Японская агрессия в Собственно Китае

Захват Манчжурии не явился изолированным актом японской агрессия. Объектом японской агрессии остается не только весь Китай, но вся Восточная Азия.

Основной мыслью знаменитого меморандума Танака является необходимость захвата Манчжурии как первого шага на пути к скорейшему овладению господством над всем Китаем.

Танака пишет:

«Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Манчжурию и Монголию, для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай.

...Для того чтобы завоевать подлинные права в Манчжурии и Монголии, мы должны использовать эту область как базу и проникнуть в остальной Китай под предлогом развития нашей торговли. Вооруженные уже обеспеченными правами, мы захватим в свои руки ресурсы всей страны. Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы».

«Япония заинтересована во всем Китае в размере и степени абсолютной необходимости для ее национального существования», — писал в журнале «Foreign Affairs» в апреле 1928 г. Каваками, один из виднейших японских специалистов по внешней пропаганде.

«Вся политика Японии в течение последних 30 лет направлена к одной цели — политическому и экономическому завоеванию Китая, — пишет бывший лейбористский министр Сноуден в газете «Manchester Guardian» в марте 1933 г. — Господство над Китаем означает господство над огромными ресурсами потенциально богатейшей страны в мире. Оно, сделает Японию хозяином всего Дальнего Востока и вершителем судеб половины [62] Азии. Воображение отказывается обрисовать мировые последствия успеха подобной политики».

С самого начала нынешней японской авантюры на Дальнем Востоке было очевидно, что она не может быть ограничена манчжурскими рамками, что Япония будет стремиться к установлению новых и расширению старых сфер влияния в Собственно Китае. К этому толкали японский империализм не только его собственные вожделения, но и диалектика манчжурского захвата. Манчжурские события всколыхнули широчайшие слои китайского населения, вызвали огромный подъем национально-революционных настроений в Китае. Эти события содействовали дальнейшей дискредитации гоминдановской реакции, являвшейся фактическим пособником японского империализма, углубили революционный кризис в стране и вызвали неслыханное по своему масштабу массовое движение антияпонского бойкота.

В результате при общем сокращении японского вывоза в 1931 г. по сравнению с 1930 г. на 22%, вывоз в Китай сократился на 36%, а в Центральный Китай даже на 44%. К январю 1932 г. убытки японской торговли, промышленности и судоходства в Собственно Китае исчислялись, поданным японской торговой палаты в Шанхае, огромной цифрой в 188 млн. таможенных таэлей. С тех пор эти потери колоссально возросли. Правда, к настоящему времени манчжурский рынок фактически монополизован Японией, и японский вывоз в Манчжурию уже в 1932 г. номинально превысил прошлогодний почти вдвое (147 млн. иен против 77 млн. иен). Но помимо того, что за этот же период; японская иена, как мы увидим дальше, обесценилась ровно в два с половиной раза, Япония заплатила за эти «успехи» на манчжурском рынке огромными потерями на рынках остального Китая. Несмотря на обесценение иены, японский вывоз в Китай и Гонконг (без Манчжурии) составил в 1932 г. всего 147 млн. иен против прошлогодних 180 млн. иен; вывоз в Центральный Китай сократился почти наполовину, а вывоз в Гонконг и Южный Китай — почти до одной трети. В общем итоге вывоз Японии в Китай, Манчжурию и Гонконг составил в 1932 г. 294 млн. обесцененных иен против 258 млн. полноценных иен в 1931 г. С другой стороны, сообщения из Шанхая, относившиеся к началу ноября 1932 г., указывали, что из 59 японских фабрик в этом городе, владельцы которых входили в ассоциацию японских промышленников, нормально работали только [63] 3, тогда как 7 фабрик использовали лишь 50% своей мощности, 3–30%, 11 — только 10%, а остальные были попросту закрыты.

В 1933 г. — как будет показано ниже — имело место установление фактического японского господства в Северном Китае. Экономические последствия этого обстоятельства., равно как и дальнейшее усиление японского демпинга в Манчжурии, несколько замаскировали серьезность положения японской торговли в Собственно Китае и в частности в долине Янцзы, но она том не менее совершенно несомненна. Несмотря на обесценение иены, вывоз из Японии в Собственно Китай еще (без Манчжурии) в первой половине 1933 г. оказался меньше вывоза прошлого года (56,3 против 57,4 млн. иен, т. е. на деле значительно сократился), вывоз хлопчатобумажных тканей в Собственно Китай за январь-август 1933 г. составил всего 100,5 млн. квадратных ярдов — на 19% меньше, чем в тот же период 1932 года, и на 52% меньше, чем в тот же период 1931 года. Вывоз этих тканей в Гонконг за тот же период составил 17,4 млн. квадратных ярдов — на 24% больше 1932 г., но на 66% меньше вывоза 1931 г.

Еще ярче рисует японские потери китайская статистика: по сообщению японского коммерческого советники в Шанхае Иокотаке (журнал «Trans-Pacific» от 17 августа 1933 г.) ввоз в Китай из Японии за первую половину 1933 г. составил 72,6 млн. китайских долларов — на 48% меньше 1932 года, и Япония оказалась в китайском импорте на четвертом месте — после САСШ, Англии и Австралии. «Бойкот японских, товаров потерял свою прежнюю ярость, но все еще активен», — указывала японская газета «Иомиури» в конце сентября. Правда, одновременно колоссально вырос японский экспорт в Манчжоу Го: в первой половине 1933 г. этот экспорт, составивший 58% всего манчжурского импорта, выразился в сумме 132 млн. иен против 56 млн. иен в 1932 г., т. е. в Манчжурию было вывезено вдвое больше, чем в Китай. (Следует подчеркнуть, что часть японских тофров, вывозимых в Манчжурию, проникает ныне оттуда в Северный Китай благодаря пресловутой «нейтральной зоне», в которой японцы являются полными хозяевами.) В результате японская статистика утверждает, что весь вывоз в Китай, Манчжурию и Гонконг составил за 6 мес. 1933 г. 200 млн. иен против 120 млн. в прошлом и 141 млн. иен в позапрошлом году. Но независимо от поправки на обесценение иены не подлежит [64] ведь сомнению, что Манчжоу Го не может заменить «собой в Системе японской торговли весь Китай с его минимум 400 млн. населения.

Японский империализм ведет наступление в Собственно Китае прежде всего потому, что он с самого начала взял курс на установление своего монопольного господства не только в Манчжурии, но и в большей части остального Китая. Речь идет о «манчжуризации» новых обширных районов китайской территории (в 1932 г. — Шанхайского района; в 1933 г. — Северного Китая). Но японский империализм с тем большей поспешностью и энергией ведет дальнейшее наступление, что на этом пути он рассчитывает попутно разрешить ряд других задач: преодолеть антияпонский бойкот и восстановить утерянные торговые позиции в Собственно Китае, вынудить официальное признание Китаем потери Манчжурии (это признание нужно Японии потому, что оно затруднит антияпонские выступления американского империализма в сфере международной политики), установить свое подавляющее влияние в гоминдановской верхушка и наконец обеспечить более эффективную борьбу китайской реакции с революционным движением вообще и героической китайской красной армией в частности.

Чем дальше, тем более очевидным становится еще и то обстоятельство, что важнейшим фактором, вынудившим японский империализм форсировать после захвата Манчжурии дальнейшие авантюры в Собственно Китае, является тот же кризис, который непосредственно толкнул Японию на манчжурскую авантюру. Последняя отнюдь не способствовала, как мы увидим дальше, изживанию или хотя бы смягчению японского кризиса, который подхлестывает правящие группы японского империализма на все новые акты агрессий.

Японская агрессия в Собственно Китае начала проявляться почти одновременно с началом манчжурской эпопеи. Еще в октябре 1931 г. японский империализм предъявил нанкинскому правительству ультиматум, требуя немедленного прекращения антияпонского бойкота и угрожая в противном случае суровыми карами. В ноябре японская военщина организовала в Тяньцзине «восстание» своего агента Ши Ю-сяна. Базой этого восстания служила японская концессия в этом городе. Восстание было подавлено, но японцы тем временем наводнили Тяньцзин своими войсками, а позднее добились вывода из города большей части [65] китайского гарнизона и фактически оказались господами положения во всем районе. Угрожающее передвижение японских войск в этом районе явилось одним из факторов, обеспечивших быстрый успех японского наступления на Цзиньчжоу и Шанхайгуань на рубеже 1931–1932 гг., также как и позднейшего наступления от Шаньхайгуана на Бейпин весной 1933 г. Но свой главный удар Япония в начале 1932 г. пыталась направить на важнейший во всех отношениях Шанхайский район.

Тотчас после завершения операций против войск Чжай Сюэ-ляна в Южной Манчжурии, в середине января 1932 г., в Шанхае начали накапливаться японские военные и морские силы. Японцами был спровоцирован целый ряд уличных инцидентов, которые послужили предлогом для предъявления китайским властям требования наказания виновных в «нападениях» на японцев, уплаты контрибуции и, главное, разгона антияпонских организаций и подавления антияпонского бойкота, хотя бы военной силой. После первого десанта японских войск в Шанхае эти требования становятся ультимативными, и, хотя 28 января китайский мэр Шанхая официально согласился на их удовлетворение, японские войска тем не менее перешли границы сетлемента{35} и вторглись в соседнюю китайскую часть города — Чапей. Вторжение это было произведено с совершенно недвусмысленной целью захвата Чапея для обращения его в плацдарм дальнейшей японской агрессии в Китае, дезорганизации китайской армии и создания такого положения, при котором Япония могла бы диктовать свою волю Нанкину.

Следует подчеркнуть, что в отличие от манчжурской авантюры и последующего вторжения в Северный Китай, в которых руководящую и инициативную роль играли армейские круги, тесно связанные с прослойками японского финансового капитала и поэтому заинтересованными именно в этих районах, шанхайская авантюра была в значительной мере делом рук военно-морского командования и финансовых концернов, наиболее заинтересованных [66] в судоходстве и в промышленном вывозе. Непосредственная инициатива вооруженного столкновения также принадлежала морскому командованию. Армейская верхушка, считавшая в общем прямое наступление на Шанхай преждевременным и расходящимся с ее планами постепенного продвижения на юг от границ Манчжурии (эти планы были реализованы в следующем году), тем не менее не возражала. Дело в том, что, не встретив серьезного противодействия в Манчжурии (партизанское движение еще не успело развернуться), японский империализм рассчитывал захватить шанхайский район в порядке чуть ли не военной прогулки.

Общеизвестно, что его постигло в этом отношении жестокое разочарование. Мы не будем здесь останавливаться на хорошо освещенной в нашей литературе героической эпопее защиты Шанхая шанхайскими рабочими и городской беднотой вместе с солдатами китайской XIX армии{36}. Защитники Чапея оспаривали каждую пядь земли. Фронт борьбы растянулся до Уеуна. Потребовались подкрепления, постепенно доведшие военные силы японцев до 70–80 тыс. человек; потребовалось свыше месяца ожесточенных и кровопролитных боев, во многом напоминавших бои мировой войны, прежде чем японцам удалось наконец ценой огромных жертв добиться хоть какого-нибудь успеха. И этот успех мог быть одержат только в результате глубокого обхода и десантной операции во фланг и в тыл китайских защитников Шанхая, т. е. фактически благодаря открытому предательству со стороны правящей гоминдановской группировки.

Нанкинское правительство на деле от начала до конца саботировало оборону Шанхая (даже денежные средства на эту оборону были получены не от правительства, а от добровольных пожертвований главным образом китайцев, проживающих за границей); на последнем ее этапе оно, имея полную возможность двинуть достаточные силы навстречу обходной колонне японских войск, не сделало этого, вынудив тем самым XIX армию к отступлению.

Японские войска заняли обширный район вокруг Шанхая. Тем не менее шанхайская операция явилась по существу поражением японского империализма. «Японцы усугубили свои трудности интервенцией в Шанхае, — писала [67] английская «North China Daily News» в передовой от 17 мая 1932 г. — Они не достигли своих непосредственных целей. Они вместе с тем усилили сопротивление японской политике в Манчжурии». Шанхайские события действительно вскрыли огромную сопротивляемость китайских масс в борьбе против империалистических насильников. Они подорвали японский военный престиж: легенда о непобедимости японской армии в войне с китайскими войсками была разбита повторными неудачами в боях под Шанхаем и тем фактом, что японским войскам так и не удалось сломить противника лобовой атакой.

Вторжение в Шанхай колоссально озлобило широкие слои населения Китая. (Между прочим убытки, понесенные Шанхаем от военных операций японцев, исчисляются — правда по всей вероятности преувеличенно — в 1,5 млрд. китайских долларов.) Развалины Чапея и сейчас служат живым напоминанием о пережитых Шанхаем ужасах войны. Вторжение это всколыхнуло китайские массы еще более, чем события в Манчжурии, оно вызвало еще более мощный подъем национально-освободительных и революционных настроений и разумеется не ослабило, а усилило антияпонский бойкот по всему Центральному и Южному Китаю. Огромный антиимпериалистический подъем в стране не позволил гоминдановской правительственной верхушке, каким бы откровенным предателем национальных интересов страны оно ни являлось, открыто пойти навстречу Японии в деле признания японского господства в Манчжурии. Вторжение в Шанхай в огромной степени содействовало дальнейшему пробуждению классового революционного сознания китайских рабочих и крестьян важнейших центральных районов; в совокупности с саморазоблачением гоминдановской реакции, наглядно сказавшимся в этом деле, оно явилось важным фактором в дальнейшем развертывании советской революции в Китае, столь непосредственно угрожающей господству империализма в этой стране.

Вторжение Японцев в Шанхай не могло не обострить также противоречия между Японией и другими империалистами. В Шанхае Япония заведомо вторгалась в чужие сферы влияния и подбиралась к господству над обеими китайскими столицами — коммерческой (Шанхай) и политической (Нанкин). К тому же в разгаре шанхайских боев Япония выступила с предложением о создании нейтральной зоны вокруг пяти крупнейших китайских портов. Поскольку [68] Япония вела войну в Шанхае, угрожала Ханькоу, господствовала в Тяньцзине и издавна считала Циньдао своей сферой влияния, это предложение не только знаменовало практический переход к разделу Китая, но и обеспечивало Японии максимальную долю добычи. Оно однако провалилось вследствие сопротивления Америки и Англии. Эта неудача, огромные расходы на шанхайскую операцию и бесперспективность последней — ввиду столь очевидного противодействия держав — вынудили в конце концов японский империализм отказаться пока что от дальнейшего развития военной агрессии в этом районе. 5 мая 1932 г. было заключено при посредстве Англии соглашение, предусматривавшее эвакуацию японских войск в пределах сетлемента, однако открывавшее всевозможные пути для саботажа этой эвакуации (не был в частности установлен окончательный срок для вывода японских войск из Чапея, Усуна и Цзяньвана). Хотя это соглашение представляло собой по существу плохо прикрытую позорную капитуляцию Нанкина перед японским империализмом, этому последнему все же пришлось в течение мая 1932 г. очистить занятую им территорию. Шанхайская авантюра была таким образом бесславно ликвидирована. Ее нельзя, правда, считать, совершенно бесплодной, ибо ценой, которую Япония видимо выговорила себе за увод своих войск из Шанхая, было некоторое укрепление англо-японского сговора относительно Манчжурии. Возможно, что этот фактически существовавший с самого начала манчжурской авантюры сговор именно в результате шанхайской операции и ее благополучного для Англии исхода (эвакуация японских военных сил) оформился в какое-либо специальное секретное соглашение. Но этот относительный дипломатический успех Японии был не единственным последствием шанхайской операции. Остались разрушенные дома и разоренные семьи. Остались огромные сдвиги в сознаний китайских масс. Осталось наконец огромное революционизирующее влияние шанхайской эпопеи на общее положение в Китае.

Уход из Шанхая не означал, само собой разумеется, отказа японского империализма от дальнейших актов агрессии в долине Янцзы. Не далее как осенью 1933 г. вопрос об угрозе нового японского вторжения в Шанхай вновь усиленно обсуждался в китайской печати в связи с окончанием сооружения огромных японских казарм в Шанхае. Казармы эти устроены за пределами международного [69] сетлемента, на китайской территорий, и стала быть без каких бы то ни было договорных оснований. Они представляют робой форменную крепость, которая доминирует над всем городом, и вместе с окружающей территорией превращены в японский укрепленный район, охраняемый воинскими частями. В них расположено до 2 тыс. человек японской морской пехоты с артиллерией, танками и пулеметами. Внушительные маневры этих военных сил в Шанхае, проведенные в начале октября 1933 г., явно имеют в виду подготовку к новым военным операциям в этом районе. [70]