Тени прошлого
Трудность оценки Конрада. — Обращение к классикам и истории. — Шлиффен о полководце. — "Открытие начальника штаба". — Причины "пессимизма" Шлиффена. — Энгельс о гениальных полководцах. — "Коллективный" полководец. — Начальник генерального штаба — скрытый главнокомандующий. — Наполеон о полководце. — "Равновесие ума и характера". — Смелость. — Моральная храбрость. — Работоспособность полководца. — Мысли Клаузевица о полководце. — "Сплав духа с умом". — Место главнокомандующего в правительстве. — Мольтке о полководце и начальнике штаба. — "Полная свобода" полководца, "ответственность" его "перед богом и своею совестью". -Армия — фокус всей жизни государства. — "Полководец" Франции в понятии 70 годов XIX столетия. — "Полководец" но Шлиффену. — Бернгарди о полководце. — Школа Леваля. — Русские взгляды на полководца. — Гинденбург и Людендорф в рассуждениях о самих себе.
Познакомившись в предыдущей главе с начальником австро-венгерского генерального штаба Конрадом и распростившись с ним, мы начинаем разбираться в полученных впечатлениях, которыми и намерены поделиться, злоупотребив терпением перелистывающего эти страницы.
Сделать оценку соответствия Конрада посту начальника генерального штаба очень трудно. Мы отказываемся взять эту смелость на себя и позволим перебрать в своей памяти то, что говорят классики о людях, которые занимали или должны занимать столь высокие посты. Конечно, перебирать всех классиков по затронутому вопросу мы но собираемся- это заняло бы много места, да и отвлекло бы в сторону.
Наше намерение простирается не дальше того, чтобы наметить отправные данные дли суждения о такой крупной личности, как начальник генерального штаба. Мы берем заранее извинение, что напомним несколько истин, которые и без нас отлично известны читателю.
В своей статье "Полководец" Шлиффен говорит, что "Война является лишь средством политики. Чтобы это средство оказалось действительным, нужна подготовительная работа государственного человека... Следовательно, полководец должен быть и выдающимся государственным человеком, и дипломатом. Кроме того, он должен иметь в распоряжении те огромные суммы, которые поглощает война".
"Удовлетворить всем этим требованиям может только монарх, который располагает совокупностью всех средств государства. Следовательно, — приходит к выводу Шлиффен, полководец должен быть монархом".
Однако, наступил кризис в наличии полководцев-монархов, и он остро сказался тогда, "когда на троне наследственной монархии оказались лица, не считавшие себя способными или призванными стать во главе войска и все же хотевшие или долженствовавшие вести войну. Они оказались вынужденными доверить одному из генералов выгоднейшую прерогативу монарха. Обойтись без затруднений было нелегко. Генерал должен побеждать. Но если он побеждал слишком часто и выявлялся полководцем, то достоинство монарха оказывалось в опасности... Угроза этого соперничества уже однажды вложила в руки Саула копье, чтобы пригвоздить конкурента к стене".
Выход наметился в 1813 году, когда при одном из командующих союзных армий, действовавших против Наполеона, оказался дельный начальник штаба. "Этот полководческий дуумвират добился самостоятельности, увлек за собой вождей остальных армий и сделал возможным поражение непобедимого, но уже стареющего мирового завоевателя".
"Открытие роли начальника штаба, — по мнению Шлиффена, — привело к восстановлению положения: "король является предводителем на войне". Монарх больше не выступает в поход зрителем, являющимся помехой для генерала, назначенного главнокомандующим, а сам берет на себя роль полководца, но имеет при себе начальника штаба, который ему докладывает обстановку и вызываемые ею требования". Говоря о разрешении полководческой проблемы в Пруссии, Шлиффен указывает: "в 1866 году король сам возглавляет созданную им же его собственную армию. При нем находятся политик и начальник генерального штаба. Ни один из этой тройки не соединяет. в себе всех данных, требующихся для полководца: но каждый обладает в большем или меньшем количестве теми качествами, которые создают полководца, и имеет возможность дополнять остальных двух".
Так Шлиффен рисует нам зарождение начальника штаба, как одной из составных частиц общего целого, именуемого полководцем. На сцену мировой истории выдвигается принцип расчленения полководца, система триумвирата, которая в наши дни переходит в систему коллективного управления.
Выше нами была брошена фраза, что начальника генерального штаба в мирное время необходимо рассматривать, как будущего главнокомандующего. Считаем себя обязанным это пояснить.
Редакция к "Стратегии в трудах военных классиков", в которой помещена цитированная нами выше статья Шлиффена, предлагает: "уметь читать между строк и понимать, что Шлиффен насмехается над фатализмом, видит бессилие монархов справиться с лежащими на них задачами, боится за тот замещающий полководца комитет из Вильгельма II с его слабым политическим советником и Мольтке-младшим, которому придется осуществлять составленный ими план войны. Значение личности не исчезает в полководческом коллективе, — хотя один из его членов должен быть отмечен печатью гения. Шлиффен его не видит ни у кого из своих заместителей — и глубокий пессимизм проникает всю статью".
Последовав советам редакции, мы углубились в чтение между строк, которое нам кое-что подсказало. Статья "Полководец" написана Шлиффеном уже в отставке, в которую он ушел не по своей воле, и ясно, что известную долю пессимизма сего автора нужно отнести к горечи оставшегося не у дел вельможи. Выше этого он и не поднялся, выискивая причины появления триумвирата, которые заключались главным образом в опасении Вильгельма II, как бы, читая между строк, гений Шлиффена не составил ему конкуренции и не заставил подражать Саулу. Мы охотно признаем опасения Шлиффена быть пронзенным библейским копьем, но все же причины расчленения полководца видим не в этом, а в самой сущности войны, которая есть не что иное, как общественно историческое явление, задевающее все стороны жизни.
При современных условиях полководец, сколько ни стой "перед алтарем Ваала", посвящаясь в полководцы; или не похищай "священного огня", подобно Наполеону, "сыну революции, который, как второй Прометей, сам похитил огонь с неба", как пишет об этом Шлиффен, все же полководцем в старом его понимании с единоначалием, как необходимым атрибутом, не сделается.
В этих видах мы бы не рекомендовали каждому честному гражданину становиться на пути, рекомендуемые Шлиффеном. Говоря о том, что: "вооружение, состав, организация, тактика и стратегия прежде всего зависят от достигнутой в данный момент ступени развития производства и от путей сообщения", — Энгельс приходит к убеждению, что "не свободное творчество разума" гениальных полководцев действовало в этом направлении преобразующим образом, но изобретение улучшенного оружия и изменение солдатского материала; влияние гениальных полководцев, самое большее, ограничивается тем, что приспособляет ведение борьбы к новому оружию и новым борцам". Вот чем определяется влияние отдельной личности, полководца, в чисто военном деле, не говоря уже о том, что война не охватывается одной стратегией или тактикой.
С развитием экономической жизни страны такое разложение личности полководца, превращение ее в коллектив, должно было наступить неизбежно. Оно пришло с первых же лет мировой войны, когда даже триумвират оказался несостоятельным, а не только какой-либо похититель полководческого огня. Подобные личности пытались занять всецело своей персоной место "современного полководца", как, например, Людендорф, и были сброшены оттуда ничем иным, как той же экономической силой.
Таким образом, мы не намерены трактовать главнокомандующего, как полководца библейских времен, а понимаем его в современных условиях, как одного из членов коллектива, руководящего войной.
Считаем ясным без доказательств, что этот коллектив создается отнюдь не для ширмы, скрывающей гений главнокомандующего, а для действительного руководства войной, и как бы ни иронизировал Шлиффен над современным ему комитетом, таковой был естественной необходимостью. Раз это так, то думается, что гениальность может быть присуща каждому из членов коллектива, а не одному только его военному представителю. Если признать, что гений вошел в Мольтке-старшего, то по справедливости должны указать, что и Бисмарк оказался замешанным в похищении с неба огня, только но военного, а дипломатического, вследствие чего и оказался в состоянии померяться силами с таким "полубогом" как начальник германского генерального штаба.
В триумвирате, который перед войной был признан законной формой управления, по установившемся понятию, все же роль полководца, главнокомандующего, должна была составлять принадлежность монарха или того лица, преимущественно из представителей династии, на которое будет возложено командование вооруженными силами во время войны. Таким образом, на время последней начальник генерального штаба являлся снова ничем иным, как начальником штаба, но не главнокомандующим, и только во Франции и Италии он становился им фактически. Однако, при главнокомандующем-императоре, одновременно представлявшем собою наивысшую гражданскую власть, роль начальника штаба значительно менялась, переходя от преподания советов к фактическому руководству операциями. В мирное же время, когда гражданская жизнь еще более отвлекала будущего верховного главнокомандующего от военных дел, единственным фактическим ответчиком за последние являлся начальник генерального штаба, как должностное лицо, ведающее и отвечающее за подготовку страны к обороне.
Будучи, таким образом, вторым главнокомандующим, а во Франции и фактическим на время войны, начальник генерального штаба должен был обладать всеми качествами, необходимыми для полководца, так как работа в условиях подготовки войны требует тех же умственных и моральных сил, как и во время ведения боевых операции. На этом основании мы сравнили начальника генерального штаба с будущим главнокомандующим и, рассматривая последнего с теоретической стороны, будем относить изложенное в равной мере и к начальнику генерального штаба.
Есть в наше время военные исследователи, кои начинают свою работу с древнейших времен военной истории и доходят до "рациональной" стратегии. Мы боимся последовать их примеру, ибо "к сожалению, писатели очень склонны ссылаться на события древних времен", говорит Клаузевиц. "Оставим в стороне вопрос, какую роль играет тут тщеславие и шарлатанство; с своей же стороны, не видим в большинстве честного желания убедить и поучить, а потому считаем все подобные намеки не более, как узорчатыми заплатами, наложенными на вопиющих прорехи", поучает философ войны. Поэтому, оставив в покос Ганнибалов, Александров Македонских и других прославленных полководцев древности. обратимся к сему сорту людей ближайших нам времен.
Начнем с "сына революции" — Наполеона, который был обвинен Шлиффеном в таком преступлении, как в похищении "священного огня". Приводить все мысли маленького капрала о полководце мы отнюдь не собираемся, ибо отвлеклись бы слишком в сторону, а потому ограничиваемся лишь основными.
Несмотря на столь удачно совершенное, по мнению Шлиффена, посвящение в полководцы, Наполеон, однако, не сознавался и говорил: "Война — дело серьезное, в котором можно умалить свою репутацию и значение своей страны. Если быть рассудительным, то надо сoзнать и уяснить: создан ли я для войны или нет". Очень хороший совет не только для генералов наполеоновской эпохи, но и для наших дней.
Похитив огонь, Наполеон не думал отрицать значение "гения" в полководческом искусстве, но на одинаковую ступень ставил и опытность.
Дорога в полководцы, по мнению Наполеона, открыта не для одних только гениев, но и для людей, которые подзаймутся военной историей и из нее познают сущность войны. "Познание высшей стороны войны приобретается только опытом и изучением истории войн, веденных великими полководцами", учит маленький капрал. Однако, история дает лишь отправные данные для познания войны, а отнюдь не готовые рецепты. "В книгах пишут, что Фридрих или Наполеон смолоду изучали походы Цезаря и Евгения и тем подготовили себя к своему великому призванию полководца. С точки зрения науки, — говорит Шлихтинг в своем труде "Основы современной тактики и стратегии", — подобная басня не выдерживает никакой критики. Великие деяния этих военных люде конечно, могли воспламенить воинственно настроенную фантазию таких читателей, но едва ли они послужили пригодными основаниями для их собственных подвигов".
Так или иначе, но известный массаж для ума Наполеон безусловно признавал необходимым, а такие области военного дела, как "тактики, перестроения, инженерные и артиллерийские науки", предложил изучать по учебникам, "как изучается геометрия", т.е. наука точная. В полководце основным свойством им считалось равновесие ума и характера. "Первое качество, возвышающее генерала над посредственностью, есть равновесие ума и характера, или мужества. Что же касается характера и ума, то они должны представлять собою квадрат. Если преобладает в нем мужество, то он во исполнение своих соображений ошибочно пойдет далее своих намерений; и, наоборот, ему не достанет предприимчивости и смелости для проведения планов своих действий, когда ум его господствует над характером или мужеством". В другом месте Наполеон указывает: "первое качество главнокомандующего — обладать холодным рассудком, способным к восприятию правильных впечатлений, неспособным никогда разгорячаться или помрачаться, подвергаться опьянению от хороших или дурных вестей".
К тому, что мы уже высказали о равновесии ума и характера, добавим слова самого Наполеона: "Я убежден, что для того, чтобы быть хорошим генералом, надо не только иметь большой талант, но также большие знания. Глазомер и быстрота решения у великих полководцев доказывают только, что они необычайно близко освоились с необходимыми им знаниями".
Умственное развитие полководца, по мнению Наполеона, должно быть выше, чем обыкновенных боевых начальников. По этому поводу Наполеон пишет своему брату: "Ваше письмо слишком умно, чего не нужно на войне, где необходимы точность, сила характера и простота". Не будем забывать, что это относилось к генералу времен Наполеона, но в наши дни и для подчиненного начальника, кроме указанных качеств, на войне необходимо умственное развитие, ибо, по словам Людендорфа, ныне "солдат становится полководцем".
Необходимым качеством полководца Наполеон признавал смелость и указывал, что все войны, веденные великими полководцами, изобличают это в последних, но смелость полководца, конечно, иная, чем смелость рядового боевого начальника. "Храбрость у главнокомандующего, говорил он, различна от храбрости начальника дивизии и от храбрости капитана гренадерской роты". Для полководца Наполеон требовал такой храбрости, "которая в неожиданных случаях не стесняет свободы ума, соображений и намерений". Известно, какой личной храбростью отличался Мюрат. "Всю жизнь он провел в войнах, он герой, хотя и ограниченный человек", говорил про него Наполеон, и в письме к жене Мюрата отмечал: "Ваш супруг очень храбр на поле сражения, по слабее женщины или монаха, когда не видит неприятеля. У него нет совсем моральной храбрости". Наличие этой моральной храбрости и должно отличать истинного полководца.
Полагаем, что незачем напоминать о том, какой работоспособностью обладал сам Наполеон, как было занято его время почти одними служебными делами. В этом отношении маленький капрал оставил нам достойный подражания образец, заявляя: "Если кажется, что у меня на все имеется готовый ответ и ничто меня не захватывает врасплох, то это следствие того, что прежде, чем что бы то ни было предпринять, а долго обдумываю и предусматриваю все, что может произойти. Это не гений мне внезапно, по секрету, подсказывает, что я должен сказать в обстоятельствах, которые для других являются неожиданностью; нет, это есть результат моего образования и моих размышлений. Я всегда работаю".
Этим маленьким знакомством со взглядами полководца, бороздившего Европу по разным направлениям, мы позволим себе ограничиться, и обратимся теперь к его современнику, противнику по оружию, а затем философу войны — Клаузевицу.
Трудно в сжатом виде дать облик полководца в обрисовке его Клаузевицем, необходимо проникнуться взглядами этого человека вообще на деятельность военную, чтобы верно схватить его мысли о полководце, а потому мы не даем гарантии в безошибочном толковании положений философа войны.
"Для отличной деятельности на войне требуется снизу и до верху особого рода гений. Впрочем, история и потомство признают гениями только тех, которые блестели в первом ряду в звании полководцев", говорит Клаузевиц и о6ъясняет это: "причина та, что требования от ума и духа тут действительно сразу сильно возрастают".
Таким образом, гениальность, по мнению Клаузевица, должна быть свойственна каждому военному, да и не только военному, так как "каждого особого рода человеческая деятельность требует особых свойств душевных и умственных, иначе она не может быть доведена до артизма (искусства). Где свойства эти высказываются в особой степени и заявляют о себе действиями необычайными, дух, их вызвавший, называется гением".
Под словом "гений" Клаузевиц подразумевает "очень высокую способность ума (духа), направленную к известному делу" и "для того, чтобы уразуметь суть его, необходимо включить и иметь в виду всю совокупность сил умственных и душевных, направленных к военной деятельности. Всю сумму их следует считать сутью военною гения. Мы сказали всю совокупность, всю сумму, потому что военный гений но вмещается в одном лишь проявлении души.. . Гений не есть просто высшая степень одностороннего таланта; он, напротив того, состоит из гармонического сочетания различных сил, из коих иная может первенствовать, но ни одна не должна стать поперек другим".
Указав на то, что "для высшего военного гения требуются большие умственные силы", что у него "уму, так сказать, приходится стоял" под ружьем без срока и отдыха", что "война требует выдающихся умственных способностей", философ войны сейчас же отмечает: "война — это область опасности, а потому отвага будет первенствующим достоинством воина".
"В состав сложной атмосферы, в которой живет и вращается война, входят четыре начала, а именно: опасность, телесное напряжение, неизвестность и случай. Понятно, что требуется немало сил душевных и умственных для того, чтобы с успехом подвигаться в столь отягощающей стихии. Силы эти, смотря по видоизменениям обстоятельств, среди коих они проявляются на войне, именуются энергией, твердостью, уверенностью, силой души и силой характера".
Все эти качества, необходимые для всякого военного вообще, для полководца необходимы в особенности, так как "требования от ума и духа тут действительно сразу сильно возрастают".
"Для того, чтобы блестяще довести до желанного конца целую войну или хотя бы одну кампанию, необходимо глубоко вникнуть в высшие государственные соотношения. Война и политика сливаются тут вместе и полководец становится мужем государственным" — к таким выводах приходит философ войны и утверждает: "что полководец делается государственным мужем, но все же должен оставаться и полководцем. Он, с одной стороны, обнимает все государственные соотношения и, с другой, — вполне сознает, чего именно может достигнуть доверенными ему средствами".
"Тут встречается чрезвычайное разнообразие всевозможных соотношений, приходится принимать в расчет многие неизвестные величины и мерять их только законом вероятности. Если полководец не способен схватить все это своим умом, то ему никак не сладить с путаницею всевозможных воззрений".
"От высших сил душевных требуется тут такая цельность, такая способность решать вопросы, которые обыкновенный ум с трудом только добывает на свет ценой изнуряющей работы. Но и эта высшая деятельность ума, этот взгляд гения, не оставит следа на скрижалях истории, если не будет поддержан силой души и характера".
"Одно сознание истины бессильно, чтобы подтолкнуть на дело; от знать далеко до хотеть, почти также далеко, как от знания до уменья; можно сознавать положение и все-таки не решиться на дело; точно также можно знати, что надо действовать, и все-таки не уметь взяться за дело. На дело подталкивает чувство. Самым надежным двигателем будет, если так можно выразиться, сплав духи с умом, с которым мы познакомились выше под наименованием: решимости, твердости, устойчивости и силы характера".
"Если бы в заключение поставить вопрос, — говорит Клаузевиц, — какого рода ум более всего соответствует военному гению, то мы, опираясь на суть дела и опыт, ответим, что вверяли бы судьбу наших братьев и детей, честь и целость отечества скорее уму пытливому, чем творческому, скорее о6ъемлющему, нежели односторонне изучающему, наконец, предпочтем холодную голову горячей".
Очертив те умственные и душевные качества, которые требуются от полководца, Клаузевиц, однако, требует развития знания войны: "Всякое человеческое занятие требует предварительного запаса известных представлений; но эти представления в большинстве не врождены человеку, и приобретены им, составляя его знание".
"Представления будут неодинаковы, приноравливаясь к должности начальника; в низших ступенях они касаются предметов более мелких ограниченных; на высших-более крупных и обширных. Бывают полководцы, которые не блистали бы во главе каваллерийского полка; бывает и обратно".
"Оставив даже в стороне трудности, которые побеждаются отвагой, утверждаем, что и работа умственная проста и легка только в низших ступенях; но трудность усиливается в высших, так что умственная "работа главнокомандующего принадлежит к самым трудным, какие когда-либо задавались человеческому разуму".
Далее Клаузевиц определяет размер знаний для полководца. По его нению, "полководцу нет надобности быть ни ученым, ни историком, ни публицистом, но ему должна быть знакома и верно им оценена высшая государственная жизнь, господствующее направление, затронутые интересы, насущные вопросы и действующие лица. Нет надобности, чтобы он был большим наблюдателем, способным разбирать человеческие характеры до мельчайшей тонкости; но он должен знать нрав, способ мышления, достоинства и недостатки тех, коим ему придется приказывать. Полководцу нет дела до устройства повозки, запряжки орудия; но он обязан верно оцепить успех марша колонны войск при различных обстоятельствах. Все эти познания не могут быть добыты насильственно, путем научных формул; они вырабатываются единственно созерцанием дел и верной оценкой наблюдаемого в жизни, когда на то хватает врожденного таланта".
"Итак, особое свойство знания, требуемого для высокой военной деятельности, заключается в том, что оно приобретается созерцанием, т.е. изучением и размышлением, но только при условии особого рода таланта. Однако, знание приобретается не одним только созерцанием и изучением, но и жизненным опытом, путем того же таланта, душевного инстинкта, который из-под внешних жизненных явлений умеет добыть везде дух всякого дела, подобно тому, как пчела добывает мед из глубины цветочных лепестков".
"Итак, — заключает философ войны, — нет никакой надобности прибегать ко лжи, или убогому педантизму для того, чтобы спасти духовное достоинство военной деятельности. Ограниченный человек никогда не был отличным полководцем, но случается весьма часто, что служившие с большим отличием на низших ступенях, на высших оказались ниже посредственности, потому именно, что не хватало им духовных способностей".
"Тот, кто должен управлять войной, обязан изучить только то, что касается войны. Последний вывод неизбежен, всякий же иной не заслуживает доверия", -говорит Клаузевиц и далее выясняет, что при анализе средств теория войны идет настолько далеко, насколько необходимо выяснить влияние этих средств при употреблении их в дело.
"Дальность боя и действие огнестрельного оружия весьма важны в смысле тактики; но устройство самого оружия вовсе ее не интересует, хотя эффект оружия и основан ни его конструкции. Военачальник не занимается изготовлением средств; он не распоряжается серой, селитрой, углем и металлом для изготовления оружия и пороха; он получает все нужное в готовом виде; как само оружие, так и его действие, для него величины уже данные. Стратегия пользуется картами, не задаваясь тригонометрическими измерениями. Она не занимается вопросами, как должно быть устроено и управляемо государство; как должен быть воспитан народ для того, чтобы обеспечить военные его успехи. Теория берет государство с его учреждениями и отношениями такими, какие они есть на деле; она только указывает встречаемые важные особенности, которые могут оказать на войну заметное влияние".
Указав на упрощение таким путем области военных знаний, Клаузевиц продолжает: "Для подготовки армии, способной вступить в поле и успешно действовать на войне, требуется масса познаний и уменья; но все это действует еще до применения на войне, сливаясь в немногие крупные результаты точно также, как различные притоки в одну большую реку; доходящую до моря".
Упростив познание войны, философ ее убеждает нас, что "только этим способом можно понять, почему именно так часто оказывались на войне замечательными начальниками и даже полководцами люди, деятельность которых до того обращена была на совершенно иное. Это же выясняет, почему отличные полководцы никогда не выходили из рядов многоведающих, а тем менее из ученых офицеров; они, напротив того, в прежнем своем положении не отягощались излишним бременем знания. Потому справедливо издевались над теми смешными педантами, которые воспитание будущего полководца полагали необходимым, или хотя бы полезным, начинать с изучения всех мелочей".
Мы считали себя обязанными познакомить с этими суждениями Клаузевица, так как ниже приводимые нами теории других авторов будут несколько иные, да и современное представление о полководце несколько разнится от указанного Клаузевицем. Для главнокомандующего наших дней нельзя откидывать те знания, которые не включал в стратегию Клаузевиц как из общеизвестной жизни, так и из области техники. Философ войны стремился к тому, чтобы не перегружать мозг полководца знаниями; которые не имеют прямого касательства к войне. С этим можно согласиться и теперь, но раз, по его же словам, "война расплывается во все почти стороны, не находя себе определенных рубежей" и если полководец должен охватить "государственную жизнь", "господствующее направление", "затронутые интересы" и т. д., то в наши дни его знания должны также "расплываться во все стороны", но только "находить определенные себе рубежи", не погружаясь в мелочи, а особенно в педантизм учености. Полагаем, что в этом не расходимся с почтенным стариком, ибо он сам утверждает, что каждой исторической эпохе должно отвечать свое военное искусство, а историческая эпоха определяется нами ничем иным, как известной ступенью развития производительных сил. Без понимания этого развития и происходящих из него изменений в жизни общества вообще и в военном деле в частности полководец в наши дни отнюдь не может почитаться таковым и едва ли даже будет "блистать во главе кавалерийского полка".
Чтобы покончить со взглядами Клаузевица на роль полководца, мы должны остановить внимание на нижеследующем.
Говоря, что "военное искусство в высшей своей точке становится политикой, но политикой, заменяющей дипломатическую переписку кровяными сражениями, — Клаузевиц указывает: Опираясь на изложенное, утверждаем, что было бы неосновательно и даже вредно такое подразделение, по коему крупное военное событие или план для него не могли бы подвергаться чисто военному обсуждению, точно также не имеет смысла как это делают кабинеты) привлекать к обсуждению людей военных с тем, чтобы они дали свое чисто военное заключение. Но еще бессмысленнее то, если полководцу передадут имеющиеся боевые средства с тем, чтобы он, сообразуясь с ними, составил для войны или кампании план чисто военный. Да и постоянный опыт учит, что несмотря на большое разнообразие и развитие нынешнего дела войны, главные его направляющие всегда назначались кабинетами, т.е. ведомством, технически говоря, не военным, а только политическим. Это вполне соответствовало природе дела".
Считая необходимым, "чтобы правящие политическими сношениями в известной мере понимали дело военное", Клаузевиц далек от того, "чтобы полагать, что лучшим государственным министром будет зарывшийся в бумагах военный или ученый инженер, или даже дельный в поле военный; а именно, в тех случаях, когда сам монарх не есть вместе с тем свой государственный министр. Точно также не полагаем, чтобы главным долгом монарха было знание военного дела. Главное тут — крепкая светлая голова и сильный характер, что же касается до понимания военного дела, то можно его пополнить так или иначе".
Одно из таких средств и рекомендуется Клаузевицем: "Там, где муж государственный не соединен с военным в одном лице, — остается одно хорошее средство, а именно: сделать главнокомандующего членом кабинета для того, чтобы он мог участвовать в главнейших его действиях; но это в свою очередь возможно тогда только, когда кабинет, т.е. само правительство, находится близко поля действий для того, чтобы решать дела без заметной потери времени". Но Клаузевиц предостерегает: "Весьма опасно присутствие в кабинете другого какого-либо военного, вместо самого главнокомандующего. Редко поведет это к здравым, дельным мероприятиям".
На этом мы кончаем с личностью полководца, как она обрисована признанным полководцем-практиком Наполеоном, и его современником — философом войны Клаузевицем. Оба они трактуют определенную эпоху военного искусства, на закате которой их образ полководца уже начал, как мы видели выше, превращаться в дуумвират — полководца и его начальника штаба, а затем, с появлением на сцену истории Мольтке и Бисмарка, в триумвират, дошедший до наших дней.
С именем Мольтке-старшего у нас связано представление о переходе в управлении от единоначалия к триумвирату. Однако, если вдуматься в положения германского фельдмаршала, то окажется, что "коллективное" управление им признавалось лишь, как жестокая необходимость. Полководец, по мнению Мольтке, должен обладать полной мощью единоличного решения, а так как "к сожалению" в военное дело вторгается политика, то истинным полководцем может быть только монарх. Вот концепция суждений Мольтке о "коллективном" управлении и роли в нем полководца.
Чтобы не быть голословными в этих утверждениях, мы обратимся к самому Мольтке.
"Бывают полководцы, не нуждающиеся в совете, которые все взвешивают и решают самостоятельно; окружающим надлежит только исполнять их предначертания. Но это звезды первой величины, появляющиеся едва ли в каждом столетии, — говорит фельдмаршал, и продолжает так: в большинстве случаев полководец не пожелает обойтись без совета лиц, способных, в силу своего образования и опыта, оценивать обстановку верно. Но из всех мнений только одно должно приобрести решающее значение".
"Главнокомандующему должно быть предложено на собственное благоусмотрение только одно это мнение и лишь одним уполномоченным на это лицом. Пусть полководец выберет его не по списку старшинства, а руководствуясь полным личным к нему доверием".
Решительно восставая против различных советов при главнокомандующем, Мольтке говорит: "Самым несчастным полководцем, однако, является тот, который имеет над собой еще контроль, когда он должен давать отчет по первому требованию о своих предположениях, планах, и намерениях: этим контролем является представитель высшей власти и главной квартире или же телеграфная проволока в тылу".
"При такой системе должна разбиться всякая самостоятельность. всякое быстрое решение, всякий смелый риск, без которого нельзя вести ни одной войны. Только полководец с полной мощью может принять смелое решение".
"Издали опасно давать даже хорошие приказания. Если при армии нет высшей военной власти, то полководец должен иметь полную свободу действий. Нельзя вести войну, сидя за письменным столом; вопросы, требующие немедленного решения, могут быть приняты лишь на месте в зависимости от обстановки".
"Поэтому, раз война объявлена, главнокомандующему должна быть дана полная свобода действовать по собственному его усмотрению. Выбор главнокомандующего представляет вопрос чрезвычайной важности, который, к сожалению, во многих случаях решается но по заслугам, а по личным соображениям. Тяжелая ответственность лежит на нем-перед богом и своей совестью; в сравнении с этим ответственность перед правительством исчезает. Командующий армией в своих действиях, успех которых никогда не обеспечен, так же, как и государственный деятель, руководящий политикой. не должен бояться судебной ответственности. Он несет совсем иную ответственность перед богом и своей совестью за жизнь многих тысяч людей и за благо государства. Он теряет нечто большее, чем свобод и состояние".
"И поэтому всюду истинным главнокомандующим является монарх, который, будучи по теории неответственным, в действительности несет самую тяжелую ответственность, — ибо кто делает большую ставку, чем он, когда дело касается короны и скипетра".
Таким образом, фельдмаршал довольно прозрачно вырисовывает те личные побуждения, кои должны охватывать полководца при его управлении. Далеко в них от истинной ответственности за взятое на себя дело все заключается в том, как бы не потерять "корону и скипетр" Но фельдмаршал мало верит в полководцев "первой величины", и на сцену около главнокомандующего появляется одно лицо, которое должно, конечно. воплощаться в начальнике генерального штаба.
Чтобы проследить взаимоотношения этих двух персон, мы обратимся к описанию боевого дня в 1870 году в германской ставке, которое даст Мольтке.
"В 1870 году дни проходили следующим образом: если не было боев или походных движений, то регулярно в 10 час. утра делался доклад у короля, на котором начальник генерального штаба армии, сопровождаемый генерал-квартирмейстером (лицом, ведающим тылом; Б. Ш.), обязан был доложить все полученные им сведения и донесения и на основании их делать новые предложения. При этом присутствовали председатель военного совета, военный министр, и в то время, когда главная квартира III армии находилась в Версале, также кронпринц, но все они были только слушателями. Тогда король требовал от них справок относительно того или другого вопроса, но никогда он не спрашивал у них советов, касающихся операции или предложений, сделанных начальником генерального штаба армии".
"Проекты начальника генерального штаба предварительно обсуждались им совместно со штабными офицерами; затем король подвергал их весьма подробному рассмотрению. С военной проницательностью, при всегда верной оценке стратегического положения, он указывал на все опасения, могущие встретиться при испытании, но, в виду того, что на войне всякий шаг сопряжен с опасностью, все проекты эти оставались без изменения".
Указав на то, что "король Вильгельм был настоящим полководцем, Мольтке приходит к выводу: монарх, в распоряжении которого находится государство со своими вспомогательными средствами, только тогда по праву становится во главе армии, если он в состоянии быть вождем своих войск и принять на себя тяжелую ответственность за все, что бы ни случилось на войне. Если эти предположения не оправдаются, то его присутствие должно всегда парализующе действовать на армию... Руководить операциями может только одна единая воля".
Думаем, что без лишних наших доводов ясны как роль "истинного" полководца — монарха, так и "одного лица" — начальника генерального штаба, предположения которого, хотя бы и с оговорками, но всегда принимались, а ответственность должна была лежать на короле. Недурное положение для начальника генерального штаба, который не ограничивался тем, что только "в операциях" его положения не подвергались критике, но даже в целом ведении войны вступал в конфликт с Бисмарком. Это вполне понятно, ибо, по мнению Мольтке, "политика, к сожалению, неотделима от стратегии" и "для хода войны руководящими являются, главным образом, военные соображения, политические же лишь поскольку они не требуют ничего с военной точки зрения недопустимого. Полководец же никогда не должен руководствоваться одними политическими побуждениями, а на первый план ставить успех на войне. Как политика воспользуется "обедами или поражениями, полководца это не касается — это исключительно се дело".
Мы пока но будем вдаваться в разбор мыслей Мольтке о политике и стратегии, ибо сделаем это на своем месте. Сейчас для нас важно лишь установить его точку зрения на полководца.
Как видим, полководец должен почти подчинить себе политику, да не только политику, но всю остальную жизнь государства. Указывая на то, что наличие Германии-залог мира, Мольтке с откровенностью заявляет, что стремление к мирной политике "может быть проведено при опоре на армию, всегда готовую к войне. Если бы недоставало этого огромного махового колеса, то государственная машина остановилась бы, дипломатические ноты нашего министерства иностранных дел не имели бы надлежащего веса". "Армия самое важное учреждение в стране, так как только благодаря ей могут существовать все остальные учреждения; всякая свобода, политическая и гражданская, все, что создано культурою, финансы и государства процветают и гибнут вместе с армией".
"Для ведения войны, — поучает нас фельдмаршал, — по сравнении с прошлым понадобились теперь еще новые вспомогательные средства, Теперь не обойтись без помощи науки и техники во всех их видах. Все должны действовать сообща, чтобы выйти победителями в великой борьбе народов. Но этого еще недостаточно, чтобы все эти силы соединились. .. Каждый склонен несколько преувеличивать значение своей, деятельности, и многие забывают, что их деятельность является только средством, но не целью. В мирное время подобные ошибочные взгляды легче парализовать и они не будут иметь большого значения, но в быстротечной войне уже малейшая наша ошибка может вызвать неудачу. Поэтому для успешного ведения войны техника и наука должны быть не союзниками. но вассалами военною управления".
Таким образом, в армии, как в фокусе, должна сосредоточиться жизнь всего государства, а так как во главе армии стоит полководец, а за ним начальник генерального штаба, являющийся фактическим полководцем, то последним и должна регулироваться вся жизнь государства. Так мы понимаем Мольтке, если только не ошибаемся. До триумвирата довольно далеко!!?
Германский фельдмаршал в своих "Военных поучениях", к которым мы до сих пор обращались, не даст нам такого ярко набросанного облика полководца, как это сделал Клаузевиц.
Однако, мы знаем, что полководец не должен бояться судебной ответственности, ибо гораздо выше ответственность его перед "богом и собственной совестью", что он может потерять "корону или скипетр", атрибуты довольно существенные, по мнению Мольтке. Полководец должен принимать смелые решения, но "ошибочно думать, что можно заранее составленный план войны провести с начала до конца. Первое столкновение с неприятельскими вооруженными силами создает, в зависимости от его исхода, всегда новую обстановку; многое, что ранее имелось в виду, становится невыполнимым, и многое, на что прежде нельзя было рассчитывать, делается возможным. Полководец должен верно оценить изменившуюся обстановку, сделать на ближайшее время необходимые распоряжения и энергично привести их в исполнение".
В другом месте Мольтке пишет: "Полководец никогда не упускает из вида своей главной цели и не смущается неизбежными частными отклонениями от нее, но он не может заранее определить с достоверностью тот путь, каким он надеется достичь этой цели". Указан на "покрытую мраком неизвестности" обстановку на войне, Мольтке продолжает: "и все же ведение войск не является делом слепого произвола. Все эти случайности, в конце концов, одинаково приносят пользу или вред как одной, так и другой стороне; поэтому полководец, мероприятия которого, если и не самые успешные, но все же целесообразные, имеет еще шансы достичь своей цели. Ясно, что для этого недостаточно одних теоретических познаний; война дает возможность развивать ум и закалять характер до достижения в этом отношении полного совершенства; важным подспорьем может служить подготовительное военное образование, а также военно-исторический и жизненный опыт".
Считаем, что последние три качества для полководца будут гораздо нужнее, чем его страх "перед богом и собственной совестью".
Было бы излишне говорить, что за самим Мольтке, как полководцем, укреплены его громадная работоспособность, его ум, его широкое развитие как военное, так и общее, его скрытность и молчание, а также и извечная доля интриганства. Будущий фельдмаршал в зрелых уже летах вступил на дорогу, начертанную для полководцев, медленно подходя к ней кружными путями "жизненного опыта". Как подобает честному немцу, он не занимался похищением "священного огня" с неба, подобно Наполеону, а своими отличными, по понятию аристократов, манерами и уменьем танцевать составлял себе известность. К сожалению, философ войны Клаузевиц почему-то не предусмотрел этого пути для будущего полководца, гораздо более приличного, чем занятие хищениями. Сам же Шлиффен, по-видимому, из чувства преклонения перед своим предшественником по должности начальника генерального штаба, умолчал о нем. Пожалуй, для Мольтке иного пути и не было, ибо по своей-то натуре он не являлся "сыном революции", как Наполеон. Но если нужно выбирать дорогу в полководцы, то мы бы скорее встали на путь, которым пошел Наполеон, хотя он резок и предосудителен, нежели прибегать к помощи ног для своей славы.
Иным путем шло выдвижение полководцев во Франции, где процветал культ "солдата", выражавшийся в личной храбрости и известной грубости среди маршалов III империи. Франция оставалась на признании необходимости полной мощи для полководца, выдвигая в последнем, главным образом, его волевые качества и его военный опыт, щедро черпавшийся в различных колониальных экспедициях.
"Коллективное" командование — плод измышления германских мозгов, не признавалось французской военной мыслью до второго года мировой войны, но затем пробило себе дорогу, более торную, чем у центральных держав.
Как бы ни было, но за ширмой монарха в роли полководца в Германии должен был выступить начальник генерального штаба с наличием в себе всех данных для этой высокой должности.
До Шлиффена германская военная мысль жила заветами Мольтке-старшего и не выдвигала новых положений. Поэтому мы обратимся к известной уже статье Шлиффена "Полководец" и посмотрим, чем должен отличаться истинный главнокомандующий.
"Если начинающий свою карьеру полководец, — пишет Шлиффен, — полагается единственно на свое божественное предназначение, на свой гений, на поддержку и покровительство высшей силы, то его победа будет плохо обеспечена. Напряженной работой подготовляется полководец к своему высокому призванию; его духовные и умственные силы должны возвыситься до полной ясности".
"Но как много знаний требуется от полководца! — восклицает Шлиффен и продолжает: — он должен не только уметь привести войско к победе, он должен его создать, вооружить, снарядить, обучить, обмундировать и прокормить. Возможно, конечно, что найдутся и другие лица, которые возьмут на себя эти задачи, но едва ли им удастся угодить полководцу. Полководец не может стать во главе любой армии. Он должен иметь собственное войско".
"Однако, войска, хотя бы и самого лучшего, недостаточно, чтобы вести войну. Война является лишь средством политики. Чтобы это средство оказалось действительным, нужна подготовительная работа государственного человека. "Следовательно, полководец должен быть и выдающимся государственным человеком и дипломатом. Кроме того, он должен иметь в распоряжении те огромные суммы, которые поглощает война".
Показав затем работу полководца по ведению войны, Шлиффен приходит к заключению: "все же условием настоящих и прошлых успехов является истинный полководец" и предрекает: "В 1866 и 1870 г.г. полководец был представлен в виде триумвирата, и этот опыт удался, но это вовсе не значит, что ему всегда надлежит удастся".
Современник Шлиффена, певец германского милитаризма, Бернгарди, в своем труде "Современная война", появившемся в свет до мировой войны, дает следующий облик полководца.
"Военное искусство не может существовать без свободы, — говорит Бернгарди, — и поэтому необходимость сознательной свободы действий в определенных границах предъявляет к полководцу такие требования, удовлетворить которым могут лишь немногие, а между тем от выполнении их зависит судьба армии и государства. Общее содержание этих требований распространяется на самые разнообразные области и вызывает к работе все способности и силы человека".
"Возьмем сначала область практического управления войсками, — продолжает Бернгарди, — мы увидим, что лишь полное знание средств, с которыми ведется война, позволит полководцу осуществить свою стратегическую волю. Если он не освоился с материальными условиями ведения войны, то он рискует оказаться в их зависимости и, следовательно, потерять некоторую долю своей свободы".
"Между тем, в этих вопросах практического уменья речь идет о самых простых требованиях от полководца, о знаниях и способностях, приобретаемых непрерывными занятиями, размышлениями и практическими упражнениями. К предметам совершенно иного порядка относятся требования, предъявляемые к его умственной и нравственной личности".
"Полководец должен приступить к своей задаче свободным от предрассудков и предубеждений, от боязни людей и от оков эгоизма, от подчинения собственным страстям и слабостям, от боязни ответственности и риска; он должен самоотверженно служить только делу и быть в состоянии перенести физические и нравственные напряжения. Его задача принимает две формы: предположений и действий; эти формы, конечно, взаимно обусловливают и дополняют Друг Друга, но они предполагают совершенно различные виды работоспособности. При разработке планов играет роль по преимуществу умственная личность полководца, а при действиях — нравственная, и тем не менее умственная мощь и нравственная сила должны все время поддерживать и дополнять друг друга. Сохранение полководцем душевного равновесия и ясного суждения настолько важно, что его надлежит признать необходимейшей основой военного искусства. Однако, бесконечно трудно удовлетворить этим требованиям среди тысячи затруднений, ежечасно представляющихся полководцу".
"Прежде всего, необходимо понять общую политическую обстановку, правильно оценить средства борьбы свои и неприятельские и совместно с руководителями государственной политикой наметить военную цель, необходимую для достижения цели политической. Затем нужно разработать план войны, правильно оценить лиц, призванных руководить действиями, а также и неприятельских начальников, их намерения и особенности. Вся эта работа по преимуществу умственная, но и она требует значительной твердости характера для отклонения разнообразных требований, неприемлемых с военной точки зрения".
"Эти требования обнаруживаются уже в мирное время при подготовке к войне, которая в известном смысле должна быть отнесена к области стратегии. Финансовые затруднения, общественное мнение, неправильная оценка политической обстановки, филистерство, материалистическое понимание жизни, наконец, враждебные государству партии в самом народе — все это со всех сторон теснит организатора войны и старается отвлечь его внимание от строгие требований военной необходимости. С другой стороны — мирные и парадные забавы с серьезным орудием войны, ложные взгляды на инженерную оборону государства и ведение войны, попустительство и уступка враждебным войне интересам слишком часто приводили к пренебрежению военным делом, ослаблению боевой готовности армии и вовлечению государства в тягчайшую катастрофу".
Говоря о тех трудностях, которые возникают перед полководцем во время стратегического развертывания, Бернгарди перечисляет их: "Здесь взывают о помощи провинциям, которые было бы выгоднее в военном отношении на время отдать врагу; там нужно использовать железнодорожную сеть, при чем кажущаяся выгода на самом деле в области стратегии и тактики превращается в невыгоды; дают себя знать политические и династические влияния, личное честолюбие и зависть старших начальников и все те слабости, которые присущи человеку — и все это нередко приводило полководца на путь, совершенно непримиримый с его военной совестью".
"Полководцу чрезвычайно трудно отделаться от всех этих побочных влияний, тем более, что весьма часто они стараются опираться на внешний авторитет официальных лиц и кажущуюся справедливость. Только твердый характер и ясный ум могут провести в борьбе взглядов, желаний и требований чисто военные идеи, создающие успех, который только и сможет устранить все препятствия и удовлетворить все желания".
"Те же требования и препятствия, которые приходится преодолевать при составлении плана войны, — говорит Бернгарди, — дают себя нередко знать и при ведении ее".
"Не поддаться этим влияниям, ни убийственному пессимизму, ни чрезмерному оптимизму, сохранить при всех обстоятельствах спокойное равновесие души, которое только и способствует ясности суждения и решительности действий, и тем не менее сохранить силу воли и мышления, позволяющую добиваться высших результатов, проявлять высшую смелость и сохранить инициативу в победе и поражении-все это предъявляет высшие требования силе духа и нравственной и умственной свободе полководца".
"Лишь при наличии этой свободы он может остаться на должной высоте, и в счастьи и в несчастий сохранить разносторонность и изменчивость решений, не позволяющую действовать по предвзятым воззрениям, л умеющую в каждом отдельном случае применить такие средства, которые при данных условиях обеспечивают победу".
"Мы находимся на границе области, не поддающейся научному исследованию и вклинению в теорию военного искусства и, несмотря на это, имеющей весьма существенное влияние на ведение войны. Это-область высшей целесообразности, обусловливаемой не военными успехами, а народно-психологическими, нравственными и всемирно-историческими моментами".
"Мы признаем, — заканчивает Бернгарди свой облик полководца, — что во всех действиях на войне, решающей судьбу народов и государств, нужно руководишься высшими соображениями н что полководец может вполне свободно исполнять свои обязанности только в том случае, если поднимется высоко над толпой и научится наравне с государственным деятелем, достойным этого имени, смотреть на вещи и оценивать их в национальном и всемирно-историческом освещении. Лишь при этом условии он сможет познать истинную сущность войны и вести се целесообразно в высшем смысле этого слова".
Так работала военная мысль на берегах Шпрее, по другую же сторону Рейна она получает уклон, а именно — в сторону интеллектуализма.
"Свободное военное искусство! — восклицает Леваль. — Да ведь это умозрительная стратегия, искусство комбинаций, а механизм-это часть позитивная или научная".
"Война ведется не только в мозгу, как это думают некоторые люди. Мозг скорее является органом разрабатывающим, чем творческим. Мозгам надо доставить всевозможные данные, а последние являются позитивными.
Разум, суждение и индукция перерабатывают эти данные, в результате чего выходит комбинация, проект операции (часть умозрительная). Затем чтобы уяснить, насколько эта идея осуществима в жизни, необходимо вмешательство расчета (позитивная часть)".
"В зависимости от фазы изменяются сущность и условные задачи. В области теории господствуют разум и воля: действие здесь имеет преимущественно духовный характер. Это — искусство с сопровождающими его неожиданностями, произволом, порывами и беспредельностью".
"Затем надо покинуть эти высоты, где господствует полная свобода, и снизойти на землю, где все является сплошным препятствием, перейти от воображаемого к действительному, привести в движение отдельные единицы, импульсировать массы, преодолевать сопротивление, удовлетворять все требования, предвидеть, рассчитывать. Здесь искусство блекнет, и на сцену выступает наука со всей своей точностью и позитивизмом".
"Поэтическая сторона войны постепенно сходит на нет, — выводит Леваль. — Ее блестящее очарование уступает место механизму. Искусство отворачивается от идеального и все больше и больше уклоняется к реализму; это следствие, вытекающее из техники".
По мнению Леваля, "много говорят о гении... Гений, несомненно, является природным дарованием, так как предпосылками его являются широкая интеллектуальность и очень всесторонний ум..." Отсюда вывод: "Одних природных дарований недостаточно для создания военного вождя. Сторонники врожденных идей тщетно стремятся поставить вновь на первый план вдохновение. Вдохновения больше нет, если оно вообще когда-либо существовало"... "Знание теперь полезнее, чем когда бы то ни было. Широкое распространение новых изобретений все больше стремится сгладить моральные различия между нациями: превосходство окажется за наилучше вымуштрованными, за более искусными, за лучше обученными: но весы судьбы, конечно, всегда чутко отзовутся, если на одну из чашек будет положен гений вождя".
Успехи Мольтке Леваль объясняет именно большим наличием научности, чем искусства: "Фельдмаршал Мольтке проявил гораздо больше научности, чем искусства, машинизация у него преобладала над замыслом".
"Организация и командование важнее всею, — писал Бональ. — Одних военных добродетелей недостаточно. Нужно, чтобы, кроме них, были крупные интеллигентные силы, которые продолжительное время работали бы по доброму методу и в благоприятствующей им среде".
Идея "военного мандарината" заполняла галльские умы, объяснившие свои неудачи 70 года безграмотностью в военном деле их маршалов III империи, стремившихся основать свои действия на волевых качествах полководца.
Мы не коснулись русских взглядов на полководца; они с легкой руки Леера, несли в себе предпочтение интеллектуализма, а такие мыслители, как Драгомиров, оказывались пророками в пустыне. Правда, нужно сказать, что интеллектуализм, особенно у русских, не прививался, и русские полководцы не прочь были выдвинуть на первое место "вдохновение", ибо оно не утруждало мозгов в предварительной работе — преимущество, очень важное для русских генералов. Вернее сказать, русская военная мысль не имела устойчивых взглядов на роль и значение полководца в современных условиях и с любовью культивировала идею Суворова: "Полная мочь избранному полководцу", тем более, что она хорошо обеспечивала "военных мандаринов", каковыми были русские полководцы перед мировой войной, да и во время се.
На протяжении последней на нашей памяти прошло много различных "военных мандаринов" — интеллектуалистов и волюнтаристов, и ныне большинство из них, потеряв свои отличительные шарики, порой раздумывают о том, что требуется от полководцев наших дней, и делятся своими думами с нами.
Кое-какие из этих дум, особенно тех мандаринов, которые оказались ни обломках крушения, мы позволим предложить читателям нашей повести. Искать сейчас правды в заявлениях полководцев, оставшихся еще в славе, полагаем трудным по мотивам личного характера этих людей.
Итак, обратимся к знаменитой "паре" мандаринов, кои особо претендовали на роль великих людей — Гинденбургу и Людендорфу.
Эти "государственные мужи" наших дней откровенно нам заявляют, что политикой особенно они не интересовались.
"Политическими деятелями и партиями я никогда не интересовался", говорит нам Людендорф, но в то же время и открывает, что это, собственно, касалось тех партий, которые говорили "о соглашении, вместо того, чтобы подымать боеспособность нации". "Правительство и партии большинства сошлись между собою и внутренне отклонили меня с моим солдатским мышлением".
"Ясно, что я нашел больше последователей среди тех партий, которые, подобно мне, считали соглашение, в виду разрушительных стремлений врага, невозможным, и поэтому выступали за максимальное проявление энергии в ведении войны. Я никогда не обращался к ним, но они мне доверяли. Это было меньшинство правой ориентировки. Поэтому те другие заклеймили меня именем "реакционера", хотя я думал только о ведении войны".
"Я ни "реакционер", ни "демократ", — продолжает известный начальник штаба. — Во время войны моя цель была такой: величайшая энергия в ведении войны и упрочение военной и равноценной ей сельскохозяйственной жизненной возможности для будущего Германии".
Оказывается, недоброжелатели и друзья втягивали Людендорфа в "партийные разногласия", а его протесты оказывались тщетными, ибо "правительству удобно было найти громоотвод", который в сущности руководился "прямым солдатским мышлением".
Мы отлично знаем, что это далеко обстояло не так, как рисует нам Людендорф, пытавшийся взять в свои руки управление всей страной. Что ему для этого не хватило — также известно; он не был "государственным мужем", а лишь после войны занялся изучением вопросов, кои оказывают влияние на войну не меньше, чем чисто военные факторы.
"Руководимый прямым солдатским мышлением" Людендорф открывает нам, что "управление фронтом, забота об армии и о поддержании боеспособности родины стояли на первом месте среди всех работ. Военно-политические вопросы будущего шли только во второй линии". Ныне мы знаем, что дала первая линия, а вторая, незнакомая первому генерал-квартирмейстеру, не могла ей оказать уже поддержки. Между тем, немецкие же мозги Клаузевица думали на этот счет так: "никто не начинает войны (или, по причиной мере, действуя разумно, не должен бы начинать) не сказав себе: "Чего он желает достичь войной и чего в самой войне". "Первое — это цель войны", учит Клаузевиц, "а последнее — цель, поставленная войне".
Патрон Людендорфа Гинденбург в своих воспоминаниях, более слабых в литературном отношении, вторит своему начальнику штаба.
"И во время моей деятельности на высших командных постах на Востоке, и после моего назначения начальником генерального штаба армии, у меня не было потребности заниматься вопросами современной
политики больше, чем это было безусловно необходимо. Правда, в условиях позиционной войны я считал невозможным для военного командования совершенно отмежеваться от политики".
"Со мной согласятся, что резкой границы между политикой и военным руководством нет, — открывает нам Гинденбург. — Они должны еще в мирное время согласовать свои действия. Ко время войны, которая поглощает все их силы, они должны дополнять друг друга".
Такие взгляды на политику и стратегию были в сущности у всех полководцев мировой войны, и когда в той или другой армии правительство, политические партии большинства, хотели взять в свои руки управление страной, то они встречали резкий отпор своих "военных мандаринов".
В наши задачи не входит давать оценку указанных выше германских мандаринов, что сделал лучше нас в Германии Дельбрюк в отношении Людендорфа. Доказывая политическую безграмотность этого злобного тевтона, профессор истории приходит к выводу, что "самые крупные стратеги в большей мере оказывались государственными деятелями". Что же представлял собою Людендорф в "первичном" всех общественных отношений — экономике. Дельбрюк дает нам ответ устами другого деятеля, экономиста: "нами правит сошедший с ума кадет", с тупым отчаянием сказал мне как-то на повороте в 1917-18 гг. один из близко стоявших у решения этих (экономических) дел". По-видимому, этот деятель был не из числа "правых", которым был и остается любезен "сошедший с ума кадет". Как ни соблазнителен путь критики деяний и мыслей Людендорфа, мы не имеем права становится на этот путь. так как он отвлечет нас от поставленной себе задачи. Мы бросим беглый взгляд лишь на его суждения о военных качествах полководца.
Признав "войну — грубым ремеслом", первый генерал-квартирмейстер после жестоких уроков уяснил себе сущность этого явления в жизни человечества, не сойдя, правда, со своего ремесленного взгляда на него.
"Во всех отношениях армия и народ, по моему глубочайшему убеждению, должны представлять собою одно целое", поучает он ныне. "Ведение войны требует не только воли и дальновидности, — говорит Людендорф, — но и овладения всем могучим военным аппаратом, что достигается и удерживается только железным прилежанием. Сюда надо прибавить еще одно: понимание психики войск и особенностей врага. Это уже не вырабатывается, а лежит, как многое другое, в самой индивидуальности человека. При решении сложных боевых задач необходимо уметь считаться и с неожиданностями. Но самое главное — это взаимное доверие и вера в победу, которые соединяют войска и полководцев".
Война материализовалась. Такой волюнтарист, каким был Людендорф, и тот признает, что "уголь имеет для ведения войны такое же значение, как и нефть", что "уголь и железо составляют основу всякой военной промышленности"; что сельское хозяйство также важно для ведения войны, как и военная промышленность.
Поэтому "полководческая пара", по заявлению Людендорфа, "стремилась избегать всяких безбрежных планов" и "во всех мероприятиях исходила исключительно из военных требований".
Война давила своей грандиозностью таких людей, кои "руководились простым солдатским мышлением", и сам Людендорф не раз в этом признается. "Много испытаний приходится на долю полководца, — заявляет он. — Профаны просто смотрит на войну, как на арифметическую задачу с определенными величинами, на самом деле, она все, что угодно, только не это. Это борьба великих неизведанных физических и душевных сил, особенно тяжелая для той стороны, которая борется в меньшинстве. Приходится считаться с различными характерами и субъективными свойствами людей и только воля руководителя является регулирующей величиной в этом хаосе".
"Только глава государства или государственный деятель, решающийся на войну, если он делает это с чистым сердцем, переживает то же, или еще больше, чем полководец. Но все же для него вопрос заключается в одном крупном решении, тогда как от полководца эти решения требуются ежедневно и ежечасно. От него постоянно зависит благополучие сотен тысяч людей, даже целых наций. Для военного ничего не может быть более великого, но и более тяжелого, как стоять во главе армии или целого народного войска".
"Каждый начальник обязан заниматься подготовительными размышлениями. Он не имеет права жить сегодняшним днем, так как от него страдают и военные действия, и войска. Железная действительность заботится сама о том, чтобы намерения, в которых сила войск не соответствует силе сопротивления врага, не превращались в жизнь". "Война так грандиозна, — заключает Людендорф, — и дает такой широкий простор блестящему творчеству, что один человек не может выполнить всех предъявляемых ею требований".
Таким образом, полководец расчленяется даже при военном руководстве войной.
"При моей чудовищной перегруженности работой и моей тяжелой ответственности, я мог терпеть вокруг себя только самостоятельных прямых людей, от которых я требовал, чтобы они откровенно высказывали свое мнение, что они иногда очень основательно и делали. С глубокой верой в собственные силы, стойко и прочно стояли около меня мои сотрудники. Они были самоотверженными и в то же время самостоятельными помощниками, проникнутыми высочайшим сознанием долга. Право решения, разумеется, принадлежало мне, так как ответственность, которую я нес, не допускала колебаний. Война требовала быстрых действий. Но в моих решениях не было своеволия, и когда я уклонялся от предложений моих сотрудников, я никогда их не оскорблял. В этих случаях, а также, когда происходил обмен мнений, я старался, не впадая в неясность, признавать воззрения, не совпадавшие с моими".
Правда, по свидетельству Гофмана, ближайшего помощника Людендорфа на Востоке, последний неискренен в своих заявлениях, и в 1918 году Гофман, уже начальник штаба главнокомандующего на Востоке, разойдясь по взглядах с Людендорфом на условия Брестского мира, много претерпел неприятностей от ставки, придя к заключению, "что и большие люди бывают мелочны".
Мы не будем вдаваться в личную жизнь Людендорфа. Он был служебно общителен, а "в общем я держался совершенно замкнуто, так как я слитком хорошо знал людей", — откровенничает он.
На этом мы кончаем нашу экскурсию для знакомства с теоретическим обликом полководца.
Из этого беглого знакомства, без излишних доказательств, видно, насколько был прав Наполеон, который советовал "сознать и уяснить: создан ли я для войны или нет". Очень и очень хороший совет и для наших дней, и мы горячо рекомендовали бы ему следовать не только кандидатам в полководцы, но и вообще всякому военному деятелю. Правда, иной может переоценить свои силы, но все же и для него такой внутренний анализ будет полезен, заставив задуматься над своими действиями и тем, что недостает для пополнения необходимых качеств и познаний.