Глава седьмая.

Русско-турецкая война 1877/78 г.

Милютинские реформы. В 1861 г. военным министром был назначен Дмитрий Алексеевич Милютин, остававшийся на этом посту в течение 20 лет и предпринявший обширные реформы. Армия крепостническая перестраивалась, руководствуясь идеалами либеральной буржуазии.

Россия в целом переходила на высшую ступень рационализации труда, на более экономное расходование человеческого материала. Резкий толчок русская экономика получила вследствие развивавшегося экспорта хлеба; в короткое время значение его в нашем вывозе поднялось с 5,8% до 35%. При крепостном труде стоимость хлеба являлась основной слагаемой стоимости труда. За десятилетие 1856—1866 гг. хлебные цены во внутренних губерниях возросли на 240%, что разоряло промышленность; себестоимость чугуна на уральских заводах повысилась также на 240%, но рыночная стоимость чугуна, под давлением ввоза из-за границы, оставалась прежней; промышленность, работавшая с дедовской техникой, на крепостном труде, сразу стала дефицитной, крепостной труд стал невыгодным для собственников. Уголь, конечно, не пришел на смену рабам, но эксплуатация человеческого труда стала возможной лишь в условиях широкого заимствования современной техники и перехода на паровые двигатели. 60-е годы являлись периодом чрезвычайно интенсивного железнодорожного [338] строительства. С отменой крепостного труда и промышленность и сельское хозяйства переходили на новые рельсы.

Эта рационализация труда, экономил в человеческом материале, представляет лейтмотив творчества Милютина и в военном строительстве. Его организационные достижения могут быть характеризованы следующими цифрами: николаевская армия, при (мирной численности в 910 тыс., выставляла 29 пехотных дивизий; милютинская армия, при мирном составе в 666 тыс., выставляла 48 пехотных первоочередных дивизий; итого, в организационном отношении, личный состав армии использовался в 2,24 раза рациональнее (31,4 тыс. и 13,9 тыс. мирного состава на пехотные дивизии). В действительности коэффициент повышения рационализации использования человеческого труда в армии был еще выше, так как милютинская армия отказалась от сотен тысяч солдатских детей, крепостных рабочих военной промышленности, крепостных крестьян военных поселений{91}.

Эти резкие организационные достижения стали возможными вследствие общего отказа государства от натурального хозяйства, игравшего в николаевскую эпоху еще крупную роль. Денежные расходы на одного солдата милютинской армии (мирного состава) повысились до 225 рублей в год (считая в том числе все расходы военного министерства), т. е. больше чем втрое по сравнению с николаевской армией. Это повышение денежных расходов на армию стало возможным лишь благодаря переходу государства на новую ступень экономического развития, и в то же время оно освободило население государства от ряда тяжелых натуральных повинностей — по постою, набору, транспорту, фуражному довольствию, крепостному труду. Оно позволило резко повысить санитарное состояние армии, ежегодная смертность в войсках уменьшилась больше чем втрое, с 3,7% на 1,1%; начал накапливаться запас.

Крупным достижением являлось уничтожение корпуса внутренней стражи — значительной части армии, обслуживавшей местные интересы и являвшейся лишь балластом военного ведомства. Количество местных войск для внутренней [339] службы было сильно сокращено. Однако оставались еще губернские батальоны, уездные и местные команды, исправительные роты; только дальнейшее повышение уровня русской жизни позволило провести еще более радикальное сокращение местных войск.

Как и все реформы эпохи Александра II, военная реформа Милютина, как мы увидим, носит характер незаконченной. Жизнь была направлена на новые буржуазные рельсы, но уйти по новому пути удалось не слишком далеко, объясняется слабостью — количественной и качественной — русской буржуазии, а также неблагоприятными условиями, в которых протекали реформы: с одной стороны, учительное экономическое расстройство, вызванное войной 1853-1856 гг. и 1877/78 г., а с другой стороны — борьба с обострившимся революционным движением и с польским восстанием 1863 г., развязывавшая руки реакционным течениям, враждебным реформе.

Военные округа. Победитель, естественно, становится образцом, с которого копирует побежденный. Весьма последовательно прусская армия к концу наполеоновской эпохи заимствовала у русской армии покрой мундиров. Точно так же в эпоху Второй империи другие государства стремились подражать победителям Малахова кургана, Мадженты и Сольферино. Ничего нет удивительного, что русская армия после Севастополя облачилась во французские кепи и длиннополые мундиры.

Милютин и в особенности его ближайший сотрудник Обручев являлись поклонниками всего французского и заимствовали во Франции, вплоть до военного провала Второй Империи в 1870 г., организационные образцы. В последней в мирное время корпусной организации не было; территория Франции делилась в мирное время на маршалаты. Соответственно и Милютин уничтожил в русских войсках на мирное время организацию их в армии и корпуса и поделил Россию на военные округа. Все войска, находившиеся на территории округа, подчинялись командующему войсками округа. Окружная организация разгрузила военное министерство от работы по непосредственному руководству и контролю войсковой жизни, позволила центральному управлению сосредоточиться на программной работе, но в обучении войск представляла шаг назад: действительно, пехота, артиллерия, кавалерия и саперы получили объединяющего начальника только в лице командующего округом, и работа по спайке различных родов оружия, по обучению их взаимодействию [340] замерла. После Турецкой войны 1877 г. в дополнение к округам была установлена и корпусная организация, удорожавшая расходы по администрированию армии, но парализовавшая наиболее невыгодные черты окружной организации.

Тогда как во всем мире окружная и корпусная организации ныне совпадают, Россия удержала «маршалаты», несмотря на громоздкость военно-административного управления и на перевес хозяйственных интересов над боевыми, который они обуславливают. Но в свое время военно-окружная система оказывалась полезной, так как являлась орудием подавления феодальных пережитков, концентрировавшихся в русской армии николаевской эпохи в лице командующих армиями, имевшихся уже в мирное время. Отсюда феодальные круги встречали реформы Милютина так же враждебно, как во Франции XVII века встречалась деятельность Лувуа. Феодалы подчеркивали тенденцию Милютина — возвысить административный элемент над строевым, дать военному министру решающее значение в жизни армии как в мирное, так и в военное время. Феодалы рассматривали военного министра, как скромного администратора, от которого можно не требовать командного ценза, военного опыта, который может представлять «неизвестное» армии лицо, и противопоставляли ему вождя армии, заменяющего царя во главе армии, «известного войску и армии своими доблестями и опытом». Критикуя положение о полевом управлении войск в военное время 1868 г., фельдмаршал князь Барятинский протестовал против того, что ни монарх, ни представитель его на войне в этом положении не упоминаются, что штаб главнокомандующего переименован из главного в полевой, и что установлена зависимость начальника этого штаба по отношению к военному министерству.

«Армия на войне подобна кораблю на океане, снаряженному сообразно указанной ему цели; он заключает в самом себе все средства существования и успеха. Как корабль, армия составляет независимое целое, доверенное главнокомандующему на тех же основаниях самостоятельной отдельности, как корабль отдается капитану, посылаемому вокруг света. В этом уподоблении заключается та непогрешимая и священная истина, которая до сих пор служила основой нашего устройства на войне...»{92}.

Как далеки эти феодальные верования от [341] действительного направления эволюции военного искусства, приведшего ныне к перманентной мобилизации ежедневно увеличивающего значение базирования и связей, соединяющих армию с тылом — всей страной!

Воинская повинность. В течение 6 лет после Восточной новых наборов не производилось. Подражание французам задержало введение общей воинской повинности. В начале Милютин шел по пути улучшения старой системы комплектования; общий срок службы был понижен до 15 лет; после 7 лет действительной службы солдат уходил в отпуск, и, таким образом, при улучшившемся санитарном состоянии, начал накопляться запас. Производство набора было поставлено в культурные условия; бритье части головы, арестантские приемы конвоирования новобранцев были упразднены. В 1863 г. телесные наказания в армии юридически были сведены до минимума; началась борьба с рукоприкладством, продолжавшаяся после того и в XX веке; успех ее зависел от повышения культурности командного состава. В 1867 г. началось в войсках обязательное обучение грамоте. Если в утверждении Джаншиева, что в России «народная грамотность несравненно более обязана военному министерству, нежели министерству народного просвещения»{93} и заключается некоторое преувеличение, то все же надо отметить известный успех этой работы.

В 1870 г., однако, вся эта работа по улучшению комплектования ясно обрисовалась как паллиатив: победа увенчала, в лице Пруссии, усилия вооруженного народа. Всякие сомнения должны были отпасть: нужно было привлечь к воинской повинности и господствующие классы, сделать ее обшей. Записка Милютина так мотивирует необходимость реформы:

«Ваше императорское величество, обратив свое внимание на чрезвычайное усиление численности вооруженных сил европейских государств, на необыкновенно быстрый переход их армий, особенно-германских, от мирного Положения к военному и на обширно подготовленные ими средства к постоянному пополнению убыли чинов в действующих войсках, повелели военному министру представить соображения о средствах к развитию военных сил — империи на началах, соответствующих современному состоянию вооружений Европы».

Сопротивление господствующих [342] классов установлению общей воинской повинности было побеждено, таким образом, императивным требованием равняться с военным строительством Западной Европы; к тому же громадные льготы по образованию, заключавшиеся в уставе о воинской повинности 1874 г. значительно ослабляли количественное представительство дворянства и буржуазии в солдатских рядах. Последнее в сущности почти только прокламировалось манифестом 1 января 1874 г., указывавшим, что не столько важно увеличение на 20% имевшихся до сего источников комплектования армии, как важно качественное изменение этого комплектования:

«Сила государства не в одной численности войск, но преимущественно в нравственных и умственных его качествах, достигающих высокого развития только тогда, когда дело защиты отечества становится общим делом народа, когда все, без различия званий и состояний, соединяются на это святое дело».

На подготовку к введению общей воинской повинности ушло 3 года. И здесь сказались воспитанные бонапартизмом французские тенденции к предпочтению долгих сроков службы. Срок действительной службы был установлен в 5 лет (номинально он даже достигал 6 лет), срок состояния в запасе — 10 лет. Запас полностью русская армия могла накопить лишь через 15 лет после введения общей воинской повинности, к 1889 г.

Офицерский состав. Особенные усилия надо было приложить, чтобы в корне изменить командный состав — больное место николаевской армии. Однако без военизации русской буржуазии добиться коренного перелома было нелегко. Милютин, исходя из мысли отделения специального образования от общего, приступил в 1863 г. к реформе кадетских корпусов. Он изгнал из последних муштру, как препятствие для умственного развития кадет. Пятиклассные корпуса, в которых учебные занятия прерывались военными упражнениями, были преобразованы в семиклассные военные гимназии, программа коих охватывала полностью курс реального училища. В 1881 г., с уходом Милютина в отставку, реакция уничтожила название «военные гимназии»; но воскрешенные по названию кадетские корпуса остались, по существу, милютинскими гимназиями, с небольшими изменениями формального порядка.

Воспитанники военных гимназий переходили в военные училища, где получали в течение 2 лет (специальные — 3 года) военную подготовку. Слабым местом этой системы являлась дороговизна подготовки офицера в течение 9 — 10 лет; [343] при обширной системе военно-учебных заведений армия могла получать в год не свыше 400—500 офицеров из числа окончивших военные гимназии — пятую часть требуемого на пополнение нормальной убыли. Средний срок службы офицера повышался туго — с 10 лет при Николае I до 12 к семидесятым годам и достиг 18 лет только в XX столетии.

По отношению к четырем пятым комплектования офицерского корпуса пришлось сохранить пониженные требования. Милютин установил правило, что без экзамена по минимальной программе никто не может быть произведен в офицеры. Для подготовки к этому скромному экзамену была развита сеть юнкерских училищ. Юнкер — филологически означает молодого человека из низших слоев дворянства. Вопреки этому филологическому значению, юнкерские училища были всесословными; они пополняли наибольшие зияющие пробелы в образовании своих воспитанников, имевших очень слабую общую подготовку, и давали практическую военную подготовку к командованию взводом.

Слабое развитие общего образования в России и отсутствие тяготения образованной буржуазии к военной службе заставило разделить русский офицерский корпус на белую и черную кость, семиклассников и четырехклассников; это вело к развитию самодеятельности одних, к принижению и ограничению горизонтов других. И в этом расслоении офицерского корпуса — правда, по нужде — мы шли по стопам французов, имевших офицерскую аристократию из Сен-Сирской и Политехнической школ и офицерскую демократию из унтер-офицерских училищ{94}. Мы были уже в конце XIX столетия в силах отказаться от юнкерских училищ, но нужны были неудачи Русско-японской войны, чтобы покончить с этим раздвоением офицерского комплектования.

К моменту войны 1877 г. сохранялась еще значительная часть офицеров, произведенных ранее без экзамена, т. е. не получивших подготовки и в юнкерских училищах. Только с 1874 г. было приступлено к мероприятиям по накоплению офицеров запаса; последних к 1877 г. еще не имелось, и покрыть разницу в 18 тыс. офицеров между мирным и военным составом армии (26 тыс. и 44 тыс.) можно было [344] лишь путем избрания кандидатов среди унтер-офицеров. Замещение при мобилизации должностей военных врачей встречало также большие затруднения.

Высший комсостав и генеральный штаб. Высшие назначения по военному ведомству исходили непосредственно от Александра II, и Милютин не мог на них влиять. Политическая благонадежность по-прежнему расценивалась много выше боевой пригодности. О состояния генералитета можно судить по письму генерала Циммермана, командовавшего действовавшим, или, вернее, бездействовавшим в Добрудже XIV корпусом, к Милютину от 28 июля 1877 г. В очень мягких выражениях Циммермаи так характеризует своих начальников дивизий: «командуют генералы, идущие в первый раз на войну», один из них «не имеет почти никаких сведений и вообще недалеких способностей», другой — «человек неглупый, но нерешительный»; третий «мало знает пехотную и артиллерийскую часть». При большей откровенности командир корпуса, вероятно, сказал бы, что все трое никуда не годны.

Милютин стремился вывести русский генеральный штаб из русла штабной работы на больший простор. В 60-х годах он установил требование командования полком до назначения на штабные генеральские должности, а в 1872 г, — и обязательного отбытия годичного ценза командования ротой или эскадроном. Таким образом постепенно подготовлялись более пригодные кандидаты для замещения высших должностей. Пока же приходилось считаться с недооценкой людей широкого кругозора.

Милютин предлагал на должность начальника штаба действующей на Балканах армии наиболее образованного генерала Обручева, составившего план войны с Турцией, целиком одобренный главнокомандующим — Николаем Николаевичем старшим. Наследник, будущий император Александр III, намеченный для командования важнейшей группой корпусов, хотел взять Обручева своим начальником штаба. Но так как Обручев имел репутацию либерала, то Николай Николаевич отказался вовсе допустить его в состав действующей армии. Вместо него начальником штаба действующей армии был назначен Непокойчицкий, уже 20 лет ушедший от строевой и штабной службы. Газенкампф аттестует Непокойчицкого так: подлинная канцелярская машина, простое соприкосновение с которой убивает всякое проявление жизни; для него не существует ни людей, ни требований войны, а только «входящие» и «исходящие». [345] Помощником его, фактическим руководителем оперативной части был избран Левицкий, составитель рыночного справочника по тактике, впечатлительный, неуравновешенный командир гвардейского кавалерийского полка с ореолом учености сомнительного профессора тактики.

Перевооружение. После прусских успехов 1866 г., приписанных главным образом заряжающемуся с казны ружью, наши шестилинейные штуцера, которыми была вооружена армия после Восточной войны, были спешно переделаны, по системе Крнка, для заряжания с казны. В 1870 г. мы избрали лучший образец пехотного ружья того времени, системы американца Бердана; 30 тыс. винтовок Бердана было заказано в Англии, а с 1872 г. к валовому изготовлению их приступили наши заводы. Милютин переоборудовал заново Тульский, Ижевский и Сестрорецкий заводы, снабдил их паровыми двигателями и новейшими станками. При крайнем напряжении они могли изготовлять до 400 тыс. винтовок в год.

К началу мобилизации 1876 г. около 10% пехоты (гвардия и стрелки) и большая часть конницы закончили свое перевооружение; кроме того 230 тыс. винтовок Бердана имелось на складах. Превосходство берданки было очевидно: патрон крнки весил в полтора раза больше, экстракция гильз у крнки была неудовлетворительна; берданка давала удовлетворительный огонь на дистанцию вдвое большую, чем крнка. Для войны на Балканском полуострове намечалось всего 7 корпусов; с начала мобилизации до начала военных действий имелось полгода времени. В этих условиях, казалось бы, естественнее всего было перевооружить берданками части действующей армии. Этого сделано не было; высокое начальство скорее опасалось, чем приветствовало дальнобойность и скорострельность берданок, которые, по его мнению, могли привести к тому, что пехота окажется в критические минуты боя без патронов; указывалось также на невыгоды выступления войск в поход с оружием, не изученным в мирное время, с которым еще не проходили курса стрельбы, при этом ссылались на будто бы неудовлетворительные результаты спешного перевооружения австрийской пехоты хорошим штуцером в кампанию 1859 г. Так русская пехота, оставив берданки в складах, и отправилась воевать с криками. Наша военная промышленность в 1877/78 г. работала на склад, а не на обширный рынок, открытый войной. [346]

Опыт войны 1866 г. заставил нашу полевую артиллерию поспешить перевооружиться нарезными, заряжаемыми с казны пушками. Дальность бронзовых пушек образца 1867 г. была недостаточная: 9-фунтовые пушки давали действительный огонь на 1 800 м, а 4-фунтовые — основной образец полевых батарей — только на 1 400 м. По укреплениям огонь их почти не давал результатов. Перевооружение прекрасными стальными орудиями образца 1877 г. стояло на очереди, но осуществлено во время быть не могло.

Мобилизация. Осенью 1876 г. мы находились только на третьем году действия общей воинской повинности и не имели еще ни одного возраста запасных, уволенного на новых началах. Запас еще образовывался досрочно уволенными солдатами, призванными по рекрутским наборам. Вследствие санитарного благополучия этот запас превосходил в 2,6 раза запас начала Восточной войны и достигал 556 тыс. Но мирный состав — 692 тыс. солдат и офицеров — в случае общей мобилизации должен был увеличиться до 1 800 тыс.; недостаток запаса в 1876 г. достигал, таким: образом, 612 тыс., ре считая необходимых укомплектований в течение самой войны. Государственное ополчение могло выставить в три очереди, по 200 тыс. каждая, 600 тыс. человек. К формированию ополченских частей в войну 1877/78 г. прибегать не пришлось, но, несмотря на частный характер мобилизации, пришлось позаимствовать 170 тыс. ратников ополчения для мобилизации полевых частей.

Сверх указанных 692 тыс. солдат в мирное время содержалось 57 тыс. казаков, число; коих при мобилизации должно было возрасти до 161 тыс.; на льготе числилось 197 тыс. казаков, что с избытком покрывало мобилизационную потребность.

По действовавшему тогда мобилизационному расписанию № 6 мы выставляли обширные запасные части, в том числе 199 запасных батальонов, — как ни удивительно, но на десяток запасных батальонов больше, чем это было намечено, по явному недоразумению, перед Мировой войной.

Переходное состояние, в котором находилась армия, несколько затрудняло производство общей мобилизации. Последняя, однако, вследствие постепенного перехода от угроз к действию, а также первоначальной недооценки противника, развивалась поэшелонно, в виде ряда частных мобилизаций. В первом эшелоне мобилизовалось всего 20 пехотных дивизий с соответственной артиллерией и сильной конницей. Первым днем мобилизации было назначено [347] 2 ноября 1876 г.; подлежало призыву 254 тыс., из них на пятый день мобилизации на призывные пункты явилось уже 75"/о; уклонившихся оказалось всего не более, 0,5%. Эта первая, в настоящем смысле этого слова, русская мобилизация свидетельствует о высоких достижениях военного ведомства при Милютине. Сосредоточение этих 5/12 русской армии (20 дивизий из общего числа 48) на юге России было закончено к концу второго месяца мобилизации.

С объявлением войны, в апреле 1877 г., было мобилизовано еще 7 пехотных дивизий. Прибытие их на театр военных действий закончилось лишь в конце августа{95}. Вторая неудача под Плевной заставила мобилизовать в начале августа третью порцию — еще 8 пехотных дивизий, в том числе гвардию и гренадер, и приступить к формированию 3 резервных дивизий, предназначенных для этапной службы. Боеспособность этих дивизий была очень слабая вследствие неудовлетворительного состава офицеров. Дивизии, мобилизованные в начале августа, к началу ноября закончили сосредоточение на Дунае. К концу войны оставались немобилизованными 12 пехотных и 6 кавалерийских дивизий со своей артиллерией и 3 стрелковые бригады — приблизительно четвертая часть русской вооруженной силы. Численность русской армии достигла летом 1878 г., к моменту демобилизации, 1800 тыс. человек, в том: числе действующих — 707 батальонов пехоты и тыловых и запасных — 491 батальон. За время войны и оккупации действующая армия получила 147 тыс. пополнений. По всем мобилизациям было призвано 1 225 тыс. человек и взято 300 тыс. лошадей, т. e. в пять раз больше, чем по первой частной мобилизации. Эта масса мобилизованных слагалась из 555 тыс. запасных, 100 тыс. льготных казаков, 170 тыс. ратников ополчения, 300 тыс. новобранцев. Тогда как в Восточную войну количество обученных при пополнении армии во время войны не превышало 14%, в войну 1877/78 г. оно достигало 60%.

Кампания 1877 г. была начата русскими на главном Балканском театре с 150 тыс., а закончена (зимний переход через Балканы) массой в 500 тыс. Эшелонность стратегического развертывания русских сил в 1877 г. объясняется ошибками русской политики и стратегии; но так как теперь объективные причины — необходимость новых формирований — толкают все государства на тот же путь перманентной мобилизации и эшелонного развертывания, то общее [348] течение Русско-турецкой войны во многом сближается с современностью: энергичное начало, кризис, ведущий к позиционному сидению, и быстрая развязка по преодолению этого кризиса, связанного с полным военным истощением одной из сторон.

Тактика. Война застала русскую пехоту в момент перехода ее от трехбатальонной организации полков к четырехбатальонной. Основная масса пехоты выступила в трехбатальонном составе, чтобы вступить в бой в твердо устоявшихся организационных формах, хотя и забракованных уже теорией. Старая организация крайне невыгодно отозвалась на тактических действиях русской пехоты. Дело в том, что трехбатальонная организация сохраняла деление пехоты на легкую и линейную; батальон состоял из 5 рот, в том числе 1 стрелковой и 4 линейных. Штуцерные и застрельщики эпохи Севастополя были собраны в одну из рот батальона; она перевооружалась в первую очередь берданками, а если сохраняла ружья Крнки, то имела прицел на большую дистанцию, чем линейные роты, и проходила особый курс стрельбы. Стрелковая рота всегда рассыпалась в первую очередь; линейные роты наступали близко за ней в ротных колоннах, на небольших интервалах, не превышавших фронта развертывания ротной колонны; боевой порядок батальона растягивался по фронту не больше чем на 300 шагов. Такое деление на линейную и легкую пехоту вело к тому, что только 20% русской пехоты получили надлежащую боевую подготовку и разумно использовались в бою; остальные 80% представляли только массу для штыкового удара и использовали огонь своих ружей лишь эпизодически, залпами из сомкнутого строя. Эта организация была уже теоретически осуждена; на смену ей должны были придти четырехбатальонные полки с батальонами из четырех одинаково вооруженных и обученных рот. Однако помимо гвардии новая организация почти нигде не была введена — из страха перед новшеством, еще не переработанным в мирной жизни войск.

Боевой порядок русского батальона был очень скучен; четыре пятых батальона оставались под огнем в сомкнутом строю; никто не применялся к местности; муштра проникла к в действие стрелковых цепей, которые подравнивались. Основного выигрыша расчлененного порядка — несвязанности отдельных частей и возможности широкого проявления инициативы младшим начальникам — не получалось. Мы только [349] формально отказались от линейного порядка, — механический порядок построения и залпового огня удерживался.

Ружье Крнки могло поражать неприятеля на дистанции до 2 тыс. шагов, но было снабжено прицелом только на 600 шагов. Несомненно, следовало заботиться о том, чтобы пехота не злоупотребляла огнем с дальних дистанций, что грозило оставить пехоту в решительные минуты боя на близких дистанциях без патронов. Но эта забота должна была бы выражаться прежде всего в надлежащем обучении и воспитании пехоты; механический подход к этой задаче в виде снабжения русских ружей Крнки, а потом и берданок, умышленно коротким прицелом раздражал войска, лишал их веры в свое оружие, неспособное состязаться с турецким на дальних дистанциях.

Подготовка русской пехоты в 1877 г. исключительно к ближнему бою была ошибочна и потому, что в эту эпоху тактического развития огонь артиллерии был еще слаб; от пехоты требовалась огневая подготовка со средних и дальних дистанций; того мощного артиллерийского огня, который в настоящее время заставляет рассматривать пехоту исключительно как род оружия ближнею боя, еще не было.

Пехота почти не имела представления об устройстве окопов и не располагала носимым шанцевым инструментом. В тылу шанцевый инструмент возился по расчету 10 лопат, 24 топора, 6 кирок и мотыг, 1 лом на роту, но вовремя подвезти и использовать его не умели. Русская армия готовилась исключительно к наступлению; презрение к обороне и вытекавшая из него неуверенность в обороне приводили к тяжелым кризисам каждый раз, как наступление захлебывалось. А такие недоразумения должны были повторяться часто при недостаточном уважении к огню и ставке почти исключительно на штык.

Пехотинец нес на себе 60 патронов к Крнке; общий вес его снаряжения приближался к двум пудам; тяжесть снаряжения делала русскую пехоту не слишком пригодной к быстрым маршам. Тяжелые ранцы мешали стрельбе лежа, и перед атакой их обыкновенно снимали; в случае неудачи ранцы часто пропадали.

На 12 батальонов дивизии имелось 6 восьмиорудийных батарей; русская артиллерия была, таким образом, совершенно достаточна по количеству; в числе орудий на батальон мы превосходили турок втрое. Но это превосходство не было использовано нами решительным образом. [350]

В техническом уровне материальной части мы несколько уступали туркам{96}.

Наша артиллерия могла бы существенно разгрузить пехоту, если бы она, по примеру австрийцев в 1866 г. и пруссаков в 1870 г., выдвигалась всей массой в начале боя на решительные дистанции и подавляла бы огонь противника и передвижение его резервов. Этого, к сожалению, не было. Личный состав русской артиллерии решительно отстал от требований техники и тактики. Слишком много батарей удерживалось в резерве; батареи вступали в бой изолированно и не массировали своего огня; батареи часто занимали позиции на пределе досягаемости; батареи с развитием наступления забывали о том, что и им следует выноситься вперед; батареи несли малые потери, но: углубленние артиллеристов в хозяйственные интересы, их отрыв, неспаянность с пехотой последней приходилось оплачивать огромными потерями. Низкий уровень тактической подготовки артиллерии объясняется тем, что в мирное время она не входила в состав дивизий, корпусов же не было, и единственным начальником, объединявшим в одно тактическое целое роды войск, являлся командующий войсками округа. Такое объединение в мирное время могло быть только фиктивным.

Наша артиллерия плохо обучалась стрельбе в мирное время. В год на батарею отпускалось 128—200 снарядов, из них только 4 шрапнели и 4 гранаты; остальные снаряды были учебными, не рвавшимися, с дымовой трубкой. Обучиться стрельбе шрапнелью в этих условиях было трудно. Главное внимание обращалось на призовую стрельбу наводчиков по большим щитам с близкого расстояния, не имевшую никакого боевого значения. Стрельба батарей основывалась еще на «принципе самостоятельности наводчика», господствовавшем при гладкой артиллерии. Командир батареи назначал наугад дистанцию для первого выстрела, а дальше каждый наводчик; должен был оценивать расстояние, на котором; его снаряд лег от цели, и вводить соответственные поправки; на знакомом: полигоне,, на малых дистанциях, при стрельбе по огромному щиту-забору [351] наводчик мог еще справляться с этим требованием; в боевых же условиях, с увеличением при переходе к нарезным орудиям дистанций стрельбы, оценка наводчиком интервала падения снаряда была явно невозможной. Народившееся в Пруссии в конце 60-х годов искусство пристрелки, основанное на единоличном управлении командиром батареи ее огнем, начало пропагандироваться у нас с 1873 г., но только через полтора десятка лет стало хотя бы отчасти усваиваться новым поколением командиров батарей. Офицерские школы для переучивания командиров, давно, уже при отжившей технике, покинувших военные училища, тогда еще не были известны; они представляют завоевание 80-х годов. В 1877 г. мы выступили с нарезными пушками, но гладкостенным командирским составом.

В назначении высшего комсостава руки у Милютина были связаны. Начальники дивизий были слишком необразованны, как утверждали в то время, чтобы им можно было подчинить в мирное время артиллерийские бригады. В результате начальники дивизий оставались в младенческом неведении относительно артиллерии и не умели ее употреблять, а в артиллерии росли цеховые и хозяйственные тенденции. Милютину приходилось строить армию снизу, подготовляя смену — новое, более просвещенное поколение начальников.

Образованные при мобилизации русские армейские корпуса состояли из двух пехотных и одной кавалерийской дивизий. Распределение нашей многочисленной кавалерии — в действующей армии насчитывалось всего 149 эскадронов и сотен на 100 батальонов — по корпусам представляло неудачное мероприятие. Опыт последних войн был истолкован русской конницей в общем правильно, как затрудняющий до крайности производство кавалерийских атак на поле сражения; наша кавалерия, имевшая решительное превосходство по качеству и количеству над турецкой конницей, охотно бросалась на конного, преимущественно нерегулярного противника, но участия в боевых действиях против турецкой пехоты и артиллерии вовсе не принимала. Мы должны были бы стремиться к широкому использованию кавалерии на театре военных действий; нам следовало бы иметь, по образцу пруссаков в 1870 г., самостоятельные кавалерийские дивизии, которые бы выбрасывались на несколько переходов перед фронтом армии для дальней разведки, для выполнения роли оперативного авангарда, для широких охватов и давления на тыл турецких отрядов. [352]

Распределенная по корпусам, наша конница была сведена на скромную, вспомогательную роль дивизионной конницы. Она добросовестно в течение всей войны несла службу; охранения, выставляя непосредственно впереди пехоты цепи конных постов и застав; кавалерийское охранение выставлялось перед пехотой на ночь и в тех случаях, когда пехота, не успев закончить боя, ночевала в соприкосновении с неприятелем. Конечно, это самый не экономный способ расходования кавалерии. Она несла службу связи, выставляя посты летучей почты, а также конвойную службу; каждый начальник стремился иметь свиту из нескольких конных, которые возили его пальто и на остановках сходили за денщиков. Такое крепостническое отношение к коннице в связи с отвратительным составом кавалерийских начальников развратило ее в крайней степени. В сентябре и октябре 1877 г. Плевна наблюдалась с тыла, на левом берегу р. Вида, 75 русскими эскадронами и сотнями; вследствие многочисленных откомандирований, они представляли массу не в 11 тыс., а только в 6 тыс. коней. Все же это была очень почтенная масса конницы. Турки провели через ее расположение по Софийскому шоссе 22, 23 сентября и 6 октября большие транспорты, по 8 тыс. повозок, под прикрытием пехотных бригад с артиллерией, много слабейшей наших конных батарей.

Несмотря на жалкий тактический уровень развития, русские войска представляли все же крупную силу; дисциплина была крепка, кадры были значительны, мобилизованные успевали за несколько месяцев, протекавших от призыва до прибытия на театр военных действий, вполне освоиться и уложиться в свои роты. В руках более искусных начальников — Скобелева, Гурко, Драгомирова, Радецкого — наши полки могли давать большое напряжение и достигать крупных результатов.

Политическая обстановка. Развивавшееся в Турции в середине 70-х годов национально-революционное движение младотурок, сопровождавшееся двумя дворцовыми переворотами, расценивалось недостаточно искушенными знатоками Турции, как распад турецкой государственности. Для вмешательства России в турецкие дела обстановка была более благоприятной, чем в эпоху Восточной войны. Франция после поражения 1870 г. стояла перед опасностью нового германского вторжения и не могла активно защищать Турцию. Австро-Венгрия, потеряв свое положение в германском союзе и свои итальянские владения, направила [353] сама свои активные усилия в сторону Балкан, подготовляла аннексию Боснии и Герцеговины и поддерживала в них аграрные бунты сербских крестьян, католиков и православных, против помещиков-мусульман. В 1876 г. между Австро-Венгрией и Россией был заключен тайный договор, предусматривавший образование на Балканах не одного обширного славянского государства, а ряда самостоятельных государств{97}, и расширение Австро-Венгрии за счет Боснии и Герцеговины, а России — за счет возвращения утраченных ею по Парижскому миру 1856 г. бессарабских уездов, прилегающих к устью Дуная, а также Батумского порта на кавказском побережье. Благожелательный нейтралитет Германии был обеспечен. Англия, заинтересованная в том, чтобы отвлечь Россию от дальнейшего расширения туркестанских владений в сторону Индии, склонна была обнадеживать мусульманскую революцию в Турции на оказание сопротивления России, но была бессильна вступить с Россией в открытую борьбу. Русская дипломатия в начале войны с Турцией успокаивала англичан заявлением, что русская армия не предполагает переходить Балканы. На попытку восстания болгар в Родопских горах турки ответили рядом погромов болгарского населения. Турция казалась столь слабой, что Россия, сама не выступая, выдвинула Сербию. Это вассальное турецкое княжество имело лишь зародыш армии в виде едва организованной милиции. Недооценка сил Турции была такова, что казалось, что выступление Сербии, связанное с общим восстанием всех христиан, покончит с господством турок на Балканском полуострове. Из России в Сербию отправился генерал Черняев во главе полутора тысяч добровольцев; 1 500 тыс. рублей было собрано в России по подписке в помощь Сербии. Сербо-турецкая война 1876 г., однако, показала, что борются несравнимые в военном отношении величины. 30 октября 1876 г. сербская армия была на голову разбита под Дьюнишем.

Несмотря на потрясение революционным движением всего государственного организма Турции, оказалось, что турецкая мобилизация проходит успешно, и что турецкий солдат не утратил своих высоких боевых качеств. Дележ Турции требовал предварительной серьезной войны. [354] Австро-Венгрия уклонялась от военного выступления. Русское правительство, сознавая экономическую, политическую и военную неготовность России к решению крупных исторических вопросов, сознавая, насколько большая война со связанными с ней затратами гибельно отзовется на экономическом развитии государства, попыталось также уклониться от военного столкновения с Турцией. Но это ему не удалось: славянофильская агитация, работавшая с 1875 г. полным ходом, первоначально — с одобрения правительства, успела слишком сильно сосредоточить внимание русского общества на необходимости помочь балканским славянам. Выступление Сербии всеми понималось, как выступление русского авангарда; предоставление ее на уничтожение туркам было бы принято, как прямая измена русским интересам. Турция в глазах русского общества рисовалась таким государственным гнильем, что достаточно будет нескольких русских дивизий, чтобы нанести ей смертельный удар.

Русское правительство попыталось уклониться от войны, став на путь угроз: Турции был предъявлен ультиматум — заключить с Сербией перемирие на 2 месяца. Турки подчинились этому требованию, но английское правительство (лорд Биконсфильд) горячо поощряло их к сопротивлению. На провокацию англичан, связанную с сосредоточением английских морских сил в Средиземном: море и небольшого десантного корпуса на Мальте, Россия ответила частичной мобилизацией, охватившей две пятых всей ее армии. Черноморское побережье было сильно занято, в Бессарабии и Закавказьи развернулись небольшие армии.

Угрозы, перегруппировки войск, оперативные развертывания, за которыми непосредственно не следует удар, как и всякие другие полумеры, являются признаком внутренней слабости и приносят один ущерб. Турецкая мобилизация, начавшаяся еще с 1875 г., под влиянием русских угроз, в зиму 1876/77 г. продолжалась еще с большим напряжением, н, по мере накопления мобилизованных частей, Турция становилась все неуступчивее. Тогда, как многие полагали, что силы Турции уже истощены восстаниями и малой войной с Сербией, и что Турция будет не в силах воевать третий год подряд, оказалось, что Турция только на этот третий год подошла к полному стратегическому развертыванию своих сил.

Логика требовала от России, чтобы она перешла от угроз, перед которыми турки не уступали, к действию. [355]

24 апреля 1877 г. русское правительство, наперекор своим желаниям, объявило Турции войну. Русская политика не сумела уклониться от войны, которая, естественно, должна была поднять исторический вопрос о владении Босфором, к решению которого русский империализм еще не созрел. И в то же время скептический подход русской политики к завязавшейся войне толкал стратегию на полумеры, на ведение дешевой войны лишь частью имевшихся сил.

Подготовка войны на фронте внутренней политики была проведена славянофильской агитацией; эта подготовка казалась блестящей, но была поверхностной и недостаточной для серьезной войны. Когда начались тяжелые испытания под Плевной, в обществе создалось критическое отношение к войне: о ней уже начинали говорить, как «о пикнике дома Романовых». Плевненские неудачи создали настроение, родственное с настроениями после ляоянской неудачи в 1904 г.; обозначались уже вехи, по которым революционное движение развилось бы и в 1878 г., если бы фронт счастливо не преодолел кризиса.

Моментом серьезного охлаждения славянофильского порыва явилось непосредственное знакомство русской армии с болгарским крестьянством. «Угнетенные» турками болгары оказались много зажиточнее русских крестьян. Болгары громили турок в районах, очищенных русскими от турецких войск, но сами не торопились записываться в дружины и брать у русских ружья, чтобы завоевывать своими руками собственную свободу.

Англия сумела удержать Сербию и Грецию от вступления в войну до решительных побед русских. От содействия румын мы вначале отказывались сами, имея в виду предстоящее отобрание от них бессарабских уездов, потерянных нами по Парижскому миру 1856 г.

Эта затянувшаяся война обошлась России в 1 020 млн. рублей, так дорого — из-за нежелания раскошелиться в достаточной степени сразу. Военные расходы были покрыты преимущественно внутренними займами на сумму 1 057 млн. рублей и небольшим внешним займом в 73 млн.; к тому же было выпущено на 500 млн. бумажных рублей, что уронило курс бумажного рубля с 85 коп. золотом до 50 коп. Несмотря на ряд серьезных финансовых ошибок, русская финансовая система все же в общем выдержала тяжелое испытание этой войны.

Турецкая армия. Отсутствие буржуазии и вообще элементов городского населения,, чисто крестьянский состав [356] армии представлял черту сходства турецкой и русской армий. Турецкий крестьянин, честный, работящий, храбрый, легко подчиняющийся дисциплине, представлял элемент, из которого с необычайной быстротой мог быть создан солдат. Мусульманское духовенство, фанатичное, преданное султану и турецкой государственности, сторожило его сознание. Никакое образование не углубило его способности к самостоятельному суждению, к критической оценке событий.. Если это отсутствие критицизма в солдатской массе в огромной степени облегчало и ускоряло работу командного состава по воспитанию бойца, то оно имело и обратную сторону. В солдатской массе могли молниеносно распространяться самые невероятные слухи, и мышление и психика солдат не были вооружены для стойкой борьбы с ними. Панический страх легко овладевал солдатской массой; героизм последней был неустойчив, так как в основе его заключалась покорность фаталиста судьбе. Турецкие солдаты покорно выдерживали подчас сильнейший огонь, но порой они останавливались перед легким препятствием, если им казалось невозможным его преодолеть. «Олмас» — нельзя, не идет, ничего не выходит, — с этим турецким словом концентрируется представление о внезапном падении энергии, о бесполезности дальнейших усилий, о подчинении сложившейся обстановке; это сигнал к своего рода забастовке на поле сражения, к обращению героев в толпу беглецов или покорных пленников. «Олмас» встречался у турецкого крестьянина, одетого в солдатскую шинель, гораздо чаще, чем у русского крестьянина в той же шинели, вследствие того, что турецкий солдат имел несравненно слабейшую опору в командном составе армии и ее организации. Турецкие строевые офицеры на 90-95%представляли тех же крестьян — унтер-офицеров, иногда даже вовсе неграмотных, произведенных после экзамена только по уставам.

В штабах, в артиллерии, инженерных частях, отчасти в регулярной коннице служили офицеры, получившие образование в немногочисленных военных училищах или за границей. Эти кадры нараставшего младотурецкого движения были еще слабы и не охватывали войсковой массы. Высшее командование представляло пеструю смесь пашей — выходцев из иностранных армий, являвшихся представителями разнообразных доктрин, пашей — интриганов, выдвинутых дворцовым фаворитизмом, пашей — дряхлых стариков, и пашей — толковых генералов, обостривших свое военное понимание в борьбе с рядом восстаний турецких провинций.

Организация турецкой армии представляла ставку на вооруженный народ, вернее — на часть вооруженного народа, так как воинская повинность не распространялась на многие провинции. На новый путь военного строительства Турция встала еще в 1826 г., после подавления бунта и упразднения корпуса янычар. В тяжелые годы приступа к новому военному строительству Турция вела неудачную для нее войну с Россией 1828/29. Образцом для турецкой реформы являлось прусское военное устройство; туркам помогали прусские инструкторы, в том числе и Мольтке, выполнивший крупные работы. В эпоху Восточной войны турецкая армия имела комплектование, основанное на более современных принципах, чем армии русская, французская, английская. Мусульмане, взятые по воинской повинности, служили 12 лет: 5 лет на действительной службе и 7 лет в запасе. Помимо 6 перволинейных корпусов (низам) общей численностью в 118 тыс., излишек запасных позволял мобилизовать такое же количество корпусов ландвера (редифа).

Редиф имел в мирное время небольшие офицерские и унтер-офицерские кадры, по временам собирался на ученья; однажды в 7 лет состоящие в редифе созывались на маневры. Однако воинскую повинность в Турции не удалось распространить ни на христиан, уплачивавших особый военный налог, ни на ряд провинций с преобладающим нетурецким населением: часть Курдистана, вся Албания, Аравия, Ливан, Бассора, Триполи, Крит, острова Архипелага не участвовали в комплектовании турецкой армии. Эти провинции выставляли почти небоеспособную милицию. Слабым местом турецкого военного устройства являлось почти хроническое состояние банкротства турецкого казначейства. Бедность государства жестоко отзывалась на армии. Войска часто не получали жалованья, и даже паек переставал выдаваться. Одежда, обувь не получались во время: дисциплина расшатывалась, и начинались грабежи. Мобилизационные запасы часто отсутствовали.

В 1869 г. Турция сделала дальнейший шаг на пути к вооруженному народу, увеличив длительность воинской повинности с 12 до 20 лет. Служба в низаме продолжалась 6 лет: 4 года действительной службы и 2 года состояния в запасе; затем 6 лет состояния в ландвере — редифе и 8 лет состояния в ландштурме — мустафхисе. Численность годового контингента низана была определена в 37 500 человек: [358] на самом деле вследствие финансовых трудностей она была меньше. Не попавшие на действительную службу зачислялись прямо в редиф. Часть мустафхиса решено было использовать как дополнительный призыв редифа. Низам, по мирным штатам, должен был насчитывать 150 тыс., после мобилизации — 210 тыс.; редиф насчитывал 270 тыс. и мобилизуемый мустафхис — 145 тыс.; итого получалась солидная вооруженная сила в 625 тыс. человек; число же всех мужчин, состоявших на военном учете, приближалось к миллиону. Кроме того курды, албанцы, выселившиеся из России черкесы выставляли нерегулярные вспомогательные части, занимавшиеся, впрочем, преимущественно грабежом мирного населения (башибузуки).

Мобилизация турецкой армии, вызванная восстанием в Боснии, началась в 1875 г.; в 1876 г., после предъявления Россией ультиматума, турецкая мобилизация получила характер крайнего напряжения сил; развертывание вооруженных сил тормозилось лишь государственным банкротством, — Турция прекратила платежи по своим долгам.

Командный состав редифа и мустафхиса был очень слаб; ротами командовали командированные из низама унтер-офицеры. Конница, особенно регулярная, была очень немногочисленна. Запряженных батарей в редифе и мустафхисе почти не формировалось; к началу Русско-турецкой войны насчитывалось 580 батальонов пехоты (в том числе 181 батальон низама), 147 эскадронов и 858 полевых орудий (в том числе 794 полевых орудий низама). В мобилизованной армии количество орудий, приходящихся на батальон, падало, таким образом, втрое — с 4,3 до 1,4 орудия.

Русским постоянным, крепко организованным полкам предстояло померяться силами главным образом с турецким ополчением. Турецкое ополчение — мустафхис — было, пожалуй, не худшей частью турецкой армии; контингент, выставленный вассальным Египтом — 11 тыс., как будто и прочно организованный, по боеспособности был, вероятно, еще ниже.

В мирное время в Турции имелось 7 корпусных округов; в военное время организация высших соединений существовала, по-видимому, только на бумаге. Произвольное число батальонов образовывало полк, произвольное число полков входило в бригаду и дивизию; в общем имелись преимущественно импровизированные из низама, редифа и мустафхиса отряды. Качество их было весьма различно. Части, мобилизованные первыми против босняков, сербов, черногорцев, [359] сколачивавшиеся в течение года, уже обстрелянные и одержавшие победы, были много сильнее новых формирований, начатых одновременно с русской мобилизацией в конце 1876 г. и стянутых в четырехугольник крепостей восточной Болгарии.

Еще слабее были новые части, импровизированные турками из редифа и мустафхиса в течение самой войны, когда лучший солдатский материал и средства уже иссякали. Запасных войск не было, и первоначально мобилизованные, приобретшие боевой опыт батальоны постепенно вымирали, не получая пополнения. Численность батальона колебалась от 774 человек до 100 человек. Высшее военное управление образовывалось военным министром, морским министром, самостоятельным генерал-фельдцехмейстером, высшим военным советом — органом, утверждавшим решения военного министра, и тайным военным советом при султане, распоряжавшимся помимо военного министра. Главнокомандующий был свободен в приведении в исполнение только тех планов, которые получили в Константинополе одобрение перечисленных учреждений. Подчиненные военному министру генералы стремились иметь поддержку в Константинополе и представляли обходными путями свои контрпроекты. Создавалась удивительная анархия; у всех были связаны руки, и все были безответственны. Интриги и отстаивание колокольных интересов характеризуют высшее турецкое управление.

Для вооружения пехоты турки имели перед войной лишь 325 тыс. ружей Снайдера, типа нашей Крнки, но с прицелом на 1300 шагов. Чтобы пополнить и улучшить вооружение, Турция закупила в Соединенных Штатах, у компании Пибоди, 600 тыс. ружей Пибоди-Мартини, несколько уступавших по качеству нашим берданкам, но имевших прицел на 1 800 шагов. Перевооружение турецкой пехоты началось в октябре 1876 г.; к началу Русско-турецкой войны 310 тыс. ружей Пибоди были розданы войскам. 70% турецкой пехоты получили лучшее оружие. Противоположное, по сравнению с Россией, отношение Турции к вопросу перевооружения дало ей крупный плюс.

В вооружении артиллерии Турция равнялась по Пруссии. Небольшая часть полевых орудий была бронзовая, устаревшего прусского образца Варекдорфа; основная масса полевой артиллерии имела новые дальнобойные стальные, орудия.

Турецкое правительство очень скупо отпускало в мирное время кредиты на содержание кадров армии, часто [360] задерживало отпуск жалованья и пайка. Но оно охотно шло на материальные затраты по подготовке к войне. Много денег ушло на крепости; на сухопутных и береговых укреплениях имелось до тысячи крупповских стальных орудий.

Ни обозов, ни госпиталей, ни полевого интендантства в Турции не было. Каждая рота получала примерно по четыре вьючных животных; остальной обоз должен был образовываться собираемыми в мере надобности обывательскими повозками. Снабжение шло от довольствующих органов военного ведомства, которые в какой-либо пункте позади частной армии нагромождали большой магазин. Каких-либо звеньев, которые соединяли бы этот магазин с войсками на фронте, в организации не было. Это стесняло до крайности способность турецких войск к маневрированию.

Малоподвижность войск мало смущала турецкое правительство. Поскольку русская армия получала одностороннюю подготовку к наступлению, постольку же турки односторонне готовились к обороне. Они умели с чрезвычайной быстротой возводить хорошо примененные к местности укрепления. Надежды и планы турок сводились к тому, чтобы втянуть русских в осадную войну, особенно в четырехугольнике крепостей Рущук — Силистрия — Варна — Шумла. Отстаивая ряд позиций, турецкая армия могла выиграть дорогое время и выказать себя с лучшей стороны.

Турецкий флот прочно господствовал на Черном море; он состоял из 17 броненосных и 14 неброненосных судов. По Парижскому миру 1856 г. России было запрещено иметь военный флот на Черном море. Александр II воспользовался войной 1870 г., чтобы декларировать отказ от этого обязательства, что произвело дипломатический скандал, но флота строить не стал. Между тем для удара на Константинополь господство на Черном море получало огромное значение. Турки имели и сильную речную флотилию на Дунае в составе до 60 пароходов, из которых десяток был вооружен пушками и имел слабую броню. Всего турецкий флот имел личный состав свыше 15 тыс. человек и 763 орудия. При оценке боевых действий нельзя признавать равноценными турецкие и русские войска. Лишенные нестроевых и обоза, не могущие маневрировать, со слабой по числу артиллерией, анархически руководимые — турецкие, большей частью ополченские батальоны было бы ошибочно по числу штыков сравнивать с русскими постоянными батальонами, имевшими на своей стороне все преимущества организации и устроенного тыла, а также преимущества, вытекавшие [361] из содействия сильной конницы и многочисленной артиллерии.

План Обручева. Составление плана операций выпало на долю профессора Академии генерального штаба и управляющего делами Ученого комитета главного штаба (ячейки русского Большого генерального штаба) генерала Обручева, образованнейшего офицера русского генерального штаба, мышление которого, однако, лежало в русле наполеоновской догмы.

Обручеву принадлежат два проекта; первый был представлен 15 октября 1876 г., и в соответствии с ним была произведена первая частная мобилизация; второй проект относится к 27 марта 1877 г., и в соответствии с ним была [362] произведена вторая мобилизация и начаты военные действия. Оба проекта покрывают друг друга во многих частях; они признают важнейшим Балканский театр и определенно второстепенным — азиатский театр войны. На балканском театре внимание Обручева в обоих случаях привлекает развитие операций через Дунай на участке у Систова; действительно, политическое соглашение с Австрией исключало распространение операций русских на запад, на территорию Сербии; а переходить Дунай восточнее, в районе его нижнего течения, как мы это делали в прежние войны с турками, теперь не было смысла: на Черном море господствовал турецкий флот, и русская армия ничего не выиграла бы в отношении снабжения, если бы держалась вдоль побережья; а между тем это восточное направление привело бы русскую армию внутрь турецкого четырехугольника крепостей и заставило бы ввязаться в осадную войну, что туркам было только на руку. К тому же к востоку от меридиана Рущука большую часть населения Болгарии составляли тогда турки — мусульмане; действуя же западнее этого меридиана, русская армия направлялась по местности с резко преобладающим христианским населением. Расчеты на помощь этого населения — местными средствами, формированием дружин, разведкой, действиями на тылы турок — играли в плане Обручева крупную роль.

Первоначальный план преследовал скромную цель — оккупации части Болгарии к северу от Балкан для оказания давления на турецкое правительство. Силы Турции были еще развернуты преимущественно против Черногории и Сербии, а также в Боснии, на которую зарилась Австрия. К войне с Россией Турция была совершенно не готова. Обручев полагал достаточным, в этих условиях, направить для оккупации 4 корпуса плюс 1 резервную дивизию для тыловой службы. Глубокий тыл был прикрыт политическим соглашением с Австрией. Вопросы форсирования Дуная у Зимницы — Систова были прекрасно разработаны в этом проекте и впоследствии точно осуществлены: ряд минных заграждений и осадных батарей должен бы ч стеснить турецкую дунайскую флотилию и очистить от нее нужные нам участки Дуная; в помощь им перевозились на Дунай по железной дороге легкие минные катера; мостовой материал и деревянные понтоны заблаговременно должны были быть заказаны на лесопильных заводах Румынии и сплавлены по притокам Дуная к месту постройки мостов; переправе главных сил должна была предшествовать демонстративная [363] переправа у Галаца и т. д. После переправы намечалось для расширения базы на Дунае быстрое овладение слабо еще укрепленным Рущуком. Общий подсчет сил для первой мобилизации складывался у Обручева так: 8 пехотных дивизий, предназначенных в действующую армию на главный театр, развертывались в Бессарабии; 4 пехотных дивизии входили в состав кавказского действующего корпуса; 4 дивизии охраняли побережье Черного моря, и 4 мобилизованных дивизии собирались в пределах Киевского военного округа, как стратегический резерв. Сильное занятие Черноморского побережья и выделение стратегического резерва объясняются преувеличенным опасением выступления Англии. Наша стратегическая мысль находилась еще под впечатлением крымского десанта союзников в 1854 г. и упускала из виду, что Англия без союза с Францией была бессильна предпринять десантную операцию; сверх того соглашение с Австрией развязывало нам руки, а наличие железных дорог крайне затруднило бы и обратило бы в авантюру новую попытку захвата Севастополя. Да за отсутствием у нас морских баз на Черном море в 1877 г. на побережье его нелегко было бы выбрать сколько-нибудь важный объект для десантной операции, за исключением Одессы.

Весной 1877 г. политическая обстановка обострилась уже настолько, что выдвижение оккупации части турецкой территории, как средства принуждения турок уступить нам, отпало. Несомненно, поставленной себе политической цели мы могли добиться только разгромом турецкой военной мощи. Обручев составляет уже план кампании, а не план оккупации, которым, по существу, являлся его первый проект..

Зима 1876/77 г. для начала кампании использована не была, турки успели вооружиться, предстояли серьезные боевые действия. Конечной военной целью Обручев выдвинул захват Константинополя. Однако эта военная цель совершенно не вытекала из предшествовавшей русской политики. Политика России, покушающейся на Константинополь, должна была бы перестроиться в корне и выдвинуть для подготовки войны и похода на Константинополь гораздо более крупные материальные средства, чем те, которые находились в распоряжении Обручева. Здесь, у истока обручевского плана войны находилась крупная трещина между политикой и долженствующей стать ее продолжением стратегией. Эта трещина проходит красной нитью через все [364] течение войны. Захват Константинополя — это такой исторический акт, который не мог вместиться в фальшивую «чисто военную точку зрения» Обручева.

Обручев развивал блестящий проект сокрушения Турции. От среднего Дуная до Константинополя — 500 км, от кавказской границы — свыше 1 400 км. На европейском театре кампания может быть закончена в короткое время, на азиатском она потребует не меньше 2-3 лет. Отсюда — главный удар надо наносить на Балканах; на кавказском театре надо ограждать лишь безопасность нашей территории и второстепенными действиями развлекать силы турок. Нанесение сокрушительного удара на Балканском полуострове Обручев очерчивал так. Дунай, по указанным выше соображениям, форсируется у Зимнпцы — Систово. Вслед за Дунаем предстоит преодолеть второй рубеж — Балканский хребет, притом в более возвышенной его части. Однако представления о трудности форсирования Балкан сильно преувеличены; преодоление этого горного хребта не задержит русские войска; по пути они будут встречать болгарское население, на которое можно будет опереться. Вопрос заключается в том, чтобы перебросить через Балканы армию в составе не менее 100 тыс. человек — 3 корпуса. Эти силы должны пройти 500 км от Дуная до Константинополя в течение 5 недель, еще лучше — 4 недель, не отвлекаясь никакими побочными операциями — ни охранением тыла, ни осадой крепостей, ни даже «сторонними сражениями». Такое движение должно вызвать в Турции панику, развал государственности, восстание славян, растерянность государственного аппарата.

Выполнение этого сокрушительного похода приводило к фланговому маршу, опоясывающему турецкий четырехугольник крепостей Силистрия — Рущук — Шумла — Варна на протяжении 400 км, а в этом четырехугольнике сосредотачивались главные силы турок. Сообщения русских войск находились под ударами как из этого четырехугольника с востока, так и с запада, от Виддина, где также имелся турецкий корпус. Поэтому наши сообщения требовали особых мер для их охраны.

Пока одна армия будет двигаться и наносить Турции смертельный удар, вызывая своим маршем оцепенение во всех областях жизни турецкого государства, другая армия силой в 4 корпуса, также перешедшая Дунай у Зимницы — Систово, должна обеспечивать ее сообщения на пространстве между Дунаем и Балканами, как с востока, так и с [365] запада. 1 дивизию можно оставить для демонстрации в Добрудже; 4 дивизии должны образовать заслон против Рущука — Шумлы; 2 дивизии — в заслон на запад, против Виддина; 1 стрелковая бригада с конницей будет обеспечивать за нами балканские проходы; 1 дивизия долита оставаться в общем резерве к северу от Балкан.

Вторжение в Турцию, базирующееся на единственный Систовский мост, может оказаться в трудном положении. Поэтому остающаяся для охраны сообщений армия должна расширить участок нашего базирования на Дунае. Для этого необходимо овладеть Рущуком и Никополем и увеличить количество находящихся в наших руках переправ.

Силы, действующие против Турции на Балканском полуострове, должны были по плану Обручева увеличиться с 4 до 7 корпусов. Обручев придавал особое значение быстроте этого наращения нашего оперативного развертывания. Он предлагал взять 1 дивизию из прибрежной обороны, 3 дивизии из находящихся наготове в стратегическом резерве, а 2 дивизии сформировать из состава гвардейского и гренадерского корпусов, чтобы дать боевую практику этим образцовым частям, рассадникам старшего командного состава.

Оценивая план Обручева, мы видим в нем подчеркнутые мотивы наполеоновской стратегии — занятие между Балканами и Дунаем внутреннего положения и стремительный удар из него по неприятельской столице. В условиях экономической отсталости Турции, бездорожья, несовершенства государственного аппарата Турции, внутренних болезней — применение наполеоновских приемов в 1877 г. могло явиться вполне уместным. Конечно, Обручеву лучше было бы не подсчитывать необходимые силы в обрез. Сокрушение требует вообще избытка сил, максимального перевеса. Обручев несколько преувеличивал трудности довольствия и маневрирования крупных сил в Болгарии, оказавшейся цветущей хлебородной страной; Обручев также опасался, что мобилизация более крупных сил задержит открытие кампании. Но в таком случае можно было бы шире воспользоваться дивизиями, мобилизованными для охраны Черноморского побережья. Сокрушение прикрывает все второстепенные направления само угрозой наносимого смертельного удара. Если при ограничении нашей конечной военной цели оккупацией северной Болгарии, по первому проекту, еще можно было ожидать турецкого да и английского десанта на наших [366] берегах, конечно, возможность десанта отпадала вовсе при нашем движении к Константинополю.

Несомненно, на размах соображений Обручева в сторону сокращения потребных русских сил давили донесения «отца лжи», как называли балканские славяне русского посла в Константинополе, графа Игнатьева, рисовавшего развал Турции, донесения нашей агентуры о низком качестве турецкой армии, скромные достижения турок против сербской милиции в 1876 г., наконец соображения финансового характера — полное несочувствие министра финансов щедрому ведению войны, — а щедрость, быстрота и в конечном результате экономия в действительности смыкаются очень близко.

Но, самое существенное, наполеоновское ведение войны требует и крупного полководческого таланта, какого-то отображения Наполеона в оперативном искусстве. Сам Обручев был недопущен к выполнению своего замысла, — последний был передан в руки пигмеев. Обручев не учел, что замысел будет осуществляться Николаем Николаевичем и его штабом.

В обручевский план были введены небольшие изменения, обратившие, однако, его в блеф. Начальство не соглашалось ни на ослабление прибрежной обороны, ни на заимствование сводных частей у гвардии и гренадер. Вместо них мобилизовались новые дивизии, окончившие свое сосредоточение к Дунаю лишь в середине июля. Вместо дивизия, намеченной Обручевым для демонстрации в Добрудже, был выделен целый XIV корпус. В результате, хотя половодье на Дунае и задерживало намеченную переправу, но Дунай перешло не 6½ корпусов, как требовал Обручев, а лишь 4 корпуса. От расширения базы на Дунае операцией против Рущука главнокомандующий отказался, но марш на Константинополь был открыт немедленно, однако, не армией в 3 корпуса, как настаивал) Обручев, а в 7 раз слабейшим отрядом Гурко (10½ батальонов). Сил Гурко для сокрушения, конечно, хватить не могло; кризис русского наступления должен был быстро и неминуемо нарасти, что и случилось в действительности.

Жалкое исполнение еще не является приговором над сомнительным планом Обручева; однако, учитывая слабую тактическую подготовку русской армии, мы должны признать в нем громадный элемент риска. План не имел почти никакого запаса устойчивости. [367]

Устройство тыла русской армии. Штаб действующей армии имел все возможности изучить заблаговременно железные дороги дружественной Румынии, которые должны были явиться единственной, связью русских войск на Балканах с отечеством. Однако квалификация русских работников военных сообщений была невысока; они считали, что от Бендер на Яссы — Браилов — Бухарест удастся организовать движение двенадцатью парами поездов. Действительность показала, что в начале кампании, совпавшем с весенним половодьем, железные дороги Румынии, плохо построенные, подверженные размыву, требующие ремонта, пропускали только четыре-семь пар.

Казалось бы, в этих условиях следовало немедленно принять все меры к усилению работоспособности румынских железных дорог, к развитию слабых, перегруженных станций и т. д.; надо было бы ожидать, что с наступлением сухого времени года и продолжением войны, железнодорожное движение должно выправиться. В действительности, мы наблюдаем обратное явление. В июле 1877 г. румынские дороги доставили из Ясс, где кончалась русская широкая колея и начиналась колея западноевропейской ширины, 198 поездов; в ноябре успех перевозок упал в 3,5 раза — до 58 поездов. Это катастрофическое падение работоспособности железнодорожного тыла совпало с увеличением действующей армии втрое — с 160 тыс. до 500 тыс. — и соответственным ростом потребностей. Железнодорожный кризис создавался из неорганизованности и вытекающего из нее беспорядка русского тыла.

В перевозках царствовал произвол. Начальник военных сообщений составлял графики и не интересовался родом и назначением грузов. Интендантство и другие снабжающие органы не имели первоначально на дорогах в тылу своих агентов и не знали, какие грузы поступают из России на румынские железные дороги. На стыке русских и румынских дорог образовался огромный завал грузов. В отправлении их царил произвол и хаос. Начальник военных сообщений стремился угодить высшему оперативному командованию в несравненно большей степени, чем довольствующим органам, и выделял для грузовых перевозок не больше ¹/₆ графика: когда потребность в сухарях достигла 66 вагонов в сутки, интендантство с трудом добивалось получения 15 вагонов. В Бухаресте выбрасывались сотни вагонов беспризорных грузов, с которыми начальник военных сообщений не знал, что делать, а станционные пути [368] в течение двух недель июля были забиты 450 вагонами с сухарями, которые плесневели и мешали работе этой слабой станции, а в армии в них была острая нужда. Никакой попытки предусмотреть затруднения, пробки, закупоривающие движение, и соответственно регулировать его, сделано не было.

Интендантство попыталось, правда, организовать подвоз в Румынию сухарей с другой стороны — через Галицию, Венгрию (Будапешт), Крайову. Но да передаточной станции из Венгрии в Румынию (Роман) не было ни агентов, ни отданных распоряжений, и 130 вагонов с сухарями были выброшены на землю и сгнили.

Можно было бы попытаться купить продовольствие в Сербии и Австро-Венгрии и сплавить его по Дунаю прямо к Систову. Часть баржей была бы, вероятно, пущена ко дну огнем турецких батарей Видина, но многие бы проскользнули. Однако попытки использовать водный путь Дуная сделано не было.

Вопрос о новом железнодорожном строительстве был поставлен только по истечении пяти месяцев войны.

8 августа приступили к постройке железнодорожной линии Бендеры — Галац для разгрузки румынской магистрали. Эта линия могла снабжать XIV корпус, бездействовавший в Добрудже, а впоследствии, с взятием Силистрии и Рущука, могла продолжаться водной линией по Дунаю. Через 42 дня, 19 сентября, движение по ней было открыто.

Нанесение сокрушительного удара на Константинополь требовало, чтобы от Бухареста была проведена ветка к Зимнице — пункту переправы через Дунай — и было подготовлено все необходимое, чтобы немедленно уложить полевую узкоколейку в две колеи на 75-километровом участке Систово — Габрово. Между тем к этому делу было приступлено только в сентябре. Управление, сначала приводящее в тупик, а потом уже ищущее из него выхода, рекомендует себя с наихудшей стороны.

В нашем распоряжении, от момента вступления в Румынию до начала переправы через Дунай, имелось свыше двух месяцев; румынские войска прикрывали наш марш к Дунаю. Вместо того, чтобы в течение этого времени подвозить часть войск (IX корпус) по железной дороге, что не ускоряло приступ к операциям, следовало бы использовать этот промежуток на то, чтобы перебросить в район Бухареста массу запасов снабжения и организовать вблизи Дуная мощные базисные магазины. [369]

Очевидно, что нельзя изолировать руководство железнодорожным тылом от руководства снабжением армии. Роли извозчика, которую играло управление военных сообщений, и пассажира, исполненную русским интендантством, оказывали весьма отрицательное воздействие на течение войны.

Если эта неналаженность тыла не погубила в корне наши операции, то мы обязаны этим лишь наличию на театре войны богатых местных средств. Румыния и Болгария, за исключением некоторых горных районов, по населенности и плодородию могут равняться с самыми богатыми черноземными губерниями России. Правда, там не сеют ржи, гречихи, овса, а наше интендантство исходило из предубеждения, что русский солдат не может питаться пшеничным хлебом, русские лошади — ячменем и кукурузой. В действительности пришлось на них перейти в широких размерах.

При организации использования местных средств красной нитью проходит недоверие к корпусным и дивизионным интендантам. В русской армии 1877 г. еще полностью сохранялось феодальное высокомерие дворянства XVII века, которое считало военную службу вопросом чести и презирало работников тылового аппарата, служивших за жалованье и всегда подозреваемых в корыстных мотивах. Русская буржуазия не сумела еще внести в армию деловой момент; презираемое интендантство поневоле могло пополняться только корыстолюбивыми людьми. Отсюда корпусных и дивизионных интендантов стремились удалить от всякой заготовительной деятельности и ограничить их круг действий раздачей заготовленных запасов. Так, когда явилась необходимость создать магазины в Болгарии за счет местных средств, то это дело было поручено не войсковым интендантам, а оккупационным властям. Последние, для успеха приобретения запасов для магазинов по умеренным ценам, прежде всего, воспретили всякую свободную продажу продовольствия, подлежащего заготовлению, что поставило в критическое положение многие части войск, жившие только покупкой продовольствия у населения. Идея централизации интендантской работы проводилась с чрезвычайным нажимом и приводила ко многим излишним затруднениям.

Другой мотив в организации использования местных средств заключался в утрированном стремлении главного командования щадить интересы местного населения. Последнее действительно было весьма важно, так как румыны, [370] являлись нашими союзниками, а расчет на содействие болгар, на их восстание и присоединение к нашим войскам входил важной слагаемой в наш план сокрушения Турции. Однако заботы о местном населении шли настолько далеко, что не только не допускалось реквизиций, но и не допускалась расплата с населением за продукты нашим бумажным рублем; хотя последний и котировался на иностранных биржах, но все же, вследствие падения курса рубля, с течением войны можно было предвидеть убытки местного населения, если бы последнее оказалось держателем не золотых, а бумажных рублей. Главное командование открыло поход против министра финансов и бумажного рубля; весь командный состав тоже был заинтересован получать жалованье золотом. А так как министерство финансов медлило с переводом крупных сумм золота в распоряжение штаба, а к заготовке базы впереди, на румынской территории, из румынских запасов следовало приступить еще до открытия военных действий, то найден был следующий выход: заготовка продовольствия в Румынии предоставлялась «торговому товариществу», состоящему из сомнительных дельцов, один из которых, Коган, являлся знакомым Непокойчицкого. Интендантство обязывалось за неделю указывать товариществу пункт и количество продовольствия, которое потребуют войска. Товарищество своими средствами обязывалось скупить и доставить необходимые продукты, выпечь хлеб и передать его войсковым интендантам; самостоятельная заготовка войскам была запрещена, за исключением мяса: скот повсюду был в изобилии. Товарищество указывало себестоимость снабжения, которую, впрочем, проконтролировать не было никакой возможности, и получало расчет — с накидкой на труд, риск, затрату капитала и организационные расходы — в размере 33%. Интендантство наметило в Румынии пункты снабжения войск на марше их к Дунаю через каждые три перехода. Но так как распутица задержала движение русских войск и не позволила точно выполнить маршруты, то войска голодали в одном месте, расходуя носимые запасы, а запасы товарищества, в особенности выпеченный хлеб, портились в другом месте.

Товарищество при всем желании не могло дать заготовкам нужный размах; главнейшие затруднения вытекали из ограниченности его гужевого транспорта. Оно работало преимущественно наемными подводами местных крестьян; когда же у последних наступал разгар полевых работ, например сбор урожая, они не поставляли товариществу [371] подвод, и деятельность последнего не могла соблюдать темп, требуемый ходом обстоятельств. Высокое благоволение к товариществу видно из того, что договор, первоначально Простиравшийся на территорию Румынии, достаточно неуспешно осуществлявшийся товариществом, был затем распространен и на территорию Болгарии, где перед товариществом открывались еще меньшие возможности. В то Же время заготовительные действия товарищества вызывали на театре войны совершенно неконтролируемые движения огромных обозов. В случае необходимости отступательного маневра войскам пришлось бы столкнуться с этим хаотическим движением повозок и закупоркой путей. Подрядчики, игравшие до реформы Лувуа такую огромную роль в военном деле, пытались возродиться в 1877 г.; но опыт этой войны окончательно убил идею возможности частным лицам конкурировать с государственной организацией в деле снабжения действующей армии.

Полевых хлебопекарен в русской армии еще не было; число нестроевых в армии было еще скромно. Количество хлеба, получаемое от товарищества, было ничтожно; остальное войска должны были получать в виде сухарей, доставляемых из России. Довольствие сухарями связано с громадной экономией на тыле, — перевозка сухарей требует в полтора раза меньше подвод, чем перевозка свежего хлеба, но сухарный режим крайне повышает заболеваемость войск. Турецкая война 1877/78 г. была последней войной старой русской армии, в которой потери от болезней превышали боевые потери: из 100 тыс. человек, выбывших из строя во время войны на Балканском полуострове, 45 тыс. умерло от болезней, 35 тыс. уволено в неспособные (инвалиды вследствие ранения или истощения организма), 12 тыс. убито, 4,5 тыс. умерло от ран, 3,5 тыс. — пропавших без вести{98}. Очень часто в течение войны войскам приходилось довольствоваться половинной порцией сухарей; недоед сухарей возмещался усиленной мясной порцией; иногда не хватало соли.

Солдат был нагружен трехдневной дачей сухарей. Сухари и крупа еще на 5 дней должны были возиться в обозе. [372]

В дивизионном обозе имелись тяжелые четверочные повозки, по расчету одна на роту, в которых возился провиант на 4 дня, и в полковом обозе — легкие парные повозки, также по одной на роту, возившие сухари на 1 день и крупу на 3 дня. Четверочные повозки, впрочем, были брошены уже при первых переходах в Румынии, так как были рассчитаны только на хорошие дороги. Наличие продовольственных повозок являлось все же крупным плюсом нашей организации.

Корпусных транспортов организация не предусматривала. Армейское интендантство имело 14 транспортов по 350 парных повозок, закупленных при мобилизации. С ростом армии эти транспортные средства представлялись недостаточными, и в России 23 мая 1877 г. был найден подрядчик, обязавшийся поставить еще 20 таких же транспортов с вольнонаемными подводчиками; эти транспорты переходили русскую границу с 5 июня по 24 июля и через 24 дня марша достигли дунайских мостов. 30 сентября был найден новый русский подрядчик на 9800 подвод.

Интендантство не имело аппарата, которым оно могло бы регулировать работу этих транспортов. Имевшиеся первоначально транспорты были после некоторого колебания распределены по дивизиям. Пехотные дивизии получили по 312 повозок, кавалерийские — до 224. Дивизии давали этим транспортам наряды на работу, но транспорты оставались подчиненными армейскому интендантству. Низкий уровень начальников транспортов и отсутствие контроля над ними породили большие злоупотребления. Вольнонаемные подводчики часто в Болгарии не могли прокормить ни себя, ни своих лошадей (или волов) и уходили по истечении срока контракта или даже разбегались ранее.

За дорогами присмотр и уход был слабый. Большую часть войны наши войска провели на удалении не свыше трех переходов от переправы на Дунае. И все же никак не удавалось наладить подвоз по грунтовым дорогам на эти три. перехода. Большое счастье, что Плевна, у которой мы застряли, оказалась не за Балканами, — замечали вдумчивые участники войны.

Переправа через Дунай. Несмотря на объявление войны Россией и немедленный переход румынской границы давно изготовившихся русских войск, турецкое сосредоточение в Болгарии подвигалось медленно. Через 2 месяца после начала войны, из 90 тыс. турок в четырехугольнике крепостей, не более 40 тыс. было пригодно к активным действиям [373] поле, до 30 тыс. представляли гарнизоны крепостей и 20 тыс. — еще несколоченные части. У Виддина из 30 тыс. турок около 20 тыс. Осман-паши были пригодны для действий в поле. Еще около 60 тыс. ополченских частей было разбросано мелкими гарнизонами в Балканах и на путях к Адрианополю и Константинополю. Лучшая половина турецких войск в Европе — около 165 тыс. — находилась еще в западной части Балканского полуострова.

Турецкий главнокомандующий, старик Абдул-Керим, располагавший только 60 тыс. хороших полевых войск, счел невозможным оборонять линию р. Дуная, тянувшуюся на 670 км от Сербии до Черного моря; он решил оставаться в районе крепостей, чтобы притянуть к ним русских после перехода через Дунай и вызвать их на позиционную борьбу. На весь 300-километровый участок между крепостями Виддин и Рушук была выделена из состава рущукского гарнизона только одна хорошая пехотная бригада с батареей, сосредоточившаяся у Систова, как раз против Зимницы — пункта, намеченного Обручевым для переправы. В Добруджу, исключительно для наблюдения, была выделена особая дивизия. Разброска турецких сил кордоном по Дунаю была бы, конечно, ошибкой, но еще более тяжелой ошибкой было предвзятое решение Абдул-Керима отказаться от всяких активных действий. Правда, наступательная сила турецких войск была невелика, но только активные действия, удобнейшим моментом для коих была переправа русских через Дунай, могли дать фланговой позиции четырехугольника турецких крепостей такое значение, которое принудило бы русских ввязаться в позиционную борьбу в его пределах. В первый же день войны русские захватили Барбошский железнодорожный мост через р. Серег, близ Галаца, разрушение коего турками прервало бы железнодорожную связь с Россией. Это мероприятие{99}, равно как и заранее разработанный Обручевым план борьбы с турецкой речной флотилией, было выполнено нами крайне успешно. Но движение наших войск по Румынии вследствие распутицы происходило с задержками; в интендантские четверочные повозки дивизионного обоза приходилось иногда впрягать [374] по двенадцати волов. Опоздания в движении походным порядком против маршрута достигали 2—12 суток, а в перевозках по железным дорогам — 30 суток. Не слишком успешно шла и заготовка на р. Ольте мостового материала для переправы через Дунай. На последнем высокая весенняя вода держалась в 1877 г. необыкновенно долго и задержала момент переправы до конца июня. Впрочем, все эти задержки шли нам на пользу, так как позволили подтянуть XI и XIII корпуса в район намеченной переправы главных сил. Если бы все шло гладко, возможно, что мы оказались бы на болгарском берегу Дуная всего с 3 корпусами вместо намеченных Обручевым 7 корпусов.

22 июня началась переправа XIV корпуса в Добруджу. Главная переправа у Зимницы — Систово намечалась 24 июня и только в последний момент была отложена на 27 июня. Слишком короткий срок между этими переправами указывает, что на действия XIV корпуса нельзя смотреть как на демонстрацию. Нижнедунайский отряд у Галаца играл в течение марша главных сил к Бухаресту роль флангового авангарда. Теперь, выдвинувшись на линию Траянова вала (Черноводы — Кюстендже), он выполнял ту же задачу прикрытия по отношению к нашим сообщениям и несколько стеснял маневрирование турок в четырехугольнике угрозой со стороны Добруджи. Вообще же этот заслон был обречен на бездействие, и усиление его вдвое против намеченного Обручевым пошло во вред, ослабив нас в районе решительных действий.

Румынская армия охотно вторглась бы с нами в Болгарию. Но так как привлечение румын к активным действиям, обязывавшим нас, представлялось невыгодным, а румыны не соглашались играть роль этапных войск, то румыны отошли на запад и наблюдали Дунай выше устья р. Ольты.

27 июня началась главная переправа. Батареи осадных орудий и минные заграждения обеспечивали переправу от покушений турецкой флотилии и с верхнего и с нижнего течения Дуная. Понтоны были доставлены к Дунаю у Зимницы 4½ понтонными батальонами; число их позволяло навести мост до 426 сажен, длины{100}. Около 3 часов утра понтоны высадили первым рейсом на турецкий берег 12 рот и 6 горных орудий. Турецкая бригада располагалась в 2,5 км, от высадки русских и стояла, по-видимому, совершенно беспечно. Высадка была обнаружена турками, отправившимися за водой к Дунаю. Сначала против русских было двинуто 2 батальона, затем постепенно развернулась вся бригада, стремившаяся охватить русских с трех сторон и прижать их к Дунаю.

Но уже около 6 часов при помощи сил, переброшенных вторым рейсом, наши войска сумели перейти в наступление. К 11 часам утра вся 14-я дивизия генерала Драгомирова и 4-я стрелковая бригада были на правом берегу Дуная и обеспечивали нам тройное превосходство в численности. Понтоны буксировались небольшим пароходом.

Около полудня турки, которые не могли рассчитывать ни на какую поддержку, отошли частью к Никополю, частью к Рущуку. Т1отери русских — 812 человек, турок — 640 человек.

Легкий успех 27 июня и утверждение русского авангарда на правом берегу Дуная не позволяют еще нам расценивать переправу через Дунай, как блестяще проведенную операцию. Переправа главных сил затянулась. Солидный мостовой материал, заготовленный на р. Ольте, был, правда, удачно сплавлен мимо Никополя под прикрытием наших батарей в две следующие за переправой ночи. К вечеру первого дня переправы на правом берегу Дуная собрался VIII корпус — 29 батальонов, 30 орудий и только 60 конных. К вечеру четвертого дня переправы, 30 июня, наши силы на правом берегу р. Дуная возросли только до 40½ батальонов, 6 сотен, 78 орудий. Такая медленность дальнейшей переправы объясняется тем, что пароход и большая часть понтонов были отвлечены постройкой моста. Для решительной атаки турок складывалась выгодная обстановка; переброшенные через Дунай русские войска не укреплялись и не имели конницы для организации дальней разведки; к возведению предмостной позиции было приступлено только через неделю, и эта работа, столь важная и в дальнейшем, так никогда и не была закончена. А мост все не строился; длина его определилась в 579 сажен — значительно более, чем допускало количество штатных понтонных средств; в ночь на 30 июля часть железных понтонов была затоплена поднявшимся ветром и волнением. Только утром шестого дня переправы, 1 июля, было открыто движение по первому мосту, а второй мост, на плотах, был готов только на [376] сорок четвертый день переправы, 9 августа. В течение целой недели, вследствие плохой технической подготовки наводки мостов, турки могли в выгодных условиях атаковать находившиеся на правом берегу Дуная русские войска. Только полная пассивность турок позволила раздуть русскую переправу через Дунай в какой-то удивительный образец. Сам переход по наведенному мосту задерживался необходимостью его перестройки вследствие постепенного спада воды на Дунае, а также вследствие хаотического скопления обозов, ждавших очереди переправы близ моста и закупоривших подъезды к нему. Сначала надо было продвинуть артиллерию и обозы к VIII корпусу, обходившемуся целую неделю вовсе без повозок; 3 июля началась переправа XII и XIII корпусов; IX корпус смог перейти главными силами Дунай только 9 июля, а последней бригадой — только 12 июля. Итого — 16 суток после восьмимесячной подготовки на переброску через реку небольшой армии в составе 4 корпусов. Наполеон перебросил накануне Ваграма через Дунай после шестинедельной подготовки двойные силы в течение одной ночи.

Как только явилась возможность перевести по мосту через Дунай конницу, следовало бы немедленно организовать оперативную разведку радиусом в 80 км от моста, чтобы можно было разумно нацелить переправившиеся части. Этого сделано не было; соприкосновение с турками было потеряно и еще 12 июля не было восстановлено,

Попытка сокрушения. Через Дунай пока перешло 106 батальонов вместо 176 батальонов, определенных в плане Обручева. Главное командование предполагало заслониться со стороны Балкан передовым отрядом генерала Гурко силой в 11 тыс. (наполовину конница) при 40 орудиях, а с остальными силами, в ожидании подхода с нижнего Дуная XI корпуса и IV корпуса из России, заняться расширением нашего исходного положения на Дунае, для чего XII и XIII корпуса направились для овладения Рущуком, а IX корпус — Никополем; VIII корпус сохранялся в резерве. Но это благоразумное течение мыслей было нарушено очевидной пассивностью турок и захватом без боя 7 июля отрядом генерала Гурко древней столицы Болгарии — Тырново; турки бежали, не оказывая сопротивления. Главнокомандующий решил использовать благоприятную обстановку и замахнуться по Константинополю. Переход русских через Балканы, хотя бы небольшими частями, мог вызвать панику; главнокомандующий надеялся, что войска из [377] четырехугольника крепостей будут отозваны для непосредственной защиты подступов к Константинополю, и угроза флангу отпадет; поэтому он решил отказаться пока от операции против Рушука, поставить рущукскому отряду (ХП и XIII корпуса под общей командой великого князя наследника с начальником штаба генералом Ванновским) пассивную задачу заслона против четырехугольника, а VIII корпус подтянуть к Габрово и направить его далее за передовым отрядом. Гурко должен был захватить балканские проходы и поднять восстание в южной части Болгарии. IX корпус предполагалось использовать в виде заслона на фронте Плевна — Ловча. Приближающийся XI корпус должен был взять на себя роль резерва к северу от Балкан.

Александр II с военным министром Милютиным находился в действующей армии, но командования на себя не брал; Милютин все же счел необходимым умерить оптимизм главнокомандующего; воздействие императора привело к обещанию Николая Николаевича задержаться с переходом VIII корпуса за Балканы до приближения не только XI, но и IV корпуса, последнего из 7 корпусов действующей армии.

14 июля Гурко уже перешел по Хаинкиоскому перевалу за Балканы, нанес ряд отдельных поражений частям собиравшегося для защиты Балкан 20 тыс. корпуса Реуфа-паши; 19 июля лучший, шоссированный Шипкинский перевал был уже в наших руках вследствие действий Гурко на тыл оборонявших его турок. Верхняя долина р. Тунджи была уже захвачена нами; генерал Гурко собирался двинуться к Адрианополю.

У турок действительно поднималась паника. Болгарское население, если не спешило записываться в наши дружины, то все же любезно встречало наши войска и устраивало погромы мусульман. В Константинополе же распространилось беспокойство. Среди мусульман началось уже паническое беженческое движение; турецкое правительство трепетало. Три корпуса в руках Гурко действительно могли бы закончить в короткое время войну. Но силы Гурко были призрачны, и чтобы задержать их, не потребовалось отзывать турецкие войска, находившиеся севернее Балкан; последние начали давить на оба фланга русской армии. Этим-то давлением (первой Плевной) первоначально и был задержан поход Гурко на Адрианополь.

Первая и вторая атаки Плевны. Рущукский отряд до конца войны продолжал нести свою скромную, но тяжелую службу заслона против армии Мехмет-Али, сменившего [378] первого турецкого главнокомандующего. Он растянулся на фронте в 65 км. И удерживался на пространстве между p.p. Янтрой и Кара-Ломом. Туркам удалось достигнуть против него нескольких тактических успехов, но перейти в общее наступление им было не суждено.

Интерес дальнейшей кампании сосредоточился на нашем правом крыле и центре, где у турок появились новые силы. Уже 11 июля были получены штабом главнокомандующего две важные телеграммы, которым не было придано значения. Русский генеральный консул в Черногории доносил, что 45 батальонов Сулейман-паши, одержавшие над черногорцами ряд успехов, грузятся в Скутари на суда для переброски в Болгарию; тяжелые орудия уже отправлены в Константинополь; Герцеговина вовсе очищается от турецких войск. А посланник в Афинах доносил, что 11 турецких транспортов обогнули мыс Матапан, направляясь в Скутари за войсками Сулеймана. 14 июля пришла телеграмма князя румынского Карла:

«Сторожевое охранение у Калафата доносит, что сильная неприятельская колонна, 25 батальонов с кавалерией, спешно двигается от Виддина к Лом-Паланке».

Телеграммам от 11 июля никакого значения придано не было, а телеграмму Карла румынского, адресованную непосредственно главнокомандующему, последний даже не передал в штаб. Только расписка камердинера великого князя в получении этой важнейшей оперативной телеграммы свидетельствует о том, что она дошла по адресу.

IX корпус генерала Криденера, перешедший последним через Дунай и оставивший 3 батальона для охранения мостов через Дунай, атаковал 15 июля устаревшую крепость Никополь. Турки защищались в земляных укреплениях, возведенных перед старыми крепостными верками. Наши осадные батареи левого берега Дуная громили город, который пылал. 15 июля важнейшие опорные точки турецкой позиции были захвачены нами; после неудачной попытки в ночь на 16 июля ускользнуть из крепости, утром 16 июля турецкий гарнизон, в составе 7 тыс., сдался. Нам достались многочисленные трофеи. Наши потери достигали 1 300 человек. Главная квартира, заинтересованная в прикрытии марша за Балканы, требовала, чтобы IX корпус, для прикрытия этого марша с запада, занял скорее, хотя бы частью сил, Плевну — важный узел путей из Виддина, Софии, Ловчи, находившийся всего в 65 км. от систовского моста. Выступление IX корпуса тормозилось желанием учесть трофеи, эвакуацией пленных, сдачей крепости румынскому [379] гарнизону Румыния не хотела брать на себя эту задачу; IX корпус хотел также предварительно пополнить израсходованные огнестрельные и продовольственные припасы; снабжение корпуса совершенно не налаживалось. Только 18 июля генерал Криденер решил направить 3 полка 5-й пехотной дивизии генерала Шильдер-Шульднера с бригадой конницы [380] для занятия Плевны, где, по имевшимся сведениям, находилось 2 тыс. турок — осколок никопольского гарнизона.

В составе IX корпуса имелось 1½ дивизии конницы, но ею не пользовались для дальней разведки. Соответственно и генерал Шильдер-Шульднер не сумел выбросить подчиненную ему бригаду конницы Тутолмина, которая, ссылаясь на позднее получение приказаний, плелась в хвосте Пехоты.

Между тем в Константинополе для фронтального противодействия наступлению Гурко было решено перебросить морем армию Сулеймаиа в Деде-Агач, откуда она направилась по железной дороге в Семенли, на помощь теснимому Реуф-паше. Чтобы задержать движение русских за Балканы и нажать на тыл страшного Гурко, командовавший в Виддине Осман-паша предложил перейти в наступление частью своих сил в направлении на Плевну — Ловчу, так как находившиеся против Виддина румыны явно не собирались действовать активно. По утверждении его предложения, Осман-паша 13 июля выступил из Виддина с 19 лучшими батальонами — ветеранами сербской войны, 5 эскадронами и 12 крупповскими орудиями, присоединил в Рахове 3 батальона и направился форсированным маршем к Плевне; он стремился успеть вовремя поддержать угрожаемый Никополь и приказал коменданту последнего упорно удерживать крепость и занять Плевну до прихода Османа сильным отрядом в 3 батальона при 4 орудиях. 190 км от Виддина до Плевны Осман-паша прошел в шесть дней, но, как он ни торопился, он прибыл в Плевну лишь утром 19 июля, на четвертый день после падения Никополя.

Силы Осман-паши возросли до 26 батальонов с 16 орудиями, всего около 17 тыс. хороших войск. Сосредоточение этой массы в 30 км от IX корпуса прошло незамеченным для последнего. Для занятия Плевны направлялось 7 тыс. пехоты и 2 тыс. конницы Шильдер-Шульднера с 46 орудиями. В течение 19 июля турки, несмотря на усталость от форсированного марша, успели окопаться фронтом на север, на участке протяжением около 3 км, между селениями Буковлек и Гривица. Вечером того же числа с севера к турецкой позиции подошли два полка Шильдер-Шульднера, долженствовавшие в этот день ночевать в полупереходе от Плевны; они были внезапно обстреляны дальним артиллерийским огнем и остановились. Третий русский полк (Костромской, полковника Клейнгауза) должен был подойти к Плевке с востока по рущукскому шоссе. [381]

Утром 20 июля Шильдер-Шульднер, предполагал перед собой ничтожные силы турок, повел энергичную атаку. Канонада да севере началась в 4 час. 30 мин. утра, а в 6 часов утра развернулся с востока и Костромской полк с батареей. В 8 часов утра русские вели на всем фронте решительную атаку. На северном направлении русские, атакуя в лоб турецкую позицию, овладели несколькими окопами, но в 9 часов утра были вынуждены контратаками турок, охвативших наш правый фланг, к отступлению, за отсутствием резерва атака не могла быть возобновлена. Костромской полк нанес туркам жестокий удар с фланга, овладел Гривицким участком, выдвинул батарею на захваченные позиции и удерживался до 11 часов утра; но так как другие части уже вышли из боя, то и Костромской полк отступил, вовсе не преследуемый турками. Наша пехота потеряла свыше трети своего состава — 2400 человек; потери турок были несколько меньше — 2000 человек. Наши действия, в особенности атака Костромского полка, произвели такое сильное впечатление на турок, что Осман-паша утверждал, что ему не приходилось ни в одном бою с русскими встречать такого отчаянного натиска; у турок был момент начала паники, с которой они справились лишь благодаря энергии Осман-паши.

Основной ошибкой русских являлось отсутствие разведки, что повлекло к тому, что вместо целого корпуса к Плевне были двинуты только три четверти одной дивизии. Ничего удивительного не было в неудачном исходе атаки слабых сил русских против двойного численного превосходства турок, которыми командовал прекрасный генерал и которые успели уже окопаться на выгодной позиции. Ввиду отсутствия преследования со стороны турок материальное значение первой плевненской неудачи было ничтожно; она лишь раскрывала русскому командованию действительное положение на правом крыле армии. Но из этой неудачи, произведшей сильное впечатление на русское командование, было сделано два вывода, которые в течение трех следующих десятилетий извращали русское оперативное и тактическое мышление и резко понижали способность русских войск к наступательным действиям. Первый вывод заключался в том, что мы "потерпели неудачу вследствие слишком решительного ведения атаки; резервов, которые бы не участвовали в этой атаке, почти не было. Второй вывод приписывал неудачу недостаточному согласованию двух наших атак и объяснял ее тем, что генерал Шильдер-Шульднер [383] накануне боя допустил войска ночевать в двух группах на удалении в 15 км одна от другой; он не собрал все назначенные для атаки войска предварительно в единый резервный порядок. Такая трактовка вопроса о первой Плевне встречается еще в русских военных учебниках издания 1908 г.{101}. Если события войны подвергаются недостаточно критическому исследованию, то на войне войска могут не научиться, а разучиться драться. Продумать так первую Плевну — это значило стать неспособными побеждать.

Нагромождение не участвовавших в атаке резервов обессиливало русские атаки еще в Русско-японскую войну, а стремление к предварительному сбору всех войск перед боем в одну массу делало для русских невозможным какое-либо развитие оперативной угрозы флангу и тылу неприятеля.

В ближайшие дни после первой плевненской неудачи на театре военных действий начали сосредоточиваться части XI и IV корпусов, прибытие коих должно было явиться сигналом к началу сокрушительного похода за Балканы. Но ввиду наличия победоносного турецкого корпуса у Плевны, всего в двух хороших переходах от единственного систовского моста через Дунай, естественно было сначала покончить с нависшей над правым флангом угрозой. IX корпус генерала Крвденера был усилен сводной дивизией XI и IV корпусов под общей командой командира XI корпуса, князя Шаховского. [383]

Для решительного удара по Плевне естественно было бы привлечь все свободные силы и действие их объединить непосредственно в руках главнокомандующего. Можно было также притянуть еще 16 дивизию IV корпуса и одну дивизию VIII корпуса и располагать, таким образом, 5 дивизиями для решительного боя с Осман-пашей, вместо 3. Но главнокомандующий захотел оставить в своем распоряжении резерв, который не принимал бы участие в операции (16-ю дивизию), и не хотел заставлять дивизию VIII корпуса, уже нацеленную на Константинополь, отклоняться назад с этого пути.

Вторая атака Плевны складывалась при дурных предзнаменованиях. Вопрос командования под Плевной был решен тем, что князя Шаховского, отстаивавшего свое право самостоятельно распоряжаться, подчинили Криденеру. Последний являлся тем более неподходящим руководителем этой операции, что он не верил в ее успех, преувеличивал силы турок и трижды просил главнокомандующего отменить данный ему приказ взять Плевну.

Силы Османа-паши в Плевне увеличились до 25 тыс. с 58 орудиями; кроме того Ловча была занята турецкой дивизией (8 тыс.), что несколько затрудняло русским свободное маневрирование у Плевны. Криденер определял силы Османа-паши в 50 — 60 тыс. человек; под командой Криденера находилось до 25 тыс. штыков, 3 тыс. сабель, 184 орудия. Турецкая позиция кроме фронта, обращенного на север, на котором дрались 20 июля, через десять дней имела уже сильно укрепленный фронт, обращенный на восток, на возвышенности между Гривицким и Тученицким ручьями. Генерал Криденер{102}, атакуя 30 июля во второй раз Плевну, опасался перехода турок в наступление и потому из имевшихся в его распоряжении 3 дивизий развернул 8 полков к востоку от Гривицы, на направлении, ведущем к систовскому мосту, и только сводную дивизию князя Шаховского развернул между Гривицким и Тученицким ручьями. При этом 8 полков на главном направлении были развернуты [384] в три этажа: 3 полка — боевой участок, 3 полка — частный резерв, 2 полка — общий резерв. Конница была поделена по флангам. Криденер, не сочувствуя атаке, невидимому, стремился ограничиться бомбардировкой и демонстративными действиями, чтобы иметь возможность «отписаться» о невыполнимости данного ему боевого приказа; но колонна князя Шаховского перешла в энергичную атаку, что вынудило и его, непосредственно объединявшего действия севернее Гривицкого ручья, также произвести, хотя и разрозненные, атаки.

Левое крыло колонны князя Шаховского атаковало вначале не без успеха, хотя и здесь половина пехоты и даже половина артиллерии была выделена в резерв. Огонь трех русских батарей все же заставил замолчать имевшиеся здесь 11 турецких орудий. Значительную помощь князю Шаховскому оказала конница Скобелева — кавалерийская бригада, усиленная 1 пехотным батальоном с 2J/2 батареями. Скобелев, наступая по ловчинскому шоссе, дважды в течение боя приближался на 900 шагов к предместьям Плевны, притянул против себя значительные силы и отошел только с выходом из боя прочих частей, обеспечивая все время левый фланг и ведя разведку к стороне Ловчи. Но силы всего нашего левого крыла были недостаточны. Артиллерийский бой начался здесь в 9 часов; около 15 часов мы перешли в решительную атаку, ряд окопов был взят; но после 18 часов истощенные части Шаховского, расстрелявшие свои патроны и понесшие большие потери, начали подаваться назад. Наши густые строи приводили к излишним потерям.

Что касается главного направления, на котором в первую атаку Плевны столь успешно подвигался Костромской полк, то здесь наши силы вводились в бой капля по капле. Из имевшихся 120 орудий разновременно стреляло от четырех до восьми батарей, притом с больших дистанций. Атака сильной турецкой позиции проводилась по полкам, а иногда и побатальонно. Резервы безуспешно расходовались на повторение неудавшихся атак.

Под прикрытием темноты началось отступление. Турки ожидали развития нашей атаки на следующий день и не преследовали. Однако в обозах колонны князя Шаховского разразилась паника. Начальник 30-й пехотной дивизия (IV корпуса) генерал Пузанов, совершенно неспособный появиться на поле сражения, был оставлен князем Шаховским при обозах; но когда и туда, до него докатились слухи о неудачном исходе боя, генерал Цузанов поскакал [385] в своей коляске к дунайским мостам, поднимая панику; с ним до самых мостов докатилось много различных повозок. Участвовавшие в бою войска отошли в сравнительной порядке.

Вторая Плевна представляла расплату не только за недостаточность назначенных для атаки войск, но и за ошибочные выводы из первой атаки. Мы отказались от атаки по сходящимся направлениям; мы не рискнули направить главные силы в охват правого турецкого фланга, на направлении, где действовал лишь слабый отряд Скобелева; мы обеспечили развитие атаки глубоким эшелонированием: резервов, в том; числе и массы артиллерии. Результат: наши потери превышали 7 тыс. человек — втрое больше, а потери турок были вдвое меньше (1 200 человек), чем: при первой Плевне. Наша тактика резко ухудшилась. Вся тяжесть боя была свалена на плечи пехоты. Потери нашей многочисленной артиллерии и конницы были до смешного малы (85 артиллеристов, 14 кавалеристов).

Переход к обороне. Уже первая неудача под Плавной задержала подход подкреплении к передовому отряду Гурко и привела к остановке его в долине р. Тунджи. Между тем севернее Семенли сосредоточивались войска Сулеймана; с частями Реуфа-паши, группировавшимися у Ени-Загры, Сулейман уже имел до 30 тыс. бойцов. У Гурко имелось до 12—13 тыс. войск. Ввиду трудных условий обороны в долине р. Тунджи, в которой передовой отряд не имел возможности использовать своей конницы, 29 июля, в канун второй атаки Плевны, Гурко попытался разрешить свою задачу активно, перейдя в наступление против правого фланга Сулеймана, образованного у Ени-Загры 10-тысячньш отрядом Реуфа-паши. В боях 30 июля у Ени-Загры и 31 июля у Джуранли Гурко нанес войскам Реуфа поражение, но правая колонна Гурко, из дружин болгарского ополчения, была у Ески-Загры подавлена главными силами Сулеймана. 3 августа Гурко отошел на Хаинкиоский перевал.

Вторая неудача под Плевной нанесла тяжелый удар оптимистическим взглядам русского главнокомандующего и заставила его отложить мечты о сокрушительном походе на Константинополь. Передовой отряд Гурко был расформирован. В начале августа последовали мобилизации гвардейского корпуса, 2 армейских дивизий, 3 дивизий гренадерского корпуса. На востоке, юге и западе — на всех фронтах мы перешли к обороне. Так как подкрепления из России могли подойти не скоро, то пришлось пригласить румын [386] принять участие в активных действиях. 3 румынские дивизии, IX в IV русские корпуса под номинальным командованием князя Карла румынского, а фактическим — его начальника штаба, командира русского IV корпуса Зотова, прикрывали систовские мосты со стороны Плевны; VIII корпус — на Шипкинском перевале со стороны Балкан; XII, XIII и большая часть XI корпуса прикрывали те же мосты с востока, со стороны четырехугольника крепостей. Активно действовать было некому. Особенная неприятность нашего расположения по полукругу, с радиусом в три перехода, заключалась в нахождении в центре единственной переправы через Дунай, так и не прикрытой предмостным укреплением.

Такое неприятное «внутреннее» положение, в котором неустойка на любом участке русского фронта грозила катастрофой для всей оперативно охваченной русской армии, являлось естественным следствием стремления держаться локоть к локтю, отказа от расчленения нашей группировки.

Румыны предлагали переправиться через Дунай у устья Искера, чтобы сразу угрожать сообщениям Османа-паши, но Зотов не согласился на такое расчленение группировки. Силы Османа-паши преувеличивались до 80 тыс. — вдвое против истины.

Остановка наступления, рассчитанного на сокрушение, создает для наступающего опаснейший кризис. Это сознавалось и турками. Однако последние были мало годны к наступлению и не умели согласовать действий трех отдельных армий. Существенную опасность для нас составило бы соединение армии Сулеймана, возросшей до 40 тыс. хороших войск, с 70 тыс., которые бы смог собрать для активных действий Мехмет-Али в четырехугольнике крепостей (не считая 35 тыс. гарнизонов), и совместный удар их по рущукскому отряду, что заставило бы нас, вероятно, очистить балканские проходы и еще более сжать наше расположение в Болгарии. На этом плане настаивал главнокомандующий Мехмет-Али, во он вовсе не соответствовал желаниям Сулеймана, который в этом случае перестал бы командовать самостоятельной армией.

Опираясь на друзей в Константинополе, Сулейман доказывал, что нельзя очищать прямую дорогу от Шипки на Константинополь; он сосредоточил все свои силы против Шипкинского перевала и упорно уничтожал лучшие турецкие батальоны в лобовых атаках на укрепленную и с фронта [387] недоступную шипкинскую позицию русских. Осман-паша, не веровавший в способность своих войск к маневрированию и наступлению, не имевший тактически подготовленных помощников, довольствовался успехами пассивной обороны. Силы его достигали 35 тыс. при ,70 орудиях; кроме того, ему подчинялись 6 тыс. в Ловче, и в его (тылу, в Орхании, Софии, Филипполе, собирались еще 23 тыс. войск.

3 сентября для атаки турецкого отряда — 6 тыс. с 6 орудиями, окопавшегося у Ловчи, был направлен отряд князя Имеретинского, в котором боевыми действиями руководил генерал Скобелев. Наши силы достигали 22 тыс. с 98 орудиями. Не было ничего удивительного, что наша атака, толково руководимая, опиравшаяся на в пятнадцать раз сильнейшую артиллерию и более чем тройные силы пехоты, после 10-часового боя привела к успеху. Турки были не уничтожены, но отброшены с потерей в 3 тыс., почти вдвое превышавшей нашу (1 700 человек). Этот успех настолько подбодрил наше командование, что оно решило в третий раз атаковать Плевну, не ожидая подхода вновь мобилизованных корпусов.

Третья Плевна. Для атаки Плевны было собрано 90 тыс. с 424 легкими и 20 осадными орудиями — более чем двойное превосходство в пехоте и шестикратное в артиллерии. 7 сентября началась бомбардировка плевненских укреплений; она продолжалась до 15 часов 11 сентября. Эта бомбардировка слабыми, полевыми калибрами основательных земляных укреплений не могла дать серьезных результатов; впрочем, артиллерия направляла огонь, удивительнейшим образом, не на те укрепления, которые пехота впоследствии атаковала, а преимущественно на те, которые было удобнее обстреливать. Но как могла артиллерия рационально работать, если решение общей задачи по атаке откладывалось до выяснения результатов бомбардировки и пункты атаки оставались еще неизвестными?

План атаки окончательно сложился не до начала артиллерийского обстрела, а во время него. Александр II молился и плакал; главнокомандующий оставался при нем, чтобы не допустить его отправиться в сферу огня; генерал Зотов, непосредственно командовавший атакой, считал для себя невозможным отойти от главнокомандующего. Высшее командование оторвалось от войск. На тыл турок решено было действовать только конницей. Главную атаку сначала решено было направить вдоль ловченского шоссе, по которому Скобелев уже успешно продвигался во время второй Плевны; [388] было выгодно вручить успех дела в руки генерала, только что одержавшего победу над Ловчей, отличавшегося анергией и пользовавшегося в армии наилучшей репутацией. Однако генерал Левицкий, помощник начальника штаба армии, ездивший на участок Скобелева, доложил, что те высоты на западном берегу Тученицы, на которые намечается атака Скобелева, будут непременно до крайности защищаться турками, так как с них можно обстреливать артиллерийским огнем город Плевку, все неприятельские резервы и весь тыл неприятельской позиции. Атака на этот пункт будет стоить много крови. Действительно, успех атаки Скобелева не только исключал отстаивание турками Плевны, но и ставил даже под сомнение возможность отступления войск Османа-паши за р. Вид. Мы не хотели проливать много крови, мы согласны были удовлетвориться меньшим успехом и охотно готовы были построить туркам золотой мост, лишь бы последние удалились из Плевны. Отсюда было окончательно решено вести главную атаку на турок с востока на запад, фронтально, на тех же участках, на которых мы наступали во время второй Плевны, а на атаку Скобелева смотреть как на вспомогательную; к северу от Гривицкого ручья на Гривицкий редут атаку должны были вести 48 батальонов, на участке от Гривицкого до Тученицкого ручья — 36 батальонов, и только 22 батальона предоставлялись для атаки Скобелева на левом берегу Тученицы. 34 эскадрона и сотни, 18 орудий направлялись по левому берегу Вида к Дольному Дубняку для угрозы сообщениям турок.

Траурное настроение высших начальников, не веривших в успех, сообщалось частным начальникам и усиливалось очевидной бесплодностью бомбардировки, которая сначала намечалась продолжительностью в двое суток, затем была продолжена еще на двое суток. На пятый день надо было атаковать, так как снаряды были уже на исходе. Атака, первоначально намеченная на 9 сентября, окончательно была назначена на 15 часов 11 сентября. Зотов беспокоился главным образом о том, чтобы в тылу после неудачной атаки не разразилась паника, и считал необходимым удерживать возможно большие резервы. В этом отношении особенно примечателен боевой порядок центрального участка. Главной целью его действий был редут Омар-бей-табия. Из 100 полевых и 20 осадных орудий центра его обстреливали только три батареи, притом наиболее слабого, 4-фунтового калибра. 36 батальонов, входивших в состав центрального участка, [389] были распределены так: 9 батальонов — общий резерв, 6 батальонов — частный резерв, 6 батальонов — прикрытие легких батарей, 3 батальона — прикрытие осадных батарей; только одна треть — 12 батальонов — назначалась для атаки и была объединена в руках особого начальника, который также выделил из них свой резерв. Из этой боевой части 6 батальонов атаковали, по недоразумению, за 2 часа до назначенного времени{103}, были отбиты и отошли. Главную атаку вели тоже 6 батальонов; после ее неудачи были повторены еще две атаки, каждый раз трехбаталъонным полком. Итого в четырех атаках последовательно была израсходована половина сил, а 18 батальонов в бою не участвовали.

Точно так же и на правом участке была израсходована только половина сил. Гривицких редутов оказалось не один, как мы полагали после семинедельной возни под Плевной, а два. Румынские и русские войска удовольствовались взятием одного из них, что никакого значения не имело. 24 румынских батальона в бою не участвовали вовсе{104}.

Атака Скобелева. Мы остановимся подробно на атаке Скобелева, который проявил большое мастерство и крайнюю энергию в приложении ударной тактики. Несмотря на конечную неудачу, созданный Скобелевым ударный идеал в течение трех последующих десятилетий вдохновлял составителей русских и французских уставов и уклонял военное мышление в русло ударной тактики. Тем самым этот эпизод заслуживает право на величайшее внимание.

Левое крыло князя Имеретинского образовывалось в общем из 22 батальонов, 18 сотен, 88 орудий. Пехота состояла из полков 2-й дивизии (Калужский, Либавский, Ревельский, Эстляндский), 3-й стрелковой бригады (батальоны IX, X, XI, XII) и впоследствии присоединившейся 1-й бригады 16-й дивизии (полки Владимирский и Суздальский) Так как решительная атака намечалась на 9 сентября, то накануне утром авангард Скобелева, в составе Калужского и Эстляндского полков и IX и X стрелковых батальонов, с 3 сотнями и 36 орудиями был выдвинут на ловчинское [390] шоссе и занял селение Брестовец. На Красной горе были; устроены окопы для трех батарей. Огонь последних, удаленных на 3 км от второго гребня Зеленых гор, оказался недействительным. Скобелев решил захватить в 15 часов второй гребень Калужским полком. Атака умышленно откладывалась на столь позднее время, чтобы у турок не оставалось времени для организации контратаки. Калужский полк двинулся, имея 2 батальона в боевой части, каждый из них по одной роте в цепи, и 4 роты — в колоннах, в две линии; третий батальон калужцев — полковой резерв — был задержан на первом гребне. Дистанции были скоро потеряны, и полк представлял густую массу, 800 шагов по фронту и 150 шагов в глубину. Несмотря на огонь 8 турецких орудий, калужцы счастливо прошли 3 км до второго, гребня, сбили слабую пехоту турок и, увлекшись преследованием, овладели и третьим гребнем и в полном беспорядке бросились дальше. Наступление растянулось на 5 км в глубину. Турки с разных сторон бросили в контратаку резервы. Остатки потерявших 900 человек убитыми и ранеными калужцев покатились назад. На первом гребне батальон полкового резерва калужцев и эстляндцы задержали увлекшихся контратакой турок, опрокинули их и отбили попытку охвата со стороны Кришина. Эстляндский полк продвинулся вперед и занял второй гребень.

Но так как в ночь на 9 сентября стало известно, что решительная атака откладывается, то в 3 часа утра 9 сентября Эстляндский полк был оттянут на первый гребень, так как позиция на втором гребне подверглась сильному фланговому огню со стороны редута Юнуса и имела закрытые подступы к фронту и правому флангу, облегчавшие туркам наступление. Отход Скобелева был понят турками как признак слабости, и в 5 и 8 часов утра они произвели энергичные атаки на первый гребень. Наступление турок облегчалось тем, что они спокойно вели охват вдоль тученицкого оврага. Этот охват стал бы невозможен, если бы средний участок выдвинул к оврагу для связи со Скобелевым хотя бы одну роту; но этого не было; средний участок не принимал никаких мер для обороны стыка с левым участком, проходившим по Тученицкому ручью. Все же Скобелеву удалось, подкрепив эстляндцев двумя батальонами, удержаться на первом гребне.

На 10 сентября Скобелеву было приказано выдвинуться на третий гребень. Скобелев, однако, чтобы не подставлять свою пехоту на расстрел с трех сторон за сутки до [391] решительной атаки, принял решение пока не продвигаться дальше второго гребня. Для поддержки этого наступления и дальнейших атак Скобелев выбрал на Артиллерийской горе, в районе среднего участка, позицию для двух своих батарей. В полдень эстляндцы, X стрелковый батальон и батальон владимирцев выдвинулись на второй гребень. От К. Тученицкого ручья позиция Скобелева тянулась на 2,5 км; селение Кришин Скобелев не занимал, чтобы не растягивать чрезмерно фронта. Пехота, за отсутствием шанцевого инструмента, окапывалась, применяя разнообразные металлические предметы; работа подвигалась плохо; за сутки не удалось создать даже сносных окопов для стрельбы лежа. С наступлением темноты, как и всегда, перед фронтом позиции на втором гребне были выдвинуты казаки для несения сторожевой службы.

Утром 11 сентября стоял густой туман. Князь Имеретинский предполагал вести атаку участком Скобелева в [392] направлении на люнеты Кованлык и Исса-ага и уступом позади образовать другой участок для атаки редута Юнус, что разгрузило бы войска Скобелева от охватывающего артиллерийского и ружейного огня. Но главнокомандующий приказал, чтобы атака велась только Скобелевым. Диспозицией для атаки на левом крыле армии были созданы три самостоятельных начальника: Скобелев — 13 батальонов и 4 батареи; Имеретинский — 9 батальонов, 6 батарей — исключительно резерв для Скобелева; Леонтьев — 1 кавалерийская бригада и 2 казачьих бригады с 3 конными батареями — для охраны левого фланга и действий против сообщений турок.

С турецкой стороны против Скобелева было развернуто 19 батальонов более слабого чем русские состава и 11 орудий. Из них 8 батальонов и 8 орудий составляли гарнизон турецких укреплений; люнеты Кованлык и Исса-ага, связанные ходом сообщения в 500 м длиной, на которые нацеливалась атака, занимались всего 2 батальонами и 2 орудиями; 11 батальонов оставалось в резерве; из них 8 батальонов с 3 горными орудиями находились под непосредственной командой Эмин-паши близ редута Баглар-Баши.

С рассветом 11 сентября 32 орудия Скобелева частью с Артиллерийской горы, частью со второго гребня открыли огонь, мало действительный вследствие тумана. В 10 часов утра Скобелев двинул 4 батальона (владимирцы и X стрелковой батальон) для занятия третьего гребня, как исходной, позиции для решительной атаки. Владимирцы наступали в таком же построении, как 8 сентября калужцы. В тумане они продвигались по кукурузным посевам и виноградникам, внезапно набросились на слабые турецкие части на третьем гребне, овладели им, увлеклись преследованием, перешли через Зеленогорский ручей, овладели стрелковыми ложементами перед турецкими люнетами; кучка владимирцев ворвалась даже в Кованлык, а неcколько кучек устремились к самому городу.

Турки оправились от момента паники, перешли в контратаку и отбросили слабые части владимирцев и стрелков на третий гребень. В 11 часов туман рассеялся. Третий гребень крылся сильным огнем с трех сторон. Эмин-паша бросил свои 8 батальонов в контратаку. Турки приблизились на кратчайшие дистанции. Завязавшийся здесь сильный бой спровоцировал преждевременную атаку среднего участка. Около 14 часов Скобелев, введя в бой IX [393] стрелковый батальон и суздальцев и выдвинув одну батарею на 600 м впереди второго гребня, сумел отбросить турок на их основные укрепления.

В 15 часов началась решительная атака. Скобелев полагал, что захват люнетов и на среднем участке редута Омар приведет к общему отступлению турок, почему он стремился не расходовать сил на овладение линией редутов Юнус — Баглар-Баши. Весь фронт атаки Скобелева не превосходил 900 м. В начале наступления он уже получил уведомление, что атака среднего участка отбита. Скобелев решил все же продолжать атаку, заслонившись тремя ротами со стороны редута Омар.

Артиллерия Скобелева — всего 45 орудий — располагалась так: 13 орудий последовательно продвинулись на третий гребень, 22 орудия оставались на втором гребне, 10 орудий били с Артиллерийской горы. Кроме того, 6 орудий, остававшиеся на первом гребне, обстреливали редут Юнус, чтобы парализовать его фланговый огонь.

Раненого Эмина-пашу заместил Рифат-паша; в распоряжении последнего находилось всего 20 турецких батальонов, занимавших позицию полукругом. Скобелеву изнутри этой дуги предстояло пройти 1000 м, спускаясь к Зеленогорскому ручью, и затем подняться на протяжении 400 м. В 15 часов началась решительная атака. В первой линии, с играющими оркестрами музыки, двигались 8 батальонов: вдоль Тученицкого ручья — IX и X стрелковые батальоны; в центре — Суздальский полк на люнет Исса-ага; на левом крыле владимирцы на Кованлык; позади направлялись несколькими волнами резервы. Когда в долине Зеленогорского ручья наступление захлебнулось в первый раз (под концентрическим огнем турок, в боевую линию влилась вторая волна — Ревельский полк, также с играющим оркестром. Эта волна подтолкнула атаку на 200—300 шагов вперед, после чего огонь турок опять пришил всех наступающих к земле. Скобелев, зная уже, что на других участках все атаки отбиты, бросил последнюю волну из резервов, предоставленных Имеретинским, — Либавский полк, XI и XII стрелковые батальоны. Атака сделала еще скачок вперед и опять замерла; турецкая контратака из города заставила даже правый фланг попятиться.

16 русских батальонов, представлявшие еще массу по крайней мере в 9 тыс. пехотинцев, образовывали одну «цепь» протяжением в 900 м. Густота этой «цепи» составляла не менее 10 человек на один погонный метр фронта. Скобелев, [394] израсходовавший все резервы, теперь поскакал верхом к фронту и увлек его за собой. Последним усилием около 16 час. 30 мин. Кованлык был взят. Князь Имеретинский и офицеры его штаба собрали 5 рот из отбившихся пехотинцев Либавского и Суздальского полков. Эти 5 сводных рот новым ударом овладели люнетом Исса-ага. Вечером в боевую часть, стеснившуюся в захваченных люнетах, влился еще Эстляндский полк. Калужский полк и казаки, занявшие в спешенном строю селение Кришин, охраняли фланги и тыл.

Результатом тактического прорыва Скобелева являлся захват важнейшего ядра турецкой укрепленной позиции. Дальнейшие успехи Скобелева привели бы к полному разгрому турецкой армии. Нельзя сказать, что у Скобелева в люнетах было мало солдат — напротив, здесь собралась целая фаланга, 10 человек на 1 м фронта; у них не было шанцевого инструмента, чтобы окопаться, захваченных турецких траншей было недостаточно, чтобы вместить эту массу, да и при наличии шанцевого инструмента едва ли можно было бы оградить этот кучный строй от больших потерь. Но в руках Скобелева были не войска, а толпа утомленных многодневным боем людей различных полков, все части перемешались; поэтому Скобелев просил для развития своей успешной атаки присылки свежих резервов; таковые были на среднем: и правом участках в большом количестве, но Скобелеву лишь на другой день были высланы только 2 утомленных батальона, остававшихся у князя Имеретинского, и 1 полк, неудачно атаковавший накануне на среднем участке. Этих сил было достаточно только для прикрытия отступления Скобелева в исходное положение. Так как 12 сентября на правом и среднем участках установилось полное затишье, то турки получили полную возможность сосредоточить против Скобелева все свободные резервы. С 6 часов утра на скученное расположение Скобелева в люнетах начались атаки с трех сторон. В 17 часов люнеты перешли в руки турок. 22 батальона, участвовавшие в наступлении Скобелева, потеряли 7 тыс. человек убитыми и ранеными, в среднем 47,5% их боевого состава. Потери турок были втрое меньше.

Пруссаки после успешной в конечном счете атаки гвардии на селение С.-Прива признали ударные приемы боя негодными и похоронили их раз навсегда. Русским и французам понравился пример Скобелева. Идеалом боя на грани ХIХ и XX столетий для русской и французской доктрины [395] являлось упорное расшатывание фронта противника рядом атак, так называемый бой на изнурение, с широким применением самоокапывания и с явной целью истощить резервы неприятеля, расстроить его боевой фронт. Затем наступал час решительной атаки, выполняемой на узком фронте, являвшейся по преимуществу прорывом. Войска, предназначавшиеся для этой атаки, строились на узком фронте, во иного линий в глубину; пример скобелевского боевого порядка перед атакой — 1 км по фронту, 4 км в глубину — казался соблазнительным.

Конечно, при дальнейшей поддержке резервами Скобелева, и в особенности при возобновлении наступления на среднем участке, атака Скобелева могла привести не только к минутному бесплодному тактическому торжеству ударной тактики, но и к разгрому всего плевненского расположения турок. Однако можно ли рекомендовать этот идеал ударной атаки? Противнику наносятся ничтожные потери; здесь мы имели полуторные силы прекрасных русских войск с гениально умевшим владеть сознанием солдат вождем против турецких солдат, недостаточно организованных; если огонь 8 турецких слабых пушек и не слишком хорошо стрелявших ополченцев скосил половину наступавшего, ударного порядка, то что бы можно было ожидать, если бы турки имели два десятка скорострельных пушек или несколько пулеметов? Что осталось бы от наступавшей на узком фронте фаланги Скобелева? К чему привел бы его прием, провозглашенный поклонниками ударной тактики гениальным, толкать залегший фронт вливанием в нее свежей волны резервов, не считаясь с получаемой густотой, хотя бы действие оружием 90% находившихся на фронте солдат и исключалось? К чему привело бы стремление бороться с силой неприятельского огня наращиванием густоты атакующей массы?

Ответ на эти вопросы, весьма ясный, дает Русско-японская война. Будь немного лучше турецкая пехота, немного сильнее ее огневое действие, Скобелев был бы жестоко наказан, и относительный его успех не задержал бы на 30 лет преодоление тенденций ударной тактики на полях сражений.

Плевненский кризис. 13 сентября состоялся военный совет под председательством Александра II. Главнокомандующий, Николай Николаевич, был настолько подавлен третьей неудачной атакой Плевны, что малодушно высказался за немедленный отход на левый берег Дуная, ввиду [396] опасности оставаться на позициях перед Плевной и невозможности отодвинуться, что еще более стеснило бы полукруг нашего фронта перед систовским мостом. Большинство, павшее духом, уклонялось от определенных ответов. Жаловались, что война начата с недостаточными силами. Милютин указывал на прибытие в течение месяца крупных подкреплений из России и требовал, чтобы армия отстаивала свое расположение. Николай Николаевич отвечал, не хочет ли в таком случае Милютин вступить вместо него в командование армией. Александр II решил спор в пользу Милютина. Армия должна была окопаться на занимаемом фронте. Для объединения действий против Плевны был вызван маститый защитник Севастополя, генерал Тотлебен; последний, на случай новых капризов Николая Николаевича, должен был заместить его в командовании армией.

Создавшийся после третьей неудачной атаки Плевны кризис был преимущественно кризисом в сознании высшего командования. Перед Плевной оставалось за русскими все же двукратное превосходство в пехоте и десятикратное в коннице и артиллерии. У победителя, Османа-паши, не имелось даже свободных войск, чтобы вытеснить со своего тыла, из Дольнего Дубняка, русско-румынскую конницу. Единственно, что мог предпринять Осман-паша разумного, заключалось в поспешном отступлении от Плевны, чтобы перенести сопротивление за Балканы. Если русская армия с трудом существовала в трех переходах от Систова, под Плевной, то она была бы абсолютно не в состоянии организовать свой подвоз, если бы натолкнулась на такое же сопротивление где-либо за Балканами, в особенности если бы вступила в позиционную борьбу у Адрианополя. Однако турецкий султан был в таком восторге от успехов турок у Плевны, что и слышать не хотел о просьбах Османа-паши разрешить последнему отступление. Участь лучшей турецкой армии тем самым была решена.

Блокада Плевны. После третьей неудачи под Плевной 100-тысячная русско-румынская армия расположилась к северу и востоку от Плевны на фронте в 15 км; румыны быстро и хорошо окопались; русские войска окапывались чрезвычайно медленно; нужно было повсюду вмешательство и руководство сапер. На остальных участках Плевна вначале наблюдалась нашей конницей, оказавшейся, впрочем бессильной помешать движению больших турецких транспортов по софийскому шоссе к Плевне, под прикрытием пехотных бригад с артиллерией. Чтобы облегчить борьбу [397] с нашей конницей на софийском шоссе, резервная армия Шефкет-паши, собиравшаяся у Орхание — София, возвела вдоль этого шоссе, на удалении 8 — 10 км друг от друга, пять укрепленных этапов — у Дольнего Дубняка, Горного Дубняка, Телиша, Радомирцы, Яблоницы; это были большие редуты с несколькими вынесенными вперед окопами, занятые каждый 4 — 7 батальонами, преимущественно мустаф-хиса, и 2 — 4 орудиями.

Прибывший в середине октября гвардейский корпус, объединенный вместе с массой русской кавалерии на левом берегу р. Вид под командой Гурко, решено было использовать, чтобы прервать эту коммуникационную линию и блокировать Плевну и с запада. 24 октября генерал Гурко окружил в редуте у Горного Дубняка 4 тыс. турок, с 4 орудиями; в распоряжении Гурко находилось 36 свежих батальонов, 79 эскадронов, 154 орудия. Для непосредственной атаки Горного Дубняка было назначено 20 батальонов с 54 орудиями. В 10 часов утра гвардейская пехота, не дав артиллерии времени обстрелять турецкий редут, двинулась на него со всех сторон в атаку. Под сильным огнем турок наша пехота залегла в 100-400 шагах кругом редута, образовав круг, диаметром около тысячи шагов, стрелявший по направлению к центру. В 15 часов, по приказу Гурко, последовал новый штурм; наши цепи залегли в 40 шагах от редута; своим ружейным огнем мы поражали друг друга. Турки пытались сдаться; пытавшиеся высунуться турецкие парламентеры были убиты, прежде чем можно было разобраться, в чем дело. Надвигался вечер. Гурко уже отдавал приказание об отступлении, но инициатива перешла в стрелковые цепи; отдельные смельчаки переползли в ров редута, накопились там. Внутри редута бушевал сильный пожар — горели шалаши турок. Кучка бросилась на штурм редута, за ней — все; часть турок перекололи, 2300 турок сумели сдаться в плен. Наши потери превышали 3 500 человек, т. е. почти равнялись всему турецкому гарнизону Г. Дубняка. Демонстративная атака на Телиш, которая велась в тот же день, обошлась нам в 937 человек.

Гурко понял, что такое истребление гвардии при столкновении с вдесятеро слабейшим турецким ополчением знаменует крупное тактическое недоразумение. 28 октября он окружил Телиш, воспретил его атаковать и подверг турецкий редут перекрестному огню 66 орудий. После трехчасовой канонады, в течение коей было выпущено 2603 снаряда (половина гранат, половина шрапнелей, притом 87% девятифунтового [398] калибра, коим были вооружены все гвардейские пешие батареи), турки сдались в числе 4711 человек с 4 орудиями. Наши потери — 49 человек.

Раз мы нашли правильный способ действий против изолированных турецких редутов, туркам не оставалось ничего другого, как очистить остальные укрепленные этапы без боя. Плевна была обложена со всех сторон. Гурко с гвардией выдвинулся против Орхание, чтобы препятствовать Шефкету-паше, смененному вскоре Сулейманом, подать помощь Плевне; прибывший в начале ноября гренадерский корпус блокировал Плевну на левом берегу Вида.

Группировка русских сил на театре войны теперь была следующей: 40 тыс. турок Османа-паши блокировали на окружности в 48 км 12 русско-румынских пехотных дивизий, (120 тыс.), а 13 пехотных дивизий — Рущукский отряд, VIII корпус на Шипке, усиленный 24-й пехотной дивизией отряд Гурко — прикрывали эту блокаду. В резерве, несмотря на громадное численное превосходство русских войск, не оставалось никого. Так мот не может успокоиться, пока у него в кармане звенит хотя бы грош. Будучи на много сильнее турок, при проявлении активности их на любом направлении, наше высшее командование проявляло крайнюю нервность.

28 октября, в день падения Телиша, у обложенного со всех сторон Османа-паши имелось продовольствия только на 2 недели. Он сумел растянуть его на 6 недель, переведя гарнизон на голодный паек. Когда пришло известие с Кавказа, что Каре 18 ноября взят штурмом, Николай Николаевич захотел в свою очередь предпринять новый, четвертый штурм Плевны. Заслуга Тотлебена заключалась главным образом в том, что он) отразил эти попытки главнокомандующего внести сумбур в действия блокирующих войск, поддерживал порядок, заставлял работать над укреплениями и Дорогами. В ночь на 10 декабря, покончив с последними сyхарями, Осман-паша вывел свой геройский гарнизон для последней попытки пробиться на левом берегу Вида. Гренадеры отразили эту попытку; 6 тыс. турок были убиты и ранены, русские потеряли 1700 человек. Раненый Осман-паша с 34 тыс. истощенных людей положил оружие{105}. [399]

В Мировую войну 60 тыс. русских, преимущественно ополченцев, осаждали Перемышль, большую крепость с 120-тысячным гарнизоном. Под Пленной 120 тыс. лучших русских солдат облагали слабую техникой и организацией 40-тысячную армию турок, не опиравшуюся на какие-либо долговременные сооружения.

Переход через Балканы. Убыль в турецких рядах была сильнее притока новых сил. Турецкие армии в тяжелых условиях осени и начала зимы, чрезвычайно сурового, начали разлагаться. Весть о капитуляции Плевны усилила в большой степени этот процесс распада. Количество турецких войск, противопоставленных русской полумиллионной армии, достигало еще 160 тыс., но это было по большей части необстрелянное ополчение, без командных кадров, не чувствовавшее себя в силах и не желавшее драться. Фланговая угроза четырехугольника крепостей, очевидно, не была способна больше удержать наступления русских. Но турки рассчитывали на труднопроходимость Балкан зимой. Войска, оборонявшие Балканы, начали получать подкрепления за счет главных сил в четырехугольнике крепостей. Это было ошибочное мероприятие. Турки поступили бы разумнее, если бы сосредоточили крупные силы и средства в Адрианополе, (вокруг которого в течение войны были возведены обширные укрепления. Маневрирование в горах было не под силу турецким ополченцам и в особенности их разношерстным вождям; приходилось разбрасываться, действовать отдельными отрядами, а вождей, способных проявить инициативу, для руководства этими расчлененными в горах частями армии не было.

Русский главнокомандующий отдавал всегда внезапные, оторванные ют целого приказы; он не считался ни с прошлым, ни с будущим ведения войны, отличался отсутствием школы, не умел спокойно, всесторонне и внимательно обсудить вопрос в целом и де желал выслушивать докладов (характеристика его сотрудника Газенкампфа); после сдачи Плевны он резко воспрянул духом и перешел к сокрушению. С громадной энергией двинул он теперь войска для выполнения обручевского плана — перехода через Балканы ц марша к Константинополю.

Для перехода через Балканы назначались на направлении к Софии группа Гурко (80 тыс.), на направлении (Шипки — группа Радецкого (46 тыс.), для связи между коими через Траянский перевал наступал отряд Карцева (6 тыс.). Турки имели против Гурко 17 тыс., против Радецкого [400] 23 тыс.; до 30 тыс. войск перевозилось из Варны через Константинополь к Филиппополю, и до 10 тыс. следовало к Софии с сербской границы. Операция перехода через Балканы намечалась нами не в виде одновременного удара на всем фронте; так как Радецкий опасался, что не справится с сопротивлением турок, то сначала должен был спуститься за Балканы Гурко, а затем, в развитие его успеха, должен был двинуться Радецкий. Этот метод действия — последовательного вступления в операцию, в зависимости от предварительно одержанных успехов — таит в себе большую опасность вырождения в бессилие. В данном случае операция прошла гладко, но в Манчжурии, через 27 лет, мы обязаны этому методу крупными неудачами: неуспех на заходящем фланге заставлял бездействовать все остальные войска, и попытка перейти к активным действиям замирала в зародыше (например Сандепу, Мукден).

Гурко 25 декабря двинулся в Балканы на фронте в 30 км; с громадным трудом продвигались войска; переход через горы потребовал вместо предположенных 2 дней 6 суток напряженной работы войск. 4 января Гурко занял Софию и дал войскам отдых. У Татар-Базарджика Сулейман собрал против него к 12 января до 40 тыс. Отряд Карцева, действовавший в 120 км промежутке между Гурко и Радецким, счастливо перебрался через Балканы в течение 4 — 8 января, встретив лишь слабые силы турок.

Против Радецкого на фронте около 10 км стояло около 5 тыс. турок, заграждая Шипкинский перевал; движение вне шоссе могло производиться столь медленно, что под выстрелами являлось совершенно невозможным. Остальные 18 тыс. турок Весселя-паши отдыхали позади, на равнине, в укрепленном лагере у селения Шейново, высылая смену мерзнувшим на горных позициях частям. Радецкий выделил две колонны: левую, Святополк-Мирского, силой в 18 тыс., и правую, Скобелева, 16 тыс. Святополк-Мирский должен был перевалить через Травненский перевал, всего в 13 км восточнее турецких позиций у Шипки, а Скобелев — через очень плохой Иметлийскйй перевал — тропу в 2 км западнее турецкого расположения. 6 января обходные колонны двинулись. Святополк-Мирский не смог протащить с собой полевую артиллерию, но с 8 горными пушками, после 3 суток борьбы со снегом, спустился с Балкан и 9 января, на сутки позже условленного срока, атаковал с востока шейновский лагерь, занял передовые окопы, отрезал пути на юг. Войска Весселя-паши пали духом. Он [401] просил разрешения отступить, но в Константинополе полагали, что удастся немедленно заключить перемирие с русскими и удержать за собой выход с Шипкинского перевала. Вессель-паша получил приказание держаться. Колонна Скобелева, встретившая огромные препятствия, запоздала на 2 суток и только 10 января повела с запада атаку [не всеми силами, одна треть застряла на перевале] на Весселя-пашу. На фронте Шипкинского перевала мы сделали тщетную попытку атаки по шоссе, обошедшуюся нам в 1 700 человек напрасных потерь. Несмотря на слабость нашего артиллерийского огня, войскам Скобелева под его энергичным руководством удалось ворваться в турецкий лагерь. Вессель-паша сдался с 22 тыс. человек и 24 орудиями. Нам удалось завершить шипкинское сиденье маленьким Седаном. Потери обходных колонн достигали 3600 человек.

Марш к Адрианополю. Разгром отдельных турецких отрядов генералом Гурко, потеря Софии, капитуляция Весселя-паши — окончательно сломили волю турок к сопротивлению. 10 января русский главнокомандующий получил телеграмму турецкого военного министра с просьбой о перемирии. Одновременно на всех фронтах турецкие генералы получили приказание выслать парламентеров для установления условий перемирия. Эта идея остановить наступление русских перемирием дорого стоила туркам: дух турецких начальников и войск пал окончательно, погибла армия Весселя-паши и погибла также армия Сулеймана. С потерей Шипкинского прохода войска Радецкого оказались ближе к Адрианополю, чем армия Сулеймана у Татар-Базарджика. Только отступление форсированным маршем могло бы спасти Сулеймана. Последний же 8 — 11 января был задержан в Татар-Базарджике приказом не отходить, а установить перемирие с русскими. Турецкое правительство не хотело больше сражаться, но и не хотело идти на территориальные потери. Сулейман поздно начал отступление; у Филщтололя части Гурко нагнали и задержали его; 17 января дорога Сулейману на Адрианополь была окончательно отрезана, и ему пришлось, бросив артиллерию (108 стальных крупповских пушек), отойти без дорог через Родопские горы к Деде-Агачу. 20 января эвакуированный турками Адрианополь был занят русской конницей, а через двое суток — сильной колонной Скобелева.

Наши войска были одеты в лохмотья, без рубах, в турецких чалмах, без сапог. Масса отсталых разредила наши [402] батальоны; обозы остались по ту сторону Балкан; войска кормились преимущественно за счет захваченных турецких складов; пехота наступала, не имея при себе даже патронных повозок, исключительно с носимым запасом патронов; кавалерия расковалась; большинство батарей было оставлено севернее Балкан; на 28 батальонов и 12 эскадронов колонны Скобелева имелось всего 12 орудий; при этом задние ходы зарядных ящиков были оставлены позади, и батареи — на всю операцию преследования за Балканами — были ограничены только снарядами, возимыми в передках орудия и ящика. О флангах и тыле не заботились, — это было общее бегство вперед.

В условиях паники и паралича, охвативших весь государственный организм Турции, этот дерзостный марш к Константинополю являлся полностью оправданным. Общее беженское движение мусульман, спешивших уйти за турецкими войсками к Константинополю, запрудило все дороги, исключило всякую возможность маневра; улицы и площади турецкой столицы были заполнены шалашами, в которых ютились массы голодных и охваченных тифом беженцев. Мы, однако, затруднимся назвать этот марш стремглав вперед стратегическим преследованием. Предпосылки его успеха заключались в политическом развале неприятеля; политически Турция неспособна была больше к вооруженному сопротивлению и могла искать себе спасение только в дипломатических ухищрениях. Воли воевать у турок больше не было. Турция слагала оружие. Наш марш к Адрианополю являлся не столько военным, как политическим актом. Это было политическое преследование; иных преследований, выходящих за рамки ограниченной операции, история XIX и XX веков не знает.

Перемирие и Сан-Стефанский мир. Переговоры нашей главной квартиры с Турцией привели к перемирию, подписанному в Адрианополе 31 января, и миру, заключенному в Сан-Стефано 3 марта 1878 г. Главнокомандующий переехал в Сан-Стефано — городок в ближайших окрестностях Константинополя, почти его предместье, в формальное исполнение повеления Александра II — занять Константинополь. Условия перемирия для турок были легкими, мира — очень тяжелыми.

Туркам было даже выгодно, чтобы подписанный ими мир заключал удовлетворение возможно крупных русских требований, — чем они были больше, тем вероятнее [403] становилось вмешательство Европы и пересмотр Сан-Стефанского мира на европейском конгрессе.

По условиям адрианопольского перемирия, заключенным в момент, когда какое бы то ни было сопротивление для турок являлось немыслимым, и когда царствовал общий «олмас», турки обязывались очистить свои дунайские крепости — Силистрию, Рушук, Виддин и чаталджинскую позицию перед Константинополем. На Кавказском фронте наши войска занимали Эрзерум. Устанавливалась, демаркационная линяя; русские для довольствия получили возможность пользоваться портами Варны и Бургаса. На наш взгляд, следовало потребовать удаления турецкого флота из Черного моря в Средиземное или даже его разоружения; действительно, тыл русской армии, при господстве турок на Черном море (эскадры в Варне и Батуме), висел на ниточке; следовало потребовать демобилизации турецкой армии, воспрещения устройства укреплений перед Константинополем и на Босфоре; следовало ограничить гарнизон Константинополя небольшим ₍числом, потребным для поддержания порядка; следовало потребовать полной передачи нам Батума, Шумлы и Варны; Батум, долженствовавший нам отойти по мирному договору, мы получили впоследствии лишь с трудом. Следовало во всяком случае настоять, чтобы турки прекратили производство новых наборов. Эти меры сделали бы нас фактическими хозяевами на Балканах и Черном море; мирные условия можно было бы выработать впоследствии.

Главнокомандующий действовал наоборот; английский блеф — появление небольшой английской эскадры в Мраморном море, разговоры об английском десанте, максимум 8 тыс. человек — заставил его воздержаться от занятия вовремя Константинополя и Босфора. Русская армия без сколько-нибудь сносных сообщений, довольствуемая с фронта, из Константинополя, охваченная эпидемией тифа, быстро слабела; турки же понемногу оправлялись, усиливались у Константинополя, укреплялись. В Константинополе обучались 18 тыс. вновь призванных рекрут. Все искусство главнокомандующего было направлено на то, чтобы вырвать у турок клочок бумаги, именуемый Сан-Стефанским договором. И уже 21 марта главнокомандующий не считал возможным, на случай столкновения с Англией, захватить хотя бы только европейский берег Босфора. Сменивший его в апреле 1877 г. Тотлебен так же скептически оценивая положение наших войск. [404]

Отсутствие в наших руках входа в Черное море — Босфора, господство турок на Черном море, наличие в нашем тылу занятых турками Шумлы и Варны, враждебная позиция Румынии — все эти невыгоды создавшегося из условий перемирия стратегического положения повели к тому, что Сан-Стефанский мирный договор остался клочком бумаги, и мы согласились на берлинском конгрессе отказаться от него. Из этих обстоятельств Фош, судя по взятой им линии в переговорах с Германией в конце Мировой войны, сумел сделать надлежащие выводы.

Ход военных действий на Кавказском фронте. Кавказский театр войны представлял три направления, изолированные друг от друга горами, сходившиеся у важного турецкого административного центра — Эрзерума, очень слабо укрепленного. В небольшом удалении от русской границы они заграждались крепостями Ардаган, Каре, Баязет. Из них только Каре был достаточно подготовлен к обороне и снабжен 12-тысячным гарнизоном; Ардаган имел гарнизон в 6 500 человек, Баязет — в 1 500 человек. Совершенно отдельным являлся приморский район, стратегически представлявший глухой тупик, но включавший в себя Батум — порт, захват коего являлся одной из целей русских в Войне с турками. Последние поэтому выделили для обороны Батума 20 тыс.; для действий вне крепостей на остальном театре у турецкого главнокомандующего Мухтара-паши оставалось только 4 тыс. В тылу шли формирования ополченских и нерегулярных частей. Все лучшее отправлялось турками на Балканы. В Азии у турок не было ни хороших пушек, ни хороших ружей, и средства Мухтара были ограничены до крайности. А удерживать ему приходилось фронт Батум — Баязет, протяжением свыше 300 км.

Русские в самый день объявления войны имели 110 тыс., закончивших оперативное развертывание против турок. Впрочем, 28 тыс. из них было оставлено для защиты кавказского побережья от возможного турецкого десанта. Остальные силы, численно превосходившие турок вдвое и стоявшие по боеспособности несравненно выше турецких ополчений, прекрасно снабженные артиллерией, с очень энергичной кавалерией, развертывались так: против Батума — 25 тыс., пропадавших для других операций; на главных направлениях: 14 тыс. против Ардагана, 25 тыс. — Александропольский{106} отряд — против Карса, 11 тыс. — Эриванский [405] отред — против Баязета. 7 тыс. сохранились в резерве за правым флангом. Ввиду того, что по нашему плану следовало на Балканах намести Турции сокрушительный удар, от Кавказского фронта требовалось лишь защищать наши границы от вторжения; захват Батума, конечно, являлся желательным.

Наше командование хотело разрешить эту оборонительную задачу, перейдя границу и остановившись в недалеком т нее расстоянии; на приморском театре целью являлся Батум. 24 апреля мы перешли границу. Мухтар отошел с 4 тыс. полевых войск к Эрзеруму, где шла работа над новыми формированиями. Перед нами неприятеля вне крепостей не было, за исключением батумского направления; но на последнем местность представляла ужасные горные дебри, и наши войска, имевшие только небольшой численный перевес, медленно, шаг за шагом, продвигались вперед. 17 мая найти войска овладели атакой, подготовленной огнем осадных орудий, Ардаганом; Баязет был занят без боя еще 29 апреля. Решено было, за отсутствием противника, овладеть Карсом: окружить его, бомбардировать осадной артиллерией, затем штурмовать. 1 июня обложение Карса было закончено. Чтобы помешать Мухтару-паше явиться на выручку Карсу, Эриванскому отряду было приказано произвести против него энергичную демонстрацию. Эриванский ртряд отважно двинулся вперед, разбил авангард Мухтара, ню в бою у Даяра 21 июня вынужден был: перейти к [405] обороне; в тылу Эриванского отряда турецкие иррегулярные отряды и бывший баязетский гарнизон перехватили его сообщения. Чтобы помочь слабому Эриванскому отряду, из состава облагавших Каре войск 21 июня был двинут 17-тысячный отряд Геймана. Последний приблизился уже на полтора перехода к Эриванскому отряду, когда повстречался с 13-тысячным отрядом турок, занявших укрепленную, позицию под Зевиным. Находившийся при отряде Геймана фактически командовавший Кавказской армией генерал Лорис-Меликов (номинально — великий князь Михаил Николаевич) не решился оставить турок у себя на фланге и приказал их атаковать. Вялая атака 25 июня на турецкие позиции у Зевина не была доведена до конца. Значительная часть наших сил не была введена в бой. Потери наши составляли только 5% всего отряда.

Нашим командованием овладел приступ паники. 27 июня началось отступление Геймана и Эриванского отряда по расходящимся направлениям, по которым они прошли. Приморский отряд, прошедший полпути к Батуму, отошел на ближайшие к границе высоты. Эриванский отряд, освободив осажденный в Баязете русский гарнизон, очистил последний и ушел в русские пределы. На карсском направлении, на котором за Гейманом чрезвычайно осторожно следовал Мухтар, решено было снять осаду Карса. В ночь на 10 июля наши главные силы отошли от Карса и расположились для обороны подступов к Аледсандрополю, а 19 июля перед ними на Аладжинских высотах появилась армия Мухтара-паши — около 23 тыс. слабых войск сверх 12 тыс. гарнизона Карса.

Русское командование, располагая против Мухтара-паши 35 тыс., повсюду перешло к обороне и настойчиво требовало присылки подкреплений. Зевин явился своего рода Плевной для Кавказского фронта. И численностью и качеством по-прежнему мы сильно превосходили турок, и все же на этот явно второстепенный театр были посланы значительные подкрепления из центральной России (40-я пехотная дивизия — в августе, l-я Гренадерская дивизия — в конце сентября). Против Аладжинских высот мы ограничивались рекогносцировками, а турки, атакуя большими силами наши передовые части, иногда достигали небольших успехов, дававших основу для очень неприятных для нас сообщений в европейской печати.

Силы нашего Александропольского отряда достигли 60.тыс. с 220 орудиями. В течение лета и начала осени Мухтар-паша [407] сумел притянуть на усиление своих главных сил еще до 15 тыс. только что мобилизованных людей; но снабжение турецкой армии было отвратительно, много людей заболевало и дезертировало; силы турок не достигали и 30 тыс.; турецкая артиллерия представляла всего около 40 орудий, частью очень плохих. Слабые силы турок были растянуты по фронту на 19 км; солдаты истощались в трудных позиционных работах, которые на каменистом грунте не могли получить такого развития, как под Плевной.

В этих условиях командированному на кавказский театр Обручеву удалось убедить Лорис-Меликова перейти в наступление. Первый наш переход к активным действиям 2-4 октября велся весьма неуверенно и скорее представлял рекогносцировку в армейском масштабе, а не решительную атаку; губительный плевненский опыт привел к тому, что мы ограничивались преимущественно артиллерийским обстрелом турецких позиций. Вследствие недостатка в воде и несвязности в действиях наши войска вернулись в исходное положение.

В отличие от плевненских неуспешных атак на этот раз турки-победители, плохо вооруженные, на каменистом грунте, понесли большие потери, чем мы, неудачно атаковавшие. Потери турок — 4 680 человек — на одну тысячу превосходили наши. Маленькой ополченской армии Мухтара-паша эти огромные потери были не под силу. Процесс ее разложения ускорился. Мухтар-паша, опасаясь повторения нашей атаки, которую он был бы не в силах отразить, начал изготавливаться к отступлению. Как только наша разведка установила, что турки собираются отступать, генерал Лорис-Меликов ободрился и организовал энергичную атаку; при нашем двойном численном перевесе явилась возможность выделить свыше трети наших сил для глубокого обхода правого фланга турок. 15 октября обходящие части вышли в тыл турецкому центру; у Авлиара он был прорван с фронта, турецкая армия была разрезана надвое; левое крыло успело частью скрыться в Каре, правое крыло было частью взято в плен, частью рассеялось. Все успехи Мухтаpa-паши основывались на психологии русского командования, и как только мираж турецких огромных сил да непобедимости прошел, с его слабой армией было кончено. Наши потери не достигали полутора тысяч человек.

Непосредственного преследования организовано не было. Мухтар-паша, оставив в Карее обломки армии, с отрядом в 4- тыс. двинулся к Эрзеруму, отозвав для [409] организации обороны подступов к нему турецкие войска, находившиеся против Эриванского отряда, недалеко от Игдыря, и часть войск от Батума.

Оставив значительные силы для осады Карса, остальные силы Александропольского и Эриванского отрядов двинулись к Эрзеруму. На перевале Деве-Бойну, в 7 км восточнее Эрзерума, имелась заблаговременно укрепленная позиция, которую Мухтар-паша занял 15 тыс. с 40 орудиями. Наши силы под командой генерала Геймана превосходили турок в 3 раза. 4 ноября русские атаковали турок. Последние были разбиты и, оставив всю артиллерию, бежали в Эрзерум. Немедленное преследование решило бы судьбу Эрзерума; турки его эвакуировали и не собирались защищать. Но так как Гейман собрался брать Эрзерум только через 4 суток, то Мухтар-паша успел изменить свое решение, паника улеглась, турки изготовились к обороне города. После неудачной и вялой попытки штурмовать Эрзерум Гейман должен был отвести свой отряд на зимовку в весьма невыгодных условиях. Взятие Эрзерума привело бы и к сдаче Карса и к общему прекращению сопротивления турок на Кавказском фронте.

Теперь же предстояло брать Каре. Гарнизон его достигал 19 тыс. человек, но лучшие части ушли с Мухтаром к Эрзеруму; беглецы с Аладжинских высот влились в него; численность наросла, боеспособность пала. 25 октября было приступлено к постройке осадных батарей. Только 11 ноября началась бомбардировка, а в ночь на 18 ноября наши войска овладели крепостью штурмом, изобиловавшим, как и все ночные дела крупного масштаба, многими случайностями; успех штурма обусловливался упадком духа гарнизона, в чем нас заблаговременно ориентировали лихое действия наших разведчиков, врывавшихся внутрь крепости и забиравшихся с боем даже в город.

На этом действия на Кавказском фронте закончились. Эрзерум был оккупирован кавказской армией только по условиям адрианопольского перемирия, следовательно, вследствие наших успехов на главном театре, а Батум мы получили лишь после подписания мирных условий, поставленных нам на берлинском конгрессе.

Надо признать действия Мухтара-паши блестящими. С самыми жалкими средствами он сумел затянуть кампанию, первый одержал крупную стратегическую победу, каковой надо считать исход для турок Зевинской операции, усилил тем боеспособность Турции, оттянул на Кавказский фронт [409] резервы из внутренних областей России, заставил понести русских в зиму. 1877/78 г. крупные потери от сыпного тифа, удержал в руках Турции крупные залоги — Эрзерум и Батум, которыми Турция расплатилась за неуспехи на главном театре.

Жесточайшим упреком русскому командованию является замечание, что если бы оно оставило прекрасные кавказские войска в полном бездействии, то этим были бы достигнуты лучшие результаты, чем топтание в течение трех первых месяцев в пограничной полосе, из которого в июне случайно вылилось лишенное цели демонстративное наступление к Зевину двумя разрозненными, слабыми отрядами и после маловажной тактической неудачи — панический отход и переход на 3½ месяца к обороне против слабейшего противника. Слабая воля к победе русского командования видна и в случайной постановке оперативных целей, и в развитии боев у Зевина, и при первой атаке Аладжи, в отсутствии тактического преследования после второй Аладжи и в особенности после взятия Деве-Бойну. В этих условиях командования слабое, плохо вооруженное, лишенное снабжения турецкое ополчение сумело держаться против двойных сил лучших полков русской армии.

Общие замечания. В войне 1877/78 гг. наблюдаем временами чрезвычайно энергичные и успешные действия русских войск — например форсирование зимой, в первый раз во всемирной истории, Балканского хребта, при этом в наиболее его труднодоступной части, и энергичное развитие операции к Адрианополю. Отдельные русские генералы — Гурко, Скобелев — выказали поразительную энергию. Но в целом мы едва сводили концы с концами. Концепция обручевского сокрушения оказалась явно не под силу русскому командованию. Если бы после перехода через Дунай у нас не было миража прямого похода к Константинополю, мы могли бы в первые 3 недели операций развить несравненно более осмысленные действия в северной Болгарии. Фактически же, мечтая об одном лишь движении на Константинополь, мы упустили очень выгодный период для нанесения туркам разгрома по частям и для расширения нашего базиса на Дунае.

Жалкое проявление оперативного искусства русских в эту войну, впрочем, было бы ошибочно объяснять только недостатками мышления нашего высшего командования. Существенное значение имела и ударная тактика русских войск, приводившая достаточно часто к полному бессилию [410] двойных сил лучших частей русской армии против слабых турецких ополченцев. Тактическая беспомощность всегда является на сцену, когда ударная тактика натыкается на достаточное огневое сопротивление. Это ощущение тактической беспомощности отражалось самым подавляющим образом на ходе оперативной мысли.

Изучение этой войны могло бы оказать огромную помощь в поднятии тактического и оперативного уровня русских войск. Однако всякое исследование должно было столкнуться с многочисленными ошибками высшего русского командования. Последнее было слишком чувствительно к критике; всякая серьезная историческая работа над опытом этой войны оказывалась невозможной. В результате ошибочные линии в развитии оперативного и тактического мышления русской армии не были исправлены; нарастая, ошибки в подготовке войск и начальников привели к горестным поражениям 1904/05 г.

Литература

1) Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877-78 гг. на Балканском полуострове, 96 томов. 1898-1911 гг. — Петербург.

Богатейший документальный материал; т. № 8 содержит данные о турецкой армии; № 11 — о мобилизации русской армии, № 35 — о взятии Ловчи, № 41 — по третьей Плевне, № 88 отчет полевого артиллерийского управления.

2) Описание русско-турецкой войны 1877-78 гг. на Балканском полуострове, 9 томов, 1901-1912 гг.

Официальная история войны бесконечно запоздала; последние ее 4 тома вышли в 1911-13 гг., когда опыт турецкой войны ушел уже в прошлое. Официальная история не только не дает надлежащей критики событий, но и замалчивает важные документы.

3) М. Газенкампф. Мой дневник 1877-78гг. — Петербург. 1908 г.

Ценнейшие записи очень способного офицера генерального штаба, прекрасно ориентированного по своему положению в штабе армии в общем ходе событий.

4) M. Домонтович. Обзор русско-турецкой войны 1877-78 гг. на Балканском полуострове.

Интересный лишь в отдельных частях краткий обзор, принадлежащий перу первого председателя официальной комиссии, собранной для составления истории войны. Последняя не увидела света; как ни осторожно подходили составители к критике важнейших решений командования, все же в истории найдено было оскорбление памяти Николая Николаевича и других важнейших деятелей.

5) А. Н. Куропаткин. Действия отрядов генерала Скобелева в русско-турецкую войну 1877-78 гг. Ловча и Плевна. 2 тома. — Петербург. 1885 г.

Весьма интересный по изобилующим в нем тактическим деталям труд бывшего начальника штаба [411] Скобелева, впоследствии военного министра и главнокомандующего 1904 году.

6) Б. Мартынов. Блокада Плевны. Петербург. 1900 г.

Весьма любопытное и написанное с широкой точки зрения исследование.

7) А. Пузыревский. 10 лет назад. — Петербург. 1887 г.

Любопытный очерк, посвященный 10-летнему юбилею участия гвардии в войне. Интересные детали о Горном Дубняке.

8) С. С. Татищев. Император Александр II. Его жизнь и царствование, 2 тома. — Петербург. II издание 1911 г.

Труд имеет характер придворной историографии, но содержит интересные детали, которых нигде в других местах нельзя найти — например, о военном совете под председательством Александра II на другой день после неудачи третьего штурма Плевны.

9) Frhrn. v. Freytag-Loringhoven. Das russische Oberkommando in der europäischen Turkei im Kriege 1877-1878. Berlin. — 1913.

Первый выпуск труда Фрейтаг-Лорингофена о вождении войск в новейших войнах (Die Führung in den neuesten Kriegen. Operatives und Taktisches) представляет неплохой обзор решений высшего русского командования в эту войну. Автор — поклонник сокрушения — держится мнения, что если бы первый переход через Балканы был совершен не слабым отрядом Гурко, а стотысячной армией, война была бы немедленно закончена.

10) Н. Langlois. Enseignements de deux guerres recentes. — Paris. I изд. 1904 г.

Знаменитый французский артиллерист и паладин французской военной доктрины, генерал Ланглуа, в своем труде пытается обосновать основные положения доктрины, опираясь на опыт русско-турецкой и англо-бурской войн. Выводы Ланглуа в основном противоречат нашим оценкам. Труд любопытен, как доказательство тесной связи французских представлений начала XX века о бое и о решительной атаке со своеобразным толкованием опыта плевненской атаки Скобелева (стр. 41-108 третьего издания). [412]