1-й Украинский фронт в Пражской операции

Родился 28 декабря 1897 г. в Кировской области. В Советской Армии с 1918 г., член КПСС с 1918 г. Окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе в 1934 г. Активный участник гражданской войны, после окончания которой командовал полком, дивизией, корпусом, войсками ряда армий и военных округов, а накануне Великой Отечественной войны был командующим войсками Северо-Кавказского военного округа.

Начав войну командующим 19-Й армией в боях 1941 г. под Смоленском, в последующем И. С. Конев — командующий войсками Западного, Калининского, Северо-Западного, Степного, 2-го и 1-го Украинских фронтов. Под его командованием советские войска нанесли крупные поражения немецким захватчикам в Московской битве под Калинином, в битве под Курском, на Украине, в Молдавии, в Польше, под Берлином и в Чехословакии. В послевоенные годы И. С. Конев занимал ряд высоких командных постов: командующего войсками Прикарпатского военного округа, с 1946 г. — главнокомандующего Сухопутными войсками, а с мая 1955 г. ЕГО I960 г. - первого заместителя министра обороны СССР, главнокомандующего Объединенными Вооруженными Силами стран Варшавского договора. В настоящее время — генеральный инспектор Министерства обороны СССР.

После разгрома берлинской стратегической группировки фашистское государство фактически рухнуло. Однако в своем политическом завещании Гитлер сделал попытку спасти фашистский режим, назначив новое правительство Германии во главе с гросс-адмиралом Деницем. Главнокомандующим сухопутными силами Германии выдвигался генерал-фельдмаршал Шернер, занимавший в это время пост командующего группой немецко-фашистских армий «Центр». Эти силы находились главным образом в Чехословакии. Такое назначение имело свои основания: Шернер в те дни оказался, пожалуй, наиболее реальной военной фигурой, имевшей власть, а главное, войска. И немало войск.

В распоряжении нового германского «правительства» для продолжения войны имелись еще весьма значительные по численности силы. Чтобы составить общую картину, стоит назвать их.

В Советской Прибалтике находилась группа армий «Курляндия». На побережье Балтийского моря еще продолжала сражаться группа войск «Восточная Пруссия». Западнее Берлина сопротивлялась, хотя и основательно потрепанная, 12-я гитлеровская армия. В Чехословакии была сосредоточена под командованием генерал фельдмаршала Шернера группа армий «Центр» (около 50 полнокровных дивизий и шесть боевых групп, сформированных из бывших дивизий). Эта внушительная группировка оказывала сопротивление войскам 1, 2 и 4-го Украинских фронтов. В Западной Чехословакии союзникам противостояла 7-я немецкая армия (пять дивизий), как раз в эти дни тоже переданная в подчинение Шернеру. Наконец, в Австрии и Югославии против войск 2-го и 3-го Украинских фронтов и Югославской народной армии дрались еще две группы немецко-фашистских армий - «Австрия» и «Юг», вместе насчитывавшие до 40 дивизий.

Таким образом, Пражская операция отнюдь не носила символического характера, как это иногда пытаются изобразить на Западе. Нам предстояла серьезная борьба с большой группировкой вооруженных сил Германии, на которую делало ставку «правительство» Деница, рассчитывая, что спасение этой группировки даст возможность хотя бы еще на какое-то время продлить существование третьего рейха.

Находясь уже на краю гибели, это «правительство» пыталось сделать все возможное, чтобы прекратить военные действия на Западе, но зато продолжить борьбу на Восточном фронте. Это был краеугольный камень политики, достаточно откровенно изложенной самим Деницем в его выступлении 1 мая по фленсбургскому радио:

«Фюрер назначил меня своим преемником. В тяжелый для судьбы Германии час, с сознанием лежащей на мне ответственности, я принимаю на себя обязанности главы правительства. Моей первейшей задачей является спасение немцев от уничтожения наступающими большевиками. Только во имя этой цели продолжаются военные действия. Пока при выполнении этой задачи встречаются препятствия со стороны англичан и американцев, мы вынуждены защищаться также от них...»

На специальном заседании «правительства» Деница записано как основное решение: «Необходимо всеми средствами продолжать борьбу на Восточном фронте».

Нет сомнения, что Дениц был фанатичным последователем Гитлера и, не считаясь с реальной обстановкой, продолжал его политику, угрожавшую самому существованию немецкого народа. Собственно говоря, именно это и привело его к власти.

Основной реальной силой, которая могла «всеми средствами продолжать борьбу на восточном фронте», была, конечно, немецко-фашистская группировка, действовавшая севернее Дуная, на территории Чехословакии и северных районов Австрии.

«Правительство» Деница надеялось на скорую капитуляцию перед нашими западными союзниками, чтобы обратить всю миллионную группировку войск против Красной Армии. Нам предстояло сорвать эти планы.

2 мая преемники Гитлера подсчитали, что группировка Шер-нера не меньше трех недель сможет удерживать за собой территорию Чехословакии. Но сам Дениц настаивал на том, чтобы Шернер начал немедленный отвод войск к юго-западу — там будет легче потом сдаваться в плен американцам.

Кейтель и Йодль возражали, считая, что, как только группа армий «Центр» начнет отходить, она будет смята и развалится под ударами советских войск.

Рассуждение, я бы сказал, не лишенное здравого смысла. Если бы Шернер в эти дни поспешно сорвал свои войска с обжитых позиций, они, несомненно, были бы смяты нами в ходе преследования и им едва ли удалось бы улизнуть в американскую зону.

Вызванный в резиденцию Деница начальник штаба Шернера генерал Нацмер доложил мнение своего командующего о нецелесообразности отхода войск с хорошо укрепленных позиций, опиравшихся на Судетские и Рудные горы и в значительной мере на старые чехословацкие укрепления, построенные еще перед войной.

Точки зрения, как видим, были разные. Причем обсуждался даже вопрос о переезде «правительства» в Прагу под прикрытие группировки Шернера.

Такова была военно-политическая обстановка в стане противника накануне Пражской операции.

В первых числах мая в Чехии вспыхнуло восстание. С особенной силой оно разгорелось в Праге. Фашистский наместник Франк, стремясь выиграть время, начал переговоры с восставшими. А в это же самое время Шернер отдал своим войскам приказ: «Восстание в Праге должно быть подавлено всеми средствами». К Праге с трех сторон двинулись немецкие войска. Восставшим пражанам предстояла тяжелая борьба. Прага нуждалась в решительной помощи, и оказать эту помощь должны были прежде всею мы.

Войска 1, 2 и 4-го Украинских фронтов занимали выгодное охватывающее положение по отношению к группе армий Шернера. Удары по ее флангам — с юго-востока 2-м Украинским фронтом и с северо-запада нашим 1-м Украинским фронтом — грозили ей окружением восточнее Праги и наглухо закрывали пути отхода на запад.

Но чтобы такая заманчивая возможность стала для нас реальностью, нашим войскам предстояло преодолеть крупные горные массивы и глубокие, заблаговременно подготовленные оборонительные полосы немцев. Перед 1-м Украинским фронтом глубина главной полосы неприятельской обороны местами достигала 18 км.

Наиболее мощные оборонительные сооружения гитлеровцы создали восточнее Эльбы, в районе Гёрлица, где мы вели долгие и тяжелые бои с дрезденско-гёрлицкой группировкой. Значительно слабее выглядела у противника оборона северо-западнее Дрездена, где еще во время предыдущих поев фронт не приобрел стабильного положения. Самым слабым участком вражеской обороны был участок западнее Эльбы. Именно на этом направлении я и сосредоточил главные силы для наступления на Прагу.

Правда, и тут в глубине обороны противника была полоса бетонированных укреплений, проходивших вдоль старой германо-чехословацкой границы. Если бы мы задержались, застряли здесь, эти укрепления в сочетании с горным рельефом местности оказались бы серьезным препятствием. Ведь тут простиралась цепь Рудных гор протяжением в 150 км и около 50 км в ширину.

Однако Рудные горы с севера на юг, т. е. в направлении нашего удара, прорезало около двух десятков шоссейных дорог. А это при соответствующей подготовке и темпах наступления сулило нам неплохую перспективу даже в условиях горной войны.

Меня как командующего фронтом в эти дни беспокоило не столько сопротивление мощной группировки противника и даже не прочность его укреплений, сколько сочетание всего этого с горным рельефом местности. Ведь операция была рассчитана на быстроту. Именно высокий темп наступления лежал в основе наших расчетов, и надо было всерьез подумать о том, как бы не застрять в горах.

У меня все время из головы не выходила Дуклинская операция 1944 г. Тогда мы тоже пробивались прямо через горы. Помня ее нелегкий опыт, я в последующем делал все, чтобы при малейшей возможности не забираться в горы, а прикрываться ими. Я пришел к твердому убеждению, что борьба в горах может быть вызвана только самой жестокой, железной необходимостью, когда иного пути — обхода или маневра — нет.

Но именно такое положение и создалось перед началом Пражской операции. Чтобы как можно скорее разгромить засевшую в Чехословакии миллионную группировку Шернера, взять Прагу, спасти город от разрушений, а жителей Праги, да и не только Праги, от гибели, не оставалось ничего другого, как прорываться прямо через Рудные горы. Иного пути не было, потому что на подступах к Чехословакии с севера всюду, куда ни сунься, куда ни кинься, горы. Значит, надо их преодолеть. Но преодолеть так, чтобы нигде не застрять, чтобы как можно скорее их проскочить, обеспечив свободу маневра для танковых и механизированных войск.

Итак, в предстоящей операции надо было предусмотреть все, чтобы не дать немцам возможности задержать наше наступление на перевалах. Мы не собирались брать их силами одной пехоты. Мы считали, что наши передовые отряды должны с самого начала обладать внушительной пробойной силой и состоять из всех родов войск, располагать всеми необходимыми инженерными средствами разграждения, подрыва, уничтожения оборонительных сооружений, которые могли оказаться на нашем пути в Рудных горах.

Такие отряды были созданы на всех направлениях, ведущих в Чехословакию через Рудные горы. Действие каждого из них обеспечивалось достаточным количеством авиации, которая должна была поддержать пробивающиеся части, а вслед за этим и дальнейшее движение вырвавшихся на простор танков.

Из района Берлина значительной части войск, входивших в нашу ударную группировку, предстояло проделать марш 150–200 км, чтобы достичь исходных позиций. Времени было в обрез, и все-таки мы стремились проводить марши, в особенности крупных танковых соединений, по возможности скрытно. Ведь, узнав о сосредоточении их, Шернер мог в любой момент пойти на риск: сорваться с насиженных позиций и двинуться на запад, навстречу американцам. Мы вовсе не стремились подталкивать его к такому решению.

При планировании операции Ставка отводила главную роль 1-му Украинскому фронту. Это было связано не только с его нависающим по отношению к вражеской группировке положением, но и с наличием у него достаточно мощных соединений и объединений. Мы имели возможность использовать для удара освободившиеся у нас на берлинском направлении две танковые армии и несколько танковых и механизированных корпусов.

Исходя из общей обстановки и директивы Ставки, мы создал на правом фланге северо-западнее Дрездена ударную группировку из трех общевойсковых армий Н. П. Пухова, В. Н. Гордова и А. С. Жадова, двух танковых армий П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко, двух танковых корпусов П. П. Полубоярова и Е. И. Фоминых и пяти артиллерийских дивизий. Этой группировке предстояло действовать в направлении главного удара Теплице — Шанов — Прага несколько охватывая Прагу с запада и юго-запада.

Вспомогательный удар предпринимался из района Гёрлица. Его должна была осуществить вторая ударная группировка, включавшая 28-ю армию генерал-лейтенанта А. А. Лучинского и 52-ю армию генерал-полковника К. А. Коротеева, один механизированный корпус, одну артиллерийскую дивизию прорыва. Общее направление этого удара Циттау — Млада — Болеслав — Прага.

Начиная Пражскую операцию, предстояло решить попутно и еще одну немаловажную задачу: разделаться с войсками противника, оборонявшими Дрезден. Овладение Дрезденом возлагалось на 5-ю гвардейскую армию генерал-полковника А. С. Жадова, усиленную 4-м гвардейским танковым корпусом генерал-лейтенанта П. П. Полубоярова и взаимодействовавшую со 2-й армией Войска Польского и ее танковым корпусом. Остальным же войскам главной ударной группировки предстояло сразу же двигаться на Прагу, не ввязываясь в борьбу за Дрезден.

Было решено также, что на главном направлении в наступление перейдут одновременно и общевойсковые, и танковые армии. Этим сразу обеспечивались максимальная мощь удара, стремительное сокрушение обороны противника и дальнейшее движение вперед без обычных затрат времени, необходимых на ввод танковых армий в прорыв.

Я считаю это важной особенностью Пражской операции; операция была продиктована и обстановкой, и опытом войны. Причем опытом последних, наиболее стремительных операций, где широко использовались танковые армии.

Но чтобы правильно использовать этот опыт, нельзя было забывать и другие слагаемые победы. Требовалось создать не только мощную танковую, но и мощную артиллерийскую группировку, обеспечить массированную поддержку авиации и при прорыве, и при дальнейшем движении наземных войск.

Все это было подготовлено, и мы были вправе рассчитывать на успех.

Особо ответственная задача была поставлена перед 13-й армией генерал-полковника Н. П. Пухова. Прорвав вражескую оборону, она должна была в дальнейшем развивать наступление, обходя Прагу с запада, а Пльзень с востока, обеспечивая этим маневром всю остальную ударную группировку фронта на ее правом фланге. Нетрудно было предположить, что, когда развернется операция, гитлеровцы приложат все усилия, чтобы прорваться на запад, к нашей демаркационной линии с союзниками. Именно здесь они и напоролись бы на армию Пухова.

Еще глубже, перехватывая пути возможного отхода немцев, должен был продвинуться приданный Пухову 25-й танковый корпус генерала Е. И. Фоминых.

3-я гвардейская армия генерал-полковника Гордова наносила удар на Прагу прямо с севера и, взаимодействуя с 3-й гвардейской танковой армией генерал-полковника П. С. Рыбалко, должна была овладеть городом с северо-востока и востока. 4-й гвардейской танковой армий Д. Д. Лелюшенко предстояло ворваться в Прагу с запада и юго-запада.

Овладение Прагой планировалось в самые сжатые сроки. Высокие темпы наступления требовались от всех армий. Но изюминка плана заключалась в другом: сначала общевойсковые и танковые армии совместными усилиями осуществляют прорыв обороны противника, в дальнейшем же все наши подвижные танковые и механизированные соединения смело вырываются вперед на максимально высоких скоростях, какие только допускают обстановка и состояние дорог, смело движутся к Праге, не оглядываясь и не заботясь о том, что происходит у них за спиной. Их задача сводится к одному: с ходу овладеть Прагой. А уже потом, когда они завяжут бои и отрежут врагу пути отхода для соединения с основными силами группировки Шернера. на помощь им подоспеют и общевойсковые армии.

И хотя, надо отдать должное, мы все время наступали на Прагу высокими темпами, но то, что туда ринулось десять танковых корпусов — 1600 танков и самоходно-артиллерийских установок — 1-го Украинского фронта, было решающим фактором.

1100 танков и самоходок, введенные в бой на главном направлении, а также весь автотранспорт танковых поиск имели более чем полуторную заправку дизельным топливом и бензином, Они были обеспечены горючим на всю операцию до конца, вплоть до Праги. И ни одна боевая машина из-за нехватки горючего не встала в пути.

Исключительную мобильность проявили в этой операции артиллеристы. Чтобы обеспечить задуманный план, нам пришлось за небывало короткий срок (с 4 по 6 мая) перебросить, в основном с берлинского направления, и сосредоточить на участке прорыва главной ударной группировки не только упоминавшиеся выше пять артиллерийских дивизий, но и еще около 20 артиллерийских бригад, примерно столько же отдельных артиллерийских и минометных полков, много зенитной артиллерии. Всего за эти дни мы сосредоточили на главном направлении удара 5680 орудий и минометов. Плотность огня на участке прорыва 5-й гвардейской армии А. С. Жадова достигала 200 и более стволов на километр.

2-я воздушная армия под командованием генерала С. А. Красовского выделила для действия на основном направлении 1900 и на вспомогательном — 355 самолетов. Кроме прикрытия войск, обеспечения переправы через Эльбу и массированных уларов по живой силе и технике врага, перед авиацией была поставлена задача: не дать возможности противнику маневрировать по железным дорогам, практически выключить все крупнейшие железнодорожные узлы вокруг Праги.

Я говорю сейчас о главном направлении удара. Но и на вспомогательном, у А. А. Лучинского и К. А. Коротеева, были сосредоточены немалые силы, в том числе около 3700 орудий и минометов, около 300 танков и две артиллерийские дивизии прорыва. Вместе с ними наступал танковый корпус 2-й армии Войска Польского.

Недостаток времени не позволял нам готовиться к наступлению с обычной методичностью. Приходилось одновременно перебрасывать войска, сосредоточивать их, тут же создавать группировку, полагая, что, если какие-то части и не успеют подойти в назначенное место к назначенному сроку, наступление все равно начнется и им придется наверстывать упущенное время на ходу. По существу, и переброска войск, и их сосредоточение, и переход в наступление — все слилось в Пражской операции в единый неразрывный процесс. И в этом была одна из основных особенностей этой операции.

4 мая в штаб фронта были вызваны на совещание командующие армиями. При обсуждении здесь всех аспектов предстоящей операции фактор времени выдвигался на первое место. Было подчеркнуто, что нам предстоит не просто преодолеть Рудные горы и Судеты, а в буквальном смысле слова чуть ли не перелететь через них.

Одной из предпосылок успеха являлось состояние войск противника. И об этом тоже говорилось на совещании.

Я никогда не был склонен недооценивать возможности сопротивления немцев. Но в данном случае, требуя от командующих армиями стремительных и безостановочных действий, счел необходимым подчеркнуть, что хотя нам и противостоит группировка, мощная по численности и серьезная по вооружению, однако после падения Берлина моральное ее состояние, как и всей немецкой армии в целом, подавленное, она надломлена и ее остается только доломать. Судя по многим признакам, немецкие штабы уже не Б состоянии оценивать и охватывать взглядом все происходящее с той точностью, с которой они обычно это делали. Поэтому мы должны идти не только на смелые, но и на дерзкие решения, показывая высший класс оперативного и тактического искусства, считая и экономя каждую минуту.

От танковых войск требовалось, отрываясь от пехоты и не ввязываясь в бои за города, обходить опорные пункты и смело рваться вперед и вперед. Общевойсковым армиям — в максимальной мере использовать весь наличный автотранспорт, не делая ни одного шага пешком там, где можно воспользоваться машинами. От командиров и штабов, вплоть до штабов дивизий и полков, требовалось: осуществлять руководство боем не на длинных, а на самых коротких дистанциях и в то же время с самым широким использованием управления по радио; командирам находиться непосредственно в боевых порядках, чтобы все было в их руках и в их зоне видимости.

Специальное указание не допускало разрушения городов, заводов, населенных пунктов. Следовало помнить, что мы вступаем на территорию дружественной союзной страны. Требуя от войск по возможности не ввязываться в бой за населенные пункты там, где только это возможно, мы не только обеспечивали стремительность продвижения войск, но и желали избежать жертв среди мирного населения. Было также приказано всюду, где это возможно выходить на фланги и тылы немецко-фашистских частей и соединений, стремительно окружать их, расчленять и предъявлять ультиматумы о сдаче в плен. В этом смысле предоставлялась полная свобода инициативы и командующим армиями, и командирам соединений.

Под лозунгом «Вперед, на Прагу! Спасти ее! Не допустить, чтобы она была разрушена фашистскими варварами!» велась вся партийно-политическая работа в частях. И надо сказать, что, несмотря на усталость войск после Берлинской операции, лозунг был всюду подхвачен.

Об этом говорилось и на том двухчасовом совещании с, командующими армиями и членами Военных советов. Получилось, что оно было последним в ходе войны. Последний раз перед последней операцией собрались в штабе фронта все командармы, которым предстояло ее осуществить. Должно быть, потому оно и запомнилось мне... Несмотря на то, что сроки подготовки к ней были и без того предельно сжаты, начало операции пришлось перенести с 7 на О мая. Главной причиной этою явилось пражское восстание, вспыхнувшее 5 мая, и тот призыв по радио о помощи, с которым обратились к нам наши чехословацкие братья. Пражское радио передало обращение повстанцев:

«Просьба города Праги ко всем союзным армиям. На Прагу наступают немцы со всех сторон. В действии германские танки, артиллерия, пехота. Прага настоятельно нуждается в помощи. Пошлите самолеты, танки и оружие. Помогите, помогите, быстро помогите!»

Одновременно мы получили разведывательные данные о том, что генерал-фельдмаршал Шернер поспешно стягивает к Праге войска. 5 мая я отдал приказ войскам ударной группировки начать наступление утром 6 мая.

Как только утром передовые отряды армий перешли в наступление, сразу же обнаружились два очень существенных обстоятельства.

Во-первых, выяснилось, что противник занимает оборону не сплошную, а из отдельных узлов и очагов сопротивления и опорных пунктов. Предположения на этот счет у нас имелись и раньше, но наступление началось буквально с ходу, без достаточного времени на всестороннюю разведку, и проверить эти предположения заблаговременно не удалось.

Во-вторых (и это было особенно важно), передовые отряды сразу установили, что немецко-фашистское командование не обнаружило сосредоточения нашей ударной группировки на левом берегу Эльбы, к западу и к северо-западу от Дрездена. Именно поэтому ее внезапный удар обещал дать особенно хорошие результаты. Надо было только действовать смело, без промедления. И я решил развить успех передовых отрядов немедленным вводом главных сил.

6 мая в 14 часов после мощной артиллерийской подготовки перешли в наступление армии Н. П. Пухова и В. Н. Гордова. Сразу же вместе с ними, в их оперативных порядках, двинулись танковые армии П. С. Рыбалко и Д. Д. Лелюшенко.

Армия А. С. Жадова. ближайшей задачей которой являлось взятие Дрездена, к этому часу еще не была готова к наступлению. Я отсрочил начало ее действий до 20 часов 45 минут. У Жадова в этот день оставалось мало светлого временя, но это меня не смущало. Я считал, что армия должна перейти в наступление ночью: этого требовала обстановка. К тому же 5-й армии любая задача была по плечу.

Нанести без промедления удар в направлении Дрездена я считал особенно важным: как раз перед Дрезденом оборонялись танковые дивизии противника, и мы этим ударом лишали немецкое командование возможности снять их оттуда и бросить против наших танковых армий. Армия Жадова должна была сковать танковые дивизии врага. Так оно и вышло.

К ночи, как назло, пошел проливной дождь. Темнота — хоть глаз выколи. Слякоть, грязь. Наступать нелегко, а ориентироваться еще труднее. Гитлеровцы повсюду оказывали жестокое сопротивление, особенно сильным оно было на левом фланге у Гордова и на всем фронте у Жадова. Здесь вели упорные оборонительные бои части танковой дивизии «Герман Геринг», 20-й танковой дивизии и 2-й мотодивизии противника.

Весь день на этом самом трудном участке немецко-фашистские войска предпринимали отчаянные усилия, задерживая нас. Мы продвинулись за ночь только на 10–12 км. Но зато в полосе 13-й армии Пухова и на правом фланге у Гордова наши войска прорвались вперед на 23 км, целиком выполнив задачу дня. Танкисты пока что действовали в боевых порядках общевойсковых армий.

В обычных условиях можно было вполне удовлетвориться достигнутым. Но, принимая во внимание обстановку, сложившуюся в Праге, когда был дорог каждый час, я потребовал от всех четырех командармов — Гордова, Пухова, Рыбалко и Лелюшенко — более высоких темпов наступления. Перед пехотой стояла задача пройти на следующие сутки 30–45 км, а от танкистов — 50–60. Им было приказано наступать днем и ночью, не считаясь ни с усталостью, пи с какими-либо помехами. А главная помеха состояла в том, что дождь сильно испортил дороги. Выехав в части Гордова, я даже на «виллисе» с трудом пробрался туда по полям. Дрезден еще не был взят. Поэтому некоторые шоссе мы не могли использовать. Войскам приходилось двигаться по проселочным дорогам я кружными путями. После дождя все было буквально перепахано и колесами, и гусеницами, и это очень затрудняло продвижение.

Так обстояло дело на главном направлении. На других направлениях в этот день тоже произошли существенные события.

В 18 часов командующий обороной Бреслау генерал Никгоф, убедившись в безнадежности дальнейшего сопротивления, капитулировал с 40-тысячным гарнизоном. Город был сдан уже много недель осаждавшей его 6-й армии генерала В. А. Глуздовского. Генерал Никгоф дал интересные показания, о которых немедленно доложили мне.

Оказывается, на 7 мая Бреславский гарнизон планировал прорыв на соединение с Шернером. Войска 17-й армии, входившие в группу армий «Центр», должны пыли одновременно начать наступление навстречу прорывающимся. Этот замысел, хотя и не осуществившийся, свидетельствовал о той активности, которую даже в эти последние дни своего существования проявляла группировка Шернера.

Начало нашего наступления, видимо, перечеркнуло немецкие планы, и Никгоф решил капитулировать. Кстати говоря, Никгоф передал через генерала В. Л. Глуздовского письмо на мое имя, в котором просил встречи со мной, ссылаясь на то, что он не взят в плен, а капитулировал сам. Я приказал передать ему, что оперативные дела фронта не дают мне возможности принять его, а с ним и с его подчиненными поступят так же, как со всеми остальными капитулировавшими частями германской армии.

У меня действительно не было времени для разговора с Никгофом. Кроме того, я считал, что и принципиально он не заслуживает какого-то особого отношения. Никгоф и его гарнизон проявили упорство в бою, но в последнее время, особенно после падения Берлина, оказались в явно безнадежном и бесперспективном положении, это упорство было бессмысленно и преступно, прежде всего по отношению к многочисленному гражданскому населению, скопившемуся в Бреслау.

Вторым существенным событием дня на нашем левом крыле фронта был неожиданно обнаружившийся отход противника перед фронтом 59-й армии генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова. 6 мая, когда только обозначился успех наступления ударной группировки фронта, мною был отдан приказ войскам 2-й армии Войска Польского, 28, 52, 31, 21 и 59-й армиям перейти в наступление с утра 7 мая, т. е. на два дня раньше запланированного срока.

Заметив первые признаки отхода, Коровников организовал преследование противника, и к вечеру его войска продвинулись на 7 км. Все говорило, что гитлеровцы почувствовали наш удар на дрезденском направлении, правильно восприняли его как угрозу окружения и начали поспешно вытягивать свои войска из самых отдаленных районов того периметра, по которому была размещена миллионная группировка Шернера.

Шернер явно торопился, и это требовало от нас удвоенной стремительности действий.

Именно этими мыслями закончился для меня первый день Пражской операции.

Сражение шло всю ночь и продолжалось утром 7 мая. Войска главной ударной группировки продвигались все дальше к югу по западному берегу Эльбы и к концу дня оказались перед северными склонами главного хребта Рудных гор.

Темп продвижения достиг в этот день 45 км. Особенно успешно наступала армия Пухова, настолько успешно, что взаимодействовавшие с нею танкисты Лелюшенко, продвигаясь через горы и леса, так и не смогли в этот день оторваться от пехоты Пухова и лишь кое-где незначительно опередили ее. Правда, армия Лелюшенко наступала компактно, и я по многим признакам чувствовал, что у нее уже все подтянуто для предстоящего рывка вперед.

В этот день, признаюсь, я был особенно удовлетворен действиями Н. П. Пухова и Д. Д. Лелюшенко, четкой работой штабов обеих этих армий, возглавляемых генералами Маландиным и Ун-маном.

Обстановка была сложной, темпы наступления высокие. Для управления войсками фронта в этих условиях требовались непрерывные донесения снизу, чтобы вовремя регулировать движение войск, выдерживать и направление движения, и темпы. Я должен был все время знать, где что происходит, чтобы иметь возможность соответственно сманеврировать другими имевшимися в моем распоряжении резервами в том случае, если наступление где-то остановится, застопорится, упрется в непробиваемую с одного удара оборону. Бесперебойная информация имела для меня в этот день особенное, исключительное значение. И нужно отдать должное начальнику штаба 13-й армии генералу Г. К. Маландину и начальнику штаба 4-й гвардейской танковой армии генералу К. И. Упману, пни ее обеспечили: донесения шли непрерывно. Связь с 13-й и 4-й гвардейской танковой армиями, хотя они и действовали на дальнем, заходящем фланге, была превосходной.

Армия В. Н. Гордова и танковая армия П. С. Рыбалко своим правым флангом прошли за этот день 25 км. П. С. Рыбалко, так же как и Д. Д. Лелюшенко, еще не оторвался от пехоты. А его 6-й танковый корпус, помогавший А. С. Жадову овладеть Дрезденом, совершил 15-километровый маневр и вышел на западную окраину Дрездена.

В. Н. Гордов в этот день овладел городом Мейсеном с его знаменитым собором и не менее знаменитым фарфоровым заводом. Командарм 3-й гвардейской принял все меры, чтобы захватить этот один из стариннейших и красивейших городов Германии в целости и сохранности. А это было не так просто: гитлеровцы сопротивлялись упорно, цепляясь за каждый рубеж и прикрывая свой отход контратаками танков.

Войска армии А. С. Жадова, начав, как я уже сказал, свое наступление накануне вечером, вели бои всю ночь, все утро и весь день и к концу суток, продвинувшись на 30 км, завязали бои уже непосредственно за Дрезден.

Особенно важным с точки зрения дальнейшего развития событий было быстрое продвижение правого, заходящего фланга нашей ударной группировки — армий Пухова и Лелюшенко. Своим стремительным наступлением они захлестывали противника, не давали ему возможности зацепиться! занять оборону, сесть на пояс долговременных укреплений по чехословацкой границе, оседлать горные перевалы.

Погода теперь более благоприятствовала нам, чем накануне. Правда, земля еще не просохла, но небо было чистым, и авиация ужо работала вовсю. А это, разумеется, сыграло немаловажную роль для облегчения нашего продвижения.

Что касается противника, то, как выяснилось впоследствии, в тот день штаб группы армий «Центр» разработал план постепенного отхода войск в Западную Чехословакию и Северную Австрию, навстречу американцам. Оказывается, Кейтель, подписав в этот день в штабе Эйзенхауэра предварительную капитуляцию, тотчас же направил генерал-фельдмаршалу Шернеру приказ за своей подписью о прекращении боевых действий. Однако Шернер отказался выполнить это требование и начал отвод войск на запад.

В приказе, отданном 7 мая, Шернер писал: «Неприятельская пропаганда распространяет ложные слухи о капитуляции Германии перед союзниками. Предупреждаю войска, что война против Советского Союза будет продолжаться». Ясно, что намерения Шернера заключались в том, чтобы драться с нами до последней возможности, а в критический момент ускользнуть от нас и капитулировать перед теми, с кем он не воевал. Но чем дальше шло время, тем менее выполнимым становился задуманный Шернером план.

Утром 7 мая в соответствии с общим планом Ставки перешли в наступление войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала Р. Я. Малиновского, двигавшиеся на Прагу в обход ее с юго-востока. 7-я гвардейская армия генерал-полковника М. С. Шумилова и 6-я гвардейская танковая армия генерал-полковника А. Г. Кравченко 2-го Украинского фронта шли навстречу нам, охватывая группировку Шернера. Одновременно войска 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии А. И. Еременко продвигались с востока, освобождая на пути к Праге все новые и новые районы Чехословакии{36}.

Если говорить о моих размышлениях на исходе дня 7 мая, то они сводились к тому, что от войск 1-го Украинского фронта по-прежнему требовалось максимальное напряжение сил для быстрейшего выхода в район Праги. Пути отхода войск Шернера на запад надо было скорее отрезать.

На рассвете 8 мая в полосе действий армии Д. Д. Лелюшенко произошло событие, в тот момент не обратившее на себя особого внимания, но, несомненно, сыгравшее свою роль в последовавшем затем разгроме и пленении группировки Шернера.

Стремительно продвигаясь вперед днем и ночью и громя все. что попадалось на пути, 5-й гвардейский мехкорпус под командованием генерал-майора И. П. Ермакова между Яромержем и Жатецем (северо-западнее Праги) с ходу разгромил и уничтожил большую штабную колонну немцев. Разгромил и пошел дальше. Было некогда останавливаться, задерживаться, разбирать документы.

Что это была за колонна, мы узнали уже потом, только после салюта Победы. Тогда выяснилось, что танкисты Ермакова полностью уничтожили пытавшийся уйти к американцам штаб группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала Шернера.

О значении этого факта лучше всего, пожалуй, сказал потом в своих показаниях сам Шернер: «С этого времени я потерял управление отходящими войсками. Танковый прорыв был совершенно неожиданным, так как вечером 7 мая фронт еще существовал». К этому следует добавить, что после уничтожения штаба нашими танкистами Шернер не только потерял управление войсками, но и вообще, если можно так выразиться, «перешел на нелегальное положение», бежал в горы и прятался там, переодетый в штатское платье.

А наше стремительное наступление продолжалось. Войска ударной группировки смяли противника на рубеже Рудных гор, где он еще пытался зацепиться и оказать сопротивление, и перевалили через них. Одна за другой наши части вступали на территорию Чехословакии. С огромной радостью встречало их чешское население. День 8 мая стал не только решающим днем наступления, по и решающим днем всей операции.

В этот же день 5-я гвардейская армия А. С. Жадова во взаимодействии с частями армий В. Н. Гордова, П. С. Рыбалко и 2-й армии Войска Польского полностью овладела Дрезденом и с ходу продвинулась еще на 25 км. Вечером в Москве прозвучал один из предпоследних салютов войны — в честь взятия Дрездена.

Как командующий фронтом я знал, что в то самое время, когда наши войска продвигаются вперед, освобождая Чехословакию, в Берлине идет подготовка к подписанию акта о всеобщей капитуляции гитлеровской армии.

Я аккуратнейшим образом получал информацию обо всем происходившем там и, читая ее, испытывал, пожалуй, довольно странное чувство: фельдмаршал Кейтель готовился к подписанию капитуляции, а перед нами все еще воевал генерал-фельдмаршал Шернер, верное, остатки его войск.

В двадцать часов я, выполняя указания Ставки, приказал передать по радио обращение ко всем немецко-фашистским войскам, находившимся на территории Западной Чехословакии, о их безоговорочной капитуляции. Одновременно с этим всем командармам 1-го Украинскою фронта было дано указание: если через три часа, т. е. к 23 часам 8 мая, гитлеровские войска не капитулируют, продолжать военные действия и, нанеся решительный удар по противнику, разгромить его до конца.

Чтобы воспрепятствовать бегству фашистских генералов и других нацистских преступников воздушным путем, я потребовал от наших войск во время наступления в первую очередь захватывать аэродромы и взлетные площадки, выделив для этого специальные подвижные отряды с танками, броневиками а посаженной на машины пехотой.

Наступила трехчасовая пауза. Я находился на своем КП, на северо-западной окраине Дрездена, куда перебрался, как только наши войска взяли город. Все, кто прибыл со мной, оставались на своих местах. Слушали, как говорится, во все фронтовые уши — всеми радиостанциями. Ждали ответа. Но ответа от немецко-фашистского командования так и не последовало.

Ровно в 23 часа войска фронта в соответствии с приказом обрушили на немцев мощный огневой шквал и возобновили наступление. Вперед двинулись уже не только армии, входившие в главную и вспомогательные ударные группировки, но и вообще все двенадцать армий фронта вплоть до крайней левофланговой. Они начали наступление в разное время, но к исходу дня продвижение семи армий центра и левого крыла фронта составило от 20 до 30 км.

2-я армия Войска Польского генерала К. К. Сверчевского и войска генералов Коротеева, Шафранова, Гусева, Коровникова к вечеру 8 мая очистили от противника ряд городов на границе Чехословакии и в ее пределах.

С начала наступления наша авиация уже сделала 4 тыс. самолето-вылетов. Две трети из них пришлись на 8 мая. Удары с воздуха наносились преимущественно по вражеским войскам, пытавшимся отходить от Праги на запад. Авиация препятствовала движению немцев по дорогам, которые еще не успели перерезать наши танкисты.

Так выглядели события этого напряженного дня. Поскольку именно тогда мы взяли Дрезден, а название этого города неразрывно связано с всемирно известной Дрезденской картинной галереей, то я, пожалуй, именно здесь расскажу о поисках и спасении этой сокровищницы.

Дрезден предстал перед нами в страшных развалинах. Под самый конец войны, без всякой стратегической необходимости, его бомбардировала англо-американская авиация.

Когда мы увидели разрушенный с особенной беспощадностью исторический центр города, нас сразу же заинтересовало, где и в каком состоянии находится знаменитая Дрезденская галерея. До меня уже дошли слухи, что сокровища ее куда-то спрятаны, а здание, где находилась галерея, разворочено так, что даже узнать его невозможно. Что последнее соответствует истине, я убедился, проезжая по городу.

Не буду приписывать себе какую-то особую инициативу в розысках сокровищ Дрезденской галереи, но внимание, которое я смог уделить этому делу в то горячее время, я уделил. Поинтересовался, занимаются ли розысками, кто занимается, и выяснил, что в трофейной бригаде 5-й гвардейской армии есть художник Рабинович, проявляющий большой энтузиазм в розысках картин; он натолкнулся на множество трудностей; необходимо было оказать ему помощь: дать для розысков специальную команду, а также выделить из органов разведки опытных людей, которые могли быть ему полезны.

Надо сказать, что Л. Н. Рабинович — офицер трофейной бригады по должности и художник по образованию — действительно приложил много энергии и сообразительности, разматывая запутанный клубок и все время расширяя сферу своих поисков. Я разрешил ему докладывать о ходе дел непосредственно мне. И он докладывал регулярно каждый день. К этому времени в поисках принимало участие уже немало людей, в том числе группа специалистов во главе г. московским искусствоведом Натальей Соколовой, очень энергичной женщиной.

И вот однажды ко мне на командный пункт явился сияющий и до крайности взволнованный Рабинович и доложил, что сокровища Дрезденской галереи найдены. Найдены за Эльбой, в штольнях каменоломен, и добавил, что еще не может сейчас сказать о степени сохранности полотен, но картины там, он видел их собственными глазами.

Я тотчас же сел в машину и поехал к каменоломням. Как сейчас, помню открывшееся тогда перед нами зрелище. Уходившая в глубь каменоломни железнодорожная ветка, по которой вывозили камень, сохранилась, но выглядела так, будто здесь все давно уже заброшено. У входа в штольню, наполовину прикрывая его, стояли два сломанных вагона. Кругом — запустение, словно стоишь на худом, давно покинутом деревенском дворе. Все заросло травой, крапивой.

Никому и в голову не могло прийти, что здесь спрятано что-то ценное, а тем более знаменитые полотна. Скажу, как военный человек, маскировка была на высоте. Буквально никаких признаков, которые вызывали бы хоть малейшее подозрение. А там, внутри, за всем этим камуфляжем, за всем видимым запустением, оказалась одна дверь, потом вторая, потом обнаружился электрический свет и даже специальные установки, предназначенные для поддержания внутри штольни определенной температуры.

Штольня представляла собой нечто вроде большой пещеры. Наверно, те. кто прятал здесь картины, предполагали, что в этой каменной выемке будет сухо. Но увы, местами здесь сочились по трещинам грунтовые воды, температура воздуха, видимо, претерпевала большие колебания, и регулирующие установки к тому времени, когда были разысканы картины, уже не работали.

Картины (а их в этой пещере оказалось около 700) были размещены довольно беспорядочно. Некоторые обернуты пергаментной бумагой, другие упакованы в ящики, иные же просто-напросто прислонены к стенам. Я прошел всю эту пещеру и впервые увидел многие из тех шедевров живописи, которые теперь можно видеть и залах восстановленной Дрезденской галереи. Там была и «Сикстинская мадонна». Несколько минут стоял я перед ней, все еще не до конца веря собственным глазам, что мы действительно нашли ее,

Беспокоили сырость, грунтовые воды. Еще больше встревожился я, когда узнал, что наши саперы обнаружили в штольне мины. Правда, они были уже обезврежены, но, кроме этих, могли ведь оказаться и другие.

Я приказал немедленно произвести дополнительную проверку и вызвать батальон для охраны сокровищ искусства. Через несколько часов в штольню прибыли московские специалисты во главе с Натальей Соколовой, и под их руководством все найденное было переправлено в одну из летних резиденций саксонских королей на окраине Дрездена. В этом огромном дворце специалисты просушивали картины, делали все, что было необходимо для их спасения.

Но вскоре выяснилось, что и здесь им не место. В разрушенном городе невозможно было организовать абсолютно надежное и правильное хранение этой огромной драгоценной коллекции, и она была отправлена в Москву специальным поездом под усиленной охраной и в сопровождении специалистов.

Но пока картины находились в летнем дрезденском дворце, я и Иван Ефимович Петров, кстати говоря, большой любитель и ценитель живописи, приходили смотреть их. Может быть, именно после всего пережитого за четыре года войны я с каким-то особенным удовлетворением и радостью смотрел на эти, к счастью, сохранившиеся великие произведения искусства.

В те дни мы оказали большую помощь жителям Дрездена. Центральная часть города была превращена в результате массированных налетов англо-американской авиации в сплошные руины. Известный немецкий писатель Гергарт Гауптман свидетельствовал потом: «Я лично пережил гибель Дрездена под грохот Содома и Гоморры английских и американских самолетов».

Мы понимали положение дрезденцев: разрушены их жилые дома и трамвайные пути, электростанции и газовое хозяйство, водопровод и канализация.

Руины нам приходилось видеть не впервые. В нашей памяти были свежи истерзанные фашистскими оккупантами города и села России, Украины, Белоруссии, растоптанная гитлеровским сапогом польская земля. Мы отлично понимали, что это ждало и Москву, и город Ленина. У советского солдата не могло не возникнуть чувства мощения, святой ненависти. Но мы никогда не отождествляли немецкий народ с кликой фашистских преступников. На занятой нами территории Германии советские воины проявили подлинный гуманизм и благородство. Поведение наших солдат и офицеров в Дрездене — характерный тому пример.

Буквально сразу же после освобождения города началось его восстановление силами Красной Армии с привлечением населения. Нами были выделены необходимые материальные ресурсы, автотранспорт, горючее. Самое главное — приняты меры по организации снабжения дрезденцев продовольствием. Военный совет фронта установил нормы, которые были выше, чем при фашистском режиме. Рабочий тяжелого труда получал в день 450 г хлеба и 50 г мяса. Продовольственные нормы работников науки, техники, культуры и искусства были установлены такие же, как для рабочих тяжелого труда, т. е. самые высшие. Инженеры, техники, учителя, а также граждане, находившиеся на излечении в больницах, снабжались по нормам рабочих. Дифференциацию норм по категориям производили местные власти.

Дрезденцы с благодарностью отзывались о заботе, проявленной нашей армией. Немцы, по-моему, очень быстро поняли, насколько лжива была геббельсовская пропаганда, вдалбливавшая изо дня в день до прихода советских войск, что советские солдаты будут мстить и расправляться с мирным населением. Лучшее свидетельство тому — приток жителей, возвращавшихся в Дрезден с Запада. Ежедневно в город прибывало по две-три тысячи человек, бежавших из зоны американской оккупации. Они заявляли, что американцы создали невыносимые условия прежде всего тем, что совершенно не снабжают их продуктами.

Мы же, чтобы скорее создать нормальные условия для жизни населения города, мобилизовали буквально всех автомобилистов, продовольственников, инженерный состав и аппарат тыла.

В работе по организации снабжения дрезденцев продовольствием и восстановлению городского хозяйства нам помогали немецкие коммунисты и демократы. Я с удовольствием вспоминаю встречи с товарищем Г. Матерном, который в то время работал в Дрездене.

Кстати, поскольку я коснулся здесь разнообразной работы наших тыловиков, мне особенно хотелось бы выделить медиков, и не потому, что другие службы тыла значили меньше или больше; от каждой службы, от того, как она поставлена и организована, зависело многое при подготовке и осуществлении боевых операций. Но труд медиков, признанных спасать самое дорогое — человеческие жизни, я бы сказал, наглядно, поистине, без всяких оговорок, благороден. А на войне, где смерть косит людей без разбора, в особенности благороден.

Наши фронтовые медики совершили множество подвигов и на поле боя, и в госпитальных условиях, возвращая в строй тысячи и тысячи раненых бойцов и командиров. Здесь уместно сказать, например, что из числа раненых 80 процентов возвращались из госпиталей в свои части и подразделения. Примечательно!

В Висло-Одерской, Берлинской и Пражской операциях при их огромном пространственном размахе, напряженности боев и высоких темпах наступления войск медперсоналу приходилось выдерживать большие нагрузки. Врачи, сестры, санитары работали самоотверженно, на пределе всех своих возможностей, а высшие и старшие медицинские начальники проявили оперативность, разворотливость, организуя эвакуацию раненых и маневр госпиталями и транспортными средствами. На всех этапах сражения были обеспечены быстрота и надежность эвакуации, раненые получали скорую медицинскую помощь.

Прежде чем говорить о событиях, происшедших 9 мая, скажу — несколько слов о пражском восстании.

В восстании участвовали, как известно, различные социальные силы. Восстание усугубило и без того критическое положение немецких войск в Чехословакии. Ведя с восставшими кровавую борьбу, фашистские власти и немецкое командование в то же время маневрировали, искали выгодных для себя обходных путей. Чтобы выиграть время, шли на переговоры, а на последнем этапе соглашались даже на разоружение своих войск с условием, чтобы их пропустили через Прагу вооруженными и разоружили только за ее пределами.

Среди руководителей пражского восстания были люди, по-разному относившиеся к этим предложениям. И трудно сказать, чем бы все это кончилось, может быть, еще одним жестоким кровопролитием, которое учинили бы якобы готовые разоружаться, но пока еще вооруженные фашистские войска.

Сейчас гадать об этом не приходится, потому что весь этот сложный узел был разрублен нашими танкистами, ворвавшимися в 3 часа утра 9 мая на улицы Праги. К этому моменту в различных районах Праги еще продолжались кровавые столкновения между участниками восстания и эсэсовцами. И в то время как на одних улицах наших танкистов встречало торжествующее пражское население, на других, особенно окраинных, танковые экипажи вынуждены были с ходу вступать в бой и выбивать из Праги сопротивлявшихся фашистов.

Когда я бываю на Ольшанском кладбище в Праге, где покоится прах наших солдат и офицеров, погибших в дни Пражской операции, я с горестным чувством читаю на надгробьях украшенных цветами могил дату «9 мая». В сущности, война уже кончилась, а эти люди погибли здесь, на пражских окраинах, когда вся наша страна уже праздновала победу, погибли в последних схватках с врагами, бесстрашно доводя до конца начатое дело.

Я не стану анализировать ход пражского восстания во всех его сложных перипетиях. Скажу лишь о том, что было в нем самым главным, — всенародный взрыв негодования против фашистских захватчиков, стремление взять в руки оружие, любой ценой помочь скорейшей победе над фашизмом, не считаясь при этом ни с опасностью, ни с жертвами. В этом — героическая суть восстания.

И тогда, двадцать пять лет назад, мы, издалека прорываясь к Праге, чтобы спасти ее от фашистов, чувствовали это и стремительно двигались на помощь восставшим пражанам. Ведь по собственному опыту мы достаточно хорошо знали, на какие кровавьте злодеяния способны фашисты всюду, где сила оказывается на их стороне.

У нас была острая тревога за Прагу, острое желание как можно скорее прийти на помощь своим братьям, прежде чем фашисты, использовав преимущество в силах, успеют расправиться с ними. Это чувство было у нас всеобщим. Оно владело и мной, командующим фронтом, и рядовыми танкистами из армий Рыбалко и Лелюшенко, которым, чтобы утром ворваться в Прагу, пришлось совершить в ночь на 9 мая неимоверный по темпам 80-километровый бросок. К Праге стремились, и каждый из нас сделал все, что было в человеческих возможностях. Но ради исторической справедливости хочу перечислить части, первыми достигшие Праги, в той последовательности, в какой это происходило.

Первыми ворвались в город с северо-запада танки 10-го гвардейского Уральского добровольческого корпуса (командир генерал-лейтенант Е. Е. Белов) армии Д. Д. Лелюшенко. Почти сразу же вслед за ними с севера в Прагу вступили танкисты 9-го мехкорпуса (командир генерал-лейтенант И. П. Сухов) армии П. С. Рыбалко. А всего через несколько часов на пражских окраинах уже появились передовые части 13-й и 3-й гвардейской общевойсковых армий. Войска 5-й гвардейской армии, ее передовой отряд, тоже вышли на северную окраину Праги. К 10 часам утра Прага была полностью занята и очищена от противника войсками 1-го Украинского фронта.

А в 13 часов навстречу нам вышли войска 2-го Украинского фронта. Это были головные части 6-й танковой армии генерала Л. Г. Кравченко. Встретились они в 35 км юго-восточнее Праги с частями 4-й гвардейской танковой армии Лелюшенко.

Подвижная группа 4-го Украинского фронта, стремительно преследуя отходящего врага, к 18 часам 9 мая также достигла Праги своими передовыми частями.

Кольцо вокруг отказавшейся сложить оружие чехословацкой группировки гитлеровцев было замкнуто. В этом очередном и теперь уже последнем гигантском котле оказалось более полумиллиона солдат и офицеров из дезорганизованных и потерявших управление войск группы армий Шернера. Теперь им не оставалось ничего другого, как сдаться в плен, хотя отдельные стычки с фашистами, не желавшими складывать оружие, продолжались в разных местах еще почти неделю.

Кстати сказать, в течение этой недели был схвачен нами и изменник родины Власов. Случилось это в 40 км юго-восточнее Пльзеня. Войсками 25-го отдельного танкового корпуса генерала Фоминых была пленена власовская дивизия генерала Буйниченко. Когда танкисты стали разоружать ее, то выяснилось, что в одной из легковых машин сидит закутанный в два одеяла Власов. Обнаружить предателя помог его собственный шофер. Танкисты вместе с этим шофером вытащили прятавшегося Власова из-под одеял, погрузили на танк и тут же отправили прямо в штаб 13-й армии. Жалкий конец, вполне закономерно венчающий всю карьеру этого отщепенца и предателя!

Из штаба 13-й армии Власова доставили ко мне в Дрезден, на командный пункт, а вернее, прямо на аэродром. Я распорядился, не теряя времени, отправить его сразу в Москву. Решительными действиями, которые потребовались для бескровного и быстрого пленении власовской дивизии, непосредственно руководил командир 162-й танковой бригады полковник И. П. Мищенко. А самого Власова захватил командир мотострелкового батальона этой бригады капитан М. И. Якушев.

Возвращаюсь к рассказу о дне 9 мая.

О том, что танкисты Лелюшенко и Рыбалко в Праге, я узнал вскоре после того, как они вступили туда. Поступили почти одновременно коротенькие донесения на этот счет и от начальника оперативного отдела штаба Рыбалко, и от Маландина из 13-й армии. Но вдруг, как назло, проводная связь со штабами армий, освобождавших Прагу, прервалась. В течение многих часов связисты, как ни бились, не могли соединиться ни с армией Лелюшенко, с которой до этого держали очень хорошую связь, ни с армией Рыбалко, ни с армией Гордова. С 13-й армией, с Маландиным, связь была, но зато сам он никак не мог связаться со своими передовыми частями.

Все это беспокоило меня, хотя я и был уверен в благоприятном развитии дальнейших событий и уже имел первые данные об освобождении Праги. Однако одних предварительных данных было недостаточно для того, чтобы докладывать в Ставку.

После того как связь прервалась, можно было, конечно, попытаться запросить штабы по радио открытым текстом, но этого не хотелось делать.

Тогда я направил самолет из эскадрильи связи штаба фронта. Рассчитал по времени. Во всяком случае, через два часа он должен вернуться. Но прошло три часа, а самолета нет. Пришлось звонить в 13-ю армию и брать в оборот Маландина. Тот ответил, что послал в Прагу машину с несколькими офицерами, но докладов от них еще нет. Я приказал ему продублировать эту попытку, направить офицеров связи в Прагу на самолетах.

Время шло, а самолеты не возвращались и новых донесений по-прежнему не было. Я послал еще одного офицера из оперативного управления штаба фронта на самолете связи и одновременно приказал Красовскому поднять группу боевых самолетов и поручить летчикам с малых высот выяснить обстановку в Праге. После их возвращения мы узнали, что в городе никаких боевых действий уже не наблюдается, а на улицах толпы народа, проходят демонстрации.

Что Прага освобождена, было ясно, но ни одного вразумительного доклада ни от одного из командующих армиями так и не было.

Как выяснилось потом, причиной тому было ликование пражан.

На улицах шли сплошные демонстрации. При появлении советского офицера его немедленно брали в дружеский полон, начинали обнимать, целовать, качать. Один за другим попали все мои офицеры связи в окружение — поцелуи, угощения, цветы...

Потом в этих же дружеских объятиях один за другим оказались и старшие начальники — генералы: и Лелюшенко, и Рыбалко, и подъехавший вслед за ними Гордов. Никому из них не удавалось выбраться из Праги на свои командные пункты, к своим узлам связи и подробно доложить обстановку.

Ко мне поступали время от времени сообщения по радио, но все они были, я бы сказал, уж чересчур краткими: «Прага взята», «Прага взята», «Прага наша...» А мне необходимо было доложить Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину не только, что Прага взята, но и при каких обстоятельствах взята, какое сопротивление было встречено и где. Есть или уже нет организованного противника, а если есть, то в каком направлении он отходит.

Словом, день освобождения Праги был для меня очень беспокойным. Пропадали офицеры связи, пропадали командиры бригад, дивизий, корпусов — все пропадали! Вот что значит и до чего доводит народное ликование!

Впоследствии меня не раз, в особенности по случаю торжественных годовщин, спрашивали, каким был для меня последний день войны, какими были мои переживания в связи с последней операцией войны. Как видите, вопрос но такой уж простой!

Из-за торжественной встречи наших войск в Праге, которая вызвала перебои в связи, я фактически задержал на несколько часов обнародование приказа Верховного Главнокомандующего об освобождении Праги войсками 1-го Украинского фронта. Я нажимал НА своих подчиненных, требовал подробных донесений, а в это время из Москвы беспрерывные звонки: «Послушайте, ведь сегодня должен быть окончательный салют в честь полной победы! Где же ваше донесение? Где вы там? Что у вас там? Уже давно подписана всеобщая капитуляция, а от вас все еще ничего нет».

Начальник Генерального штаба по крайней мере раз десять звонил мне, требуя окончательных донесений, а я и сам не имел их и все оттягивал и оттягивал срок доклада. И только получив, наконец, удовлетворяющие меня сведения, уточнив их, составил свое до-несение. В нем указывалось, что в 9 часов утра Прага была полностью освобождена и очищена от противника. Хотя, повторяю, первые наши танки вошли туда в 3 часа ночи.

Для исторической точности позволю себе привести приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении Праги:

Приказ{37} Верховного Главнокомандующего

Командующему войсками 1-го Украинского фронта

Маршалу Советского Союза Коневу

Начальнику штаба фронта генералу армии Петрову

Войска 1-го Украинского фронта в результате стремительного ночного маневра танковых соединений и пехоты сломили сопротивление противника и сегодня, 9 мая, в 4 часа утра освободили от немецких захватчиков столицу союзной нам Чехословакии — город Прагу.

В боях за освобождение Праги отличились войска генерал-полковника Гордова, генерал-полковника Пухова, генерал-полковника Жадова, генерал-лейтенанта Маландина, генерал-майора Лямина, полковника Зелинского, генерал-лейтенанта Черокманова, генерал-лейтенанта Пузикова, генерал-майора Бакланова, полковника Иванова, генерал-майора Орлова, генерал-майора Даниловского, генерал-майора Волковича, генерал-майора Краснова; танкисты генерал-полковника Лелюшенко, генерал-полковника Рыбалко, генерал-полковника танковых войск Новикова, генерал-майора танковых войск Упмана, генерал-майора танковых войск Бахметьева, генерал-лейтенанта танковых войск Белова, генерал-майора танковых войск Ермакова, полковника Пушкарева, полковника Хмылова, генерал-майора танковых войск Митрофанова, генерал-майора танковых войск Новикова, генерал-лейтенанта танковых войск Сухова, подполковника Карнюшкина, подполковника Щербака, полковника Селиванчика, полковника Туркина; артиллеристы генерал-полковника артиллерии Варенцова, генерал-лейтенанта артиллерии Кожухова, генерал-майора артиллерии Добринского, генерал-майора артиллерии Краснокутского, генерал-майора артиллерии Ментюкова, генерал-майора артиллерии Никольского, генерал-лейтенанта артиллерии Кубеева, генерал-майора артиллерии Полуэктова, генерал-майора артиллерии Дзевульского; летчики генерал-полковника авиации Красовского, генерал-лейтенанта авиации Рязанова, полковника Никишина, генерал-майора авиации Архангельского, генерал-майора авиации Забалуева, генерал-майора авиации Слюсарева, генерал-лейтенанта авиации Утина; саперы генерал-полковника инженерных войск Галицкого, полковника Полуэктова, полковника Каменчука, полковника Кордюкова, подполковника Скороходова, подполковника Соболева; связисты генерал-лейтенанта войск связи Булычева, генерал-майора войск связи Ахременко, полковника Остренко, полковника Борисова, полковника Симховича, полковника Богомолова.

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за освобождение Праги, представить к присвоению наименования «Пражских» и к награждению орденами.

Сегодня, 9 мая, в 20 часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Украинского фронта, освободившим столицу союзной нам Чехословакии — Прагу, — двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий.

За отличные боевые действия ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение Праги.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины и Чехословацкой Республики!

Смерть немецким захватчикам!

Верховный Главнокомандующий

Маршал Советского Союза И. Сталин

9 мая 1945 года. № 368.

Завершив последнее крупное событие войны, освободив Прагу и полностью окружив группировку Шернера, войска 1, 2 и 4-го Украинских фронтов в кратчайший срок решили задачу большой политической и стратегической важности.

Ход и результаты Пражской операции явились новым свидетельством зрелости советского военного искусства, высоких организаторских способностей наших командных кадров и боевого мастерства советских войск.

Салют в честь освобождения Праги был предпоследним салютом войны. Последний салют — салют Победы, данный из тысячи орудий, — прозвучал в Москве через несколько часов после этого.

Я слушал его по радио на своем передовом командном пункте. Вместе со мной были в тот час многие из моих соратников по боевым действиям — члены Военного совета К. В. Крайнюков и Н. Т. Кальченко, командующие родами войск и начальники служб фронта, офицеры политуправления, оперативного управления. Торжественность обстановки усиливалась тем, что со всех сторон гремели, если можно так выразиться, самосалюты. Передовые части ушли далеко вперед; они там, конечно, палили из всех видов оружия, но мы их не слышали. Зато уж вторые эшелоны салютовали в эти часы вокруг нас, не жалея сил. Палили в небо и ракетами, и холостыми снарядами, и боевыми патронами из автоматов, карабинов и револьверов. Словом, каждый салютовал как и чем мог... Не помню сейчас уж всех подробностей этого вечера. Помню товарищеский ужин, не очень длинный, помню, много и с особым чувством пели, но больше всего запомнилось ощущение природы в тот вечер. Весна была в разгаре, все благоухало, и было такое чувство, как будто ты заново увидел природу.

Радость от победы была, конечно, большая, огромная, но все-таки всей меры ее в тот первый момент мы еще даже не почувствовали. И скажу честно, одним из первых и самых сильных желаний этого дня было желание выспаться и мысль, что, наконец, это будет возможно, если не сегодня, то хотя бы вскоре.

Мне лично выспаться в ту ночь так и не удалось. Почти сразу нахлынуло столько неотложных дел! И первым из них было неожиданное донесение, что в районе Мельника значительные силы немцев еще оказывают сопротивление. Пришлось срочно распоряжаться и направлять танковые войска для немедленной ликвидации этой довольно сильной и организованной группировки.

9 мая у меня было полно забот до глубокой ночи, а утром 10-го и выехал в Прагу. Дорога, по которой я ехал, была забита до отказа. По ней двигалось как бы три не смешивающихся между собой потока. Первый, самый большой, колонна военнопленных из группировки Шернера. Голова ее уже подходила к Дрездену, а хвост Пыл еще около Праги. Второй поток составляли судетские немцы, выдворяемые чехами из пределов Чехословакии.

А третий огромный поток состоял из тех, кто возвращался из фашистских концлагерей, которых в этом районе было много. Здесь размещалось немало предприятий военной промышленности, а на них немцы использовали подневольную рабочую силу из всех стран Европы. Вид возвращавшихся из лагерей вызывал двойное чувство — и радости и боли. Радости, потому что они возвращались к жизни, шли к себе домой, а боли потому, что просто мучительно было на них смотреть — так изнурены и ужасающе измождены были они в большинстве своем.

Я много раз бывал потом в Праге и очень люблю этот прекрасный город, но, конечно, то, первое впечатление от него просто неизгладимо. Город продолжал праздновать свое освобождение, и это всеобщее победное радостное ликование, эти знамена, флаги, цветы делали его особенно красивым и праздничным, несмотря на то, что кое-где нам на пути попадались развалины и пожарища — следы фашистских обстрелов и бомбардировок в дни пражского восстания,

В этот день, 10 мая, мне удалось лишь бегло познакомиться с Прагой. Главное чувство, которое я при этом испытывал, была радость, что разрушения в Праге все же редки и что нам удалось сохранить город в целости.

Вечером в Праге, в штабе 3-й гвардейской армии, я встретился с моими боевыми командармами — Рыбалко, Лелюшенко, Гордовым и с членами Военных советов этих армий. Всех трех командармов я от всей души поздравил с одержанной победой. Они ответили тем же.

Но долго поздравлять друг друга было некогда, надо было думать о нормализации жизни, о снабжении населения и, стало быть, о назначении начальника гарнизона и коменданта города Праги. В этом эпизоде есть некоторые житейские черточки, которые и сейчас, через двадцать пять лет, вызывают у меня улыбку.

Сидя в штабе у Гордова и разговаривая об итогах только что закончившейся операции, я сделался свидетелем жаркого спора между Рыбалко и Лелюшенко о том, кто из них первым вошел в Прагу. Этот спор подогревался еще и таким обстоятельством: по нашей русской военной традиции, начиная со времен Суворова, повелось так, что, кто из генералов первым вступил в город, тот обычно и назначается комендантом.

Слушая этот спор между двумя нашими славными генералами-танкистами, никак не желавшими уступить друг другу пальму первенства, я решил, что не стоит углублять их «междоусобицу», и тут же назначил начальником гарнизона командующего 3-й гвардейской армией генерал-полковника В. Н. Гордова. Тем самым претензии обоих командующих танковыми армиями сразу же отпали. Вслед за этим я назначил комендантом города человека, так сказать, нейтрального: им был заместитель командующего 5-й гвардейской армией генерал В. К. Парамзин.

Докладывая в этот же вечер по ВЧ из Праги Сталину о назначении Гордова начальником гарнизона в Праге, я встретился с неожиданным для меня возражением. Сталину было непонятно, почему идет речь о начальнике гарнизона; ему больше нравилось слово «комендант». Пришлось объяснить по ВЧ, что, согласно уставу, начальнику гарнизона подчиняются все войска, находящиеся на соответствующей территории, а комендант — подчиненное ему лицо и подает главным образом вопросами караульной службы, охраны внутреннего порядка.

Выслушав мое объяснение, Сталин утвердил Гордова начальником гарнизона и дал мне распоряжение оказать необходимое содействие для переезда в Прагу из Кошице президента Бенеша и чехословацкого правительства.

Эти указания я выполнил. Президент Бенеш и чехословацкое правительство выразили желание лететь из Кошице в Прагу на самолетах. Самолеты были за ними посланы.

В тот день, когда в Прагу прибыло чехословацкое правительство, на пражском аэродроме был построен почетный караул от войск 1-го Украинского фронта. Наши военные власти были представлены генерал-полковником бронетанковых войск Рыбалко, комендантом города генерал-майором Парамзиным и другими официальными лицами — генералами и офицерами 1-го Украинского фронта.

А на следующий день я снова приехал в Прагу и встретился там с премьер-министром Зденеком Фнрлингером, с Клементом Готвальдом и другими членами правительства. В дружеской обстановке Пыли рассмотрены многие вопросы нормализации жизни Праги и всей Чехословацкой Республики, в решении которых мы в силах были оказать содействие чехословацким друзьям.

В заключение считаю необходимым кратко остановиться на характеристике некоторых своих соратников, с которыми пришлось работать на заключительном этапе войны. Я хочу здесь прежде всего рассказать о командующем 3-й гвардейской танковой армией генерал-полковнике Павле Семеновиче Рыбалко, выдающемся военачальнике, талантливом и незаурядном полководце.

На войне я встретился с Рыбалко впервые только в 1944 г. До этого в качестве командующего 3-й гвардейской танковой армией он уже провел ряд крупных операций по освобождению Украины, форсированию Днепра, освобождению Киева, наступлению на Западной Украине. Я встретился с ним, принимая командование 1-м Украинским фронтом, в мае 1944 г.

Эта первая встреча на войне была далеко не первой в жизни Я знал Рыбалко с начала двадцатых годов по учебе на Курсах высшего начальствующего состава при Академии имени М. В. Фрунзе. После окончания курсов Павел Семенович пошел на командную должность, командиром полка. Он командовал полком, дивизией, затем был некоторое время военным атташе в Польше. Потом — вновь на командной работе. В ходе войны стал командующим танковой армией. В этой роли я его и встретил почти через двадцать лет после академии.

Павел Семенович был широко образованным человеком. Он окончил не только Курсы высшего начальствующего состава, но и Академию имени М. В. Фрунзе, где мы опять учились вместе. И на курсах, и в академии учился он превосходно, был в числе первых. Это характерно для его натуры.

Высокая теоретическая подготовка, разносторонний командный опыт сделали Рыбалко сложившимся, знающим свое дело и уверенным в себе военачальником. Ему была свойственна исключительная выдержка, сочетавшаяся с энергией и волевым началом, ярко выраженным во всех его действиях.

В дружеских беседах он бывал остроумен, находчив, любил и умел полемизировать. Но главным положительным качеством Рыбалко, я бы сказал, высоким его достоинством было умение сплотить коллектив, которым он командовал.

П. С. Рыбалко действовал не методом уступок и поглаживания по головке, задабривания или всепрощения. Напротив, всегда предъявлял к подчиненным (в условиях армии это необходимо) самые суровые требования, но при этом умел оставаться справедливым и заботливым. Ему было свойственно далеко не всегда встречающееся качество, которое я особенно ценю в военных людях. Полной мерой взыскивая с подчиненных за любой промах, он потом, когда за тот же промах подчиненного приходилось отвечать ему самому, не давал его избить, смять, уничтожить. Большую часть ответственности он всегда брал на себя.

Очень правильно строил он и свои отношения с Военным советом. В 3-й гвардейской танковой армии Военный совет был хорошим, сплоченным руководящим органом, работал дружно, разумеется, при неоспоримом приоритете командующего. Член Военного совета С. И. Мельников, о котором я уже упоминал, хорошо дополнял П, С. Рыбалко, и это, по справедливости, было их обоюдной заслугой.

С. И. Мельников не только занимался вопросами политико-морального состояния и политического воспитания личного состава, но и вникал в целый ряд других армейских дел. Таких, например, как материально-техническое обеспечение, значение которого вообще огромно на войне, а в танковой армии тем более. Постоянно бывая вместе с Рыбалко на передовой, он умел, если это требовалось, воздействовать на подчиненных примером личного мужества. В этом смысле оба эти человека были схожи друг с другом.

Павел Семенович Рыбалко был бесстрашным человеком, однако никак не склонным к показной храбрости. Он умел отличать действительно решающие моменты от кажущихся и точно знал, когда именно и где именно ему нужно быть. А это необыкновенно важно для командующего. Он не суетился, как некоторые другие, не метался из части в часть, но, если обстановка диктовала, невзирая на опасность, появлялся в тех пунктах и в тот момент, где и когда это было нужно. И в этих случаях его ничто не могло остановить.

У нас было немало хороших танковых начальников, но, не преуменьшая их заслуг, я все-таки хочу сказать, что, на мой личный взгляд, Рыбалко наиболее проницательно понимал характер и возможности крупных танковых объединений. Он любил, ценил и хорошо знал технику, хотя и не был смолоду танкистом. Он знал, что можно извлечь из этой техники, что для этой техники достижимо и что недостижимо, и всегда помнил об этом, ставя задачи своим войскам.

Во второй половине Великой Отечественной войны танковые войска были передовым родом оружия, задававшим тон в операциях. И Рыбалко, умело используя силу войск, задавал этот тон, определяющий темп всей операции. Разумеется, это было непростым делом, и каждую свою операцию он готовил с ювелирной тщательностью.

Я не раз бывал у него, когда он на ящике с песком, или на рельефном плане, или на карте крупного масштаба предварительно проигрывал со своими командирами боевые действия корпусов, бригад, различные варианты решения одной и той же задачи. Присутствовал и при том, как он в армейском масштабе готовил Львовскую операцию. Присутствовал и при подготовке Висло-Одерской операции.

Тщательная подготовка командного состава была для Рыбалко пусть важнейшей, но все же частью его забот. Столь же скрупулезно занимался он и с инженерно-техническим составом, вникал во все, что было связано с техническим обеспечением танков, с их ремонтом, эвакуацией, восстановлением, понимая, что наибольший эффект в бою он получит только при технически правильном использовании танков.

Не мудрено, что такой генерал-танкист был для нас на войне исключительно дорог. И не случайно 3-я гвардейская танковая армия была передовой армией, подававшей своими действиями пример того, как много можно получить от наших танковых объединений в условиях большой маневренной войны, если правильно и дальновидно управлять ими.

Что касается наших личных отношений с Павлом Семеновичем, то мы были с ним друзьями. Поскольку речь идет о войне, скажу точнее — боевыми друзьями.

Павел Семенович Рыбалко был человеком, на которого я полагался всецело. Когда речь шла о нем, то я знал, что там, где я как командующий фронтом не все предусмотрел, предусмотрит он. Таков был Павел Семенович Рыбалко.

После войны, когда мне в роли главнокомандующего Сухопутными войсками пришлось вновь работать вместе с Рыбалко, командовавшим тогда нашими бронетанковыми войсками, я еще раз утвердился в своем высоком мнении об этом человеке.

Армия осуществляла переход на мирное положение. На своем новом, весьма ответственном посту Рыбалко должен был решать многие задачи, суммировать весь боевой опыт, накопленный бронетанковыми войсками за годы войны, наметить планы развития этих войск в мирное время с перспективой на будущее, правильно разработать всю техническую политику в области танкостроения. И тогда я видел в Рыбалко талантливого, проницательного и твердого военачальника.

Командующий бронетанковыми войсками — последняя должность Рыбалко. Он умер, находясь на этом посту, умер в расцвете сил, и это была тяжелейшая утрата не только для всех его боевых товарищей, но и для всех наших Вооруженных Сил.

21-й армией у нас на фронте командовал генерал-полковник Дмитрий Николаевич Гусев, прибывший к нам из-под Ленинграда, где он успешно воевал в роли начальника штаба фронта и командовал армией. На 1-м Украинском фронте он начал свою боевую деятельность с Висло-Одерской операции. Его армия очистила от врага всю северную часть Силезского промышленного района. Гусев действовал при этом образцово, очень организованно, умело, приняв близко к сердцу требование сохранить Силезский промышленный район от разрушения.

С такой же основательностью и упорством Д. Н. Гусев действовал и во время Верхне-Силезской операции. Опираясь на свой хорошо подготовленный и сработавшийся штаб, он отлично организовал управление боевыми действиями армии сверху донизу.

По своему характеру это был человек и активный, и неторопливый одновременно, отличался рассудительностью и твердостью, умел трезво взвешивать обстановку в целом, но и не выпускал из поля зрения те особенные, неповторимые частности, которые существенны для той или иной операции или боя. Очень ценил мнения ближайших своих соратников, в особенности члена Военного совета армии Василия Павловича Мжаванадзе.

Я не раз наведывался в 21-ю армию, и мне всегда было приятно наблюдать дружную, сплоченную работу Военного совета этой армии.

Добрые отношения установились у Дмитрия Николаевича с командирами корпусов и дивизий. Вместе с ними он прошел длинную боевую дорогу, в каждом был уверен и всегда мог рассчитывать на безусловное выполнение не только буквы, но и духа любого своего приказа.

Не лишне добавить, что этот дружный, сплоченный коллектив, прибыв к нам на фронт, попал в совершенно непривычную для него обстановку. Она отличалась от обстановки Ленинградского фронта неизмеримо большим оперативным простором, широтой и глубиной операции, маневренностью. Но командарм, а вместе с ним и подчиненные ему войска очень быстро освоились со всем этим и оказались на высоте положения.

С самого начала нашего знакомства Дмитрий Николаевич возбудил во мне глубокие симпатии. Я и по сей день храню о нем самую светлую память.

Здесь мне хотелось бы несколько слов сказать о начальнике штаба 1-го Украинского Фронта генерале армии Иване Ефимовиче Петрове.

Он сменил генерала Соколовского буквально перед самым началом Берлинской операции. Василий Данилович отбыл на 1-й Белорусский заместителем командующего к маршалу Жукову. Перед этим мне позвонил Сталин и спросил, согласен ли я взять к себе начальником штаба генерала Петрова.

Я знал, что за несколько дней до этого Петров был освобожден от должности командующего 4-м Украинским фронтом. Мое личное мнение об Иване Ефимовиче в общем было положительным, и я дал согласие на его назначение.

Иван Ефимович был человеком с хорошей военной подготовкой и высокой общей культурой. На протяжении всей войны он проявлял храбрость и мужество и был этим известен в армии.

Будучи до этого в роли командующего фронтом, а под конец войны впервые в своей практике оказавшись начальником штаба фронта, он, боевой генерал, не проявлял ни малейшего оттенка обиды. Напротив, с самым живым интересом к новому для себя делу говорил: «Вот теперь вижу настоящий фронт — и по количеств) войск, и но размаху, и но задачам». Генерал хорошо отдавал себе отчет в том, что, несмотря на весь боевой опыт, в новой роли начальника штаба фронта ему надо кое-чему поучиться. И он честно учился.

Сработались мы довольно быстро. У меня было полное доверии к нему, так же как и у Петрова ко мне, я это чувствовал. Отношения у нас сложились хорошие; хотя и приходилось порою делать скидку на то, что все-таки Петров не штабной командир (до этого все его должности — и в мирное, и в военное время — были командные: начальник училища, командир дивизии, командующий армией, командующий фронтом). Но надо отдать должное и генералу Соколовскому, который до Петрова в течение года был начальником нашего штаба: он оставил очень слаженный, хорошо организованный штабной коллектив. Опираясь на этот коллектив, Петров не испытывал в своей работе каких-либо существенных затруднений.

Иван Ефимович оставался начальником штаба нашего фронта до последнего дня войны. Вместе с ним мы на 1-м Украинском фронте завершили Великую Отечественную войну, и завершили как будто неплохо...

Невозможно не рассказать о командующем 5-й гвардейской армией Алексее Семеновиче Жадове.

Впервые я встретил его в годы войны в звании генерал-лейтенанта и в должности командующего 5-й гвардейской армией, когда и июне 1943 г. принимал войска Степного фронта. До этого его армия в составе Донского фронта воевала под Сталинградом и оттуда прибыла к нам на Степной фронт.

Уже при первой встрече — во время поездки по участкам подготовленной армией обороны — Жадов произвел на меня положительное впечатление ясностью, определенностью и твердостью своих суждений.

Бывает так, что проникаешься к человеку уважением и доверием с первой же встречи и сохраняешь эти чувства потом навсегда. Так было и в моих отношениях с Жадовым. Доверие к нему ни разу не было у меня поколеблено в течение всей войны, которую мы вместе прошли — сначала на Степном, потом на 2-м Украинском и, наконец, на 1-м Украинском фронтах. Сохранил я к нему это доверие и уважение и после войны, когда я был главнокомандующим Сухопутными войсками и имел возможность оценить его в роли своего первого заместителя.

В период битвы на Курской дуге А. С. Жадов лично как Командарм и вся его армия в целом проявили исключительную стойкость и героизм. Отражение 5-й гвардейской армией Ж адова и 5-й танковой армией Ротмистрова немецкого удара под Прохоровкой, несомненно, было решающим событием во всей обстановке, сложившейся на южном фасе Курской битвы. Вскоре 5-я гвардейская вышла к Днепру и, форсировав его в районе Кременчуга, захватила плацдарм на том берегу.

5-я гвардейская армия Жадова выполнила главную задачу в Кировоградской операции по прорыву обороны и освобождению Кировограда. Войска армии проявили большую стойкость и воинское умение. Им в значительной степени мы были обязаны общим успехом.

Когда в 1944 г. я был переброшен командовать 1-м Украинским фронтом и при планировании крупной Львовско-Сандомирской операции фронту понадобились большие резервы, я обратился в Ставку с просьбой передать нам и армию Жадова (находившуюся к тому времени в резерве 2-го Украинского фронта на отдыхе и восстановлении). Ставка согласилась. После этого мы прошли с Алексеем Семеновичем весь последующий боевой путь до самого конца войны.

В дни Львовско-Сандомирской операции я ввел армию Жадова в дело только тогда, когда подошел действительно решающий момент сражения: на Висле разгорелась ожесточеннейшая борьба за сандомирский плацдарм.

Немцы стянули туда очень большое количество пехоты и танковых войск и упорно нажимали на нас. Положение было очень сложным, особенно на левом фланге.

Тут-то и сказала свое слово 5-я гвардейская под командованием Жадова. Она внесла резкий перелом в характер боев: с ходу смяла всю вражескую группировку, находившуюся перед нами на восточном берегу Вислы, расчистила путь к переправам и обеспечила их. Потом, переправившись сама на сандомирский плацдарм, заняла там оборону на левом фланге.

Гитлеровцы трижды предпринимали массированные атаки несколькими танковыми дивизиями, 5-я гвардейская отбила их, показав под руководством своего командарма исключительную стойкость, тем более заслуживающую похвалы, что в числе танков противника, кроме «фердинандов», «тигров» и «пантер», были впервые введены в бой «королевские тигры».

Алексей Семенович Жадов всегда глубоко продумывал все свои решения, отлично знал обстановку. То, что он решал, — решал обстоятельно и фундаментально. Причем эта фундаментальность не мешала его мобильности и оперативности, а, напротив, удачно сочеталась с ними.

В трудный послевоенный период, когда мы осуществляли мероприятия по перестройке армии, внимательно исследуя и обобщая опыт войны и закрепляя его в уставах и наставлениях, Жадов был незаменимым работником. Его знание сухопутных войск — я могу это смело утверждать — так глубоко и обстоятельно, как ни у кого другого.

Рассказывая о завершающих операциях Великой Отечественной войны, я с глубоким удовлетворением вспоминаю среди своих ближайших соратников Алексея Семеновича Жадова — талантливого командарма, подлинного труженика войны и настоящего мастера обучения и воспитания войск в мирное время.

Николай Павлович Пухов, командовавший 13-й армией, был человеком с большим боевым и служебным опытом. До войны он преподавал в Академии имени М. В. Фрунзе, командовал дивизией и корпусом и уже в первые месяцы войны был выдвинут на должность командующего 13-й армией, прошел вместе с нею весь путь от Подмосковья до Берлина и Праги. Он участвовал в сражении на Курской дуге, приняв там на себя основной удар немцев по северному фасу нашей обороны. Его армия одной из первых форсировала Днепр и потом прошла с боями всю Украину и Польшу. Одной из первых она вышла на Вислу, форсировала ее вместе с танковыми войсками и захватила сандомирский плацдарм.

При форсировании Вислы Пухов в очень сложной обстановке проявил большое мастерство, находчивость, смелость и настойчивость. Противник делал буквально все, чтобы спихнуть нас с плацдарма. В первый период боев за плацдарм эти жесточайшие контратаки пришлись главным образом на долю армии Пухова.

На протяжении всего довольно длительного периода, когда я мог лично наблюдать работу Военного совета 13-й армии, она представлялась мне образцом, достойным подражания. В ней чувствовались слаженность, четкая организация, дух истинного товарищества.

Военный совет 13-й армии являл собой пример того, как в условиях полного и безоговорочного единоначалия каждый в этом руководящем коллективе находил свое место и с наибольшей пользой отдавал делу все свои силы.

Иногда в первое время работы с Н. П. Пуховым мне казалось, что Николай Павлович несколько мягковат, недостаточно тверд. Узнав его ближе, я убедился, что этот внешне мягкий, спокойный человек способен проявить решимость в сложной обстановке и твердой рукой поддержать в армии порядок.

Николай Павлович умел опираться на ближайших своих помощников, доверял им, высоко и по достоинству ценил своего начальника штаба.

С несколько неожиданной стороны раскрылся передо мною Николай Павлович в дни взятия Берлина. Как раз у Пухова мне и довелось отметить 1 Мая; по существу, Берлин был уже взят. Прямо на командном пункте на скорую руку был организован праздничный обед, и тут я, может быть, впервые, хотя воевали мы вместе давно, увидел Николая Павловича просто в роли гостеприимного хозяина.

Никогда не ожидал, что Пухов такой любитель и мастер попеть. Что только он не пел в тот вечер! Был в полном смысле запевалой, всех увлек. Особенно хорошо пел он лирические песни. Вся его душевность, сердечность, открытость, скованные обстановкой войны, в этот вечер как бы прорвались наружу...

Не могу не сказать тут хотя бы несколько слов о начальнике штаба 13-й армии Германе Капитоновиче Маландине (в последнее время он возглавлял Академию Генерального штаба). Это был человек большой штабной культуры, талантливый и организованный, отличавшийся безукоризненной честностью и точностью, никогда не поддававшийся соблазну что-либо приукрасить или округлить в своих докладах. Вот уж за кем не было этого греха, водившегося за некоторыми в общем-то неплохими людьми.

Отличная штабная школа сказалась и в тех докладах — лаконичных и в высшей степени точных, — которые представлял мне Маландин в ходе Пражской операции. Порой он даже сообщал последние данные о продвижении своего соседа — 3-й гвардейской армии Гордова — раньше, чем сосед успевал сделать это.

Большую роль в организации партийно-политической работы сыграл и член Военного совета армии М. А. Козлов.

Некоторые из командармов нашего фронта аи условиям обстановки в заключительных операциях войны оказались не на главных, а на второстепенных направлениях. Их армии занимали оборону, прикрывали фланги наших наступающих ударных группировок, сковывали противника, т. е. выполняли совершенно необходимые в масштабах фронта, но, так сказать, не броские задачи, о которых обычно упоминается самым кратким образом, основное же внимание сосредоточивается на том участке фронта, где осуществляется прорыв, где развертываются главнейшие события.

В такой относительно незаметной роли в последних операциях войны оказался командующий 52-й армией генерал Константин Аполлонович Коротеев. И он, и его армия прошли славный и нелегкий боевой путь, и если он во главе своей армии не штурмовал непосредственно Берлин и не входил в Прагу, ему тем не менее пришлось нести свою долю ответственности за осуществление этих операций войсками фронта, а значит, и у него имелась совершенно законная доля гордости за их успех. Коротеев и его войска обеспечивали этот успех гам, где им было поручено, в том числе и в жестоких боях под Гёрлицем, где его армию с такой яростью контратаковали немцы.

К сожалению, генерал К. А. Коротеев, как и многие другие военачальники Великой Отечественной войны, рано ушел от нас. Очевидно, как это принято теперь говорить, сказались «перегрузки» военного времени, то огромное напряжение, вызванное чувством постоянной ответственности за дело и за жизнь десятков тысяч людей, которое прежде всего и определяет справедливость подсчета: год войны — три года службы.

Коротеев был опытным боевым командармом, добросовестным и умелым исполнителем всех тех задач, которые ставил перед ним и его армией фронт. Он воевал честно, много, никогда не хитрил и никогда не уклонялся от осуществления самых сложных операций, выпадавших на его долю...

Иван Терентьевич Коровников — командарм 59-й — тоже оказался в ходе Берлинской и Пражской операций на направлениях, хотя и ответственных, но с точки зрения общих задач фронта все-таки второстепенных. Не то что в Висло-Одерской операции, когда Коровников был на одном из главных направлений и сыграл важную роль в освобождении Кракова. В последующем центр тяжести событий переместился на правое крыло нашего фронта, и Коровников оказался в менее заметном положении.

59-я армия была переброшена к нам в конце 1944 г. с Ленинградского фронта.

Помимо деловых соображений, у меня была и чисто личная причина радоваться встрече с Иваном Терентьевичем.

Дело в том, что в тридцатые годы, когда я командовал особым корпусом в Монголии, Коровников был комиссаром этого корпуса, хотя образование имел командное. У меня о нем сохранилось самое лучшее мнение: это был замечательный коммунист, хороший воспитатель, отличный товарищ, честнейший человек.

И теперь, когда мы встретились с ним в новых ролях — я командующий фронтом, он командующий армией, — я приезжал к нему как к своему старому боевому другу и товарищу. Но должен сказать, что скидок я ему ни в чем не делал, требовал с него полной мерой и в душе был рад, что он хорошо выполняет поставленные перед ним задачи, потому что, будь по-иному, спуска я бы ему не дал, несмотря на старую дружбу.

Генерал И. Т. Коровников со своей армией особенно активно и успешно действовал при освобождении Кракова и в Верхне-Силезской операции. Иногда, правда, он жаловался, что я мало даю ему танков, а он хорошо знал танковые войска и имел вкус к их использованию. Но ничего не поделаешь, обстановка складывалась так, что основные танковые массы приходилось бросать на другие направления, хотя и в Берлинской, и в Пражской операциях армия Коровникова несла нелегкую службу, обеспечивая наш левый фланг на довольно растянутом фронте.

Вспоминая сейчас о военной деятельности этого человека, я должен сказать, что он достоин самого глубокого уважения.

Мне хочется сказать несколько слов об авиаторах, действовавших на нашем фронте в составе 2-й воздушной армии под командованием генерал-полковника Степана Акимовича Красовского.

Сам генерал Красовский — старый солдат, испытанный боевой командир, отлично знающий не только авиационное дело, но и наземные войска, их службу и их потребности.

Положение командующего воздушной армией в известной мере двойственно: с одной стороны, он целиком подчинен командующему войсками фронта, а с другой — главнокомандующему Военно-воздушными силами в Москве. Все материальные ресурсы, все техническое руководство идет оттуда. Но С. А. Красовский всегда умело выходил из трудных положений, возникавших в связи с двойным подчинением. И я неизменно в таких случаях удивлялся его недюжинным способностям.

В его распоряжении была одна из самых крупных авиационных армий — до 3 тыс. самолетов. Поддерживая наступление наземных войск, Степан Акимович иногда был склонен преувеличивать трудности боевого использования авиации. Но зато, когда операция была уже спланирована и утверждена, он со своим штабом настойчиво проводил в жизнь и решения командующего войсками фронта, и свои собственные.

У меня о генерале Красовском сложилось мнение как об очень способном авиационном начальнике. Его подчиненные — командиры корпусов 2-й воздушной армии — представляли собой замечательную плеяду советских летчиков с большим опытом и славными традициями, сложившимися еще в мирное время. Эти люди вынесли на своих плечах самые тяжкие испытания первого периода войны, когда немцы решительно превосходили нас в воздухе и по численности, и по летно-техническим данным. Затем уже в разгар войны они в им подобные, по существу, заново создавали нашу авиацию, формировали новые авиационные части, обучали и воспитывали летчиков, отрабатывали новые принципы боевого применения авиации.

Я неизменно с большим уважением вспоминаю о таких командирах корпусов, как В. Г. Рязанов. П. П. Каманин, Д. Т. Никишин, А. В. Утин, В. Г. Благовещенский, В М. Забалуев, М. Г. Мачин, И. С. Полбин. Помню, как всех нас глубоко потрясла внезапная гибель последнего — это случилось уже в самом конце войны, во время победоносной Берлинской операции...

Дважды Герой Советского Союза генерал И. С. Полбин, командир гвардейского бомбардировочного корпуса, был очень храбрым, я бы даже сказал, безумно храбрым человеком. Причем эта личная храбрость сочеталась у него с высокими командирскими и организаторскими качествами. Всю войну он лично летал на выполнение боевых заданий, особенно когда это были задания ответственные или особо, опасные.

Я знал, что Полбин и под конец войны продолжает сам летать, и во время Берлинской операции через генерала Красовского и его штаб приказал без моего ведома не выпускать его с аэродрома. Было вполне достаточно, чтобы он с КП руководил боевыми действиями подчиненных — обстановка теперь не требовала его личного участия в боях.

Корпус Полбина базировался недалеко от Бреслау. Генерал знал, что происходило в этой осажденной крепости, и, видимо, глубоко переживал, что нам так долго не удается покончить с окруженной там группировкой. И вот однажды, когда командующий 6-й армией Глуздовский попросил Полбина подавить какие-то особенно мешавшие продвижению немецкие батареи, генерал, прирожденный летчик, соскучившийся без боевых вылетов, несмотря на мое запрещение, поднял девятку бомбардировщиков и сам повел ее на Бреслау. И надо же было так случиться, чтобы именно в этот вылет он напоролся на не зафиксированную ранее зенитную батарею. Единственный из девятки самолет Полбина был сбит прямым попаданием снаряда, а сам он убит в воздухе. Так погиб этот замечательный командир корпуса, человек безукоризненно дисциплинированный. Погиб в самом конце войны...

Говоря об авиаторах, не могу не упомянуть о другом талантливом командире — А. И. Покрышкине, ныне трижды Герое Советского Союза, командовавшем у нас авиационной истребительной дивизией.

Он показал себя на фронте не только человеком большой личной храбрости, но и искуснейшим организатором боевых действий. Александр Иванович владел не только высочайшим личным искусством воздушного боя, не только превосходно руководил этими боями в воздухе, выбирая каждый раз наилучшие боевые порядки и уничтожая максимальное число вражеских самолетов, но умел еще на земле наилучшим образом подготовить личный состав к действиям к воздухе, быстрее и точнее всех перебазироваться, лучше всех организовать аэродромную службу. Кстати сказать, именно он первым начал летать с германских автострад, используя их как аэродромы. Покрышкин — гордость нашей авиации.

И наконец, вспоминая своих боевых соратников, я хочу сказать о генерале Кароле Сверчевском — командующем 2-й армией Войска Польского. Читатель уже знает, что Сверчевский был одним из тех, кто давал отпор вооруженному натиску фашизма еще до начала второй мировой войны. Он сражался в Испании, командовал там интернациональной бригадой; имя, которое он там носил — Вальтер, — было одним из самых популярных в республиканской Испании.

На нашем фронте генерал Сверчевский представлял новую, возродившуюся армию Польши — Войско Польское. 2-я армия Войска Польского, которой он командовал, в период Берлинской операции приняла боевое крещение. Скажу, как военный человек, не так-то легко вести в первый бой такое крупное объединение, как армия. Но Кароль Сверчевский и его штаб основательно подготовились к этому.

Наступление армии началось хорошо. Позже в полосе ее действий создалась трудная и даже очень трудная обстановка — немцы превосходящими силами вышли на тылы армии. Но и при таком стечении обстоятельств воины 2-й армии Войска Польского сражались мужественно и умело. Даже когда положение стало критическим, Сверчевский сохранял уверенность в выходе из создавшейся ситуации. И действительно, помощь ему пришла вовремя, и опасность была ликвидирована.

Товарищ Сверчевский участвовал и в Пражской операция. Имя его было упомянуто в приказе Верховного Главнокомандующего о взятии Дрездена. И думал ли я тогда, что нашему боевому товарищу так недолго осталось жить. Несколько лет спустя меня глубоко потрясла весть о том, что в Польше товарищ Кароль Сверчевский погиб от руки украинского националиста-террориста. Тяжело и горько было слышать о трагической гибели этого замечательного представителя польского народа, боевого командарма, нашего старого друга...

С особой теплотой вспоминаю я тогдашнюю встречу с моим боевым соратником генералом Людвиком Свободой, возглавившим министерство национальной обороны Чехословакии. Впервые я познакомился с ним в 1944 г., во время Карпатско-Дуклинской операции, которая проводилась нами в поддержку словацкого национального вооруженного восстания. В начале операции Свобода был командиром бригады, потом стал командовать всем чехословацким корпусом вместо не справившегося со своими обязанностями и отстраненного мной от командования генерала Кратохвила.

В тяжелой, кровопролитной операции Людвик Свобода проявил себя с самой лучшей стороны. Человек он был организованный и исключительно храбрый. О нем можно сказать без преувеличений: такой на поле боя головы перед врагом не склонит. Хотя в буквальном смысле слова это иногда и следовало бы ему делать: уж слишком он рисковал собой.

Во время войны, когда правительство Чехословакии находилось в Лондоне, Л. Свобода был, формально говоря, для меня представителем иностранного государства. Официально я его называл «господин генерал», но в душе никак не мог привыкнуть к такому обращению. Он был для меня настоящим боевым товарищем и другом, и, когда не было необходимости в официальщине и дипломатии, я его в боевой обстановке называл товарищем. Впрочем, как и всех других офицеров чехословацкого корпуса.

За время боев я присмотрелся к генералу Свободе как к организатору боя. Пройдя путь от командира отдельного батальона (весной 1943 г. под Харьковом) до командира корпуса. Свобода отвечал тем требованиям, которые предъявлялись на войне к лицам, возглавлявшим крупные войсковые соединения. Он был тверд, способен настоять на выполнении своих приказов, что не мешало ему весьма учтиво относиться к подчиненным.

В своих отношениях с советским командованием Свобода оставался всегда прямодушным, дружественным, искренним, и мы платили ему тем же.

Кстати говоря, нет ничего надежнее той дружбы, которая выражается не в декларациях, а в совместных боевых делах, складывается при выполнении ответственных и сложных заданий, связанных с риском для жизни. А именно так зарождалась и складывалась наша боевая дружба с воинами чехословацкого корпуса и с его командиром генералом Свободой. В ходе боев, особенно в Карпатах, она была в подлинном смысле слона скреплена кровью.

Генерала Свободу отличала глубокая уверенность в правоте своих позиций, вера в то, что новая, зарождающаяся чехословацкая армия, у колыбели которой он стоял, может и будет крепнуть. Он не был в годы войны коммунистом, но был человеком прогрессивных идей, связанных с лучшими стремлениями и чаяниями своего народа; он верил чехословацким коммунистам, верил, что это люди, для которых интересы народа превыше всего; и твердо, не отступая, шел вместе с ними через все испытания — и войны, и политики.

Свобода — настоящий народный герой, один из самых храбрых людей, каких я знал, солдат в самом высоком смысле этого слова.

Понятно поэтому, как я рад был обнять его, встретившись с ним в его родной Праге, наконец-то освобожденной от фашистов.

Добрым словом я вспоминаю боевых офицеров 1-го армейского чехословацкого корпуса, славных сынов чешского и словацкого народов.

Когда сейчас, спустя двадцать пять лет после окончания войны, думаешь о минувших событиях, о боевых товарищах, в памяти ярко встает прошлое, пережитое — и горечь неудач, и радость побед.

Вспоминается и 1941 г., когда враг в зените своей боевой мощи, используя все ресурсы покоренной Европы, стоял у ворот Москвы, рассчитывая на легкую победу. Но он понес под Москвой, а затем под Сталинградом и Курском и в других битвах тяжелые поражения и не смог спасти свою имперскую столицу от падения. Под обломками поверженного Берлина было погребено и само фашистское государство вместе с преступником Гитлером.

Какой это назидательный урок!

От первых неудач начального периода войны к полной капитуляции побежденного врага, гитлеровской Германии — таков великий путь нашей армии в минувшей войне. Это ли не выдающийся исторический пример! Вот что значат великие идеи ленинизма, воплотившиеся в могучем социалистическом строе Советского государства.

Пройдут века, но никогда не изгладится в памяти грядущих поколений героический подвиг советского народа и его Вооруженных Сил, разгромивших гитлеровскую Германию в Великой Отечественной войне.

Через все битвы и сражения, через трудности и невзгоды прошли героические воины Красной Армии. Многие из них пали смертью храбрых на полях войны, их ратный подвиг будут чтить благодарные потомки.

В связи с 25-летием Победы над гитлеровской Германией мне хотелось бы сердечно поздравить с праздником Победы командармов и членов Военных советов фронта и армий, всех командиров и политработников, генералов, офицеров, сержантов и солдат фронта, внесших своим ратным трудом, мужеством и отвагой вклад в, дело разгрома врага, и пожелать доброго здоровья, плодотворного труда во имя торжества коммунизма и личного счастья.