Полемика
Военная доктрина, изложенная выше в своей подвергшейся эволюции форме, вызвала много возражений.
При жизни автора в Италии развернулась резкая полемика. Поучительно будет ознакомиться с ней: в свете дискуссии можно уточнить некоторые вопросы.
Возражения, которые выдвигались против Дуэ во время полемики, будут систематизированы. Мы рассмотрим последовательно предварительный вопрос о позиции, которой следует держаться по отношению к воздушной войне, возражения против организации главного командования, предлагаемой Дуэ, возражения по существу решения Дуэ, т. е. по вопросу о господстве в воздухе, и, наконец, возражения, вытекающие из того, что можно назвать ведомственными (партикуляристическими) тенденциями сухопутной армии, морского флота и военно-воздушных сил.
В этой части, изложение которой будет вполне объективным, будут рассмотрены следующие вопросы:
Незаконность воздушной войны.
Организация главного командования.
Господство в воздухе.
Ведомственные тенденции.
Арбитраж между тремя видами вооруженных сил.
Незаконность воздушной войны
Воздушная война, представляющая для тылов армий и для всей территории государств Западной Европы ужасную угрозу, нависшую одинаково над сражающимися и несражающимися [103] (комбатантами и некомбатантами), оскорбляет традиционные чувства гуманности.
В итальянских статьях, появившихся в связи с полемикой против Дуэ, мы находим это негодование против нового средства борьбы. Адмирал Валли называет его подлым и бесчестным. Ген. Боллати находит, что применение воздушно-химических средств противоречит духу рыцарства и означало бы отказ от всякого чувства гуманности, от всякого гражданского прогресса. Доктор Альбанезе требует, чтобы строжайшая дисциплина регулировала ход вооруженных конфликтов, дабы они велись дозволенным порядком.
Точка зрения Дуэ на этот вопрос была в общих чертах изложена выше; по его мнению, в будущей войне будут применяться все виды оружия, в том числе самолеты и газы, и это — несмотря ни на какие подписи под соглашениями. Для него единственная возможность избежать применения этих боевых средств заключается в том, чтобы избежать самой войны. Но если нельзя избежать войны, то нельзя избежать и применения воздушных и химических средств борьбы.
Ниже приводятся важнейшие выдержки из полемических статей Дуэ по этому поводу.
Валли называет воздушно-химическую войну подлой и бесчестной, и ему кажется, что... это — нечто аналогичное поведению боксера, который, недовольный и раздраженный тем, что не может быстро свалить противника, пользуется, чтобы ослабить его, запрещенными ударами.
Валли допускает, с некоторыми оговорками, воздушно-травматическую войну, но когда «честное» взрывчатое вещество заменяют «коварным» смертоносным газом, он открыто заявляет, что замена шумной ударной войны бесшумной и зловещей химической войной не нравится ни бойцам, ни всему миру.
В этом отношении он оказывается в полном согласии с уважаемым ген. Боллати, который находит, что воздушно-химическая война противоречит принципам рыцарства и означала бы вольный или вынужденный отказ от всякого чувства гуманности, от всякого гражданского прогресса. [104]
Что же касается меня, если бы мне предоставили на выбор умереть разорванным осколками честной гранаты или агонизирующим в колючих тенетах проволочного заграждения, или погребенным в подводной лодке, или задушенным отравляющим веществом, я оказался бы в нерешительности, так как между всеми этими милыми вещами нет существенной разницы.
Вот почему мне кажется, что в этом вопросе мои уважаемые оппоненты дают себя увлечь своей эмоциональностью.
Между тем, война — это такое явление, которое следует наблюдать сухими глазами и замкнув свое сердце. Ведут ли ее «честными» взрывчатыми веществами или «коварными» газами, — результат ее одинаков; это — смерть, разрушение, опустошение, боль, ужас и все, отсюда вытекающее.
Мы хотим быть действительно цивилизованными людьми? В таком случае упраздним войну. Но если нам это не удастся, то совершенно неуместно замыкать гуманность, цивилизованность и столько других прекрасных идеалов в ограниченный круг выбора более или менее изящных способов убивать, опустошать и разрушать{103}.
Война — очень серьезное дело, особенно в настоящее время. В ней на карте стоит судьба целых стран. Победить [105] — значит суметь навязать противнику свою волю. Для этого надо разбить все его материальные и моральные силы сопротивления. Этого можно добиться, только причинив противнику такую сумму ущерба, которой он уже не в состоянии больше выдержать.
Материальная и моральная сопротивляемость нации огромна. Огромной должна быть и сумма ущерба, который необходимо нанести ей, чтобы победить. А если это так, то различие между дозволенным и недозволенным ущербом, между человечным и бесчеловечным, между цивилизованным и диким является чистейшей воды схоластикой.
Надо рассматривать вопрос с гораздо более широкой, всеобъемлющей точки зрения.
Известно, что эффективность атаки тем больше, чем больше она сосредоточена во времени и чем сильнее она поражает наиболее уязвимые материально и морально органы{104}.
Таким образом, сопротивление противника будет сломлено с тем меньшей общей суммой ущерба, чем скорее будет причинен этот ущерб и чем более будут поражены наиболее уязвимые в материальном и моральном отношениях органы противника.
Вот почему именно быстрое, мощное, устрашающее нападение, направленное в основном против самых слабых, самых чувствительных, самых уязвимых мест противника, решает войну с наименьшим ущербом для человечества. Оно является поэтому самым гуманным и самым культурным, ибо, раз война существует, прогрессирующему и цивилизованному человеку остается только искать наиболее экономического решения.
Воздушно-химическое оружие, страшное и ужасающее по своей эффективности, могущее поражать самые чувствительные в материальном и моральном отношениях места противника, является, — нравится ли это или не нравится, — самым гуманным, так как оно. достигает цели — окончания войны — с минимальными средствами, как и [106] с наименьшим ущербом. Такова истина, свободная от всякой сентиментальности и очень утешительная.
Если бы во время мировой войны одна из сторон в один прекрасный день ввела бы в дело такую воздушную армию, какую можно создать в наши дни, бросив ее в атаку, я сказал бы химико-травматическую {105}, на жизненные центры противника, война была бы решена очень быстро.
Ген. Боллати правильно говорит: «Какой бы героической, готовой к самопожертвованию, воодушевленной ненавистью к противнику ни была страна, первые же направленные против нее репрессалии могут иметь такие внутренне-политические последствия, что они принудят правительство к капитуляции».
Если внезапные воздушные репрессалии могут привести к таким последствиям, то представим себе, к каким последствиям может привести воздушная операция противника, которой приходится подвергаться, не будучи даже в состоянии ответить на нее репрессалиями.
На войне нет благородного оружия и подлого оружия, а есть оружие более или менее эффективное. В вопросах войны прогресс человечества сводился лишь к тому, чтобы использовать науку и промышленность для повышения эффективности оружия. В этой области всегда старались находить средства, наиболее пригодные для того, чтобы укокошить своего ближнего. Это некрасиво, но это так.
Ген. Боллати спрашивает себя: «Должны ли мы примириться с мыслью, что все наши усилия на пути социального, культурного и экономического прогресса, длившиеся в течение многих веков, могут быть уничтожены одним ударом вследствие применения ужасных методов войны, о которых никогда даже не помышляли ни вандалы, ни гунны?»
Я отвечаю: к сожалению, мы все-таки должны примириться с этим, так как наши вековые усилия на пути социального, культурного и экономического прогресса не смогли вырвать из нас покорности по отношению к войне.
И я добавлю еще: не следует клеветать ни на гуннов, [107] ни на вандалов, принимая их за образец для сравнения. Если они не помышляли ни о самолетах, ни о тазах, они также не помышляли ни о «честных» взрывчатых веществах, ни о 305-мм пушках, ни о пулеметах, ни об автоматических винтовках, ни о ручных гранатах. По сравнению с нами они были истинными агнцами. Конечно, они и не помышляли о тех истреблениях, опустошениях и разрушениях, на которые мы оказались способными после долгого ряда веков социального, культурного и экономического прогресса в наш век радио и лечебных сывороток.
От оружия требуют только эффективности; это вполне логично и человечно. Так как на войне надо убивать или умирать, то логично и человечно искать лучших способов убивать, чтобы не быть самим убитыми. Чем эффективнее окажется оружие, тем шире оно будет применяться. Это неизбежно. Запрещенное оружие? Но если на меня нападет злоумышленник, а у меня есть револьвер, я спокойно воспользуюсь им и плюну на то, что у меня нет разрешения на ношение оружия. Пусть меня привлекают к ответственности после, когда все будет кончено, но я спасу свою шкуру. А это — самое главное.
Так рассуждают и нации. Разве для того, чтобы спасти свою родину и привести ее к победе, ген. Боллати не воспользовался бы самым запрещенным, самым жестоким, самым ужасным оружием?
Неужели ген. Боллати предпочел бы видеть свою родину побежденной, лишь бы не применять самого нерыцарского, самого коварного, самого дьявольского оружия, направленного главным образом против мирного населения, стариков, женщин и детей?
Конечно, нет. Сперва победа родины, а затем уже человечность!
Конечно, я считаю дозволенным и даже похвальным сбрасывание химических бомб на населенный центр не из-за садического удовольствия от истребления его жителей, но потому, что это бомбометание причиняет материальный и моральный ущерб, очень эффективный в смысле достижения победы; совершенно так же, как считают дозволенным и даже похвальным истребление в сражении тысяч людей, одетых в военную форму... [108]
Применение и общее распространение воздушно-химической войны вовсе не означает узаконения приемов, которыми Локуста, Борджиа и др. пользовались при отравлении своих жертв, так же как травматическая война, основанная на употреблении огнестрельного, рубящего и колющего оружия, никогда не означала узаконения приемов, применяемых убийцами не-отравителями. Сравнения тут совершенно неуместны, так как речь идет об очень различных вещах.
«Война есть война» — говорят немцы, и они совершенно правы. Жаль, что эту истину не всегда понимали у нас.
На войне нельзя применять мерила мирного времени. Война и мир — полные противоположности. Если я с заранее обдуманным намерением спрячусь в засаде, чтобы подстеречь моего самого смертельного врага, оскорбившего меня самым ужасным образом, и если я убью его выстрелом в спину, меня арестуют, приговорят к позорному наказанию, лишат свободы и гражданских прав. Это — мирное время. Если я сделаю то же самое с неизвестным мне человеком, носящим другой мундир, чем я, я рискую, самое меньшее, получить похвалу: это — война.
В ней нет ничего рыцарского в том смысле, какой обычно придают этому слову.
Напасть на неподготовленного противника, наброситься на слабейшего, постараться захватить противника врасплох, попытаться обмануть его, поразить во фланг или в тыл, преследовать и продолжать бить его в то время, когда он старается уйти, — все это противоречит всем правилам рыцарства. Однако, все это составляет предмет военного искусства, все это преподается в специальных школах и предписывается соответствующими уставами. Того, кому на войне или на маневрах удастся совершить один из этих отнюдь не рыцарских поступков, хвалят, награждают и украшают орденами. Все великие полководцы приобрели самую незапятнанную славу, совершая такие действия, малейшего из которых было бы достаточно, чтобы обесчестить порядочного человека.
Ибо война есть война, т. е. средство для достижения цели. Поскольку цель самая высокая и самая благородная, какая только возможна, — ведь дело идет о спасении [109] «нашей великой общей матери (родины. — Ред.), — все средства оправданы и становятся благородными.
Мы сами, исследователи военного дела, разве мы не посвящаем своей жизни, своих сил и своего ума цели, заключающейся в разработке лучших и действительнейших приемов и средств, чтобы убивать, разрушать и опустошать? Если бы наша деятельность не была облагорожена и возвышена своей высокой и благородной целью, она должна была бы внушать отвращение.
Как хирург следит за тем, чтобы его ланцеты были отточены и его инструменты для прижигания раскалены докрасна, и не колеблется, причиняя своему пациенту страдания и проливая его кровь, чтобы спасти его от гангрены, так и мы не должны колебаться, причиняя страдания человечеству и проливая его кровь железом, огнем и ядом, чтобы спасти жизнь нашей родины.
Всякое колебание означает слабость, а на войне за всякую слабость приходится дорого расплачиваться.
С другой стороны, нас, изучающих войну, все это нисколько не интересует.
Пусть воздушно-химическая война жестока, бесчеловечна, запрещена, нерыцарственна, бесчестна, пусть она может оказать косвенное влияние на нейтральных и т. д. — это не имеет для нас никакого значения.
Нас интересует только один факт: воздушно-химическая война возможна.
Ген. Боллати очень справедливо пишет: «Наше «Наставление»{106} (Norme generali) очень ясно и логично выражает эту мысль: «Наконец, возможно, что противник прибегнет к употреблению химических боевых средств, запрещенных международными соглашениями. В этом случае употребление аналогичных средств стало бы законным и с нашей стороны».
Весьма вероятно, что во всем мире, во всех государствах, подписавших эти соглашения, скажут что-нибудь подобное. [110]
Если противник, нарушивший международные соглашения, может заставить нас прибегнуть к воздушно-химическому оружию, мы должны быть материально и морально подготовлены к его употреблению.
Так рассуждают все государства, и отсюда вытекает то странное явление, что все готовятся к употреблению воздушно-химического оружия, объявленного всеми же незаконным, — странное явление, глубокая причина которого заключается в нелогичности деления оружия на дозволенное и недозволенное, тогда как его можно делить только на действительное и недействительное.
Отсюда следует, что такое соглашение не имеет никакого практического значения...
Воздушно-химическая война неизбежна: нельзя допустить, что в борьбе, в которой будут использованы все силы, останется неиспользованной уже готовая, подготовленная грозная сила...
Во всяком случае, придется ли прибегнуть к воздушно-химической войне или нет, мы должны быть готовы к ней; это утверждает само «Наставление». А так как во всяком случае мы должны быть готовыми вступить в воздушно-химическую войну, то необходимо создать самые благоприятные условия, чтобы выиграть эту войну.
Я как раз изучаю эту проблему и стараюсь при помощи моей теории указать ее решение.
При этом мне не думается, что я совершаю бесчеловечное, некультурное, нерыцарское дело» (ноябрь 1928 г.).
* * *
«Доктор Альбанезе высказывает пожелания об осуществлении строгой дисциплины разрешения международных конфликтов и дозволенного хода военных действий.
С позволения уважаемого доктора скажу, что это может быть великодушным пожеланием, если не гуманитарной утопией, но это нереально.
Войну нельзя регламентировать, военные действия не могут быть «дозволенными». Прогресс человечества должен привести к исчезновению причин, вызывающих войну, но, когда война разражается, то это всегда будет война, т. е. [111] явление, выражающееся в истреблении людей и имущества. Если страна решается вести войну, т. е. подвергнуться всем ее ужасным последствиям, это значит, что для нее все ужасные последствия войны представляются меньшим злом. В настоящее время сражаться можно только не на жизнь, а на смерть. Кто посмеет сказать сражающемуся не на жизнь, а на смерть: «Не пользуйтесь этим средством, потому что оно недозволенное».
Все лучше, чем умереть. Все дозволено тому, кто борется за свою жизнь.
Цель того, кто сражается, — победить. Для достижения победы всякое средство хорошо, законно, дозволено, справедливо. Во время войны цивилизация и человечность должны отойти в сторону и закрыть себе глаза, чтобы не видеть того, чему они не сумели помешать. Война требует от нас жестокости по отношению к самим себе, жестокости по отношению к противнику. Всякая сделка в этом отношении является слабостью, а всякая слабость противоречит цели войны.
Нет цивилизованного и нецивилизованною оружия; есть оружие более или менее действительное. Можно понять стремление избежать убийств, разрушений, опустошений, но нельзя понять различия между способами убийства, разрушения и опустошения...
Надо чтобы человечество рассуждало логически: или оно должно избегать войны, или же оно должно примириться с тем, что во время войны воздушно-химическое оружие будет применяться во всем своем объеме и со всеми своими возможностями» (май 1928 г.).