро промелькнули шесть суток.

И вот долгожданный момент. Когда я прибыл на наблюдательный пункт 8-й гвардейской армии, там уже находились Г. К. Жуков, член Военного совета 1-го Белорусского фронта К. Ф. Телегин и командование этой армии во главе с В. И. Чуйковым. Последняя проверка боевой готовности войск к наступлению уже кончилась, и все молча ждали, когда часы отсчитают последние минуты, оставшиеся до начала решающей битвы. Но, собственно, она уже началась. Легкие ночные бомбардировщики 4-й воздушной армии в течение ночи обрабатывали вражеские позиции.

Последние секунды. Ровно в 3 часа ночи (по местному времени) началась артподготовка. Тысячи орудий и минометов буквально потрясли воздух. От вспышек стало светло, как днем. И почти одновременно в воздухе загудели моторы. Более 100 самолетов 16-й воздушной армии шли бомбить штабы и узлы связи на первой и второй полосах обороны противника{78}.

Тридцать минут неумолчно громыхали в стороне врага взрывы снарядов, мин и бомб.

За несколько минут до конца мощной артподготовки в полосе наступления главной ударной группировки фронта одновременно были включены 143 зенитных прожектора. Они обрушили на передовые позиции противника океан слепящего света. Артиллеристы перенесли огонь в глубь вражеской обороны, в атаку устремились пехота и танки. Гитлеровцы оказались настолько ошеломленными ночным ударом, что первые два километра советские войска продвигались, не встречая почти никакого сопротивления.

В это же время 745 тяжелых ночных бомбардировщиков нанесли массированный удар по основным опорным пунктам второй оборонительной полосы — Лечину, Лангзову, Вербигу, Зеелову, Фридерс-дорфу и Дольгелину. Более 40 минут длился этот налет. Самолеты шли волна за волной. Каждую минуту на вражеские позиции обрушивали свой смертоносный груз 18 машин. Всего было сброшено 884 тонны бомб. Средняя плотность бомбового удара в районе целей составила 50 тонн на 1 кв. км{79}.

Организация массированного налета тяжелых бомбардировщиков 18-й воздушной армии была разработана до малейших деталей. Сперва шли разведчики погоды, за ними эшелон обеспечения (группы наведения и освещения целей), потом колонны ударного эшелона и, наконец, экипажи, контролировавшие боевые действия бомбардировщиков и фиксировавшие результаты их ударов. Чтобы дезорганизовать работу вражеских радиолокационных постов, над

линией фронта и в районе целей сбрасывались станиолевые ленты. Они создавали помехи и затрудняли попеки ударных групп бомбардировщиков.

Все это время я находился на наблюдательном пункте генерала Чуйкова, откуда хорошо просматривались долина Одера и Зееловские высоты. Над долиной и высотами бушевало море огня. Гул артиллерийской канонады и бомбовых разрывов, перемешанный с трескотней пулеметов и автоматов, раскатывался по всему Одеру.

«Вот оно, началось!» — невольно думалось в те минуты каждому.

А какой подъем царил в войсках! Ведь до Берлина по прямой было чуть более 60 км. Почти четыре долгих, как века, года шли мы сюда. Шли по разоренной родной земле, среди дымящихся руин и страшных следов фашистских преступлений. Шли, бросаясь в воздушные и огненные тараны, закрывая грудью амбразуры вражеских дотов, взрывая себя гранатами под гусеницами гитлеровских танков. Шли партизанскими тропами. И дошли!

И натиск советских воинов был так стремителен и горяч, что уже к рассвету они прорвали первую полосу обороны и начали атаку второй.

С наступлением рассвета вступила в сражение 16-я воздушная армия. Но утренний туман помешал массированным действиям с воздуха. До полудня многие аэродромы были закрыты туманом, видимость не превышала 1 км. Поэтому в первые три часа действовали только штурмовики, да и они вынуждены были летать небольшими группами. Пикирующие бомбардировщики начали наносить удары по врагу лишь после 8 часов утра. Пыль и дым, поднявшиеся над полем битвы, тоже осложняли работу летчиков — уменьшали видимость и мешали ориентироваться в наземной обстановке. И все же авиаторы использовали малейшую возможность для нанесения ударов по врагу.

Гитлеровцы сражались упорно и с небывалым ожесточением. Так, передовые части 80-го стрелкового корпуса 5-й ударной армии подверглись сильному артобстрелу. Пехота залегла, а танки поддержки ушли в укрытия. Воздушная разведка установила, что противник ведет огонь из района Дидерсдорфа. Авиационный представитель при корпусе немедленно вызвал штурмовиков 198-й авиадивизии. Первой подоспела на помощь войскам девятка «Ил-2» под командованием капитана Сорокина. Она с ходу атаковала позиции немецких артиллеристов. Вскоре подошли другие группы штурмовиков. Они завершили разгром вражеской артиллерии, и пехота снова двинулась вперед{80}.

Но чем ближе советские войска подходили к Зееловским высотам, тем сильнее становилось сопротивление фашистов. Высоты эти господствуют над всей окружающей местностью. Гитлеровцы сосредоточили здесь наибольшее количество войск и боевых средств. На этом рубеже противник рассчитывал остановить ударную группировку фронта, что ему и удалось во второй половине дня. Прикрываясь высотами, немцы стали подтягивать в район боев резервы и укреплять свою оборону.

В своих воспоминаниях Г. К. Жуков пишет, что после полудня ему стало ясно: в том боевом построении, в котором его войска начали атаку, им в первый день наступления оборону на Зееловских высотах не прорвать. При подготовке операции командование 1-го Белорусского фронта недооценило характер местности в полосе главного удара, очень открытой и простреливаемой насквозь, и недоучло, насколько глубоко противник зарылся в землю, особенно на западных скатах, скрытых от нашего наблюдения, что и позволило ему уберечь живую силу и технику от ударов нашей артиллерии и авиации. Артиллеристы часто вели огонь по площадям{81}. От себя добавлю, что и ночная бомбежка тяжелыми самолетами 18-й воздушной армии в основном тоже велась по площадям и районам целей и, естественно, не могла быть столь результативной, как нам хотелось.

Вот тогда-то, убедившись, что оборона на Зееловских высотах в основном уцелела, Жуков и решил для усиления удара общевойсковых армий ввести в сражение танковые. Сделал он это вопреки первоначальным указаниям Ставки, но с согласия Сталина. И в третьем часу дня двинулись в атаку подразделения первого эшелона 1-й гвардейской танковой армии. Несколько позже Жуков вновь разговаривал по телефону со Сталиным и доложил, что прорвет он главный рубеж вражеской обороны только к исходу завтрашнего дня. Однако этот срок оказался нереальным.

Не берусь категорически судить о правильности этого решения. Но, наверно, в ситуации, сложившейся тогда в полосе действий главной ударной группировки фронта, это был единственный выход. Иначе наше наступление просто захлебнулось бы. Правда, общевойсковые армии, поддержанные танками М. Е. Катукова и С. И. Богданова, овладели Зееловскими высотами лишь к утру 18 апреля, т. е. с опозданием почти на двое суток, но это уже деталь. В конечном счете удар танковых масс свою роль сыграл — наступление не захлебнулось, как могло бы случиться.

Беспокойство за результат действий в полосе главного удара к полудню передалось и нам, авиаторам. У нас было достаточно техники для мощных ударов по вражеской обороне, но неблагоприятные метеорологические условия не позволяли в первой половине дня массированно применять авиацию. Не соблюдался и график запланированных самолето-вылетов — с 9 часов утра они резко пошли на убыль. Интенсивность боевой работы авиации с 9 до 12 часов дня уменьшилась вдвое, т. е. в воздухе в течение каждого часа находилось все меньше боевых самолетов. Лишь после полудня, когда погода улучшилась, интенсивность действий фронтовой авиации стала возрастать. В 15 часов в воздухе находилось уже 647 штурмовиков, пикирующих бомбардировщиков и истребителей. В это время и вошли в сражение танковые армии. Они нуждались в сильной авиационной поддержке, и мы сделали все возможное, чтобы надежно прикрыть их с воздуха и ослабить огонь по ним вражеской артиллерии.

В этот же период очень активно стала действовать вражеская авиация. Группами по 20–40 машин она пыталась прорваться к боевым порядкам наших войск. Начались воздушные бои, которые не прекращались дотемна. Однако, хотя гитлеровские летчики доставили нам немало хлопот, существенно повлиять на ход основных событий они не смогли. Наши истребители действовали решительно но всему фронту, над полем боя и на подступах к нему. Причем сражения в небе в большинстве случаев проходили над территорией противника. Фашистская авиация редко прорывалась в районы боевых действий советских войск. Основную массу ее мы перехватывали на подступах к передовой. Этому во многом способствовала отличная работа радиолокационных станций, которые своевременно обнаруживали вражескую авиацию. А благодаря армейскому узлу, следившему за общефронтовой обстановкой в воздухе, мы поспевали гибко и своевременно маневрировать истребительной авиацией, быстро усиливать ее на наиболее угрожаемых участках.

Основные усилия авиации в этот, как и в последующие дни, согласно общему плану операции, были направлены на поддержку поиск непосредственно на поле боя, главным образом на подавление обороны на Зееловских высотах. Для уничтожения объектов и живой силы противника было совершено две трети всех самолето-вылетов фронтовой и ночной авиации. Всего в первый день наступления было произведено 6550 самолето-вылетов, причем 2700 из них — штурмовиками и пикирующими бомбардировщиками. Это было на полторы тысячи с лишним меньше, чем запланировано. И все же авиационная поддержка была достаточно сильной, хотя и не в такой мере, как требовалось для стремительного прорыва такой мощной обороны, которую создал противник на Зееловских высотах. Впрочем, как показали дальнейшие события, и при большей интенсивности боевых действий авиации мы не смогли бы в одни сутки разгромить гитлеровцев на их главном оборонительном рубеже.

На 1-м Украинском фронте наступление развивалось успешно. К исходу дня войска маршала И. С. Конева при мощной поддержке авиации довольно быстро прорвали первую полосу вражеской обороны и начали сражение за вторую. Не помогло немцам даже такое серьезное препятствие на пути наших войск, как река Нейсе. К 10 часам утра она была форсирована по всему фронту наступления. Этот явный успех давал основания предполагать, что на направлении главного удара противник не имеет сил для серьезного сопротивления.

Действия 2-й воздушной армии начались с небольшим опозданием, и первый из четырех массированных ударов был нанесен нами в самом начале восьмого часа. 418 бомбардировщиков и штурмовиков под прикрытием 250 истребителей более двух часов подряд громили основные опорные пункты и огневые точки на первой оборонительной полосе противника. Особенно эффективным был налет на Форст. Разрушения, причиненные этому сильнейшему опорному пункту, оказались настолько большими и многочисленными, а моральное состояние гитлеровских войск столь подавленным, что наша пехота почти без боя ворвалась на южную окраину Форста. О силе авиационного удара по Форсту свидетельствуют цифры — на южной его окраине было обнаружено свыше 400 воронок от бомб, находившихся друг от друга в 10–15 м.

Летчики генерала С. А. Красовского были достойны самой высокой похвалы. В первую очередь мне хочется отметить боевую работу частей и подразделений 1-го и 2-го гвардейских штурмовых авиакорпусов. Это они, когда фашисты прижали огнем артиллерии нашу пехоту к земле, своими мощными ударами заставили замолчать вражеские орудия в районах Форста, Гросс-Цшаксдорфа, Койне, Кебельна, Емлитца и Мускау. Советская пехота снова поднялась в атаку и быстро овладела этими сильными узлами обороны на первой полосе.

Великолепно работали в этот день и истребители. Перед форсированием Нейсе они полностью очистили небо от вражеской авиации, а потом решительно и быстро пресекали попытки гитлеровцев прорваться к нашим переправам с воздуха.

После полудня, когда я уже находился на КП 16-й воздушной армии в Людвигсру, из штаба Красовского передали, что штурмовые авиасоединения почти полностью прекратили боевую работу. Я встревожился, подумал даже, не результат ли это большой активности истребителей противника и не ошиблись ли мы в оценке сил вражеской авиагруппировки, противостоявшей нашей 2-й воздушной армии. Но причина прекращения полетов «Ил-2» оказалась весьма обыденной. От артиллерийских обстрелов и непрерывных бомбежек в полосе наступления ударной группировки фронта все было в дыму и пожарах. Задымленность была такой, что даже с бреющего полета цели атак почти не просматривались, а так как штурмовики часто действовали очень близко от линии наступающих войск, то велика была возможность поражения и своих.

Я сказал, что в таком случае надо перенести удары в глубину вражеской обороны. Мне ответили, что командование воздушной армии так и поступает: «Пе-2» громят войска и резервы гитлеровцев на третьей полосе, и уже заканчиваются приготовления для нанесения третьего массированного удара по основным опорным узлам в районах Котбуса и Шпремберга, где воздушная разведка обнаружила сосредоточение крупных сил фашистов.

Дела у маршала Конева шли хорошо. 2-я воздушная армия, умело использовавшая солидный резерв самолето-вылетов, последовательно решала одну задачу за другой, удары ее не ослабевали, и я занялся делами 16-й. Пора было подумать о плане ее боевых действий на следующий день.

Ныне применение авиагруппировки 1-го Белорусского фронта может показаться далеко не безупречным. В самом деле, боевой план 16-й воздушной армии, являвшейся костяком авиагруппировки (вместе с ВВС Войска Польского она имела 3384 боевых самолета из 4184), был составлен только на первый день наступления и существенно в своей сути отличался от планов остальных воздушных армий; более 90 процентов ее сил выделялось для прямой поддержки войск непосредственно на поле боя. Именно для прямой поддержки и именно на поле боя, а не вообще на направлениях главных ударов, что давно стало для нас аксиомой. Для решения других задач, как, например, борьба с оперативными резервами противника, удары по его коммуникациям, 16-я воздушная армия в первый день операции не привлекалась, да и в последующие двое суток расходовала на это не очень много средств, а ее командование не имело даже резерва. Все шло в бой на линии фронта.

Казалось бы — ошибка. В случае неосуществления быстрого прорыва тактической обороны противника у Зееловских высот неизбежны были серьезные осложнения в действиях и на земле, и в воздухе. В дальнейшем и погода могла сильно мешать авиации, что и было; и противник, воспользовавшись предоставленной ему возможностью беспрепятственно перебрасывать на передовую резервы из окрестностей Берлина и с других участков фронта, мог быстро усилить свою оборону, что отчасти тоже было. И все же никакой ошибки, даже намека на нее не было. Исходя из общего замысла операции, мы преднамеренно ограничили действия фронтовой авиации зоной тактической обороны врага и почти все наши силы нацелили на оказание максимальной помощи войскам непосредственно на поле боя. Для Этой же цели привлекли даже значительную часть истребительной авиации, используя ее в роли штурмовой.

Как можно было быстрее всего вырваться к столице Германии? Только на прямой Кюстрин — Берлин. А здесь на нашем пути стеной стояла мощнейшая глубокоэшелонированная оборона, построенная к тому же на естественных очень выгодных рубежах. Пробить ее в стремительном темпе можно было только максимальным сосредоточением сил всех родов войск на Одерском рубеже, этом действительно стратегическом предполье Берлина, и в первую очередь против Зееловских высот — замка этого предполья. Трудно? Даже очень, и при более длительном сроке прорыва такой обороны, и с нашими, поистине огромными силами. Но в той обстановке это было единственно верное и радикальное решение. Здесь был гордиев узел всей оборонительной системы Берлина. А чтобы наш удар по нему оказался решающим и для врага смертельным, следовало вложить в него все, что мы имели, буквально задавить противника всей мощью войск и боевой техники непосредственно на передовой, ошеломить и прижать его к земле всеми средствами сухопутными и воздушными, прорваться за Зееловские высоты, а там уже действовать обычным порядком. Поэтому авиации и отвели роль никогда раньше не встречавшегося в полевых условиях своеобразного воздушного огневого пресса непосредственно на линии фронта. (Во время штурма Кенигсберга мы применили похожий метод, только в условиях города и когда исход сражения уже не вызывал сомнения.) К чести командования 16-й воздушной армии, оно схватило самую суть операции и сделало все, чтобы, несмотря на непогоду, подчас очень затруднявшую массирование авиации, действовать с наземными войсками в одном ключе, на одном локте.

Началась операция удачно. Но к полудню возникли осложнения, уже известные читателю. Короче, намечавшийся прорыв тактической обороны в первые сутки наступления не состоялся. Все это в последние годы дало основание критиковать, подчас весьма безапелляционно, решения и действия командования 1-го Белорусского фронта.

Критика, конечно, — то горючее, без которого немыслимы поиски истины и лучших решений. Но применительно к данному случаю такая критика несостоятельна, ибо в основе своей неисторична, т, е. пренебрегает тем, что и как было в действительности. Большинство критикующих сознательно или нет, но абстрагируется от конкретной действительности, осмысливает минувшее как бы вне времени и пространства, без учета множества обстоятельств и веяний того периода. Это и есть осмысление прошлого с позиций некой критической стерильности, вариации по принципу: если бы да кабы.

Конечно, замысел операции 1-го Белорусского фронта не безупречен. Можно было подобрать и другие ключи к Зееловским высотам, о чем, кстати, написал в своих воспоминаниях Г. К. Жуков. Но на войне нет ничего безупречного в принципе, ибо безупречность в решениях и действиях одной стороны — это промахи в решениях и действиях другой. Безупречность может быть лишь в частностях, да и то относительная. И вообще применительно к войне так ставить и решать вопросы нельзя.

В апреле 1945 г. обстановка сложилась так, что для нас главным и определяющим было не то, как именно брать Берлин, а то, что брать его следовало не мешкая, как можно быстрее. Тому были весомые причины не только чисто военного, но и внешнеполитического порядка, ныне известные всем. Давление этих последних обстоятельств я испытал на себе и когда улетал на фронт в феврале 1945 г. для координации работы авиации в Восточно-Прусской операции, и накануне штурма Кенигсберга. Когда я улетал на фронт, И. В. Сталин велел передать маршалу А. М. Василевскому, чтобы мы быстрее кончали с противником в Восточной Пруссии. О том же напомнил он Александру Михайловичу и в известном уже читателю разговоре по телефону 3 апреля, требуя быстрейшего овладения Кенигсбергом — последним мощным оплотом гитлеровцев в Восточной Пруссии, который приковывал к себе очень значительные сухопутные и авиационные силы, необходимые нам на берлинском направлении.

В той обстановке мощный кинжальный удар через Зееловские высоты, несмотря на все трудности его выполнения, был наиболее разящим, а следовательно, и быстрее достигающим цели. Ведь все происходит не только в пространстве, но и во времени. А время не резина — его не растянешь, оно конкретно и диктует свое. Вот почему я как командующий ВВС со спокойной совестью без единой поправки принял план боевой работы авиагруппировки фронта, хотя, разумеется, предвидел те осложнения, которые могли возникнуть в случае заминки с прорывом тактической обороны противника под Зееловом. Но в реальность общего плана фронтовой операции я верил непоколебимо, и потому заминки и осложнения меня не пугали. У нас было достаточно сил, чтобы справиться с заминками и одолеть осложнения, а искусство наших штабов и начальников всех родов войск и боевое мастерство советских воинов были на высочайшем уровне. И мы, авиаторы, как и общевойсковики, с некоторыми поправками все трое суток, пока не отбросили гитлеровцев к внешнему оборонительному обводу Берлина, последовательно и до конца проводили свой план — давили на противника всей своей авиационной мощью непосредственно на поле боя. И в конце концов задавили его намертво.

Конечно, ныне, оглядываясь через четверть века на минувшее, яснее видишь свои действия. И боевую работу авиации можно было построить лучше. Например, используя опыт по прорыву финской обороны на Карельском перешейке в июне 1944 г., можно было бы за сутки или двое до начала операции несколькими массированно-сосредоточенными ударами дневных и тяжелых ночных бомбардировщиков основательно обработать Зееловские высоты и тем самым значительно подорвать обороноспособность противника на этом рубеже. Возможно, тогда мы прорвали бы его в намеченный срок и без ввода в сражение раньше времени танковых армий, и потерь лишних избежали бы. Но все это просто, когда все позади, все ясно и тебя не одолевает масса больших и малых забот и сомнений. Лучшее всегда есть, Но лучшее, говорят, и неспроста, враг хорошего. Хорошее потому и хорошее, что оно ко времени, к сроку, к обстановке и к месту. А на лучшее надо время, которого на войне как раз чаще всего и не хватает.

Наконец, когда слышишь подобные разговоры, то невольно вспоминаешь Клаузевица с его теорией ведения войны в некоем идеализированном пространстве. Нет такой войны, не было и не будет. Война всегда конкретна, привязана к определенному месту, времени, обстановке, подвержена влиянию тысяч конкретных обстоятельств, а следовательно, подвержены влиянию этих обстоятельств и участники ее. И потому отшумевшая в апреле 1945 г. битва у Зееловских высот в целом — великолепнейший пример решения сложных стратегических задач применительно ко времени и обстановке.

Вечером поступило сообщение от воздушной разведки: летчики обнаружили переброску вражеских войск и артиллерии из-под Берлина к линии фронта. Маршруты колонн проходили через Буков, Хайнерсдорф, Мюнхеберг и Фюрстенвальде. У меня мелькнула мысль: хорошо бы ударить по противнику пикирующими бомбардировщиками. План — планом, а война — войной. События настойчиво требовали хоть с опозданием, но начать борьбу с оперативными резервами противника. Однако, глянув в окно, я отказался от такой соблазнительной мысли. На землю ужо плотно легли сумерки. Для ударов по вражеским резервам можно было использовать только тяжелые ночные бомбардировщики. Однако расчеты на них, как показывал опыт, не всегда оправдывались. Одно дело — бомбить ночью крупные объекты, совсем иное — подвижные цели{82}.

Но ничего иного не оставалось, как поднимать в воздух тяжелые машины 18-й армии. Я позвонил Г. К, Жукову, доложил о данных воздушной разведки и попросил использовать для ударов по резервам врага армию А. Е. Голованова.

— А кто будет бомбить Зееловские высоты? — спросил командующий. — И так немцев не выбьешь оттуда.

Я ответил, что резервы как раз движутся к Зееловским высотам и что без ударов с воздуха по резервам врага еще труднее будет прорывать оборону противника на главной полосе; возможно, для этой цели придется привлечь часть сил и фронтовой авиации.

— У нас мощная группа пикирующих бомбардировщиков — два корпуса и четыре отдельные дивизии, и надо ее использовать интенсивнее, хотя бы в периоды плохой погоды. В глубине «пешкам» больше простора и действовать легче.

— Посмотрим, — ответил Жуков, — а ночников пускайте, только не всех. Все равно ведь будут бить по площадям. Остальных на цельте на высоты.

Как только совсем стемнело, «Ил-4» поднялись в воздух. Своими ударами по узлам дорог и опорным пунктам, через которые шли вражеские войска, они в какой-то мере дезорганизовали их движение и помешали быстрому сосредоточению в районах боевых действий. Часть сил 18-й воздушной армии бомбила опорные узлы на главной оборонительной полосе.

Всего в ночь на 17 апреля соединения наших тяжелых ночных бомбардировщиков совершили 759 самолето-вылетов и сбросили 931 тонну бомб.

Уже совсем ночью поступили сведения об итогах воздушных схваток. За день летчики 16-й воздушной армии провели 151 воздушный бой и сбили 131 вражеский самолёт. Мы потеряли 87 самолетов, в основном от огня зенитной артиллерии.

На 1-м Украинском фронте фашистская авиация проявляла меньшую активность. Там нам противостояла более слабая авиагруппировка. И все же в небе в полосе главного удара войск маршала И. С. Конева часто бывало весьма жарко. Здесь в 33 воздушных боях наши летчики уничтожили 40 фашистских самолетов.

Такое число воздушных схваток даже в масштабах Берлинской операции никак не сочтешь малым. И в последующие несколько дней активность гитлеровцев в воздухе была довольно высокой. Правда, это противнику дорого стоило. Но и мы несли потери, и в первую неделю нашим истребителям приходилось работать весьма напряженно, особенно на 1-м Белорусском фронте. Все это впоследствии дало основание утверждать, что сравнительно высокая сопротивляемость гитлеровцев в воздухе в первые дни операции была в определенной мере следствием отказа от активной систематической борьбы с вражеской авиацией на земле и что, отказавшись от нее, мы совершили серьезную ошибку. Действительно, удары по вражеским аэродромам применялись редко и, по существу, как самостоятельный вид боевых действий, если не считать намечавшегося нанесения ударов небольшими силами 2-й воздушной армии по ограниченному числу объектов, в планах воздушных армий отсутствовали. Наносились они в ходе операции и в зависимости от обстановки. Всего за операцию по аэродромам противника было совершено около 400 самолето-вылетов и уничтожено на земле 100 неприятельских машин{83}.

Отсутствие систематической жесткой борьбы с немецкой авиацией на земле, конечно, сказалось на ситуации в воздухе и в определенной мере было на руку врагу. Но ошибки нашей в том не было. Мы сознательно пошли на это. Я уже писал, что основной задачей наших ВВС в Берлинской операции была максимальная поддержка поиск непосредственно на поле боя. Удары же по аэродромам отнимают много сил и средств. К тому же под Берлином немцы имели сильную ПВО и густую сеть радиолокационных станций, и поэтому рассчитывать на внезапность налетов, как это было, например, в воздушных операциях в 1943 г. на Курской дуге, да и то лишь в майских, не приходилось. А когда нет внезапности, то нет и должной результативности — противник успевает вовремя поднять в воздух истребителей и привести в полную боеготовность ПВО аэродромов. В этом случае атакующая сторона не гарантирована от больших потерь. Наконец, многие бомбардировочные авиасоединения не были еще готовы для боевых действий под Берлином.

Нам, имевшим на берлинском направлении очень мощную истребительную авиагруппировку, легче было громить вражескую авиацию в воздухе, в районах боев. Здесь мы были полными хозяевами положения. Здесь мы и решили перемалывать боевую авиатехнику гитлеровцев, и расчеты наши оправдались. Именно в сражениях над линией фронта наши летчики, образно говоря, нокаутировали воздушного противника — уничтожили более половины боевых самолетов, прикрывавших Берлин.

Мне могут возразить, что мы могли организовать серию ударов но вражеским аэродромам до начала операции. Да, могли, но не при тех сжатых сроках, которые были отпущены нам на подготовку к решающему сражению Великой Отечественной войны. Такого рода воздушные операции проводятся не вдруг, к ним надо тщательно готовиться. А времени на это у нас не было. Да и в общем-то это и не вызывалось обстановкой. Раньше мы таким образом вели борьбу за господство в воздухе. Начиная же с Белорусской операции проблема эта, сохраняясь в принципе, практически не являлась по трудности своего решения основной. Мощность наших авиагруппировок позволяла нам добиваться подавляющего превосходства в небе уже в ходе самих операций, причем быстро и сравнительно легко. Так было и под Берлином. Сил и упорства фашистам хватило только на первую неделю боев.

В последующие дни гитлеровская авиация, по сути дела, как реальная сила вообще была сброшена с весов сражения за Берлин. Если мне не изменяет память, после битвы на Курской дуге мы силами фронтовой авиации воздушных операций по вражеским аэродромам не проводили, осуществляла их только Авиация Дальнего Действия{с конца 1944 г. — 18-я воздушная армия), но, откровенно говоря, не очень удачно. Имевшаяся тогда техника самолетовождения и бомбометания в ночных условиях не позволяла наносить прицельных точных ударов по объектам.

С утра 17 апреля на кюстринском плацдарме вновь загромыхали пушки. Для летчиков генерала Руденко этот день был неудачным. Из-за сильной облачности и туманов, ограничивавших местами видимость до 500 м, авиация действовала в основном мелкими группами и за сутки совершила только 1658 самолето-вылетов. А войска в этот день очень нуждались в сильной поддержке с воздуха, особенно 8-я гвардейская армия, пробивавшаяся вместе с двумя танковыми и одним механизированным корпусом к Зеелову — центру вражеской обороны. С падением Зеелова, как с выемкой «замка» из каменного свода, рухнула бы и вся оборона на высотах. И гитлеровцы, несмотря на все нараставший напор наших войск и мощнейший артиллерийский огонь, сопротивлялись зло и яростно. Но сила переломила силу, и к вечеру Зеелов стал нашим. Угроза развития наступления на Берлин ставила в тяжелое положение немецкие войска, оборонявшиеся севернее Зеелова. Но гитлеровцам, как говорится, терять уже было нечего, и они держались за свои позиции до последней возможности, и правофланговые армии прорвали вторую полосу лишь утром 18 апреля. Враг был сброшен с Зееловских высот, и наши танковые армии наконец-то смогли развернуться по всему фронту. Сила их ударов сразу возросла. Однако враг еще не был сломлен, он часто и сильно контратаковал, бросая в бой все наличные резервы.

Весь день 18 апреля к западу от высот кипело ожесточеннейшее сражение. Очень напряженная обстановка сложилась у Дидерсдорфа и Марксдорфа, где наступали части 8-й гвардейской и 1-й гвардейской танковой армий. Здесь противник 14 раз переходил в контратаку. С помощью летчиков советские воины не только удержали свои позиции, по и продвинулись несколько вперед. Упорные бои шли и в полосе действий 5-й ударной и 2-й гвардейской танковой армий. Встречными ударами фашисты остановили их на рубеже Альт-Фридлянд — Мюнхехофе. Наносившие вспомогательные удары на флангах фронта 61-я и 69-я армии продвинулись тоже незначительно. Да и поддерживали мы их с воздуха слабо — ту и другую сопровождало по одной авиадивизии.

До полудня авиация вообще была сильно ограничена в действиях. Дым, поднятый сражением, и туманы очень затрудняли наблюдение за полем боя, а низкая, в пределах 300–600 м, облачность приковала к земле бомбардировщики «Пе-2», часть аэродромов которых была вообще закрыта туманом. Местами шли дожди. Но во второй половине дня погода разгулялась, и авиация сразу активизировала свою боевую работу. Главные усилия ее были направлены на поддержку 3-й и 5-й ударных армий. Воздушная разведка вновь сообщала о выдвижении резервов из окрестностей Берлина. Поскольку фронтовая бомбардировочная авиация действовала только по указаниям командования фронта, пришлось звонить Г. К. Жукову и согласовывать с ним вопрос об ударе с воздуха по вражеским резервам. Захват Зееловских высот заметно поднял у всех настроение, и маршал совсем другим, чем прежде, голосом бодро ответил: — Ну, ударьте. Где гуще всего колонны? — В районах Бидсдорфа и Мюнхеберга.

Мы подняли в воздух «Пе-2», и вскоре на подходах к Бидсдорфу и Мюнхебергу загромыхали бомбовые разрывы. Прицельные удары — это ПК бомбометание по площади. Вражеские колонны были рассеяны и укрылись в лесах.

Улучшением погоды воспользовались и гитлеровцы. Немецко-фашистское командование, окончательно убедившись, что сражение за воздух проиграно, перестало, по существу, прикрывать свои войска авиацией и почти все силы ее бросило на борьбу с наступавшими советскими армиями. Этот прием стал у противника уже стандартным и был нам давно знаком{84}.

Все, что только можно было, противник бросил против наших группировок, выходивших к третьей оборонительной полосе. Большие группы «Ю-88» и «Ю-87» (кстати, пикирующие бомбардировщики немцев появились над линией фронта только в этот день) под довольно сильными истребительными эскортами настойчиво пытались прорваться к боевым порядкам наших войск. Особенно ожесточенные воздушные бои проходили в районах Врицена, Альт-Фрид-лянда и Мюнхеберга. В этот день было зафиксировано около 100 вражеских авиагрупп с общей численностью до 700 боевых самолетов. Всем четырем истребительным авиакорпусам 16-й воздушной армии хватало работы в небе. Советские летчики провели 162 воздушных боя и уничтожили 151 вражеский самолет. Мы потеряли 64 самолета.

На 1-м Украинском фронте события в эти двое суток проходили так. Утром 17 апреля маршал И. С. Конев ввел в сражение свои танковые армии — 3-ю и. 4-ю гвардейские. Красовский, согласно плану, основные силы 2-й воздушной армии (шесть из восьми авиакорпусов; два бомбардировочных, два штурмовых и два истребительных) направил на поддержку и сопровождение танковых соединений. Чтобы остановить наши стальные лавины, гитлеровское командование спешно ввело в бой свои резервы — три танковые и одну моторизованную дивизии.

Сосредоточение крупных танковых сил в районах Котбуса, Ней-хаузена, Гросс-Оснига и Шпремберга наша воздушная разведка обнаружила еще под вечер 16 апреля. Как только стемнело, легкие ночные бомбардировщики «По-2» начали бомбить скопления вражеских танков.

Утром 17 апреля для ударов по врагу изготовились подразделения и части 6-го гвардейского и 4-го бомбардировочных авиакорпусов. Однако погода помешала массированному использованию пикирующих бомбардировщиков в первой половине дня. Удар состоялся только во втором часу дня. В нем участовало 150 «Пе-2»{85}. Одновременно небольшие группы «петляковых» бомбили узлы дорог, через которые подтягивались в районы сосредоточения отставшие танковые подразделения противника. В это же время штурмовики прокладывали путь гвардейцам генералов П. С. Рыбалко и Д, Д. Лелюшенко. «Илы» громили огневые средства, живую силу и контратакующие вражеские танки на поле боя.

На борьбу с советскими танками противник бросил «ФВ-190». Группами в 20–25 самолетов «фоккеры» пытались пробиться к нашим танкам, но каждый раз получали отпор от летчиков-истребителей 2-й воздушной армии. Так как немецкая авиация действовала концентрированно, в основном на наиболее опасных участках, то противнику иногда, правда, ненадолго, удавалось создавать в воздухе численное превосходство. Но советские летчики и в меньшинстве срывали вражеские замыслы. Так было, когда четверка истребителей из 106-го гвардейского авиаполка, ведомая лейтенантом Забыриным, встретила 40 «ФВ-190», дала бой и сбила четыре самолета.

Вот другой пример самоотверженности советских летчиков. В пятом часу вечера шестерка истребителей, возглавляемая капитаном Путько, сопровождала на штурмовку «илов». На подходе к Мюнхаузену «илов» неожиданно атаковали четыре «ФВ-190». Путько по радио приказал лейтенанту Гузу в паре с младшим лейтенантом Ларичевым связать «фоккеров» боем, а сам с оставшимися истребителями проследовал за штурмовиками. Едва Гуз и Ларичев вступили в бой с четверкой «фоккеров», как в воздухе появились еще два «ФВ-190». Гитлеровцы попытались зажать советских летчиков, но Гуз и Ларичев смелым маневром ушли из-под атаки. Когда «фоккеры» проскочили мимо, Ларичев в полуперевороте успел пристроиться в хвост одному из вражеских истребителей и дать по нему очередь. «Фоккер» задымил и резко пошел к земле. Группе Путько тоже пришлось выдержать бой с численно превосходившим противником. Над целью «илов» сверху и снизу атаковали восемь «Ме-109». В короткой схватке советские летчики отбили атаку и уничтожили одного «мессера».

17 апреля летчики 2-й воздушной армии сбили 48 вражеских самолетов. Наши потери составили 16 машин. Великолепно сражались все истребительные соединения. Но особенно мне хочется отметить 6-й гвардейский истребительный авиакорпус, который прикрывал танкистов генерала Д. Д. Лелюшенко. Только 17 и 18 апреля летчики этого корпуса провели 50 воздушных боев и уничтожили 56 самолетов противника.

К исходу дня войска маршала И. С. Конева прорвали вторую оборонительную полосу врага и вышли к третьей. В ночь на 18 апреля Ставка, учтя явно определившийся успех в полосе главного удара фронта, изменила боевую задачу танковым армиям, Им было приказано завершить прорыв тактической обороны противника и двигаться на Берлин. К концу дня танковые армии закончили сосредоточение на западном берегу Шпрее.

Форсирование Шпрее проходило успешно. Мощный авиационный щит над войсками исключал какие-либо неожиданности в действиях противника как с земли, так и с воздуха. Но иногда на отдельных участках возникали трудности. Правда, их тут же с помощью летчиков быстро преодолевали.

Во время переправы частей 3-й гвардейской танковой армии. у Гросс-Оснига немецкая артиллерия открыла сильный огонь, в атаку двинулись вражеские танки. Переправившиеся на западный берег наши подразделения не успели развернуться в боевые порядки, артиллерия отстала, и для наших танкистов сложилась весьма неблагоприятная обстановка — противник мог сбросить их в Шпрее.

Выручили танкистов летчики 95-го гвардейского штурмового авиаполка. Две его эскадрильи под командованием майоров Дегтяря и Кочмарева одновременно ударили по немецким батареям и танкам. Дружная мастерская работа штурмовиков так восхитила находившегося у переправы генерала П. С. Рыбалко, что он тут же послал в штаб 2-го гвардейского штурмового авиакорпуса телеграмму: «За отличные боевые действия, в результате которых было сожжено 8 танков противника в районе переправы Гросс-Осниг, летчикам 95-го шап объявляю благодарность».

Напряженная ситуация сложилась и у переправы возле Нейхаузена. Гитлеровцы упорно пытались отбросить наших танкистов за Шпрее. В одну из вражеских атак в воздухе появилось 20 «ФВ-190». Одновременно над полем боя оказалась и шестерка «Ил-2», возглавляемая капитаном Потаповым. Сопровождавшие ее истребители несколько отстали. Но обстановка на земле требовала решительных действий, и Потапов повел своих парней на штурмовку. Он только передал по радио своим истребителям, чтобы они побыстрее прикрыли «илов», потом, чтобы было легче отбиваться от «фоккеров», построил свою группу в замкнутый круг и в этом боевом порядке повел атаку. С первого же захода советские летчики бомбами прижали немецкую пехоту к земле. «Фоккеры» ястребами набросились на «илов». Но в этот момент подоспели наши истребители. Они сковали гитлеровцев боем, а штурмовики снова ударили по наземному противнику. Пять раз «илы» ходили в атаку. Фашисты не выдержали их ударов и отошли.

К исходу 18 апреля на западном берегу Шпрее, между Котбусом и Шпрембергом, своими основными силами сосредоточилась и 13-я армия. И хотя эти главные на третьей полосе опорные пункты находились еще в руках врага, танковые армии 1-го Украинского фронта, выполняя указания Ставки, утром 19 апреля двинулись на Берлин. Соединения П. С. Рыбалко повернули на Цоссен, имея задачу прорваться к южной окраине Берлина. Танки Д. Д. Лелюшенко устремились на Луккенвальде, откуда должны были выйти в район севернее Потсдама и где-то там соединиться с войсками 1-го Белорусского фронта.

Стремительный бросок двух танковых армий на Берлин с юга сулил быстро изменить всю обстановку в районе немецкой столицы в нашу пользу. Но, узнав об этом смелом и блестящем маневре, я вместе с радостью ощутил и беспокойство. Основания для этого были весьма серьезные. Беспокоило не быстрое продвижение танков и даже не их большой отрыв от общевойсковых армий. Почти до самого внешнего оборонительного обвода Берлина на пути танкистов не было серьезных препятствий. К тому же их непрерывно сопровождали основные силы 2-й воздушной армии. При такой поддержке с воздуха пробивная способность танковых армий была очень высокой, что и подтвердили события. Опасность для них таилась совсем на другом направлении. Чтобы помешать нашим танковым армиям развить успех, достигнутый с выходом их на западный берег Шпрее, гитлеровцы активизировали свои действия под Шпрембергом и против левофланговой группировки 1-го Украинского фронта. Сюда спешно направлялись резервы из-под Дрездена. Воздушная разведка обнаружила переброску под Шпремберг 10-й танковой дивизии СС, стоявшей в районе Гёрлица. Вражеский нажим в районе Шпремберга и по 52-й армии мы почувствовали уже 18 апреля.

Потом поступили сведения, что гитлеровцы сосредоточивают войска в районах Бауцена и Вайсенберга. Разведка обнаружила скопления танков и штурмовых орудий. Это свидетельствовало о том, что противник готовится к какому-то сильному контрудару с юга на север и по левофланговым армиям фронта. Логика событий подсказывала, что, вероятнее всего, удар этот будет наноситься вдоль Шпрее на Шпремберг и Котбус. И предположения наши подтвердились. Вскоре гёрлицская группировка противника перешла в наступление в общем направлении на север. Правым своим крылом она наносила удар по нашей 52-й армии и 2-й армии Войска Польского, а левым пробивалась по восточному берегу Шпрее, к Шпрембергу. Противник рассчитывал выйти в тыл нашим танковым армиям и отрезать их от основных сил фронта. Угроза была реальной, тем более, что Котбус и Шпремберг находились в руках гитлеровцев, а Рыбалко и Лелюшенко к исходу 19 апреля оторвались от общевойсковых армий более чем на 60 км.

Линия фронта принимала невыгодные для нас очертания. Для отражения вражеских ударов приходилось распылять силы, в частности авиационные. Красовский был вынужден для действий против гёрлицской группировки выделить два авиакорпуса — штурмовой и истребительный. Но их оказалось недостаточно, и уже с 22 апреля на это направление была перенацелена часть сил двух бомбардировочных авиакорпусов — 4-го и 6-го гвардейского.

Бои с гёрлицской группировкой продолжались до 30 апреля. О напряженности их можно судить по такому факту. Для борьбы с ней авиация произвела около 4500 самолето-вылетов, или пятую часть всех боевых вылетов соединений 2-й воздушной армии, совершенных за десять дней. По неполным данным, советские летчики уничтожили 50 танков и десять артиллерийских батарей противника{86}.

Эти три группировки очень осложняли действия 1-го Украинского фронта. Как гири на ногах, висели они в тылу Рыбалко и Лелюшенко и не давали возможности общевойсковым армиям в быстром темпе развивать наступление к Эльбе и на Дрезден, Обстановка., требовала их быстрейшего разгрома, в первую очередь котбусской и шпрембергской группировок.

Особенно мешали нам гитлеровцы в Котбусе. По плану Конев уже 18 апреля должен был начать маневр на окружение 9-й и 4-й танковой армий противника. С этой целью намечался удар правым крылом ударной группировки фронта на Вендиш-Бухгольц. Но наличие в Котбусе значительных вражеских сил осложняло проведение этого удара. Оставлять их в тылу войск, наступавших на Вендиш-Бухгольц, было нельзя. Время же поджимало. К тому же с отрывом 3-й гвардейской танковой армии от основных сил фронта между нею и правым крылом ударной группировки образовался большой разрыв, противник мог воспользоваться им и заблаговременно отвести франкфуртско-губенскую группировку (так вскоре назвали окруженные юго-восточнее Берлина основные силы 9-й и 4-й танковой немецких армий) на запад или в окрестности Берлина. При отходе гитлеровцы могли ударить во фланг и тыл танкистам Рыбалко.

Эти соображения вызывали беспокойство не только у Конева, но и у нас, командования ВВС. И уже 19 апреля я стал подумывать о том, чтобы для ускорения разгрома котбусской и шпрембергской группировок помочь 1-му Украинскому фронту частью сил 16-й воздушной армии.

У генерала Руденко имелись «Ту-2» и «бостоны», дальность полета которых позволяла использовать их для действий в районах Котбуса и Шпремберга. Однако из-за напряженного положения на 1-м Белорусском фронте (8-я гвардейская и 1-я гвардейская танковая армии еще не одолели вражескую оборону на третьей полосе) с этим планом приходилось повременить. Я решил подождать сутки или двое и, уж если к этому времени И. С. Конев не разделается с гитлеровцами, добиться у Г. К. Жукова разрешения перенацелить несколько бомбардировочных соединений для ударов по противнику в районах Котбуса и Шпремберга. Но все обошлось как нельзя лучше. Сперва Конев овладел Шпрембергом. В ночь на 20 апреля 208-я ночная бомбардировочная авиадивизия начала наносить удары по фашистским войскам. До рассвета «По-2» не давали противнику покоя. В 11 часов утра 21 апреля поднялась в атаку пехота. После недолгого, но ожесточенного боя Шпремберг пал. Настал черед Котбуса. В тот же день вечером введенная из второго эшелона 28-я армия ворвалась на восточную окраину этого сильного опорного пункта и 22 апреля полностью очистила его от врага. Теперь можно было приступать к операции по окружению франкфуртско-губенской группировки.

А тем временем танковые армии, громя при непрерывной поддержке авиации попадавшиеся на пути гитлеровские войска, стремительно двигались на Берлин. В полдень 20 апреля соединения Рыбалко подошли к границе Цоссенского оборонительного района, прикрывавшего Берлин с юга. Мы не знали, что для обороны этого рубежа у противника мало сил, и ожидали сильного сопротивления, Я позвонил в штаб Красовского и осведомился, как командование 2-й воздушной армии намеревается поддержать танкистов и не следует ли усилить авиацию, взаимодействующую с Рыбалко? Мне ответили, что Рыбалко усиления поддержки с воздуха не просит, воздушная разведка не обнаружила подтягивания в район Цоссена сколько-нибудь значительных резервов неприятеля, а танки надежно прикрыты истребителями. «В случае осложнений, товарищ Главный маршал, — заверили меня, — мы примем необходимые меры». К вечеру поступило сообщение, что 6-й танковый корпус почти с ходу прорвался через Барут и устремился дальше на север. Без особых осложнений совершали свой победный марш и остальные массы 4-й гвардейской танковой армии.

На четвертый день сражения наметился перелом также на 1-м Белорусском фронте. Наибольшего успеха добились правофланговые армии ударной группировки. Здесь противник сопротивлялся слабее, чем в полосе наступления 8-й гвардейской и 1-й гвардейской танковой армий. Жуков решил развить успех на правом фланге и приказал нацелить сюда основные силы авиации. Но активно воздействовать на противника летчики смогли только после полудня, когда улучшилась погода. До наступления сумерек соединения 16-й воздушной армии работали в довольно высокой нагрузкой и совершили около 4400 самолето-вылетов, 1958 из которых пали на долю штурмовиков и бомбардировщиков. В это время мы нанесли несколько сильных ударов по скоплениям вражеских танков в районах Врицена, Претцеля, Букова и Мюнхеберга. В основном действовали «Ил-2». Штурмовики буквально по пятам преследовали фашистские танки, загоняя их в леса и укрытия, и вывели из строя около 50 машин.

В этот день вражеская авиация вела себя довольно активно, но сил ее в воздухе заметно поубавилось. Наши посты зарегистрировали всего 50 групп с общим числом в 570 самолетов. Как и вчера, гитлеровцы в основном действовали на наиболее угрожаемых направлениях, что и позволило им сохранять относительно высокую интенсивность боевой работы авиации. Мы приняли ответные меры. Дополнительно для непосредственной борьбы с фашистской авиацией в районах ее наибольшей активности генерал Руденко выделил полную истребительную авиадивизию. Бои в воздухе не прекращались дотемна. Наши летчики провели 150 схваток и сбили 112 немецких самолетов. Мы потеряли 44 самолета.

К исходу четвертых суток сражения число уничтоженных вражеских самолетов в воздушных боях только на 1-м Белорусском Фронте перевалило на пятую сотню. Это были внушительные потери, и они давали основания предполагать, что еще три-четыре дня, и немецкая авиация не выдержит такой ожесточенной борьбы в небе и как реальная сила будет сброшена с весов берлинской битвы. Столь высокая активность вражеской авиации в полосе действий 1-го Белорусского фронта объяснялась еще и тем, что противник использовал здесь авиасоединения, предназначенные для борьбы на 2-м Белорусском фронте. В определенной мере это было нам на руку. В сражениях непосредственно под Берлином мы перемалывали немецкую авиацию, как в мясорубке, уничтожая здесь ее основные силы. Этим значительно облегчалось выполнение боевых задач 4-й воздушной армии, ждавшей своего часа. Противник, конечно, знал о готовящемся наступлении войск маршала К. К. Рокоссовского и хотел бы сберечь на высоком уровне боеспособность своей авиации, противостоявшей воздушной армии генерала К. А. Вершинина, но мы не дали ему такой возможности и вынудили на полную мощь использовать всю его авиагруппировку за четверо суток до перехода в наступление 2-го Белорусского фронта.

20 апреля, образно говоря, лед тронулся и по всему фронту войск маршала Жукова. Не выдержав все нараставших ударов, враг уже на исходе 19 апреля начал отходить на внешний оборонительный обвод своей столицы, 20 апреля соединения 47, 3 и 5-й общевойсковых и 2-й гвардейской танковой армий прорвали здесь фашистскую оборону и устремились к северо-восточной окраине Берлина. 61-я армия и 1-я армия Войска Польского быстро продвигались к Эльбе навстречу союзным войскам.

В этот день фронтовая авиация действовала уже на всю глубину оперативной зоны противника. Дальнобойная артиллерия дала первые залпы по Берлину. А в ночь на 21 апреля нанесли удары по столице и советские летчики. 713 самолетов 18-й и 16-й воздушных армий бомбили узлы обороны, войска и боевую технику гитлеровцев в районах восточной и северо-восточной окраин Берлина{87}.

В ночь на 20 апреля ударами бомбардировщиков'4-й воздушной армии началось наступление войск 2-го Белорусского фронта. «По-2», громя огневые средства, штабы и узлы связи противника, совершили свыше 1000 самолето-вылетов. Когда рассвело, в сражение вступили главные силы фронта. К 10 часам утра они форсировали Одер в нескольких местах и начали бои за плацдармы. Гитлеровцы часто контратаковали, пытаясь сбросить Наши войска в Одер. Советских пехотинцев активно поддерживали штурмовые авиасоединення. Погода не благоприятствовала полетам, и «илы» уходили на задания без истребительного сопровождения. В первую очередь штурмовики отыскивали и уничтожали артиллерию и танки. Этот и следующий день прошли в ожесточенной борьбе за плацдармы, захваченные частями 70-й и 49-й армий, наносившими главный удар.

Метеорологические условия и 21 апреля оставляли желать много лучшего. До 6 часов вечера по всему фронту стояла сплошная облачность, державшаяся на высоте 150–200 м, временами моросил мелкий дождь, и штурмовики действовали по второму и третьему вариантам — небольшими группами или парами. Но поддержка войск была непрерывной. Лишь к концу дня погода улучшилась и «илы» стали появляться над полем боя колоннами в составе 24 и более самолетов.

Отлично налаженная система управления авиацией по радио позволяла гибко маневрировать силами в воздухе и удовлетворять заявки общевойсковиков буквально через 5–10 минут. Своевременное перенацеливание штурмовых авиагрупп на наиболее угрожаемые участки позволило нам сорвать более 50 вражеских контратак.

Когда передовые подразделения 70-й армии расширяли плацдарм возле сильного опорного пункта Тантов, вражеская артиллерия плотным огнем прижала нашу пехоту к земле. Командир 260-й штурмовой авиадивизии приказал подавить немецкую артиллерию летчикам 839-го полка. На задание вылетело 22 самолета. Их вел старший лейтенант В. Камушкин. Штурмовики вышли на цель с тыла. Первый удар они нанесли не перестраиваясь, с ходу, последующие четыре — перестроившись из колонны в круг. Получасовая штурмовка возымела свое действие. Группа Камушкииа подавила огонь нескольких батарей, уничтожила склад боеприпасов и загнала фашистскую пехоту в укрытия. Под прикрытием штурмовиков наши воины поднялись в атаку и после короткой схватки ворвались в Тантов.

В первые два дня наступления главные силы 4-й воздушной армии поддерживали войска 70-й и 49-й армий. Но к исходу 21 апреля выяснилось, что наибольших успехов добилась 65-я армия, наносившая вспомогательный удар. К. К. Рокоссовский, быстро оценив ситуацию, приказал основные усилия авиации перенести на правое крыло ударной группировки фронта. Генерал К. А. Вершинин, один из лучших командующих воздушными армиями, и в этот раз блестяще справился с трудной задачей — сложный маневр по фронту нескольких авиадивизий и авиакорпусов он осуществил в какие-нибудь 30 минут. Насколько этот маневр оказался своевременным, засвидетельствовал сам командующий 65-й армией генерал П. И. Батов. В своем донесении в штаб фронта он писал: «Если бы не действовали штурмовики по контратакующим танкам, самоходным орудиям и живой силе противника, то в сложившейся обстановке вряд ли удалось бы удержать занимаемый плацдарм»{88}.

При мощной поддержке авиации войска Батова не только удержали плацдарм, но расширили и углубили его.

А вот свидетельство участника этих событий, бывшего заместителя командира 279-го истребительного авиаполка по политической части майора А. М. Журавлева. В своем фронтовом дневнике он 21 апреля написал: «Противник предпринимает ожесточенные контратаки. 19 раз поднимались фашисты против наших смельчаков, фор-сировавших Одер, и каждый раз отбрасывались назад. Наша авиация штурмует укрепления врага в Штеттине. Я сегодня летал на прикрытие «илов». Город горит, дым уходит к морю... За два дня совершено 70 самолето-вылетов. Капитан Владимир Сазонов южнее Штеттина разгромил батарею зенитной артиллерии».

В эти дни летчики 4-й воздушной армии несколько раз встречали самолеты-снаряды, но сильная облачность мешала атакам наших истребителей. Я уже писал, что большой опасности это гибридное оружие не представляло, однако не мешало лишний раз удостовериться, что это та же конструкция, и я приказал сбить хоть один самолет-снаряд. Уничтожил его летчик 263-го истребительного авиаполка старший лейтенант В. Петкевич. Это произошло 24 апреля над переправой через Одер возле Тантова. Как мы и предполагали, самолетом-снарядом оказался все тот же бомбардировщик «хеншель», начиненный взрывчаткой.

Всесокрушающий вал советских армий неудержимо накатывался на Берлин со всех сторон. 21 апреля войска 1-го Белорусского фронта перерезали берлинскую окружную автостраду и завязали бои на северной и северо-восточной окраинах города. В ночь на 22 апреля с юга ворвались в столицу и передовые отряды танковой армии Рыбалко. Так началось сражение в самом Берлине.

Одновременно войска двух фронтов продолжали операцию на расчленение берлинской группировки. 24 апреля сомкнулось первое кольцо — войска Г. К. Жукова и И. С. Конева встретились у юго-восточной окраины Берлина и окружили основные силы 9-й и 4-й танковой армий противника. А в полдень 25 апреля, когда возле Кетцина, западнее Берлина, соединились головные подразделения 2-Й и 4-й гвардейских танковых армий, очутилась в кольце собственно берлинская группировка фашистских войск. В тот же день соединения 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта у Торгау на Эльбе сомкнули фронт с 1-й американской армией. Так немецко-фашистские войска, находившиеся в Северной Германии, были отрезаны от войск, действовавших южней и в Чехословакии.

Затем начались бои по окончательному разгрому противника в самом Берлине и юго-восточнее столицы. Они длились до 2 мая и тоже были весьма ожесточенными. Близость расплаты придавала гитлеровцам силы, и они отчаянно сопротивлялись.

В эти дни, учтя сложность ведения боевых действий в условиях огромного, отлично приспособленного к обороне города, мы решили максимально облегчить задачу наземных войск. С этой целью штаб 10-й воздушной армии разработал план воздушной операции «Салют». Название это выбрали не случайно. Падение Берлина было вопросом считанных дней, и все сошлись на том, что неплохо было бы назвать заключительную операцию советских ВВС как-нибудь символически. Предвосхищая события, мы и назвали ее «Салют». И она действительно стала своего рода авиационным салютом в честь скорой Победы.

Несколькими мощными ударами с воздуха мы намеревались нарушить связь, разрушить основные оборонительные сооружения в городе и парализовать управление фашистскими войсками. 23 апреля генерал С. И. Руденко представил мне план операции «Салют», и я утвердил его. Командование 1-го Белорусского фронта полностью одобрило наш замысел. Операция была рассчитана на двое суток. Первый удар мы нанесли в ночь на 25 апреля. Свыше 100 тяжелых бомбардировщиков 18-й воздушной армии сбросили на центр Берлина 90 тонн крупнокалиберных бомб. Днем столицу дважды бомбили летчики 16-й воздушной армии. В налетах участвовало 1368 самолетов, в том числе 560 пикирующих бомбардировщиков, экипажи которых поражали точечные цели. В ночь на 26 апреля вновь действовали тяжелые бомбардировщики. 563 самолета сбросили 569 тонн бомб. Всего за двое суток перед началом боев за центральные кварталы Берлина было сброшено 1222 тонны бомб — в среднем по 70 тонн на 1 кв. км площади поражаемых объектов{89}.

Боеспособность вражеских войск была значительно подорвана. Затем начался общий штурм. В эти дни в основном действовали штурмовики — парами и небольшими группами. Дым, пожары и пыль туманом застилали город, и от летчиков, чтобы не угодить в своих, требовалась исключительная точность ударов. На задания посылались только опытнейшие из опытных, подлинные виртуозы штурмовых ударов.

Основные силы 2-й воздушной армии во взаимодействии с несколькими авиасоединениями 16-й воздушной армии в это время громили франкфуртско-губенскую группировку. Этот огромной взрывной силы «блуждающий котел» (200 тыс. солдат и офицеров, свыше 2 тыс. орудий и минометов и 300 танков и САУ) упорно пытался пробиться на запад и соединиться с 12-й немецкой армией, наносившей встречный удар со стороны Беелитца, и летчикам Кра-совского всю неделю пришлось поработать весьма напряженно. Но решительными действиями наземных войск и 1-го штурмового авиакорпуса армия генерала Венка была остановлена и затем отброшена к Эльбе. Франкфуртско-губенская группировка так и не дождалась обещанной помощи.

Противник, зажатый на земле и с воздуха, лихорадочно метался в лесах юго-восточнее Берлина. Но отчаяние прибавляло гитлеровцам сил, и они хотя и медленно, но все же продвигались на запад. А мы все наращивали и наращивали силу ударов с воздуха. «Илы» и «петляковы» буквально охотились за фашистами. Впоследствии взятый в плен командир одного из пехотных полков 35-й полицейской дивизии СС на допросе сказал: «Русская авиация не давала нам ни минуты передышки, нельзя было пошевелиться. Я с адъютантом не мог выйти из-под танка, под которым укрылся, МП был совершенно лишен возможности управлять боем».

Вскоре франкфуртско-губенская группировка была расчленена на части и к 1 мая ликвидирована. А утром в тот же день над рейхстагом затрепетало знамя Победы, водруженное там воинами 3-й ударной армии. В ночь на 2 мая остатки берлинского гарнизона начали сдаваться в плен. После полудня сражение в городе почти стихло, только с треском рушились в домах перекрытия, пылали здания, да кое-где раздавались автоматные очереди и взрывы гранат — то советские воины добивали остатки наиболее фанатичных гитлеровцев.

Так завершилась решающая битва второй мировой войны.

Но перед заключительным событием — сдачей в плен остатков берлинской группировки во главе с ее командующим генералом Вейдлингом — произошел еще один памятный мне эпизод.

30 апреля меня вызвал к телефону генерал Красовский. Степан Акимович доложил, что летчики Кузнецов и Трофимов только что сбили первый реактивный немецкий истребитель «Ме-262», который упал юго-восточнее Котбуса, и спросил, как поступить с ним. Получив указание, генерал от имени всех летчиков 2-й воздушной армии попросил разрешения сбросить на Берлин 1 мая красные знамена с надписями в честь нашей Победы и международного праздника солидарности всех трудящихся мира. Я согласился, по предупредил, чтобы мероприятие это провели, как говорится, без сучка и задоринки; хотя с авиацией противника покончено, но в последний момент всякое может случиться.

— Идея прекрасная, — сказал я, — но и выполнения она требует отличного.

— Прикрытие знаменам будет надежное, — заверил меня Красовский.

После полудня 1 мая над Берлином появились две группы самолетов. Вели их лучшие летчики 1-го и 115-го гвардейских истребительных полков. С флагманов над самым рейхстагом были сброшены два красных знамени. Они долго кружились в дымном воздухе, а навстречу им с земли неслось мощное «ура» и трещали автоматные салюты.

9 мая в предместье поверженного Берлина был подписан акт о безоговорочной капитуляции фашистской Германии, и долгожданное, выстраданное в тяжких муках, обошедшееся в миллионы человеческих жизней слово «мир» стало явью, и не только Европа, но и все другие континенты вздохнули полной грудью: с главной и самой страшной опасностью для всего человечества — фашизмом и гитлеризмом - было покопчено.

Все внесли в эту победу свой вклад, но больше всего сделали советские воины. Велика была доля и наших летчиков. Только за время Берлинской операции они уничтожили и вывели из строя 400 танков и САУ, 100 бронетранспортеров, 10 тыс. автомашин, 1750 полевых и зенитных орудий, взорвали 230 складов боеприпасов и разрушили 14 переправ противника. За это же время летчики трех воздушных армий провели 1317 воздушных боев и сбили в них 1172 вражеских самолета, 100 самолетов было уничтожено на аэродромах. Но хоть и велико было наше превосходство в воздухе, а сама битва сравнительно короткой, однако мы понесли немалые потери.

Но как бы то ни было, советские воздушные бойцы и в этот раз показали высокое боевое мастерство. О героизме же, верности воинскому долгу и воле к победе и говорить не приходится. С желанием в любых ситуациях насмерть бить ненавистного врага они начали войну, с таким же желанием, не обольщаясь многими, поистине блестящими победами в воздухе и не уповая на нашу авиационную мощь и превосходство своей боевой техники над фашистской, и закончили решающую битву.

Они достойны самого низкого земного поклона и веяной памяти сердца. Все: и те, кто живы, и те, кто пал на долгом и тяжком пути к завершающей битве. И павшие, и живые — все ковали Победу.