Возрождение пехоты
Рост денежного обращения. Денежное обращение в Западной Европе в VII веке достигло минимального размера; в VIII веке в различных странах европейского континента начинается разработка золотых и серебряных рудников, и запас благородных металлов начинает медленно расти. В XIII веке денежное обращение играет уже известную роль; крупные землевладельцы начинают производить товар для рынка; средневековый поэт усматривает в этом серьезную угрозу для рыцарской идеологии; при дворе, жалуется он, говорят не о Парсивале или Гамурете, а о молочных коровах, о ценах на хлеба и вино{80}.
Изменение экономических условий не могло не отразиться на военном деле; военная система, основанная на призыве ленного ополчения, являлась следствием натурального хозяйства; сбор ленников представлял такие трудности, был так медлителен, ленники так трудно поддавались дисциплине и управлению, что преимущества воинов, которые служили на жалованье, были очевидны. С XIII века королевская власть предпочитает продавать освободившиеся лены богатым буржуа, чем поселять на них рыцарей.
Сеньор мог созвать своих вассалов, не оказывая им никакой помощи, только для очень короткого похода, против ближайшего соседа. Когда предстоял дальний поход, например, когда немецкое ополчение созывалось для войны [115] в Италии, то отдельных воинов должны были поддерживать какие-то коллективы. Так, в архиепископстве Кельнском была установлена для итальянских походов такая норма: вассалы, не принимавшие в них участия, уплачивали половину нормального дохода с лена, который исчислялся в 5 марок. Вассалы, которые отправлялись в поход, получали пособие в два годовых дохода — 10 марок; и сверх того — 40 локтей тонкого сукна для одежды рыцаря и его свиты, по одному вьючному животному на двух рыцарей и по 4 подковы с 24 гвоздями.
Эти пособия для дальних походов, ставшие обычным явлением, представляли только этап к переходу рыцарей на жалованье. Уже в 992 г. войско графа Анжуйского состояло "наполовину из своих и наполовину из наемников". Средневековая хроника рассказывает, что когда в 1158 году король Владислав Богемский пытался созвать вассалов для похода в Италию, то все были очень недовольны. Но когда король предоставил желающим оставаться дома и предложил жалованье тем, кто последует за ним, то все заторопились предложить свои услуги. Во время третьего крестового похода французский рыцарь получал уже в год, на наши деньги, около 3 тысяч рублей.
Рыцарь, служивший в трудные времена натурального хозяйства за скудный земельный надел или за простой паек от двора, теперь, когда появились деньги и благосостояние начало возрастать, предъявил повышенные требования за военную службу. Обязанность служить за лен становилась все больше формальностью, но рыцари продолжали оставаться классом, среди которого преимущественно вербовалось ядро, наиболее квалифицированная часть армии.
Наемничество в Англии. Классической страной наемничества всегда была Англия. Забота английских королей сводилась к тому, чтобы крупные феодалы не вырвали у них верховной власти. Им удалось ее удержать в своих руках благодаря тому, что английские феодалы — норманны — долго не сливались с местным населением, говорили на французском языке, и местное население всегда готово было поддержать королевскую власть против помещиков-иноземцев. Таким образом, правительственная власть в графствах Англии осталась в руках королевского чиновника-шерифа, а не попала в наследственное обладание крупных землевладельцев. Последние были стеснены предусмотрительностью Вильгельма Завоевателя, который даровал им огромные поместья не в одной меже, а раскиданные по разным углам Англии.
Таким образом, в структуру английского феодализма был введен чиновник, созывавший ополчение вассалов, но [116] неспособный его контролировать и неспособный наблюдать за тем, чтобы лены находились в обладании годных и упражняющихся в военном деле ленников; была крайне ослаблена хозяйская рука крупного землевладельца — узурпатора значительной доли государственной власти, заботящегося о военном деле в своем округе из личного интереса. В этих условиях феодальное ополчение не могло не утратить быстро боеспособности, и мы действительно видим полную непригодность английских феодалов к крупным войнам.
Но чиновничество Англии, сыгравшее такую печальную роль по отношению к боеспособности феодального строя, давало в руки королевской власти большую силу; опираясь на нее, английские короли первые использовали плюсы нарождавшегося денежного обращения. В Англии в рудниках серебро и золото не разрабатывалось, но путем торговли{81} благородные металлы попадали в Англию, и здесь, где был сильный центр, вдали от мест своего нахождения, впервые в средние века проявили свое значение. Создалась такая процедура: ленник, малогодный, неспособный к бою, не являлся на призыв; у него формально должен был, за неявку, отбираться лен, но, по внесении им штрафа, он оставался владельцем лена. Таким образом, довольно быстро личное отбывание военной службы заменилось уплатой особого налогу с лена, а король на собранные деньги нанимал тех рыцарей, которые не отстали от военного дела и охотно шли в поход{82}. Наемное войско давало королевской власти новую силу. Тщетно бароны вставили в Великую Хартию Вольности (1215 г.) §51, воспрещавший организацию вооруженной силы из наемников. Наемничество восторжествовало, так как оно отвечало новым условиям экономики.
Роль крупных вассалов этим, однако, не была сведена на нет. Королевский шериф неспособный созвать феодальное ополчение, являлся и неудачным вербовщиком. Крупные землевладельцы, пользовавшиеся авторитетом в своем округе, имевшие запасы оружия, снаряжения, лошадей и продовольствия, сделались главными вербовщиками и лично вели в поход навербованные ими отряды. [117]
Но довольно рано, собрав при помощи налогов деньги в государственную казну, Англия начала применять иностранцев для борьбы за английские интересы. Образцом договоров — своего рода подрядов на феодальное ополчение является первый из них — договор короля английского Генриха I (сына Вильгельма Завоевателя) с графом Робертом Фландрским (1103 г.). Последний обязался за сумму в 400 марок, уплачиваемую ежегодно, выставлять в случае нужды в распоряжение английского короля 1000 рыцарей, каждого с 3 конями. Договор был недействителен против короля Франции, вассалом коего являлся граф Фландрский. Рыцари должны быть готовы к посадке на суда через 40 дней по предъявлении требования к графу Фландрскому. Перевозка морем — средствами английской короны, на ее же счет довольствие рыцарей, начиная со дня прибытия в Англию, и пополнение их снаряжения. Особым актом бароны и кастеляны графа Фландрского подтвердили действительность договора, и через шестьдесят лет, в 1163 году, он был вновь продлен, но, в виду усиления денежного обращения, рыцарь уже сильно вздорожал, и за каждых 10 рыцарей по договору Англия платила уже не 4, а 30 марок серебра{83}.
Завоевание Уэльса. На развитие английского военного искусства наложила сильный отпечаток борьба в дебрях Шотландии и Ирландии и особенно завоевание Уэльса (1272—1287 г.), представлявшего заросшее дремучим лесом нагромождение гор, скал и ущелий. Джеральд де Бари (1188 г.) обращает внимание на особенности театра военных действий: "галльское военное искусство превосходно в своей стране, но Ирландия и Уэльс на Галлию вовсе не походят. Там равнина, здесь пересеченная местность; там поле, здесь лес; там стремятся защищаться более крепкими латами, здесь избегают всякого обременения; там побеждают упорством, здесь проворством. На равнине хороши полные латы для защиты, а в лесистых или болотистых теснинах, где пешему легче продвигаться, чем конному, легковооруженный имеет преимущество. Против неприятеля, не имеющего вовсе лат, и который при первом же столкновении или побеждает, или обращается в бегство, довольно и легкого панциря; тяжелые латы помешают преследованию по теснинам и кручам. Трудно влезать и слезать с высокого седла в полном вооружении, и еще труднее идти пешком. Лучшие воины дли похода в Ирландию и Уэльс — это туземцы, выросшие там в беспрерывной малой войне. В Ирландии [118] рыцарям необходимо всегда придавать лучников. Проворный ирландец будет поражать рыцаря каменьями и ускользать от него — ему нужно отвечать стрелами".
Лучники. Эти ценные выводы историка покорения Ирландии были широко использованы королем Эдуардом I при завоевании Уэльса. В армию вербовались преимущественно пограничное с Уэльсом население и племена Уэльса, подчинившиеся Англии. Главный род оружия представляли лучники. Во Франции и вообще на континенте предпочитали луку арбалет (лук с прикладом и с винтом для натягивания тетивы), так как стрела арбалета имела более сильное пробивное действие и могла поражать человека в латах. Арбалет казался таким смертоносным оружием, что Латеранский собор 1139 года даже запретил употребление этого оружия в войне с христианами{84}. Англичане предпочитали лук, так как пробивного действия против неприятеля, не имевшего лат, не требовалось, а лук обладал большей скорострельностью. Техника стрельбы из лука была англичанами сильно развита. Типичная для уэльской войны английская армия, 1282 года состояла из 700—800 конных (рыцарей и кнехтов) и 8600 лучников (в том числе 1800 уэльсцев). Покорение Уэльса не могло быть достигнуто одним сражением. Нужно было прорубить широкие просеки в вековых лесах, проложить дороги, сделать доступными последние убежища туземцев. Уэльс был покорен, по существу, наемной армией; особое внимание уделялось правильному ее довольствию подвозом с тыла. Власть полководца над получавшими жалованье воинами была несравненно выше, чем в феодальном ополчении.
Вышедшая из этой школы дисциплинированная и управляемая английская армия, в составе которой пехота — лучники — занимала почетное по числу, подбору и положению место, представляла значительно превосходную силу по сравнению с блестящим, но анархическим французским рыцарством, что и сказалось во всех сражениях Столетней войны (1337—1461 г. г.). Остановимся на сражении при Кресси.
Сражение при Кресси. Английский король Эдуард III, во время первой большой высадки во Францию в 1339 году, не рассчитывал на национальное военное искусство и, не останавливаясь перед огромными расходами, нанял на свою службу большое количество германских князей с их рыцарством. Однако, когда огромное ополчение высадилось во Францию, французский король Филипп VI избрал правильную стратегию уклонения от боя. Продолжительное [119] время Эдуард не мог выплачивать жалованья германским герцогам и графам, скоро последние разъехались, и английскому королю пришлось вернуться в Англию. Через 7 лет, в 1346 году, французы сильно теснили английские гарнизоны в Гаскони — наследственном владении английской короны. Чтобы сделать диверсию, Эдуард высадился на берега Нормандии. Денег для найма знатных иностранцев уже не было, и английская армия состояла из ограниченного числа рыцарей — всего 4.000 всадников и 10.000 пехоты — преимущественно лучников, а также копейщиков. Транспортный флот ушел, бросив английскую армию в Нормандии на произвол судьбы, и Эдуард III решил по суше провести армию в союзную ему Фландрию. Французы мешали этому маршу, уничтожая на пути мосты. Главные силы французов не прибыли еще из Гаскони, но король Филипп VI собрал около себя уже блестящее рыцарство; имея, вероятно, также около 14.000 бойцов, он решил атаковать англичан — длительное отступление последних до крайности повысило самонадеянность французов. Англичане же, пройдя достаточно к северу, чтобы в случае неудачи иметь возможность отступить во Фландрию, в одном переходе за Соммой остановились и решили принять бой.
Ночь на 26 августа англичане провели в районе Кресси, французы — на переправе через Сомму у Абевиля. Позиция, выбранная англичанами для боя, располагалась на холме и имела ту особенность, что не преграждала французам пути движения, а пролегала в косом направлении неподалеку от него. Обращенный к противнику правый фланг позиции был прикрыт росшим внизу густым лесом и крутым обрывом высот. Такое косвенное положение позиции предъявляло французскому управлению большие требования — являлась необходимость, одновременно с развертыванием, заходить правым плечом вперед. Подобный маневр могла бы выполнить только дисциплинированная армия; анархическое же французское рыцарство провоцировалось на атаки по частям. (Черт. № 8).
Спешивание рыцарей. Французы настолько превосходили англичан по числу рыцарей, что Эдуард III совершенно отказался от использования по специальности своих рыцарей.
Главную силу английской армии представляли лучники, и Эдуард III, великий тактик, решил использовать рыцарей так, чтобы еще повысить боевую ценность лучников. Лучники обычно не встречали стрелами до послед-, них шагов атакующую конницу, а прекращали в нескольких десятках шагов стрельбу и отбегали за своих рыцарей или за укрытия. Таким образом, пропадали для стрельбы самые лучшие мгновения, и пехота не принимала участия в отражении шока рыцарей. [120]
Эдуард III приказал своим лучникам, построенным в несколько шеренг, оставаться на месте и стрелять до конца. А чтобы дать этому приказу моральную силу он приказал рыцарям спешиться, отослать лошадей далеко назад к обозу и стать в строй среди лучников. Нередки были средневековые сражения, в которых на побежденной стороне конные рыцари мчались с поля сражения, а пехота оставалась и рубилась победителем. Теперь под Кресси, у английских лучников была уверенность что их не бросят на произвол судьбы. Английский рыцарь оставаясь верхом, мог бы нанести неприятелю физически более вреда; но спешенный рыцарь, имеющий возможность лишь с трудом действовать оружием, являлся преимущественно моральной силой — важен был его пример. В этом отношении спешенные рыцари явились предтечей позднейших младших офицеров, задача коих также заключалась в том [121] чтобы действовать не столько оружием, как примером{85}.
Французская армия, имея впереди генуэзских арбалетчиков, уже кончала дневной переход 26 августа, когда, около 15 часов, французский король получил от 4 рыцарей, Выделенных для разведки и лишь немного обогнавших голову колонны, доклад, гласивший, что англичане не отступают, а находятся в боевом порядке на высотах у Кресси. В виду растяжки колонны, позднего времени и утомления пеших арбалетчиков король решил отложить атаку на следующее утро. Были посланы приказания остановиться, но голова колонны находилась уже в виду неприятеля, завязался бой, задние напирали на остановившихся. Король изменил свое решение и приказал генуэзским арбалетчикам наступать. Арбалетчики были достаточно искусными наемниками, на высоком жалованье. Но для успеха им не хватало ни моральной спайки с рыцарями, ни известного уважения последних к подготовке атаки метательным боем. Арбалетчикам пришлось вступить в бой с английскими лучниками в невыгодных условиях, стреляя снизу вверх. Находившиеся сзади рыцари, наблюдали малый успех арбалетчиков и даже частичный отход их назад, бросились через их строй вперед в атаку; несколько человек было потоптано, и арбалетчики были более расстроены пронесшейся через них конной атакой, чем неприятельскими стрелами.
Атака рыцарей имела значительные шансы на успех, если бы предварительно было произведено упорядоченное развертывание и весь английский фронт был бы атакован одновременно. Но эти основные условия успеха соблюдены не были. Отдельные отряды рыцарей, по мере прибытия на поле сражения, бросались самостоятельно в атаку; наступающие, вследствие порослей, продвигались медленным аллюром, и на их неширокий фронт со всего фронта англичан стрелы падали, "как снежные хлопья". Большинство рыцарей не успевало доскакать до английского фронта, как неприятельская стрела поражала их или их лошадей в недостаточно защищенное место; те же, которые врывались в английские ряды, встречались спешенными рыцарями и копейщиками и закалывались. [122]
16 или 17 разрозненных атак, которые вело французское рыцарство, были отбиты.
Англичане держались строго оборонительного образа действий. Когда стемнело и атаки французов прекратились, они заночевали на поле сражения и только на следующее утро отдали себе отчет в одержанной победе, так редко увенчивающей пассивную оборону. Насколько храбро атаковали французы и насколько вступление в бой пехоты увеличило кровопролитность боя, явствует из сопоставления потерь французов под Бувином и Кресси: там 3 убитых рыцаря, здесь около 1200 рыцарей.
Анализ этого сражения открывает нам превосходство упорядоченной профессиональной армии из людей, состоящих на жалованье, над порывом хаотического, не признающего управления рыцарского ополчения и показывает могущественное воздействие метательного оружия, когда пехота впирается на лучшие элементы вооруженной силы, какими располагает государство. С этого момента конец средних веков — XIV и XV столетия — полон подражаниями — спешиваниями рыцарей{86}.
Спешивание становится обычным подвигом, прославляемым средневековыми хрониками{87}.
Поскольку, однако, английская пехота без рыцарей была несамостоятельна, а со спешенными рыцарями пригодна только для оборонительного боя, постольку она не могла явиться корнем, из которого выросла современная пехота; английские лучники остаются в рамках средневековья, представляют только проблеск, намекающий на будущее.
Восстание фламандских городов. Новая экономика не только давала государству средства для вербовки наемников: она [123] создала новые условия в народных массах, при которых эти массы получили возможность давать отпор рыцарским ополчениям.
Нечто новое и чудесное, по замечанию средневековой хроники Вилани, произошло в сражении при Куртрэ. При взаимном соперничестве Франции и Англии, на Шотландию и Фландрию выпадала одинаковая роль. Французы всегда поддерживали и раздували в Шотландии мятеж против Англии, а англичане поднимали против Франции ее вассальное графство — Фландрию. Кроме агитации и подкупов, в руках англичан были и могучие экономические средства воздействия на фламандцев, так как Англия поставляла сырье — шерсть — для фламандских суконщиков и, прекращая ее вывоз, соответственно требованиям политики, могла вызывать во Фландрии безработицу. Во главе движения против французских феодалов стояли фламандские города, развитие которых ушло вперед. Фламандские ремесленники были пропитаны оригинальным революционным духом. Здесь, уже в начале XIII столетия, сложилась первая революционная песнь, которую историк Мишле назвал первой марсельезой. Революционное движение порой грозило переброситься из Фландрии во Францию (бунт Марселя в Париже, Жакерия), что делало особенно важным для Франции быстрое подавление движения во Фландрии. Народный вождь и главнокомандующий фламандцами Филипп Артсфельде перед сражением при Розебеке становился уже на интернациональную точку зрения: "убивайте, убивайте всех герцогов, графов, рыцарей. Французские общины не будут на вас в претензии, так как они хотят, чтобы ни одни из них не вернулся во Францию. Французские общины ждут от нас этой услуги, и мы ее окажем"{88}.
В 1302 году в Брюгге вспыхнула резня: в одну ночь 4000 иностранцев, преимущественно французов, не знавших пароля (щит и друг), было перерезано; по всей стране началась охота за французами.
Сражение при Куртрэ. Главные силы мятежников, около 13 тысяч горожан, с 10 рыцарями, под командой двух юношей — сына и племянника графа Фландрского, обложили цитадель Куртрэ. Французская армия, около 5.000 всадников и 3.000 стрелков, подошла на выручку. Фламандцы решили умереть или победить и заняли позицию за ручьем Гренинген — от города до монастыря — с рекой Лис, перерезывавшей всякий путь отступления в тылу. Глубокий ручей Гренинген, с болотистой долиной, был еще усилен волчьими ямами и другими препятствиями; по берегу рассыпались немногочисленные фламандские стрелки, недалеко за ними — густые, фалангообразные массы пехоты, вооруженные [124] пиками и алебардами (годендагами); среди пехоты стали и рыцари с Гюи; фронт протягивался на 900 шагов; были выделены два отряда: один из граждан города Ипра образовал заслон против цитадели Куртрэ; другой отряд, под командой опытного рыцаря Иоганна фон Ренессе, образовал небольшой резерв за центром{89}.
Граф Роберт д'Артуа выжидал несколько дней вблизи Куртрэ, не решаясь атаковать неприятеля на сильной позиции. Желание выручить крайне стеснённых в цитадели французов заставило его решиться И июня на атаку. Французские стрелки значительно превосходили неприятеля и до числу, и по качеству, нанесли фламандцам большие потери и заставили их податься назад от ручья Гренинген. Однако, французские, стрелки сами перебраться через ручей не могли, так как на другом берегу легко могли стать жертвой неприятельской контратаки. Поэтому граф д'Артуа дал сигнал — арбалетчикам уходить, рыцарям атаковать. При движении вперед рыцарей несколько арбалетчиков было потоптано. Но как только рыцари стали перебираться через ручей, фаланга фламандцев, сохранившая порядок, бросилась вперед и начала избивать рыцарей, которые вязли в болотистых берегах и не могли развить никакого натиска. Только в центре небольшой части французов, с графом д'Артуа, удалось пробиться до сухого места, опрокинуть ближайшие ряды фламандцев, но подоспевшим резервом они были перебиты. У фламандцев перед боем был дан приказ — убивать того фламандца, который пощадит пленника. Граф д'Артуа, получивший 30 ран и уже сдавшийся, был добит. Остатки французской армии бежали. Фламандцы очень гордились снятыми с убитых рыцарей 700 золотыми шпорами и назвали это сражение "битвой шпор". Средневековая хроника подчеркивает: "со времени этого поражения честь, значение и слава древнего дворянства и древней французской храбрости значительно упали, так как цвет тогдашнего рыцарства был разбит и унижен своими слугами, самым низким народом в мире: суконщиками, валяльщиками и другими ремесленниками, которые ничего не понимали в военном деле и которых все нации презирали за их невежество, называя не иначе, как грязными зайцами. [125]
Но с той победой храбрость и самонадеянность их возросла до такой степени, что один пеший фламандец с годендагом в руках смело устоял бы против двух французских конных рыцарей".
Несмотря на глубокое впечатление, произведенное на современников, нельзя, однако, считать фламандскую пехоту достигшей уровня требований полевого боя, так как при Куртрэ она победила, действуя оборонительно, при чрезвычайно выгодных местных условиях. Сражение при Розебеке выясняет неполноту ренессанса военного искусства среди фламандцев.
Сражение при Розебеке. Через 80 лет после сражения при Куртрэ, революционное движение, разразившееся во Фландрии, имело уже не национальный, а чисто классовый характер, так как было направлено не только против французов, но и против фландрских феодалов. В рядах фландрской армии рыцарей не было вовсе. Война принимала [126] гражданский характер; и если фламандские революционеры рассчитывали на сочувствие Парижа и других французских городов, то французы могли рассчитывать на поддержку местных зажиточных элементов во Фландрии.
Народный регент, Артсфельде, заняв переправы на р. Лис, обложил город Уденард. Артсфельде рассчитывал, что на выручку геройским защитникам подойдет французская армия, и подготовил здесь аналогичные с Куртрэ условия для торжества над рыцарством. Но французское командование было умудрено опытом Куртрэ и тянувшейся уже свыше 40 лет войной с англичанами{90}. Французская армия, собравшаяся в середине ноября 1382 года у Секлена, по совету коннетабля Оливье Клисон, двинулась не к Уденарду, а через р. Лис, которую форсировала у г. Комин, в западную Фландрию, где Ипр и многие города и замки отворили свои ворота французам. Артсфельде не мог оставаться с армией у Уденарда и вести набеги на сообщения французов, так как если бы и Брюгге, куда направлялись французы, сдался без боя, то с восстанием было бы покончено. Артсфельде, как некогда Дарий Кодоман, вынужден был преградить дорогу неприятельской армии и, оставив подготовленные у Уденарда укрепления, двинулся на перерез к Розебеке. Ночь на 27 ноября противники бивакировали недалеко друг от друга. Артсфельде, не имея возможности упереть свои фланги в какие-либо препятствия и не имея конницы, чтобы их обеспечить, понимал, что, обороняясь, он идет на верную гибель, что единственный шанс успеха заключается в энергичном натиске, и с утра, построив свою армию в глубокую фалангу, начал наступление.
Конетабль{91} Оливье» Клиссон построил в центре всю пехоту, усилив ее спешенными рыцарями. Только малолетний король Карл VI с 8 рыцарями свиты оставался здесь конным; у остальных рыцарей, как говорит хроника Сен-Дени, лошадей увели так далеко, что не было их и видно, и исчезла всякая надежда спастись, ускользнув из боя. Оба крыла образовались конными рыцарями. Боевой порядок французов был менее глубок, но протягивался гораздо шире по фронту, чем фламандский. [127]
Фламандцы, дав залп из пушек, бросились на французский центр. Лес копий потеснил французов, но только на "полтора шага". Между тем конные крылья охватили оба фланга фламандцев. Конная атака рыцарей с двух флангов заставила фламандцев сжаться к центру; они потеряли возможность двигаться, действовать оружием. Центр громадной толпы (вероятно 15—20 тысяч), вместе с Артсфельде, задохся. Погибли все фламандцы, — большинство умерло от давки. Фламандцы не выдержали испытания на наступательный бой в чистом поле{92}. [128]
Гуситские войны. Рыцарство в центральной Европе было обесславлено в период гуситских войн.
Богемия к началу XV века находилась в весьма выгодном экономическом положении, благодаря разработке богатейших тогда серебряных рудников. В Богемию, при поддержке королей Люксембургской династии, направилось большое количество немцев, надеявшихся найти здесь лучшую экономическую конъюнктуру. Экономическое соперничество между туземцами-чехами и пришлыми немцами объединило вначале всех чехов в чувстве ненависти к немцам и обусловило своеобразный чешский патриотизм. В манифесте города Праги, относящемся к началу войны, заключается утверждение, что немцы — природный враг чешского народа. Жижка, гениальный чешский полководец, сражавшийся за славянское дело с поляками и русскими против тевтонского ордена еще при Танненберге, заявлял в своем уставе для гуситского войска, что он взялся за оружие не только, чтобы отстаивать истину божеского закона, но и за интересы богемской нации и всего славянства.
Взрыв этих национальных чувств совпал с сильным религиозным движением, получившим также национальный характер. Вначале вся Чехия восстала дружно; основу вооруженных сил гуситов составляли чешские рыцари; армия отличалась от других средневековых только большим количеством находившихся в ней горожан и крестьян. Консервативные элементы, входившие в состав чешской армии, позволили ей вначале одержать скромные успехи; в 1420 г. было отбито при Праге вторжение немцев, предводимых королем Сигизмундом. Это сражение имело для движения аналогичное значение с канонадой при Вальми во время французской революции. Вначале, ценой усилий чешских умеренных элементов, установилось равновесие между восставшей Чехией и феодальным миром.
Но с развитием движения оно получило резко очерченный социальный характер; все законы отвергались, монастыри разрушались, налоги и арендная плата отменялись. Движение получило облик крестьянской революции, которую поддерживала городская беднота, и вожди задавались мыслью распространить пламя крестьянского восстания по всей Германии. Умеренные элементы отошли от движения, радикальные — взяли верх; гуситская армия, лишенная своей дворянской конницы, начала вырабатывать оригинальную тактику. Как ни фанатичен был дикий энтузиазм чешских ангелов мести, но сразу он не был способен создать пригодную для полевых операций армию. Революционный подъем создает лишь благоприятную почву, на которой тяжелым трудом, в течение длительного времени, [129] может быть создана грозная военная сила. Только на 8-й год войны гуситы оказались способными не только к стратегической обороне, но и к вторжению в Германию.
Тактика Яна Жижки. Ян Жижка, полководец восставшей Чехии, формировал и конницу, пользуясь вооружением убитых рыцарей, но гуситская конница, крайне немногочисленная, могла играть только вспомогательную роль. Существенное значение имела гуситская пехота. Предохранительного вооружения у гуситов не было; противиться в открытом поле натиску рыцарей они не могли Ян Жижка выработал соответствующую тактику. Чешская армия обычно состояла из 5—6 тысяч человек, но доходила и до 20 тысяч. На каждые 15—20 человек при армии следовал боевой воз — вначале простая чешская четверочная повозка, а затем и специально построенная повозка со щитами, с приспособлениями, мешающими пролезть под колесами, и с цепями для скрепления возов между собой, чтобы нельзя было их растащить. Если местность позволяла, гуситская армия наступала, имея повозки в четырех колоннах на одной высоте, с пехотой на повозках и между ними. При столкновении с неприятелем очень быстро строился вагенбург в виде четырехугольника, с большими, выходами спереди и сзади; лошади выпрягались, а возы связывались цепями. Выходы прикрывались рогатками- Внутри из небоевых повозок иногда устраивалась вторая линия — как бы редюит импровизированной крепости. Вагенбург стремились построить на возвышенном месте и при наличии времени усиливали рвом. Некоторые повозки вооружены были пушками, наглухо закрепленными поперек повозки (без возможности поворота пушки или изменения угла возвышения). Конные рыцари ничего не могли предпринять против вагенбурга, им приходилось спешиваться, лезть в гору в тяжелом вооружении и штурмовать вагенбург. Гуситы встречали их пушечным залпом, затем с возов отбивали попытки штурмующих, и, когда последние- достаточно уставали и выдыхались, по знаку полководца, замаскированные до того выходы быстро очищались, отборная часть пехоты устремлялась через передний выход, конница — через задний; обе вылазки направлялись на фланги остановленных линией повозок рыцарей, и начиналось их избиение. Несвоевременная вылазка, пока силы феодалов не втягивались еще полностью в атаку вагенбурга, вела иногда к неудачам. Но, в общем, победы над неорганизованными феодальными толпами, которых приводили в Богемию проповедуемые правоверными католиками крестовые походы, следовали почти непрерывно и наводили мистический ужас на рыцарей. Постепенно гуситы развились в закаленных, дисциплинированных [130] солдат{93}, почувствовавших превосходство над феодалами, смелее предпринимали активные действия, забирались в глубину Германии и стремились, возвратись из похода, похвастаться привезенной бутылкой морской воды — доходили, мол, до моря, дальше дошли бы, да некуда. Мистический страх рыцарей перед этими ангелами социальной мести доходил до такой степени, что, после поражения под Ауссигом. в 1426 году соединенными силами трех гуситских армий 12-тысячной армии Сигизмунда, в 1427 году армия, которая вторглась в Богемию под командой Бранденбургского курфюрста Фридриха I, разбежалась без боя при одном виде гуситов; в 1431 году то же случилось при Таусе с большим ополчением, выставленным всей Германией (наряд призыва был дан на 8200 копий — в действительности явилось меньше) — все разбежались, не посмев и обнажить оружия. Современник, папа Пий II (Энеа Сильвио Пиколомини), описал гуситскую тактику, как колдовскую: бежавшие передавали, что гуситский вагенбург наступал, образуя различные буквы, имеющие магическое значение, обволакивал неприятеля своими возами и т. п.
Значительный интерес представляет относящийся к началу двадцатых годов XV века устав Жижки. Он имеет политическую часть, ясно подчеркивающую массам основные лозунги и цели борьбы, заключает очень подробную регламентацию походного движения, порядка объявления приказов и очень внимательно разбирает вопросы, имеющие отношение к поддержанию дисциплины при движении, на отдыхе, при дележе добычи, при определении лиц, коим разрешалось следовать за армией, устанавливает наказания за важнейшие воинские преступления. Этот чешский устав явился прообразом, который затем копировали и развивали немецкие составители уставов. То, что первый оригинал современных уставов принадлежит Жижке, видно из того, что немецкие подражатели называли свои уставы "Vagenburg-Ordnungen" — уставами для вагенбурга и подразумевали под словом "вагенбург" армию.
Еще глубже было влияние гуситской тактики на востоке Европы, в России, где оно удерживалось еще в XVII веке. "Полкохождение", очерченное в сочинении эпохи начала царствования Михаила Феодоровича — "устав [131] ратных, пушечных и других дел, касатющихся до военной науки" — явно навеяно гуситскими войнами и применялось русскими еще при Алексее Михайловиче в борьбе за Украину.
Гуситское движение оказалось непобедимым, немцы с ним справиться не могли, но оно погибло от внутренних раздоров. Гуситы обвиняли друг друга в ереси и сжигали на кострах. Базельский собор огромными уступками усилил позицию умеренных групп гуситов. Дворянство и города Чехии сформировали свою армию, которая под Лиланом встретилась с армией таборитов. Обе армии построили вагенбург. Буржуазная армия демонстративной атакой и притворным бегством выманила таборитов на преждевременную вылазку. Табориты были атакованы и порублены чешскими рыцарями, на плечах отступавших вагенбург был захвачен штурмом. Остатки таборитов выродились в обыкновенных наемников и встречались в течение XV века на службе у различных государей. Однако, опыт Жижки по созданию дисциплинированной, управляемой, боеспособной пехоты не прошел бесследно для эволюции военного искусства в Европе.
Швейцарцы. Полный переворот в военном деле, переход в военном искусстве от средних к новым векам сделали швейцарцы. Понимание развития швейцарской военной мощи было сильно затруднено искажениями швейцарских писателей, которые отстаивали патриотические легенды о Вильгельме Телле и Арнольде Винкельриде и изображали борьбу швейцарцев за независимость, как революционное движение мирного крестьянства, доведенного до отчаяния австрийскими угнетателями{94}.
Сила швейцарцев сложилась из соединения элементов, внесенных в союз, с одной стороны, лесными кантонами Швиц, Ури и Унтервальден и, с другой — городами, примкнувшими к ним вслед за Берном. Заброшенные в глушь альпийских гор лесные кантоны сохранили много изначальных черт германского родового быта. Кантон являлся той же волостью "гау"; его старшина — амман — бывший гунно. Швицкие крестьяне были свободными; Ури и Унтервальден представляли владения, почти фиктивные, дальнего монастыря. Деление народа на трудящихся и на квалифицированных профессионалов военного дела, столь характерное для средневековья, не распространялось на швейцарцев; занятия последних, при бедности их почвы, были — скотоводство, охота, немного земледелия да вербовка в чужестранные армии. Занимались швейцарцы и разбойничеством: так [132] Швиц занимался постоянно нападениями на владения богатого монастыря Эйнзидель.
Искусно пользуясь борьбой владетельных династий между собой, швейцарцы добивались различных льгот — выхода из-под власти феодалов и непосредственного подчинения императорской власти, права выбора судей и администрации и т. д. Графы Габсбурги уступчиво и снисходительно относились к своим неспокойным вассалам. Наконец, полное разорение Эйнзидельского монастыря Швицем и, самое главное — вооруженная поддержка лесными кантонами кандидатуры на императорский престол Людовика Баварского против Габсбургов вынудила герцога Леопольда Габсбургского предпринять карательную экспедицию против них.
Моргартен. Кантоны, издавна получившие закал в беспрерывной борьбе с соседями, имели укрепления, называвшиеся летцинами, заграждавшие доступ в их горы. Летцина, заграждавшая доступы в Швиц по дорогам, идущим по обе стороны Цугского озера, и препятствовавшая десанту на южном берегу, представляла толстую каменную стену, 12 фут. высотой, длиной 5 верст, опиравшуюся левым флангом в обрывы горы Риги, правым — в Росберг. Стена имела 3 больших башни, дороги пропускались через ворота. Другой доступ через Альтмат был закрыт летциной "Красная башня"{95}. Всего в Швице, который имел 4000 мужчин, способных носить оружие, было 6 летцин, обращавших кантон как бы в обширную горную крепость. К 1315 г. швицкий амман, Штауфахер, оставил незапертой только дорогу, шедшую по восточному берегу озера Эгери на Моргартен — так как здесь удобно было сделать засаду.
Герцог Леопольд Габсбургский собрал свои силы — 2-тысячную феодальную армию — в Цуге и 15 ноября 1315 года выступил, избрав для вторжений свободную, от укреплений дорогу на Моргартен. Но разведка швейцарцев действовала образцово, несмотря на направление демонстративных колонн на другие летцины, через три часа после выступления из Цуга, когда голова колонны подходила к теснине между озером и Моргартеном, где дорога проходит по карнизу обрыва, оказалось, что путь пересечен завалом, за которым держится швейцарский отряд; главные же силы швейцарцев находились еще севернее, в засаде на склонах Моргартена. (Чертеж № 11).
В течение трех часов Штауфахер успел сосредоточить из 4 своих тысяч бойцов к Моргартену не менее трех тысяч и выдвинулся с ними в засаду за пределы Швицкой территории Австрийская колонна сгустилась [133] к голове, задние подходили, передние спешивались и пытались вскарабкаться на гору в обход завала. В это время с высот на центр сгустившейся пехоты полетел град камней, а за ними обрушилась сплоченная масса швейцарцев. Рыцарские кони бились, раздражаемые камнями, всадники были бессильны сойти с дороги Швейцарии, с алебардами — крестьянским оружием (топор на длинном древке — весьма действительное оружие против тяжелого вооружения рыцарей), смяли рыцарей, многих убили, других столкнули и утопили в озере, хвост колонны и герцог Леопольд в панике ускакали.
Швейцарские города. Лесные кантоны были способны на такие подвиги, но решающее значение швейцарского военного искусства для истории было создано союзом их с Берном, союзом крестьян с горожанами. Германские города имели ясно выраженную аристократическую организацию и создавали свою вооруженную силу из рыцарей и наемников, в борьбе с феодалами городские союзы обыкновенно встречали против себя союз графов с [134] крестьянами — например, в 1388 году, при Дефингене, армия союза 39 городов была разбита Вюртембергскими феодалами, на помощь к которым пришло и крестьянское ополчение. Германские города не пытались прибегнуть к массовому призыву горожан в войска. Берн стал на совершенно иной путь. Управление городом было сосредоточено, правда, в руках немногих городских аристократических родов, но они сумели окружить себя декорацией демократических выборных, и контакт между народом и властью не терялся. Берн оперся на союз с лесными кантонами и перенял от лесных кантонов основу устройства армии — поголовную воинскую повинность. Армия, вооруженная: холодным оружием и составленная не из квалифицированных бойцов, естественно строилась в большие квадратные массы{96}. В этих швейцарских "баталиях", где 10 тысяч человек представляли колонну в 100 человек по фронту и 100 в глубину, как и в афинской фаланге, можно было найти место и для неопытного бойца. Это построение, заимствованное у лесных кантонов, воскресило линейную пехоту. При рыцарях пехота могла играть только вспомогательную роль; теперь на нее перешла главная. Борьба велась швейцарцами за узкоэгоистические интересы, но первые два столетия руководящие элементы сумели удержать в народном сознании представление, что борьба идет против господ. Поэтому Берн, который в своем кантоне сохранил все феодальные притеснения крестьян, все же оказался в силах, наравне с городским элементом, мобилизовать и крестьян, вливать их в свою баталию и поддерживать- там дисциплину; сплоченная тактическая единица растворяла духовно городские и крестьянские элементы в одно целое.
Характер армии. Маленькая Швейцария, благодаря призыву народных масс, на полях сражений с могущественными государями, от Моргартена до Нанси, всегда имела значительное, часто двойное превосходство в силах.
В противность средневековым армиям, дисциплинированная и знающая цену послушания швейцарская армия была удобоуправляемой. Во главе ставился один из опытнейших рыцарей. Переходя от успеха к успеху, швейцарцы, с неизжитой природной воинственностью, научились быть храбрыми. Добыча, иногда, по современной расценке, по 15 тысяч рублей на солдата, сделала военную службу заманчивой и для крестьян; часто, когда объявлялся призыв, являлось больше добровольцев, чем требовалось. [135]
На швейцарской армии остался отпечаток разбойничье-насильственного характера горцев лесных кантонов. У неявившихся по призыву швейцарцев разрушались до основания дом и все хозяйство. Конфискация всего имущества плюс смертная казнь — за неустойку в бою; сосед был обязан заколоть солдата, который пытался бы оставить ряды в бою; сосед был обязан заколоть товарища, который пощадил бы неприятеля и взял его в плен, вместо того, чтобы убить на месте.
Тогда как рыцарские армии были заражены известным интернационализмом и охотно щадили пленных, швейцарцы убивали все гарнизоны взятых городов и не щадили населения. Страх должен был предшествовать швейцарской армии. Только после внутренней гражданской войны, когда сами швейцарцы пришли в некоторое смущение перед своими принципами, они приняли в Цюрихе, в 1490 году решение — щадить церкви и женщин{97}.
Вначале, когда призванному швейцарцу приходилось воевать не далее двух — трех переходов от родной деревни, и весь поход продолжался не свыше недели, каждый призванный приносил с собой продовольствие и являлся со своим оружием. Кантон не нес никаких расходов. Но затем, когда походы стали дальними и более продолжительными, отпала необходимость мобилизовать для них все мужское население. Союзное соглашение устанавливало, сколько бойцов должен был выставить каждый кантон. Если поход обещал богатую добычу, являлось много добровольцев. Не шедшие в поход помогали отправляющимся снарядиться и собрать необходимые припасы. В городе Берне имелось 17 коллективов — обществ, имевших целью помогать своим членам исправно снарядиться в поход; каждый из граждан Берна был приписан к одному из этих коллективов, и если сам не мобилизовался, то нес расходы по снаряжению идущих членов. Исправное оружие должны были иметь все граждане кантона — власти делали поверочные смотры. Обучения не было, но граждан, являвшихся на осмотр с вооружением стрелка — лук, арбалет или огнестрельное оружие — испытывали, умеют ли они владеть своим оружием. [136]
136-137 lost [138]
Бургундского герцога, объединившего под своей властью Бургундию, Лотарингию, Нидерланды и часть Эльзаса, стояло поперек дороги объединителю Франции, Людовику XI. Главным образом, благодаря золоту Людовика XI, подкупившего всех руководителей политики Берна, Берн вступил в борьбу с Карлом Смелым, который перешел в контрнаступление, и швейцарскому союзу пришлось поддерживать Берн. На поле сражения под Муртеном (1476 г,) встретилась Бургундская армия — 20.000 человек, в том числе 1600 копий (1 рыцарь, 3 арбалетчика, 3 с огнестрельным, оружием, 3 пикинера), и швейцарская из 28.000 человек в 3 баталиях. Несмотря на все усилия Карла Смелого создать дисциплину в своей армии и сделать ее удобоуправляемой, преимущество в управлении явно находилось на стороне швейцарцев. Большие баталии швейцарцев легко восторжествовали над разрозненными усилиями отдельных кучек бургундцев. Громадное преимущество бургундцев в артиллерии и огнестрельном оружии — роскошь, которую мог позволить себе лишь Карл Смелый, один из богатейших государей XV века (благодаря Нидерландам) — не сыграло решающей роли. Невозможность усилиями отдельных бойцов остановить неудержимый натиск десятка тысяч людей большой швейцарской баталии, сплоченных в одну тактическую единицу, делала сопротивление феодальной армии безнадежным; все столкновения бургундцев с швейцарцами (Херикур, Грансон, Муртен, Нанси) отличались паникой, возникавшей у бургундцев, когда на них обрушивалась яростная атака швейцарцев, после чего начиналось их избиение и бегство. Сплоченный в тактическую единицу рядовой, плохо обученный боец оказался сильнее индивидуального, квалифицированного, тренированного с детских лет средневекового воина. Муртен сделал эту истину очевидной для всех, и в течение двух последующих десятилетий средневековый строй вооруженных сил на западе Европы отпал; повсюду отмечается стремление создать пехотные части, образовать армию из тактических единиц, а у не из распыленных людей. Копье — это типично средневековое соединение всех родов оружия в рыцарскую, свиту, отпало. Возможность использовать для боя, посредством сплочения в тактические единицы крепких физически, но не квалифицированных бойцов открыла для новой истории, переход к которой в военном отношении образует Муртен, возможность формирования массовых армий в десятки тысяч человек, возможность, которой не имело средневековье; в средневековом анархическом сражении массы не могли играть никакой роли; только высоко подготовленные бойцы, при отсутствии тактической организации, могли приниматься на учет. [139]
Литература
Библиографические данные о трудах, содержащих средневековые хроники, очень, полно приведены у Макса Иенса.
G. Кöhler, Generalmajor Z. D. Die Entwickelung des Kriegswesens und der Kriegführung in der Ritterzeit von der Mitte des XI Jahrhundertsbiszuden Hussiten Кriegen. — Бреславль. 1886—1889; в 3 томах, последний том в 3 книгах.
Отставной 60-летний старик генерал Келер, сохранивший положительно чудовищную трудоспособность и имевший большие филологические познания, взялся за изучение средневековых хроник и, опираясь исключительно на первоисточники, попытался дать историю военного искусства за 1050— 1420 гг. Собственно исследованию операций и сражений уделены первые 1312 страниц, затем 527 страниц уделено материальным элементам, и последние 1006 страниц — эволюции вопросов организации, тактики и снабжения. Упорная, удивительная и для профессионального историка разработка первоисточников внесла в науку свой вклад. Келер подметил много ошибок, вкравшихся к Рюстову и Иенсу и перешедших от них в позднейшие труды. Но в целом труд Келера представляет огромное недоразумение, вследствие недостаточно-критического отношения к источникам. Келер слишком много заимствовал на веру из хроник и создал скорее средневековую историю, чем историю средневековья. От средневековых историографов, живших классическими образцами и отрезанных от действительности, Келер заимствовал представление о крайне искусном управлении и сложном ходе средневекового сражения; тактика рыцарских армий, по Келеру, это трехлинейный боевой порядок. Келер принимает за чистую монету теоретические фантазии, в роде оборонительного построения в круг конной части, которые какими-то путями перенеслись в средние века в Европу из фантастических китайских военных сочинений. Обращение с его трудом, орудующим крайне ценным материалом, но неудачным по основной мысли и изобилующим искаженным пониманием фактов и текстов, требует особой осторожности.Edgard Butaric. Institutions militaires de la France. 1863, стр. 499.
Автор — архивный работник, с огромной подготовкой; его архивная гордость позволяет ссылаться ему на факты, исключительно им установленные по архивным делам. Бутарик доказал, что третье сословие играло в. средневековых рыцарских ополчениях гораздо большую роль, чем это полагали, что многие явления, ставшие в центре военного дела на заре новых веков, имели гораздо более глубокие корни в средних веках, чем это думали. Бутарик подчеркивает явления классовой розни в средневековых армиях и объясняет ею многие катастрофы французского оружия. Бутарик — настоящий классовый историк буржуазии, с определенным антидворянским строением мышления.E. Hardy. Origines de la tactique française. — Paris, t. I, 1879, (609 стр.), t. II, 1881 (810 стр.).
Труд состоит из 8 частей; две первые посвящены классическому миру, остальные шесть — развитию военного искусства во Франции до конца религиозных войн (1594 г.). Приемы исторической критики автора устарели, но обширные выписки из первоисточников и теперь представляют крупную ценность. Характер изложения — популярный, материал — богатый. Пузыревский, в широкой степени использовавший труд Hardy, в значительной степени превосходит П. Гейсмана, который примешал к заимствованиям из Hardy заимствования у Келера.Денисон. История конницы. Перевод под редакцией В. А. Сухомлинова. Спб. 1897 г.
Труд явился результатом мирового, конкурса на премию великого князя Николая Николаевича Старшего, на котором он получил первый приз. Рыцарская эпоха излагается в фальшивом, сантиментально-слащавом освещении; историческая перспектива искажена; на первом плане — интернационально-кавалерийский партикуляризм.Пузыревский. История военного искусства в средние века (V—XVI столетия). 1884 г. 2 тома.
Несколько устарелый труд. [140]