Глава 8.

Владивостокский отряд крейсеров

§29. На путях сообщения противника

«Война есть продолжение политики иными средствами» <24>. Есть войны, в которых огромная разоблачительная сила этой мысли предельно обнажена. Русско-японская, всесторонне изученная по ее дипломатической истории и во всех фактических подробностях, с редкой обстоятельностью описанная в официальных трудах, мемуарах и документах, — наглядный пример того явления, когда на глазах исследователя перо дипломата превращается в меч завоевателя.

Долгий период дипломатических переговоров о сферах влияния с участием представителей крупнейших европейских стран убедил Японию, что ей нечего опасаться единого фронта держав, который по инициативе России лишил ее многих плодов победы над Китаем в 1895 г. Умело был использован и такой козырь, как выгодно заключенный союз с Англией. Россия, не имевшая перевеса сил на Востоке, лишенная надежных союзников, должна была идти на уступки, но и они казались Японии недостаточными: требовалось, чтобы Россия полностью отказалась от всех экономических и политических интересов в Корее и Манчжурии. Воинственные правители Страны восходящего солнца все более склонялись к мысли, что достигнутый ценой огромного напряжения, но уже начавшийся уменьшаться военный перевес, редкая возможность воспользоваться поддержкой союзной Англии, строгий германский нейтралитет, а со стороны США даже «благожелательный» — такие обстоятельства никогда не повторятся. Эта логика агрессора, обычно заблуждающегося в последствиях своих авантюр, забывающего уроки истории, толкнула и Японию на путь войны. О ней было решено уже за месяц до нападения, и с той поры все усилия японской дипломатии преследовали одну цель: замаскировать, скрыть военное приготовления и сорвать все мирные инициативы русской стороны. Мирное посредничество французской, а затем и английской дипломатии лишь ускорило развязку: теряя все поводы к войне, японцы оборвали переговоры, чтобы хотя бы процедурными отговорками оправдать свое нападение <19>.

23 января 1904 г. командующий японским соединенным флотом адмирал Того получил императорский указ начать войну, а 24 января полностью готовый флот с транспортами для высадки войск вышел из Сасебо в Желтое море. В этот день Япония объявила о разрыве отношений с Россией, а на вопрос русского посланника, означает ли это войну, ему с дружеской улыбкой отвечали, что, конечно, это пока не война. Война началась утром 25 января, когда японский флот, выйдя в Желтое море, захватил «по праву военной добычи» пароход «Россия» РоПиТа. В Японском море у о-вов Цусима был задержан и отведен в Фузан шедший из Владивостока пароход Добровольного флота «Екатеринослав». Были также захвачены, ремонтировавшийся в доке в Нагасаки пароход ОВКЖД «Манчжурия», в Фузане и Сасебо — пароходы того же общества «Мукден» и «Малайя». Не пощадили и находившиеся в Нагасаки три русских частных китобойных судна, и шедший в Нагасаки срочным пассажирским рейсом пароход ОВКЖД «Аргунь». В море его перехватил и привел в Сасебо крейсер «Адзума». Пятый пароход ОВКЖД «Шилка», вышедший из Владивостока 21 января, арестовали 24 января по приходе в Нагасаки. К ночи ему разрешили разгрузку и выход в море — на виду держав в этом международном порту Япония продолжала играть в миролюбие. Каким-то чудом, избежав всех опасностей, пароход пришел в Порт-Артур на второй день войны. [158]

Усиленные приготовления, начатые японцами ещше в октябре 1903 г., не составляли секрета для наместника Е. А. Алексеева, постоянно получавшего информацию о них от военно-морского атташе капитана 2 ранга А. И. Русина (в 1897—1899 гг. служил на «России»). 16 января 1904 г. наместник телеграфировал в Петербург, что, судя по характеру переговоров, Япония не удовлетворится уступками со стороны России и потому военное столкновение неизбежно. Следующим его естественным шагом, ввиду неопределенной политической обстановки, был приказ от 18 января привести флот в боевую готовность. Эскадра начала кампанию и 19 января вышла на внешний рейд Порт-Артура.

21—22 января совершили первое учебное плавание. Во время стоянки на рейде флот охраняли два дежурных крейсера и два периодически уходивших в море миноносца (с открытыми ходовыми огнями!) Более серьезные средства — противоторпедные сети, практиковавшиеся ранее сторожевые цепи из паровых катеров для перекрытия подходов к стоянке флота — применены не были. Загадкой для историков остается и отказ Е. А. Алексеева от предлагавшейся начальником эскадры вице-адмиралом О. В. Старком 25 января поочередной посылки двух пар крейсеров на разведку к мысу Шантунг и архипелагу Клиффорд. Из бюрократической ли привычки «урезать» все требования и предложения, идущие «снизу», под влиянием ли успокоительных заверений собственной дипломатии или из царедворческой боязни вызвать неудовольствие верхов, но наместник согласился послать лишь один крейсер и не тотчас же, а лишь 28 января. Не был отозван из Чемульпо уже несколько дней не имевший сообщений с Порт-Артуром крейсер «Варяг».

Складывалось впечатление, что в России умышленно подыгрывали агрессору, приглашая его к нападению демонстрацией своей неготовности к отпору. По сути, жертва провоцировала преступника. Моральный паралич режима, разлагаемого действовавшей под покровительством Николая II «безобразовской шайкой» (предтеча распутинщины), напрямую вмешивавшейся даже в дипломатию, привел к тому, что от наместника Е. А. Алексеева, ответственного за безопасность огромного края, утаили ту часть полученного 25 января японского уведомления о разрыве отношений, что содержала зловещий намек на некое «независимое действие», которое Япония может предпринять для «укрепления и защиты своего угрожаемого положения» <20>. Петербургские «миротворцы» остались глухи и к предостережениям начальника Главного штаба русской армии генерала В. В. Сахарова и главного командира Кронштадтского порта вице-адмирала С. О. Макарова, которые утром 25 января докладывали каждый своему начальству о реальной опасности японского нападения на Порт-Артурскую эскадру.

В ночь с 26 на 27 января это нападение стало совершившимся фактом, и только грубый просчет японского адмирала Того, пославшего свои миноносцы не одновременно, а разрозненными последовательно подходившими группами, спас русский флот от полного уничтожения. Быстро справившись с замешательством от атаки первой группы, которая подорвала броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада», русские корабли, вопреки ожиданиям японцев, не поддались панике и яростным огнем в течение всей ночи встречали японские миноносцы. В последовавшем затем дневном бою с главными силами адмирала Того наша эскадра заставила японцев отступить.

Владивостокский отряд крейсеров эскадры Тихого океана (см. приложение 3) начал кампанию одновременно с эскадрой в Порт-Артуре утром 18 января 1904 г. В этот и последующие дни корабли, окруженные льдами бухты Золотой Рог, заканчивали погрузку угля (кардиф в мешках) и [159] запасов снабжения, опробывали после зимнего ремонта механизмы, проверяли расписания по тревогам. 20 января проводили навстречу его несчастливой судьбе пароход Добровольного флота «Екатеринослав».

В ночь на 22 января на «России» спустили флаг начальника отряда контр-адмирала Э. А. Штакельберга и подняли брейд-вымпел временно командующего капитана 1 ранга Н. К. Рейценштейна, прибывшего в этот день из Порт-Артура. Из-за серьезной болезни Э. А. Штакельберг 22 января покинул крейсер. В понедельник 26 января крейсера из прежнего белого цвета (с желтыми трубами) перекрасили в боевой зеленовато-оливковый цвет, установленный еще в марте 1903 г. приказом начальника эскадры. Окраску силами всей команды выполнили на «России» за восемь часов в две смены.

Телеграмма из Порт-Артура о начале войны пришла ночью 27 января. Крейсерам предлагалось, действуя с «должной смелостью и осторожностью», немедленно выйти в море, чтобы нанести «чувствительный удар и вред сообщениям Японии с Кореей и торговле». После утреннего сигнала сбора — три холостых выстрела и шлюпочный флаг, поднятый на «России», — корабли приготовились к походу. Ледокол «Надежный» взломал лед вокруг крейсеров, и в 13 ч 40 мин они начали выходить из бухты. Толпы жителей города провожали уходивших «Россию», «Громобой», «Рюрик» и «Богатырь». С крепостью, по обыкновению, обменялись салютами. На кораблях, после сдачи на берег значительной части остававшихся на них деревянных изделий, шли многократно отработанные на учениях последние приготовления к боевым действиям: в кранцах заменяли боевыми еще приготовленные по-мирному учебные снаряды и патроны, вооружали ручную подачу и стрелы для заводки пластыря. Все гребные суда, чтобы меньше было от них разлетающихся при взрывах опасных для людей обломков, обмотали толстыми стальными концами.

Главной задачей крейсеров, определенной последней инструкцией Е. А. Алексеева от 27 декабря 1903 г., было отвлечь с начала военных действий в северную часть Японского моря корабли неприятельского флота и тем уравновесить силы, действующие под Порт-Артуром. Степень успеха зависела от «предприимчивости наших крейсеров и решительности их действия» в Японском море, где следовало истреблять транспорты с войсками и военными грузами, каботажные суда и береговые сооружения. Для отпора неприятельским крейсерам и их уничтожения выходить в море следовало только всем отрядом. Стоянки во Владивостоке разрешались лишь на время пополнения запасов, которые заблаговременно должны были подготовиться к очередному приходу крейсеров. Исходным пунктом крейсерства указывались западная часть Сангарского пролива, (пролив Цугару), куда отряд и направлялся в этот первый боевой поход.

В пути проверили предельные скорости кораблей, которые составили для «России» 18, для «Рюрика» 17,5 уз. На подходе к японским берегам 29 января перехватили первый японский пароход, совершавший рейсы в Корею (с заходом во Владивосток). Людей приняли на «Громобой», пароход артиллерийским огнем утопили. В переходе на Гензан корабли за трое суток испытали два жестоких шторма силой до 9 баллов. Море, осыпаемое снежными зарядами, кипело от брызг, ледяные валы, прокатываясь [160] по полубакам и захлестывая юты кораблей, раскачивали их все сильнее. Из-за перебоев винтов ход уменьшили до самого малого — лишь бы удержаться на курсе. Нелепо погиб в это время на «Громобое» командирский вестовой: конец, на котором его спустили за борт, чтобы задраить иллюминатор на балконе, оборвался{*45}.

Несмотря на специально приготовленные надульные парусиновые чехлы, вода, проникшая в штормовых условиях в каналы орудий, вскоре превратилась там в лед. Выколотить его из каналов не удавалось, и корабли утратили боеспособность. Это заставило отказаться от продолжения похода на Гензан. Не пройдя трети пути, повернули назад. Во Владивосток пришли утром 1 февраля. Несколько дней путем разных ухищрений выколачивали и вытапливали лед из каналов и разряжали орудия. Для этого даже изготовили специальные разрядники и, чтобы отогреть стволы, применили змеевики с паром.

Во второй поход вышли только 11 февраля, задержали также и пополнение запасов (в порту по-прежнему не хватало барж и грузчиков), и ремонт поврежденных льдом наружных деревянной и медной обшивок. Более суток крейсировали в море на пути судов из Японии в Гензан, но ни в море, ни в этом порту японских судов не обнаружили. Безуспешным был и поиск судов при последовательном осмотре бухт на побережье к северу от Гензана. Правда, тщательно обследовать бухты с помощью паровых катеров не попытались, хотя тихая погода это позволяла, не сделали попыток обнаружить японские посты и радиостанции (на «Рюрике» были перехвачены подозрительные переговоры), а также опросить население. Но даже этот, без видимых результатов поход заставил японское командование перебросить из Желтого моря большое соединение кораблей «для демонстрации и устрашения русских». Утром 22 марта японская эскадра в составе новейших башенных крейсеров «Идзумо» (под флагом контр-адмирала Камимуры), «Адзума», «Якумо», «Ива-те» и двух легких — «Касаги» и «Иошино» направилась к о. Аскольд и, преодолев плавающие льды, углубилась в Уссурийский залив. Сделав вдоль восточного берега полуострова Муравьев-Амурский два галса, японцы открыли по Владивостоку огонь, выпустив около 200 снарядов. Однако результата они не достигли: до западной части города с его основными строениями и стоянкой крейсеров снаряды даже недолетели. Тем. не менее многие жители, напуганные стрельбой, стали покидать город.

Получив известие о подходе японцев, крейсера русского отряда начали разводить пары и спустя 10—15 мин после того, как японцы начали обстрел, приступили к съемке с якорей. Выход из бухты сильно задержали льды (их напором «Громобой» навалило на «Россию», развести корабли оказалось делом долгим и нелегким) и сложность маневрирования при проходе через недавно установленные минные заграждения. Но такое медленное продвижение было тем не менее кстати, поскольку задержать выход, как писал участник событий, просил комендант крепости, надеявшийся подманить японцев под огонь своих батарей с таким расчетом, чтобы, [162] когда они, подбитые, начали отходить, их добили подошедшие крейсера{*46}. Однако японцы, наученные опытом под Порт-Артуром, держались вне достижимости огня русских батарей.

Отряд крейсеров вышел в Уссурийский залив только в 16 ч 50 мин, когда японцы, окончив стрельбу, начали отходить. Полной 16-узловой скоростью, оставив «Рюрика» догонять по способности, отряд пытался преследовать японские корабли, уже скрывавшиеся за горизонт, — виднелись лишь верхушки мачт. Но погоню пришлось прервать — наступали сумерки. Пройдя 20 миль, русские крейсера повернули обратно. На следующее утро японцы появились между о-вами Аскольд и Скрыплев, однако наш отряд выйти в море не смог — с береговых постов сообщили, будто с кораблей противника сбрасывали мины. Зайдя в заливы Америка и Стрелок, японцы, повернув обратно, около часа маневрировали перед Владивостоком, зашли в залив Посьета и, не открывая огня, удалились.

Из-за минной опасности и отсутствия во Владивостоке тральных сил капитан 1 ранга Н. К. Рейценштейн доложил, что не может выполнить приказ только что назначенного командующего флотом Тихого океана вице-адмирала С. О. Макарова — послать один из крейсеров на разведку к о-вам Цусима. Это послужило причиной смещения Н. К. Рейценштейна{96}. «Нахожу, что там (во Владивостоке. — Р. М.) нужен адмирал», — докладывал главнокомандующему Е. А. Алексееву С. О. Макаров <12. С. 579>.

§30. По инструкции адмирала Макарова

Неудачи и потери первых дней войны заставили царское правительство немедленно учредить должность командующего флотом Тихого океана, обладавшего в соответствии со статьями № 28—56 Морского устава значительно более широкими полномочиями (наместник вскоре стал добиваться их урезания), чем те, которыми ранее располагал начальник эскадры. На должность командующего флотом назначили вице-адмирала С. О. Макарова.

Многократно проявленные истинно военный талант командира и флотоводца, эрудиция ученого, пытливость изобретателя, широта взглядов мыслителя, энергия и инициатива резко выделяли С. О. Макарова среди современников. И все же, в отличие от таких баловней режима, как Н. И. Скрыдлов, З. П. Рожественский и Е. А. Алексеев, царизм предпочитал держать Макарова на вторых ролях. Незримое клеймо «кантониста», как его именовали иные аристократы, репутация «беспокойного» тормозили его карьеру. Угнетенный рутиной тыловой должности главного командира Кронштадтского порта С. О. Макаров, предчувствуя грозное развитие событий на Дальнем Востоке, с горечью говорил друзьям: «Меня пошлют туда, когда дела наши станут совсем плохи...»

1 февраля 1904 г., получив уведомление о решении Николая II поручить ему командование флотом, С. О. Макаров, не ожидая приказа (он вышел лишь через неделю), немедленно сдает дела в Кронштадте и уже 4 февраля выезжает из Петербурга на Восток. Встретившись по пути в Мукдене с наместником, С. О. Макаров [163] утром 24 февраля прибывает в Порт-Артур. Уже в пути ему пришлось ощутить сопротивление бюрократии, не желавшей понимать всю тяжесть возложенной на него задачи: добиться победы над численно и технически превосходящим флотом противника. Наместник пытается вмешиваться в предпринимаемые С. О. Макаровым новые назначения командиров кораблей и офицеров его штаба, генералы из Петербургского Главного артиллерийского управления запрещают использовать на полную дальность 254-мм пушки приморской батареи Электрического утеса, в МТК отвергают возможность присылки по железной дороге миноносцев в разобранном виде, в ГМШ под предлогом отсутствия средств откладывают на будущий год печатание экстренно необходимой для офицеров флота работы С. О. Макарова «Рассуждения по вопросам морской тактики». Выведенный из себя командующий ставит вопрос о доверни, и только тогда изыскиваются требующиеся для упомянутого издания 500 руб.

Упорно преодолевая все неурядицы, поощряя инициативу, неустанно добиваясь повышения боеспособностей кораблей и предельного напряжения сил всего флота и его базы, С. О. Макаров в отведенный ему судьбой месячный срок совершил, казалось бы, невозможное: внушил людям веру в победу, стремление найти противника и разгромить его. Это была тяжелая и изнурительная каждодневная работа, но безраздельную любовь и преданность матросов и офицеров С. О. Макаров завоевал уже на второй день своего командования, когда с «Аскольда», на котором держал свой флаг, перешел на «Новик», чтобы скорее поспеть на помощь погибавшему в море миноносцу «Стерегущий». Этот смелый выход маленького крейсера под флагом командующего флотом навстречу превосходящим силам врага («Баян» сильно отстал) вызвал огромный энтузиазм матросов и офицеров на кораблях, позволил быстро восстановить уверенность в своих силах и веру в победу.

В числе .первых мер, предпринятых С. О. Макаровым по повышению боеспособности и активизации действий флота, было назначение (приказом от 24 февраля — в день прибытия в Порт-Артур) начальником отряда крейсеров контр-адмирала К. П. Иессена.

Ранее командовавший крейсером «Громобой», а затем ставший младшим флагманом эскадры К. П. Иессен прибыл из Порт-Артура 4 марта. В отданном им первом приказе по отряду говорилось, что характер успехов японцев временный и выражалась уверенность в том, что подвиг «Варяга» и «Корейца» станет и для экипажей владивостокских крейсеров «блестящим примером беззаветного исполнения долга службы и присяги».

К. П. Иессен привез составленную в штабе С. О. Макарова новую инструкцию <12>, в которой перед крейсерами ставились более конкретные цели, а начальнику отряда предоставлялась большая свобода действий. [164]

Вместо общей и, видимо, казавшейся С. О. Макарову сомнительной задачи «наведения паники» на японцев посредством набеговых операций он считал, что отряду по месту его нахождения (в правильности которого он был тоже, по-видимому, не уверен) следует взять на себя задачу препятствовать перевозке войск в Гензан и другие пункты, лежащие от него к северу. «Это есть главнейшее задание», — считал командующий флотом. Набеги на японское побережье тоже не исключались, но опять-таки с расчетом отвлечь внимание неприятеля от выполнения отрядом главной его задачи. Выходить в море разрешалось в любом составе — либо высылая отдельные корабли, либо всем отрядом — тогда, понятно, «можно быть гораздо смелее».

Убежденный, вероятно, по прежней должности главного инспектора морской артиллерии в превосходстве русских орудий над японскими («наши снаряды лучшего качества... имеют более правильный полет и более обеспеченный разрыв», а пушки гарантируют «большую меткость стрельбы») С. О. Макаров считал, что это подтвержденное в боях превосходство наших кораблей в артиллерийском деле позволяет быть с японцами «более смелыми и предприимчивыми», чем с другим, лучше вооруженным и подготовленным неприятелем. Конечно, адмирал был искренен в этих утверждениях и высказывал их не для того, чтобы поднять дух своих подчиненных, вводя их в такое опасное заблуждение, как об этом иногда приходится слышать. Искренность адмирала проявляется и в следующем важном предостережении о том, что в минном оружии японцы сильнее (больше калибр торпед и, стало быть, сильнее разрушительное действие), отчего нашим крейсерам, особенно при их большой длине (не позволяющей быстро уклониться от торпеды), не следует сходиться с японцами на расстояние минного выстрела.

Призывая начальника отряда вселить в подчиненных безусловную уверенность в победе, С. О. Макаров предостерегал, что она не будет легкой, так как неприятель «чрезвычайно настойчив и весьма отважен» и разбить его можно лишь «умением и хладнокровием». Указаний по методам управления стрельбой корабля и всего отряда, способам пристрелки и сосредоточения огня, особенно с дальних дистанций, инструкция не содержала. Предполагалось, очевидно, что для этого достаточно уже выработанных на эскадре прежних правил стрельбы. В инструкции было предложено только «переговорить» со своими командирами о том, как действовать совместно в случае открытой схватки с неприятелем. Для более широкого обзора чужого берега кораблям предлагалось расходиться на предельную дальность флажных сигналов и радиопереговоров. Двигаясь при этом строем фронта на: берег, можно было сразу видеть его участок длиной 60—80 миль и быстро соединиться там, где окажется противник. При движении таким фронтом вдоль берега с неприятельских наблюдательных постов в лучшем случае можно увидеть лишь один корабль на фланге, что введет командование в заблуждение о действительной численности появившихся кораблей. «Имейте в виду,-- предостерегал командующий, — что неприятель попирает всякие международные законы, а потому будьте осторожны и недоверчивы». Чтобы скрыть время действительного ухода отряда в море, предлагалось каждый день высылать из бухты по одному или два крейсера и не допускать никаких торжественных проводов. О дате ухода следовало сообщить шифровкой только на имя командующего, никто другой этого знать не должен.

Командир порта контр-адмирал Н. А. Гаупт{96} не находился в подчинении начальника отряда. К нему К. П. Иессен должен был «явиться» по прибытии во Владивосток, с ним рекомендовалось действовать в «полном согласии» и к нему следовало обращаться в случае необходимости привлечь к операциям находившиеся в его распоряжении миноносцы. В заключении инструкции говорилось, что, указывая некоторые подробности, адмирал не намеревался стеснять инициативу начальника отряда и что всякие его действия, направленные на решение главной задачи — предотвращение японской высадки в Корею, «будут вполне уместны».

Не склонный, как вскоре выяснилось, считаться с минной опасностью, хотя организация тральных сил портом по-прежнему задерживалась, К. П. Иессен [165] вынужден был больше месяца оставаться во Владивостоке в ожидании прорыва в Порт-Артур, который (по вызову С. О. Макарова) мог потребоваться в случае высадки японского десанта в Инкоу — тылу Порт-Артурской эскадры. Десант не состоялся, но помимо упорно распространявшихся о нем слухов, которыми японцы сумели ввести русских в заблуждение, явились, тоже выдававшиеся за достоверные, сведения из Лондона о намерении японцев высадить войска в заливах Посьета и Америка и о якобы уже начавшейся блокаде Владивостока эскадрой Камимуры.

Только 8 апреля, после двукратных обращений к главнокомандующему Е. И. Алексееву К. П. Иессен получил разрешение осуществить свой план похода к корейскому берегу и последующего набега на Хакодате. 10 апреля все четыре крейсера, якобы для практики в эволюциях, вышли в море. Для полного правдоподобия этой версии вышедший «Рюрик» ненадолго вернулся в гавань. Позже к отряду последовательно присоединились миноносцы № 205 и 206. Сбор у о. Скрыплева и дальнейшее плавание несколько раз задерживалось из-за густого тумана, в котором даже при уменьшенных до 90 м расстояниях корабли не видели один другого. Но К. П. Иессен применил для ориентировки выпущенные за корму туманные буи, и с уменьшенной (иногда до 7 уз) скоростью корабли продолжали настойчиво двигаться вперед. Утром 11 апреля «Громобой» перехватил радиопереговоры японских кораблей (как выяснилось в дальнейшем, это была эскадра Камимуры) о возрастающих трудностях плавания в тумане. Незадолго до этого установленное радиомолчание позволило русским сохранить скрытность движения.

Считая, что ослабленный потерей кораблей{97} и деморализованный гибелью С. О. Макарова{98} русский флот обречен на пассивность, японское командование решило теперь расправиться с владивостокскими [166] крейсерами. В день, когда К. П. Иессен начал свой поход, навстречу ему, после суточной стоянки в Гензане (для приема воды и угля), вышла прибывшая из Желтого моря эскадра Камимуры. В Гензане он оставил свои малые 85-тонные миноносцы. Им поручалось отконвоировать в порт Риген и обратно войсковой транспорт «Кинсю мару» с ротой солдат на борту, а после их высадки для демонстрации десанта и возвращения его на транспорт направиться обратно. Вышло так, что транспорт с миноносцами ушел из Гензана за несколько часов до появления у порта русского отряда. Выполнив поручение, транспорт в одиночку (миноносцы остались пережидать непогоду в бухте Остолопова) отправился обратно. Ночью он вынырнул из тумана навстречу русскому отряду, который утром 12 апреля, потопив в Гензане (торпедой с миноносца) один пароход и вечером на обратном пути в море — другой, шел теперь (отпустив миноносцы во Владивосток) к Сангарскому проливу для выполнения второй части задания — бомбардировки Хакодате. На пароход, ожидавший встретить своих (с него с готовностью ответили на окрик русских по-английски из рупора), прибыла призовая команда{99}, но солдаты на нем отказались сдаться, и когда призовая партия покинула транспорт, пытались отстреливаться (на «России» даже оказались раненые). Транспорт был потоплен торпедой с «России».

От людей, принятых с транспорта и потопленных ранее судов (всего до 200 человек), узнали, что вблизи находится эскадра Камимуры. Это, по-видимому, и заставило К. П. Иессена уже в середине пути повернуть во Владивосток. И вновь наш отряд удачно разминулся с Камимурой, который, отказавшись из-за совсем уже сгустившегося тумана от продолжения похода, утром 12 апреля повернул обратно и днем 13 апреля пришел в Гензан, где и выяснились обстоятельства катастрофы «Кинсю мару». Русский отряд 14 апреля возвратился во Владивосток. С этого [167] времени эскадра Камимуры уже не покидала Японского моря. Главная цель отделения русского отряда крейсеров — отвлечь на себя превосходящие силы японского флота — была достигнута.

Последующие действия отряда были прерваны постановками японцами мин перед Владивостоком в ночь с 15 на 16 апреля, продолжавшейся неорганизованностью траления, а затем аварией крейсера «Богатырь». Она произошла у мыса Брюса в Амурском заливе по пути в залив Посьета, куда К. П. Иессен утром 2 мая вышел для обсуждения с сухопутным командованием вопросов приморской обороны.

В густом тумане крейсер, шедший по настоянию К. П. Иессена недопустимо большой в этих условиях 10-узловой скоростью, плотно сел на прибрежные скалы, свернув на сторону таран. От ударов днищем о камни ряд отсеков был пробит, скалы, войдя внутрь корпусных конструкций, не позволяли сойти на чистую воду. Это можно было сделать лишь после основательной разгрузки корабля. Из-за слабых спасательных средств и опасений, что японцы могут помешать работам, дело затягивалось.

Вблизи места аварии соорудили укрепленный лагерь с полевой артиллерией и орудиями, снятыми с корабля, крейсера охраняли подходы с моря, миноносцы держались в дозоре у выхода. Не раз ложные тревоги заставляли спасателей свертывать работы и уводить баржи и понтоны из залива, а крейсера — выходить в море навстречу ожидаемому противнику. Но и японцам, подавленным катастрофой 1 мая под Порт-Артуром, где на минах один за другим погибли два их броненосца, было, по-видимому не до «Богатыря», который к тому же, как они знали через свою обширную агентуру во Владивостоке, находился почти в безнадежном состоянии. Наконец, в разгаре были массовые перевозки второй японской армии в Корею. Эти обстоятельства вместе с прибытием во Владивосток [168] (путь в Порт-Артур уже был отрезан) нового командующего флотом вице-адмирала Н. И. Скрыдлова и командующего 1-й эскадрой (2-я формировалась на Балтике) флота Тихого океана вице-адмирала П. А. Безобразова заставили русские крейсера оставить охрану «Богатыря» и вернуться к активным действиям на морских путях сообщений.

31 мая 1904 г. три крейсера под командованием П. А. Безобразова (К. П. Иессен поднял свой флаг на оставшемся во Владивостоке «Богатыре») вышли из Владивостока. Днем 1 июня миновали о. Дажелет и скалы Лианкур, утром 2 июня были у о. Окиносима, находившегося на полпути между о-вами Цусима (база эскадры Камимуры) и входом в Симоносекский пролив, ведущий во внутреннее Японское море. Здесь на главном пути японских воинских перевозок были обнаружены сразу несколько японских судов, бросившихся врассыпную. В 8 ч утра сквозь мглу и дождь заметили на горизонте дозорный крейсер японцев «Цусима». Русские радисты умело поставили помехи в радиопереговоры японцев, и передачу донесения Камимуре удалось надолго задержать.

Упорно пытавшийся уйти от «Громобоя» к берегу войсковой транспорт «Идзумо мару» остановился лишь после интенсивного обстрела. С него успели снять около 100 человек, транспорт затонул. Погоня за другим транспортом из-за нерешительной стрельбы вдогонку («через час по чайной ложке» — каждый выстрел с разрешения адмирала) затянулась, и преследовавшие его «Россия» и «Рюрик», боясь разлучиться с «Громобоем», который уже потеряли из виду, вернулись ко входу в Симоносекский пролив. Оттуда направлялись на запад два транспорта. Четырехмачтовый «Хитаци мару», английский капитан которого пытался таранить «Громобой», был охвачен пожаром от огня крейсера, но не останавливался. Его расстреляли в упор и добили торпедой. На нем находилось свыше 1000 солдат и офицеров, принадлежащих, как выяснилось много позднее, к составу гвардейского резервного корпуса, и восемнадцать 280-мм гаубиц, предназначавшихся для осады Порт-Артура.

На втором транспорте «Садо мару», искусственно создав панику, при полной дезорганизации спасения людей команда пыталась выиграть время до подхода помощи (офицеры-самураи удалились в трюм на прощальное пиршество). Убедившись в нежелании солдат спасаться на шлюпках (некоторые так и остались неспущенными), адмирал приказал потопить транспорт торпедами с крейсера «Рюрик». Не ожидая гибели транспорта, пораженного двумя взрывами (один с левого борта, другой с правого), наши корабли стали отходить. Спешившая на выручку своих от о-вов Цусима эскадра Камимуры прошла от концевого «Рюрика» не более чем в 10 милях, но не сумела обнаружить русских, отходивших на север вдоль японского побережья. Камимура, уклоняясь в сторону, пошел-к о. Дажелет, а затем на Гензан.

Утром 3 июня, когда японская эскадра подходила к Дажелету, наш отряд вблизи о-вов Оки задержал и с призовой командой отправил во Владивосток английский пароход «Аллантон». Дойдя до Сангарского пролива и отпустив по пути после досмотра ряд не вызывавших подозрений мелких судов (на одну из шхун пересадили людей, подобранных [169] с потопленных судов «Громобоем»), повернули во Владивосток, куда прибыли 7 июня. На следующий день, ведя с собой захваченную шхуну, вернулись из набеговой операции на Хоккайдо миноносцы № 203, 205, 206. «Богатырь», снятый с камней, находился уже в доке.

Тревожное положение под Порт-Артуром не позволило крейсерам в полной мере выполнить крайне необходимые профилактические и ремонтные работы. Поражение корпуса генерала барона Г. К. Штакельберга под Вафангоу лишило манчжурскую армию возможности деблокировать Порт-Артур. Усугубилось в осажденной крепости и положение эскадры, вынужденной отдавать свои людские и материальные ресурсы на сухопутный фронт и обрекавшей себя на гибель под огнем осадной артиллерии. Предпринятая 10 июня попытка эскадры вырваться из Порт-Артура (о результатах встречи с японским флотом не было известий несколько дней) потребовала активизации действий и от владивостокских крейсеров. Передышка была недолгой.

Директива, полученная П. А. Безобразовым, требовала пройти в Желтое море и по возможности подняться до о. Росс, нанося энергичные удары по морским сообщениям противника, «проявляя неустанную деятельность и быстроту в захвате и уничтожении всех неприятельских плавучих средств». Специальной задачей ставилось не допустить перевозки четырех японских армий на материк. При подходе к Владивостоку на обратном пути разрешалось иметь лишь трехдневный запас топлива на движение экономической скоростью. В случае встречи с Порт-Артурской эскадрой П. А. Безобразову по его должности предстояло принять командование соединившимся флотом.

15 июня для набега на Гензан крейсера вышли в море вместе с восемью миноносцами и транспортом «Лена». Уничтожив в Гензане ряд японских складов и сооружений, а также пароход и парусник, обратив в бегство отряд японских солдат, миноносцы вернулись к крейсерам и пошли вместе с транспортом «Лена» обратно во Владивосток. Движение отряда задерживал миноносец № 204, у которого при набеге на Гензан оказался свернутым на сторону руль с рулевой рамой. Не предприняв серьезных попыток устранить неисправность, миноносец, не имевший никаких других повреждений, взорвали с помощью подрывных патронов по приказу начальника экспедиции капитана 2 ранга барона Ф. В. Радена. (Позднее в заключении начальника военно-морского отдела штаба командующего флотом капитана 2 ранга Н. Л. Кладо{100} справедливо отмечалось, что раньше, чем уничтожать корабль, следовало попытаться ввести его в строй, освободившись от руля, мешавшего движению, с помощью тех же подрывных патронов.)

Утром 17 июня крейсера, расставшись с транспортом «Лена» и миноносцами, взяли курс на о. Дажелет, а от него на о. Окиносима. На подходе к острову в течение двух часов перебивали японские радиопереговоры и этим, по-видимому, обнаружили себя. К вечеру 18 июня 15-узловой скоростью подошли к о. Икисима (Ики) и увидели дымы японской эскадры, показавшейся из-за южной конечности южного о. Цусима. В быстроприближающихся кораблях уже через несколько минут опознали броненосные крейсера «Идзумо», «Асама» (или, может быть, «Токива [170] «), «Ивате», «Адзума». Три остальных, судя по величине, могли быть броненосцами. Такое превосходство сил и опасность последующих ночных атак миноносцев из близлежащих баз заставили уклониться от боя.

Повернули на обратный курс, скорость увеличили до 18 уз. Японская эскадра из четырех броненосных крейсеров (остальные корабли отстали), несмотря на недосягаемое для артиллерии расстояние (около 120 кб), тотчас же открыла огонь. Громом выстрелов японский адмирал спешил, по-видимому, дать знать изрядно его порицавшим за неудачи соотечественникам, что он-таки настиг неуловимые русские крейсера. Два-три залпа из 203-мм орудий легли недолетами в 25—30 кб за кормой концевого «Рюрика»; падения остальных не удавалось и увидеть. В 19 ч 20 мин японцы после активного обмена флажными сигналами прекратили стрельбу залпами и, продолжая погоню, только изредка, видимо, для проверки дистанции, делали один-два выстрела. Наши корабли, чтобы в случае боя ввести в действие все кормовые орудия, с началом стрельбы (на нее не отвечали) перестроились в строй уступа вправо. Этот строй помог сорвать попытки атак японских миноносцев, показавшихся двумя группами (до 8—11 кораблей) слева и справа. Еще хорошо видимые на вечернем горизонте, освещенные прожекторами крейсеров, миноносцы попали под плотную завесу огня и не решились прорезать строй отряда. Стреляя по крейсерам из орудий (на «России» обнаружили потом перебитым фока-брас), миноносцы контркурсами справа налево разошлись с отрядом в расстоянии около 20 кб. С «России», стрелявшей из всех орудий левого борта, видели, как снаряд ее 203-мм орудия под полубаком (старшего комендора Григория Новоженина) накрыл один из миноносцев, а 152-мм снаряд ретирадного орудия — другой. Два больших столба пламени позволяли предположить, что по крайней мере один из миноносцев был уничтожен. Миноносцы потерялись за кормой и вскоре, судя по разгоревшейся затем за горизонтом стрельбе, попали под огонь своей же эскадры <5>.

Наутро, идя курсом к скале Лианкур, перехватили английский пароход «Чельтенхем», груженный лесом для японской железной дороги в Чемульпо и Фузане. С призовой командой «Громобоя» под командованием лейтенанта Б. Б. Жерве{101} контрабандиста отправили во Влади-восток. Он пришел на второй день по прибытии отряда.

Со дня прихода — 20 июня — корабли приступили к пополнению запасов, очистке котлов и переборке машин, которые работали большую часть похода полным ходом. Сверх табели организовывали третьи смены машинной и кочегарной команд{102}. В последнем походе они оказались в критическом состоянии: отстояв по боевой тревоге 3,5 ч, боевые вахты после двухчасового отдыха должны были с началом боя вновь заступить на свои места у машин и котлов.

22 июня «Россия» вновь подняла флаг К. П. Иессена, адмирал П. А. Безобразов перешел на продолжавший ремонт «Богатырь». Отряд готовился к походу в Тихий океан. Решение о нем в инструкции командующего флотом вице-адмирала Н. И. Скрыдлова объяснялось новой задержкой планов прорыва эскадры контр-адмирала В. К. Витгефта из Порт-Артура во Владивосток, отчего задача соединения с ней владивостокских [171] крейсеров временно откладывалась. В то же время было ясно, что после рейдов в Японском море японцы прекратили судоходство у западных берегов Японии и перенесли его на восточные океанские районы. По расчетам, на подходах к восточному побережью Японии каждый день могло находиться, не считая транспортов с войсками, до 20 судов, участвовавших в ее внешнем товарообмене <9>. Иначе говоря, при внезапном появлении и достаточно длительном пребывании в районе урон японским военным поставкам мог быть нанесен весьма ощутимый.

После выхода в поход в 17 ч 40 мин 4 июля из Владивостока отряд задержал в пути туман, затем было совещание командиров на «России». К о. Осима (Кодзима), в 40 милях от входа в Сангарский пролив, подошли к заходу солнца 6 июля. Чтобы преждевременно не дать себя обнаружить, отошли обратно в море. Стали ждать захода луны. В это время было бы не лишним перед прорывом в Тихий океан пополнить запасы угля, но транспорт «Лена» почему-то, хотя бы до входа в пролив, с собой не взяли{103}. Не было при отряде и миноносцев, которые могли провести разведку входа в пролив и выяснить, горят ли маяки (как оказалось, они всю ночь горели по-мирному и позволяли, как вначале и предполагал адмирал, войти в пролив ночью). Но в глубине пролива стояла ночная мгла, видимости не было и адмирал, находясь, очевидно, под гнетом аварии «Богатыря», и не зная о горящих маяках, не решился рисковать сразу тремя крейсерами.

В пролив вошли только, когда стало рассветать, в 3 ч утра 7 июля. «Берега были застланы туманом и мглой», — докладывал впоследствии К. П. Иессен, то есть еще была возможность пройти незаметно. Подхваченные течением, прибавлявшим до 4 уз скорости, стремительно бросаемые [172] мощными сулоями, которые то и дело выбрасывали огромные крейсера из кильватерной колонны, корабли пронеслись 60-мильным проливом за три часа. Каких-то нескольких минут не хватило (если бы корабли запаслись углем и шли полной скоростью!), чтобы незамеченными проскочить во мгле крепость Хакодате: ясное утро открыло оторопевшим японцам картину совершившегося прорыва в океан русских крейсеров. Батареи даже не пытались стрелять, застигнутые врасплох японские суда стремительно уходили под берег, и хотя два или три корабля сил береговой обороны двинулись за нашими крейсерами, но это была лишь видимость погони.

Используя первые часы замешательства и возможных запозданий в оповещении всех судов в гаванях и в море, можно было совершить стремительный бросок туда, где неприятель не мог ожидать скорого появления, — ко входу в Токийский залив — узел пересечения всех путей торговых судов. Наверное, это принесло бы больше результатов, чем избранное неторопливое «прочесывание» прибрежья с севера на юг, в котором выполнявшаяся каким-либо одним из крейсеров процедура задержания, досмотра и уничтожения (сначала — с применением подрывных патронов) очередного судна оборачивалась часами бездействия всех кораблей отряда. Пойти же (ради одного только предполагаемого в будущем успеха) на прямое нарушение данного ему приказания уничтожать все суда с военными грузами адмирал, очевидно, не решился. Да и как можно было оставить без внимания большой английский пароход «Самара», задержанный в первые часы океанского крейсерства, — ведь англичане почти в открытую помогали Японии в той войне. Но, несмотря на «большие подозрения», как писал потом К. П. Иессен, пароход пришлось отпустить: трюмы его были пусты (он шел за углем в Муроран), судовые документы изобличающих сведений не содержали, отправить его во Владивосток для более обстоятельного разбирательства в призовом судне не позволял запас угля в ямах.

Напрасно, как оказалось, был задержан «Россией» тем же утром 7 июля и небольшой японский пассажирский пароход «Киодониуре мару». Прибывшая на пароход подрывная партия «Рюрика» с приказанием адмирала людей снять, а пароход взорвать обнаружила весьма незначительный груз и до 50 пассажиров, в большинстве — женщин с грудными детьми. Подвергать их рискованной процедуре пересадки в шлюпки на океанском волнении адмирал не решился и приказал пароход отпустить. Тот поспешил в Хакодате.

Чтобы сберечь время, которое отнимали действия с подрывными патронами, пробовали топить покинутые после задержания японские шхуны и пароходы артиллерийским огнем. Такой опыт заронил первые сомнения в эффективности чугунных 152-мм бомб: многие из них, не успев разорваться, пронизывали деревянный корпус шхуны практически без вреда для него, а те, что успевали разорваться, также не производили существенных разрушений и не вызывали даже пожара. Таран, очевидно, из-за опасений за деревянную и медную обшивки крейсеров применить не пытались, катерные самодвижущиеся и метательные мины расходовать, по-видимому, жалели. А время уходило безвозвратно. [173]

Первый крупный успех ожидал отряд утром 7 июля, когда на широте 36°45' в 45 милях от берега вблизи города Мито был задержан большой германский пароход «Арабия», шедший из США. С призовой командой «Громобоя» (командир лейтенант П. П. Владиславлев){104} его отправили во Владивосток.

После безрезультатного крейсерства у входа в Токийский залив (все суда, получив предостережения японских властей, укрылись в гаванях) спустились еще на юг и утром 10 июля на широте около 33° у о. Косима (Кодзима) задержали английский пароход «Найт коммандер». Его груз — рельсы, мостовые конструкции и вагонные колеса для железной дороги в Чемпульпо — составляли явную военную контрабанду, По решению начальника отряда пароход был потоплен{105}. Для уничтожения прибрежных мостов и дамб у города Хамамацу, в 35 милях к северу от крайней западной точки крейсерства, возможностей не было: из-за большой нехватки угля на «Громобое» отряд вынужден был возвращаться. По пути остановили для досмотра и отпустили затем английский пассажирский пароход «Тсинан». Изумление встречей с русскими крейсерами выразил капитан этого парохода. По его словам, русский отряд в Европе называли не иначе, как «эскадра-невидимка».

12 июля задержали английский пароход «Калхас». С призовой командой «Рюрика» (командир лейтенант барон К. Ф. Штакельберг, офицеры мичман И. Л. Ханыков, волонтер-прапорщик В. Ярмерштедт) он возвращался вместе с отрядом, вызывая восхищение у русских своей прекрасной мореходностью. У Курильских о-вов, где К. П. Иессен рассчитывал прорваться в пролив Лаперуза, корабли вошли в плотный туман. Лишь «Калхас», в какое-то мгновение уловивший просвет в тумане, «успел проскочить» проливом Кунашир. Для крейсеров такой возможности не оказалось. Время шло, уже приходилось расходовать уголь из неприкосновенных запасов (300 т на «Рюрике», по 400 т на «России» и «Громобое»), сберегавшихся для полного хода на случай боя. Ничего не оставалось, как вернуться назад и попытаться прорваться через Сангарский пролив, в конце которого, по всей вероятности, предстояло вступить в бой с Камимурой. Высокий класс штурманской подготовки на отряде (флагманский штурман лейтенант С. А. Иванов) обеспечил, казалось, невозможное: три дня не имея обсервации, в густом тумане, в условиях сильных малоизученных течений, идя по счислению, корабли днем 16 июля вышли на вид города Хакодате. Державшиеся под берегом корабли береговой обороны пытались навести русские корабли под огонь батарей, но отряд, не обращая на них внимания, форсировал пролив против сильного течения и к вечеру вышел в Японское море. Эскадры Камимуры там не оказалось: боясь, что русские крейсера обогнут Японию с юга, для того чтобы уничтожить транспорты с войсками в Желтом море, а затем соединятся с Порт-Артурской эскадрой, он не решился идти на перехват русских с севера. Не нашлось для этого и миноносцев.

Пройдя свыше 3000 миль (расстояние, равное пути от Кронштадта до Алжира), 19 июля крейсера вернулись во Владивосток.

Результаты крейсерства, хотя ни одного войскового транспорта, что ставилось главной задачей, перехвачено не было, оказались неожиданными. [174] Паника охватила наживавшиеся на войне торговые круги Японии, США, Англии. Судоходные компании сократили или вовсе прекратили рейсы судов в Японию, лондонские страховые общества перестали страховать суда от военного риска. Особенно велики оказались убытки от резкого сокращения (на 80%) ввоза хлопка в Японию из США <9>. Тревожная обстановка войны возникла и в бассейнах Индийского и Атлантического океанов, где успешно действовали вышедшие из Черного моря крейсера (вооруженные пароходы Добровольного флота) «Петербург» и «Смоленск». Это были дни торжества идей крейсерской войны, не получивших, однако, необходимого развития и поддержки: крейсера из Красного моря под давлением Англии были отозваны, операции крейсеров «Дон», «Урал», «Терек» и «Кубань» в Атлантике отменили из-за опасений, что они осложнят движение эскадры контр-адмирала З. П. Рождественского на Дальний Восток.

В самой Японии, в результате паники, вызванной действиями владивостокских крейсеров, озлобленная толпа сожгла дом адмирала Камимуры в Токио. Для более надежного прикрытия побережья его эскадра была переброшена еще дальше от Порт-Артура — во внутреннее Японское море.

§31. Бой 1 августа 1904 г.

Шестнадцатидневное крейсерство «России», «Громобоя» и «Рюрика» в Тихом океане при всем его внешнем успехе и международном резонансе осталось лишь удачным, но одиночным эпизодом в ходе войны и не могло помочь стоявшей на краю гибели Порт-Артурской эскадре. Укоренившиеся со времен Крымской войны взгляды на необходимость пожертвовать флотом ради спасения его базы, отсутствие ясно мыслящих флотоводцев в его высшем командном составе предопределили неудачу робких, предпринятых лишь под нажимом главнокомандующего Е. И. Алексеева, попыток эскадры вырваться из обреченной крепости и тем спасти корабли для продолжения борьбы. Установив на захваченных Волчьих Горах осадную артиллерию и получив возможность корректировать огонь других батарей по внутренним бассейнам Порт-Артура, японцы 25 июля 1904 г. произвели первую бомбардировку стоянки флота в гавани. Только тогда, подчиняясь приказу главнокомандующего, эскадра 28 июля 1904 г. вышла в море, вступив в бой с поджидавшим ее японским флотом. Владивостокский отряд крейсеров должен был выйти ей навстречу, чтобы боем отвлечь на себя эскадру Камимуры и в случае удачи прорыва Порт-Артурской эскадры соединиться с ней в море.

Постоянные задержки сообщений (прямой связи между Порт-Артуром и Владивостоком уже не было) не позволили и на этот ряз своевременно сообщить время выхода Порт-Артурской эскадры. Вышедший вместе с ней миноносец «Решительный» доставил шифровку в Чифу, оттуда ее передали в Мукден и только утром 29 июля, почти через сутки, командующий флотом Н. И. Скрыдлов получил телеграфный приказ Е. И. Алексеева: «Эскадра вышла в море, сражается с неприятелем, вышлите крейсера в Корейский пролив». Предположив, что эскадра [175] вышла раньше, чем была подана телеграмма, командующий флотом в своей инструкции К. П. Иессену устанавливал район возможной встречи — у корейского берега на параллели Фузана{*47}. Сюда следовало подойти рано утром и крейсировать на пути, ведущем на север, до 3—4 ч дня, после чего полным 15—17-узловым ходом возвращаться во Владивосток. При встрече с эскадрой Камимуры нужно было, не вступая с ней в бой, отвлечь ее на север. На отходе, если обнаружится преимущество японских кораблей в скорости, разрешалось выбросить за борт часть топлива и запасов воды.

Корабли отряда в это время продолжали заниматься профилактическими работами после недавнего крейсерства: «Громобой», на котором перебирали рулевой привод, находился в суточной готовности, «Рюрик» с разобранным холодильником — в двенадцатичасовой. Работы и прием запасов пришлось форсировать. В 2 ч ночи 30 июля К. П. Иессен получил инструкцию командующего флотом Н. И. Скрыдлова и телеграфное подтверждение командира порта Артур контр-адмирала И. К. Григоровича о выходе эскадры 28 июля. Других сведений не было.

В 5 ч утра, получив с «Богатыря» «добро» на поход, отряд снялся с якоря. Первым покинул бухту стоявший ближе к выходу «Рюрик», за ним последовали «Россия» и «Громобой». В 6 ч 30 мин построились в походный порядок, «Рюрик» занял свое место концевого. Приготовились к бою. Около 10 ч, пройдя внешнее минное заграждение и протраленный фарватер у о. Циволько, отпустили шедшие впереди строем фронта миноносцы № 209, 210, 211. На крейсерах объявили экипажам о цели похода. Чтобы не разойтись с эскадрой, проложили курс от о. Аскольд к о-вам Цусима и перестроились в строй фронта с интервалами между кораблями в 20 кб. На ночь перестроились в строй кильватера, днем 31 июля вновь разошлись во фронт, увеличив интервалы до 50 кб.

В ночь на 1 августа 1904 г. команда и офицеры спали не раздеваясь: миновали все расчетные сроки встречи с эскадрой, росли тревога и напряжение ожидания. С вечера шли 7-узловой скоростью в кильватерной колонне. В 4 ч 30 мин утра отряд пришел к месту, назначенному командующим флотом. Повернули на запад, чтобы, крейсируя здесь 7-узловой скоростью, поджидать эскадру. Спустя 10 мин после поворота в неясном еще рассвете увидели справа, впереди траверза, силуэты шедших с севера кораблей. Миг надежды на встречу со своими — и проступивший сквозь редкий туман характерный силуэт построенного во Франции крейсера «Адзума» заставил принять жестокую реальность: это была эскадра Камимуры. Пересекая курс шедшего на запад русского отряда, она спускалась с севера. «Беру твою подзорную трубу{106} и сразу различаю, что эскадра Камимуры состоит из четырех крейсеров...» — писал впоследствии командиру крейсера «Аврора» его сын, участник боя на «России», флаг-офицер штаба начальника отряда мичман В. Е. Егорьев. Да, шедший за головным крейсером «Идзумо» приземистый башенный корабль с одиночной, сдвинутой к корме третьей дымовой трубой мог быть [176] только «Адзумой» — силуэт этого построенного во Франции броненосного крейсера не имел похожих ни в русском, ни в японском флоте.

К. П. Иессен уже принял решение: чтобы уйти от корейского берега (до Фузана было уже около 40 миль) в 4 ч 35 мин повернули обратно — на восток{*48}. Японская эскадра, оказавшись слева в 8 милях, постепенно приближаясь, легла на параллельный курс. Следуя движению «России», наши корабли в соответствии с Морским уставом — «В виду неприятеля» — подняли на всех мачтах стеньговые флаги. Почти одновременно огромные полотнища с изображением восходящего солнца появились и на японских крейсерах. В 5 ч 10 мин с уменьшением расстояния до 6 миль японцы открыли огонь. Первые же снаряды их башенных 203-мм орудий со свистом и с треском, вздымая огромные фонтаны воды, легли у бортов русских кораблей. Вслед за «Россией» ответный огонь из 203-мм орудий левого борта открыли шедшие за ней «Громобой» и «Рюрик».

Начали прибавлять скорость. Командир «Рюрика» капитан 1 ранга Е. А. Трусов как всегда начал .энергично форсировать скорость крейсера, чтобы не отстать от вырывавшихся обычно вперед при полной скорости более быстроходных «России» и «Громобоя». На этот раз расстояние до своего переднего мателота — «Громобоя» — начало сокращаться неожиданно быстро. Заметили это и на «Громобое». Но крейсера почему-то продолжали идти не самой полной скоростью{107}. Вероятно, по этой же причине флагманский крейсер японской эскадры, не ожидая, что русские [178] пойдут медленнее, чем обычно, быстро вырвался вперед, оставив шедшие за ним три крейсера на расстоянии 8—9 кб. Воспользовавшись этим, русские крейсера сосредоточили огонь по остальным японским крейсерам. Вскоре на Концевом «Ивате» (флаг контр-адмирала Митсу) и «Токиве» были замечены взрывы. Громким «ура» приветствовали на «России» этот первый урон, нанесенный японцам. Но очень скоро стало сказываться огромное огневое превосходство японцев, стрелявших залпами из всех 16 башенных 203-мм орудий. Несопоставимым с огнем русских шести палубных восьмидюймовок оказался и огромный разрывной эффект японских снарядов. Особенно сильно страдал от этих снарядов концевой «Рюрик», наименее бронированный, с минимальным (только броневые щиты) прикрытием артиллерии и оставшимся неустранимым обилием дерева в палубах, рубках и устройствах. С болью наблюдали с «России» и «Громобоя», как при каждом взрыве на палубе «Рюрика» в громадных столбах дыма и пламени взлетали вверх обломки его деревянных частей.

В 5 ч 23 мин «Россия» неожиданно резко сбавила скорость (с 15 до 10 уз), отчего «Громобой», чтобы не столкнуться с флагманом, должен был, также уменьшив скорость, выйти из строя, круто, до 45 °, повернуть влево в сторону противника. «Рюрику», чтобы не протаранить «Громобой», ничего не оставалось, как выйти из строя поворотом вправо. Виной всему было падение давления пара в котлах кормовой кочегарки флагманского крейсера: взрыв 203-мм японского снаряда чуть ли не наполовину «раскрыл» третью дымовую трубу «России», отчего резко упала тяга в топках, а осколки снаряда, проникшие через броневые решетки дымохода, разбили несколько трубок в одном котле.

В 5 ч 38 мин отряд изменил курс на 20° вправо: адмирал решил огнем левого 203-мм орудия отогнать подходивший с востока и уже открывший по «России» огонь японский крейсер «Нанива» под флагом контр-адмирала Уриу Сотокичи. Оказавшись под огнем, он круто ушел вправо и в первой половине боя, опасаясь огня русских кораблей, держался в стороне. Появление за «Нанивой» двух других японских кораблей с востока и юга («Такачихо» и «Нийтака») потребовало поворота на обратный курс, чтобы, переменив борт и введя в действие ранее не стрелявшие орудия, вдоль корейского берега, позади японской эскадры, прорваться на север. Этот поворот в сторону от неприятеля нельзя было, однако, осуществить без риска столкнуться с «Рюриком», который по-прежнему шел правее и впереди своего места в строю. Выровнять строй увеличением скорости головного корабля не позволяла задерживающая движение «Россия», на поворот «Все вдруг», чтобы головным стал «Рюрик», адмирал, боясь, видимо, потерять управление отрядом, не решился. Пришлось пойти на маневр, имевший роковые последствия.

В 5 ч 45 мин «Рюрику» были сделаны сигналы «Меньше ход», а затем «Вступить в строй». Но уже через 5 мин, не дав «Рюрику» вступить в строй, адмирал начал поворот. Исполняя приказания, «Рюрику» пришлось не только уменьшить скорость, но даже временно застопорить машины. Преждевременно начатый поворот заставил корабли сбавить скорость из-за риска столкновения с «Рюриком». Все это вместе с уменьшившейся [179] дистанцией до противника привело к резкому увеличению числа попаданий японцев по русскому отряду. Именно в это время «Рюрик» и получил тяжелые повреждения в корме, в результате которых вышел из строя рулевой привод. Сильно пострадал и «Громобой»: от снаряда, разорвавшегося на юте, погибло около 50 матросов.

Руль на «Рюрике» установили в нейтральное положение и начали управляться машинами. Корабль успел совершить поворот на запад вместе с отрядом, но уже вскоре начал отставать и сбиваться с курса, развернувшись носом в сторону противника. На сигнал адмирала «Всё ли благополучно?» с «Рюрика» после длительной задержки ответили «Руль не действует». Это было в 6 ч 28 мин. Отстав от отряда уже на 20—30 кб, он попал под сосредоточенный огонь японской эскадры. В 6 ч 38 мин, отказавшись от почти уже удавшегося прорыва, К. П. Иессеи повернул обратно на выручку.

Дальнейший бой свелся к многократным отчаянным попыткам «России» и «Громобоя» отвлечь огонь японцев на себя, дать «Рюрику» возможность исправить повреждение и вместе со своими прорваться во Владивосток. В течение почти двух часов «Россия» и «Громобой», держась около «Рюрика», сделали на коротких галсах шесть резких поворотов. Понятно, что такая вынужденная тактика резко снижала эффективность огня русских кораблей. В то же время эскадра Камимуры, стреляя по «Рюрику», получила возможность на недолетах и перелетах поражать и два других маневрировавших вблизи него русских корабля. Но наши моряки не теряли присутствия духа. Как на учениях, вели на «России» огонь из кормовых 203-мм орудий артиллерийский квартирмейстер Трошин и комендоры Леонтий Шутиков и Наум Селянин, шутками и прибаутками («Уточки-летят», — говорили они про свистящие над ними японские снаряды) ободряя свою прислугу. «С каким-то особенным энтузиазмом и порывом делал свое дело» комендор 152-мм орудия Баринов{*49}. «Вот это Камимуре прямо в глаз», — повторял он, делая очередной выстрел. Раненый, он вернулся к своей пушке и, беспрекословно уступив уже стрелявшему из нее другому (не раненому) комендору, встал к нему заряжающим номером. Весь расчет орудия погиб еще в середине боя. На смену погибшим немедленно вставали комендоры нестрелявших или бездействовавших малокалиберных пушек, и огонь возобновлялся. К счастью, до конца боя оставалась в исправности кормовая 203-мм пушка (120 снарядов выпустила она по врагу!).

Японцы вели учащенную стрельбу залпами. В 7 ч на «России» от взрывов сразу двух попавших 203-мм снарядов загорелись приготовленные и уже частью откупоренные картузы 203-мм орудий, а за ними — краска, линолеум, настилы верхней палубы и полубака. Прекратили огонь все пять расположенных здесь крупных орудий, их расчеты в большинстве погибли. Смерть настигла и лучшего из комендоров крейсера Григория Новоженина. Чудом спаслось лишь несколько человек, из них двое, выкинутые силой взрыва через порт носового 152-мм орудия, смогли уже снаружи ухватиться за носовое украшение крейсера. Оглушенный [180] разметавшим всех взрывом, выброшенный через дверь каземата на верхнюю палубу и уцелевший лишь потому, что упал на тело погибшего матроса, лейтенант Э. С. Молас (младший артиллерийский офицер, командир 1-го и 2-го плутонгов под полубаком) собрался с силами и снова кинулся в пекло через другую дверь, чтобы успеть швырнуть за борт и не дать взорваться остальным горевшие пеналы с зарядами. Здесь в гуще огня, то и дело обдавая один другого струями из шлангов, чтобы не сгореть самим, отчаянно боролись с пожаром уже подоспевшие прапорщик Н. Н. Груздев и комендор Баринов. Нет возможности перечислить и одну десятую их подвигов... «Эпическими героями» названы они в историческом журнале крейсера{*50}. Пожар едва не вызвал катастрофу в ближайшем погребе 203-мм боеприпасов, куда через обе шахты попали искры огня и горевшие ленты пороха. Немедленно пустили в ход заранее заготовленные маты, питьевую воду и ведра с водой, подаваемые сверху.

Пожар вызвал и замешательство на полубаке, но делу помог вовремя спустившийся с мостика старший штурманский офицер крейсера лейтенант С. А. Иванов. «Стены полубака были так накалены, что нельзя было к ним прикоснуться; вода, почти горячая, стояла по колено; везде лежали обгорелые и изуродованные трупы», — писал об этом один из участников боя <5. С. 53>{108}. Удушающий дым этого пожара, вырывавшийся вместе с пламенем из иллюминаторов, орудийных портов и проемов дверей шкафута, плотной стеной окружил палубу полубака, боевую рубку и командный мостик. Только выбежав на крыло мостика, командир смог осмотреться. Пришлось, чтобы сбить дым и пламя для сохранения управления отрядом и кораблем, резко повернуть крейсер вправо и сделать вместе с «Громобоем» петлю.

С пожаром на полубаке справились благодаря энергичным распоряжениям оказавшегося здесь мичмана князя А. А. Щербатова, задачей которого, по боевому расписанию, были обход и контроль действий всех дальномерных станций крейсера. Взамен перебитых шлангов притащили новые, вместо «отказавшей» помпы Стона подсоединили шланги к отростку старой магистрали; извергавшие огонь пробоины в палубе забили пробковыми матрасами. Мичман, не забывая по пути набрасывать эскизы маневрирования отряда, отправился на корму. Там ему пришлось сменить выбывших командиров плутонгов. «Вот уж наш князь...этот действительно...» — восхищенно говорили о нем матросы после боя{*51}. С ним вместе, случалось, шел в обход крейсера и мичман В. Е. Егорьев{109} — товарищ по выпуску в Морском корпусе. Трудно было сдержать себя при виде картин смерти и разрушений, не было возможности уйти от них в азарт и ярость боя — мичман должен был видеть, как идет бой, как сражаются люди, как действует техника, чтобы адмирал и командир в рубке знали, что происходит в палубах и отсеках корабля, каковы людские и материальные потери, как долго отряд может еще держаться. Снова и снова погружаясь в самое пекло боя, невозмутимо шагая навстречу [181] взрывам и граду осколков, преодолевая дым и пламя, мичман Егорьев и князь Щербатов продолжали свои экспедиции по крейсеру. И каким-то чудом уцелели — ни царапины. Отлично действовал в бою исполнявший должность ревизора крейсера мичман барон А. Э. Ерта, управлявший в бою шестидюймовками № 11 и 12. Их огонь вызвал сильный пожар на «Ивате» — концевом корабле в строю японской эскадры. Когда сломались подъемные механизмы орудий на «России», комендоры под руководством мичмана завели тали под бимсы верхней палубы, приспособили ганшпуги — и орудия снова открыли огонь.

Ощутимый урон противнику нанесла и кормовая группа артиллерии «России» под командованием мичмана А. В. Домбровского{110}. С самого начала боя ему пришлось действовать самостоятельно: боевые циферблаты ПУАО с их разбивкой расстояний до 40 кб оказались в этот период бесполезны, а ближайшая дальномерная станция — матросы-дальномерщики с микрометрами Люжоля — Мякишева — была выведена из строя. Расстояния определяли пристрелкой, и весь бой 152- и 203-мм орудия мичмана вели меткий огонь, иногда сразу на оба борта. Всем запомнился вызвавший дружное «ура» команды пожар на флагманском японском крейсере «Идзумо» — это был снаряд из правой восьмидюймовки. Взрывы были и у башен японских крейсеров. Несколько раз раненный, но не покидавший своего поста мичман А. В. Домбровский лишь на четвертом часу боя; уже теряя силы, сдал командование подоспевшему мичману князю А. А. Щербатову. Так же мужественно держался на своем посту мичман Г. К. Леман. На своих постах остались и раненые лейтенанты С. А. Иванов — старший штурман и А. К. Петров, командовавший средней батареей, и не отходившие от своих орудий мичманы барон Н. Н. Аминов, Б. П. Орлов. «С выдающимся знанием дела, энергией и мужеством» (как говорилось в представлении о награде) управлял огнем артиллерии крейсера лейтенант барон В. Е. Гревениц. Старший минный офицер Н. Г. Рейн, с начала боя заменил в должности старшего офицера убитого капитана 2 ранга В. И. Берлинского, бессменно управлял крейсером командир капитан 1 ранга А. П. Андреев. «Команда молодцом и проявляет удивительную заботливость об офицерах: и воды притащит, и что-нибудь подставит, чтобы дать присесть, а с ранеными обращались просто трогательно», — рассказывал участник боя <5. С. 54>. По его словам, истекающий кровью раненый часовой у флага на грот-мачте отказался [182] покинуть пост и ушел на перевязку только после приказания старшего офицера, вызванного мичманом. В течение всего боя прислугу нестреляющего борта и мелких орудий на марсах «России» и «Рюрика» старались держать в укрытии, вызывая лишь для пополнения действовавших расчетов. Совершенно противоположная ситуация, как выяснилось позднее, была на «Громобое», где по букве устава прислуга так и не принявших участия в бою орудий на марсах в течение всего боя занимала свои места у орудий, а потери среди нее немедленно пополнялись. Так, из-за прямого попадания в марс погибли мичман В. В. Татаринов и 12 матросов. Убитых на лучше всех бронированном «Громобое» оказалось почти вдвое больше, чем на имевшей меньше брони и подвергавшейся более интенсивному обстрелу флагманской «России» (82 человека против 47).

За два часа боя, прошедших со времени возвращения к «Рюрику», уже все три дымовые трубы «России» держались, по выражению мичмана Г. К. <5>, на честном слове. Множились зияющие пробоины в корпусе, котельных кожухах, надстройках. Неумолимо росло число погибших, раненые не переставали поступать на главный перевязочный пункт, развернутый в корабельной бане. Здесь самоотверженно действовали старший и младший врачи крейсера Е. Е. Сидоров и В. И. Бологовский, студент-переводчик Г. Ф. Янинский. Другой переводчик А. Н. Занковский помогал раненым во вспомогательном перевязочном пункте в салоне командира в корме.

На «Громобое» в 6 ч 10 мин, когда он совершал поворот вместе с отрядом, от снаряда, разорвавшегося на юте, погибли, как уже говорилось, около 50 матросов и командовавший здесь батареей лейтенант Н. Н. Браше. В 8 ч 38 мин взрывом патронов в трех беседках на подходе к каземату убило мичмана С. С. Гусевича и четырех матросов. В 9 ч 5 мин в боевой рубке через визирные просветы осколками поразило всех, находившихся в ней. Замертво упали оба рулевых, смертельные раны получил старший минный офицер крейсера лейтенант А. П. Болотников. Бросившийся к штурвалу командир капитан 1 ранга Н. Д. Дабич из-за тяжелой раны не смог устоять, и штурвал из его рук перехватил также обливавшийся [183] кровью из ран в шею и голову старший штурманский офицер лейтенант А. В. Вилькен. Крейсер удержался на курсе, не вышел из строя. С полубака от своих 75-мм пушек подоспел волонтер прапорщик Иван Риттер, а затем — вызванная смена рулевых. Командование кораблем взял на себя прибывший в рубку старший офицер капитан 2 ранга гвардейского экипажа И. А. Виноградский. Еще дважды приходилось ему замещать командира, которого новые раны заставляли уходить на перевязку. И каждый раз командир снова возвращался на свой пост. Продолжал управлять огнем крейсера и вернувшийся с перевязки старший артиллерийский офицер лейтенант П. П. Дьячков. Вернулся на свой открытый полубак и чугунными снарядами (чтобы сберечь стальные для отражения атак миноносцев) начал стрельбу из 75-мм пушек прапорщик Риттер. Напряжение и ожесточение боя достигли предела. «Было такое впечатление, что над головой несется какая-то воющая, ноющая, кувыркающаяся туча предметов»{*52}.

И в том, что крейсер, идя теперь концевым, выдержал весь направленный на него огонь и уверенно отвечал японцам, была наряду с комендорами и огромная заслуга тех, кто обеспечивал живучесть корабля и бесперебойную работу всех его технических средств, кто вовремя оказанной медицинской помощью сохранял и восстанавливал силы бойцов.

Благодаря мужеству и самоотверженности машинной команды машины и котлы, пожарные насосы и водоотливные средства, динамо-машины и лебедки подачи боеприпасов действовали безотказно. Лишь дважды, и то ненадолго, прекращалось электрическое освещение. Минеры, руководимые лейтенантом Б. Б. Жерве, без устали, невзирая на вонзавшиеся в палубы осколки снарядов, следили за состоянием магистралей освещения и связи, немедленно устраняя все повреждения. Самоотверженной была борьба за исправность действия рулевых приводов и рулевой машины, в отсеке которой с выходом из строя всех видов вентиляции температура поднялась до 78 °С. Горячей до ожогов сделалась [184] сталь выгородок корпуса и самой машины, даже пятиминутная вахта у нее оказывалась для людей невыносимой, но, охладившись водой из пожарного шланга, они снова возвращались в отсек, сменяя один другого. Рулевое управление продолжало действовать.

На высоте были и трюмные: следя за состоянием корпуса, они успевали и в тушении пожаров, и в исправлении пожарной системы, и в борьбе с водой, поступавшей через пробоины в корпусе. Две из них, грозившие затоплением погреба № 9 и бортового коридора, были быстро и надежно заделаны под руководством трюмного механика М. В. Обакевича. Мастера на все руки, трюмные выручали даже комендоров. М. В. Обакевич вспоминал, как, полный азарта боя, не замечая своей открытой раны, к нему подбежал и прерывающимся голосом обратился комендор Василий Холманский: «Ваше благородие, дайте мне человека с зубилом и ручником — не накатывается пушка». Отправившийся с ним машинный квартирмейстер Иван Брынцев под градом осколков деловито вырубил мешавший кусок металла, и пушка (кормовая 203-мм) немедленно открыла огонь. Раны отчаянного комендора тут же, добыв у врачей перевязочные материалы, перевязали подоспевшие товарищи{*53}.

Огромная, до полного изнеможения нагрузка выпала на долю медицинского персонала крейсера. Непрекращавшийся поток раненых — более 200 человек — заполнял все ближние коридоры и помещение обширной корабельной бани, так же как на «России», главного перевязочного пункта. В одурманивающей атмосфере жары, духоты, запаха крови, потеряв представление о времени, отрешившись даже от обстановки боя, неустанно, не теряя ни секунды, выполняли самые сложные перевязки старший врач Озеров и его помощник Александр Штейн. «Выше похвал, — писал старший врач, — была умелая, а главное, быстрая деятельность» фельдшеров Г. Стефанова и А. Попова, санитаров Алексея Бурмистрова и Василия Грачева{*54}. Им оказывали помощь священник Георгий Федоров, старший баталер Степан Серов, вольнонаемный повар Василий Соколов. Сколько могли, чтобы не нарушить подачи боеприпасов, помогали в транспортировке раненых матросы из прислуги ближайших элеваторов в жилой палубе и обходившие палубы фельдфебели Алексей Волков и Василий Козлов. Все стремились любыми способами облегчить мучительные страдания раненых, и когда стали иссякать запасы клюквенного экстракта (жажда мучила людей постоянно), санитар Грачев немедленно вызвался отправиться за ним в лазарет. «Радость и благодарность раненых были наградой ему за его добрый, сердечный и смелый поступок», — писал младший врач А. Штейн{*55}.

Настроение раненых поднял артиллерийский кондуктор Егор Ракитин. Своей неуемной энергией и веселостью он заражал окружающих. Сам сильно пострадавший (раны спины, сквозная рана в плече, раны ног), он, однако, торопил врачей с перевязкой, так как «наверху почти некому стрелять». Схватив швабру вместо костыля, Ракитин спешно [185] заковылял наверх и снова окунулся в гущу боя. А дело наверху, действительно, осложнялось.

Очень скоро обнаружилось в бою общее для всех кораблей разительное явление: подъемные механизмы орудий (особенно 152-мм Канэ) не выдерживали интенсивной стрельбы на дальние (до 60 кб) дистанции, и комендорам, и офицерам в течение боя приходилось, прекращая стрельбу, заниматься аварийными ремонтами своих орудий, переворачивая в новое рабочее положение валики подъемных дуг или прямо снимая исправные детали с .нестрелявших орудий другого борта. А ведь это было известно МТК еще до войны и во время боя «Варяга» при Чемульпо, но меры по упрочнению не выдерживавших нагрузки зубчатых секторов подъемных механизмов приняты не были <15>. Не было на кораблях и базисных дальномеров Барра и Струда, приходилось пользоваться годными лишь для близких расстояний микрометрами (угломерными приборами) Люжоля, усовершенствованными лейтенантом А. К. Мякишевым. Ничтожно малым было содержание взрывчатого вещества в облегченных русских снарядах, эффект разрыва которых оказался несравнимо меньше, чем японских. Дали о себе знать и слишком старые (заготовки 1896 г.) пороховые заряды 152-мм патронов, отчего многие выстрелы, внося дезорганизацию в управление огнем, то и дело ложились явно необъяснимыми недолетами. Мало было проку и от стрельбы чугунными 203- и 152-мм снарядами, которыми (то ли из-за сбоев в подаче, то ли из желания поскорее их «расстрелять») на «России» сделали 20, а на «Громобое» 310 выстрелов{111}. (Всего два крейсера израсходовали в бою 3251 снаряд, из них 326 калибром 203-мм и 1436 калибром 75 мм.) Меньше была и скорость стрельбы русских комендоров — об этом раньше как-то и вовсе не задумывались <15>. Неравенство сил в бою у Фузана надо видеть не только в весомом численном превосходстве японцев (у русских — три, у японцев четыре, а затем еще три корабля) и почти втрое большем числе стрелявших на борт тяжелых 203-мм орудий. Главное — насколько больше в единицу времени металла выпускали все японские пушки (с одного борта) в сравнении с русскими. Это превосходство (табл. 8), считая даже одни лишь японские броненосные крейсера, было почти четырехкратным, а вся стягивавшаяся к месту боя эскадра Камимуры могла выбросить металла за одну минуту почти в 5 раз больше, чем русские корабли. Но и это не все: ведь каждый японский снаряд содержал взрывчатки в 4 раза больше, чем русский, да и взрывчатка эта производила разрушающий эффект гораздо больший, чем применявшийся русскими пироксилин. Трудно поверить (хотя подобные цифры приводились еще в 1938 г. в работе Н. А. Левицкого «Русско-японская война 1904—1905 гг.» (М., 1938. 360 с.), а впоследствии и автором), но по мощи огня японцы в начале боя превосходили русских едва ли не в 17—20 раз. Нетрудно подсчитать, насколько оно возросло с выходом из строя «Рюрика» и прибытием к японцам подкреплений!

Конечно, не все выпущенные снаряды попадают в цель: статистика говорит, что число попаданий обычно составляет около 2—4 %. Но и здесь преимущество было на стороне японцев: они испытывали меньшие психологические перегрузки, поскольку подвергались менее интенсивному [187] обстрелу, обладали более совершенными дальномерами, более скорострельными орудиями, несравненно лучше были защищены (в башнях и казематах). Поэтому меткость их огня была выше. Японцы, докладывал К. П. Иессен после боя, стреляли «чрезвычайно быстро и метко».

Не в пользу русских было и на редкость тихое, почти штилевое состояние моря, не позволявшее реализовать такие чисто крейсерские преимущества русских кораблей, как большее водоизмещение, делавшее стрельбу увереннее, высокий борт, позволявший вести стрельбу при непогоде. Худо пришлось бы в шторм сравнительно низкобортным, меньшим по размерам японским кораблям, которых сильная качка и интенсивное заливание в большой шторм (авария «Асамы» в 1914 г. и гибель в тайфуне «Нийтаки» в 1922 г. подтверждают это) могли бы поставить в трудное, если не критическое положение.

Все эти факторы самым осязаемым образом — множившимися разрушениями, подбитыми орудиями, невосполнимыми потерями в людях — неотвратимо склоняли успех боя на сторону японцев. Но был еще и особый фактор, который, невзирая на японцев, мог повлиять на исход боя — сила духа, воля к победе... Одно и то же подразумевалось под ним в разное время, но, наверное, яснее всех выразили это слова одного флотоводца парусной эпохи: «Стреляйте, до последнего мгновения стреляйте и, может быть, последний выстрел сделает вас победителем». И русские моряки стреляли. Стреляли, невзирая на потери, стреляли, тут же в пылу боя исправляя подбитые пушки, стреляли, организуя ручную подачу и устраивая подпорки для орудий из вымбовок и других подручных деталей, стреляли, заменяя убитых и раненых товарищей. Именно комендоры с выходом из строя приборов управления стрельбой и командиров их плутонгов и батарей, фактически самостоятельно продолжали стрельбу, заставляя японцев до конца боя воздерживаться от чрезмерного сближения с русскими кораблями. [188]

Около 7 ч 12 мин на «Рюрике», как показалось с «России», справились с повреждением — какое-то время корабль удерживал заданные курс и отрепетовал поднятые ему сигналы «Идти полным ходом во Владивосток». В 7 ч 20 мин «Россия» и «Громобой» повернули на северо-запад, но «Рюрик» снова стал быстро отставать, и японские броненосные крейсера повернули к нему, открыв, как пишет японская официальная история, «жестокий огонь с правого борта» на расстоянии 5,3—5,8 км. И снова по команде К. И. Иессена в 8 ч 10 мин «Россия» и «Громобой» уходят с курса прорыва и возвращаются, чтобы прикрыть «Рюрика».

Крейсер, как писал потом участник боя мичман князь А. А. Щербатов, шел навстречу отряду с большем буруном под форштевнем и, казалось, имел полный ход. Поднятый ему сигнал «Идти во Владивосток» он немедленно отрепетовал. Чтобы дать ему возможность отойти, отряд повернул на японскую эскадру. «Опять начался жестокий бой», — было написано в японском официальном труде. «Идзумо» стрелял главным образом По «России», «Адзума» — по «России» и «Громобою», «Токива», смотря по обстоятельствам, — по всем трем кораблям. «Ивате» же стрелял только по «Рюрику». Близилась минута рокового решения: новые и новые орудия выходили на кораблях из строя, на «России» могли стрелять лишь два 152-мм с правого борта и три с левого. В 8 ч 25 мин К, П. Иессен приказал взять курс 300°, рассчитывая отвлечь японскую эскадру в погоню за отрядом. Все надеялись, что «Рюрик», который, теперь уже было ясно, следовать за отрядом не сможет, отобьется от появившихся вблизи него легких крейсеров и, чтобы спасти людей, выбросится на корейское побережье. Замысел удался: все четыре японских крейсера легли на параллельный курс. Камимура был уверен, что уж вчетвером они одолеют два потерявших почти всю свою артиллерию русских корабля.

«Россия» в этой последней фазе боя могла отвечать с правого борта лишь из введенного в строй одного кормового 203-мм и одного 152-мм орудий, два других 152-мм могли стрелять лишь изредка. Все пять минных аппаратов, необходимых при сближении, были разбиты, в одном из них торпеда, приготовленная по-боевому, взорвалась. На «России» по приказанию командира капитана 1 ранга А. Н. Андреева старший минный офицер еще раз проверял разнесенные по кораблю (на случай его уничтожения при угрозе захвата) подрывные патроны. А пока, воспользовавшись уменьшением расстояния, ввели в действие все уцелевшие 75-мм пушки правого борта. На обоих крейсерах из них выпустили более тысячи их «стальных» (бронебойных) снарядов. Чтобы увеличить эффективность огня и одновременно отойти в море от корейского берега, К. П. Иессен дважды отклонял курс отряда вправо, и каждый раз японцы отходили, сохраняя прежнее расстояние. Эта холодная решимость русских стоять до последнего («в команде начинает замечаться какое-то озлобление — дороже бы продать свою жизнь» <5>) и упорный методичный огонь, продолжавшийся из немногих уцелевших орудий, особенно из 203-мм, ощутимо поражавших японские крейсера, убедили Камимуру, что победы ему не добиться. [189]

На «России» благодаря умелым восстановительным работам успели открыть огонь из нескольких исправленных орудий. Непрерывную стрельбу с ощутимыми попаданиями вело 203-мм орудие № 13, израсходовав за время боя около 120 снарядов. Уверенно поддерживал своего флагмана огнем неотступно следовавший за ним «Громобой».

Продолжая следовать концевым, «Громобой» в этой стадии боя принимал на себя главную тяжесть огня японских кораблей. Артиллерия «Громобоя» благодаря казематам не пострадала так сильно, как на «России». Здесь тоже, приложив немало сметки и профессионализма, смогли ввести в строй часть поврежденных ранее орудий; 152-мм пушки № 4 и 11 исправил под огнем младший артиллерийский офицер лейтенант Н. Н. Гобято. Возобновило огонь правое носовое 203-мм орудие, разбитый затвор которого, использовав детали, снятые .с бездействовавшего орудия, восстановил мичман Д. П. Руденский. Исход боя уже не вызывал опасений. Ободряла и ставшая с уменьшением дистанции более заметной картина серьезных повреждений японских кораблей: все их башни, кроме концевого «Токивы», подбитые, израсходовавшие или сберегавшие последние снаряды, бездействовали. На флагманском «Идзумо» после взрыва у башни 203-мм снаряда с «России» стволы орудий упали на палубу, было видно, что носовая башня заметно осела.

Около 9 ч 20 мин вышел из строя из-за повреждений машин, как потом объяснили японцы, «Адзума», и к идущему в одиночку головному «Идзумо», прибавив скорость, поспешил «Токива». Отставший «Адзума» стал в колонне третьим. «Ивате» продолжал идти концевым. Примерно в 9 ч 30 мин четыре японских крейсера, сблизившись с двумя русскими на расстояние до 30 кб, резко увеличили интенсивность огня, предприняв последнюю попытку сломить их упорство. Но это последнее усилие не дало результата: наши корабли, не переставая отвечать редким, но уверенным [190] огнем, продолжали идти прежними скоростью и курсом. Стойкость русских, их огонь, который к концу боя стал даже усиливаться, заставили японского адмирала прекратить бой. В 9 ч 50 мин, дав последний залп, «Идзумо» резко свернул вправо от русских, за ним последовательно легли на обратный курс остальные.

Когда японцы скрылись из виду, на кораблях пробили отбой, дали команде обед. Около часа, застопорив машины, заделывали наиболее опасные (у ватерлинии) пробоины, К вечеру, исполнив печальный обряд отпевания погибших, похоронили их в море (жаркая на редкость погода не позволяла доставить тела на родину). Проверили боевое расписание, пополнили особенно поредевшие боевые посты. К исходу дня 2 августа у о. Рикорда встретили свои шесть миноносцев и, пережидая туман, перешли к бухте Славянка. Лишь к вечеру 3 августа корабли вошли в бухту Золотой Рог. На встречу кораблей вышел весь город. Однако «Рюрика» среди них не оказалось и о его судьбе ничего не было известно.

§32. «Рюрик» погиб, но не сдался

Наступил вечер, а затем и ночь накануне боя. После обычной в военное время тревоги «Приготовиться к отражению минной, атаки» команде и офицерам отдано было распоряжение быть в полной боевой готовности... Прислуга спала у орудий, офицеры также примостились на верхней палубе, а кто и на задней площадке... Кругом было тихо, лишь изредка слышался подавленный вздох отдыхавшей у орудий прислуги... Я открыл глаза и увидел, что свет еле начинал брезжить. Вскочив и подобрав свой тюфячок, я спустился с площадки (...сзади нактоуза, где были и вахтенные сигнальщики, зорко следившие по сторонам к горизонту) на палубу, где шло уже усиленное приготовление к бою. Слышались мелкая дробь барабана и труба горниста, бившие боевую тревогу. Палубу скатывали водой. У входа в кают-компанийский люк я встретил мичмана Ивана Ханыкова, который, облокотясь, усиленно протирал глаза. Он командовал восьмидюймовыми орудиями.

— ...Что, Иван Львович, — будем сражаться?

— Да, — ответил он нехотя, — кажется, будет мордянка...{*56}

Таким, по рассказу участника, было на «Рюрике» раннее утро 1 августа 1904 г. в те последние минуты перед боем, вслед за которыми загремели [191] орудия, превратившие тихие пока еще палубы корабля в поле героизма, подвигов и мучительных человеческих страданий.

С начала, боя «Рюрик», шедший концевым, первым принял на себя огонь преследовавшей отряд японской эскадры. Энергично отвечая из 203-, а затем из 152-мм орудий, крейсер начал быстро прибавлять скорость, но движение отряда задерживала «Россия» — ход пришлось убавить. Это дорого обошлось «Рюрику» — залпы японцев легли у борта крейсера, а затем дали накрытие. Первые же взрывы вызвали на корабле опасные пожары и тяжкие — с особенно жестокими и мучительными ранами — потери среди офицеров. Таким был разгоревшийся уже в 5 ч 20 мин от взрыва 203-мм снаряда пожар на баке, грозивший распространиться в глубь носового подачного люка, а из него по шахте — в погреб 203-мм боеприпасов. Под руководством подоспевшего из боевой рубки старшего офицера Н. Н. Хлодовского вход в поданный люк удалось отстоять от огня, пожар был потушен. И почти следом же разорвавшийся новый 203-мм снаряд поразил Н. Н. Хлодовского — у него оторвало левую ступню, раздробило ноги. Придя в сознание после перевязки, Н. Н. Хлодовский продолжал следить за боем и, превозмогая боль, до конца боя ободрял команду и офицеров. На мучительную смерть обречен был и раненный в первые минуты боя командир плутонга 203-мм орудий мичман И. Л. Ханыков, вся спина которого обратилась в сплошную вскрытую до ребер кровавую рану. Почти одновременно в эти первые минуты сразило наповал и командира носового плутонга 152-мм пушек лейтенанта барона К. Ф. Штакельберга. Исключительно тяжелыми были и раны матросов, беспрерывно поступавших на перевязочный пункт. Мало кто был в состоянии сам прийти на перевязку. По счастью, медицинская служба крейсера под руководством доктора Н. П. Солухи еще в мирное время не жалела сил на подготовку к самым суровым испытаниям: для доставки раненых по всему кораблю были рассредоточены патентованные носилки четырех самых распространенных на флоте типов, тщательно отработаны маршруты и способы доставки раненых на этих носилках в зависимости от места транспортировки (люк, трап, платформа) и вида раны. Во всеоружии были и операционные средства, развернутые в просторном помещении корабельной бани. В отличие от незащищенной кают-компании, где традиционно перевязывали раненых, баня была прикрыта с бортов угольными ямами, поглотившими во время боя до десятка разрывавшихся в них снарядов. Эта защита спасла немало жизней раненых матросов и офицеров. Столь же спасительной была и бесперебойно поступавшая на главный перевязочный пункт пресная вода — у назначенного для этого опреснителя бессменную вахту нес матрос Бронислав Пиотровский.

На всех боевых постах, обеспечивая безотказное действие оружия, систем, оборудования и механизмов, стойко, мужественно и неутомимо несли боевую вахту все 796 матросов крейсера. Четко действовали комендоры у орудий левого борта «Рюрика», посылая снаряд за снарядом по врагу. Защищенные лишь орудийными щитами — на верхней палубе да настилом этой палубы — в нижерасположенной шестидюймовой батарее, спокойно делали они свое дело среди хаоса смерти и разрушения, [192] приносимого каждым новым взрывом японских снарядов. В средней части на верхней палубе, в наиболее поражаемом месте корабля невозмутимый, с таблицей стрельбы в руках руководил огнем своей 120-мм батареи мичман Г. С. Платонов. Когда в носовом плутонге 152-мм орудий мичмана К. Г. Шиллинга вдруг заклинило патрон у одного из орудий, комендоры мигом добыли экстрактор и, спокойно разрядив орудие, снова включились в дуэль с концевым японской колонны «Ивате» (под контр-адмиральским флагом), постоянно стрелявшим с начала боя по «Рюрику». Тут же, под огнем, исправляли комендоры подбитое левое орудие. Вражеские снаряды, разрываясь на верхней палубе, поражали прислугу расположенных на ней 203- и 120-мм орудий. Смертельно раненным упал мичман Г. С. Платонов, часть орудийной прислуги его орудий полегла тут же. Грохот разрывов на верхней палубе смешивался со взрывами в батарейной палубе, где находились все шестнадцать 152-мм пушек. Все чаще раздавались крики: «Носилки давай!». Число тяжелораненых нарастало. Немало их, уже получивших первую помощь, скопилось в коридоре, ужасная смерть от разорвавшегося в конце боя снаряда ожидала многих из них.

Все же те, кому позволяли силы, спешили после перевязки на свой пост. Квартирмейстер Борис Мирошниченко в кормовом плутонге на верхней палубе, заменив двух погибших комендоров, принял на себя командование плутонгом и, вернувшись после перевязки, продолжал вести бой. Непрерывно, пока не были разбиты дальномерные станции, передавали под огнем дистанцию до противника дальномерщики Михаил Масликов (не покинувший свой пост и после ранения), Павел Сергеев, Александр Тихонов, Александр Трохин.

Решительно откатывая в стороны беседки, которым грозил неминуемый взрыв, тут же ликвидируя пожары, помогая заводить пластыри в разных местах корабля, действовали на подаче снарядов матросы Артемий Меньшиков, Михаил Пирогов, Николай Россов, Сергей Рыбаков, Федор Дорохов, Сергей Карпов, комендоры Тимофей Солодякин, Борис Павлов и многие их товарищи, в большинстве получившие ранения. Справившись с повреждением лебедок и элеваторов, Восстановили подачу в своем погребе гальванеры Иван Березнев, Григорий Нечаев и матрос Никита Иен-шин. Трижды раненный не покидал поста у пожарных насосов Стона матрос Митрофан Королев, безостановочную борьбу с огнем вели у насосов матросы Август Зегер, Артур Шель, кочегар Тимофей Аржанников и весь их боевой расчет. Они же не раз принимались тушить пожары. Бесстрашно в составе своего пожарного дивизиона боролись с огнем матросы Павел Бажанов, Владимир Вязьмин, марсовой Матвей Яковлев, кочегар Степан Аксенов — нигде на крейсере пожары не помешали вести бой. В недрах корабля под броневой палубой, не всегда, впрочем, из-за обширных люков гарантировавшей защиту, несла свою героическую вахту машинная команда. Безотказную работу машин на полных ходах и все маневры в бою обеспечивали всюду поспевавшие машинные квартирмейстеры Карл Аболин, Сергей Воронин, Иван Бархатников и Владимир Архипов, в числе отличившихся были и машинисты Никита Танков и Константин Дмитриев. Неустанно помогали машинистам назначенные [193] в их боевую смену матросы 1-й статьи Иван Кушнарев, Григорий Борисенко, Александр Крылов, матросы 1-й статьи Михаил Большаков, Евгений Курепкин, Алексей Осипов и другие их товарищи. Не отходили от своих котлов раненые матросы 2-й статьи Василий Федотов, Алексей Комачанов, Дмитрий Быков, Федор Донцов. Кочегары Михаил Абрамов, Андрей Тулаков, Федор Имошин, Тимофей Ковшов, матросы Иоганн Блюменфельд, Герман Зельтин, Павел Комаров, Григорий Поляков вместе с другими товарищами, только что сменившимися с тяжелой боевой вахты, отказались от отдыха и вызвались подавать снаряды, тушили пожары, воодушевляли боевую смену работавших у котлов кочегаров. Среди отличившихся «неутомимой и бравой работой» был и кочегар Тимофей Кюстер. Невозможно даже просто перечислить всех тех, кто запертый в своих отсеках у машин, котлов, динамо-машин, насосов, холодильников, рефрижераторов, опреснителей и электродвигателей, подчас в одиночку, не зная толком о ходе гремевшего наверху и сотрясавшего корабль боя, героически исполнял свой долг. Весь экипаж был в этом бою героем.

Едва успели потушить пожар на юте и пополнить прислугу кормовых плутонгов, как взрывом снаряда на баке перебило почти всю прислугу 203-мм орудия. Орудие вышло из строя. Осколками снаряда, проникшими, как и на «России», через огромные (до 305 мм) визирные просветы боевой рубки, ранило в ней командира крейсера капитана 1 ранга Е. А. Трусова и старшего штурманского офицера капитана М. С. Салова. Два матроса упали рядом замертво. В боевую рубку, узнав о ранении командира, поспешил старший судовой врач Н. П. Солуха. Картина разрушений, открывшаяся перед ним с высоты переднего мостика, потрясла его. Вся верхняя палуба была завалена горящими и исковерканными обломками вперемешку с телами убитых. Воздух вибрировал от несмолкаемых разрывов, отдаваясь болью в ушах. Крейсер ежеминутно вздрагивал, сотрясаемый стрельбой своих орудий и разрывами снарядов. Первое время командир, потерявший много крови, продолжал оставаться на ногах, но вскоре силы стали покидать его, и он должен был опуститься на палубу рубки <22>. После оказанной врачом помощи он отказался покинуть рубку и, лежа на принесенном вестовым матрасе, продолжал отдавать распоряжения по управлению кораблем.

Вскоре стоявший на руле в боевой рубке квартирмейстер Приходько доложил, что штурвал не действует. Рулевой привод оказался перебитым, колонка на переднем мостике согнутой, а сам штурвал сбитым. Управление рулем из боевой рубки стало невозможным. На кормовом мостике рулевые приборы также были уже разбиты, и по приказанию командира управление рулем было переведено в рулевое отделение на паровой боевой штурвал, куда и перешел Приходько. Команды на руль стали передавать голосом из боевой рубки... Сильно страдавший от ран командир начал впадать в забытье и, оставаясь в рубке, окончательно передал командование старшему минному офицеру лейтенанту Н. И. Зенилову, заменившему раненого Н. Н. Хлодовского. Сигнальный старшина Семен Фокин, раненный в голову, обливаясь кровью, настойчиво семафорил шедшим впереди крейсерам, чтобы сообщить о ранении командира. Фокина убило осколком снаряда. [194]

Поворот в 6 ч, в результате которого отряд прорвался позади строя японской эскадры, чтобы уйти на север вдоль корейского берега, для «Рюрика» оказался роковым. Уже в начале поворота, выполнявшегося «от неприятеля» — кормой к нему (более безопасный способ — «на неприятеля» — мог, видимо, преждевременно, выдать замысел адмирала японцам), несколько крупнокалиберных снарядов пробили левый борт «Рюрика» в кормовой части. Вода, хлынувшая через две подводные пробоины, быстро затопила кормовой провизионный погреб и, прежде чем подоспели люди, начала через вентиляционные трубы поступать в румпельное отделение и отделение рулевой машины.

Трюмный механик поручик А. К. Тон немедленно пустил в ход водоотливные средства, а водяная партия приступила к заделке пробоин. Не имевшие средств для откачивания масляный погреб и малярное отделение уже были заполнены водой, поступившей через пробоины в левом борту. Новый снаряд, разорвавшийся в провизионном погребе, разбил крепившийся к его палубе рулевой привод и разрушил переборку, отделявшую погреб от румпельного отделения.

Пока под руководством старшего боцмана Александра Крюка заделывали первые пробоины в румпельном отделении, были получены новые пробоины с правого борта: по ватерлинии — в рулевом, ниже ватерлинии — в румпельном отделении, которое быстро стало наполняться водой. Появилась вода и в рулевом отделении. Попытки подвести пластырь не удались, так как цепные подкильные концы уже были все разбиты, а завести новые на большом ходу крейсера было невозможно. Водоотливные средства не брали воду из-за перебитых магистральных труб. Попытки откачивать воду вручную также были безуспешны. Рулевая машина стала, лишив крейсер возможности управляться с помощью парового боевого штурвала.

Стоя уже по горло в воде, боцман Александр Крюк, трюмный механик А. К. Тон, несколько рулевых и подоспевший боцман Дмитрий Петров пытались сообщить руль с ручным приводом боевого штурвала, но безуспешно — вода поднималась все выше, усилия боцмана Крюка, нырявшего в глубь затопленного отсека, также окончились неудачей, и так как двери были уже задраены, то людям пришлось выходить через шахту аварийного выхода, добираясь до нее вплавь. Обслуживавший рулевую машину машинист 2-й статьи Василий Никонов после затопления отсека перешел на подачу боеприпасов в корме.

Из-за затопления рулевого отделения последовал приказ — поставить руль прямо, убрать людей, работавших на заделке пробоин и задраить рулевое отделение. Это позволило избежать затопления близлежащих кормовых погребов, в подачные коридоры которых уже поступала вода из рулевого отделения. Благодаря этому подача почти не прерывалась и темп стрельбы кормовых орудий, как раз в это время отбивавшихся от всей японской эскадры, не был нарушен.

В боевой рубке, получив сообщение, что руль поставлен прямо, начали управлять кораблем с помощью машин. Некоторое время крейсер хорошо держался в строю, следуя за «Громобоем», но вдруг на полном ходу неожиданно рыскнул вправо, выскочив из строя в сторону японской [195] эскадры. Только работа левой машины на полный задний ход, а правой — вперед выровняла корабль на прямой курс; но едва, увеличивая черепаший ход, левой машине давали несколько большую частоту вращения — корабль немедленно катился вправо. Ход крейсера на прямом курсе составлял теперь не более 3—4 уз, и корабль сразу же отстал от шедших полным ходом «России» и «Громобоя». Несчастье принес «Рюрику» один из попавших в корму снарядов. Разорвавшись в уже полностью затопленном румпельном отделении, он, видимо, сбил рулевые тяги с коромыслами, и руль оказался заклиненным в положении на правый борт{112}.

Весь огонь четырех японских броненосных крейсеров в этот момент сосредоточился на «Рюрике» — попадания в него значительно участились, нанося самые крупные за время боя потери и повреждения. Положение усугублялось и попаданиями с крейсера «Нанива», не упускавшего случая отвлечь на себя часть огня русских кораблей.

Небронированная часть надводного борта «Рюрика» постепенно превращалась в решето, подводных пробоин насчитывалось уже больше десяти. Пробоины немедленно заделывали, но вместо них появлялись новые. Многие орудия, окончательно или временно вышедшие из строя, бездействовали, а кормовые погреба были залиты водой, так как крейсер сел кормой после затопления нескольких кормовых отсеков. Вода проникла в кормовые погреба 203-мм боеприпасов через отверстия выбитых заклепок и, несмотря на поставленные деревянные пробки, окончательно залила погреб через вентиляционные трубы. Продолжавшее действовать кормовое 203-мм орудие вскоре расстреляло имевшиеся при нем боезапасы, и подача снарядов на руках была организована из носового погреба.

На крейсере были перебиты главные паровые трубы и выведены.из действия два котла. Пар из перебитых паровых труб поднял температуру на батарейной палубе до 50 °С, дым и гарь вспыхивающих там и тут пожаров, удушающие газы от разрывавшихся снарядов заполняли батарейную палубу, где располагалось большинство орудий корабля. А сверху, через пробоины в палубе, не переставая, хлестали потоки воды, извергаемые из пожарных шлангов. И в этом кромешном аду оставшиеся в живых комендоры продолжали стрелять.

Очередным снарядом, разорвавшимся в носовом плутонге 152-мм пушек, убило и ранило несколько человек орудийной прислуги. Место первого комендора Федора Швецова, выбывшего с тяжелыми ранениями обеих рук, занял комендор Марконов, сам весь залитый кровью. «Ничего, держусь еще», — отвечал он на вопрос своего командира о самочувствии, продолжая стрельбу...

Через несколько минут новый снаряд разорвался вблизи правого орудия в тот момент, когда его заряжали. Взрыв патронов опустошил все вокруг, и только четверо из 22 человек плутонга оказались в состоянии бороться с полыхавшим пожаром. Один из 203-мм снарядов «Рюрика» в 6 ч 45 мин, как раз в тот момент, когда русские крейсера в первый раз возвращались к нему, вызвал взрыв на концевом корабле японской колонны «Ивате». В 152-мм батарее японского корабля взрывом вывело из [196] строя три 152-мм орудия, одно 76-мм, убило 40 и ранило 37 человек. Из-за начавшегося большого пожара «Ивате» временно вышел из строя. Как оказалось впоследствии, это был один из самых удачных выстрелов русских кораблей. Узнав о выходе из строя японского крейсера, Н. Н. Хлодовский, оставаясь офицером и в своем беспомощном положении, превозмогая боль, крикнул: «Ура!» Крик этот, подхваченный матросами, вызвал новый прилив сил у рюриковцев, ободренных к тому же возвращением своих крейсеров.

В б ч 57 мин «Рюрик» на короткое время на мачте поднял сигнальные шары на средний ход, .лучше удерживался он и на курсе. Но скорости на очередной прорыв, который в 7 ч 20 мин предприняла «Россия», «Рюрику» не хватало. В 8 ч К. П. Иессен еще раз вернулся к нему на выручку, а в 8 ч 25 мин, как уже говорилось, окончательно повернул на Владивосток, отвлекая за собой в погоню все четыре японских броненосных крейсера. В 9 ч, продолжая бой, шесть кораблей скрылись за горизонтом...

Около «Рюрика» остались крейсер «Нанйва» под флагом адмирала Уриу и присоединившийся к нему в 8 ч 30 мин крейсер «Такачихо». «Нанива», подошедший к месту боя почти с самого начала, был отогнан огнем «России» и долгое время держался в почтительном отдалении от русских, периодически пытаясь обстреливать их, когда дистанция сокращалась, и снова отходил, получив отпор. Теперь, с уходом сражавшихся крейсеров на север, эти два корабля завязали бой с «Рюриком», израненным, утратившим почти всю свою артиллерию...

...В восьмом часу смертельно раненный в голову упал на пол боевой рубки стоявший у рукояток машинного телеграфа лейтенант Н. И. Зенилов. «Не сдавайтесь, братцы, постоим за матушку Россию!» — были его слова, когда два матроса, подхватив его под руки, повели на перевязку. В командование крейсером вступил следующий по старшинству, также раненный, младший артиллерийский офицер лейтенант К. П. Иванов{113}. Все попытки его следовать за уходящими крейсерами были тщетны: скорость с положенным на борт рулем была ничтожна, корабль мог совершать только круговое движение, описывая в зависимости от соотношения оборотов машин ту или иную циркуляцию. Все компасы были уже разбиты, и ориентироваться приходилось по сражавшимся кораблям.

... «Нанива» и «Такачихо», открыв огонь с расстояния 40 кб, по-видимому, еще побаивались «Рюрика», помня меткие залпы его артиллерии лишь два часа назад, но убедившись, что большинство орудий корабля уже молчит, японцы осмелели и подошли ближе, не переставая стрелять. Если бы вдруг снова заговорили все умолкнувшие орудия «Рюрика», дорого заплатили бы эти крейсера за такое приближение. Теперь же корабль, недавно грозно ощетинивавшийся 26 крупными орудиями и более чем двумя десятками малокалиберных, едва отвечал из нескольких орудий, представляя для японских крейсеров громадную мишень, которую они расстреливали почти безнаказанно.

Этот осевший кормой остов, с продырявленными бортами и палубами, с разрушенными мостиками, пробитыми трубами и мачтами, не имевший места, куда не попадали бы вражеские снаряды, весь окутанный [197] облаком пара, смешанного с бурым дымом от разрывов вражеских снарядов, еще продолжал стрелять, двигаться и даже маневрировать в пределах того круга циркуляции, какую позволял описывать заклиненный руль.

Сила духа и сплоченность команды, верность долгу и патриотизм каждого члена экипажа — это то, что составляет душу корабля, без которой он лишь железная коробка. Силой духа людей держался «Рюрик» в эти тяжкие минуты. Сознавая безвыходность положения, все на корабле прониклись твердым решением биться до последнего — завет адмирала С. О. Макарова «погибнуть с честью» руководил действиями русских моряков.

Сильнейший взрыв потряс корабль. С правого борта вырвалось наружу громадное пламя. Это взорвалась приготовленная к выстрелу по-боевому торпеда в нравом надводном аппарате, расположенном в помещении кают-компании. Весь черный и скрученный, как сгоревшая спичка, аппарат был силой взрыва отброшен на другой борт. Через пробоину, оказавшуюся вследствие посадки крейсера кормой, на уровне ватерлинии, проникла вода и поднялась в кают-компанию по колено. Младший судовой врач Э. М. фон Брауншвейг, организовавший здесь дополнительный перевязочный пункт, счастливо отделался десятками мелких ран и самоотверженно продолжал свой нелегкий труд, работая на полуразрушенном столе. (Избавив от мучений и смерти несколько десятков раненых, он сам был смертельно ранен в конце боя.)

Выбрав место за кормой «Рюрика», японцы усиленно поражали его губительным продольным огнем. Исковерканная до неузнаваемости палуба корабля, значительно осевшего кормой, как на ладони проецировалась перед японскими комендорами, которые били без промаха, так как расстояние уменьшилось уже до 20 кб.

Выйдя на минуту на верхнюю палубу, — вспоминал об этих минутах один из волонтеров («зау ряд-прапорщиков») Виктор Ярмерштедт, — я увидел один из неприятельских кораблей почти прямо у нас за кормой, то есть вне угла обстрела нашими орудиями. Заглянув мимоходом в светлый люк кают-компании, я увидел, что вода подошла уже до уровня стола.

Крейсер в это время имел довольно значительный дифферент на корму и небольшой, около 7—8°, крен на левую сторону. В это время мы начали склонять свое направление вправо.

Спустившись опять в адмиральское помещение, я спросил комендора Цибульского, управлявшего теперь уже двумя орудиями Канэ, так как другой комендор был убит, отчего он, Цыбульский, не стреляет.

— Вне угла обстрела еще, Ваше благородие, — хладнокровно отвечал он, — вот сейчас придет, тогда откроем огонь. — И действительно, в продолжение некоторого времени мы очень успешно отстреливались от неприятеля...{*57}

Так, меняя радиус циркуляции за счет перемены оборотов машин, лейтенант К. П. Иванов попеременно вводил в действие немногие из уцелевших [198] орудий того или иного борта, и благодаря этому, несмотря на стремление японцев держаться вне секторов обстрела этих уцелевших орудий, русским комендорам удавалось достигать попаданий по вражеским кораблям. Когда расстояние до противника сократилось до 15—18 кб, лейтенант К. П. Иванов немедленно воспользовался моментом взаимного расположения кораблей, чтобы при очередной циркуляции, дав полный, ход, таранить ближайший японский крейсер. В это же время минный квартирмейстер Андрей Коротков выпустил из единственного уцелевшего на крейсере левого кормового аппарата торпеду по другому японскому крейсеру. Умиравший лев неожиданно показал клыки, и японцы, уклоняясь от торпеды и таранного удара «Рюрика», тотчас же вышли из круга его циркуляции и, отойдя на расстояние около 25 кб, продолжали расстреливать упорно отбивавшийся корабль. Убедившись, что русские вовсе не намерены сдаваться, японский адмирал, вторично лишавшийся столь верной, казалось бы, добычи (ведь именно он командовал эскадрой, предназначавшейся в свое время для захвата «Варяга»), приказал усилить огонь.

Новый залп обрушился на «Рюрика», град осколков посыпался на броню рубки, и одним из осколков, проникших под крышу через прорезь, вторично ранило лейтенанта К. П. Иванова. Кровь залила ему глаза и лицо, и, временно передав управление кораблем находившемуся в рубке штурманскому офицеру капитану М. С. Салову, он отправился на перевязку. Все коридоры, ведущие к перевязочному пункту, были заполнены стонущими ранеными, но работавшие здесь люди словно не замечали окружающей обстановки. Уже позднее установили, что у 175 уцелевших раненых было 345 ран. Вот уже четыре с лишним часа, потеряв всякую ориентировку во времени, видя перед собой лишь тягостное разнообразие бесчисленных ран, хладнокровно работал здесь доктор Н. П. Солуха со своими 12 помощниками. В их числе кроме четырех штатных санитаров и двух фельдшеров были судовой комиссар (в обычное время ведавший по должности вопросами пищевого довольствия) П. К. Крузман, судовой шкипер 73-летний старик В. И. Анисимов, вольнонаемный капельмейстер Шопс Ротенберг и другие, кому по должности не полагалось принимать прямого участия в бою. Получив помощь от фельдшера Андрея Ершовича, лейтенант К. П. Иванов вернулся в рубку.

Покончив с пожаром в носовом плутонге, уцелевшие после взрыва комендоры тотчас же во главе со своим командиром мичманом К. Г. Шиллингом приступили к исправлению левого орудия, вышедшего из строя еще во время боя с броненосными крейсерами. С особым рвением работал комендор Егор Костров, который никому не хотел уступить чести первому открыть огонь из орудия, и, несмотря на раны, ни за что не хотел идти на перевязку. Пока исправляли орудие, мичман К. Г. Шиллинг, принадлежавший еще и к водяной партии, отправился на заделку пробоины в кают-компании. Из своего относительно удаленного от средней части корабля плутонга он сразу попал в кромешный ад. В клубах пара, заполнившего помещение батарейной палубы из пробитых паровых труб, при температуре, поднявшейся до 50—60 °С, среди несмолкаемого грохота выстрелов и разрывов вражеских снарядов люди еще продолжали [199] стрельбу из нескольких орудий. Здесь, тоже израненные, еще оставались на ногах и управляли огнем командиры батарей лейтенант Павел Юрьевич Постельников{114} и мичман Василий Михайлович Терентьев{115}.

Подбежавший комендор доложил, что мичман А. В. Ширяев, вторично раненный, отправился на перевязку; нужно было временно заменить его. В кормовом плутонге еще могли действовать левое 152-мм орудие и одно 47-мм, а так как японские крейсера были в это время в 25 кб от кормы «Рюрика», то мичман К. Г. Шиллинг, успев справиться с пробоиной, приказал открыть огонь.

В эти последние минуты жизни корабля огромное присутствие духа не покидало рюриковцев. Вот «волонтер на правах прапорщика» Рожден Арошидзе, встретив возвращавшегося к себе мичмана К. Г. Шиллинга, как ни в чем не бывало просит у него закурить и лишь произносит с кавказским акцентом «болно уж жарко». А ведь он, самоотверженно руководя тушением пожаров, которых за время боя на обеих покрытых деревянным настилом палубах насчитывалось до тридцати, постоянно находился в самых опасных местах и лишь по счастливой случайности остался невредимым и даже не был ранен.

Вернувшемуся в свой плутонг мичману К. Г. Шиллингу комендоры с торжествующими лицами доложили, что левое орудие снова пригодно к действию и из него уже сделали несколько выстрелов. «...Я подошел к орудию, — вспоминал он, — и что же открылось перед моими глазами: без прицела, подпираемая вымбовками, стояла подбитая пушка, из которой мои молодцы продолжали стрелять, направляя ее по разным своим «приметам», и стреляли до тех пор, пока новым снарядом не сбило прислугу и уж окончательно не заставило орудие замолчать...» <23. С. 88>.

С выходом из строя последнего орудия закончилась боевая деятельность носового плутонга. Так было и во всех остальных плутонгах; несмотря на все ухищрения комендоров (под огнем чинивших подбитые орудия, подпиравших их чем можно, плечом помогавших поврежденному орудию накатываться), действовавших орудий становилось все меньше. Одним из последних кончил бой мичман А. В. Ширяев, которого после шестого ранения унесли на перевязочный пункт. С перебитой ногой он вернулся к своим орудиям и, когда взрывом разметало орудийную прислугу, сам помогал заряжать последнюю пушку. Около нее он и упал от потери крови.

Пришедшие в боевую рубку командир 152-мм батареи лейтенант П. Ю. Постельников и мичман Д. А. Плазовский, доложив, что стрелять уже некому, так как комендоры все выбыли, а орудия подбиты, предложили идти к ближайшему берегу для спасения раненых, после чего взорвать крейсер. Но надежды дойти до корейского берега были нереальны — японцы подступали со всех сторон. Было ясно, что взрываться или открывать кингстоны придется здесь же.

Для организации последнего отпора врагу, по приказанию лейтенанта К. П. Иванова, в помощь нескольким уцелевшим комендорам были посланы люди из машинной команды — последний резерв к последним орудиям. [200]

Новый снаряд, проникший через просвет боевой рубки, разорвался внутри... Мгновение бушевал смерч огня и осколков, заполнив всю ее смрадным дымом и газами, но лишь несколько слабых стонов услышал в ответ раненый вестовой Солодков, упавший около своего мертвого командира. Из находившихся по боевому расписанию в рубке матросов не было ни одного без тяжелого ранения. Многие матросы были убиты. Чудом уцелевшие лейтенант К. П. Иванов и штурманский офицер капитан М. С. Салов были отброшены при взрыве в проход боевой рубки и очнулись лежащими по обе стороны входной двери. Все приборы в рубке оказались исковерканными, машинный телеграф — разбит. Раненный третий раз лейтенант К. П. Иванов спустился на верхнюю палубу, чтобы голосом передавать приказания в машинное отделение.

Огонь с «Рюрика» почти прекратился, и, обойдя батарейную палубу, перешагивая через груды обломков, зияющие пробоины и истерзанные тела убитых и раненых, лейтенант К. П. Иванов убедился, что все средства к сопротивлению исчерпаны полностью. В 10 ч 5 мин последний выстрел с корабля сделала еще изредка действовавшая пушка в кормовом плутонге мичмана А. В. Ширяева. Стрельба с «Рюрика» прекратилась. Все шесть надводных минных аппаратов давно уже были не пригодны к действию, шлюпки и обе «миноноски» — «Трувор» и «Синеус» — разбиты, а все абордажное оружие уничтожено.

Мнение «совета», собранного в адмиральском салоне из оказавшихся поблизости офицеров — лейтенанта П. Ю. Постельникова, мичманов А. В. Ширяева и К. Г. Шиллинга, было единогласным: раз нельзя больше драться, нужно взорвать корабль, но не допустить его захвата.

Мичман К. Г. Шиллинг, единственный не раненный из строевых офицеров, получил приказание К. П. Иванова подготовить к взрыву носовые минные погреба, но вскоре вернулся, доложив, что из-за перебитой во многих местах проводки бикфордова шнура и затопления части погреба быстро подготовить корабль к взрыву невозможно. Оставался один выход — открыть кингстоны. Вызвав к себе старшего инженера-механика И. В. Иванова, лейтенант К. П. Иванов приказал ему открыть кингстоны, а вахтенному механику А. А. Гейно — стравить пар из котлов, открыв паровыпускные клапаны. Машинной команде было разрешено выходить наверх. Машинисты первой статьи Абдул Мангулов и Николай Шестаков, открыв кингстоны, в числе последних покинули опустевшие машинные отделения. Раненых выносили и выводили на верхнюю палубу, подвязывали к каждому койки, пояс или какой-нибудь деревянный обломок и осторожно спускали в воду. В единственную из шлюпок, которую еще можно было как-то залатать, положили еще остававшегося в сознании лейтенанта Н. И. Зенилова; старший офицер Николай Николаевич Хлодовский с перебитыми ногами и страшной раной в боку умирал тут же на палубе своего корабля. Младший судовой врач Э.-М. Г. фон Брауншвейг{116}, смертельно раненный одним из последних японских снарядов, сознавая всю безнадежность своего положения, просил не трогать его: «Спасайте других, кого еще можно спасти, а я хочу умереть на «Рюрике» и вместе с «Рюриком»» <22. С. 38>. В эти же минуты снарядом был убит мичман Д. А. Плазовский, шедший с юта [201] к лейтенанту К. П. Иванову. Тело мичмана было обезображено до неузнаваемости.

А японцы еще продолжали стрелять. Снаряды рвались на палубе «Рюрика» и вокруг, добивая уже оказавшихся в воде раненых. Только убедившись, что корабль тонет, японские крейсера прекратили стрельбу и стали приближаться. На горизонте появились возвращавшиеся корабли эскадры Камимуры. В разных местах горизонта виднелся дым вызванных к месту боя других японских крейсеров и миноносцев.

«Рюрик» все больше садился кормой, кренясь одновременно на левый борт. Большинство уцелевшей команды было уже в воде, остальные еще выжидали на палубе, не решаясь покинуть корабль. Лейтенант К. П. Иванов, вернувшийся в рубку, чтобы уничтожить секретные документы, на мгновение замер у входа. В потерявшей боевое значение и покинутой живыми рубке, видимо, разорвался новый снаряд — тела убитых в рубке были покрыты белой пеной пуха из подушки командира и лишь голова командира выступала над этим пуховым саваном. В зубах его еще держался мундштук с погасшей папиросой, помогавшей забыться от мучительных ран... С трудом вытащив из-под лежавших вповалку тел залитые кровью сигнальные книги и карты, лейтенант К. П. Иванов сложил их вместе в мешок, на дне которого уже было приготовлено несколько колосников, и с трудом дотащив до края мостика, столкнул за борт. Снова окинув взглядом внутренность рубки и простившись со своим командиром, он пошел, исполняя свой последний долг, по батарейной палубе к корме, чтобы оценить состояние разрушений корабля. Не пройдя и половины пути, он почувствовал, как дрогнул, погружаясь кормой, крейсер. Выбежав на верхнюю палубу, он увидел под ногами лишь плещущее море — вся кормовая часть палубы до самой грот-мачты была уже в воде. Спустившись по уходящему в воду правому борту мимо грозящих небу безмолвных орудий, он нырнул в тот момент, когда корабль начал неудержимо валиться на левый борт. Вот он лег совсем на борт, с грохотом упала в воду задняя дымовая труба, блеснула изодранная во многих местах медная обшивка, на мгновение показался таран, и спустя секунду лишь белая пена слабого водоворота кружилась на месте катастрофы. Вынырнув, К. П. Иванов услышал, как отчаянным «ура» и возгласами «Прощай, дедушка «Рюрик»!» экипаж провожал свой погибавший [202] корабль. Это было в 10 ч 20 мин. «Странное щемящее чувство прощания охватило меня, я плакал как дитя», — вспоминал об этих минутах прощания с кораблем один из участников боя.

Так в упорнейшем и кровопролитном пятичасовом бою, какого еще не знала история парового броненосного флота, погиб славный корабль, от начала и до конца повторив своим подвигом словно и о нем написанную песнь о «Варяге». Из 796 матросов крейсера погибли 193 и были ранены 229 человек, среди 374 матросов, не получивших ранений, строевых было не более 100 человек, из 22 офицеров погибло 9 и были ранены 9 человек. Среди спасшихся не оказалось старшего механика И. В. Иванова — предполагали, что он был убит одним из деревянных обломков, с большой силой во множестве всплывавших из глубины моря. Уцелели шкипер В. И. Анисимов, комиссар П. К. Крузман и священник Алексей Оконечников{117}. Ему как освобожденному японцами некомбатанту (не принадлежащему к военнослужащим) удалось скрытно от японцев, несмотря на постоянные обыски, доставить в Россию краткое донесение К. П. Иванова об обстоятельствах и результатах боя. Спустя два с небольшим месяца в соответствии с Женевской конвенцией был освобожден и весь медицинский персонал крейсера. Тогда только и стали известны в России подробности боя и гибели «Рюрика».

§33. После боя

Судьба «Рюрика», результаты боя Порт-Артурской эскадры с японским флотом, причины, почему Камимура оказался на том месте, где владивостокские крейсера рассчитывали встретить своих, — не скоро выяснились ответы на эти и многие другие вопросы, которые задавали себе наши моряки. Что же происходило в эти дни там, в Желтом море?

Гибель С. О. Макарова и опоздание в Порт-Артур назначенного на его место Н. И. Скрыдлова усугубили положение эскадры. Оказавшийся на месте командующего флотом контр-адмирал В. К. Витгефт, ранее занимавший должность начальника Морского штаба наместника (на одном из совещаний прямо заявивший: «Я не флотоводец»), как и большинство командиров кораблей, считал гибельными попытки эскадры прорваться во Владивосток, на чем постоянно настаивал наместник. Несмотря на нараставшую угрозу уничтожения кораблей под огнем японских осадных батарей, эскадру заставила выйти в море лишь прямая директива наместника со ссылкой на «высочайшее приказание». Все считали необходимым продолжать помогать обороне крепости и не верили в успех прорыва. Формально исполняя приказ о прорыве всей эскадрой, В. К. Витгефт, несмотря на высказывавшиеся в штабе предостережения, отказался оставить в Порт-Артуре тихоходные броненосцы «Полтава» и «Севастополь».

Шести эскадренным броненосцам и четырем легким крейсерам (единственный броненосный «Баян», подорвавшийся на мине, оставили в Порт-Артуре) нашей эскадры противостояли четыре эскадренных броненосца и два, а во второй половине боя уже три броненосных крейсера японцев. Внешне — примерное равенство сил, фактически — подавляющее превосходство новой техники (японские корабли были «моложе» наших, лучше, если не считать «Цесаревича», бронированы), вооружения, боевой подготовки. Ведь все, что мешало вести бой владивостокским крейсерам, сказывалось, понятно, и на кораблях Порт Артурской эскадры. Сверх того, в непосредственной близости от места боя держались, готовые к атаке, еще три боевых отряда (9 крейсеров и 1 броненосец) японского флота и только в пределах видимости маячило до 30 миноносцев! [203]

Первую фазу боя русские выиграли — японцы отстали, прекратив стрельбу. Но наша эскадра не могла развить полной скорости (особенно задерживала отстававшая «Полтава»), и японцы уже на подходе к мысу Шантунг догнали русских. В возобновившемся ожесточенном бою В. К. Витгефт был убит, флагманский «Цесаревич» из-за поврежденных приводов управления вышел из строя, а находившийся на «Пересвете» младший флагман контр-адмирал князь П. П. Ухтомский не смог остановить начавшуюся дезорганизацию эскадры (это потом объясняли невозможностью поднять сигнал о вступлении младшего флагмана в командование из-за сбитых на броненосце стеньг). Ухтомский не показал примера неукоснительного исполнения приказа о прорыве, и хотя именно его корабли «Пересвет» и «Победа» с их увеличенными скоростью и запасами топлива располагали для такого прорыва наибольшими возможностями, они повернули в Порт-Артур. За ними последовали броненосцы «Ретвизан», «Полтава», «Севастополь», крейсер «Паллада» и три из восьми миноносцев. Утром 29 июля русские корабли пришли в Порт-Артур.

В это самое время миноносец «Решительный», вышедший из Порт-Артура вечером 28 июля (чтобы быть уверенным, что эскадра не вернется, как это произошло при неудачной попытке прорыва 10 июля), только еще доставил в Чифу для передачи во Владивосток шифрованную телеграмму с вызовом крейсеров навстречу. Таким образом, необходимость похода Владивостокского отряда отпадала, но попыток предотвратить отправку телеграммы (есть сведения, что с консулом в Чифу из Порт-Артура поддерживали радиосвязь) или остановить выход крейсеров сделано не было. Версия о посылке якобы через два часа вдогонку за крейсерами миноносца, который не смог их догнать, не подтвердилась.

Реальную возможность предупредить отряд имели прорвавшиеся сквозь японскую эскадру самые быстроходные русские крейсера «Аскольд» (6000 т, 1900 г., 23 уз) и «Новик» (3100т, 1900 г., 25 уз). Но контр-адмирал Н. К. Рейценштейн на «Аскольде» и капитан 2 ранга М. Ф. фон Шульц, командир «Новика», ничего не знали о вызове владивостокских крейсеров для соединения с эскадрой. В ночь на 29 июля «Новик» из-за угрозы выхода из строя холодильников главных машин вынужден был остановиться. Его сигнал ратьером на «Аскольде» не разобрали и решили, что «Новик» с его преимуществом в скорости перед всеми японскими кораблями пошел на прорыв Корейским проливом, пока там еще не стало известно о результатах боя. «Аскольд», не рассчитывавший на прорыв — его скорость упала до 15 уз, из двенадцати 152-мм орудий стрелять могли только четыре — ушел на юг в Шанхай, где и был интернирован.

«Новик», встретившись утром с осуществившими прорыв крейсером «Диана» и миноносцем «Грозовой» (они затем интернировались — первый в Сайгоне, ныне Хошимин, второй в Шанхае), пошел в Кяо-Чао, чтобы пополнить запасы угля для прорыва во Владивосток вокруг Японии. Здесь на рейде (в 17 ч 25 мин) застали миноносец «Бесшумный», в 18 ч 30 мин пришел «Цесаревич». Попытки получить с него уголь, как и ранее с «Дианы», видимо, не предпринимались. С германского парохода (после получения разрешения губернатора) грузить уголь начали только в 21 ч. В 3 ч 30 мин 30 июля, приняв только 250 т, погрузку прекратили: командир спешил уйти из порта до рассвета. В 4 ч были уже в море. Как раз в это время (на 1 час позже!) отряд К. П. Иессена выходил из Владивостока...

Через сутки утром 31 июля «Новик» был на траверзе о-вов Цусима, в 150 милях от него и в 420 милях от спускавшегося к югу Владивостокского отряда. Но судьба не готовила им встречи. Курс «Новика» был проложен по восточную сторону Японии, и в день боя 1 августа он был в Тихом океане на широте Токио, в районе недавнего крейсерства Владивостокского отряда. Нехватка угля заставила «Новик» утром 7 августа зайти для его пополнения в пост Корсаковский, но и здесь погрузку пришлось прервать — японцы «засекли» появление русского корабля. В дневном бою с подоспевшим более мощным японским крейсером «Цусима» «Новик» заставил врага отойти, но и сам получил тяжелые повреждения. Надежды на прорыв были потеряны, и к ночи крейсер затопили на рейде.

В день боя 28 июля эскадра вице-адмирала Камимуры находилась на своей базе Озаки (на северном берегу южного о. Цусима). По приказанию Того [204] 29 июля она, разделившись, перешла на юг к о-вам Росс и Квельпарт для перехвата прорвавшихся на юг «Аскольда» и «Новика», а 30 июля, встретив отправленный за ними в погоню отряд легких японских крейсеров 3-й эскадры, вернулась в Корейский пролив. Утром 31 июля, получив приказание Того быть готовыми к бою с владивостокскими крейсерами, отряд Камимуры вышел в район севернее о-вов Цусима. Здесь он рассчитывал перехватить прорывавшийся на север «Новик», о выходе которого из Кяо-Чао было уже известно, и шедший на помощь, как предполагали японцы, Владивостокский отряд. Из крейсеров входившего в состав эскадры Камимуры 4-го боевого отряда (контр-адмирала Уриу) «Нийтака:» остался у южной оконечности южного о. Цусима, а остальные — «Нанива», «Акаси», «Такачихо» и авизо «Чихайя» (посыльное судно) — развернули линию дозора по параллели 35°. Миноносцам было приказано присоединиться утром к броненосным крейсерам севернее о-вов Цусима.

В 5 ч утра I августа на «Наниве» получили радиограмму Камимуры о появлении владивостокских крейсеров, и адмирал Уриу, оповестив об этом свои крейсера, поспешил к месту боя. В 7 ч к нему присоединился «Такачихо». В течение всего боя при каждом удобном случае они открывали огонь по русским и немедленно отходили, когда ответный огонь становился опасен. Огонь этих двух крейсеров — почти 2 т металла снарядов в минуту — усугублял положение русских. Он поражал с тыла (со стороны, не защищенной броневыми щитами) комендоров и механизмы орудий, которые вели бой, усиливал нервозность обстановки, заставлял ожидать подхода к японцам новых подкреплений, снижал темп стрельбы, отвлекая подачу на орудия второго борга, усиливал риск взрывов подающихся к орудиям боеприпасов, увеличивал потери среди людей в укрытии нестреляющего борта. Более трех часов «Нанива» и «Такачихо» неотступно «висели» на фланге русского отряда, отвлекая огонь на себя, а в 8 ч 42 мин завязали бой с утратившим почти всю свою боевую мощь «Рюриком».

В 10 ч 20 мин к месту боя приблизился (в сопровождении двух миноносцев) крейсер «Нийтака», и, видя, что «Рюрик» тонет, японцы прошли дальше на присоединение к броненосным крейсерам. С ними «Нийтака» и вернулся к месту гибели «Рюрика», вместе с другими подошедшими крейсерами и миноносцами приняв участие в спасении еще державшейся на воде части команды погибшего крейсера...

На три океана распространялся в эти дни театр военных действий. 1 августа, когда погиб «Рюрик», а «Новик» прорывался во Владивосток, на другом краю света, в Балтийском море на броненосце «Князь Суворов» З. П. Рожественский поднял свой контр-адмиральский флаг: вторая Тихоокеанская эскадра сформировалась, чтобы двинуться на Восток. Крейсера Добровольного флота «Петербург» и «Смоленск» уже третий месяц по выходе из Севастополя перехватывали военную контрабанду в Красном море и Индийском океане, достигая порой широты мыса Доброй Надежды. У о-вов Зеленого мыса контрабандистов поджидал крейсер «Дон». На подходах к Гибралтарскому проливу с 28 июля по 5 августа досматривал подозрительные суда крейсер «Урал». К Канарским о-вам вышел 12 августа из Либавы крейсер «Терек». Готовился к походу крейсер «Кубань» (крейсера «Дон», «Урал», «Терек» и «Кубань» переоборудованы из океанских пароходов). Однако из-за угроз Англии операции по перехвату военной контрабанды в конце августа, были прекращены.

В эти же дни закончилась боевая деятельность транспорта «Лена». Накануне выхода владивостокских крейсеров корабль отправили в Охотское море во главе экспедиции для охраны русских промыслов в тех водах. В устье Амура «Лена» встретилась с пришедшими Татарским проливом транспортами «Якут», «Камчадал» и «Тунгуз» (посыльными судами), назначенными в экспедицию. Получив известие о результатах боев 28 июля и 1 августа, начальник экспедиции (командир «Лены») капитан 2 ранга А. И. Берлинский счел, по-видимому, свою задачу слишком рискованной и с разрешения наместника, под предлогом неисправности механизмов, отправил транспорты в Николаевск-на-Амуре. «Лена» вышла в Тихий океан для перехвата пароходов с военной контрабандой, направлявшихся из Америки. Но и эта операция была прервана, и 29 августа «Лена», прибыв в Сан-Франциско, по разрешению из Петербурга интернировалась. Владивостокский отряд остался без своего вспомогательного крейсера и судна снабжения. [205]