Высший командный состав

Взгляд на войну

Есть два ходячих представления о сущности войны, рассматриваемой с субъективной точки зрения. По одному из них она приравнивается к прикладной науке, почему погрешности в ее ведении приписываются несовершенному усвоению ее положений и приемов, подобно тому как, например, астроному, решающему задачу на вычисление влияния одной планеты на пертурбации другой, было бы поставлено в вину в случае несовпадения его вычислений с наблюдениями недостаточное знакомство с математикой, или с механикой, или с законами движения планет и т.п.

С другой точки зрения, ведение войны рассматривается как приложение не теоретических знаний, а практического умения, более или менее совершенное владение которым приписывается частью прирожденным способностям, частью опыту, приобретенному на войне и в упражнениях мирного времени. Понятие «опыта» включает и прежние войны (военную историю), знакомство с которыми может быть обобщено в некую «теорию военного искусства». Но данная точка зрения, в противоположность предыдущей, безусловно отвергает, чтобы такая теория могла служить руководством в каждом отдельном случае и допускает значение ее только как средства для расширения умственного кругозора исполнителя и для облегчения ему возможности обобщить результаты своей и чужой практики и таким образом выработать свое собственное определенное суждение.

По этому взгляду, ведение войны приблизительно приравнивается творчеству в изящных искусствах, например в [263] музыке, которое, будь то творчество композитора или виртуоза, требует прежде всего природного таланта, затем достаточной практики и, наконец, в качестве не безусловно обязательного, но полезного свойства — знания истории и теории своего искусства.

Однако подобно тому как нельзя изучить по книгам музыку, живопись и пр., так данная точка зрения на войну, безусловно, отвергает, чтобы военное искусство могло быть усвоено книжным путем.

Из двух приведенных взглядов на войну второй, несомненно, ближе к действительности, чем первый, который не заслуживал бы даже и упоминания, если бы ненормальные условия жизни не выдвигали от времени до времени его претензий на право существования, и именно у нас в России чаще, чем где бы то ни было. Подобно тому как человек, возомнивший себя живописцем, но почему-либо лишенный красок, кистей, полотна и прочих принадлежностей своего искусства, вдруг вообразил бы, что он способен осуществить свое призвание посредством чтения руководств по живописи и изучением теорий перспективы и теней, точно так же и военный деятель, в течение многих лет лишенный практики войны или хотя бы мирных маневров, впадает иногда в иллюзию, что он свое военное искусство может изучить по учебникам стратегии и тактики.

«Это обычное извращение ума, — говорит современный французский военный писатель, генерал Серриньи, — всякий раз, когда мы удаляемся от войны, стараться сделать из нее науку и ее приемы воздвигать в принципы». Напитанные таким способом военной наукой офицеры «неспособны в нужную минуту удовлетворить требованиям войны. Их ум не обладает должной гибкостью, чтобы применяться к обстановке. Там, где им следовало бы размышлять, они грубо применяют готовые формулы. Они бывают биты и только одни этому удивляются».

По справедливому, хотя и не новому мнению генерала Серриньи, наукой можно считать только подготовку к войне, ведение же ее принадлежит к искусствам. «Это искусство, как и все прочие, содержит несколько общих правил, которые вечны... Вне этих правил имеются только приемы действий, по существу своему изменчивые, в зависимости от условий времени и места, вооружения, морального состояния войск»... Между тем у нас часто смешивали общие правила с приемами действий. Перед войной наши офицеры всех рангов «слишком часто думали только об одном — найти такие формулы действий, которые обеспечивали бы победу. Как будто война укладывается в формулы! Как будто приемы не меняются каждую минуту, каждое мгновение!» [264]

Другой французский писатель также подтверждает это направление ума, существующее в армиях наших бывших союзников. Он пишет: «По-видимому, французская военная мысль питает отвращение к признанию за актом войны того, по существу, эмпирического характера, который ему присущ. Она непрестанно старается построить универсальную доктрину».

Приписываемый цитированными авторами некоторой части французского офицерства превратный взгляд на войну, по-моему, был в такой же, если не в большей, степени присущ нашему ВКС и даже, случалось, господствовал в нашей военной академии в разные периоды ее существования, что и побудило меня остановиться на этом взгляде на ведение войны, представляющем давно осужденную величайшими военными умами ересь, но обладающую упорной способностью возрождаться в недрах нашей Армии и на ее верхах. Этой ересью была также сильно заражена русская военная литература. В лучшем случае, если на войну смотрели не как на науку в строгом смысле слова, то все-таки как на дело, главным образом, ума и знаний, а не искусства и воли.

Литература этого направления проявляла и до сих пор проявляет неискоренимую тенденцию к исканию побед в военной «науке», а причин неудач -в нарушении «вековых принципов». Мне кажется, что в этой тенденции кроется до некоторой степени то самое направление ума, которое в свое время было осмеяно Потемкиным в его известном суждении: «Когда вводилось в России регулярство, многие, не зная цены воинского снаряда, почитали все священным и как бы таинственным...»

Что касается второй из двух отмеченных нами точек зрения на ведение войны, то про нее можно сказать, что она содержит часть истины, но не всю истину, нуждаясь в существенной поправке, о которой обыкновенно забывают. Сущность этой поправки усматривается из того определения войны, которое дается ей Клаузевицем.

По мнению этого великого мыслителя, недостаточно оцененного у нас в России, война от науки и искусства отличается тем, что она, во-первых, ведется в области неизвестности и случайностей, в которых исполнителю приходится разбираться на основании расчета вероятностей; во-вторых, что неизменный спутник войны, опасность, налагает свой отпечаток на всю военную деятельность; в-третьих, что война имеет дело не с мертвым или пассивным объектом, как другие искусства, а с предметом активным и самостоятельно реагирующим. Клаузевиц полагает, что из всех областей человеческой [265] деятельности война, рассматриваемая в своем субъективном аспекте, ближе всего подходит к игре в карты, но, прибавляю от себя, только качественно, а не количественно, т.е. устраняя вопрос об объеме и напряжении этих двух родов деятельности. <...>:

Итак, для войны необходимо знание и еще больше — умение, но ни то, ни другое не помогут, если у исполнителя нет достаточного запаса перечисленных качеств, относящихся к области не ума, а того, что на обыкновенном языке принято называть «характером» или «волей».

В том виде, в каком эти качества приходится применять на войне, они все родственны «мужеству», и для простоты их можно бы было обобщить под этим названием, что я и буду изредка делать, но обыкновенно, во избежание смешения с понятием личной храбрости, я предпочитаю давать им общее название силы духа или военной энергии.

В своем простейшем виде, например у солдата, эти качества выражаются в форме храбрости, которая является низшей ступенью лестницы, выраженной Суворовым в афоризме «храбрость солдату, бодрость офицеру, мужество генералу». <...>:

Таким образом, военная энергия представляет совокупность следующих душевных сил, которые могут входить в ее состав в различной степени и пропорции.

Мужество, непреклонная воля к победе, самоуверенность, решительность, смелость, находчивость, предприимчивость, дух почина, настойчивость, упорство, самообладание (спокойствие{85}), способность увлекать других и пр. Военная энергия обыкновенную энергию (настойчивость, силу воли) охватывает, как одно из своих частных свойств. Просто «энергичный» человек может под влиянием опасности оплошать настолько, что не в состоянии будет приложить свою энергию, если он не обладает в то же время и мужеством. Я знал многих генералов, в мирное время обнаруживавших недюжинную энергию и совершенно терявших ее в обстановке войны. Только начальник, обладающий силою духа вообще, а следовательно, и мужеством, как первым из составляющих ее качеств, свою энергию сохранит во всякой обстановке.

Итак, для возможности противодействовать вредным влияниям, свойственным обстановке вооруженной борьбы, в воине должен иметься налицо несравненно больший запас силы духа, [266] чем у работников на всех иных поприщах государственной, общественной и приватной деятельности. Переиначивая евангельское изречение о вере и делах, можно сказать, что «на войне ум без духа мертв есть».

Несмотря на самоочевидность этой истины, умы схоластического направления упорно стремятся выдвинуть на первое место исключительно умственную сторону военных явлений, игнорируя ту их сущность, которая коренится в области воли. Такие умы склонны впадать в экстаз от устраиваемой ими в делах великих полководцев «гениальности» стратегических и тактических замыслов, не замечая того, что гениальность заключается вовсе не в самих замыслах, обыкновенно крайне простых и не выходящих за пределы способностей обыкновенного здравого смысла, а в той огромной силе духа, которая была приложена для проведения замыслов в жизнь. <...>:

Итак, к воину должно предъявляться требование о наличии в нем крупного запаса сил, которые мы объединили под названием военной энергии, и тем большего, и тем более дифференцированного, чем выше его положение на иерархической лестнице.

Наличие в данном субъекте военной энергии в большем или меньшем количестве является результатом его духовного склада, унаследованного при рождении и обработанного воспитанием, но, кроме того, запас ее может быть увеличен и работой над самим собой под влиянием моральных и иных факторов, каковы, например, патриотизм, религиозное чувство, честолюбие и др.

Установив наличие военной энергии или силы духа в качестве важнейшего требования к вождю, без которого нельзя ожидать, чтобы он мог с успехом применять свои остальные свойства, внесем теперь в определение понятия ведения войны ту поправку, без которой, как было выше объяснено, оно является неполным. По внесении такого дополнения оно может быть сформулировано следующим образом.

Ведение войны — искусство, которое от других искусств отличается тем, что выполняется в обстановке неизвестности и опасности над самостоятельно реагирующим объектом, а потому от исполнителя, кроме природных дарований и специальной подготовки, требует особых качеств характера, обеспечивающих возможность применения подготовки и творчества.

Эта истина, если она, может быть, формально у нас и не отвергалась, не составляла, однако, предмета глубокого [267] убеждения, а потому и не оказывала влияния на практические мероприятия, направленные к улучшению ВКС. На военного начальника на войне смотрели главным образом не как на деятеля, которому необходимо сделать огромное напряжение воли, чтобы совладать с теми чрезвычайными препятствиями морального характера, которые обстановка войны ставит на каждом шагу его работе, а как на лицо, которому приходится приложить особые интеллектуальные силы для решения предъявляемых ему войной, будто бы головоломных материальных задач.

Этот ложный взгляд и явился со времени Крымской войны первопричиной неуспеха всех начинаний военного ведомства, направленных к подъему на должную высоту ВКС нашей Армии.

Имея в виду наметить основные пути для разрешения этого вопроса в грядущем, я признаю необходимым, прежде всего основываясь на фактах войны, как я их понимаю, и на некоторых общих соображениях о свойствах русского национального характера, дать возможно полную характеристику нашего ВКС.

Установив ее, мы приблизимся и к вопросу о мерах, которые могли бы быть приняты с целью возможного устранения отрицательных черт этой характеристики при будущем устройстве национальной Российской Армии.

Характеристика русского высшего командного состава

Командному составу нашей старой Армии, как производной русского народа, прежде всего были свойственны те черты, которые присущи вообще русскому национальному характеру. Из этих черт нас, ввиду цели нашего исследования, интересуют, главным образом, черты отрицательного свойства.

В моем труде я подвергаю особенности русского национального характера довольно подробному разбору, опираясь на данные литературы (в том числе на мнения таких авторитетов, как Пушкин, Ключевский, М.И. Драгомиров и др.), а также на свой многолетний опыт, но здесь, ввиду необходимости сокращения своего доклада, я ограничусь только их перечислением:

1) Пассивность и умственная апатия, наше пресловутое «ничаво». 2) Неспособность к продолжительному напряжению воли, физическая и умственная лень. 3) Беспечность и небрежность, русское «авось». 4) Отсутствие солидарности и взаимное недоверие. 5) Отсутствие гражданской дисциплины. 6) Нервность, которая на войне выражалась в частых паниках, «отскоках», крайней чувствительности флангов и т.д. [268]

Кроме перечисленных недостатков, свойственных массе русского народа, наш интеллигентный класс обладает, в частности, еще некоторыми специальными чертами характера отрицательного свойства. Перечислю важнейшие из них:

1. Слабое развитие чувства долга-

2. Способность быстро падать духом.

3. Боязнь риска и ответственности как результат недостатка мужества. Эти дефекты характера влекли за собой отсутствие решительности, самоуверенности и предприимчивости. Дух почина, а тем более — дерзания, чужд современному русскому интеллигенту.

4. Болтливость.

5. Сильно развитая способность к анализу, к критике. Это предпочтение аналитической формы мышления синтетической умаляет способность образованного русского человека к созидательной работе и к «смотрению на дело в целом».

При таком «органическом» характере перечисленных недостатков неудивительно, как говорит один из наших зарубежных военных писателей, что в русском КС их «нельзя было ничем искоренить: ни обучением, ни опытом войны, ни маневрами, ни военной игрой»{86}. Правда, что в большом числе субъектов, принадлежащих к одному виду, имеются всегда и значительные отклонения от среднего типа этого вида, так что, говоря теоретически, должно бы представиться возможным на старшие командные должности избирать лиц, которые именно являются отклонениями от среднего типа в лучшую сторону. Но на практике такой подбор нелегок, и та система его, которая действовала у нас, цели «отбора лучших» не достигала. Не было также принято и надлежащих мер, чтобы путем воспитания смягчить в командном составе отрицательные черты русского национального характера, не говоря уже о мерах по перевоспитанию всего народа. […]

На войне пассивность КС выражалась во множестве самых разнообразных форм, которые сводились, более или менее, не только к отсутствию предприимчивости, но и к медленности или отсутствию реакции на «обращения неприятельские». Нашим начальникам был в большинстве чужд дух «рипоста», который темпераментного фехтовальщика побуждает немедленно использовать неудачный выпад противника, чтобы подставить ему шпагу, пока тот еще не вернулся в положение en garde. Так, например, отбив атаку, русские войска обыкновенно [269] медлили с переходом в контратаку, что приводило к упущению благоприятных минут. Этот недостаток в Великую войну удалось отчасти устранить только на третьем году, благодаря продолжительной практике позиционной войны и настойчивым усилиям старшего командования.

В мирное время пассивность при значительной доле участия лени неблагоприятно влияла на любознательность и стремление к самоусовершенствованию. Только наличием этих отрицательных качеств можно объяснить факт, что многие начальники (в том числе и из офицеров Генерального штаба) достигали высоких командных должностей, не прочтя со времени окончания последнего учебного заведения ни одной книги по своей специальности. Те, которые следили за военной литературой, часто делали это «постольку поскольку» для того, чтобы не прослыть невеждами во мнении своего начальства (если последнее придавало значение этому виду подготовки), для практических целей службы (например, для руководства тактическими занятиями) и по другим подобным соображениям. Доклады по военным вопросам посещались тогда, когда начальство этого требовало (например, в полках) или когда было основание предполагать, что это может оказать влияние на аттестацию. <...>:

В противоположность генералу В Драгомирову, который полагает, что «вместе с охотой к постоянному совершенствованию пропадает и воля», я уверен, что, наоборот, при отсутствии воли не может быть охоты к совершенствованию, так как самый процесс усовершенствования требует значительных усилий воли. Лень есть недостаток не ума, а характера. Поэтому, чтобы поднять образование нашего ВКС, необходимо развить в нем волю. Без этого условия не помогут ни насаждение новых учебных заведений, ни расширение их программ, к чему у нас всегда была преувеличенная склонность.

Тому же свойству лени можно приписать, что наши начальствующие лица часто имели тенденцию свое внимание посвящать преимущественно мелочам службы, упуская главное. Привыкнув к этим мелочам на невысоких должностях, начальник при дальнейшем повышении по службе оказывался неспособным примениться к новым требованиям, которые предъявляла к нему служба на более высоких постах. Ведь, к примеру сказать, гораздо легче оценку служебной пригодности подчиненного произвести посредством привычной поверки во вверенной ему части веса солдатских «порций», или чистоты [270] портянок, или исправности несения внутренней службы, чем по его способности управлять частью в поле или руководить тактическими занятиями офицеров. Эта мелочность, которая, коренясь первоначально в лени, а потом развивавшаяся самостоятельно в силу национального склада ума, чуждого синтетическому мышлению, являлась одной из характерных черт наших старших начальников, особенно вышедших из строя. <...>:

В числе наших национальных недостатков мною было еще установлено чрезмерное развитие у русского интеллигента духа анализа. При наличии такого направления ума, исходившие от начальства оперативные и тактические распоряжения в подчиненных инстанциях обыкновенно принимались с большой дозой критики, чему способствовало также отсутствие единства военной мысли. Но возможно, что и самое отсутствие такого единства являлось результатом природного предрасположения к критике, приводившего к отсутствию дисциплины мысли в высшей военной среде. Это могло быть одной из причин, почему у нас не установилась единая военная доктрина.

Отсутствию чувства солидарности можно отчасти приписать довольно распространенный недостаток нашего ВКС — грубое обращение с подчиненными. У нас были генералы, пользовавшиеся громкой известностью... не одержанными ими победами над врагами Родины, а своею легендарной грубостью, граничившей с хамством. Хотя этот недостаток и коренился в более глубоких бытовых и культурных условиях русского народа, все-таки можно думать, что, если бы военное начальство было глубже проникнуто сознанием своей солидарности с прочими чинами Армии, независимо от их рангов, оно относилось бы более бережно к личному достоинству своих подчиненных. Тогда и в подчиненных не убивалось бы, как часто случалось, сознание своего единства с начальником и не создавалось бы отношение к нему, как к какой-то враждебной силе. Отсутствие солидарности в нашей Армии выражалось еще в той тугости, с которою в ней прививалось установленное законом взаимное приветствие воинских чинов.

Как уже было сказано, я воздерживаюсь вообще от разбора положительных качеств русского национального характера, ввиду ненадобности такого разбора для целей моего исследования, однако не могу не коснуться здесь одной из таких положительных черт потому, что в применении к военным вождям она теряет отчасти свое положительное значение, обращаясь в недостаток. Черта эта — мягкосердечие — сердобольность. Ее можно бы было только приветствовать в представителях [271] КС, если бы она проявлялась в заботливости и в попечении о своих подчиненных, но она становится крупным недостатком, когда этой заботливости приносится в жертву достижение цели боя или операции или когда вид понесенных войсками в бою потерь подавляет волю начальника к энергичному продолжению трудной боевой задачи, или когда сердобольность мешает ему предъявить крайние требования к выносливости войск для совершения форсированного марша... В этих и им подобных случаях начальник, подавляя свои личные чувства, должен быть способен проявить даже некоторую долю жестокости.

Таков был Наполеон, когда под Йеной в 1806 г. он приказывает своим войскам, для которых, по его мнению, не должно было быть ничего невозможного, поднять полевую артиллерию на руках на неприступные кручи Ландграфенберга; таков был фельдмаршал Гурко, когда он, не боясь заморозить свои плохо одетые войска, приказал им в зимнюю стужу перейти Балканы.

Не думаю, чтобы у нас в последнюю войну было много таких «жестоких» начальников, но таких, которые проливали слезы над боевыми потерями своих частей и при виде их теряли энергию для продолжения своей задачи, мне приходилось видеть.

Этой же сердобольности следует, вероятно, приписать отчасти тот факт, что наши вожди почти никогда не умели заставить утомленные боем войска преследовать отступившего неприятеля, и она же была причиной, почему на службе терпелись сплошь и рядом негодные для нее элементы.

Установившийся в России около ста лет тому назад государственный и общественный строй, сковывавший личную инициативу, взявший в опеку не только деятельность, но и образ мыслей граждан, — словом, установившийся во всех сферах жизни бюрократический порядок, в связи с падением значения дворянства как передового сословия, оказались, вероятно, главными факторами, которые лишили русский образованный класс сильных и самостоятельных характеров, подведя его под общий уровень безволия, нерешительности и пассивности. Ярким представителем такого направления в военном ведомстве был всемогущий Аракчеев, систематически вытравлявший волю из строевых начальников.

«Без протекции, -говорит про эту эпоху А.Н. Куропаткин, — пробирались вперед только офицеры наиболее послушные воле начальства, в каких бы диких формах эта воля ни проявлялась»{87}. [272]

Служба обратилась в рутину, в мертвечину. Нигде влияние бюрократизма не оказалось столь пагубным, как именно в Армии, что и не замедлило сказаться в понесенных ею в Крымскую войну неудачах. Гражданское мужество, которое еще в допетровскую эпоху нередко проявляли царские воеводы, которым в такой высокой степени обладал сам великий Петр, писавший с Прута в Москву, чтобы «буде он окажется в плену, никаких его приказов не исполняли», это качество, которым в советах Петра блистал князь Яков Долгорукий, которое мы видим у Суворова, Кутузова, Ермолова и многих других из их современников, в последующие эпохи исчезает у нас из обращения. Начинает утверждаться доктрина «слушаюсь!». Не рискуя ошибиться, можно сказать, что едва ли лицо, обладавшее гражданским мужеством, могло сделать карьеру при управлении таких министров, как Ванновский, Куропаткин и Сухомлинов.

Отсутствие у нашего ВКС гражданского мужества во время войны выражалось, между прочим, в том, что начальники боялись сознаться в своих неудачах или в слабости достигнутых успехов, что приводило к крайне вредному пороку — искажению истины в донесениях, который Ю.Н. Данилов называет «старой язвой» нашей Армии{88}. Случалось, что этот недостаток принимал отвратительную форму, когда начальник пытался вину в понесенной неудаче свалить на подчиненного или на соседей. К счастью, это было редким явлением, и подвержен этому был КС не одной только нашей Армии. <...>:

Именно резкий контраст между той эпохой, когда в нашем Отечестве раздавался непрерывный гром победы, и современным мне мрачным периодом нашей истории, окончившимся небывалым позором 1917 и 1918 годов, властно побуждает меня, не заботясь о своей «патриотической» репутации, повинуясь единственно голосу совести, постараться обнаружить те язвы, которые, по моему мнению, привели нас к крушению с тем, чтобы наметить пути исцеления, в возможность которого я непоколебимо верю. <...>:

Данная мною характеристика относится к КС, и преимущественно к высшему, и только отчасти, где это особо оговорено, применена мною и к офицерскому составу. Но было бы большой ошибкой из моего изложения сделать такой вывод, что офицеры русской Армии были свободны от тех недостатков, которые были приписаны мною младшему и старшему командному персоналу. Эти недостатки, как коренящиеся в [273] особенностях национального характера, присущи безразлично всем чинам Армии, но у младших чинов, ввиду их сравнительно ограниченного круга деятельности, они могут не проявляться с той рельефностью, с которой они выражаются у старших чинов.

Итак, недостатки у всех общие, и ничего не может быть ошибочнее, вреднее и опаснее, как утверждать, что наш офицерский состав в последнюю войну был безупречен, а командный состав никуда не годен. Генералы «плоть от плоти и кость от кости» офицеров — и разницы по существу между ними быть не может. Для суждения о недостатках, обнаружившихся в деятельности офицеров на войне, привожу следующую выдержку из моей статьи «В защиту нашего командного состава»:

«Офицерский состав мирного времени был дисциплинирован, достаточно предан служебному долгу, в бою самоотвержен, умел безропотно умирать, но в массе... не обладал, по крайней мере, в главном роде войск качествами, присущими воину по призванию: авторитетом, инициативой, предприимчивостью, неукротимой волей к победе. Его храбрость имела вообще определенно пассивный характер». «Даже взаимная выручка не находилась на должной высоте». «Активные воинские качества встречались чаще у молодежи, младших офицеров, начальников команд разведчиков и пр., между которыми герои были нередки; реже те же качества можно было встретить между ротными командирами и в виде исключения — между батальонными. Состав последних в армейских пехотных полках, говоря вообще, был, безусловно, неудовлетворителен Поддерживать строгую дисциплину в условиях военного времени офицеры в массе, по недостатку авторитета, не умели»{89}.

Меры для привития населению государства вообще и его образованному слою в особенности духа патриотизма, предприимчивости, энергии и пр., при всей их важности не обеспечивают, однако, сами по себе удовлетворительного качества ВКС Армии. Они только подготовляют почву, к которой могут быть приложены некоторые специальные, направленные к этой цели меры, а именно: воспитание офицерского и командного составов и система подбора лиц на высшие командные должности.

Но прежде чем перейти к исследованию этих мер, я постараюсь начертать идеал, к которому желательно приблизить ВКС, т.к. только при наличии такого определенного идеала меры по воспитанию и подбору не уклонятся от строго правильного пути. [274]

Каким должен быть военный вождь

«Решение разбить неприятеля должно быть бесповоротно и доведено до конца. Стремление к победе должно быть в голове и сердце каждого начальника; они должны внушить эту решимость всем своим подчиненным»{90}.

Такое требование к вождю предъявлял наш старый Полевой устав, содержавший вообще немало глубоких истин, на практике, к сожалению, остававшихся мертвой буквой. Но, конечно, этим требованием устава не исчерпывается вопрос об идеальном вожде. Одного желания, даже самого страстного, «разбить неприятеля», мало: необходим крупный запас нравственных и умственных сил, для того чтобы «волю к победе» претворить в содержание победы». Представляется интересным исследовать, какой ответ дают современные военные писатели и деятели на вопрос о том, какие именно силы ума и духа нужны современному вождю.

Вот что было высказано по этому поводу во время Мировой войны бывшим французским главнокомандующим маршалом Жофром: «На войне одного ума и организаторской способности недостаточно. Начальнику сверх того необходимы особенно высокий нравственный дух и безусловное господство над собою, которые позволили бы ему с помощью этих самых качеств внушить своим подчиненным свое собственное спокойствие среди всех превратностей боя»{91}.

Кроме этого мнения авторитетного и маститого воина в моей работе приведены многочисленные отзывы по вопросу других авторов, казавшиеся мне меткими и убедительными. В своем докладе я принужден их опустить, перейдя непосредственно к моим собственным соображениям и выводам. В применении к нашему КС, ввиду его национальных свойств, я нахожу необходимым особенно подчеркнуть некоторые требования к вождю, на которые в отзывах иностранцев не обращено особого внимания.

Если еще можно мириться с небольшой долей физической и умственной лени в представителе ВКС, тем более что и возраст, в котором будет обыкновенно состоять такое лицо, сам по себе не позволяет рассчитывать на юношескую свежесть его организма, то умственную апатию нельзя считать для него допустимой. Военный вождь должен, [275] безусловно, обладать умом, чутко откликающимся на все явления внешнего мира, полным интереса к этому миру, и не только в узких пределах своей специальности.

Такая способность чутко реагировать на внешние явления не должна, однако, влечь за собой мелочности и суетливости, которые будут ее обычными спутниками, когда она не уравновешена наличием в начальнике доверия к подчиненным и непоколебимого спокойствия. Без доверия командование на войне крупной единицей обращается в фикцию. Те из подчиненных, которым начальник не считает возможным доверять, должны быть удаляемы, но тем, которые остаются, должно быть оказано полное доверие. Способность доверять и спокойствие являются настолько необходимыми для представителя ВКС качествами, что начальники средних рангов, хотя бы горячо преданные своему делу, но выказавшие неспособность воздерживаться от мелочной опеки над своими подчиненными, суетящие самих себя и других, вечно волнующиеся из-за пустяков, — словом, начальники того типа, который был распространен в нашей Армии последнего полстолетия, должны a priori исключаться из числа возможных кандидатов на занятие старшей командной должности.

Наличие в характере спокойствия и хладнокровия, которые, не будучи сами по себе действенными импульсами, являются, однако, необходимым условием для возможности применения на войне активных душевных сил, следует признать одним из существенных составных элементов идеального типа вождя, и чем выше должность, тем в высшей степени должны быть развиты эти качества, являющиеся результатом не только прирожденного темперамента, ко и упорной работы над самим собою.

Настойчивость в стремлении к поставленной цели является признаком сильного характера и является одним из важнейших для старшего военного начальника качеств, т.к. никто не подвергается такой массе ослабляющих волю влияний, как вождь в обстановке войны.

Кроме того, он должен быть чужд боязни, ответственности{92} и страха перед потерей своей популярности или боевой репутации, т.е. быть в состоянии забыть о своих личных интересах, когда ясное сознание требований обстановки данной минуты и пользы дела подсказывает принятие важного решения, сопряженного с риском, или идущего вразрез с [276] полученными свыше распоряжениями, с «установившимися взглядами», с параграфами устава или такого, которое способно не угодить общественному мнению, всполошить его и т.п.

Вождь должен обладать дерзновением, т.е. быть способным на крупный риск в такую минуту, когда этот риск оправдывается ожидаемыми результатами, когда применение его соответствует общей цели действий и когда он не безрассуден, т.е. представляет некоторую вероятность успеха. Чем выше должность, тем разумнее должен быть риск, который начальник может себе позволить.

Однако, с другой стороны, опыт войны показывает, что часто очень рискованные, по-видимому, предприятия, и не только тактические, но и стратегические, накоротке, — остаются безнаказанными и сопровождаются успехом, т.к. отважные действия имеют вообще способность ошеломлять врага, который за смелостью всегда склонен подозревать действительную силу, а в суматохе от неожиданного удара теряет способность настолько разобраться в обстановке, чтобы воспользоваться предоставляемыми ею выгодами. Это обстоятельство надо тоже учитывать при обсуждении степени рискованности задуманного предприятия. Вообще, исключительно математический расчет к военным предприятиям неприменим, а потому начальники со слишком математическим складом ума не дают гарантий, что они используют на войне все представляющиеся возможности для нанесения противнику поражения. <...>:

Нельзя достаточно подчеркнуть, что в будущей русской Армии дух почина должен быть поставлен на подобающее ему высокое место в числе требований к ВКС

Переходя теперь к качествам этического порядка, отметим, что вождь должен быть проникнут преданностью долгу службы и служить своим подчиненным примером в педантичном исполнении этого долга и вообще всех предписаний закона. Это относится, разумеется, не к одним только чинам ВКС, а ко всякому начальнику, какого ранга он бы ни был.

Проникнутый чувством общевоинской солидарности, начальник должен относиться с уважением к воинскому званию своих подчиненных, отнюдь не позволяя себе пренебрежительного с ними обращения. Будучи заботливым и доброжелательным ко всем чинам вверенной ему войсковой единицы, он должен уметь подавлять в себе чувство сострадания к ним, когда они подвергаются лишениям и мукам во имя достижения высоких целей войны, насколько возможно деля с ними в этом случае все лишения и опасности. [277]

В личных обращениях к подчиненным войскам старший начальник должен оставаться естественным, строго соблюдать свое достоинство и свой авторитет, не играть на дурных инстинктах и низменных вкусах толпы, гнушаться популярничанья, а подавно — демагогии.

Хотя генерал Серриньи в даваемой им в его «Размышлениях о военном искусстве» вообще удачной характеристике вождя и утверждает, что будто удачливость и самоуверенность могут быть проверены только в подлинной обстановке войны, однако обнаруживающийся и в обыкновенных явлениях жизни темперамент начальника является в значительной степени показателем того, насколько можно ожидать проявления им названных качеств на войне.

Очевидно, что субъект, по натуре своей склонный к меланхолии и пессимизму, не будет ни удачливым, ни уверенным в своих предприятиях. Вождю, безусловно, необходима известная доля здорового оптимизма, и притом оптимизма устойчивого, нелегко поддающегося явлению превратностей судьбы.

Веселость не всегда является признаком устойчивого оптимизма, т.к. между веселыми много таких, которые при неудачах быстро сдают и падают духом. Это так называемые «сангвиники». Наиболее соответствующим для высокого военного начальника темпераментом является глубокий, сосредоточенный в себе. не впадающий ни в необузданную веселость, ни в мрачную озабоченность, — словом, такой, который в прежнее время назывался «холерическим» и которым в высокой степени обладали Аннибал, Наполеон и другие великие полководцы. Это темперамент крупного, но серьезного игрока.

Менее чем холерики и даже сангвиники пригодны на роли вождей «флегматики», которые, хотя и обладают очень ценным качеством, спокойствием, но зато по своей малой чуткости к внешним раздражениям не дают уверенности в том, что ими в нужную минуту будут проявлены находчивость и почин. Они могут быть полезны только на самых младших ролях. Вовсе не годятся на командные должности «меланхолики».

В мирное время к старшему начальнику предъявляются еще два серьезных требования: 1) чтобы он умел изучать характеры своих подчиненных для того, чтобы знать, чего он может потребовать от каждого из них в мирное и военное время с тем, чтобы своевременно удалять тех, которые для войны непригодны и выдвигать особо одаренных; 2) чтобы он был учителем и воспитателем вверенных ему войск. [27]

Для того чтобы удовлетворить первому требованию, необходим развитой ум и хорошее знание людей, знание людских характеров; для второго потребно, чтобы начальник понимал значение воспитания войск как подготовки их к войне, чтобы он обладал организаторским талантом, был настойчив в своих требованиях, чтобы он проникся девизом «тяжело на ученьи, легко на войне», а главное, чтобы он сумел передать войскам свою непреклонную волю к победе.

Не входя в дальнейший разбор качеств, соответствующих идеальному типу военного начальника, из коих я пока остановился лишь на немногих, которых считал необходимым особенно подчеркнуть, ввиду обычного отсутствия их у представителей нашего ВКС, попытаюсь теперь сделать общую сводку всех качеств, приписываемых мною вождю, расположив их в порядке, в котором мне представляется их относительная важность. Вперед оговариваюсь, что в этом порядке я сам признаю лишь весьма приблизительную достоверность, зависящую от крайней трудности такой разверстки главным образом вследствие того, что по самому своему существу многие из перечисленных мною качеств являются величинами разнородными.

Из перечисленных психических качеств большинство не представляет чего-либо резко отграниченного. Все они, более или менее, сливаются между собою, что также является одной из причин трудности определения их относительной важности.

Так, например, дерзновение, отвага, решимость и т.п. — только определенные выражения мужества; с другой стороны, та же решимость, т.е. способность быстро останавливать свой выбор на одном из двух или нескольких равноценных решений, требует известного внутреннего убеждения во вред колебаний и стало быть относится отчасти и к области ума. Изобретательность (творчество) ума, тесно связанная со способностью воображения должна быть, между прочим, направлена на то, чтобы всегда поражать врага внезапностью; ясно, насколько эта способность, чтобы быть плодотворной, должна опираться на отвагу, решимость и находчивость. Самоуверенность зависит от имеющейся налицо доли оптимизма, который в свою очередь коренится не столько в уме, сколько в темпераменте. Положительные знания принадлежат к качествам ума, но могут в то же время явиться плюсом к военной энергии их обладателя, усиливая в нем самоуверенность и создавая ему обаяние в глазах подчиненных; физическое развитие организма также усиливает уверенность в себе. Дух почина является отчасти производной чуткости ума, а находчивость есть не что иное, как свойство ума [279] быстро разбираться в обстановке, соединенное с решительностью. Отсутствие в уме суетливости является частью результатом спокойного темперамента и т.д.

Обыкновенно признается значительная трудность установления относительной важности для вождя свойства ума и воли и указанная тесная зависимость, существующая между этими свойствами, является, вероятно, одной из причин, усложняющих решение этого вопроса. Тем не менее я лично без всяких колебаний ставлю волю на первое место, что явствует из данного мною определения понятия «военной энергии» как универсального для начальников всех рангов качества, которое только одно может обеспечить применение ими на войне всех своих остальных положительных свойств.

Но было бы совершенно ошибочно из этого выводить заключение, что я будто бы допускаю замену недостатка ума избытком воли. По моему мнению, такая замена, в крайнем случае, возможна для начальника в чине поручика или капитана;

но она недопустима для генерала и немыслима для полководца. Для старших командных должностей, безусловно, необходимо равновесие между умом и волей. Начальник, у которого чересчур преобладает ум, будет изощрять его для лучшего уразумения обстановки или для выработки более целесообразного решения и за этим занятием не найдет в себе достаточно решимости от размышлений перейти к действию; вождь, у которого преобладает воля, будет либо торопиться действовать, не сумев как следует разобраться в обстановке, либо будет упорствовать в выполнении раз принятого решения, хотя бы оно перестало соответствовать действительному положению дел, если по недостатку ума он не в состоянии установить этого несоответствия. Упрямцы представляют такого рода тип субъектов с преобладанием воли над умом.

Личное честолюбие обыкновенно является фактором, усиливающим потенциальную энергию вождя, а потому отнюдь не может быть признано отрицательным качеством, как оно иногда характеризуется писателями, составившими себе идеал вождя по образцу героев древнего Рима. Но честолюбие следует отличать от мелкого самолюбия, которое для большого начальника является крупным недостатком, т.к. оно лишает его беспристрастия, необходимого для лица в его положении, чтобы производить выбор между своим и чужим мнением. Оно же исключает возможность доверчивых и непринужденных отношений между начальником и окружающей его средой. [280]

Как видно из предыдущего, я не проводил резкой грани между требованиями к характеру лиц ВКС и теми, которые должны предъявляться к начальникам низших степеней. Но т.к. нельзя рассчитывать все требуемые качества найти или развить во всем командном и офицерском составе в максимальных дозах, то является необходимость в установлении такого порядка, при котором на высшие строевые должности избирались лица, обладающие этими качествами в наивысшей степени, в порядке их относительной важности.

Качества, соответствующие идеальному типу вождя, расположенные в порядке их относительной важности:

А. Мужество (храбрость, неустрашимость), непреклонная воля к победе, самоуверенность (удачливость), решимость (отвага, дерзновение), предприимчивость, находчивость, дух почина, настойчивость (энергия), упорство (постоянство), самообладание (присутствие духа).

Б. Обширный творческий ум, чуткий, трезвый, несуетливый, способный быстро оценивать настоящую обстановку (глазомер) и предвидеть будущую (воображение), а также просвещенный разносторонним образованием, знанием жизни и людей; полное владение техникой военного дела (практическая подготовка), опирающееся на сознательное усвоение его теоретических основ.

В. Спокойный, глубокий и чуждый экспансивности темперамент.

Г. Способность влиять на других и подчинять их своей воле (личное обаяние), способность поддерживать свой авторитет и не подчиняться чужим влияниям (самостоятельность характера).

(Примечание. Все качества п. Г. относятся к бессознательным или полусознательным функциям воли.)

Д. Педантическая преданность долгу, строгость к себе и к другим, доброжелательность к подчиненным, отсутствие сентиментальности, мелочности, преувеличенной недоверчивости и мелкого самолюбия.

Е. Физическая выносливость, неутомимость.

Итак, требования, по существу, одни и те же для начальников всех степеней, и только чем выше должность, тем эти требования становятся строже. Изменяется также до некоторой степени порядок, определяющий их относительную важность. [281]

Пренебрегая промежуточными формами и объединяя насколько возможно однородные качества в более общие понятия, мы могли бы требования к младшему и к старшему начальникам выразить схематически перечнями.

Качества, потребные для военных начальников, расположенные в порядке их относительной важности:

Для офицера: неустрашимость (как высшее выражение военной энергии); физическая бодрость; здравый смысл; знание (преимущественно практическое) своего дела; преданность долгу.

Для генерала: мужество (как высшее выражение военной энергии); развитой ум и обширное образование; практическое и теоретическое знание военного дела; преданность долгу; физическая бодрость.

Сопоставление двух перечней приводит... к чрезвычайно важному выводу. А именно, исходя из того, что качества, перечисленные в генеральской таблице, являются, в сущности, только дальнейшим развитием качеств, значащихся в офицерской таблице, необходимо прийти к заключению, что строевой офицерский состав Армии является естественным источником комплектования высшего командного состава.

Действовавшая в лучшую эпоху Римской республики система замещения высших командных должностей, безразлично военными или гражданскими сановниками, система, которой Юлий Цезарь был обязан своим появлением на исторической арене на 40-м году жизни в роли полководца, могла давать удовлетворительные результаты в этом совершенно особого типа государстве, все устройство которого было подчинено идее войны и военного могущества, а также при условии простоты тогдашнего военного искусства. В наше время такой порядок не мог бы нигде претендовать на признание, за исключением разве общественных групп, живущих вне реальной жизни, каковы наши социалисты типа Керенского и ему подобных.

Теперь обнаруживается скорее тенденция к иному способу выработки вождей, а именно к системе проведения кандидатов на высшие командные посты через особые учебные заведения, с большим или меньшим сокращением прохождения ими службы в рядах Армии. Эта система в последние войны показала, по крайней мере у нас, свою непригодность, что и понятно, т.к. школа, как бы совершенна она ни была, может у взрослых людей развить ум и дать знания, но не в состоянии выработать необходимые для вождей характеры или помочь выбрать такие характеры из общей массы своих учащихся. [282]

Для этой цели годится только служба в строю войск., главным образом, конечно, на войне, но за неимением войны также и в мирное время, при условии правильной ее постановки.

Таким образом, мы подходим к вопросу о том, какими именно способами достигнуть на практике, чтобы ВКС пополнялся лицами, удовлетворяющими основным требованиям, нами для него установленным.

Для этой цели имеются два уже известных нам способа, которые могут дать удовлетворительные результаты только при одновременном и согласованном их применении. Способы эти — воспитание и подбор.

Воспитание высшего командного состава

<...>: Я считаю необходимым, главным образом, по причинам, о которых я скажу позднее в отделе о Подборе, учреждение для воспитания будущих, строевых офицеров специальных закрытых учебных заведений, через которые могли бы быть пропущены если не все, то возможно большая часть молодых людей, избравших военную строевую карьеру.

Специальность этих учебных заведений, которым я по традиции полагал бы сохранить наименование «кадетских корпусов», должна выражаться не в их учебных программах, а в особых методах воспитания, методах, имеющих задачей во что бы то ни стало искоренить в молодежи природные свойства апатии, пассивности, нерешительности, медлительности, небрежности, развив вместо них предприимчивость, смелость, находчивость, инициативу, вообще активность во всех видах, а также самоуверенность, настойчивость и привычку к пунктуальности.

Само собой разумеется, что в такие кадетские корпуса будут приниматься только вполне здоровые, не имеющие никаких телесных недостатков и обещающие нормальное физическое развитие в будущем отроки и юноши. Никакие соображения благотворительности и т.п. не должны играть роли в вопросе приема в кадетские корпуса; хилые и болезненные субъекты, чьи бы сыновья они ни были, должны без всякой жалости устраняться как при приеме, так и во время прохождения курса, если по недосмотру они оказались принятыми. Это является первым условием для успешного воспитания кадет в том духе, как выше намечено.

Положительными средствами этого воспитания должны служить: 1) Спорт во всех видах, которому должно быть отведено вполне подобающее этому средству место, не как веселому [283] препровождению времени «между делом», а как совершенно самостоятельному воспитательному средству, развивающему смелость, находчивость, изворотливость, чувство солидарности и т.п. Я не буду входить здесь в подробное перечисление видов спорта, годных для целей военного воспитания, их и теперь достаточно, но представится еще гораздо больше, когда кадетские корпуса из душной атмосферы городов будут перенесены на деревенский простор, на берега морей или больших рек, в дремучие леса или в дикие горы, что я считаю совершенно необходимым условием для выполнения ими той роли, которая им предназначается; 2) Борьба с природой является естественной школой для закалки характера, а атмосфера опасности, которой не должна быть чужда также и практика спорта, развивает активные силы души. <...>:

Второй этап в воспитании молодежи, готовящейся к офицерской карьере, составляют учебные заведения типа «военных училищ». Их можно представить себе в виде отдельных учебных заведений, каково было большинство наших прежних военных училищ. <...>:

Не вдаваясь в подробности их устройства, скажу только, что они должны иметь целью дать своим питомцам основательные специальные знания и возможно полную практическую подготовку к службе строевого офицера, но опять-таки в курсах их предпочтение должно даваться методам, развивающим синтетическую сторону ума, а потому применяющим прикладной способ преподавания ]

Необходимо также установить правилом, чтобы по окончании кадетских корпусов (или «общих классов» этих корпусов) и до поступления в военное училище (перехода в «специальные классы») молодые люди поступали на один год в войска... Эта мера придала бы практическую основу многим теоретическим отделам курса военных училищ и обеспечила бы более сознательное отношение к ним со стороны учащихся.

Покончив на этом с вопросом о военно-учебных заведениях как органах для воспитания будущих вождей, перейдем теперь к вопросу о воспитании уже готовых офицеров, состоящих на действительной строевой службе.

Каковы должны быть меры для воспитания этого обширного класса в желаемом направлении, т.е. таком, чтобы при удовлетворении всем требованиям, предъявляемым к офицеру по его настоящему служебному положению, в нем в то же время развивались качества, необходимые для будущего вождя. [...] [284]

В результате действовавшей у нас системы наши армейские офицеры ко времени достижения ими первого штаб-офицерского чина оказывались добросовестными, дисциплинированными, исполнительными, удовлетворительно знающими свои непосредственные обязанности «служаками», но в то же время — боящимися ответственности, пассивными, лишенными инициативы, самостоятельности и самоуверенности начальниками, часто с пониженным сознанием своих офицерского и личного достоинств и вообще близкими к тому состоянию, которое называется «забитостью».

Из офицеров того типа, к которому принадлежала главная масса нашего армейского офицерства, вожди, вообще, не вырабатываются, что и заставляло обращаться к особым источникам комплектования ВКС, каковыми являлись у нас гвардия и Генеральный штаб. О ненормальности такого порядка я еще буду иметь случай говорить в отделе о Подборе, здесь же замечу, что организация новой Армии должна во что бы то ни стало поставить себе задачей вывести главную массу офицерства из того недопустимого положения, в котором оно в большинстве находилось в старой Армии.

Должны быть приняты серьезные меры, которыми раз навсегда была бы уничтожена прежняя беспросветность карьеры и быта армейского пехотного офицера. Решительная реформа в этом направлении воспитает офицерский корпус в духе подъема в нем корпоративного самосознания и развития в его представителях необходимых для будущего вождя качеств воли. <...>:

Достижение того, чтобы и в нашей будущей Армии был офицерский состав такого типа, потребует принятия целого ряда мер, которые по своей обширности и радикальности могли бы составить предмет особого исследования, почему я здесь намечу только следующие главные основания будущей реформы нашего офицерского корпуса: 1) Постановка офицера с первых шагов его службы в положение самостоятельного и ответственного начальника-командира строевого взвода; 2) Отмена дисциплинарных взысканий, сопряженных с ущербом для достоинства и авторитета, каковы арест на гауптвахте или домашний с приставлением часового; 3) Восстановление офицерских корпораций на началах, которые были установлены при Петре Великом, с предоставлением им широких прав по подбору членов в свою среду{93}; 4) Вменение старшим начальникам в [285] строжайшую обязанность уважительного обращения с офицерами; недопущение «разносов» офицеров в присутствии их подчиненных и нижних чинов; 5) Повышение общественного и служебного положений офицеров и установление мер, гарантирующих их от произвола начальников.

Таков должен быть общий характер воспитания офицеров в пределах строевых частей войск и всей офицерской корпорации.

<...>: Одной из мер для поднятия авторитета ВКС могло бы быть прекращение «перепроизводства» генералов в Армии. Очевидно, что чем их больше, тем меньше престижа в глазах общества и воинских чинов имеет генеральское звание. Я полагал бы желательным, чтобы этим званием облекались только начальники, принадлежащие к ВКС, т.е. начиная с начальника дивизии. В Генеральном штабе в чине генерала должны бы быть положены должности не ниже начальника штаба армии или военного округа. Число административных генеральских должностей необходимо сократить до минимума. Таким путем было бы упразднено большое число генералов, вовсе не пользующихся тем авторитетом, который должен быть свойственен высокому военному вождю.

Подбор высшего командного состава

Задачи подбора в деле комплектования ВКС сводятся к тому, чтобы из общей массы офицерского и младшего командного состава сначала намечать, а затем выбирать тех лиц, у которых можно предполагать высокое развитие качеств, признаваемых необходимыми для занятия высшей командной должности, продвигая таких лиц вперед на эти посты и устраняя тех, которые необходимыми данными для высшего командования не обладают.

В нашей старой Армии такой подбор практиковался в виде производства в чины «по избранию» и «за отличие», назначения на должности по «кандидатским спискам», увольнения от службы в административном и аттестационном порядках, а также по предельному возрасту (возрастному цензу) и пр. Вообще, целям подбора должна была служить вся аттестационная система.

Подобное же значение имели конкурсные вступительные и выпускные экзамены в военно-учебных заведениях.

Итак, подбор у нас практиковался в различных видах, но несомненный факт, что высших командных должностей достигали лица, вообще мало удовлетворявшие этому назначению, дает основание предполагать, что действовавшая система подбора обладала значительными дефектами. [286]

В моем исследовании эти дефекты подвергнуты подробному разбору, в который я в своем докладе, к сожалению, вдаваться не могу, почему перехожу прямо к тому порядку подбора, который я считал бы необходимым установить.

В своих рассуждениях я буду исходить от следующих двух постулатов: 1) Качества, требуемые от лица ВКС, принадлежат к числу редко встречающихся у русского племени, почему лиц, ими обладающих, следует тщательно искать в общей массе людей, составляющих Армию или могущих быть привлеченными к службе в ней; 2) Воспитание и подбор, стремясь к одной цели — созданию удовлетворительного командного состава, — должны быть согласованы и связаны между собой самым тесным образом.

Если качества, требуемые от вождя, принадлежат к числу редких, то, как сказано, искать их необходимо в возможно большей массе индивидуумов. Для практического решения этого вопроса, поставим его в такой плоскости: нет ли в составе всей русской нации особых сословных или племенных групп, которые по своим качествам более приближались бы к идеалу вождя, чем вся остальная масса? Если такие группы существуют, то не могли ли бы они быть использованы как преимущественные источники комплектования офицерского (а, следовательно, и командного) состава, так сказать, для цели его грубого, «валового», подбора, что могло бы значительно облегчить последующий... тонкий... подбор? Если таких групп нет, не могут ли они быть специально созданы?

Идеальным разрешением этого вопроса было бы существование в народе особой касты «воинов», по примеру, скажем, прежних японских «самураев». Не столь идеальным, но все же удовлетворительным решением было бы наличие особого «служилого» сословия, вроде того, которое существовало у нас в Московский период нашей истории и в измененном виде при Петре Великом и его ближайших преемниках.

Нельзя отрицать огромного значения наследственности в передаче из поколения в поколение качеств, отличающих воина и вождя. Но кроме законов наследственности, которому подчинены все живущие, обособленные группы населения заключают в себе еще другой сильный фактор развития — сословные традиции.

«Непобедимость» нашей Армии в век Екатерины II и Александра I была в значительной степени результатом высокого национального самосознания тогдашнего правящего класса, самосознания, передававшегося по традиции от отца к сыну и которое его представители умели сообщать и остальной массе народа. [287]

«Слава Богу, я Русский и вы Русские!» — в устах Суворова и его современников эта фраза не была трескучей фанфаронадой, а выражением искреннего убеждения.

Этот гордый и патриотический дух нашего старого дворянства был вытравлен Аракчеевым и современными ему реформами, лишившими офицерство его корпоративной сплоченности и открывшими доступ в его среду «разночинцу». Офицерский корпус постепенно терял свои «служилые» дворянские традиции, которые сохранялись в нем до того времени, несмотря на значительный процент в армейских полках офицеров, выслужившихся из солдат. Последний удар старому порядку нанес в царствование Императора Александра II Милютин, который под влиянием своих просветительских идей упразднил уцелевшие еще хранилища старых служилых традиций — кадетские корпуса.

Правда, что в наш век едва ли возможен совершенно замкнутый сословно корпус офицеров даже в мирное время, а в военное — подавно. Однако, впитывая в себя посторонние элементы, он должен растворять их в себе, а не растворяться в них сам. <...>:

Не то было у нас. Офицерский состав большинства наших пехотных полков к 1917 году приобрел определенно крестьянско-мещанскую физиономию (т.е. обратился в элемент не обособляющий, а напротив, отождествляющий себя с остальной массой Армии, вместо того, чтобы сознавать себя ее мозгом, ее нервной системой, ее аристократией. Единственным результатом этого (конечно, в связи и с другими причинами) было непротивление революционным тенденциям массы и разложение Армии.

По мысли Ардана дю Пик, офицер должен быть «своего рода аристократом». В демократическом обществе, полагает этот писатель, офицер может приобрести свойства, которые должны быть присущи ему, не иначе, как непрерывно поддерживаемым усилием воли, направленным к его дифференциации от своих подчиненных, тем, что он воспитывает в себе более возвышенную и более чистую идею о своих обязанностях и своей ответственности. Эта идея вырабатывается в нем только при условии абсолютной уверенности в своем праве начальствования, когда он проникнут гордостью командования.

Таково мнение выдающегося офицера демократической французской Армии. Достойно внимания, что именно в этой Армии, в которой даже в мирное время около трети офицеров происходит из нижних чинов, раздаются подобные голоса о необходимости «аристократизировать», если так можно выразиться, офицерский корпус. [...] [288]

Итак, подбор в Армии на командные должности должен начинаться по признаку наследственности. Я не мечтаю, однако, чтобы было возможно восстановить в России дворянство как «служилое» сословие, а следовательно, и как единственный или главный источник комплектования офицерского состава, каким оно было в старые времена. Но зато я верю в возможность создания... наследственного военно-служилого сословия, способного заменить старое дворянство в одной из его функций — военной службе государству на офицерских и командных должностях.

Для этого представляется необходимым рядом поощрительных мер и льгот материального и морального характера побуждать офицеров будущей Армии избирать для своих сыновей военную карьеру предпочтительно перед всякой другой. <...>:

Очерченному мною здесь лишь в немногих словах элементарному воспитательному подбору я придаю чрезвычайно важное значение, т.к. убежден, что в течение всей будущей карьеры кадета, за исключением разве службы в боевой обстановке, ни разу не представится таких благоприятных условий для оценки его воинских качеств, как в обстановке учебного заведения, учрежденного на предложенных мною началах, т.е. такого, в котором культивируется прежде всего молодечество при солидном спросе на моральные начала и на умственное развитие. Исходя из такого соображения, я и счел нужным придать этому подбору значительную долю строгости. Конечно, реальные условия жизни могут принудить к допущению в нем некоторых компромиссов. Но следует безусловно остерегаться безграничных уступок так называемому «общественному мнению», с его обычной псевдолиберальной приправой, а также господствующему у нас обывательскому идеалу житейского благополучия, лишь бы во что бы то ни стало набрать в Армию нужное число офицеров.

«Числом побольше, качеством похуже» — этот исповедовавшийся у нас лозунг был одной из причин гибели русской Армии. По-моему, лучше иметь мало офицеров, но зато превосходного качества, и вообще, — небольшую, проникнутую патриотическом духом, подвижную, активную, полную самоуверенности и дерзновения Армию, чем огромные, равнодушные, пассивные, лишенные веры в себя и в успех полчища. <...>: