Глава XVIII.

После Фашоды

До Фашоды существовало два французских флота: один — флот Jeune Ecole, второй — флот традиционалистов. Кризис привел к объединению умеренных из обоих школ — как в Палате, так и везде — против экстремистов с обеих сторон. Умеренные пришли к власти в июне 1899 года, когда министром стал Жан-Луи де Ланессан — входивший в состав правительства, которому предстояло залечить раны нанесенные гораздо большим скандалом — делом Дрейфуса. В 1900 году кабинет предложил парламенту одобрить пять законов, включая новую кораблестроительную программу, являвшуюся фундаментом для новой сбалансированной военно-морской политики. Окончательно умеренные вернулись к власти в январе 1905 года, и продолжили работу по возрождению флота — прерванную Первой Мировой войной.

Последние из экстремистов

В предшествовавшие году идея объединения двух школ воспринималась в штыки экстремистами с обеих сторон. Словно желая составить эпитафию традиционалистским идеям 1890-х годов адмирал Рионье повел в 1899–1900 годах яростную атаку против политики Локруа. Он защищал броненосцы, неоднородность флота, и даже «Мадженту», архаичную систему управления арсеналами, и породившие ее советы. Одновременно он нападал на миноносцы, подводные лодки, Высшее военно-морское училище, мысль о том, что морским министром может быть гражданский, журнал Jeune Ecole — La Marine Francaise, журналистскую карьеру Локруа, и все «попытки якобинцев разрушить древнюю и достойную уважения организацию»{912}.

Экстремисты же из Jeune Ecole удерживали контроль над прессой во время министерства Ланессана. Это помогло им развязать против Англии, начавшей войну с бурами спустя год после Фашоды, яростную кампанию в газетах. Их речи не содержали ничего нового — лишь старые — и наиболее утрированные — высказывания Оба, в духе того, что двадцать крейсеров похоронят английскую торговлю — лишь изложенные новыми словами. Ланессану и флоту повезло, что политики, в 1890-х годах набрасывавшиеся на адмиралов, стоило лишь матросу стукнуть себя молотком по пальцу, теперь обратили свои несравненные способности к оскорблениям против британцев{913}.

Жестокая судьба вновь позволила сторонникам Jeune Ecole еще один — на этот — последний — раз вернуться в 1902 году к власти и прервать начавшееся возрождение на два с половиной года. В июне 1902 года Камиль Пеллетэн, использовавший идеи Jeune Ecole против своих политических противников в 1890-х годах, стал морским министром в правительстве, поставившем соей целью защищать республику от правой угрозы. Пеллетэн вел свою политику в соответствии с худшими идеями Jeune Ecole : он полагал, что благополучие рабочих арсеналов, матросов и офицеров-республиканцев более важно, чем благополучие всего флота. Такой подход не был нов: тридцатью годами раньше традиционалисты губили карьеры республиканцев — как, например, карьеру Гужара — полагая, что флот существует для того, чтобы служить интересам аристократии портовых городов.

Некоторые инциденты, случившиеся за время пребывания Пеллетэна у власти, были столь возмутительны, что могут показаться даже забавными. В 1903 году контрминоносец «Эспиньоль» (Espignole ) затонул в результате столкновения возле Тулона — и Пеллетэн передал контракт на его подъем двум виноторговцам — придерживавшихся, однако, правильных политических взглядов. Естественно, у них не было никакого оборудования для выполнения этой задачи — и министр позволил им использовать людей и оборудование из Тулона. Однако даже и после этого поднять корабль им не удалось.

Сторонники Пеллетэна не нашли другого способа оправдать его действия тем, что он «уничтожал клерикалов и аристократов во флоте». Впрочем, многие его действия нельзя охарактеризовать иначе как пустые и легкомысленные. Например, он запретил офицерам носить парадную форму, и решил присвоить новым кораблям вместо традиционных, но аристократических названий, таких как «Дюпле», «Сюффрен», «Дюпюи де Лом», «добрые республиканские» — «Жюстис» (Justice  — правосудие), «Либерте» (Liberte  — свобода), «Эрнест Ренан» (Ernest Renan — французский либеральный историк и филолог).

Некоторые его действия напрямую угрожали дисциплине. Когда матрос по фамилии Кермовэн (Kermovant ) был за пьянство посажен на гауптвахту на обычные для этого проступка тридцать дней, Пеллетэн освободил его, потребовав «общего суда для матросов». Кроме того он снял с командования адмиралов Амеде-Пьера-Леонара Бьенэме (Amedee-Pierre-Leonard Bienaime ), Эдмона-Батистена Равеля (Edmond-Baptistin Ravel ) и Эжена-Альбера Марешаля (Eugene-Albert Marechal ) из-за их связей с Локруа и Ланессаном. Он поднял жалование рабочим арсеналов, но из соображений экономии он перевел на берег — и на половинное жалование — многих кочегаров и матросов — о которых ему тоже следовало бы заботиться, но которые, на свою беду, не были избирателями.

Компетентность министра в технических вопросах была ничуть не лучше. Чтобы доказать справедливость давно устаревшей теории decuirassment он приказал провести испытания следующего рода — башня новейшего броненосца «Сюффрен», еще не прошедшего испытаний, была прямой наводкой расстреляна другим броненосцем (Уточнение — стрельба производилась по дополнительной плите брони, навешенной на башню. Плита была разбита вторым 12-дюймовым снарядом — сам же башня функционировала нормально. — Прим пер.) Познакомившись на летнем курорте с швейцарским химиком Раулем Пикте (Raoul Pictet ) он предоставил в его подчинение коллектив корабельных инженеров для разработки нового типа подводной лодки. Он так и не озаботился назначить новых членов Conseil des Travaux вместо выгнанных им в отставку «аристократов», и два проекта, которые он только и предоставил этому органу на одобрение в 1903 и 1904 годах были составлены его друзьями-социалистами по Бассэ Коломб. Один из них предложил создать корабль с наклонной броней, другой (официально поддержанный министром) — неуязвимый таран{914}.

Правление Пеллетэна вызвало широкую реакцию. Документы показывают, что союзник Франции, Россия, официально требовала, чтобы некоторые действия Пеллетэна не были одобрены{915}. Англичане были успокоены и даже позабавлены действиями, ясно показывавшими степень деградации мощи того, кто когда то был их опаснейшим соперником{916}. Французские специалисты были глубоко обеспокоены{917}. Но что было важно — деятельность Пеллетэна привела к дальнейшему объединению умеренных — начавшемуся в 1899 году. В прессе началась удивительно слаженная кампания против министра, Ланессан и Локруа обрушились на него в Палате, и даже презрение офицеров-республиканцев к тем из «своих», кто стал «шпионами министра» и докладывал ему о клерикализме своих начальников, стал признаком духовного возрождения флота{918}. «Республиканское рвение» Пеллетэна и речи Рионье стали высшими — и последними — знаками той эпохи, когда следование политики той или иной партии представлялось более важным, чем благо флота. Экстремисты — как левые, так и правые — сходили со сцены, и замечательная деятельность Ланессана и его подчиненных в период, предшествовавший министерству Пеллетэна, стала фундаментом для создания современного французского флота.

Министерство Ланессана

Министерство Ланессана не являлось триумфальным возвращением традиционалистов — так как с самого начала было официально признано, что хотя мнение общественности и парламента в отношении военно-морской стратегии и кораблестроительных программ ошибочно, в том, что касается организации управления флотом, оно вполне справедливо. В последней области Ланессан осуществил многие из реформ, которые критики флота требовали в течение долгих лет. Оставив в силе большинство реформ Локруа в отношении центральной администрации и арсеналов, он отделил Морской Генеральный штаб от министерского аппарата, попытался уменьшить количество служб флота, и избавить флот от надетой на него парламентом смирительной рубашки — системы credits-matiers и credits-achats. Он также реструктурировал бюджет, отказавшись от традиционного, но бессмысленного разделения на расходы на технику и личный состав — заменив его разделением на флот строящийся и действующий.

С середины 1880-х годов французская морская стратегия предусматривала войну либо только против Тройственного союза (Германии, Австрии и Италии), либо только против Англии. Наиболее впечатляющей характеристикой стратегии Ланессана была ее гибкость, и ее прочная связь с осторожной дипломатией Теофиля Делькассэ, французского министра иностранных дел с 1898 по 1905 год. Подобно его дипломатии, новая стратегия была совершенно лишена заносчивости и готовности идти на конфликт — столь дорогих сердцу кайзера Вильгельма II, который своим поведением в военно-морских делах напоминал Оба. Но подобно германской стратегии она была основана на постоянной взаимной враждебности трех основных держав Западной Европы: Франции, Германии и Англии. Франция не могла надеяться на достижение — на долгий срок, по крайней мере — понимания с любой из двух других держав, но их взаимная антипатия была столь сильна, что можно было всерьез рассчитывать на договор о нейтралитете с той или другой. В самом деле, Франции было бы надежнее заключить такое соглашение, чем полагаться на своего союзника — Россию.

Во время министерства Ланессана наиболее возможной была угроза превентивной войны, начатой Англией, и первым его шагом стала проверка возможности заключения соглашения с Германией. Так как политика Делькассэ была чисто оборонительной, он и не пытался создать новую Континентальную Лигу, должную победить Англию. Но даже и так французские моряки очень благосклонно отнеслись к вхождению в соглашение с Германией. Французы понимали, что в бою «один корабль против одного корабля, один моряк против одного моряка» германский флот — хотя англичане и считали истиной старое заявление, будто «у Германии есть корабли, но нет моряков» — «не уступит никому в мире»{919}. Однако французы и не рассчитывали на заключение союза — лишь на гарантии германского нейтралитета. Это позволило бы французам оставит в колониях достаточное число войск — важное обстоятельство, так как Франция, приняв стратегию активной обороны, напрямую зависела от защищенности колоний{920}. Нехватка у англичан пехоты и собранная в портах Канала большая французская армия могли бы парализовать английские наступательные действия. Что более важно — это могло сорвать английские меры по защите своей торговли.

Флот никогда не представлял эти мысли общественности, так как жаждавшие отомстить Германии и без того подозревали его — но среди его офицеров наблюдалось поразительное единодушие в желании заключить соглашение с Германией. Даже Локруа, еще недавно жестко критиковавший Жюля Ферри за то, что он отвлек внимание Франции от Эльзаса и Лотарингии на свои колониальные проекты, теперь публично заявил, что последние действия Германии «могут заложить основу для будущего согласия, которое не может быть достигнуто — но также и может быть достигнуто»{921}. Как и при Ферри (в 1883–85) опасность нападения Англии казалось столь большой, что «хотя мы не можем отказаться, мы должны по крайней мере отложить все мысли о реванше на Востоке»{922}. «Мы можем достичь некоторого понимания с Германией — по крайней мере в отношении английского нападения. Союз, соглашение, согласие, договор — название не имеет значения. Политика эмоций пережила свое время, и мы стали ее жертвами. Давайте же, подобно другим, будем вести политику отвечающую нашим интересам»{923}.

Однако новые лидеры флота предпочитали, скорее, уладить англо-французские противоречия. Никто из них не испытывал склонности к поддержанию постоянной вражды между Францией и ее «несомненным традиционным врагом», которую проповедовали профессиональные англофобы. Локруа, наиболее враждебно относящийся к Англии, все же был сосредоточен на мести Германии. Делькассэ — министр иностранных дел в то время, когда Ланессан был морским министром, и позднее сам занявший этот пост, также являлся противником постоянной вражды между Францией и Англией, и — даже во время кризиса — пытался достичь взаимопонимания{924}. Ланессан, при котором флот составил наиболее полный план военных действий против Англии, стал в 1897 году членом Общества Сердечного Согласия, работавшем на достижение понимания с Англией — достигнутого, наконец, в 1904 году.

Адмирал Фурнье, чья подправленная идея о флоте, состоящем из броненосцев и броненосных крейсеров, который можно было бы использовать и против Англии и против Германии, стала базовой при составлении ланессановской Программы 1900, также находился в прекрасных отношениях с англичанами{925}. Когда король Эдуард VII разбил дипломатический лед свои визитом в Париж в 1903 году, Фурнье принимал его от лица флота; когда в 1904 году русский флот расстрелял у Доггер Банки несколько британских рыболовецких судов, он был избран президентом международной арбитражной комиссии — благодаря своей известности в британских военно-морских кругах{926}.

Пробуждение французского флота после 1900 года связано не с враждебностью Франции и Англии, и не с англофобией лидеров французского флота. Оно стало результатом понимания Палатой и флотом того, что последний является не вотчиной республиканцев или монархистов, но важной составляющей национальной обороны. Палата также поняла, что нельзя больше сокращать или увеличивать флот в зависимости от причуд дипломатии или изменения объема доступных средств.

Из двух больших военно-морских программ 1900 года Германский морской закон 1900 года (второй при Тирпице) более известен; но программа Ланессана важна — не для истории международных отношений, но для истории военно-морской политики — ничуть не меньше. 30 января 1900 года правительство представило на рассмотрение пять биллей, предусматривавших увеличение числа кораблей французского флота, усовершенствование арсеналов и портовых сооружений в метрополии и колониях, модернизацию французской береговой обороны, модернизацию береговой обороны колоний — чтобы предоставить флоту безопасные базы в дальних морях, и расширение сети французских подводных трансокеанских телеграфных кабелей. Месяцем позже правительство представило еще один билль, преобразующий колониальные войска в полу-самостоятельную армию. Билли — не считая береговой обороны и телеграфных кабелей — были приняты, и администрация Пеллетэна их, по сути, не коснулась. Эти законы и стали основой нового французского флота.

Закон о флоте 1900 года

В своем «билле относительно увеличения флота» Ланессан просил парламент увеличить численность флота до 28 броненосцев, 24 броненосных крейсеров, 52 контрминоносцев, 263 миноносцев и 38 подводных лодок. Чтобы достичь этого, требовалось в следующие восемь лет построить 6 броненосцев (типов «Патри» (Patrie ) и «Либерте»), 5 броненосных крейсеров (типа «Жюль Ферри» и два — другого типа), 28 контрминоносцев, 112 миноносцев и 26 подводных лодок — на общую сумму 476 836 000 франков. Палата не только одобрила программу, но и уменьшила срок ее осуществления до семи лет, добавила 50 миллионов франков на миноносцы и подводные лодки (благодаря внесенной Пеллетэном поправке), и позволила расходовать неистраченные в один год средства в последующие годы. Контраст между этими переменами, и тем, как несколькими годами ранее была встречена программа адмирала Беснара был поразителен. Одобрение Палатой закона о флоте было первым признаком гармоничности новой военно-морской политики{927}. Возможно, что наиболее разрушительным деянием Пеллетэна стало замедление постройки многих из новых кораблей — в то время, как германцы неукоснительно выполняли свою собственную программу.

Англичане сочли, что новый закон, направленный, на их взгляд, исключительно против германской угрозы, означает конец влияния Jeune Ecole и принятие французами теории (столь удобной для англичан) что «война против торговли никогда не поставит врага на колени»{928}. На самом же деле новая программа постройки броненосцев и больших броненосных крейсеров подразумевала совсем не это. В это время, как и в 1869 году, французские теоретики работали над созданием стратегии, позволяющей воевать как против Англии, так и против Германии{929}. (О масштабе этих усилий свидетельствует число кандидатов в Высшее военно-морское училище — двадцать в 1899 и шестьдесят шесть — в 1900). Возглавляемые Фурнье, они пришли к единственно возможному решению, предложенному Гривелем еще в 1869. Французский флот должен иметь возможность вести как операции за контроль над морем, так и войну против торговли: выбор варианта действий зависел от того, против кого придется воевать.

В самом флоте все сколь-нибудь серьезные авторы — от экстремистов Jeune Ecole до последователей Мэхэна — пришли к тому же заключению. «В войне с Англией война против промышленности будет идти параллельно с войной за открытое море, и поддерживаться последней»{930}. Хотя Мэхэн и считал, что история показала обреченность крейсерской войны,

Он не показал, как народ, не имеющий флота, сравнимого с английским, может воевать с этой страной. Но нельзя считать, что островное положение само по себе дает любой стране возможность установить свою тиранию на море{931}.

Крейсерская война оставалась ключевым элементом новой французской стратегии. Однако необходимым был признан и другой элемент.

Не стоит верить в то, что можно успешно вести войну с Англией, выпустив в море отдельные крейсера — или даже эскадры крейсеров, без того, чтобы парализовать у британского — или нашего — побережья — большую часть ее флота при помощи относительно мощной силы, готовой действовать при первом признаке ослабления противника. Без нее наши самые лучшие крейсера вскоре станут жертвой английского флота. ... располагая же ей, мы сможем заставит Англию нести убытки, превышающие выгоды от войны — что может вынудить ее с уважением относиться к миру, а не войне{932}

Против английского линейного флота французские броненосцы должны были применять тактику «изматывания сил врага активной обороной, пока не выдастся случай нанести решительный удар»{933}, и «вынуждать врага рисковать своими броненосцами, осуществляя ближнюю блокаду», пока не будет достигнуто численное равенство{934}. Французы планировали прибегать к идее Оба — рассосредотачивать свои корабли по многочисленным базам, а потом внезапно собирать их вместе — для получения, по крайней мере, примерного равенства сил. «Учитывая множество обязанностей, которые возлагает на Англию развитие Империи, мы можем позволить себе надеяться, что в какой-то момент наши броненосцы смогут вступить в бой, превосходя — или по крайней мере не уступая — по численности ее флоту»{935}. Если берега Франции и ее колонии будут защищены одной из сильнейших армий мира, то флот может вести активные действия как против английского линейного флота, так и против английской торговли»{936}.

Ключом новой стратегии была необходимость использовать против Англии оба типа войны. Ведя лишь крейсерскую войну — не связав при этом основные силы врага необходимостью блокировать французские порты — Франция быстро бы пришла к поражению. Но и дав возможность британскому флоту всеми силами осуществлять блокаду — не отвлекаясь на защиту торговли — французы бы также добились бы немногого. Сочетание же двух типов ведения боевых действий давало французам преимущество в ведении активных действий — которые, как французы поняли из долгих лет противостояния с итальянцами — позволяют держать противника, не знающего, куда обрушится следующий удар, в состоянии постоянного напряжения. Нельзя сказать, что британцы не понимали этого. Сэр Джулиан Корбетт (Julian Corbett ) счел, что вне зависимости от того, насколько выгодным может казаться максимальное сосредоточение сил для решительного сражения уже в самом начале войны, Англия поймет абсолютную невозможность оставить свою торговлю и свое побережье беззащитными — пока враг может атаковать то или иное{937}.

Как понимали поборники новой стратегии, она до странности напоминала стратегию итальянцев при Брине. «Действия менее сильного, но более быстроходного флота, всегда буду носить характер вылазок... которые, пусть и не будут иметь решительного характера, будут все же беспокоить нашего врага. Она идеально подходит... для державы, которая , обезопасив свои основные порты и располагая лишь слабой морской торговлей, может сконцентрироваться исключительно на наступательных действиях{938}. Здесь ясно прослеживается схожесть с идеями Гривеля. По словам одного из его главных сторонников

Существует два типа войны, применяемых либо одновременно, либо же порознь... война за открытое море... против вооруженных сил врага...и война против торговли... Задача стратегии — определить, какой тип применить против конкретного врага, и в каких случаях возможно применять оба{939}.

Или, как писал один из публицистов Jeune Ecole, «настоящая стратегия должна исходить не из необходимости добиться некоей абстрактной победы, а из слабости конкретного врага»{940}.

Другой особенностью новой стратегии было то, что предусмотрев передачу береговой обороны и защиты колоний армии, она — делегировав армии некоторые обязанности флота, освобождала его для активных действий против врага. В отличие от Англии Франция не могла сосредоточить все ресурсы на флоте, и поэтому ей пришлось изыскать возможность возложить часть бремени войны с британской морской мощью на армию. Против Германии флот, разбив врага в соответствии с идеями Мэхэна и Гривеля, должен был защитить берега Франции, колонии и ее торговлю, и тем помочь армии решить исход войны. В случае войны с Англией роли менялись: армия должна была обеспечить оборону берегов и колоний, и защитить морские базы, освободив флот для удара по английскому линейному флоту и торговле.

Программа 1900 учитывала все элементы новой стратегии: линейный флот для активной обороны, истребители торговли — для принуждения англичан начать ближнюю блокаду французских берегов, что должно было поставить их под удар французских миноносцев, и новую колониальную армию — для обороны колоний. Эта замечательно полная стратегия действий marine des pauvres (флота бедных), разработанная в 1897–1902 годах, практически игнорировалась позднейшими французскими авторами — во многом потому, что ни один автор не описал ее полностью, а также потому, что заключенная в 1904 году Антанта низвела почти до нуля английскую морскую угрозу, и открыла дорогу французскому варианту теории Мэхэна — продвигаемому Рене Давелюи и Габриэлем Даррье (Gabriel Darrieus ){941}.

В период с 1870 по 1914 год в Европе было четыре флота, заслуживающих определения «современный» — в том смысле, что материальная часть их была создана в соответствии с продуманными и определенными стратегическими идеями. Это были — английский флот, чья стратегия нашла свое отражение в работах Мэхэна и Коломба, итальянский флот, созданный Брином, Сен Боном и Комиссией 1872 года для предотвращения вторжения на Аппеннинский полуостров, германский флот береговой обороны, основы которого заложил еще Мольтке, а довел до совершенства Каприви, и французский флот определенный пятью законами 1900 года. Забавно, но самый известный из новых флотов этого периода — созданный Тирпицем Флот открытого моря под это определение не подходил.

С самого начала Тирпиц и кайзер строили Флот открытого моря исходя (как и теоретики Jeune Ecole ) из опасного заблуждения, что в случае кризиса Англия, возможно, не будет сражаться. Их взгляды на флот были забавным анахронизмом: они рассматривали его не как инструмент национальной обороны, а как «символ дополнительной мощи»{942}. Другими словами, они строили его ради prestige a bon marche (престижа за невысокую цену) — также, как в 1860-х — начале 1870-х годов французская буржуазия строила флот, спроектированный Дюпюи де Ломом. Тирпиц заявлял, что «никогда не рассматривал флот, как нечто самодостаточное — но как средство обеспечения наших морских интересов»{943}. Идея, что размер флота должен быть пропорционален морским интересам страны была реликтом тех дней, когда требовалось защищать торговлю от барбарийских пиратов, или «цивилизовывать» Китай. В качестве элемента доктрины войны против другой первоклассной европейской державы эта идея была столь же иррациональна, как и мнение, будто численность ВВС страны должна быть пропорциональна «воздушным интересам», под которыми подразумевалась бы численность самолетов Lufthansa или Pan American.

Французская Программа 1900 предусматривала создание флота, способного довести до конца войну либо против Англии, либо против Германии (хотя и не против обеих держав одновременно) — причем дипломатия должна была обеспечить нейтралитет второй державы. Германский же флот с военной точки зрения должен был быть вторым флотом мира — не способным при том выстоять против английского флота в долгой войне. Германцы строили его еще долго после того, как угасла последняя надежда, что Англия не рискнет вступить в бой из-за боязни французского вторжения. Также они не продемонстрировали готовности пойти на уступки ради обеспечения нейтралитета другой державы — предпочитая попеременно грозить своим противникам. Тирпиц так никогда и не создал стратегии, направленной на преодоление сокрушительного численного превосходства английского флота — в том случае, если блеф не удастся, и единственным достижением германского флота в Первую Мировую войну (не считая, конечно, великолепной импровизации с неограниченной подводной войной) стало подтверждение справедливости пословицы, что и второй по силе флот, и вторая по силе комбинация в покере, равно бесполезны, когда доходит дело до выкладывания карт на стол. Германцам не удалось ни защитить свою морскую торговлю, ни разрушить вражескую — и в итоге он лишь позволял кайзеру цепляться за идею, что флот еще можно будет использовать для торга на мирной конференции.

Французские теоретики вслед за Англией и Францией приняли идеи Мэхэна. Разработанная Давелюи теория об отказе в начале боевых действий от крейсерской войны, была совершенно в духе Мэхэна. «Уничтожьте врага — и вы сразу получите все»{944}. Но Давелюи также осознал проблему, которую германцам не удалось решить:

Мы, следовательно, должны использовать наши силы, чтобы одержать победу над врагом на поле боя, что предоставит нам наилучшие шансы на успех. Победив, мы сможем бросить наши силы против вражеской торговли. Конечная цель, таким образом, может быть достигнута только после поединка, который и определит, кто будет пользоваться плодами победы.

Я вижу здесь одно препятствие: мы можем проиграть.

Это вполне вероятно!{945}

Когда Давелюи в 1908 году заканчивал свой труд, перед Францией более не стояла угроза войны с Англией, а против любой другой державы применение идей Мэхэна казалось вполне возможным. Французские комментаторы отмечали, впрочем, что против Германии, испытывашей проблемы с собственной морской стратегией, «cистема Мэхэна — сам по себе составляющая английской мощи. Верит ли в нее сама Англия — или же нет, убеждение остального мира что война против нее безнадежна — с точки зрения как науки, так и истории — дает ей преимущество»{946}. Возможно, в этом и кроется причина той ярости, с которой известные английские авторы обрушились в 1893 на Францию, заявляя, что по крайней мере некоторые «аморальные» теории Jeune Ecole «насколько глупые, настолько и безнравственные», могли возникнуть «только у нации, отвергающей законы морской мощи, сформулированные и доказанные кэптеном Мэхэном»{947}.

Базы и союзники

Акцент на рассосредоточении линейного флота сделал военно-морские базы столь же важными для французских планов, как ранее — для итальянских. Второй билль, представленный Ланессаном, предусматривал модернизацию морских арсеналов и баз во Франции, Северной Африке и дальних морях. Основные дебаты по поводу этого билля развернулись между сторонниками сосредоточения флота в Канале и на Средиземноморье. Эта проблема разделила в 1900 году французов также, как в начале 1890-х — британцев. Основная сложность заключалась в определении того, могут ли французские силы, способные поставить под сомнение власть Британии над Средиземным морем, также и уничтожить ее. Одни, опираясь на неспособность французов прорваться сквозь Гибралтарский пролив, предлагал вернуться к выдвинутой Гужаром идее — вместе с русскими атаковать Египет{948}. Другие предлагали сосредоточить все силы в Канале. Решение, как и в случае выбора между крейсерской войной и сражением главных сил флота, было принято в пользу и того, и другого — из соображений, что надо держать Англию в напряжении, готовя базы, способные обеспечить оба варианта действий.

Закон о военно-морских базах предусматривал выделение в течение восьми лет 170 миллионов франков. Предполагалось не просто усилить базы на Канале или в Средиземном море, но создать связную систему баз в обоих районах{949}.

Были закончены работы в Бресте, Рошфоре и Шербуре. Для действий в Северном море предполагалось использовать Дюнкерк. Благодаря мощным укреплениям со стороны моря, миноносцам и трем проходам сквозь окружавшие его песчаные отмели (один из которых шел через бельгийские воды) он считался надежно защищенной базой{950}.

В Средиземноморье Парламент выделил средства на постройку арсенала в Бизерте — хотя флот и рассматривал возможность создания базы, способной уравновесить Гибралтар. Алжир имел достаточно доков и угля — но был слишком открыт для бомбардировки с моря, чтобы стать постоянным местом базирования флота{951}. После долгих исследований французы решили возвести мощные укрепления в находившемся в 228 милях в востоку от Гибралтара Оране — дополнив их миноносцами для активной обороны. Уже существующие в Оране укрепления, рассосредоточенные в соответствии с новыми веяниями, были сочтены достаточно серьезными, и флот решил использовать Оран в качестве второй базы на Средиземноморье — вместо Алжира — пока не будут завершены работы в Бизерте. После завершения последних планировалась начать постройку третьей большой базы на Средиземном море — не уступающей Тулону или Бизерте{952}. В качестве места для третьей базы был выбран Рашгун (Rachgoun ) — находящийся в пятидесяти милях к западу от Орана. Там уже имелась защищенная молом гавань и канал — идущий вдоль русла реки Тафна. Достаточно небольшие по объему земляные работы стоимостью 23 миллиона франков позволяли превратить высохшее озеро в искусственную гавань — подобно тому, как это было сделано в Бизерте. Три французские базы — Тулон, Бизерта и Рашгун — создавали бы стратегический треугольник прямо на кратчайшем пути из Британии в Индию{953}. Заключение в 1904 году Антанты, однако, привело к тому, что создание третьей базы было отменено еще до начала работ.

Также усилению французских позиций на Средиземноморье поспособствовала дипломатия. Визит итальянских кораблей в Тулон в 1901 году, и заявления итальянских политиков, сопутствующие продлению Тройственного союза в 1902 году, показали, что итальянцы ставят возобновление дружественных отношений с Францией выше своих связей с Германией и Австрией. Это не слишком сильно изменило стратегическую ситуацию на Средиземном море — благо, Италия начала сближение с Францией еще с конца 1890-х годов{954}. Учитывая ухудшение англо-германских отношений, стремление Италии достичь согласия с Францией было проявлением обычной предусмотрительности. Итальянский флот все еще оставался значимой силой, и хотя завершение работ в Бизерте облегчило бы французам экспедицию против Неаполя, они считали, что вероятность войны с Италией резко уменьшилась.

Со стратегической точки зрения более интересной была ситуация в Испании. С тем, как отношение Италии становилось все более и более нейтральным, стремление англичан обеспечить безопасность Балеарских островов росло. Однако позиция англичан во время Испано-американской войны, а также плохо скрываемые взгляды Лондона на испанские колонии привели к тому, что Испания подпала под влияние французской дипломатии. Сперва королева-мать, Мария Кристина, выдвинула идеи о совместной гарантии всеми державами неприкосновенности испанских территорий, но после того как эта идея провалилась, испанцы решили отдать себя во власть французов. В 1903 года испанский премьер-министр Аугустино Силвела (Augustino Silvela ) сделал прямое предложение — войти в союз с Францией и Россией в обмен на гарантии испанских позиций в Гибралтарском проливе. Хотя ничего конкретного сделано не было, Франция выразила свою заинтересованность, и даже Россия могла пойти всел за ней — хотя и неохотно. Однако французский флот нанес один из своих церемониальных визитов в Картахену, и Силвела провозгласил этот визит свидетельством дружбы Франции и Испании{955}.

Но в первую очередь французы хотели не добиться в Испании выгод для себя — а помешать сделать это соперникам. Посол Франции в Мадриде, Жюль Камбон (Jules Cambon ) в первую очередь стремился не допустить англичан к Балеарам и Сеуте. Он отмечал, что «Сеута в Гибралтарском проливе, и Магон на середине пути из Алжира и Орана в Тулон и на Корсику» являются весьма важными пунктами. Он добавлял, что «любое соглашение, которое передает их — а особенно последний — в руки мощной морской державы столь опасно для нас, что может стать casus belli ». Он полагал также, что только «сохранение status quo Балеар может оправдать союз с Испанией»{956}. Имея в качестве баз Оран и Аяччо, французы не были заинтересованы в приобретении Балеар и Сеуты, и еще в 1904 побуждали испанцев серьезно усилить оборону Канар, Сеуты, Алхесираса, Магона и Майорки чтобы уберечь их от англичан{957}.

Французский флот рассмотрел возможные выгоды от новых франко-испанских отношений, и счел их незначительными. Конечно, полевая артиллерия у Алхесираса могла атаковать Гибралтар, и перерезать кабель, идущий на Гибралтар также можно было только на испанской территории, но эти действия явно выходили за пределы «благожелательного нейтралитета», который готова была предложить Испания{958}. Предпринятые во время французских морских маневров 1900 и 1901 года исследования «вопроса о допустимости или недопустимости использования портов и территориальных вод нейтралов» не дали особых результатов{959}. Французы намеревались использовать испанскую семафорную систему для связи с Парижем, но сочли в итоге эту идею совершенно безнадежной. Чтобы передать с корабля на берег только одно сообщение ушло пять часов, а в другой раз — и вовсе восемь с половиной, и французы были вынуждены отправить в порт крейсер, чтобы передать сообщение по телеграфу из консульства{960}. Угольщик, отправленный из испанского порта к французской эскадре, вначале потерялся, а будучи найденным, оказался плохо оснащенным, и не смог быстро передать на корабли свой груз. Наконец, таможенные власти в Лагосе и бухте Виго были крайне встревожены этой внезапной дружбой, и делали все, чтобы затруднить действия французов{961}. Наконец, в Испании — особенно это касалось телеграфа — было предостаточно английских шпионов, и возлагать какие-то надежды на испанцев было весьма рискованно. Лучшее, чего французы могли ожидать от «благожелательного нейтралитета» — была свободная бункеровка одиночных крейсеров в испанских территориальных водах.

Проблема прохода французских кораблей через Гибралтар осталась нерешенной. Французы показали степень своей озабоченности этой проблемой тем, что вновь обратились к старому проекту постройки глубоководного канала через юг Франции. Сторонники канала в 1880–90-х годах предрекали, что он будет иметь большое значение для торговли. С военной же точки зрения он вполне мог стать «мышеловкой» — как назвал его адмирал Мартен Фуришон (Martin Fourichon ) еще в 1870-х, когда проект канала была предложен в первый раз. С другой стороны, многие офицеры — в том числе адмиралы Пьер, Жюрьен де ля Гравьер, Бергасс Дюпти-Туар и Фурнье — поддерживали проект{962}. Успех Кильского канала в 1895 году и проект постройки канала из Черного моря в Балтийское привели к тому, что флот с интересом отнесся к идее canal des deux mers — канала двух морей. С 1899 по 1901 год три комитета Палаты одобрительно отнеслись к этому гигантскому проекту, который мог «низвести до нуля значение Гибралтара»{963}

За пределами Средиземноморья рост флота союзника Франции — России — также обещал изменить стратегическую картину. Русский флот уже успел обойти итальянский в борьбе за третье место в Европе. С 1894 по 1904 русские заложили восемнадцать броненосцев (больше даже, чем французы) и три броненосных крейсера. По программе, осуществление которой было начато в 1898 году, была построена примерно половина нового флота — для поддержки амбиций России на Дальнем Востоке. Русские потратили немалые суммы на Порт-Артур и Владивосток, и строили базу в незамерзающем порту на Балтике — Либаве (впрочем, благодаря успеху в очистке от льда акватории Кронштадта ледоколом «Ермак», работы были заметно сокращены). Русские не особенно стремились усилить Черноморский флот, и не демонстрировали активности на Средиземном море, но если бы предложенный канал между Черным и Балтийским морями был бы построен, то он дал бы русским возможность сосредоточивать весь флот на севере или на юге. Как обычно, о намерениях и возможностях русских ходило множество слухов — например, говорили, будто они собираются внезапно построить сто подводных лодок.

Британия по прежнему очень чувствительно относилась к усилению русского флота. Меры, предпринимаемые русскими на Балтике, усилили беспокойство англичан относительно безопасности своих берегов, и на восточном побережье Англии было начато строительство новой базы — направленной как против России, так и Германии{964}. Резкое усиление русского флота в Китайском море было одной из причин заключения в 1902 году союза между Британией и Японией{965}. Наконец, специальная кораблестроительная программа виконта Гошена 1898 года, потребовавшая дополнительных бюджетных ассигнований, была направлена именно против России.

Французы были по прежнему весьма осторожны в оценке силы русского флота. Когда, наконец, оба члена франко-русского союза в 1901 году заключили военное соглашение, царь и французское министерство иностранных дел приняли предварительный вариант военно-морского соглашения. Этот документ не являлся обязательным соглашением — лишь тщательно отработанным планом разделения задач между союзными флотами в случае, если обе союзные державы вступят в войну против Англии, планом, который мог быть полезным — но который не был принят ни той ни другой сторонами.

По этому плану Франция должна была сконцентрировать свой флот в Средиземном море — а ее броненосцы второго класса, defenses mobiles, и готовая к вторжению армия должны были удерживать британскую армию и флот в Канале. Русский флот на Балтике должен был помогать обороне, а восемь броненосцев Черноморского флота и три броненосца с Средиземного моря — форсировать Проливы, и с армейским корпусом направиться к Египту: свободу их действий должен был обеспечивать французский флот. На востоке Россия готовилась двинуться против Индии, а французский флот — отойти в Диего-Суарез, чтобы перерезать британские торговые маршруты, и позволить русским использовать Сайгон{966}.

На рубеже веков французы действовали согласно долгосрочному плану усиления флота — который должен был занять довольно много времени, и воплощаться в жизнь людьми, старавшимися избегать в этот период любых конфликтов. С другой стороны Россия отчаянно готовилась к закончившейся катастрофой дальневосточной авантюре 1904–05 годов, вскоре отказавшись от политики двух флотов. В войне с Англией французам, возможно, пришлось бы заплатить за русскую помощь не меньше, чем за нейтралитет Германии{967}. Вдобавок, французы ставили качество нового русского флота не выше, чем старого. Линейный флот был очень неоднороден, броневые пояса новейших кораблей были слишком узкими — что в сочетании с типичной для русских перегрузкой могло стать фатальным. Вряд ли заслуживали уважения и возможности русских в торпедном деле и разведке. Основной темой споров французов относительно русского флота было «выделение русским отдельного театра военных действий». Считалось, что любой план «возлагающий слишком много надежд на русский флот», очень рискован{968}. Читая французские работы о поражении русских в войне с японцами в 1904–05 году, можно решить, что написаны они не союзниками, а нейтральными наблюдателями{969}.

Война в прибрежных водах

Третий билль 1900 года, принятый армией, но не Палатой, предусматривал усиление обороны французского побережья и портов{970}. Вся ответственность за береговую оборону возлагалась теперь на армию, и билль предполагал выделение Военному министерству 82.2 миллионов франков на осуществление необходимых изменений.

Но даже и без билля армия провела некоторые важные реформы. В таких пунктах, как устья Луары и Жиронды и на острове Уэссан были размещены мощные гарнизоны (необходимость размещения такого гарнизона в Шербуре отпала после постройки железной дороги). Изменена была и система мобилизации. Раньше Военное министерство планировало в случае войны с Германией заменить войска в береговых крепостях территориальными частями, но не располагало мобилизационными планами на случай морской войны с Англией. Теперь же были сделаны приготовления к немедленному усилению гарнизонов частями регулярной армии{971}.

Примерно в то же время ряд реформ — начало которому положил билль о морских базах 1900 года, а закончило постановление министерства от 1 апреля 1902 года, полностью реорганизовал систему defenses mobiles. Места базирования миноносцев были защищены скорострельными пушками для защиты от крейсеров и контрминоносцев, на флангах всех больших военных портов были устроены секретные укрепленные торпедные станции — чтобы противостоять угрозе контрминоносцев, и сделать невозможной блокаду порта одновременно и броненосцами, и контрминоносцами. Наконец, корабли береговой обороны были разделены на наступательные и оборонительные флотилии — причем наступательная флотилия получила задачу быть готовой действовать вместе с линейными силами. Это обеспечивало поддержку контрминоносцев — постоянно действовавшим вместе с эскадрой — подобно тому как раньше это делали мореходные миноносцы.

Раньше миноносцы, разбросанные по базам вдоль побережья, должны были поддерживать основные силы флота. Эскадра, идущая вдоль берега от базы к базе, могла присоединять к себе флотилии миноносцев, не способных уходить далеко от берега. Например, эскадра, в состав которой входила дюжина контрминоносцев, могла бы получить восемь миноносцев в Аяччо — готовых оказать ей поддержку в районе Корсики. Миноносцы из Аяччо не могли бы дойти до Бизерты, но эскадру бы встретили постоянно базирующиеся в ней шестнадцать миноносцев — и так далее. Новая система предусматривала создание пяти наступательных миноносных флотилий вне основных военных портов. Помимо поддержки флота, флотилии из Аяччо, Бизерты и Орана могли бы действовать против английских конвоев в Средиземном море, а флотилия из Дюнкерка могла бы мешать действовать в Канале как английскому, так и германскому флоту. Флот также создал пятую базу для наступательных флотилий — в Лезардрие, на севере Бретани. В задачу этой флотилии входили атака на конвои в Канале, якорных стоянок в Фалмуте и Сцилли, и перерезание британских морских путей сообщения — подобно тому, как с Нормандских островов можно было перерезать путь из Шербура в Брест{972}.

232 миноносца, базирующихся на побережье Франции и Северной Африки стали теперь частью стального кордона, защищающего французские берега. Французская береговая оборона более не была представлена укреплениями и кораблями крупнейших баз — подобно эскадре, состоящей из одних только броненосцев. Теперь она являлась системой больших и малых баз-убежищ для крейсеров и малых кораблей всех типов. Разница между системой, предлагаемой Jeune Ecole  — и новой системой была подобна разнице между цепью баз, в каждой из которых находилось бы несколько кораблей, и мощным флотом, действующим с опорой на несколько оперативных баз. Вместо того, чтобы иметь по миноносцу в каждой рыбацкой деревне, Франция теперь располагала несколькими флотилиями миноносцев, опирающихся на систему баз и убежищ, что позволяло теперь управлять сосредоточением, рассосредоточением и новым сосредоточением флотилий по телеграфу и при помощи семафоров.

Активная береговая оборона, идея бывшая довеском к французской теории морской войны после Крымской войны, сильно снизила относительную важность для флота крейсерской войны и эскадренных сражений. Еще две составляющие войны на море — бомбардировки и высадка десанта — также потеряли свое место в списке приоритетов. Моряки устали слушать стоны торговцев из портов Канала о чудовищных разрушениях, к которым могут привести обстрелы — усиливавшиеся по мере того, как Jeune Ecole активизировала свою пропаганду против Италии. Они также поняли, что попытка выполнить требования французской общественности относительно защиты от обстрелов с моря, результатом бы стало сковывание действий большей части французского флота, вынужденного тратить время и уголь на бесполезные попытки поймать неуловимых германцев и итальянцев.

В ответ Корпус морской артиллерии начал контратаку. В 1894 году его лидер — генерал Борньи-Деборде ответил сторонникам бомбардировок, что один-два разрывных снаряда, выпущенных в направлении города или арсенала, дадут небольшой результат, а для достижения нужного эффекта понадобиться настолько огромное количество боеприпасов, что воспринимать опасность всерьез не стоит. Пусть крейсер выпустит с семи миль по городу 400–500 снарядов — и что? Некоторые дома будут серьезно повреждены, несколько женщин и детей будет убито, а местным пожарником придется потратить несколько часов на тушение изолированных пожаров. Но «война более не заключается в нанесении одной стороной урона — без разбора — другой стороне, и дальнейших переговорах на основе взаимных достижений в этой области. Сегодня война — столкновение вооруженных наций, стремящихся уничтожить способность противника к сопротивлению»{973}. Подобные методы могут быть эффективны против мадагаскарских племен — но совершенно бесполезны в войне с первоклассной европейской державой. В целом, идея, что отдельные крейсера могут уничтожить такие порты как Ливерпуль или Глазго, была, наконец, признана негодной.

Другой вариант бомбардировки, предлагаемый Jeune Ecole, оказался еще менее применимым. Из-за установки в военных портах скорострельной артиллерии и постройки молов малые артиллерийские корабли не могли подойти достаточно близко, чтобы расстрелять арсеналы, а миноносцы — ворваться в гавань для атаки находящихся в ней броненосцев. Jeune Ecole сделал еще одну попытку возродить bateau-canon  — создав теперь aviso mortier (мортирный авизо){974}. Локруа заинтересовался этой идеей еще в 1896 году — во время своего первого министерства. По его приказу на одном из старых торпедных авизо типа «Бомб» — «Драгонн» (Dragonne ) — установили 5.9-дюймовую мортиру с дальностью стрельбы 1500 ярдов. Флот решил было установить такие мортиры на остальные семь кораблей этого типа — благо, ни для чего другого их все равно использовать было невозможно — но потом отказался от этой идеи{975}. Британцы же решили, что французы рассчитывают использовать мортиры, чтобы пробивать палубы вражеских кораблей, и соответствующим образом изменили броневые палубы броненосцев типа «Канопус»{976}.

Из всех идей, рожденных кабинетными стратегами, наиболее притягательными для обитателей континента была идея о вторжении в Англию. Бурская война 189901902 годов предоставила прекрасную возможность детально проработать гипотетическую ситуацию. Летом 1900 года на Британских островах почти не осталось войск — а флот Канала находился в Гибралтаре, наблюдая за деятельностью французов на Средиземном море. Учитывая это, британцы имели больше оснований беспокоиться чем, за весь период с 1870 по 1914 год. Большая часть британских паник по поводу возможного вторжения — такие, как например та, что возникла при предложении построить туннель по Каналом в 1882 году, та, что предшествовала принятию в 1889 году Акта о морской обороне, или те, что часто возникали во время англо-германской гонки морских вооружений, не имели под собой основы в виде реальных приготовлений континентальных держав: основной их причиной была демагогия представителей флота, или армии, или их обоих — предвосхищавшая очередную атаку на карман налогоплательщика{977}. В 1900 году французы всерьез обсуждали вопрос, и если бы флоту Канала удалось бы нанести поражение, или если бы он отлучился из вод, которые он должен был охранять, то французы могли бы и предпринять такую попытку.

Планы совместных действий армии и флота в предшествующие десять лет сильно изменились. После того, как французский флот лишился своей морской пехоты, переданной армии в 1887 году, стало ясно, что специальный флот военных транспортов, сохранившийся еще со времен Наполеона III, совершенно бесполезен — как и заявляли германцы{978}. Успешная высадка японцев в Китае в 1894 году — при помощи импровизированных методов, наподобие буксировки рыбацких джонок с войсками через залив Бо Хай — позволила взглянуть на проблему в новом свете. И в Германии, и во Франции идея о перевозке большого количества солдат при помощи торговых судов позволила отказаться от прежних транспортов специальной постройки. Обе армии не отказали себе в удовольствии порассуждать, что произойдет, если Канал окажется свободен от английского флота на время, достаточное для того, чтобы его пересекли транспорты с войсками. Германцам, которым требовалось преодолеть большее расстояние, предполагали использовать многочисленные торговые суда, стоящие в их портах{979}. Французы планировали возродить наполеоновскую идею Булонской флотилии. Автор анонимной статьи в Revue des deux mondes весной 1899 года выражал надежду, что конвой из рыбацких судов окажется способен преодолеть Канал в районе Дюнкерка или Булони{980}. Вскоре Conseil des Travaux изучил предложение создать подобные транспорты — наподобие малых судов для канала — о которых шла речь в статье{981}. Было немало разночтений, но в общем офицеры обеих стран полагали, что 100000 армия может быть погружена на суда и отправиться в путь в течение двадцати четырех часов после принятия решения об операции{982}.

В 1898 году под руководством полковника (позднее — маршала) Фердинанда Фоша (Ferdinand Foch ) французские армия и флот провели не слишком масштабные совместные маневры на Средиземном море, в том же году учредив в Высшем училище курс совместных операций. В 1900 году армия провела маневры для проверки железнодорожной системы вдоль границы с Бельгией. Дюнкерк теперь представлял собой прекрасно оборудованный порт, связанный с остальной промышленной частью Французской Фландрии сетью коммерческих железных дорог. Если вспомнить о новой, призванной обеспечить подкрепления для береговой обороны, системе мобилизации, и привлечению общего внимания к проблеме вторжения в Бельгию, станет ясно, что французы не преминули изучить и проблему сосредоточения войск в портах Канала. Первые проекты совместной операции армии и флота против Англии, однако, появились еще до Бурской войны, и интерес к десанту через Канал был вызван скорее новыми условиями, нежели временной слабостью англичан в 1899–00 годах.

Способность англичан к отражению новой угрозы переоценивать не стоит. Никакой системы береговых семафоров, миноносцев и железных дорог — хоть как-то сравнимой с defenses mobiles на Британских островах не было. Не менее 100 миль британского побережья были совершенно открыты для вражеского десанта, и между этими берегами и Лондоном не было ничего, что могло бы удержать хорошо оснащенную 100000-армию с легкой полевой артиллерией{983}. Десять старых броненосцев Резервного флота могли быть уничтожены миноносцами в своих разбросанных вдоль берега базах раньше, чем им удалось бы соединиться: опыт же совместных действий у них был очень мал. Эти старые корабли шести разных типов (в том числе — четыре «адмирала» и два «Найла») были совершенно непригодны для того, чтобы действовать вместе{984}. На них по прежнему были установлены старые нескорострельные пушки, и, что еще хуже, они были поражены адмиралтейской «болезнью котлов» — из-за чего им пришлось бы потратить большую часть дня, чтобы развести пары — при условии, что котлы вообще работали.

Французы летом 1899 года были заняты перетасовкой броненосцев береговой обороны — сопровождавшей чуть ли не каждую смену морского министра (именно эта перетасовка вызвала у англичан некоторое беспокойство по поводу Средиземного моря). Если бы они планировали войну, то им стоило бы перевести на север пять броненосцев первого класса, спроектированных в начале-середине 1870-х ( «Редутабль», «Девастасьон», «Курбэ», «Дюперре» и «Бодэн»), две «Мадженты», и некоторое число броненосных крейсеров из базирующихся в Бресте сил для уничтожения торговли, достаточное для обеспечения равенства в силах. Большая часть указанных броненосцев уже была вооружена скорострельными пушками среднего калибра и новыми водотрубными котлами во время Фашоды, а против «адмиралов» вполне успешно можно было использовать и броненосные крейсера с их скорострельной артиллерией. Если предположить, что Флот Канала был бы отвлечен — например, на Средиземное море — то вероятность того, что французские броненосцы и броненосные крейсера, при помощи всегда доступных в портах канала миноносцев смогли бы разгромить британский Резервный Флот.

Благодаря комментариям к статье в Revue des deux mondes и статьям журналиста У.Т.Стида (W.T.Stead ) в Британии в 1900 году началась очередная полномасштабная паника из-за возможности вторжения{985}. Любопытно, что на этот раз ни один высший офицер армии или флота не приняли участия в агитации. В 1901 году британцы реорганизовали Резервный Флот, и решили трижды в год высылать ее в море для совместных действий. Кроме того, для принятия командования из Адмиралтейства был прислан адмирал Ноэль со специальным штабом. Темой маневров этого года была проверка эффективности реорганизованных сил, но — отчасти благодаря своей собственной неумелости — Ноэль был разгромлен адмиралом А.К.Уилсоном, эскадра которого — состоящая из меньшего числа более быстроходных броненосцев и броненосных крейсеров была выстроена в принятом французами кильватерном строе — а броненосные крейсера составляли резерв. Сколь-нибудь подробная информация об этих маневрах не появилась в прессе, побудив французов заявить о «цензуре»{986}.

Совершенно не связанные с бурской войной приготовления к вторжению в Англию были весьма важным элементом французской военно-морской теории — не потому, что французы надеялись это вторжение осуществить, а потому, что не собирались этого делать — но угрозой вторжения намеревались связать британскую армию и по крайней мере — часть британского флота. Даже сторонники войны против торговли полагали, что «угроза вторжения окажет большое влияние на англичан», и что необходимо вести тщательные, и не слишком засекреченные приготовления{987}. Без армии наступательные действия флота — на которые Англия возлагала надежды — будут представлять собой не более, чем «попытки осажденного гарнизона снять окружение»{988}. Привязывание армии соперника к Британским островам также было важной частью обороны французских колоний. Не считая Индокитая (которому с 1902 года грозил союзник Британии — Япония), Мартиники и Новой Каледонии ни одной французской колонии не грозил захват английскими колониальными войсками — требовалась присланная из Европы армия. В этом свете идея подготовки вторжения выглядела очень здраво. Подобно сохранению возможности вести как войну против торговли, так и войну за господство на море, основной целью подготовки к вторжению было заставить англичан нервничать и теряться в догадках.

Подводные лодки

В 1900 году Парламент добавил к затребованным Ланессаном деньгам еще 50 миллионов франков на подводные лодки и миноносцы. В том же году «ныряющая» подводная лодка «Нарвал» (Narval ), спроектированная кораблестроителем Максимом Лобефом доказала, что подводные лодки стали, наконец, настоящим оружием.

Учитывая возбужденность французского общественного мнения во время бурской войны, можно только удивляться, насколько появление этой субмарины прошло незамеченным. Отчаянно англофобской газете Le Matin удалось открытой подпиской собрать средства на постройку двух миноносцев — «Ле Франсез» (Le Francais ) и «Л'Алжерьен» (L'Algerien ) — но Jeune Ecole в тот момент было непросто вызвать у общества энтузиазм по поводу нового изобретения. Большинство рассматривало подводную лодку как еще один тип миноносца, который эти господа подняли на щит — как они уже поднимали на щит каждую военно-морскую новинку в течение последних пятнадцати лет. В 1902 году Поль Фонтэн требовал создания флота канонерок, торпедных канонерок, миноносцев и подводных лодок, а также — специальных кораблей-маток подводных лодок, и быстроходных крейсеров, несущих на борту малые подводные лодки — для войны против торговли{989}. Естественно, что любой достаточно осведомленный дилетант мог сказать, что Фонтэн вписал в свой затертый до дыр список еще одну строчку.

Что безусловно можно сказать об интересующихся флотом кругах французского общества 1900 года, так это то, что они устали от доктринеров. Вдобавок, Jeune Ecole уже столько раз понапрасну провозглашала появление нового чудо оружия, что породила неверие в то, что подобное вообще может когда-либо случиться. (Локруа уже заявлял о триумфе субмарин в 1891 году, а Фонтэн сделал то же годом раньше){990}. Англофобы же настолько увлеклись предсказаниями сокрушения Англии рейдерами, вторжением, или Континентальной лигой, что упустили из вида подводные лодки. В результате, никакой «субмаринной лихорадки» во Франции или «субмаринной паники» в Англии не произошло.

Надо отметить и то, что подводные лодки были довольно поздно приняты во внимание военно-морской теорией. То, что миноносцы в 80-х годах стали мощным оружием, вызвало волну возбуждения среди поклонников всякого рода новинок, но и не ускользнуло от внимания офицеров — как новаторов, так и традиционалистов — не преминувших учесть их в своих теориях ведения боевых действий на море. В самом деле — появление нового оружия практически привело к пятилетнему перерыву в строительстве броненосцев в Европе. Субмарины же, чьи сильные и слабые стороны сильно отличались от таковых у миноносцев, вызвали интерес только у любителей диковинок, но — вплоть до начала Первой Мировой войны — не привлекали внимания военно-морских теоретиков. В 1900 году относительная эффективность субмарины была по крайней мере не ниже, чем у первых миноносцев, но теоретики напрочь проигнорировали их — и постройке броненосцев ничто не помешало. Флоты также продемонстрировали гораздо меньший интерес к подводным лодкам, нежели раньше — к миноносцам. В 1880-х годах угроза миноносцев заставила флоты быстро обзавестись скорострельными пушками и противоторпедными сетями. В 1901 году Лэйрд Клоувз предложил создать глубинные бомбы, и подводный «сигнализатор», но еще в 1914 году флоты страдали от неспособности противостоять подводным лодкам{991}.

Еще одной причиной медленной интеграции подводных лодок в военно-морское дело стало то, что когда новое оружие достигло той степени совершенства, при которой стало возможно его практическое применение, Франция из открытого или скрытого врага Англии превратилась в ее союзника. В девятнадцатом веке почти все нововведения в военно-морской области обязаны своим появления враждой Франции и Англии, и упорство, с каким французы совершенствовали субмарины показывает, каким бы путем шло бы их развитие, и интеграция их в национальную стратегию, если бы дипломатам не удалось бы заключить союз, и если бы в дела французского флота не вмешался бы Пеллетэн.

Развитие подводных лодок во Франции стало результатом не пропаганды со стороны Jeune Ecole, но терпеливых экспериментов, проводимых рядом морских офицеров. Первая настоящая французская субмарина, «Жимнот», испытания которой в 1886 году одобрил адмирал Об, обязана своим существованием не Jeune Ecole, а жажде деятельности Дюпюи де Лома, погасить которую смогла только его смерть. Большая часть подводных лодок того времени, включая «Голланд №1» (Holland no. 1) (1881) и лодки Норденфельта (1885–90) двигались под водой при помощи пара: погасив топки, и убрав дымовую трубу, они погружались — используя оставшуюся в котлах горячую воду для обеспечения работы машины. Они вели себя более или менее удовлетворительно, пока не погружались: их команды при этом едва не задыхались. Основной идеей Дюпюи де Лома было использование электричества. «Мы собираемся возобновить исследования подводных лодок, и мы рассчитываем закончить конфликт миноносца и броненосца, создав оружие, превосходящее их обоих»{992}. Лелея надежду создать подводные суда, Дюпюи де Лом рассчитывал сделать возможным вторжение в Англию.

Он умер в 1884 году — не оставив подробных чертежей подводной лодки. Его друг, Гюстав Зеде (Gustave Zede ), другой отставной ветеран 60-х годов, разработал чертежи «Жимнот», которую Гастон Ромазотти (Gaston Romazotti ) построил под его руководством в Тулоне. Спущенная на воду в 1888 году, эта 30-тонная подводная лодка не имела никакого вооружения — так как Conseil des Travaux рассматривал ее как насколько возможно дешевый экспериментальный корабль. В ее конструкцию были заложены две идеи: использование аккумуляторных батарей и использование положительной плавучести для управления лодкой в подводном положении. «Жимнот», подобно торпедам Уайтхеда и позднейшим субмаринам, идя под водой сохраняла небольшой запас плавучести, удерживаясь на заданной глубине при помощи горизонтальных рулей. Батареи работали безупречно, а с удержанием лодки в подводном положении на заданном курсе возникло множество сложностей, потребовавших многочисленных переделок управляющих плоскостей.

В целом же испытания 1888–90 годов были столь многообещающими, что флот решил немедленно начать постройку двух военных подводных лодок. Построенные Ромазотти 267-тонная «Сирен» (Sirene ) — переименованная в «Гюстав Зеде» после смерти инженера в 1891 году и 142-тонный «Морс» (Morse ) были вооружены торпедными аппаратами. Однако увеличение размеров лодок привело к множеству проблем, из-за чего их сперва сочли относительно неудачными.

Пока большие французские субмарины только строились, «Жимнот» был использован для изучения возможного тактического применения субмарин. Исследования проводились лейтенантом (позднее — адмиралом) Габриэлем Даррье, по плану составленному лейтенантом Мари-Жозефом Бодри-Лакантинери (Marie-Joseph Baudry-Lacantinerie ), отвечавшим за первые погружения лодки. Первой проблемой был выбор оружия, и после рассмотрения предложенной Даррье управляемой электрической мины, было решено, что наилучшим вариантом будет торпеда Уайтхеда. На испытаниях «Жимнот» с легкостью преодолевал блокаду и выходил в атаку на осуществляющие блокаду корабли со стороны моря. Другие испытания, проведенные с макетом «Жимнот» показали, что он может выдержать взрыв 220 фунтов пироксилина в мине или торпеде находясь на расстоянии семидесяти пяти ярдов. «Вражеский» корабль не мог заметить «Жимнот» на расстоянии больше мили — но и на меньшем расстоянии субмарину удавалось обнаружить только если она шла, выставив рубку над водой, при тихом море, в заранее определенное время и с заранее определенной стороны. Обычным скорострельным пушкам не удалось поразить рубку макета, а четырех дюймов воды, прикрывающих остальную часть субмарины, оказалось достаточно, чтобы заставить их снаряды на дальней дистанции рикошетировать, а на ближней дистанции (речь о фугасах) — взрываться.

Единственным недостатком компактной, невидимой и неуязвимой для скорострельных пушек субмарины стала проблема с обзором. Без перископа единственным возможным способом осмотреться было выставить напоказ из воды свою рубку, а единственным способом атаковать врага — всплывать на короткое время, чтобы определить его курс. «Жимнот» приближался к цели на милю, держа рубку над водой. Затем он уходил под воду, проходил 1800 ярдов, всплывал для корректировки позиции, проходил еще 800 ярдов, всплывал еще раз и выпускал с 400 ярдов торпеду. В ходе атаки субмарина не была замечена с дистанции, превышающей 800 ярдов, а так как благодаря практике время, необходимое для всплытия было сокращено до двадцати секунд, надежд поразить рубку практически не было.

Практическая демонстрация незаметности столь малого объекта и неэффективности скорострельных пушек против цели, прикрытой даже тонким слоем воды привели к созданию лодок не столько «подводных», сколько «ныряющих». «Жимнот», корпус очертаниями корпуса напоминавший торпеду, должен был большую часть плавания проводить под водой, но чтобы выполнить задачу, должен был всплывать на поверхность. Некоторые инженеры предложили построить ныряющую лодку, которая большую часть времени шла бы в надводном положении, а при атаке погружалась бы лишь частично — оставив над водой бронированную рубку.

В результате экспериментов с «Жимнот» Даррье предложил построить лодки трех типов. Первый — малая субмарина, водоизмещением 10 тонн, и скоростью 8 узлов — с экипажем из трех человек, которая доставлялась бы к месту боя на борту надводного корабля, где, благодаря прочности корпуса, сбрасывалась бы в воду. Второй — 100-тонная субмарина для обороны портов, и третий — «ныряющая» подводная лодка с бронированной рубкой, предназначенная как для обороны, так и для атаки. Даррье добавил, что даже если будет возможно создать «автономнуюсубмарину», «пока нельзя сказать, как ее можно будет использовать»{993}.

В 1896 году открытый конкурс на создание новой лодки выиграл Лобеф. В его «Нарвале», спроектированном как «ныряющая» подводная лодка, были объединены достоинства американских лодок Голланда и французской электрики — в результате чего он стал прототипом стандартной лодки последующих лет — с бензиновым двигателем для плавания в надводном положении, и аккумуляторными батареями и электромотором — для плавания под водой. Однако путь был проторен все же маленьким «Жимнот». За восемь лет службы он вытерпел все эксперименты без единого несчастного случая, хотя надо отметить, что непрочная конструкция его рубки предоставляла его команде лишь шаткую надежду на выход из лодки в случае аварии.

Еще до того, как «Нарвал» вошел в строй, была заказана постройка четырех схожих с ним «ныряющих» лодок, и шести малых электрических лодок по типу «Морс». Незадолго до Фашоды Conseil des Travaux потребовал, чтобы «без задержки» была начата постройка дополнительных «ныряющих» лодок — предвидев, таким образом, повсеместное принятие лодок. «Если мы не двинемся решительно вперед по этому пути, и не признаем, что существуют еще очевидные недостатки — то до того, как появится первая годная для войны лодка, могут пройти годы»{994}. Таким образом субмарины получили признание и в этом бастионе традиционалистов.

В 1900 году флот двигался к решению проблемы с перископом, и надеялся, что он позволит использовать субмарины для береговой обороны и действий против блокадных сил. На маневрах 1901 года новое устройство было смонтировано на «Гюстав Зеде». Лодка была отбуксирована из Тулона до Аяччо, и в двух милях от последнего оставлена для атаки кораблей, «блокирующих» порт. Первым свидетельством ее присутствия стало «поражение» торпедой броненосца «Шарль Мартель», на котором в тот момент завтракал морской министр. Неимоверный восторг Jeune Ecole по поводу этого случая был бы уместен, если бы «Зеде», как минимум, утопил бы весь Средиземноморский флот{995}. Однако министерство Ланессана исходило из принципа «больше дела, меньше заявлений», и несмотря на значительный прогресс, достигнутый как в устройстве новых лодок, так и в развитии идей относительно их применения для прорыва блокады, так и создания завес из подводных лодок, на которые надводные корабли должны были завлекать вражеский флот, вся эта история не произвела большого впечатления. Сделанное же Пеллетэном предложение строить исключительно крейсера и подводные лодки было, подобно прочим его идеям, возвращением к расцвету политики партий 1890-х годов.

Война в колониях и война против торговли

Четвертый из биллей 1900 года, представленный министром по делам колоний, предусматривал выделение 61 миллиона франков на подготовку к войне за пределами Европы{996}. Вместе с биллем о морских базах от 1900 года, он предусматривал обладание пятью укрепленными базами в дальних морях, являвшимися как мощными укрепленными пунктами обороны на суше, так и угольными станциями и пунктами обеспечения истребителей торговли. Это произошло в то время, когда Франция создавала новую колониальную армию, костяком которой были бы ветераны-европейцы, а «мясом» — туземцы, и возрождала дивизию колониальных войск, которая могла быть переброшена в ту колонию, которой грозила бы опасность{997}.

В 1890 году Высший Совет — в ответ на Акт о морской обороне 1889 года — предложил создать десять угольных станций. Новый закон снижал их количество до пяти: Дакар, Диего-Суарез, Форт де Франс, Сайгон и Нумеа. (Парламент добавил еще немного денег на Реюньон). Это означало конец французской политики создания кольца баз вокруг всего мира, опирающегося на Тунис, Мадагаскар и Тонкин, в которое входили бы многочисленные угольные склады, в случае войны — в силу своей беззащитности — оказавшиеся бы полезными разве что англичанам. Новые же базы были достаточно сильны «чтобы защищать себя самостоятельно — без помощи флота»{998}. Новые малые арсеналы в Дакаре, Диего-Суарезе и Форт де Франс становились ключевыми французскими позициями за пределами метрополии. Сайгон, и второй пункт в Индокитае — не упомянутый в законе Порт Курбэ или Хайфон — были важны в первую очередь как крепости против японского вторжения в Индокитай. Так как Россия в случае войны вступала бы во владение Сайгоном, то важность его для системы уничтожения вражеской торговли падала едва ли не до уровня Обока, Нумеа, Таити и Либревилля — которые — за исключением Нумеа — совершенно не учитывались новой программой.

Дакар, которым ранее — рассчитывая перерезать британские торговые маршруты в Индию в Средиземном море, почти совершенно пренебрегали, становился по новому закону важнейшей колониальной морской крепостью за пределами Северной Африки, и одной из вершин стратегического треугольника, опираясь на который должны были действовать в Атлантике французские крейсера (двумя другими вершинами были Брест и Форт де Франс на Мартинике — также должный стать мощной базой).

Дакар, благодаря своему превосходному расположению, был в полной безопасности от сухопутной атаки с территории английских колоний, и находился практически на пересечении торговых маршрутов вокруг мыса Горн и мыса Доброй надежды — и являлся, таким образом, постоянной угрозой английской торговле в случае начала войны в Европе{999}. Получилось и так, что Дакар оказался как раз в середине слабейшего звена британской цепи угольных станций — посреди долгого пути от Гибралтара до Саймонстауна, где Британия не располагала ни базами, ни возможностями создать британские колонии. В результате британцы проявили неожиданный интерес к колониям третьих стран, где обычно брали уголь британские торговцы — особенно к португальским владениям — Кабо Верде, Анголе и Мадейре. В 1898 году Бэллард предложил захватить одно из них — чтобы завершить его систему защиты торговли.

В течение бурской войны французы активно укрепляли Диего-Суарез на Мадагаскаре. Эта база была важна только для истребителей торговли — но не для обороны самого Мадагаскара. Его усиление, и уход французского флота из Сайгона стали первыми свидетельствами того, что французы обратили, наконец, внимание на торговые маршруты англичан, и на их приготовления по отказу от использования средиземноморских путей в случае войны{1000}.

«Меняется тактика, но не принципы стратегии», говорится в Евангелии наших дней. Это не так. Тактика осталась во многом той же, и идея военного судна осталась прежней — стратегия же сильно изменилась… Раньше становым хребтом морской мощи был флот, а не базы: сегодня же им стали именно базы…»{1001}

Другим важным элементом военно-морского дела была связь — в дни, предшествующие внедрению радио, подразумевавшая наличие сети кабелей. Владея более чем 80 процентами мировой сети кабелей, и тридцатью одним из сорока четырех судов-кабелеукладчиков, англичане были, по сути, монополистами в индустрии связи{1002}. Во время Нигерского кризиса 1898 года ни один начальник французских заморских станций не мог связаться с Парижем без того, чтобы его сообщение не прошло через руки британцев{1003}.

Наполеон III проложил первый кабель в Америку в 1869 году, но республиканцы продали его англичанам в 1872 году. Франция не восстановила телеграфную связь с Новым Светом до 1890 года — благодаря откровенной глупости Палаты, пытавшейся доить перспективные кабельные компании, тратя в то же время огромные деньги на торговый флот. Два французских телеграфных кабеля в Америку, проложенных в 1890-х годах, нельзя было считать удовлетворительными: лучший из них проходил по английской территории, второй часто выходил из строя на недели — пока компания не получала, наконец, средства на его починку. Жизненно важная линия связи между Мартиникой и Соединенными Штатами проходила через британскую станцию — Гавану.

Франция также не располагала наземной или подводной линией связи с Сенегалом, а франко-русский кабель, шедший через Данию, проходил слишком близко к германскому побережью. Меры, предпринятые французами по подкупу португальской Палаты, нельзя не назвать героическими — и благодаря им концессия на прокладку кабеля в Южную Америку через Азоры была вырвана из рук англичан — но французская Палата отказалась утвердить контракт, и он вернулся к англичанам. Пока французы, по сути, бездельничали, Джозеф Чемберлен (Joseph Chamberlain ), занимавший с 1895 по 1900 пост министра по делам колоний, распространил «красную» сеть телеграфных кабелей по всему миру, и основой британской системы защиты торговли — с ее отказом от конвоев в пользу патрулей и преследования рейдеров — была основана на том, что «на конце каждого кабеля было по крейсеру».

Во время войны слабые французские заморские станции оказались бы совершенно изолированными — и даже во время дипломатических конфликтов французы не могли передвинуть в колониях ни одного корабля, чтобы об этом не узнали англичане. Некоторые доклады Курбэ во время кампании в Китае 1884–85 годов появлялись в английской прессе раньше, чем телеграммы достигала Морского министерства. Во время Сиамского кризиса 1893 года «случайная» авария на бангкокском кабеле вынудила французов посылать сообщения через Китай и Сибирь. Но даже и эта связь была ненадежной — так как английские «рыбаки» несколько раз совершенно случайно рвали франко-датский кабель в Северном море{1004}. В 1897 году французы были вынуждены перейти на фальшивые коммерческие сообщения, но во время Трансваальского кризиса британцы предупредили и эту возможность, полностью прервав обмен коммерческой информацией{1005}.

Для французов было крайне важно изменить эту ситуацию. Когда Палата одобрила прокладку кабеля Брест-Бостон-Антильские острова, и министры торговли, финансов и колоний предложили в 1900 году билль о создании мощной кабельной сети, такая возможность, наконец, появилась{1006}. Предусматриваемая этим биллем прокладка по суше кабелей из Орана в Сенегал и из Индокитая до русских кабелей в Китае и Сибири позволяли, по крайней мере, обеспечить связь Парижа с Сайгоном и Дакаром. Предполагалось также проложить не столь длинные кабели между Мадагаскаром и Реюньоном, а также — Дагомеей и Французским Конго. Однако предложение связать Бизерту с Турцией (с ответвлением в Россию), Диего-Суарез с Сайгоном и Дакар — с Бразилией и Антильскими островами, не получило поддержки{1007}.

Французы так и не приступили к решению проблемы уничтожения вражеских кабелей. Это было не так просто как может показаться. Вблизи берегов одна миля кабеля весила 10–12 тонн, и такой кабель был способен выдержать натяжение в 24 тонны. Самый обычный аппарат, позволяющий вытраливать кабель, весил 100 тонн — что позволяло устанавливать его только на специальное кабельное судно. Английские компании, прокладывавшие большинство французских кабелей, знали их точное местоположение — тогда как французы лишь примерно представляли местоположение английских кабелей, которые к тому же из-за постоянных ремонтов вытраливались и укладывались по новой. Но даже если бы французам удалось вытралить кабель, то вероятность того, что это был не действующий кабель, а кусок кабеля, оставшийся на дне в результате многочисленных обрывов, сращиваний и ремонтов была примерно тридцать процентов{1008}. Проведенные после 1900 года эксперименты позволили создать достаточно легкое устройство: оснащенные им контрминоносцы или рыбацкие суда могли надеяться повредить кабель, взорвав рядом с ним мину: но было ясно, что систематическое выведение из строя кабеля такого изолированного пункта, как, например, Гибралтар, кабель которого, по счастью, проходил неподалеку от Уэссана, подразумевало долгую операцию, в которой необходимо было бы задействовать кабельное судно, и военные корабли для его охраны{1009}.

Последней из важнейших реформ, предпринятых при Ланессане, стала проведенная по министерским постановлениям от 1 и 23 апреля 1902 года замена дюжины устаревших заморских станций, оставшихся еще со времен Наполеона III, двумя летучими крейсерскими эскадрами. Речные канонерки перешли теперь к Колониальной службе, и французы сосредоточили все свои современные корабли, базировавшиеся на этих станциях, в Атлантике, а также в эскадре Индийского океана, и Тихоокеанской эскадре. Первая, базирующаяся на стратегический треугольник Дакар, Форт де Франс и Брест, должна была в случае войны стать ядром эскадры истребителей торговли. Вторая, в мирное время базирующаяся на Нумеа, Сайгон и Диего-Суарез в случае войны должна была действовать с опорой на последний. За несколько лет до того, как адмирал Фишер прекратил существование многих бесполезных британских станций свои знаменитом «отзыве легионов», министерство Ланессана провело еще более радикальную реформу, ставшей частью новой теории ведения войны против торговли группами крейсеров{1010}.

Основной причиной этой реформы стало значение, которое французы придавали своим броненосным крейсерам, вернувшееся после испано-американской войны расположение к вооруженным коммерческим пароходам, относительная неудача с рейдерами специальной постройки «Гишен» и «Шаторено», а также проблему с углем. По новому плану броненосные крейсера, вооруженные «купцы», миноносцы и даже — минные заградители и кабельные суда — должны были предпринять ряд рейдов в Ирландском море. Остальные рейдеры — броненосные крейсера и вооруженные «купцы» — должны были действовать, используя не одну, но несколько баз. Например, отряд крейсеров из Бреста должен был пройти по торговым путям в Северной Атлантике в Дакар, где — на выбор командующего — могли решить вернуться в Брест, или идти вокруг мыса Доброй Надежды в Диего-Суарез{1011} Тщательно подготовленная атака на английскую торговлю в самом начале войны, осуществляемая отрядами крейсеров, использующих обычные порты и нейтральные угольщики для пополнения запасов угля, была последней составляющей системы Ланессана{1012}

Возможно, что одной из основных причин соединения рейдеров вместе была большая легкость бункеровки групп кораблей{1013} Так как средний крейсер располагал углем не более, чем на десять дней плавания, проблема бункеровки была наиболее серьезной проблемой для рейдера{1014} Длительные эксперименты с разработанной Темперлеем системой погрузки угля показали, что передача угля с одного корабля на другой возможна по крайней мере либо на закрытых якорных стоянках, либо при очень спокойном море. В районах, где не имелось своих баз, эскадру рейдеров могли сопровождать угольщики, какая-то часть угля могла сниматься с захваченных пароходов, какая-то получена с нейтральных угольщиков в секретных, заранее обговоренных местах встречи. В Первую Мировую войну 55 процентов угля, полученных германскими рейдерами, поступила с угольщиков, нанятых германскими агентами в нейтральных странах, 30 процентов — на удивление большая доля — с захваченных судов. С германских угольных станций же было получено лишь 12 процентов угля, в нейтральных портах — и вовсе 3 процента{1015}

Подводя итоги

8 апреля 1904 года Франция заключила Антанту с Англией Первые шаги, приведшие к восстановлению дружественных отношений между государствами были сделаны еще в 1902 году, а в середине 1903 года произошел обмен визитами глав государств — король Эдуард VII посетил Париж, а президент Эмиль Лубэ (Emile Loubet ) — Лондон. Изначально задачей Антанты было улучшить отношения между станами, разрешив их колониальные споры в таких разнообразных местах, как Египет, Марокко, и ньюфаундлендские мели (речь идет об издавна оспариваемых прав на лволю рыбы на этих мелях — Прим. пер). Но в течение года увеличение германского флота по программе Тирпица и агрессивная колониальная политика Берлина привели к тому, что задача Антанты изменилась: отныне она превратилась в союз для сдерживания амбиций кайзера.

В значительной степени готовность Франции заключить Антанту была результатом опыта, вынесенного ею из военно-морского соперничества с Англией в предыдущее десятилетие. В предшествовавшие Фашоде годы англичане обеспечили себе огромное превосходство в современных броненосцах и крейсерах — в то время как во Франции сторонники броненосцев, крейсеров и миноносцев были заняты борьбой друг с другом. Фашодский кризис продемонстрировал французам, что вследствие неравенства сил любой вызов, брошенный ими Англии, будет проявлением крайней неосмотрительности. Осознание Францией своей слабости, понимание Англией что не Франция отныне является основным соперником, а также умелая дипломатия и гибкость французского министра иностранных дел Делькассэ, позволили наконец свершиться той дипломатической революции, на которую с конца 1890-х годов надеялись руководители французского флота.

В середине 1903 году парламентский Комитет по бюджету в своем докладе по бюджету 1904 года в последний раз сравнил французский флот с британским. Несмотря на достигнутый французами заметный прогресс, докладчик отметил, что Франция в 1903 году по мощи линейного флота отстает от Англии еще больше, чем в 1898 — несмотря на Программу 1900. Он не упомянул о впечатляющем росте Германского линейного флота — хотя ми включил в доклад соответствующие цифры (табл. 3){1016} Напротив, доклад о бюджете 1905 года, составленный уже после заключения Антанты, сравнивал лишь германский и французский флоты — без упоминания британского.

Таблица 3. Европейские флоты 1898 и 1903 годов

	1898				1903
	Британия	Франция	Германия	Италия	Британия	Франция	Германия	Италия
Броненосцы
>10000 тонн	28	16	4	3	40	19	13	5
<10000 тонн	1	10	8	0	0	10	0	2
Устаревшие	23	11	5	7	7	8	13	7
Броненосные крейсера
Современные	9	6	1	3	23	16	2	4
Устаревшие	7	0	3	0	4	0	3	1
Бронепалубные крейсера
>3500 тонн	55	17	8	0	57	20	6	0
<3500 тонн	53	11	9	14	27	13	10	7
Устаревшие	15	1	9	2	35	1	19	7
Миноносцы
Современные	135	124	58	100	191	199	34	10
Устаревшие	90	92	36	37	85	74	47	100
Субмарины	0	3	0	0	9	14	0	0

На 1 января 1904 года корабли французского флота были рассосредоточены в основном в соответствии с составленными Ланессаном с 1900 по 1902 год планами. Ядром флота являлась Средиземноморская эскадра, базирующаяся в Тулоне, в которую входили шесть новейших броненосцев и три старых броненосных крейсера. Три старых броненосца, находившихся также в Тулоне, составляли боеготовый резерв. Вторая эскадра, ядром которой были два броненосца, три броненосца береговой обороны и три больших крейсера, базировалась в Бресте. Две ланессановские летучие эскадры рейдеров были представлены дивизионом из трех крейсеров в Вест-Индии, и эскадрой из пяти крейсеров и девяти других кораблей на Дальнем Востоке. В колониях и на заморских станциях еще находились небольшие дивизионы и временные формирования, но в них более не входили современные корабли. Наконец. Франция и ее основные владения были прикрыты кольцом defenses mobiles, состоявшим из примерно двухсот миноносцев и двадцати больших лидеров миноносцев, базирующихся — в мирное время в дюжине портов (в случае войны это число увеличивалось). Кроме того, Франция располагала наибольшим числом действующих субмарин — почти что двадцатью{1017}

С 1871 по 1904 год, Франция — номинально ни с кем не воюющая — была вовлечена в «тихую войну стали и золота» со своим старым соперником. Это была война не только военно-морских программ, но и развития стратегии и тактики, приготовлений к войне, в которой играли роль и промышленность, и финансы, и общественное мнение. В 1904 году создание современного французского флота — как то показал приход к власти Пеллетэна — еще не было завершено. Но к моменту заключения Антанты флот решил большинство проблем, вставших перед ним за предыдущее десятилетие стремительных технологических и политических перемен, и заложил основы стратегической системы, которой он придерживался до начала Первой Мировой войны.

Традиционно сильные стороны французского флота оставались таковыми и в 1904 году. Его действующий личный состав был одним из наиболее подготовленных в Европе. Также флот оставался вполне конкурентоспособным во многих аспектах военной технологии — как то было и во времена Дюпюи де Лома. Артиллерия, торпеды, субмарины, паровые машины и котлы — все это, благодаря научным методам, применяемым артиллерийским корпусом и кораблестроителями, находилось на весьма высоком уровне. Неясность относительно морской тактики в 1880–90-х годах негативно сказалась на проектах французских броненосцев, но когда, благодаря Бертэну, водоизмещение броненосцев Программы 1900 было увеличено, Франция вновь заняла лидирующие позиции в области кораблестроения.

Одной из наиболее сильных сторон французского флота 1904 года — получившей развитие после 1870 года — стала его высокая степень готовности к войне. Был создан Морской Генеральный штаб, предприняты подробные исследования различных типов боевых действий, создано училище, в котором офицеры могли изучать тактику и стратегию. Возможно, наиболее впечатляющим результатом этих усилий стала разработка гармоничной морской стратегии, разработанной слабейшей державой специально для противостояния сильнейшей. Эта стратегия, воплощенная в Программе 1900, соединила лучшие элементы теорий различных школ, яростно сражавшихся друг с другом в течение предыдущих пятнадцати лет. Хотя вскоре — из-за создания Антанты — новая стратегия была изменена, дух единства различных школ пережил разрушительное правление Пеллетэна. Он сделал возможными реформы Делькассэ, ставшего морским министром в 1911–13 годах, и Программу 1912, завершившей незадолго до начала Первой Мировой войны возрождение французского флота.

Конечно, у флота 1904 года были и серьезные слабости. Некоторые — как, например, громоздкая организация центрального руководства флотом в Париже и арсеналов, перешли по наследству от старого флота. Другие были вновь приобретенными. Приход к власти Пеллетэна стал особенно неудачным потому, что он замедлил выполнение Программы 1900 как раз в тот момент, когда военно-морская гонка между Англией и Германией набирала обороты. Бюджеты 1903–05 годов предусматривали постройку в Британии и Германии соответственно шестнадцати и девяти броненосцев и броненосных крейсеров — тогда как во Франции — лишь двух броненосных крейсеров. Французский флот также опоздал с осознанием того, что революция в морской артиллерии делает неизбежным переход к дредноутам. В результате через год после закладки фишеровского «Дредноута» во Франции, когда наконец было решено продолжить постройку броненосцев, были заложены шесть броненосцев типа «Дантон» (Danton ), несших смешанное вооружение, и устаревших еще до ввода в строй. (Некоторые из этих кораблей оставались в строю до 1930-х годов — усилив тем эффект этой ошибки). Наконец, в области технологии у французов также имелись некоторые скрытые пороки. Например, порох — «порох B» — оказался склонным к самовоспламенению, в результате чего были потеряны два новых броненосца — «Иена» (Iena ) в 1907 и «Либерте» в 1911.

Но самым серьезным источником слабости французского флота 1904 года было продолжающееся отсутствие взаимопонимания между его руководством с одной стороны, и общественностью и парламентариями — с другой. То, что попытки решить традиционные проблемы в отношениях флота и общества, провалились, стало основной причиной сохранения устаревшей системы администрации флота, безразличия общества к его делам, сделавшего возможным разрушительные меры Пеллетэна, и неспособности как общества, так и армейских понять значение морской мощи для войны на континенте. В демократическом обществе, таком как Франция, общество не может избежать ответственности за положение дел во флоте, а флот не может исключить вмешательство общества в свои дела, возродив закрытую касту специалистов, бывшую пережитком дней могущества аристократии. Хотя опыт Франции показывает, что общество некомпетентно в таких вопросах, как выбор тактики, или проектирование кораблей, он также подтверждает, что безразличие общества, отношения которого с флотом не должны сводиться к исключительно финансовым, неизбежно приводит к возникновению серьезных проблем в области промышленности и общей стратегии флота — пусть даже его и возглавляют лучшие в мире специалисты.