Глава девятая.

Развитие постоянных армий

Меркантилизм и постоянные армии. Жак Кер, представитель крупного торгового капитала и талантливый политик, высказал мысль о необходимости государству и в мирное время располагать вооруженной силой, эта мысль привела в 1446 г к учреждению во Франции ордонансовых рот С падением значения средневекового феодального ополчения, демобилизация при заключении мира получает лишь частичный характер. Карл V, в обширной империи которого "никогда не заходило солнце", конечно, всегда нуждался в том, чтобы вооруженная сила была у него под рукой, и к концу своего царствования (1556 г.) имел 60 тыс. полевых и 80 тыс. гарнизонных войск. Банды, которые нанимались раньше только на время войны, а теперь оставались долгое время под знаменами, постепенно начали изменять свой характер. В XVIII веке, под влиянием идей обучения и дисциплины, выдвинутых школой Морица Оранского, эта эволюция получила более интенсивный характер. Однако, в странах Европы, с еще слабо развитым торговым капитализмом, идея постоянной армии встречала убежденных противников: ввести в город наемный гарнизон — это все равно, что половину врагов держать у себя по домам в то время, когда другая часть будет осаждать город; государства, тратящие на армию большие средства, не спасаются от бедствий войны; земские чины (сейм), которые согласились бы на содержание постоянной армии, настолько усилили бы государство, что им пришлось бы повсюду уступить свое значение монархам, власть коих сделалась бы абсолютной.

Развитие торгового капитализма, обострившего экономическое соперничество между государствами, создавшего [202] теорию меркантилизма, которая рассматривала государство, как коллективного купца и промышленника, сделало, однако, такой переход к усилению государства неизбежным. Окрепшие финансы государств позволили избежать все неприятности, связанные с роспуском старых и набором новых солдат, и иметь в каждую минуту надежную силу на страже меркантильных интересов государства. В 1668 г. Франция, заключив Ахенский мир, не распустила полки, а только несколько уменьшила на период мира их штатный состав. Монтекуколи, выдающийся австрийский полководец и военный писатель, побывавший в течение 30-летней войны дважды в шведском плену и ознакомившийся с военным искусством реформации, страстно защищал идею постоянной армии и доказывал необходимость в момент заключения мира не распускать армию, а приступать к исправлению выяснившихся в ней несовершенств и настойчиво и упорно вести подготовку к новой войне. Если Пескара, вождь испанских наемников начала XVI столетия, эпохи открытия Америки и первоначального накопления капиталов, восклицал: "для войны нужны деньги, деньги и деньги", то Монтекуколи рассматривал этот афоризм уже иронически: только очень неосведомленные люди могут забывать, что для войны нужна и серьезная подготовка, которая олицетворяется в образе постоянной армии.

Борьба с частной антрепризой. Война, являвшаяся с начала средних веков делом частной антрепризы, начала огосударствливаться. Процесс национализации армий растянулся до начала XIX века. Солдат-авантюрист, избиравший военное ремесло из желания разбогатеть и попробовать свое счастье, должен был уступить свое место солдату-автомату, слепому орудию исполнительной власти, порабощенному офицерами, ставленниками господствующего класса. Это была эпоха героической борьбы центральной власти за право на контроль государства с неизжившими еще чувства феодальной свободы генералам, эпоха кабинетных войн и малых стратегических достижений. Однако, только при непонимании хода исторической эволюции можно сожалеть о минувшем времени свободы вождей наемных армий, которую сменила теперь зависимость от гофкригсрата в Австрии, от военного министра во Франции. Переводчик и популяризатор Ллойда, Ру-Фузильяк, в конце XVIII века горько осуждал создавшуюся военную систему: "большие армии, многочисленные штабы, сильные парки, большие обозы, большие магазины, большие склады фуража, большие госпиталя, одним словом, большие затруднения, большие злоупотребления, маленькие способности — и большие поражения"; однако, для XVII и XVIII веков эта военная система являлась исторической необходимостью. [203]

Наемные армии были очень слабо связаны с государством. В течение тридцатилетней войны император Фердинанд II лично оказался бессилен собрать армию, а безродный авантюрист Валленштейн и граф Эрнст Мансфельд привлекали под свои знамена десятки тысяч солдат. Частный предприниматель — кондотьер — являлся необходимым посредником между государством и войсками. Протестантский полководец граф Бернгард Веймарнский, после смерти Валленштейна (1634 г.), сделал попытку, правда, неудачную, целиком переманить его армию на сторону противников; а Ришелье, после смерти Бернгарда (1639 г.), купил всю его оставшуюся армию, с занимаемыми ею опорными пунктами. Так Франция приобрела Эльзас. Из германских государей первый подал пример и начал сам непосредственно формировать войска курфюрст Баварский Максимилиан I (1597-1651 гг.).

Начало частной антрепризы, так ярко сказывавшееся на верхах военной организации, проникало всю толщу армии. Части войск представляли полусамостоятельные республики. Полки и роты являлись собственностью их командиров, которые вербовали их, одевали и вооружали своим попечением; эта собственность высоко котировалась на бирже в начале войны и обесценивалась к концу. Солдат служил под псевдонимом — "nom de guerre", жил на частной квартире, за отсутствием казармы, одевался не в форменное платье, а по своему вкусу, имел разнокалиберное собственное оружие, свою лошадь, в случае болезни или ранения предоставлялся собственному попечению; государство не обеспечивало его ни на случай инвалидности, ни на старость. Обоз представлял частную организацию подрядчика, доставлявшего тяжести своими лошадьми, повозками и подводчиками. Характернее всего начало частной антрепризы выступало в артиллерии; еще при Людовике XIV артиллерист являлся специалистом, техником, имеющим монополию на антрепризу артиллерийской стрельбы; за устройство и вооружение осадной батареи он получал — на первой параллели за пушку калибром 18 — 24 фунта 300 ливров, за мортиру — 200 ливров, на брешь-батарее (венчающей гласис) — за пушку 400 ливров, за мортиру на гласисе — 300 ливров, за суточную работу осадной батареи — с пушки, в зависимости от калибра, 10-20 ливров, с мортиры 16 ливров; снаряды, порох и шанцевый инструмент — королевские; для работ по устройству и обслуживанию осадной батареи артиллеристу предоставлялось нанимать пехотных солдат с уплатой им 20 су за часовую дневную или ночную работу{139}. [204]

В случае взятия города, весь металл, имевшийся в городе, в частности бронза (колокола), составлял долю добычи артиллерии; в этой погоне за металлом отражалась еще средневековая бедность в нем. Даже первые госпиталя устроенные Ришелье, представляли частную антрепризу: государство уплачивало подрядчику за каждый день пребывания в нем раненого или больного солдата, предоставляя антрепренеру выгадывать себе доход путем экономии на лечении и содержании. При отсутствии в распоряжении государства обширного класса честных и образованных агентов, обращение к военной антрепризе представлялось столь же естественным, как в начале XIX века к откупу, а не к акцизу; затем предпочтительнее представлялась постройка железных дорог частными обществами, а не государством, а в начале ХХ века являлась выгоднее организация промышленности и торговли частной инициативой. Процесс огосударствливания всегда болезнен, требует нажима сильной центральной власти, вызывает злобную критику защитников прав и свободы частной антрепризы; так было и в военном деле, под жалобами на энергичных представителей военной администрации эпохи Людовика XIV, на стеснение свободы полководца, надо часто понимать протест против всего хода новой истории, против перерождения средневековой цеховой организации в современное капиталистическое государство.

Лувуа. В середине XVII века Франция являлась экономически наиболее развитым государством Европы, Кольбер энергично вел ее по пути меркантилизма. На примере преимущественно Франции здесь и будет рассмотрен процесс огосударствливания армии. Главная работа по реформе была выполнена отцом и сыном Летелье: Мишель Летелье, из скромной недворянской семьи, был выдвинут Мазарини на пост статс-секретаря по военным делам, занимал его 25 лет (1643-1668) и получил разрешение передать эту должность сыну. Франсуа Детелье, получивший титул маркиза Лувуа, с 22 лет был помощником своего отца, а 28 лет вступил в управление военным ведомством и 24 года, до смерти, твердой рукой вел преобразование французской армии (1668 — 1691 г.). Таким образом, почти полвека военное ведомство находилось в руках семьи Летелье, и преобразования шли настойчиво и планомерно. Людовик XIV, провозгласивший, что "государство — это я", был, главным образом, подписывающий король.

Интенданты. Летелье прежде всего позаботился о том, чтобы помимо недисциплинированного, с феодальной окраской, командного состава, непонимавшего новых отношений государства к войскам, в армии появились надежные агенты государственной власти, которые установили [205] бы на месте тщательный контроль за исполнением распоряжений центра; последние отнюдь не должны были оставаться бумажными декламациями. Эта новая военная администрация явилась в виде интендантов и их помощников, военных комиссаров. Французская буржуазия достигла уже такой степени культурного развития, что Лувуа мог собрать достаточное число честных, энергичных и образованных агентов для проведения своей воли на местах Так как основная задача интендантов заключалась в борьбе с феодальными пережитками, то Лувуа избирал их почти исключительно из буржуазии. Только командующий армией имел право отдавать приказания интенданту и комиссарам, остальные начальники обязаны были выполнять их распоряжения и, в случае ослушания, могли быть ими отрешены от должности. Интендант, помимо командарма, состоял в тесной конфиденциальной переписке с Лувуа. Все вопросы о кредитах, крепостях, продовольствии, снаряжении, госпиталях и военно-судебные находились в полном ведении интендантов. На все совещания по вопросам оперативным, дипломатическим и административным строевые начальники были обязаны приглашать интенданта или комиссара

Первой обязанностью агентов Лувуа было установить строгое тождеств между бумажной и действительной численностью армии. До сего времени в войсках были в большом числе мертвые души, деньги за содержание которых начальство присваивало себе, а в случае поверки замещало пасволантами — переодетыми в солдатскую форму слугами, или солдатами, занятыми в соседней части. Лувуа предоставил интендантам и комиссарам право внезапных смотров личного состава на стоянках и на походе Интендант пересчитывал число людей и объяснял солдатам, что если кто-нибудь из них укажет ему на пасволанта, то он за донос получит от него немедленно увольнение в бессрочный отпуск и премию в 500 ливров. Этот грубый прием искать среди солдат доносчика на капитана, конечно, вызывал резкие протесты офицерства. Применялись и другие приемы контроля: так, капитан не имел права раздавать жалованье солдатам без присутствия комиссара, а в случае невозможности прибытия последнего, обязан был приглашать свидетелем при раздаче жалованья мэра или одного из старейшин местного самоуправления. До этих реформ Лувуа, по мнению современника, не более 40% расходуемых государством денег доходило по назначению, а 60% присваивалось по пути.

Давая огромную власть интендантам, Лувуа воспрещал им всякое вмешательство в чисто командные и оперативные функции и требовал соблюдения такта по отношению [206] к строевым начальникам. Все же целый ряд генералов, начиная с великого Тюренна, не мог примириться с бесцеремонными приемами, которыми Лувуа насаждал реформу. Милиция. Как и другие выдающиеся умы XVII и XVIII веков, Лувуа не мог примириться с добровольной вербовкой, как единственным источником комплектования армии, и стремился организовать дополнительную вооруженную силу на началах обязательной воинской повинности. В 1688 г. было приступлено к формированию милиции при следующей обстановке. Предстояла война с коалицией, в поводах к которой слышался отголосок религиозных войн. Лидер протестантов, Вильгельм Оранский, готовился свергнуть с английского трона склонных к католичеству Стюартов. В самой Франции Нантский эдикт был отменен, насильственно много протестантских семей было обращено в католичество. В тот момент, когда полевая армия начнет сосредоточиваться на границе против внешнего врага, ожидали, что воинственные гугеноты, сбросив с себя маску католицизма, возьмутся за оружие и поднимут пламя гражданской войны внутри Франции. Надо бы о создать надежные второлинейные войска для обеспечения внутренней безопасности. Все, что могла дать вербовка, поглощала полевая армия. Лувуа решил создать 30 полков, укомплектованных провинциями; каждая провинция нужное ей число милиционеров получала путем разверстки по приходам. В общем, поставка одного милиционера выпадала, смотря по местности, на 350-1300 жителей. Новообращенные католики, ненадежные в политическом отношении, в организуемое войско не брались. Приход, выставлявший милиционера, первоначально снабжал его ружьем и платьем, затем в снабжении приняло более широкое участие государство. С развитием войны милиционные полки стали входить и в состав полевых армий. Офицерский состав, преимущественно из отставных офицеров и разорившихся дворян, оказался очень неудачен: тогда как нужно было иметь средства, чтобы купить себе полевую роту, где вербовка солдат дорого стоила ротному командиру, в милиции рота давалась даром, а доходы из нее можно было извлекать такие же, как и в полевых частях, и даже большие: всякая экономия ротного командира на снабжении, всякое недостаточно тщательное отношение к нуждам солдат в полевой армии вело к смертности и дезертирству, и убыль каждого солдата тяжело ложилась на карман ротного командира; в милиции же убыль представлялась даже доходной для ротного командира, который требовал от прихода заместителя умершему или дезертировавшему, и, делая поблажки приходу, поставлявшему иногда наемника, а иногда не вполне годного милиционера, ротный [207] командир извлекал из каждого случая убыли новый доход{140}. Отвратительный офицерский состав и уклонение от воинской повинности городского населения и всех зажиточных или образованных из состава сельского населения, что являлось феодальным пережитком и что обращало призванных в бессловесную крепостную массу, с которой можно было позволить себе какие угодно злоупотребления, — эти важнейшие недостатки не позволили институту обязательной воинской повинности пустить корни при старом режиме. Милиционными эти полки были названы потому, что в эпоху вербованных армий милицией называлась каждая часть, собранная на началах обязательной повинности населения. Лувуа, создавая эти полки, мыслил их, как постоянно существующие; однако, после его смерти, при демобилизации в 1697 г., эти части были распущены. В 1726 г. этот тип милиции был воскрешен; милиции XVII и XVIII веков представляют росток, который быстро и роскошно развился в эпоху великой революции в могучую революционную армию.

Строевое обучение. Для того, чтобы ввести известный порядок и однообразие в подготовку и обучение войск, Лувуа создал инспекторов пехоты и кавалерии, которые объезжали гарнизоны, осматривали оружие и заставляли командиров частей заводить исправное, вместо негодного, указывали начальникам на пробелы в организации и обучении их частей, давали Лувуа подробные отчеты о результатах своих осмотров. Инспектора налаживали правильный ход занятий. Требования Лувуа были очень скромные, — как скоро пехотная часть обучена, она должна раз в неделю выводиться на учение, а кавалерийская часть выезжать два раза в месяц в поле и производить учение со стрельбой из пистолетов, чтобы лошади не пугались звука выстрелов. В каждом гарнизоне инспектора должны были назначать способного к строю офицера, который ежедневно принимал бы развод караулов и, пользуясь разводом, производил бы небольшое учение. В XVIII веке это скромное требование Лувуа разрослось в знаменитый Фридриховский вахтпарад, смотреть на который съезжались в Берлин иностранцы, а в XIX веке — в разводы в Михайловском манеже.

Высших постоянных соединений в мирное время во Франции не существовало. В военное время существовали дивизии, но не в настоящем смысле этого слова. Большая или маленькая армия, безразлично, состояла из 7 дивизий: первая линия состояла из одной пехотной и двух кавалерийских [208] дивизий, так же образовывалась и вторая линия» а 7-я дивизия представляла строевую инстанцию, ведавшую откомандированными частями и, вообще, частями, не входившими в прочие шесть дивизий. Каждая дивизия состояла из неопределенного числа бригад. Под командой бригадира на время войны соединялось несколько пехотных или кавалерийских полков.

Тыл. Обозная часть в армии постепенно совершенствовалась и развивалась. Были сформированы полевые госпиталя; тогда как другие армии еще в XVIII веке довольствовались на походе невежественными фельдшерами, во французских госпиталях лечением ведали настоящие врачи. По мере развития забот о снабжении армии, явилась возможность начать борьбу с присутствием в тылу армии громадного количества женщин, на которых раньше выпадала задача покупать продовольствие солдату, приготовлять ему пищу, таскать за ним необходимые ему вещи (белье и проч.), ухаживать за заболевшим. Маневрирование и продовольствие армий, в тылу которых за каждым солдатом следовала женщина, было сильно затруднено; присутствие женщин, с вносимыми ими посторонними военному делу интересами, действовало разлагающе на спайку частей и дисциплину. Летелье запретил солдатам жениться. Вместо многочисленных солдатских жен, за французскими полками потянулись лишь немногие маркитантки. Но еще герцог Субиз в семилетнюю войну должен был вести упорную борьбу с женским элементом в армии.

По мере того, как солдат из временного наемника превращался в пожизненного защитника государства и терял всякие связи в гражданском мире, нужно было позаботиться об организации приюта инвалидам и ветеранам, потерявшим работоспособность. Лувуа с жаром отдался этой задаче и создал в Париже обширное учреждение — "Дом инвалидов", предназначавшийся для призрения не имевших средств существования отставных офицеров и солдат. Первоначально эта задача возлагалась на монастыри, в которые государство распределяло по нескольку калек. В монастырях инвалиды чувствовали себя настолько плохо, что предпочитали идти нищенствовать в город, да и монахи стеснялись посторонних в монастыре и предпочитали давать назначенным им на постой инвалидам отступное. Лувуа заменил натуральную повинность монастырей денежной и создал образцовое учреждение; чтобы не ставить призреваемых в унизительное положение содержимых в богадельне, Лувуа сохранил за инвалидами военную организацию; роты из стариков, со стариками командирами, должны были являться примером подрастающим поколениям, живым памятником жестоких войн Людовика XIV. [209]

Относя к настоящему месту описание реформы снабжения, мы должны отметить медленность и постепенность эволюции снабжения войск; реформы Лувуа хотя и занимают в ней крупное место, но она растянулась на значительно больший период времени, чем его деятельность; поэтому очерк снабжения, игравшего существенную роль в развитии постоянных армий, хронологически значительно выйдет за пределы настоящей главы.

Магазинная пятипереходная система. Средние века не знали крупных закупок государством продовольственных припасов. Солдат получал жалованье и приобретал себе все необходимое. Однако, при длительных морских перевозках в какой-либо мере рассчитывать на местные средства не было возможности. Продовольственная часть начала централизоваться впервые у народов, часто ведших десантные экспедиции — у англичан и испанцев, и особенно для "Непобедимой Армады" последних.

Уже в XIV веке во Франции имелось учреждение с неясными продовольственными функциями, под названием военного комиссариата{141}.

В XVI веке армии, достигавшие численности десятков тысяч человек, встречали уже частые затруднения в нахождении на месте выпеченного хлеба. Появляется новое слово "гарнизон"; гарнизоном во Франции XVI века назывался продовольственный склад, предназначенный для войск. Впоследствии такие склады появились во всех пунктах, где постоянно квартировало достаточное число войск, и слово "гарнизон" получило современное значение. Из этих складов правительство уступало капитанам, встречавшим затруднения на рынке, продовольственные припасы для их солдат по заготовительной цене, с соответственным вычетом из жалованья солдат.

В период гугенотских войн вождь гугенотов, Колиньи, придавал большое значение организации продовольствия и, приступая к формированию армии, заявил: "начнем компоновать это чудовище с желудка". Стремления гугенотов удержать дисциплину в войсках, не ставить солдата в условия, вынуждающие к грабежу и реквизиции, вызвали назначение особых продовольственных комиссаров, формирование обоза, введение в штат каждого эскадрона 1 хлебопека; была изобретена полевая хлебопекарная печь. В этой печке или в обывательской эскадронный хлебопек должен был перепекать в хлеб муку, которую добудет комиссар. Однако, затея эта была преждевременной, сам Колиньи, [210] глядя на налаживавшийся в начале войны порядок в войсках, сказал; "это не продержится и двух месяцев", и, действительно, очень скоро гугенотские войска, как и их противники, перешли на грабеж и реквизицию.

Переход к постоянным армиям создал нового крупного потребителя хлеба и совпал с огромным развитием хлебной торговли{142}. Экспорт важнейших портов в период XVI—XVII веков вырос с 5 до 50 тыс., тонн, высокие хлебные цены толкнули дворян на увеличение запашки их поместий и на увеличение барщинного труда крестьян. Густав-Адольф закупал в 30-тилетнюю войну хлеб в России{143}, но главнейшим портом, отпускавшим хлеб (польский), являлся Данциг, а мировой хлебной биржей был Антверпен, а после его разгрома — Амстердам. В 1672 г. голландские купцы поставляли зерно в магазин Лувуа, предназначенное для питания армии, вторгавшейся в Голландию; такова интернациональная природа капитала.

Особенное внимание правильному довольствию войск уделял Тюренн, выдающийся французский полководец, сын Оранской принцессы, протестант{144}, воспитанный в школе нидерландского военного искусства, участник тридцатилетней войны, фронды и первых войн Людовика XIV. Ветераны походов тридцатилетней войны жаловались, что во время операций войска иногда по три недели не видели крупинки хлеба.

В своих мемуарах{145} Тюренн объяснял, почему в 1644 году, вынудив неприятеля отступить от Фрейбурга, он не мог оторваться от Рейна и последовать за отступающим неприятелем в Вюртемберг: тогда как старые солдаты пекли себе хлеб сами, новые солдаты привыкли жить на готовом хлебе, а так как магазинов, из которых можно было бы подвозить муку при наступлении, не было, то и пришлось остаться на Рейне. По-видимому, к этому моменту операций конца тридцатилетней войны, когда приходилось действовать в совершенно опустошенной Германии, и начала окончательно складываться во французской армии [211] магазинная система довольствия. В первый период 30-тилетней войны магазинами пользовались, но еще эпизодически, например, баварская армия в 1620 году, во время Белогорской операции.

Лувуа расположил продовольственные магазины в крепостях: эти магазины были особенно значительны в тех. районах, которые должны были являться базой намечаемого похода. Войска получали хлеб вполне регулярно из магазинов. Последнее становилось тем более необходимым, что, по мере того, как военная служба получала принудительный характер, являлась возможность формировать более многочисленные{146} армии, довольствие которых местными средствами становилось затруднительным. Войны эпохи Людовика XIV велись армиями в 3-4 раза большими, чем 30-тилетняя война; эти армии двигались в одной колонне, а в народном хозяйстве еще не получили распространения посевы картофеля, которые играли такую видную роль при довольствии войск местными средствами, начиная с французской революции{147}.

Благодаря магазинам, французская армия получила значительные выгоды. Коалиционные армии, действовавшие против Франции Людовика XIV, только в течение последней войны (за испанское наследство) перешли полностью на довольствие из магазинов; в первых же войнах, рассчитывая преимущественно на местные средства, противники Франции могли начинать кампанию очень поздно — лишь в конце мая или в начале июня, когда подрастали подножный корм и посевы и можно было довольствовать многочисленную конницу зеленым кормом. Французская же армия, получавшая сухой фураж из магазинов, не был связана отсутствием на местах весной фуража и могла сосредоточиваться с зимних квартир и приступать к операциям на месяц раньше противника, что давало неисчислимые выгоды.

Постепенно выработалась так называемая пятипереходная система; при которой армия получала регулярное довольствие при удалении не свыше, чем на 5 переходов [212] от магазина. Не далее, чем в трех переходах от магазина закладывались полевые хлебопекарни и организовывался мучной транспорт для подвоза муки из магазина в хлебопекарни. Армия удалялась не свыше 2 переходов от хлебопекарен: между армией и хлебопекарней работал хлебный транспорт, с подъемной силой на 6 дневных дач хлеба, по расчету двух суток пути в один конец, двух — на возвращение и двух суток на нагрузку, разгрузку, задержки и отдых. В общем, мучной и хлебный транспорты рассчитывались каждый по 1 парной повозке на 100 человек, что при двухфунтовой даче хлеба позволяло поднимать на 9 дней муки и на 6 дней хлеба. Так как солдат нес на себе на 3 дня хлеба, и хлеб съедобен летом только в течение 9 дней, то увеличение хлебного транспорта сверх 6-тидневной подъемной силы не имело бы смысла. Армия в 60.000 человек, располагая 600 повозками для муки, 600 повозками для хлеба, вместе с 3-х дневным носимым запасом, поднимала всего 18-дневный запас, что позволяло устанавливать правильный кругооборот на 5 переходах удаления от базисного магазина и, в крайнем случае, с перебоями, растянуть на короткое время операцию до 7-ми переходов.

Гораздо труднее было организовать подвоз овса. Армия в 60 тыс. имела почти 30.000 лошадей. Если исключить 10.000 обозных лошадей, которые в тылу могли найти себе корм, то оставалось все же около 20 тыс. строевых, с суточной потребностью в 7 тыс. пуд. овса. Правильный кругооборот при 5-переходной системе потребовал бы обоза с 15-дневной подъемной силой, — около 3500 парных повозок, т. е. увеличения продовольственного обоза в 4 раза. Это являлось недостижимым, и сухой фураж получался в армии лишь при действиях вблизи от магазина или при наличии транспорта по водной артерии. В других случаях приходилось прибегать к фуражному довольствию местными средствами{148}.

Очень скоро другие европейские государства переняли у французов магазинную систему снабжения. В 1721 году в Пруссии имелось всего 21 магазин военного ведомства, в которых хранились хлебные запасы, достаточные для довольствия в течение одного года 200 тысяч человек (т. е. в пять раз большего числа, чем в тогдашней прусской армии). Постепенно вопросы довольствия получили решающее значение в стратегии. Магазинная система, дававшая [213] вначале полководцу большую свободу, совершенно связала его в направлении и размахе операций.

Фридрих Великий твердо держался магазинной системы, искусно пользуясь для закладки новых магазинов и транспортирования запасов речными путями; ему принадлежат характерные изречения: "я держусь мнения Гомера — хлеб делает солдата" и "не я здесь командую, а хлеб и фураж"{149}.

Жизнь армии исключительно за счет подвоза с тыла, вызванная необходимостью поддерживать строгую дисциплину и бороться с дезертирством, вызвала острую чувствительность армий старого режима к сообщениям. 11-го августа 1757 года Фридрих Великий писал фельдмаршалу Кейту, что он возлагает на ожидаемый продовольственный транспорт последнюю надежду государства. Такая фраза не вылилась бы из-под пера полководца, армия которого, в крайнем случае, могла использовать местные средства.

В вопросе продовольствия войск, как и во всем снабжении, процесс огосударствливания шел таким путем: сначала государство устанавливало контроль за правильностью довольствия полковниками и капитанами, затем приходило последним на помощь, устраивая государственные магазины, из которых войска могли, в счет жалованья, забирать продукты, и, наконец, сосредоточивало в своем ведении всю заготовку и распределение в войсках продуктов.

Казармы. Солдатское жалованье уменьшилось; солдата, которого раньше и в мирное время, и на походе кормила квартирная хозяйка или жена, стало продовольствовать государство. Параллельно с этим, государство взяло на себя и предоставление солдату помещения. Прежний способ размещения войск на постой по обывателям был найден несоответственным новым требованиям в отношении войсковой спайки и дисциплины, и государство принялось за постройку казарм. Уже в эпоху Лувуа казарменное строительство во Франции достигло такого размера, что значительная часть постоянной армии переместилась в казармы. В более бедных государствах этот процесс переселения в казармы, имевший огромное значение для внутренней жизни войсковой части, затянулся надолго. В России [214] только в начале XX века казарменный вопрос приближался к окончательному решению.

Казармы составили значительную часть континентальных европейских городов и обусловили начало их быстрого роста, столь характерного для последних полутора столетий. В Пруссии XVIII века количество солдат представляло 20-25% всего населения многих городов (1740 г. — Берлин 90 тыс, жителей, в том числе гарнизон — 21 тыс.; Магдебург — 19.580 жителей, 5 — 6 тыс. гарнизон, Штеттин — 12.340 жителей, 4-5 тыс. гарнизон; Галле — 14 тыс. жителей, 3-4 тыс. гарнизон и т. д.). Постоянная армия, являясь городообразующим фактором и могущественно влияя своими потребностями на создание рынка и увеличение обмена, явилась сильным рычагом, разрушавшим остатки натурального хозяйства и расчищавшим дорогу капитализму

Артиллерия. Китай — страна, климат которой благоприятствует отложению селитры{150}, главной составной части пороха, явился и страной, в которой был изобретен порох. От китайцев это изобретение было перенято «арабами и Византией, где получило довольно широкую известность под именем "греческого огня". В XIII веке рецепт изготовления пороха был переведен с греческого на латинский язык и начал распространяться в Западной Европе.

Изобретение пороха и изобретение огнестрельного оружия представляют совершенно особые стадии развития техники. На Востоке порохом пользовались преимущественно в форме огня; китайцы и арабы применяли его в фейерверочной форме — "римская свеча" — для устройства пожаров внутри осажденного города{151}, греки — для поджигания неприятельских судов. Использование пороха для стрельбы, может быть, и самостоятельное изобретение европейской мысли. К 1300 году уже начались опыты конструирования огнестрельного оружия; первое использование его относится к 1327 — 1331 г. г. Немецкая изобретательность направилась немедленно на создание орудий огромного калибра; в начале XV века известность приобрела "ленивая Берта" ландграфа Тюрингенского Город Нюренберг в 1388 г. имел "Брунгильду": вес орудия 135 пудов, вес каменного, окованного обручами ядра, — 13,5 пуд.; орудие перевозилось 12-ю лошадьми, лафет — 16, щит, заменявший бруствер осадной батареи, — на 6-ти лошадях (3 повозки). За "Брунгильдой", отправлявшейся для осады, на 4 четверочных повозках везли 11 ядер и 150 фунтов [215] пороха, и на 1 повозке следовало 8 человек прислуги в железных шапках и неметаллических кольчугах; вождем "Брунгильды" был артиллерийский мастер, следовавший верхом.

Пушка — оружие не индивидуального бойца, и потому находящееся в противоречии со средневековым характером армий. Орудия представляли вначале собственность или коллективов — цехов и городов, или лиц командного состава и государей. Отбитые у неприятеля пушки и порох не шли в раздел добычи, а составляли собственность капитана. Вначале действие огнестрельного оружия — было весьма ограничено; можно утверждать, что мортиры и пушки до XVII века представляли менее совершенную и могущественную машину, чем сложные орудия римлян и монголов, основанные на использовании силы раскручивающегося упругого тела. Последние представляли очень сложную механическую систему. В XIV веке искусство их постройки стало в Европе возрождаться, но, не смотря на техническое превосходство над пушками, они не выдержали конкуренции с огнестрельным оружием: последнее было окутано ореолом таинственного и чудесного, признано Петраркой адским изобретением, оглашено Лютером, как орудие сатаны и ада, и вошло в моду; главное преимущество огнестрельного оружия над другими видами метательного заключалось в устрашающем громе выстрела. Еще Макиавелли признавал, что пушки действуют, главным образом, страхом, вызываемым громом выстрела.

Орудия изготовлялись отдельными мастерами. Артиллерийское искусство вначале носило отпечаток средневековой алхимии и было окутано глубокой тайной, что серьезно затрудняло усовершенствование техники. Еще в 1420 г написана была "фейерверкбух", списки с коей передавались секретно по наследству адептами артиллерийского цеха; она была отпечатана только в 1529 г. и служила справочным руководством до последней четверти XVI века. Полтора века службы справочного технического пособия! В наше время соответственные издания не выдерживают и 15 лет — темп эволюции техники ускорился более, чем в 10 раз.

Еще в 1494 г. известный кондотьер Тривульцио высказывал мысль, что пушки в бою бесполезны. Но как раз в этом году французская армия в итальянском походе дебютировала с многочисленными принципиальными усовершенствованиями артиллерийской техники: были изобретены цапфы, каменные ядра заменены железными или чугунными, изобретена бомба, канал орудия получил более строгое цилиндрическое очертание. Французы, приняв гораздо более действительный снаряд, усовершенствовав [216] технику изготовления орудия и стрельбы, смогли отказаться от калибров "царь-пушки" и создали первое, действительно годное, боевое оружие{152}. Город Монте-Фортино был взят французами в течение одного часа, причем в этот период времени артиллерия успела сделать пролом в средневековой стене города и состоялся штурм.

В Италии было в обычае перевозить орудия воловьей запряжкой. Появление усовершенствованной французской артиллерии, с запряжкой лошадьми, почти поспевавшей на походе за полевой армией, произвело сильное впечатление. В 1512 году артиллерия сыграла уже решающую роль в сражении при Равенне. Отношение артиллерии к численности армии уже тогда колебалось около 4 пушек на 1000 бойцов, т. е. достигло ступени, которой держалось, с известными колебаниями под влиянием маневренных или позиционных войн, почти до последней мировой войны.

Дальнейшим существенным этапом в развитии артиллерии явилось изобретение в 1640 г. масштаба калибров. До этого времени каждый экземпляр оружия- носил на себе средневековый отпечаток индивидуальности изготовлявшего его мастера, и почти не было двух схожих между собой экземпляров. Идея однообразного изготовления предметов по форменному образцу — это идея новых веков; она открыла широкую дорогу капитализму в организации промышленности, она позволила рационализировать и механизировать производство. Уже ландскнехты поражали внимание воспитанного в средневековых условиях наблюдателя тем, что у них пики, по требованиям боевой работы в составе коллектива, были одинаковой длины. В конце XVI века внимание наблюдателя привлекла поставка аугсбургскими мастерами баварскому герцогу 900 ружей, необычайность коих состояла в том, что они все были на одну и ту же пулю. Во Франции вскоре установилось требование изготовлять орудия по нескольким (5 — 6) калибрам. Изготовление орудий, требующее сложного технического оборудования, быстро ушло из рук ремесленников и сосредоточилось в немногих пунктах; в эпоху Людовика XIV Кольбер, работавший параллельно с Летелье, основал и расширил государственные орудийные и оружейные заводы; меньше чем через полвека Петр Великий основал Тульский и Сестрорецкий заводы. [217]

Лувуа упорно работал над милитаризацией артиллерии: надо было переработать артиллериста — цехового техника, — в строевого начальника, командующего не только обозом, но и солдатами. На первое время обслуживание орудий в бою осталось на пехотных солдатах, но для этой цели в 1671 г. был создан особый фузилерный полк, специально обученный. Через 5 лет появились уже чисто артиллерийские части — бомбардирские роты.

Вся артиллерия армии образовывала общий армейский парк, который в дни боев выделял на различные участки бригады, включавшие неопределенное количество материальной части и патронных ящиков для пехоты. Строевая часть, организованная заблаговременно, появилась, в артиллерии только при Грибовале, инспекторе французской артиллерии перед самой французской революцией (1777 — 1790 гг.). Грибоваль установил понятие о батарее, как организационном целом — совокупности личного и конского состава и материальной части, обслуживающей определенное количество орудийных жерл. Представление о необходимости объединить в батарею орудия одного калибра еще отсутствовало, и батареи составлялись из пушек — тяжелого и легкого калибров, и единорогов (гаубиц XVIII столетия).

Боевые комплекты, которые брались в поход, не превышали, до Грибоваля, 100 выстрелов на орудие. При Наполеоне они увеличились до 200-400. В XVII веке порох для зарядов еще развешивался при орудиях во время стрельбы. В начале XVIII века весы были заменены меркой: из раскупоренного бочонка порох набирался по объему, меркой для каждого выстрела. В 1741 г. заряды пороха начали развешивать заранее.

Фортификация. Усовершенствование артиллерии — оружия коллектива — отразилось на общем огосударствливании жизни. Эмблемой феодального дробления власти являлись не только стены и башни рыцарских замков, но и стены городов. Цивилизация эпохи императорского Рима не знала тесных средневековых городов, замурованных общей стеной — оборона империи была вынесена на ее границы. Средневековая городская стена выросла в период развала и бессилия центральной власти и представляла коллективную собственность горожан, уцелевших от погромов варваров и скучившихся в небольшом квартале просторной римской колонии. Теперь усилия даже коллектива собственников оказались явно недостаточными для обороны от располагавшего артиллерией неприятеля. Городские укрепления, возведенные муниципалитетом, потеряли боевое значение. Стены большей части городов начали срываться или остались в виде не имеющей значения декорации; вместо частновладельческой заботы об обороне [218] выступила задача государственной обороны; государство сосредоточило усилия на создании меньшего числа, но способных к более серьезному сопротивлению опорных пунктов. Стратегическая карта Европы в XVII веке резко меняется — с нее стирается плеяда укрепленных городов и наносится ряд городов-крепостей. В этом отношении пример подала Франция Людовика XIV, возведшая по государственной границе до 3-х линий крепостей. Ошибочное увлечение числом крепостей было ясно великому инженеру эпохи Вобану, которому пришлось самому строить и перестраивать 160 крепостей; в частном письме он высказал мысль, что большое число крепостей вредно, но "невыгоды их -заметят только тогда, когда окажутся не в состоянии ни наступать, ни защищаться".

До Лувуа военных инженеров, как, специалистов, не было. Функции военных инженеров выполняли строевые пехотные офицеры, имевшие склонность к строительству. Из пехоты вышел и Вобан. Широкий размер крепостного строительства заставил в 1677 г. образовать особый корпус военных инженеров.

Стратегия того времени указывала, как цель операций, для одной стороны — овладение крепостями в пограничной: провинции соседа, для другой — препятствование неприятелю в разрешении этой задачи. Отсюда осадное искусство выдвинулось на первый план, и схема осадных работ, установленная Вобаном в соответствии с артиллерийской, техникой XVII века (высшее достижение — рикошетный выстрел), держалась в консервативном цехе военных инженеров вплоть до конца XIX века.

Стратегия выдвигала цель — слабейшей стороне маневрировать вблизи неприятельской армии, чтобы препятствовать ее осадным успехам, и в то же время сохранять возможность уклониться от вступления в решительный бой. Такую возможность дает позиционное искусство — занятие и быстрое усиление укреплениями крепких позиций. Поэтому XVII и особенно XVIII век представляются эпохой расцвета позиционной войны; достигнутый уровень дисциплины позволил широко использовать войска для земляных работ, устройства засек, палисадов и т. д. Для прикрытия сообщений иногда устраивались позиции, длиной в десятки верст (Денненские линии Евгения Савойского); угрожаемая провинция обеспечивалась иногда позицией, запиравшей доступные проходы на протяжении сотни верст (Шварцвальдские линии 1713-1714 гг.); армии устраивались иногда в "укрепленных лагерях", где, обеспечив себя: укреплениями и наводнениями, они могли долгое время уклоняться от боя. Надо обратить, однако, внимание, что расцвет позиционной войны обычно приходился на конец [219] многолетних войн, когда мельчали оперативные цели, в соответствии с ослаблением моральной силы войск и энергии вождей.

Ручное огнестрельное оружие. Столетием позже артиллерийских орудий появляются первые образцы ручного огнестрельного оружия, поступающие на вооружение. Если германское влияние сказалось на увлечении большими калибрами пушек, то стремление использовать огнестрельное оружие в полевом бою получило сильный толчок в Чехии, в период гуситских войн. Повозки гуситского вагенбурга вооружались очень небольшими, наглухо закрепленными к ним пушками, и появились стрелки с огненным боем. Немецкие ополчения, выставляемые против гуситов, также должны были стать на тот же путь. Славянское влияние видно из того, что западные европейцы заимствовали из чешского языка слово "пистолет".

Если развитие артиллерии представляло творчество нового рода оружия, с новыми функциями и было чревато не только тактическими, но и стратегическими и политическими последствиями, то развитие ручного оружия являлось чисто техническим процессом постепенного перевооружения стрелков новым образцом метательного оружия. По мере усовершенствования ручного оружия, увеличивалось и число стрелков; последние, представлявшие вначале придаток — легко вооруженных — к тактической единице, к коллективу, вооруженному исключительно холодным оружием, росли в числе и значении, постепенно видоизменили тактические формы, поглотили массу пикинеров. и сами, обратившись в основу армии, выстроили линейный боевой порядок.

Борьба огнестрельного оружия с арбалетом и луком продолжалась в течение длинного ряда лет. На спортивных стрельбах горожан в конце XV века мишени для аркебуз выставлялись на 230-260, а для арбалетов — на 110-135 шагов. Дальнобойность и убойность ружья была выше арбалета и подавно больше лука. Однако, надежность действия и скорострельность у арбалета и особенно у лука были много выше. Если стрела не могла быть метко пущена в ветряную погоду, то в дождливое время: из тогдашних образцов ружей вовсе нельзя было стрелять{153}. В первой половине XV века число стрелков, вооруженных огнестрельным оружием, не превосходило числа [220] арбалетчиков. К началу XVI века испанская пехота являлась наиболее передовой — в ней число бойцов с огнестрельным оружием достигало ¹/₃, тогда как в Германии оно было меньше вдвое, а во Франции — даже втрое. Император Максимилиан, создатель ландскнехтов, в 1507 году упразднил арбалет из вооружения пехоты, но в Англии лучники, сильные традициями, удерживались еще в течение 120 лет. Во французской литературе спор о преимуществе лука и аркебуза еще велся в 1559 г., а в Англии — даже в 1590 г. Последнее применение лука в европейских войнах отмечается в 1813 г., когда башкиры и калмыки, входившие в состав русской легкой конницы, имели еще лук и стрелы. В битве под Лейпцигом французский генерал Марбо был ранен русской стрелой.

Серьезные усовершенствования в ручном огнестрельном оружии относятся к началу XVI и концу XVII веков. С 1523 года на вооружении появляются мушкеты.

Пуля мушкета вначале весила ¹/₈ фунта; она могла поражать на расстоянии до 600 шагов и наносила чрезвычайно тяжелые ранения; но стрельба была возможна только с сошки, а заряжание — чрезвычайно сложно и кропотливо; требовалось до 95 приемов (еще в 1608 году). Замок — фитильный, действовал в сухую погоду без отказа, но стрелку приходилось оперировать с порохом, имея 2 зажженных фитиля — один в руке, другой — в курке, и преждевременные выстрелы и несчастные случаи бывали весьма часто. Мушкет был очень тяжел, и пехотинцы, во второй половине XVI века, стремились обзаводиться не мушкетом, а более легким ружьем{154}, типа, принятого тогда охотниками, меньшего калибра (пуля весом ¹/₂₀ фунта), с кремневым замком; ружье легкое, обхождение с ним гораздо проще, но дальность выстрела сокращалась в полтора раза, убойность была более слабая, кремневый замок капризничал{155} и давал значительный процент осечек. Эти качества кремневого ружья объясняют позицию Лувуа в вопросе перевооружения пехоты; кремневое ружье признавалось не боевым, а спортивным и охотничьим, не допускалось в войска, инспектора получали указание — уничтожать найденные на вооружении ружья и заставлять капитанов приобретать из складов вместо них мушкеты.

К концу XVII века кремневое ружье усовершенствовалось; в 1699 г. был изобретен штык, позволявший соединить в руках одного пехотинца холодное и огнестрельное оружие, был введен бумажный патрон (1670 г.), позволявший перестать размеривать количество пороха, необходимое для [221] заряжания, и несколько позже (1718 г.) был изобретен железный шомпол, что позволяло довести скорострельность до 2-3 залпов в минуту. В XVIII столетии мушкет был уже повсюду вытеснен кремневым ружьем, с которым велись конец войн Людовика XIV, войны Фридриха и Наполеона. Нормально количество осечек кремневого ружья в. хорошую погоду достигало 15%.

Перевооружение европейских армий менее метким и менее дальнобойным кремневым ружьем отвечало общему характеру развития военного искусства в XVIII веке. Прицел и мушка были изобретены еще в XV веке, и городские милиции начали культивировать на своих спортивных стрельбах меткий индивидуальный выстрел. Медленность заряжания мушкета увеличивала значение тонкой стрельбы. Но в конце XVII и особенно XVIII веков на индивидуального меткого стрелка смотрели, как на пережиток средневековой анархичности; боевое действие должно было являться результатом работы солдатского коллектива; лозунги "все по команде" и "шаг в ногу" — перешли и на организацию стрельбы; в XVIII веке тонкая индивидуальная стрельба подавлялась, солдаты обучались быстро заряжать и давать дружные залпы; стремление научить солдата производству меткого выстрела признавалось мирным ухищрением, бесцельным в бою. В бою солдат волнуется, и его пуля значительно уклоняется от того направления, которое он хотел бы дать; тщательное прицеливание только задерживает скорость стрельбы. Расчет при массовом огне в XVIII веке шел только на картечное, дробовое действие залпов плутонгов (взводов); не все ли равно, куда уклонится отдельная дробинка или картечь — масса выпущенных кусков металла создаст впереди поражаемое пространство. Ружейный огонь в XVIII веке получил автоматический, фабричный характер; монотонно-механическое действие ружейных залпов должно было увеличивать сомкнутость и коллективное чувство у пехотинцев, подверженных разлагающему влиянию боя. Кремневое, быстро, хотя и неверно, стрелявшее ружье являлось идеальным оружием для линейной тактики XVIII века. По данным Шарнгорста, процент попадания массового огня из кремневых ружей, пули коих далеки не улетали при изменении угла выстрела, был, несмотря на официальное подавление тонкого обучения стрельбе, довольно велик и достигал, по развернутому кавалерийскому строю: на 100 шагов — 40,3%; на 300 шагов — 14,9%; на 400 шагов — 6,5%. Уставы настойчиво рекомендовали дистанцию в 100 шагов, как выгоднейшую для ведения решительного ружейного огня, и советовали, по возможности, раньше огня не открывать. Только французская революция и развившийся в цепях стрелковый бой нанесли [222] серьезный удар тенденциям коллективизма, но даже и теперь, после мировой войны, они не во всех умах и уставах изжиты{156}.

Снабжение войск мушкетами первоначально лежало на обязанности капитанов: командир роты или вербовал наемника с исправным мушкетом, или давал ему свой мушкет и погашал стоимость его вычетам из жалованья. По мере того, как в XVII веке пришлось расширять вербовку вне круга профессиональных наемников, начальству приходилось все более и более брать на себя заботы о вооружении. На помощь капитанам пришли полковники, закупавшие партии, пригодных мушкетов, на помощь пришло и государство, начав отпускать капитанам оружие по заготовительной цене из своих арсеналов и цейхгаузов. Последние получили свое начало из-за необходимости иметь мобилизационный запас мушкетов для вооружения милиции, так как с началом военных действий быстрое приобретение больших партий оружия было нелегко. Артиллерия и запасы мушкетов, пик, шпаг и т. д. начали накапливаться в государственных арсеналах и цейхгаузах В конце XVI века во Франции было уже 13 арсеналов. Государство становилось все требовательнее к годности и однообразию состоявших на вооружении мушкетов.

В 1666 г. Летелье установил для всех мушкетов во французской армии единый калибр. С 1681 года государственная помощь в деле вооружения развилась и приняла форму снабжения войск ручным огнестрельным оружием, изготовляемым на государственных заводах. Производство голодного оружия сохранялось дольше в руках ремесленников и концентрировалось в определенных районах (Толедо, Льеж, Золинген, Златоуст).

Образец ружья, сложившийся в существенных чертах еще при Людовике XIV, существовал и при Наполеоне (улучшенный в деталях образец 1777 г.); он отличался своей прочностью; срок службы ружья был определен в 50 лет; кремневый замок его в дождь или сильный ветер давал, однако, беспрерывные осечки, и один кремень в курке не мог выдержать больше 50 выстрелов. Заряжалось ружье в 12 приемов; калибр равнялся 17,5мм., следовательно, площадь поперечного разреза пули была в 5 раз больше, чем у нашей трехлинейки; 60 патронов, которые носил солдат, весили 6½ фунтов. Тяжелая круглая пуля (27 грамм) получала очень большую начальную скорость — 612 метр, в секунду — помощью громадного заряда пороха (12 граммов), что вызывало [223] мучительный удар при отдаче. Заряд пороха был рассчитан так сильно потому, что часть его солдат, откусивши зубами гильзу, должен был отсыпать на полку, а также потому, что при кремневом замке часть газов прорывалась через затравку: последнее производило очень неблагоприятное впечатление на стрелка. Чтобы уменьшить отдачу, солдаты старались просыпать побольше пороху на землю в тот момент, когда они подсыпали порох на полку замка, это просыпание пороха на землю было так распространено, что все военные радостно приветствовали переход от кремневого к пистонному замку, который в европейских армиях закончился в 1840 г.{157}

Обмундирование. Как и в отношении оружия, так и в отношении обмундирования, государству, прежде всего, пришлось заботиться не о постоянной армии, жившей на жалованье, а о милиции. В XVI веке недостаточные милиционеры во Франции получали вещевое довольствие от общин. Но затем произошло разделение, основное обмундирование стало выдавать государство, а общины давали только дополнительное — шляпу, белье, обувь.

Капитан, принимая в роту ландскнехта, требовал, чтобы он имел суконный камзол ярких цветов и даже немного денег для непредвиденных случайностей. Впоследствии, когда вербовочный материал сильно ухудшился, заботы об обмундировании легли преимущественно на капитана, который выдавал недостаточным солдатам одежду. Каждый капитан был заинтересован в том, чтобы навербованная им рота выглядела лучше, и вскоре было замечено, как выигрывает вид войск от однообразной одежды. В XVII веке государство предоставило капитанам забирать в счет жалованья сукно с казенной фабрики Суконная промышленность издавна работала преимущественно на военных. Суконное обмундирование считалось необходимым для похода.

Средние века знали "ливрею". Каждый феодал имел излюбленные цвета, в которые одевал в парадных случаях свою челядь. Желающие почтить князя являлись чествовать его с частью одежды его цветов. В 1476 году при французском дворе лейб-гвардия носила уже "ливрею", т. е. одежду цветов французского короля. [224]

Форменная одежда постоянных армий имеет, однако, корни не в феодальной ливрее, а в стремлении рационализировать обмундирование: необходимо иметь возможность в бою отличать своих от чужих; необходимо в мирное время сделать солдата ответственным за грабеж и обиду граждан, чего нельзя добиться, если по внешнему виду солдата не видно, к какой части он принадлежит; необходимо солдату затруднить дезертирство, что облегчается, если военное платье резко отличается от штатского костюма. Наконец, требования: дисциплины, сомкнутость, установление общего духа в тактической единице, ее сколачивание — достигается гораздо скорее, когда она одета однообразно. Первым, в 1645 году, ввел форму — красные кафтаны — революционер Кромвель. На континенте форменная одежда распространялась медленнее. Лувуа полагал, что не следует разорять капитанов, требованием полного однообразия в одежде их роты. При Людовике XIV полк короля сам оделся в синий цвет, полк королевы — в красный, дофина — в зеленый. Мода распространилась и в армии, и более состоятельные капитаны одели однообразно свои части. Декреты о формах были изданы во Франции на 50 лет позднее, чем форма была установлена властной модой. Окончательно понятие мундира, как чего-то неотъемлемого от военного звания, установлено декретом 1749 года{158}.

Армия Густава-Адольфа еще была одета в крестьянское платье. Но через сто лет после 30-тилетней войны стали уже отрицать самую возможность иметь сколько-нибудь дисциплинированную армию, не однообразно одетую. Фридрих Великий в 1767 году писал о прусской армии Великого курфюрста (вторая половина XV11 века): "его кавалерия имела еще полностью старое вооружение; она отнюдь не могла быть дисциплинированной, т. к. каждый кавалерист сам добывал себе лошадь, платье и ружье, откуда в частях получалась удивительная пестрота{159}". А "без формы — нет дисциплины", полагал уже Фридрих Великий.

Государство, ограничиваясь в вопросах обмундирования сначала контролем его пригодности (Лувуа обращал особое внимание на то, чтобы обувь в походе была исправна), пришло затем на помощь войскам, а также отличившимся на войне частям, сукном и подарками; Лувуа посылал в виде подарка капитанам хорошо работавших полков по паре башмаков на солдата; и только в XVIII веке государство взяло на себя вещевое снабжение. В прусской армии солдатам пришлось считаться со скупостью и расчетливостью прусских [225] королей; так, шинель выдавалась солдату только при расположении на зимних квартирах и отбиралась с выступлением в поход: солдату идти легче, на отдыхе он найдет укрытие в палатке, а шинель нигде так легко не утрачивается, как в бою — вместе с убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Солдаты других армий имели шинели и не дрожали так от непогоды, как победители Росбаха, Лейтена и Цорндорфа.

Необходимость обеспечения армии сукном вызвала на континенте обширное развитие суконной промышленности. Тогда как все потребление сукна Пруссией в начале XVIII века не превышало 50 тыс. кусков сукна в год, "русская компания в Берлине" вывозила в Россию с 1725 по 1738 год в среднем по 20 тыс. кусков солдатского сукна в год, что достаточно для обмундирования 100 тыс. солдат, или, при двухлетнем сроке мундирной одежды, на 200 тыс. армию. Кроме того, большие партии сукна ввозились в Россию и из Англии; работала и русская промышленность по изготовлению солдатского сукна — основанные под давлением Петра Московская и Казанская суконные фабрики (Щеголева и Микляева), насчитывавшие в 1729 г. каждая свыше 700 рабочих и около 130 ткацких станков. Такая псе военно-суконная промышленность, на пятьдесят лет ранее, была развита во Франции Кольбером,.

Ремонтирование кавалерии не было реформировано Лувуа; лошади во французской кавалерии являлись собственностью капитана — командира эскадрона; он же из денег, отпускавшихся на кавалериста, кормил лошадей. В этих условиях интерес командира эскадрона заключался в том, чтобы лошади не находились в сильном движении, особенно на живых аллюрах, что требует увеличения дачи овса и скорее изнашивает лошадь. Поэтому французская конница, отличавшаяся в старину энергией и бурностью своих атак, в период постоянных армий почти изгнала из обихода галоп; только в крайних случаях французские эскадроны переходили в 200 шагах от неприятеля в короткий галоп. В этих условиях французская кавалерия, с ее жирными, нетренированными лошадьми, не была способна к энергичному напряжению сил, к быстрому маневрированию, к захвату инициативы при столкновении с противником. В течение Семилетней войны французская конница оказалась явно уступающей прусской кавалерии, лошади которой представляли не частную, а государственную собственность, довольствовались государством и тренировались такими вождями, как Зейдлиц, на атаки широким галопом с 1800 шагов. Только опыт Семилетней войны указал французам на необходимость покончить с этими пережитками частного предпринимательства в кавалерии. Военный министр Шуазель [226] провел в семидесятых годах XVIII столетия реформу ремонтирования; последнее взяло на себя государство, и уже в 1776 г. могла состояться первая атака французской кавалерии с дальней дистанции, полным ходом, на казенных лошадях.

Офицерский корпус. В средние века, чтобы сделаться мастером и открыть ремесленное предприятие, надо было отбыть продолжительный ценз учеником и подмастерьем. Таким же путем, в течение XVI столетия, из солдатского звания получались мастера военного дела, капитаны ландскнехтов и наемных банд. Еще в 1629 году эдикт Ришелье гласил, что достойный солдат должен быть повышен до капитана и далее. Обер-офицерский состав в XVI веке, как и центурионы древнего Рима, был неразрывно спаян с солдатской массой, унтер- и обер-офицеры роты не разделялись какой-либо перегородкой, образуя одну массу "урядников", как называл начальствующих лиц наш устав "учение и хитрость ратного строения пехотных людей". Даже музыкант являлся "офицером", по понятиям XVI века.

Уже Мориц Оранский, для ограждения интересов службы от протекции имеющих власть политических кругов, ввел требование постепенного повышения офицера с одной должности на другую, с трехлетним стажем в каждой должности. Летелье окончательна создал военную иерархию, с разделением чинов на генеральские, не связанные непосредственно со службой в войсковой части, штаб-офицерские, не связанные с ротой или эскадроном, и на обер-офицерские; на последних лежал непосредственный контакт с солдатской массой. Со времен Морица Оранского, и особенно шведских королей Карла IX и Густава-Адольфа, офицерский корпус, к которому предъявлялись новые повышенные требования, начал терять свой интернациональный характер способных авантюристов и получил национальную окраску. Нельзя преувеличивать значение требовании учености — латыни и геометрии, выдвинутых Морицем Оранским, но решающее значение получило постепенно растущее требование от офицеров иметь "des sentiments"{160} — сознание принадлежности к господствующему в государстве классу. Между офицерским и солдатским званиями, с основанием постоянных армий, начала постепенно расти глубокая пропасть. Западная Европа вступила на путь построения командного состава из господствующего класса, путь, которого не знали ни греки и римляне, ни швейцарцы и ландскнехты и который очень характерен для новых веков; Петр Великий заимствовал [227] с Запада не только технические идеи, но и только что сформировавшееся понятие дворянского офицерства. Одним из узников Бастилии была написана изданная в 1685 году в Голландии книга "как вести себя Марсу"{161}, представляющая первый литературный памятник новых офицерских понятий; этот труд обосновывает понятие офицерской чести, переводя на звание офицера дворянско-рыцарские представления о морали; хороший офицер служит не за жалованье, он больше тратит, чем получает, недворянский административный состав, живущий службой, презрительно трактуется, как присосавшиеся к армии мошенники.

Фридрих Вильгельм I, допуская в офицеры только дворян{162} и загоняя их насильно в офицерское звание, посылал полицейские команды, которые отбирали у помещиков сыновей и сдавали их в "кадетский корпус" — нечто в роде образцового полка, где проходился и курс наук в объеме современной школы 1-й ступени и где готовились офицеры. В 1726 г. для офицеров был написан отдельный устав; была введена отличная от солдатской особая офицерская присяга. Фридрих Великий продолжал политику своего отца, но ему приходилось уже насильно отнимать для офицерской службы только сыновей помещиков недавно присоединенной Силезии; в остальных частях Пруссии юнкерства уже пустило прочные корни. Юнкера дворянского происхождения зачислялись с 12-13 лет в армию и без труда производились в офицеры; но если кандидат в офицеры оказывался подозрительным по происхождению, Фридрих Великий вытаскивал его своей крючковатой палкой из строя и прогонял со скандалом. В 1806 г. на массу прусских офицеров, свыше 5 тыс., приходилось только 131 офицер из недворян, служивших преимущественно в гарнизонных батальонах.

Симплициссимус, сатирик XVIII века, изобразил военную иерархию в виде дерева, на нижних ветвях которого сидят солдаты, а несколько повыше — унтер-офицеры. Далее шел обнаженный ствол, совершенно гладкий и столь чудесный, что ни мужество, ни искусство, ни образование не позволяли пролезть по нему от нижних ветвей к верхним. Верхние ветви были заполнены обер и штаб-офицерами и генералами; попасть на вершину можно было лишь при условии, что сидящий там родственник опустит вниз лестницу. [228]

Тюренн. Из французских полководцев XVII века два наиболее знаменитых — принц Конде и Тюренн (1611-1675){163} — не изжили еще в себе феодальных черт; они еще считали возможным рассматривать себя, как государство в государстве, поднимали оружие против правительства, опирая, свое восстание на военную интервенцию иностранцев — злейших врагов Франции; побежденные Мазарини, продолжавшим борьбу с Ришелье против феодалов, и поставленные во главе армии нового, централизованного государства, они, естественно, оказались в оппозиции к "тиранической" власти военного министра Лувуа, олицетворявшего единства государственной воли. Тюренн оставил очень поучительные мемуары; получив пуританское воспитание, он выделялся среди французской аристократии своей работоспособностью, скромностью и достоинством; тогда как придворные креатуры, в роде маршала Ла-Фельяд, действуя под командой другого генерала, спешили распространить весть, что командующий армией все напутал и прятался в решительную минуту, а победа выиграна исключительно благодаря ему — Ла-Фельяду, Тюренн, презиравший низменную интригу, говорил: "мы победили", "я разбит". Будучи врагом систем и рецептов в тактике и стратегии, Тюренн является представителем оппортунизма в военном искусстве: "а прежде всего я рекомендую вам здравый смысл". Значение Тюренна, как виднейшего деятеля при переходе к магазинной системе продовольствия, очерчено выше. С именем его во Франции связываются последние крупные успехи французского оружия, за которыми следовало столетие унизительных поражений. Его последние кампании 1674-75 гг., с зимним походом против выдающегося полководца Монтекуколи, сохранившие за Францией Эльзас, сделали его национальным французским героем. Клаузевиц, поклонник грубых Наполеоновских методов войны, видит в Тюренне полководца, вооруженного не тяжелым рыцарским мечом, а тонкой придворной шпагой. Этим знаменитым сравнением Клаузевиц подчеркивает отличие стратегии XVII века от Наполеоновской: маневр занимал у Тюренна гораздо большее место, чем у Наполеона, бой являлся не единственным, а крайним средством для захвата территории; в разгроме неприятельской армии Тюренн не видел единственной цели военных действий. Но принципы Наполеоновской стратегии не являлись еще возможными для небольших армий предшествовавшей французской революции эпохи; попытка глубокого вторжения с армией в немногие десятки тысяч солдат могла привести Карла XII [229] только к Полтаве. Если Тюренн был великий мастер стратегии измора, то маневрирование его всегда было проникнуто уверенностью и решительностью, его легкая придворная шпага, если придерживаться терминологии Клаузевица, была остро отточена и умела наносить тяжелые удары.

Оборона Эльзаса в 1674 г. Во 2-й Нидерландской войне (1672-1678 гг.) Людовик XIV встретил отпор со стороны Испании, Нидерландов и почти всех немецких государств. Первоначальные успехи французов в Нидерландах в 1763 г. были в значительной степени ликвидированы. В 1674 г. Франции надо было ожидать еще большего усиления противников. Людовик XIV, по совету Лувуа, решил выставить 4 армии: главная армия, во главе с королем, в апреле и мае вторглась в испанскую провинцию Франш-Контэ, осадила и взяла главный ее город Безансон и в течение июля закончила завоевание и присоединение к Франции этой провинции. Испанскую границу наблюдала армия маршала Шомберга; в Нидерландах, на нижнем Рейне, сильная армия принца Конде должна была вести наступательные операции. Тюренн, сначала с 10 тысячами, затем с 15 тысячами, должен был в Эльзасе прикрывать операцию, которую король вел в Франш-Контэ. По всем признакам, против Эльзаса неприятель сосредоточивал главный удар.

В Эльзасе Тюренн мог опереться на крепости Филипс-бург, Бризах и несколько мелких укреплений. Страсбург и Мюльгаузен были нейтральными; в Страсбурге более сильной была немецкая партия. Противники Тюренна, занимали весь правый берег Рейна и Пфальц на левом берегу. Коалиция не была готова к раннему началу военных действий: около 30 тыс. находилось на среднем Рейне, многие немецкие контингента должны были прибыть только ко времени жатвы, непосредственно перед Тюренном находилось всего 6 — 10 тыс., преимущественно конницы.

Пока продолжались операции во Франш-Контэ, Тюренн занимал Эльзас, сосредоточив свой кулак в середине его, у Гагенау, и препятствовал попыткам конницы противника произвести налет во Франш-Контэ. В середине июня уничтожение неприятельского сопротивления во Франш-Контэ развязало руки Тюренну; с целью задержать подготовку неприятельской операции против Эльзаса, Тюренн немедленно перешел к активным действиям.

Первая его наступательная операция, с 12 по 20 июня, заключалась в переправе через Рейн у Филипсбурга и в нанесении поражения у Зинцгейма девятитысячному отряду ген. Капрары. Второе наступление (3-27 июля), в виду уклонения от боя неприятельских сил, свелось к широкой фуражировке на правом берегу Рейна, дабы по возможности [230] истощить местные средства области, на которую затем должны были базироваться неприятельские силы.

Коалиция начала операции только в конце августа, имея 35 тысяч солдат против 20 тыс. армии Тюренна. Немцы наступали с севера по левому берегу Рейна, но не рискнули атаковать Тюренна на сильной позиции за р. Клингбах. Им удалось скрытно переправиться близ Шпейера на правый берег Рейна и форсированным маршем пройти на юг; 25 сентября они перешли через Рейн по предоставленной им Страсбургом переправе. Попытка Тюренна остановить этот марш фланговым ударом через Филипсбург запоздала. Тюренн к концу сентября сосредоточил свои силы в полупереходе к северу от Страсбурга, фронтом на юг. Южная половина Эльзаса была очищена французами. Король, по совету Лувуа, опасаясь за слабые силы Тюренна, предложил ему вовсе отойти в Лотарингию, "обратив предварительно Эльзас в кучу пепла". После такой экзекуции Эльзас был бы навеки потерян для французского влияния. Тюренн отказался, так как считал, что самое дурное, что может случиться, это будет его вынужденный отход в Лотарингию.

Так как в середине октября неприятель должен был усилиться на 20 тыс. бранденбуржцев, то Тюренн решил. 4 октября, под Эрцгеймом, атаковать с 22 тыс. неприятеля, насчитывавшего 35 тыс. Атака не дала решительных результатов (французы потеряли 2 тыс., немцы — 3 тыс. и 8 орудий). 7 октября Тюренн занял укрепленную позицию у Мариенгейма, на пути из Страсбурга в Цаберн, и удерживал ее до 18 октября; в момент когда 50 тыс. немцев изготовились к атаке его на этой позиции, Тюренн отошел на укрепленную позицию к Детвейлеру. 29 октября Тюренн получил значительные подкрепления из состава фландрской армии, где военные действия уже прекратились на зиму, что заставило немцев отказаться от атаки и отойти к Страсбургу.

Непогода, трудности довольствия, болезни заставили обоих противников в течение ноября перейти к занятию зимних квартир. Тюренн, кавалерия коего совсем обезлошадилась, оставив авангарды в Цаберне и Гагенау, отвел главные силы в Лотарингию. Немцы разбросались по всему верхнему Эльзасу, от Страсбурга до Базеля и Мумпельгарда, с передовыми частями у Эпиналя и Ремирмона.

Так как надо было к началу весны отослать полученные подкрепления назад во фландрскую армию и так как высшая ступень французского хозяйства позволяла быстрее пополнить образовавшиеся в армии за кампанию недочеты, то Тюренн решил предпринять зимнюю кампанию: иначе Эльзас, где симпатии к французам были очень слабы, мог быть окончательно потерян для Франции. [231] [232]

4 декабря Тюренн снялся с зимних квартир; 14 декабря он занял авангардом Бельфор; здесь он оказался вынужденным задержаться на две недели, чтобы подтянуть тыл. Целый ряд демонстраций мелких частей на фронте Вогез развлекал внимание немцев, совершенно неготовых к зимней кампании. 28 декабря наступление Тюренна, на север вдоль Эльзаса, возобновилось. Немцы потерпели ряд небольших неудач; 5 января 1675 г. Тюренн, имея около 30 тыс., атаковал у Тюркгейма и вынудил к отступлению главные силы немцев. 14 января немцы отошли у Страсбурга на правый берег Рейна. Тюренн не препятствовал их отступлению от Тюркгейма ("золотой мост"){164}. Кампания закончилась, противники зазимовали, разъединенные Рейном.

В этой образцовой оборонительной кампании много поучительного. Свою ограниченную цель — отстоять Эльзас — Тюренн ни на минуту не упускал из виду. Оборона началась двукратным наступлением на правом берегу Рейна, чтобы выгадать время, средства и нанести урон неприятелю. Затем, оборонительную задачу Тюренн решает заграждением неприятелю входа в Эльзас с севера, занятием рубежа р. Клингбах; на обход Тюренн отвечает попыткой флангового удара через Филипсбург. Когда немцы переправились у Страсбурга, Тюренн не мог уже защищать весь Эльзас и временно ограничил преследуемую цель удержанием северной его части, откуда выбить немцев потом представляло бы большие трудности. В то же время здесь Тюренн занял положение, в котором он гораздо скорее мог быть поддержан за счет фландрской армии, чем в южном Эльзасе. Несмотря на отчаянное положение, он стремился под Эрцгеймом разрешить свою задачу наступательным образом. После подхода бранденбургских войск, перед лицом почти тройного превосходства, Тюренн не отчаялся и начал выгадывать время осторожной обороной. Как только обстановка изменилась, Тюренн отказался от временного Ограничения своей задачи — удержания одного северного Эльзаса — и устремился вновь к своей основной цели в полном объеме — удержанию Эльзаса на всем его протяжении.

У немцев — полное шатание мысли; верховное командование крайне сомнительно — герцог Бурнонвальский, главнокомандующий, возбудил подозрение, не подкуплен ли он Французами. Командование у него оспаривал курфюрст ранденбургский и множество мелких немецких государей, [233] сопровождавших свои контингенты, решения предпринимались только после дискуссии в очень многочисленной и пестрой коллегии. Это, однако, не умаляет заслуг Тюренна, так как искусство и заключается в гениальном использовании всякой слабости врага.

На этом примере легко проследить, что если общие стратегические концепции Лувуа и были неудачны, то французская армия,; благодаря созданной Лувуа лучшей организации, оказывалась в силах начинать операции гораздо раньше, а кончать их позже врага, что давало огромные оперативные преимущества.

Евгений Савойский Опаснейшим врагом французских армий Людовика XIV был выдающийся полководец Австрии Евгений Савойский (1663-1736 гг.). Сын племянницы Мазарини, он воспитывался при французском дворе; его родители были не в милости, и гордый умный мальчик являлся мишенью острот придворных, стремившихся понравиться королю. Его готовили к духовному званию; король, вследствие его невзрачности и слабости, отказал ему в просьбе поступить во французскую армию.

Под предлогом священной борьбы против турок, осаждавших Вену, Евгений эмигрировал из Франции, зачислился в австрийскую армию и, как эмигрант, сохранил горячую ненависть к Бурбонам.

Сражение при Гохштедте. В истории военного искусства заслуживает быть отмеченным сражение при Гохштедте, 13 августа 1704 г. Шел четвертый год войны за испанское наследство; перевес находился на стороне Людовика XIV; франко-баварская армия успешно теснила на Дунае имперскую армию под командой Людовика Баденского и могла поставить себе целью решительное вторжение в пределы Австрии. Стратегическое положение круто изменилось, вследствие смелого решения выдающегося английского полководца лорда Мальборо{165}: вопреки желанию английского и нидерландского правительств, он бросил вверенный ему голландский театр войны, оторвался от противостоящей ему французской армии бездарного Вилеруа, прошел пол Европы и в Баварии явился на помощь имперцам. Сюда же привел подкрепления и Евгений Савойский.

Против трех соединившихся неприятельских армий, силой в 62 тыс., французы и баварцы располагали только 47 тыс.; но так как Англия и Голландия настойчиво отзывали назад Мальборо, то французам было выгодно переждать, пока временное сосредоточение неприятельских сил рассосется. Они заняли укрепленную позицию под Аугсбургом. Чтобы вынудить франко-баварскую армию выйти из [234] недоступного расположения, англичане и имперцы усиленно опустошали баварскую землю; когда же и это не помогло» они решились на последнее средство, чтобы попытаться выманить французов до ухода Мальборо: Людовик Баденский с 14 тыс. отделился, чтобы осадить важную баварскую крепость Ингольштадт. Франко-баварская армия, действительно, двинулась, чтобы маневром затруднить взятие Ингольштадта, и на дневке, недалеко от Гохштедта, была атакована коалиционной армией.

У атакующего 48 тыс. солдат составляли две армии, под командой Мальборо и Евгения Савойского; преимущество в коннице, 20 тыс. против 17 тысяч, находилось на их стороне; обороняющийся — 47 тысяч — представлял собственно три армии: баварскую — курфюрста Макса Эммануэля и две французские — маршалов Марсена и Тальяра. Последний далеко не в полной степени объединял командование. Преимуществ в пехоте и артиллерии (90 орудий против 52) находилось на стороне франко-баварцев.

Раздробление командования на стороне франко-баварской армии затрудняло принятие какого-либо энергичного решения и привело к пассивной обороне. Самостоятельность трех частей армии мешала выделить общий резерв. Все силы франко-баварцев оказались сразу же распределенными, с пассивными задачами, на фронте, почти достигшем 6-ти верст. Правым флангом французы почти упирались в Дунай; фронт прикрывался ручьем Небель с трудно доступной, болотистой долиной; лучшие подступы через долину вели к обширным селениям Блиндхейм и Обер-Глаухейм. Охват с севера затруднялся лесами и пересеченной местностью.

Тальяр отказался от непосредственной обороны ручья Небель, чтобы не развертывать войска на болотистой местности. Большая часть пехоты Тальяра (27 батальонов) прочно заняла Блиндхейм; Марсен занял 14-ю батальонами Обер-Глаухейм; фронт между этими опорными пунктами был занят кавалерией Тальяра и Марсена; курфюрст баварский, с баварской конницей и с частью французской, образовал на холмах севернее Обер-Глаухейма оборонительный загиб.

Атакующий распорядился так: участок от Дуная до Обер-Глаухейма атакует левое крыло — Мальборо; охват с севера выполняет правое крыло Евгения Савойского (прусская пехота под командой Леопольда Дессау и многочисленная конница).

Развертывание Евгения Савойского сильно задержалось, и атака могла быть начата только после полудня; французы успели устроиться для обороны в селениях, забаррикадировать все входы, выжечь отдельные дома, мешавшие [235] обстрелу с опушки селений, приспособить к обороне нюю, протянуть линию заграждения из повозок от Блиндхейма до Дуная. Первые часы боя сложились чрезвычайно успешно для французов: все атаки англичан и голландцев на укрепленные селения отбивались с огромными потерями; обороняющий подпускал слабейшую в силах атакующую пехоту на тридцать шагов и сметал ее залпами; французская артиллерия с командующих позиций имела существенный перевес над слабейшей артиллерией атаки. 3 кавалерийские атаки Евгения Савойского были, после очень горячих схваток, отбиты курфюрстом Баварским. Евгений ясно видел недостаточность своих сил, но продолжал упорствовать в атаках, чтобы привлечь к себе внимание противника.

Около 4 часов лорд Мальборо вполне уяснил себе обстановку: он приостановил атаки на Блиндхейм, где англичане должны были лишь занимать французов перестрелкой, и сосредоточил все свободные силы против французского центра. Английская кавалерия здесь перебралась через Небель и тремя атаками успела истощить силы французской конницы. Тальяр видел недопустимую слабость своего центра, где кавалерия уже не имела достаточных сил держаться против перебравшихся через Небель войск, видел накапливаемые Мальборо резервы, просил помочь с севера Марсена, пытался набрать резерв в Блиндхейме — но напрасно: пехота, забравшаяся и устроившаяся в селениях, не выходила на равнину. Только 9 французских [236] батальонов пристроились к коннице, когда в пятом часу Мальборо повел удар всеми свободными силами на центр. Тальяр был почти мгновенно опрокинут, французская армия разрезана на две части. Левое крыло — Марсен и курфюрст Баварский — успело отойти. Гарнизон же Блиндхейма продолжал защищать селение, был окружен и ночью вынужден капитулировать. Потери победителя — 25% (4.635 убитых и 7.676 раненых); потери франко-баварской армии убитыми и ранеными достигали того же размера; сверх того, 9 тыс. пленными (в том числе и раненый Тальяр) и 40 полевых орудий.

В этом сражении современников поразило бессилье Тальяра вытащить из селений забравшуюся туда пехоту для парирования новой группировки неприятеля. Проигрыш сражения был объяснен ошибкой Тальяра — надо по возможности не расходовать войск на занятие местных предметов, так как в последнем случае войска пропадают для маневра. С этого времени начинается боязнь местных предметов, поиски открытой равнины для боя, которые так характерны для тактики XVIII столетия. Только армии французской революции снова перестали бояться посылать целые части занимать селения и другие местные предметы. Но это изменение тактики базировалось на изменении морального облика пехоты, боевые успехи которой основывались не только на принуждении, на действиях по команде, начальников, но и на добровольном желании солдата, на стремлении его отличиться, на революционном или бонапартистском энтузиазме. Если бы в Блиндхейме находилась более одушевленная — революционная или наполеоновская — французская пехота, она, может быть, не ограничилась бы одним обстрелом с фланга прорывающих центр частей Мальборо; начальникам удалось бы поднять из-за закрытия удобно и безопасно устроившихся стрелков и бросить их в контратаку против левого фланга ведших решительное наступление частей Мальборо.

Французы обнаружили здесь в весьма неудачной форме склонность к бою за местные предметы, к раздроблению общего поля сражения на отдельные очаги. Необъединенность командования привела их к пассивности и раздроблению сил, к отсутствию общего резерва.

Очень поучительны действия Евгения Савойского и Мальборо, уловивших момент дать решительное сражение, в виду грозившего ухудшения стратегической обстановки; Евгений Савойский из последних сил продолжал атаку — быть победителем на своем участке он не мог, но своим упорством связал и отвлек на север свободные силы противника; наконец, лорд Мальборо, ошибшийся в расчете без труда захватить Блиндхейм, чтобы [237] обеспечить себе переправу через Небель, выяснил слабые стороны расположения неприятеля, хладнокровно исправил группировку, прекратил атаки на Блиндхейм и нанес в новом направлении решительный удар. Евгений Савойский и Мальборо работали в тесном контакте и несмотря на раздвоение командования и на разноплеменность своих войск — австрийцы, пруссаки, датчане, ганноверцы, голландцы, англичане, гессенцы — добились полного единства действий.

Кампания 1706 г. в Италии. Высочайшим проявлением военного искусства и резким исключением для своей эпохи является поход Евгения Савойского в 1706 г. в Италии. Война за испанское наследство была в полном разгаре.

Французы, после успехов 1705 года, сосредоточили свое главное внимание на осаде Турина — столицы союзника Австрии, герцога Савойского. 20.000 гарнизон сильно укрепленного Турина был осажден двойными силами французов под командой бездарного генерала Ла-Фельяда, получившего в командование армию лишь благодаря придворным интригам. Герцог Савойский, до полного обложения Турина, с несколькими тысячами кавалерии вырвался из Турина и удалился в горы к югу от него. 30.000 французская армия прикрывала осаду, занимая тридцать крепостей Ломбардии и выдвинув сильные заслоны к озеру Гарда. Лучший французский полководец, маршал Вандом, оттеснивший австрийцев из Италии в Тироль, был отозван для командования на нидерландском театре, где дела французов [238] шли неудачно. Завоевание же Ломбардии казалось обеспеченным; последний опорный пункт коалиции — Турин — должен был пасть в августе, как рассчитывал Ла-Фельлд. Французским главнокомандующим вместо Вандома был назначен племянник короля, молодой принц Орлеанский, к которому был приставлен советник, угодливый и бесхарактерный генерал Марсен.

Евгений Савойский, получив в командование австрийскую армию в Тироле, располагал 34 тыс. Во что бы то ни стало, ему было необходимо освободить Турин, так как падение Турина вызвало бы подчинение Людовику XIV герцогства Савойского, что явилось бы началом развала образованной против Франции коалиции и сделало бы безнадежным продолжение австрийцами борьбы на итальянском театре. Для Евгения Савойского предоставлялось на выбор два операционных направления: первое, кратчайшее, шло по левому берегу реки По и пересекало ее многочисленные притоки, образующие сильные позиции. Французскому заслону движение австрийцев севернее реки По давало возможность использовать все эти позиции с разбросанными по ним крепостями. Евгений Савойский не подвергал при этом риску свои сообщения с Австрией, но не мог рассчитывать во время выручить Турин. Другое направление, на котором и остановился Евгений Савойский, шло от Риволийского плато, единственного выхода из гор Тироля, находившегося в руках австрийцев, на юг, вдоль Адижа, пересекало его в нижнем течении, затем реку По и по правому ее берегу поворачивало на запад. Это направление явилось кружным и связывалось с огромным риском. Сообщения с тылом были совершенно не обеспечены; в случае неудачи армия обрекалась на гибель. Но зато здесь можно было рассчитывать проскользнуть в обход правого фланга французской армии и безостановочно достигнуть Турина. Довольствие армии во время марша взялся обеспечить дружественный Австрии герцог Моденский{166}. В течение июля Евгений Савойский постепенно протянулся к югу вдоль реки Адижа, а в августе приступил к стремительному выполнению своего плана. В течение семнадцати дней его армия прошла 270 верст и успела предупредить французов в теснине Страделлы. Французское командование на маневр-Евгения Савойского ответило занятием ряда фланговых позиций и угрозой сообщениям австрийской армии, которые Евгений Савойский сам бросил. Французскому заслону тогда не осталось [239] ничего другого, как следовать по северному берегу реки По вслед за австрийцами. Инициатива действий оказалась целиком захваченной австрийским полководцем. Евгений Савойский смело двинулся между занятыми французами и удаленными на расстояние меньше одного перехода крепостями Александрия и Тортона, не обратив на них внимания, соединился с конницей герцога Савойского и обратился против Турина. Французы ждали его у Турина за укреплениями циркум-валащюнной линии. Французские укрепления были, естественно, сильнее в секторах, обращенных к югу и востоку, и слабее в тыловом для французов направлении, к северо-западу от Турина, между реками Дора и Стура. Евгений Савойский увенчал свой рискованный маневр решительным боем; чтобы создать наивыгоднейшие условия для боя, он пошел на дальнейший риск, переправился через р. По выше Турина, врезался в район между французской границей и Турином и атаковал между реками Дора и Стура французские позиции. Получилось сражение с перевернутым фронтом. В тылу Евгения Савойского были снежные вершины Альп и французская граница.

В районе крепости Турин французы сосредоточили до 40 тыс., но большая часть этих сил являлась осадной армией Ла-Фельяда, которой торопился покончить с крепостью, находившейся накануне падения; Ла-Фельяд усмотрел в действиях Евгения Савойского желание диверсией оттянуть на себя силы французов и помешать, таким образом, довести осаду до близкого конца. Поэтому, Ла-Фельяд возражал против всякого ослабления осадной армии, а Марсен, опасавшийся его парижских связей, не решился ему противоречить; предложение принца Орлеанского — атаковать армию Евгения Савойского всеми силами во время совершения ею флангового марша — было отклонено на военном совете. Демонстрации Евгения Савойского удержали часть французов на южном берегу р. По. Атака Евгения Савойского 7-го сентября 1706 года на трехверстном фронте между Дорой и Стурой велась 30 тыс. человек. Этот удар был встречен 12 тыс. принца Орлеанского. У французов не хватило сил занять весь фронт, недостаточно укрепленный. Прусская пехота Леопольда Дессаусского штурмовала с фронта французские окопы; бой был решен охватом, который выполнили савойцы по болотам Стуры. Французы начали отступать, и в этот момент комендант Турина Даун, три месяца упорно отстаивавший город, сменив гражданами гарнизон на валах, бросил все свободные силы из Турина на вылазку в тыл французам. Поражение войск принца Орлеанского было полное; армия Ла-Фельяда, не принимавшая участия в сражении, была охвачена паникой; однако, [240] французы, бросив осадный парк, ушли к французской границе, не тревожимые австрийцами. Через два дня после сражения под Турином французский заслон герцога Медави (13 тыс.), оставленный в районе реки Минчио, разбил под Кастильоне несколько слабейшие австрийские силы принца Гессенского, но это не изменило результата кампании: отрезанный Евгением Савойским от Франции генерал Медави, с разрешения Людовика XIV, заключил капитуляцию, по которой все ломбардские крепости были переданы австрийцам, ценою чего французские войска получили пропуск на родину.

Эта кампания очень поучительна. Современники сделали из нее вывод о невозможности для осадной армии отбивать выручку, подошедшую к крепости, на циркумвалационных позициях; и циркумвалационные линии, которыми так искусно воспользовался Юлий Цезарь при осаде Алезии и которые в новой истории воскресил Мориц Оранский, — вышли из употребления. По существу, в поражении французов виновата не столько циркумвалационная позиция, сколько отсутствие единого твердого руководства. Если бы Ла-Фельяд выдвинул хотя бы четвертую часть своих сил на поддержку принца Орлеанского, французам, быть может, удалось бы удержаться на своих позициях. Но центральный интерес этой кампании, конечно, представляет величественное решение Евгения Савойского — идти на риск потери сообщений с Австрией, ценой чего достигается полный захват им инициативы и подчинение воли противника. Французы считали завоевание Италии почти уже законченным, ослабили энергию руководства и ведения войны, надеялись одними угрозами сдержать противника до того момента, когда падение Турина сделает их полными хозяевами Ломбардии; а неприятель, находившийся почти в безвыходном положении, но имевший во главе великого полководца, пошел на любой риск и полным напряжением сил опрокинул одним ударом весь карточный домик французского господства в Италии. В политико-стратегическом отношении любопытна огромная роль, которую приобрела маленькая Савойя в войне, втянувшей в себя большую часть Европы; Савойя оказалась апельсинной коркой, на которой поскользнулся Людовик XIV.

Литература

Ausgewählte Schriften des Raimund Fürsten Montecuсоlli. Herausgegeben von der Direction des k.u.k. Kriegs-Archivs. — Wien und Leipzig. 1899-1901 г.

Австрийский генеральный штаб почтил своего великого вождя и великого мыслителя академическим изданием избранных его сочинений в четырех больших томах. Важнейший труд Монтекуколи — мемория о войне с турками в Венгрии — был в первый раз отпечатан в Кельне в 1704 году на итальянском [241] языке, на котором преимущественно и писал автор, русским военным советником Хуйссен. Этот труд имеется и в русском переводе с французского языка, изданный в Москве в 1760 г. на 452 стр. под заглавием: "Записки Раймунда графа Монтекуколи или главные правила военной науки вообще разделены на три части".

Camille Rousset. Histoire de Louvois. 7-e édition. — Paris. 1881-1891, 4 тома (546, 579, 554, 576 стр.)

Этот труд, написанный в шестидесятых годах, остается основным для изучения судеб французской армии в эпоху Людовика XIV. Существенные поправки вносит труд Louis André: Michel Le Tellier et l'organisation de l'аrméе monarchique (Paris, 1906), который выдвигает реформаторскую деятельность в военном министерстве отца Лувуа, Михаила Летелье, державшегося умышленно в тени и продолжателем деятельности которого явилась работа Лувуа. Труд Руссе основан на многолетнем изучении архивов военного ведомства. Особенно любопытны главы о военной реформе (т. I, стр. 163-256), о попытке использовать постоянную армию для трудовой повинности — по разбивке Версальского парка и проведению каналов для фонтанов за сотни верст (т. III, стр. 383-415), об участии армии в драгонадах (т. III, стр. 429 — 512) и в разрушении Палатината (т IV, стр. 138 — 182).

Werner Sombart. Krieg and Кapitаlismus. — München 1913. стр. 232.

Второй том этюдов профессора Зомбарта по истории развития современного капитализма посвящен вопросу о взаимоотношениях между войной и ростом капитализма. Постоянные армии являются не только разрушительным фактором в народном хозяйстве, но и фактором, обусловливающим его развитие. Армии явились первыми массовыми заказчиками. Хлебная торговля, суконная промышленность, металлургия, расцвет помещичьих хозяйств в XVII веке, рост городов в XVIII веке — являются непосредственным результатом удовлетворения потребностей армии. Рост дисциплины в армиях содействовал отживанию средневековых обычаев в производстве и подготовил переход от ремесленных предприятий к фабрикам.

Louis Tuetey. Les officiers sous l'ancien régime. Nobles et roturiers. — Paris. 1908, VI; 403 стр.

В этой монографии восстановлена картина борьбы французского дворянства с офицерами из разночинцев. Дворянство защищается запретительными постановлениями против вторгающейся на командные должности богатой буржуазии. Очерчен институт зауряд-офицеров (officiers de fortune), члены которого оказались одними из главных руководителей армии в период революции.

Maurice Sautai. Les milices proviuciales sous Lоuvоis et Barbezieux (1688-1697). — Paris. 1909, стр. 367.

Работа военно-исторического отделения французского генерального штаба, рисующая попытку установления всеобщей воинской повинности ад столетие до революции. Феодальные пережитки помешали полному успеху идеи Лувуа о создании вооруженной силы, основывающейся не на вербовке, а на воинской повинности. Драма мобилизованных восстанавливается по архивным данным в этом строго-научном труде.

Abtheilung für Kriegsgeschichte des k.u.k. Kriegs-Archivs. Feldzuge des Prinzen Eugen von Savoyen.

В три последних десятилетия XIX века австрийский генеральный штаб издал большой труд в 22 томах, по 700-900 страниц, посвященный Евгению Савойскому, величайшему полководцу Габсбургских армий. Том I заключает капитальное политическое, статистическое и военно-географическое описание Европы на рубеже XVII и XVIII веков; IV том — сражение при Гохштедте, V111 том — Туринскую, XIV том — Дененскую операции. Суворову Россия не создала памятника, хотя бы сколько-нибудь приближающегося к этому образцовому академическому труду.

Каждый том представляет многолетнюю работу различных офицеров генерального штаба. Исторический стиль работ австрийского генерального [242] штаба довольно резко отличается от работ прусского генерального штаба. Труды австрийского генерального штаба гораздо объективнее лишены тенденции и потому более живучи. Работы учеников Дельбрюка по войне за испанское наследство, написанные 30 лет спустя Израэля (1913 г.) — о кампании 1704 года на германском театре и Шмоллера (1909 г.) — о Туринской операции, в сущности не поколебали картин событий, которые дает австрийское военно-историческое отделение, а только обострили некоторые характерные черты этих событий. Труды же прусского военно-исторического отделения более жгучи, преследуют более утилитарные цели, читаются с больший интересом, но через короткое время оказываются представляющими интерес не столько по своему непосредственному содержанию, а как памятник стратегических и тактических тенденций года их издания. Труды австрийского генерального штаба гораздо скромнее по объему затрагиваемых научных вопросов, но более выдержаны, как строго исторические работы.

Пузыревский. Развитие постоянных регулярных армии и состояние военного искусства в век Людовика ХIV и Петра Великого.

Несколько устарелый труд. [243]