Глава XI.

Наперегонки с Италией

Неразбериха в делах французского флота в середине 1880-х годов стала одним из факторов, поспособствовавших возрождению франко-итальянского морского соперничества в конец десятилетия. Заявления Оба относительно типа планируемой им войны, и даже некоторые из его действий — в частности, концентрация флота в Средиземноморье, порождали беспокойство не только сами по себе — но и потому, что они их связывали с растущим в то время французским национализмом. В конце концов, Об входил в состав того же правительства, что и такой националист, как генерал Буланже. В некоторых отношениях, этот национализм имел общие черты с либеральным интернационализмом, повлекшим вмешательство Франции в дела остальной Европы после 1848 года. Для прочих европейских стран он стал знаком того, что Франция готова к новому взрыву. Канцлера Германии Каприви беспокоила угроза войны на два фронта — против Франции и России, Англию же тревожила возможность того, что в результате этого взрыва ее торговля и побережье подвергнутся жестокой атаке.

В то время французский флот занимался упорядочиванием того хаоса, что остался после Оба. Об поставил под сомнение его стратегию, сорвал кораблестроительную программу, и перерасходовал средства. В этой ситуации меры, предпринимаемые Италией для усиления своего флота вызвали во Франции беспокойство и привели к короткой, но энергичной гонке морских вооружений.

Возрождение итальянского флота, 1884–88

Подъем французского национализма совпал с возвращением Бенедетто Брина на пост морского министра Италии, последовавшем в марте 1885 года. При его предшественнике, Фердинандо Актоне, все приготовления против Австрии были прерваны заключением тройственного союза. Работы в новой базе, Таранто, велись очень медленно, так как флот еще не чувствовал угрозы со стороны Франции. По поводу рациональности постройки броненосцев в ближайшем будущем велись бесконечные дискуссии, и в течение нескольких лет большая часть денег на строительство новых кораблей уходила на бронепалубные крейсера. В 1886 году ни три броненосца типа «Руджиеро ди Лаурия», ни даже «Лепанто» еще не были введены в строй, и во всем флоте было только три боеготовых броненосца — «Дуилио», «Дандоло» и «Италия»{443}.

Мерилом степени возрождения флота при Брине может служить рост бюджета флота. В 1883 году бюджет ненамного отличался от бюджета 1878 года. В 1884 году — когда вышла в свет «Италия и Левант» Оба — он вырос на 20 процентов, и в 1885 — когда к власти вновь пришел Брин — он почти удвоился. К 1888 году он по сути дела вырос еще вдвое. Результаты второго пятилетнего правления Брина (1885–1889) в области военной техники были таковы: вошли в строй все недостроенные броненосцы и тринадцать крейсеров, были заложены три броненосца типа «Ре Умберто» (Re Umberto ), имевших некоторые общие черты с «Италией», равных ей по размерам, но превосходивших ее по скорости хода. Когда они вошли в строй, Италия располагала десятью полноценными броненосцами — в три раза больше, чем в 1886 году — превосходивших по скорости, и не уступавших по силе любому — даже недостроенному — французскому броненосцу.

В то же время, с 1882 по 1889 год итальянская армия потратила 127 миллионов лир на укрепления вдоль западного побережья. Помимо возведения мощнейших укреплений в Альпах, и усиления уже имеющихся береговых фортов, итальянцы возвели мощные оборонительные сооружения у Вадо, Генуи, Эльбы и Монте Аржентарио. Кроме того, они развили систему семафоров и телеграфа, благодаря которой врагу было бы почти невозможно проскользнуть через Тусканский архипелаг в северной части Тирренского моря и не быть при этом атакованным практически всеми итальянскими миноносцами, сконцентрированными в этом районе{444}. Оба берега Мессинского пролива также были укреплены — чтобы предотвратить срыв судоходства между Сицилией и материком, создать для флота второстепенную базу и закрыть вход в Тирренское море, открывающий путь на Рим и Неаполь. Чтобы решить проблему уязвимости Неаполя также были предприняты определенные меры — например, была создана укрепленная якорная стоянка в Гаете. Однако, старый арсенал из Неаполя так убран и не был. Таким образом, в этом районе флот мог бы получить убежище — даже в том случае, если бы ему не удалось предотвратить разрушение города и арсенала, и остаться таким образом без ремонтной базы.

Самым важным, однако, было укрепление острова Ла Маддалена, расположенного к севру от Сардинии, в проливе Бонифачио, между Сардинией и Корсикой. «Флот, владеющий проливом Бонифачио», писал Об, «имеет точку опоры на Корсике, и ресурсы Сардинии, которую он защищает, находятся в его распоряжении. Он не может быть заблокирован — так как может воспользоваться двумя выходами. Он защищает Специю, прикрывает Геную, и следит — или грозит — Тулону и Провансу»{445}. Группа островов, окружающих Ла Маддалену, образовывала легко защищаемую оперативную базу, с входами, которые могли быть закрыты или открыты крейсерами и миноносцами. Итальянцы долго пользовались этим местом как второстепенным портом, но в 1887 году, в частности — подстегнутые статьей Оба о важности Корсики, приступили к созданию здесь первоклассной морской базы{446}. В 1894 году работы были закончены, и второй вход в Тирренское море был закрыт столь же надежно, как и у Мессины{447}.

Сложная система морских баз, созданная итальянцами, стала первым применением концепции морской мощи, основанной на германской идее контролирования района моря благодаря сосредоточению сил, располагающихся в укрепленных базах. В этом отношении форты были даже более важны для итальянской стратегии, чем броненосцы Брина — расходы на которые были основной причиной чудовищного роста стоимости военно-морской программы. Франция располагала единственным средиземноморским портом — Тулоном, Англия — двумя (Мальтой и Гибралтаром, причем последний был лишь мощно укрепленной якорной стоянкой), а у Италии была Специя (порт того же ранга, что и Мальта с Тулоном), Маддалена (аналог Гибралтара) и менее важные порты Гаета, Мессина и Эльба.

Итальянские броненосцы, однако, по прежнему образовывали группы кораблей береговой обороны — а не являлись настоящим флотом. Во время кризиса 1888 года все итальянские броненосцы были объединены в три группы: в Специи стоял «Дуилио» и три старых броненосца, в Маддалене — «Дандоло» и бывший некогда флагманом итальянского флота при Лиссе «Аффондаторе», в Неаполе же находились «Италия» и «Лепанто»{448}. Вместо того, чтобы разделить свои броненосцы на быстроходную и тихоходную эскадры, итальянцы предпочли держать в главных портах по одному быстроходному и несколько тихоходных кораблей. (Одной из причин критики проекта «Дуилио» было то, что он был слишком быстроходен, чтобы действовать вместе со старыми кораблями). Как в распределении сил, так и в тактике их использования, итальянские морские офицеры демонстрировали свою неспособность угнаться за конструкторами кораблей.

Но когда Италия наконец создала быстроходную эскадру, Маддалена стала ее базой. Она создавалась в оборонительных целях, но если бы итальянцам потребовалось провести наступление — они могли бы вспомнить, что Нельсон использовал Маддалену как базу для действий против Тулона. Альфред Тайер Мэхэн говорил об этом так: «если мы смогли бы завладеть Сардинией, нам не понадобилось бы ни Мальта, ни любой другой порт. На ее северной оконечности располагается лучшая гавань в мире. Она находится в двадцати четырех часах плавания от Тулона... она прикрывает Египет, Италию и Турцию»{449}. Хотя Марсель был не так уязвим для атаки с моря, как крупнейшие итальянские порты, и ни один другой прибрежный город Прованса не достигал по размерам и половины Легхорна, Маддалена по крайней мере давала итальянцам возможность противопоставить что-то угрозам французских бомбардировок. Вдобавок, было распространено мнение, будто угроза серии быстрых вылазок против французского побережья привяжет французский флот к его базам, и не даст ему возможности атаковать итальянские города.

Укрепление Маддалены стало первой серьезной угрозой Италии контролю Франции над западным Средиземноморьем. Находящаяся прямо на пути между Францией и Северной Африкой, она также была преградой для флота, идущего из Тулона в восточное Средиземноморье — подобно тому как Порт Магон на Балеарах был такой преградой для флота, идущего в Атлантику. Маддалена стала ответом на угрозу, которую могла бы представлять Бизерта. Что еще более важно — Маддалена повышала ценность Италии как союзника для Англии — в том случае, если бы Англия была бы заинтересована в «прикрытии Египта и Турции». Возможность использования Маддалены и итальянских телеграфных линий, перекрытие Мессинского пролива для флота, идущего из Тулона на восток были для Англии важны даже в большей степени, чем содействие быстроходных и мощных кораблей Брина. Даже если бы Италия номинально оставалась бы нейтральной, использование залива Асинара к западу от Маддалены как выдвинутой вперед базы, и итальянских коммуникаций, было бы также весьма выгодно англичанам. В войне 1870 года Англия продемонстрировала, что может как разрешить, так и запретить французам использовать остров Гельголанд — не нарушая при этом своего нейтралитета. То же самое — с портами северной Сардинии — могла сделать и Италия.

Италия и ее союзники

Французский национализм, и опасения, питаемые в его отношении Бисмарком, сыграли основную роль в серии дипломатических соглашений, заключенных в начале 1887 года, усиливших итальянские позиции и приведшим к изоляции Франции. Возобновление Тройственного союза Италии, Германии и Австрии, и Первое Средиземноморское Соглашение между Италией, Британией, Австрией и Испанией, предусматривало защиту от Франции не только территории самой Италии, но и итальянских колониальных притязаний в Северной Африке.

Итальянские отношения с Германией и Италией строились на основании того, что Франция сильнее Италии, но Италия сильнее своего традиционного врага — Австрии. Чтобы получить поддержку Бисмарка, Италия использовала свою способность вредить Австрии, тогда как для привлечения Британии она давила на то, что если Италия падет под давлением Франции, то Британия останется на Средиземноморье в одиночестве. Итальянские позиции вскоре усилились благодаря тому, что основной проблемой европейской дипломатии в 1887 году стала не Франция — и не Италия — а Россия, и Лондону, и Берлину требовалась сильная Вена в качестве редута против Санкт-Петербурга.

Основная слабость Италии крылась в том, что французская морская мощь не давала ей предпринять наступательные операции за морем, вынуждая ее вместо этого заниматься укреплением тех немногих колоний, которые Англии или Германии было угодно выделить ей за столом переговоров. В случае войны — пока Франция контролировала море — у Италии было очень мало шансов захватить Тунис, равно как и любую другую колонию, тогда как только способность захватить территории могла обеспечить ей действительно сильные позиции на мирной конференции. Обязательства, данные ей Австрией, выглядели убедительно... но гарантии против французской колониальной агрессии обещали быть достаточно недолговечными. Если бы Франция в ближайшие годы вновь сделала бы несколько шагов вперед, Италии оставалось бы только беспомощно взирать на происходящее.

В 1887 году, однако, угроза миру со стороны России и националистической Франции была столь ощутима, что Италии удалось добиться полной поддержки своих притязаний в западном Средиземноморье, и права быть услышанной при решении балканских проблем. В договоре, подписанном с Германией в феврале 1887 года статья III гарантировала, что Франция не будет ни атаковать, ни колонизировать ни Марокко, ни Триполи, а статья IV гласила, что:

Если ход войны, предпринятой совместно против Франции, вынудит Италию добиваться территориальных гарантий от Франции для обеспечения безопасности границ, и положения королевства на море, и обеспечения прочности будущего мира, Германия не будет препятствовать этому; и, если будет необходимость, в соответствии с обстоятельствами, она предпримет меры чтобы добиться этого{450}.

Обмен нотами с Англией 12 февраля 1887 года, известный как Первое Средиземноморское соглашение, предусматривал сохранение status quo в Средиземном, Адриатическом и Черном море{451}. Испания присоединилась к этому соглашению 4 мая, пообещав не вступать с Францией ни в какие соглашения в отношении Северной Африки. Таким образом, активность французских националистов, в сочетании с русской активностью на Балканах, привели к образованию направленной против Франции оборонительной коалиции, в которую входили все средиземноморские державы.

Выступление Испании на стороне Италии, Германии и Англии против Франции было спровоцировано не французской морской — или колониальной — политикой, но боязнью интриг французских республиканцев против испанской монархии. Медленная смерть испанского флота тянулась уже десятки лет; и в сухом доке в Ферроле все еще стоял корабль, поставленный в него для исправления повреждений, полученных при Трафальгаре в 1805 году. Но в середине 1880-х годов, при реформаторе адмирале доне Хозе Мария де Беранже (Don Jose Maria de Beranger ), появились первые признаки возрождения. Испанская Jeune Ecole планировала создать новый крейсерский флот (большинству этих крейсеров было суждено погибнуть в испано-американской войне 1898 года), и британский синдикат основал в Бильбао новую верфь, которой предстояло построить немало военных кораблей. В то же время, германские фирмы спланировали оборонительную систему в Пиренеях — состоящую из фортов и стратегических железных дорог{452}. Как обычно, никто не заботился о том, на чьей стороне выступит испанский флот — речь шла лишь о том, кому предоставится нарушит испанский нейтралитет. В те годы мало у кого вызывало сомнения то, что это сделает Британия — чья верфь в Бильбао работало на полную мощность, и чей Флот Канала посещал Сантандер и Ферроль. В 1890 году французские моряки не воспринимали испанские дела всерьез, но к 1900 году они стали для них почти столь же важными, как во времена Нельсона и Наполеона{453}.

Вдобавок к поддержке итальянских колониальных притязаний, итало-германское соглашение, заключенное в феврале 1887 года позволяло Италии сохранить в случае войны за собой столько французской территории, сколько она сможет захватить: Ниццу «для обеспечения безопасности границ», Корсику и Тунис для обеспечения «положения на море». Текст итало-германской военной конвенции, заключенной в январе 1888 года, однако, дает понять, что обе державы, изучив проблему более подробно, уяснили, что французская морская мощь вряд ли позволит Италии получить что-либо из этого. Конвенция не рекомендовала Италии атаковать с моря Францию, или же ее колонии, с тем, чтобы получить Тунис или Корсику в качестве приза. Кроме того, Италия никогда не делала серьезных приготовлений к перевозке по морю своей армии. Итальянский флот располагал лишь несколькими транспортами, и в торговом флоте Италии было столь мало кораблей, пригодных для перевозки войск, что переброска даже одного армейского корпуса — который французский флот мог бы высадить на вражеский берег при помощи лишь своих собственных транспортов — представлялась чрезвычайно сложной проблемой{454}.

Способности Италии к наступлению на суше также были ограничены. Один из вариантов — наступление вдоль Ривьеры по направлению к Ницце — был невозможен из-за присутствия французского флота. Германия посоветовала, чтобы это наступление проводилось восемью итальянскими корпусами при поддержке английского флота — что показывало, насколько мало было веры у германцев в то, что Италия сможет сделать что-то большее где либо еще{455}. В Альпах все благоволило французам. Успешное наступление по долинам, развертывающимся веером к северу от Турина, означало для итальянцев разделение сил. Горы были столь удобны для обороны, что даже если бы итальянцам удалось сосредоточить в Альпах все свои корпуса первой линии, то и тогда двух регулярных и двух территориальных корпусов французской армии хватило бы для того, чтобы сдержать их. Ситуация выглядела столь неразрешимой, что союзники решили в итоге использовать шесть итальянских корпусов на Рейне. (Еще четыре должны были оставаться в Альпах, а еще пять — развернуты южнее, для защиты Рима, Неаполя и Специи от возможного французского десанта). Хотя размещение итальянских корпусов на Рейне гарантировало верность Италии союзу, германцы не питали и тени сомнения в их полной бесполезности с военной точки зрения. Из-за того, что море контролировалось французами, Италия не могла рассчитывать ни на что, кроме своей возможности причинять им беспокойство, и не имела ни шанса захватить какую-либо из территорий, которые Германия была согласна сохранить за ней{456}.

Мерилом того, как французы оценивали степень угрозы со стороны Италии, была диспозиция армейского Девятнадцатого корпуса. В соответствии с Планом I от 1880 года этот первоклассный колониальный корпус должен был быть перевезен из Алжира и заменить территориальные части вдоль итальянской границы в течение двадцати дней. По этому плану, Франция должна была ответить на угрозу вмешательства Италии во франко-германскую войну оставлением в Альпах — по крайней мере до того, как закончатся первые решительные столкновения — двух корпусов. Единственной немедленной реакцией французов на заключение Тройственного союза в 1882 году стала отмена решения использовать Альпийский корпус против Германии, заменив его резервным корпусом. В 1884 году в Альпы был отправлен еще один корпус, состоящий из резервистов, и полтора корпуса были размещены на Пиренеях. Таким распределение войск оставалось на протяжении всего 1887 года.

В то же время все транспорты флота были задействованы в колониальных операциях — главным образом, в экспедиции в Китай. После 1883 года армия планировала найти суда для того, чтобы перевезти Девятнадцатый корпус самостоятельно — флот должен был обеспечивать лишь эскорт и сообщение. В начале 1887 года произошло столкновение планов Оба немедля начать наступательные действия против Италии, и армейских планов обратить все силы против Германии на Рейне. В сентябре, преемник Оба Эдуар Барбе (Edouard Barbey ) решительно протестовал против направления флота на защиту транспортов, и отказался от «всякой ответственности за их безопасность», добавив, что «невозможно гарантировать безопасность западного Средиземноморья, даже после уничтожения основных сил врага». Хотя он повторял свое заявление несколько раз в течение следующих месяцев, и хотя отношение Англии к Тройственному союзу подкрепило позицию флота, планы армии остались неизменными.

План X от 1889 года показал, что опасения Франции в отношении вмешательства Италии еще усилились, и даже силы на Пиренеях были сокращены до одной дивизии. По этому плану, Девятнадцатый корпус должен был оставаться в Алжире, а его место должен был занять Двадцатый корпус — образованный из частей морской пехоты. Если учесть, что по более ранним планам морская пехота должна была использоваться в качестве экспедиционного корпуса на итальянском побережье, можно утверждать, что меры, предпринятые Брином, укрепление Маддалены, и соглашение с Англией достигли своей цели — защиты полуострова от вторжения. Итальянцы по прежнему не были готовы атаковать французские колонии, но им удалось приковать к ним Девятнадцатый корпус. В 1891 году, когда Франция вновь вернулась к плану переброски этого корпуса в Европу, морская пехота так и осталась приданной армии. Как и предсказывал Об, новый итальянский флот уничтожил угрозу атаки французским флотом итальянского побережья.

Барбе и Кранц

В числе проблем французского флота в 1887 году были отнюдь не только меры, предпринятые итальянцами для укрепления Маддалены — но и беспорядок, оставшийся после министерства Оба. Его преемником стал Эдуар Барбе, обходительный производитель одежды, ставший сенатором, все знакомство которого с морскими делами ограничивались коротким периодом службы на флоте в молодости. Некоторые обозреватели описывали его как реакционера, единственной целью которого было уничтожение всех начинаний Оба. В самом деле, он вернул на службу многих уволенных Обом офицеров-традиционалистов, и прервал выполнение его некоторых программ, но настоящей основной задачей его министерства — просуществовавшего с мая по декабрь 1887 года — было не повернуть время назад, а привнести в хаос немного порядка.

Об прервал постройку четырех новейших французских броненосцев, заложенных в 1880, заказал множество новых крейсеров, и начал создавать мощную систему береговой обороны, военно-морских заводов, и угольных станций. Воплощая свою «дешевую» программу Об превысил бюджет на огромную сумму — 19.139 миллионов франков. Флот был должен 7 миллионов франков частным фирмам, и 1.24 миллиона — Уайтхеду, по контрактам, отказаться от которых было невозможно{457}. Также требовались дополнительные средства на переделку 35-метровых миноносцев.

Несмотря на все негодование со стороны Jeune Ecole, из сложившейся ситуации был только один выход. В течение дипломатических противоречий 1887 года практически все силы, собранные Обом в Средиземноморье и доведенные им до состояния полной готовности к немедленной войне, были расформированы. Летом количество броненосных кораблей в Маневренной эскадре, находившейся тогда под командованием адмирала Пейрона, было уменьшено до шести, и Барбе предложил дальнейшее сокращение — до четырех броненосцев — наименьшего числа с 1874 года{458}. Он также прервал работы на торпедных станциях в Аяччо и Бизерте. Действия Барбе как будто демонстрировали его чрезмерную уступчивость по отношению к флотским забиякам — но надо отметить, что у флота, если только он не хотел превратиться в флот, состоящий из недостроенных броненосцев и крейсеров, базирующихся в недостроенных базах, не было другого выхода, кроме как прервать выполнение некоторых, наиболее обширных программ Оба — по крайней мере на время. Кроме того, эти действия помогли успокоить международную ситуацию, чему поспособствовало и то, что Буланже пал одновременно с Обом — и сокращение приготовлений флота к войне совпало с сокращением приготовлений армии.

Барбе, однако, не отказался от торпед и крейсеров. Он продолжил эксперименты, окончательно подтвердившие непригодность «автономных» миноносцев для действий в открытом море, и он заказал два больших «миноносца для открытого моря» — «Авангард» (Avant-Garde ) и «Курер» (Coureur ) у лучших строителей миноносцев Франции и Англии — Нормана и Торникрофта соответственно. (Он также заказал миноносцы №126 и №127, в которых были исправлены недостатки предыдущих, 35-метровых миноносцев). Его консультации с Conseil des Travaux по поводу проектов будущих крейсеров привели к заказу им в октябре 1887 года первого настоящего броненосного крейсера — «Дюпюи де Лома» (Dupuy de Lome ){459}.

Принятое им во время второго прихода к власти решение о постройке четырех морально устаревших броненосцев береговой обороны типа «Вальми», за которое его подвергли безжалостной критики как сторонники Jeune Ecole, так и традиционалисты, не было только его собственной ошибкой, так как было сделано на основе планов Оба построить броненосцы, могущие быть своего рода опорой для действий миноносцев. Он не полностью прервал и программу создания военно-морских баз. Планы как по Корсике, так и по Бизерте не снимались с рассмотрения, и 19 июля 1887 года, в разгар сокращения, Conseil des Travaux одобрил проект для базы в Аяччо{460}.

Общее возрождение флота началось, однако, при преемнике Барбе — адмирале Кранце, занимавшего пост морского министра с января 1888 по ноябрь 1889 года. Кранц провел большую часть своей службы на штабной работе в Париже и Тулоне, что, равно как и его традиционализм, сделало его мишенью для сторонников Jeune Ecole, преследовавших его так же ожесточенно, как и Барбе. Но Кранц был много способнее своего предшественника, и смог распознать опасность итальянских планов еще до того, как флот понял угрозу, которое представляло возвращение Брина. В июне 1888 года, например, Conseil des Travaux рассмотрел планы изменения проектов новых крейсеров, которое бы позволило им противостоять новым итальянским крейсерам{461}.

Кранц также понял, что невозможно и далее отвечать на финансовые проблемы сокращением числа действующих броненосцев. Единственным возможным вариантом была полная перестройка совершенно неадекватной моменту системы мобилизации находящихся в резерве кораблей. В 1884 году министр сократил срок, требующийся для мобилизации корабля, находящегося в первой категории резерва, с восьми дней до двух. Комитет по бюджету счел, что эта реформа осталась на бумаге, однако, в 1886 году в первой категории числились лишь два броненосца — остальные же — тридцать шесть кораблей разных типов — числились в двух остальных категориях, поскольку на их подготовку требовалось больше времени{462}.

Решение этой проблемы Обом было простым — но дорогим — поскольку он предпочел держать в полной готовности максимально большое число кораблей. В 1886 году из всех морских держав мира только Франция и Англия круглый год постоянно держали действующую броненосную эскадру. Австрия, Германия, Италия и Россия организовывали эскадру только на летнее время — для учений, хотя надо отметить что в это время года они отправляли в море весьма большое количество людей и кораблей для более или менее масштабной подготовки. В результате, из-за отсутствия практики в подготовке флота к лету, Англия и Франция намного отставали в деле мобилизации от Германии.

Хотя Кранцу и не удалось решить проблему, критика предпринятого Барбе вывода кораблей в резерв привела, во-первых, к переводу некоторых кораблей из резерва на активную службу, и во-вторых — к тестированию различных систем мобилизации{463}. Флот понял, что только придерживаясь золотой середины между бесполезной тратой денег на постоянное поддержание в действующем состоянии всех кораблей флота, и более или менее полным разоружением кораблей можно решить проблему мобилизации кораблей резерва.

Итальянская морская паника 1888 года

Одним из непредвиденных последствий предпринятых Кранцем экспериментов с мобилизацией и увеличения количества находящихся на действительной службе кораблей, стала морская паника в Италии. В феврале 1888 года, через месяц после того, как Кранц занял свой пост, Франция прервала все переговоры по таможенным тарифам, которые она вела с Италией, и начала таможенную войну, причинившую Италии в следующее десятилетие неисчислимый вред. Националистически настроенный премьер-министр Италии Франческо Каприви (Francesco Caprivi ) принял активность французов в Тулоне за подготовку к неожиданному удару по Специи. Не было ни малейших признаков того, что французское правительство, или руководство французского флота собиралось сделать что-либо подобное — но дипломатические отношения были столь напряженными, что даже небольшое возрастание подозрительности могло привести к войне.

Итальянцам не пришлось далеко ходить за дополнительными поводами для беспокойства. Во-первых, руководство французского флота тех лет, хотя и не принадлежало к Jeune Ecole, вполне сходилось с ней по некоторым вопросам — относившимся к числу наиболее неприятных для Италии. Кранц, подобно Обу, был и республиканцем, и католиком, и не имел причин ни любить итальянскую монархию, ни с пониманием относиться к ее претензиям к Папе. Морским префектом Тулона был энергичный адмирал Бергасс Дюпти-Туар, который, несмотря на то, что был предан Jeune Ecole настоящей анафеме за свой клерикализм и семейные связи, вполне разделял взгляды Оба на характер будущей войны, и признавал необходимость немедленного безжалостного наступления. Будучи, несомненно, одним из самых способных морских офицеров тех лет, он впоследствии — с конца 1888 до своей неожиданной смерти в 1890 году — командовал эскадрой. Он также был организатором первой торпедной службы в Тулоне, оборонных сооружений Шербура, мобилизации кораблей, находившихся в резерве в Тулоне, и наконец — первых во Франции исследований по современной тактике ведения боя. Если бы приказ был отдан, человек, командовавший тогда всеми морскими силами Франции на Средиземном море, использовал бы все имеющиеся у него средства для атаки врага.

В то же время, Италия была крайне обеспокоена незавершенностью оборонительных сооружений своей главной военно-морской базы Специи, в особенности — незащищенностью ее от торпедных атак, и итальянская пресса вела кампанию за дальнейшее усиление обороны{464}. Итальянский флот, хорошо укрепившийся у Маддалены, не имел средств ни на что большее, кроме как на сооружение временных боновых заграждений. Подобно большинству военно-морских баз Европы — за исключением Тулона, Вильгельмсхафена, Киля и Мальты, Специя была крайне уязвима для торпедных атак, из за отсутствия постоянного мола, и значительного времени, требовавшегося на выставление заграждений.

Еще более пугающими были ожесточенные споры по ту сторону Альп. В течение трех лет горластые моряки, во главе с морским министром, открыто грозили Италии самыми жесткими мерами — включавшими атаку прибрежных городов. В наше время их риторика не выглядит такой уж жесткой, но надо помнить, что Об проповедовал совершенно новый тип морской войны, подразумевавший полный отказ от выполнения каких либо законов — и это на континенте, не ведшем серьезных морских войн после Трафальгара. Французская бульварная литература начала 1888 года рассказывала о внезапном нападении на Cпецию — что, по мнению итальянцев, вполне соответствовало французским планам{465}. Итальянской прессе, впрочем, не требовалось упоминать об этом — благо, итальянские писатели-навалисты стращали впечатлительную итальянскую общественность французской морской угрозой в течении всего периода агитации за возрождение итальянского флота, начавшегося еще в 1870-х годах — задолго до Оба.

Убедившись в возможности внезапной французской атаки, Криспи обратился за поддержкой к Бисмарку, и германцы убедили англичан послать свой флот в феврале 1888 года к Генуе. В последовавшем обмене любезностями между командующими, британский адмирал сэр Уильям Хьюитт (William Hewitt ) заявил, что «узы связавшие нас, могут в будущем быть подкреплены соединением сил итальянского и британского флотов»{466}. Отныне у французов не было ни малейших сомнений в отношении характера сложившейся против них коалиции{467}. Англия, поверив в угрозу французской атаки на Италию, была готова защищать последнюю. В разразившемся два года спустя кризисе из-за статуса Рима, Англия вновь заверила Италию в том, что придет ей на помощь, и не было сомнения, что в случае не спровоцированной атаки французов Британия вмешается на стороне Италии. Большинство французских морских офицеров были прекрасно осведомлены о мнении англичан по этому поводу.

К 1889 году Италия была достаточно надежна защищена от вторжения с моря своим флотом, и от бомбардировок прибрежных городов — флотом британским. Но ей так и не удалось связать англичан какими-либо определенными договоренностями, равно как не удалось достичь аналогичных соглашения со своими союзниками по Тройственному союзу. Даже если попытки Криспи достичь такого соглашения в 1889 году и увенчались успехом, оно все равно было бы не имело никакого отношения к реальности — поскольку и австрийский, и итальянский флоты состояли в основном из кораблей береговой обороны и небольших миноносцев, пригодных для действий в западном Средиземноморье еще меньше, нежели французские броненосцы береговой обороны.

Бизерта

В 1888 году французы принялись всерьез строить планы создания в Бизерте мощного военно-морского завода. Об хотел разместить там торпедную станцию, но ему было позволено лишь провести там незначительные дноуглубительные работы, чтобы дать миноносцам возможность входить в старый порт. Планы по созданию нового, много более мощного порта были временно положены под сукно. При помощи ярого сторонника французского колониализма, Жюля Ферри, они были вновь извлечены на свет в следующем году. (Критики правительства заявляли потом, что вмешательство Ферри сыграло важную роль, но отстоять создание порта удалось бы и без него){468}. Побывав инкогнито в Бизерте в 1887 году, Ферри лично выступил в поддержку коммерческого использования порта. Вскоре могущественный синдикат парижских банкиров, возглавляемый сыном одного из создателей Суэцкого канала Абелем Кувро (Abel Couvreaux ) учредил «Компанию порта Бизерта» (Compagnie du Port de Bizerte ). Благодаря серии заключенных с 10 декабря 1888 года по 13 августа 1890 года соглашений, синдикат получил от бея Туниса права на все портовые сборы в течение семидесяти пяти лет, все осушенные от озер земли, два миллиона франков наличными и семидесятипятилетнюю монополию на лов рыбы, гарантированно приносящую 200 000 франков ежегодно. В обмен синдикат превратил целую каменную гору — по счастью, находившуюся неподалеку — в два огромных каменных мола, полностью закрывающих внешнюю гавань площадью в три сотни акров, и прокопал семимильный канал, соединивший гавань с внутренним озером. Оборонительная система порта была разработана до деталей еще в 1888 году, рассматривалась также и железнодорожная концессия от Туниса. Все эти переговоры велись в обстановке максимальной секретности. Работы начались в 1891 году, постройка оборонительных сооружений — годом позже.

Начало работ в Бизерте означало изменение сложившегося на Средиземноморье status quo, и возникновение смертельной опасности для Италии. Единственным ограничением были данные Англии во время Тунисской экспедиции 1881 года гарантии. Обычным ответом в такой ситуации обычно было ответное нарушение status quo, позволяющее достигнуть нового баланса сил — но Италия при Криспи была слишком слаба, чтобы сделать что-то подобное, поскольку союз с Германией не предусматривал оккупации Италией каких-то территорий типа Триполи — а сами итальянцы не могли сами провести такую операцию. Криспи сообщил англичанам и германцам, что Бизерта будет нести угрозу Мальте, и лишит возможности свободного передвижения итальянскую армию в Неаполе и на Сицилии, но союзники мало чем могли помочь итальянцам — поскольку итальянская армия и так не была особенно способна к такому передвижению. На запросы англичан и германцев Париж отвечал лишь успокаивающими заверениями, что все работы ограничиваются работами по углублению коммерческого порта, а итальянские обвинения не заслуживают ничего, кроме презрения.

Постоянные обвинения Криспи вызвали в конце концов раздражение англичан. Адмиралтейство заявило Антонио ди Рудини (Antonio di Rudini )- лидеру оппозиции — что как бы не сложились обстоятельства, ни Англии, ни Италии нечего бояться — поскольку создание новой базы приведет к разделению французских сил, и только ослабит Францию{469}. Эта теория стала официальной точкой зрения, и англичане не видели в укреплении Бизерты никакой угрозы.

Германская точка зрения нашла свое отражение в меморандуме по Бизерте, написанном германским канцлером Каприви через несколько месяцев после того как он в 1890 году сменил Бисмарка:

Укрепление Франции в Бизерте затрагивает интересы скорее Англии, а не Италии, поскольку несет угрозу Суэцкому каналу... Притязания на контроль над морем будут несостоятельны, пока Суэцкий канал может быть перекрыт врагом в случае войны, и цепь угольных станций от Гибралтара до Гонконга на укрепление которой были потрачены миллионы, потеряет свою ценность. Блокаду Порт Саида проще осуществлять не из Тулона, а из Бизерты... При наличии таких намерений французы могут значительно усилить свой флот, или же вывести большую его часть из Шербура и Бреста. И то, и другое будет хорошо для нас: первое ослабит армию, второе даст нам большую свободу действий в Канале и Северном море. Пока Британия не введет воинскую повинность — на что она пойдет только после поражения — она может построить множество кораблей, но у нее не будет экипажей для них. Ей будут грозить у Мальты, ее действия у Константинополя будут парализованы, и вряд ли что сильнее укрепит ее союз с Италией, нежели Бизерта... Завершение работ в Бизерте только поможет нам сохранить Италию в Тройственном союзе, и поможет привязать к нему и Англию{470}.

Вера нового канцлера (возглавлявшего флот с 1883 по 1888 год) в то, что слабость Италии лишь крепче привяжет ее к Тройственному союзу, привела к изменению средиземноморской политики Германии. Совсем недавно, в 1888 году, Бисмарк использовал все доступные ему средства для того, чтобы убедить Англию усилить ее флот и поддержать Италию. В 1890 году Франция опираясь на мощные флот и армию, использовала все экономические средства давления на Италию, чтобы оторвать ее от Германии — а новый канцлер Германии решил не предпринимать никаких мер для того, чтобы спасти своего союзника. Редкие займы и хорошие советы не могли предотвратить неуклонное ухудшение положения Италии. Заявление Каприви показывает, что он не хотел делать ничего даже для сохранения поддержки со стороны мощнейшей морской державы — Англии. В результате, Средиземноморская коалиция, собранная Бисмарком против Франции, при его преемнике развалилась.

К французской программе 1890

Встревоженные французскими угрозами, итальянцы ускорили работы по введению в строй недостроенных броненосцев и укреплению Маддалены. Более того, они наконец решили создать из своих кораблей не гарнизоны морских баз, но настоящий флот. Старые корабли, впрочем, по прежнему были распределены по портам, но четыре самых больших броненосца — и все новые, по мере их ввода в строй, собирались в единую эскадру в Маддалене. В то же время, английский, итальянский и австрийский флоты предприняли у Барселоны демонстрацию, должную показать силу Первого Средиземноморского Соглашения, информация об условиях которого просочилась в прессу. Итальянские офицеры флота были весьма удовлетворены видом многочисленных присутствовавших при этом французских журналистов.

Эти действия привели к проведению французской прессой кампании, призванной убедить общественность в опасности, представляемой итальянским флотом{471}. Впервые с 1878 года Комитет по бюджету выступил за введение французского варианта «двухдержавного стандарта», заявив, что «французский флот по численности должен быть равен флотам двух сильнейших держав континентальной Европы» (то есть — германскому и итальянскому){472}. В продлившихся четыре дня дебатах в Палате министерство — одно из наиболее долгоживущих, и несомненно — самое способное из всех в те годы — подверглось ожесточенной критике как со стороны Jeune Ecole, так и со стороны старших офицеров{473}. Хотя офицеры-традиционалисты взяли на вооружение лозунг «вновь превратим Средиземное море во французское озеро», основная масса депутатов сошлась во мнении, что для противодействия быстроходной эскадры из Маддалены надо увеличить число миноносцев и создать достойную систему береговой обороны.

Весной 1889 года новая угроза войны с Италией вызвала еще больший шум, и французский флот направил все силы на решение итальянской проблемы{474}. Кампания не привела к появлению новых идей, но стала примечательной в том роде, что оказалась первой настоящей значительной агитацией в пользу флота во Франции. Впервые с середины 1840-х годов (когда исходные предпосылки были другими) представители французского народа потребовали создание не менее дорогого, не лучше управляемого, не менее аристократического — а просто более мощного флота, предназначенного, правда, для обороны берега.

Как в Англии в 1860-х, и как в Италии в 1872 году, общественный интерес к флоту был вызван в первую очередь необходимостью защиты. Французский флот, как инструмент престижа, восходил ко временам Кольбера — но как инструмент национальной обороны, воспринимавшийся так всем обществом, а не каким-то классом, или группой со своими экономическими интересами, он был на пятнадцать лет моложе итальянского.

Ответом со стороны флота стали новые маневры. Опыт 1886 и 1887 года позволил понять, что защита берега при помощи одних лишь только миноносцев — неважно, «автономных», или нет — невозможна. В 1889 году, чтобы прореагировать на критику со стороны Комитета по бюджету, задачи были поставлены перед броненосцами. Основной проблемой, изучавшейся во время маневров в течение оставшегося периода соперничества с Италией, была защита береговой линии линейным флотом и миноносцами от нападений эскадры, уступающей по силам, но превосходящей по скорости.

Летом 1889 года «итальянскому» флоту, базирующемуся в «Маддалене» (Аяччо) противостоял флот вдвое более многочисленный, но уступавший по скорости на два узла. «Французы», оповещенные о выходе «итальянцев» одним из своих крейсеров, немедленно потеряли контакт, а «итальянцы» не спеша обстреляли Марсель и Сетту, располагавшие для обороны лишь миноносцами — которые были успешно уничтожены «противником». «Французский» адмирал, подошедший к месту действия в самом конце бомбардировки, вновь потерял контакт с противником, который, уйдя в море и скрывшись от «глаз» миноносцев в течение двух следующих дней дважды возвращался для обстрела. «Французский» адмирал оказывался способен прийти вовремя лишь для того, чтобы предотвратить дальнейшее уничтожение своих городов «итальянцами». «Враг», отмечал французский адмирал, «благодаря своему превосходству в скорости и в крейсерах, успешно атаковал все пункты, которые хотел, и когда хотел»{475}. Помимо того, что в очередной раз была доказана неспособность миноносцев обеспечить оборону берега, и рекомендации увеличить водоизмещение мореходных миноносцев до 120 тонн — вдвое больше, чем у «автономных», наблюдатели сочли, что единственным возможным способом защитить свое побережье будет безжалостная атака итальянского берега, способная заставить итальянцев уйти из Маддалены. Маневры также показали, что каждым трем броненосцам нужно придавать по три крейсера, и что в целом задачу использования крейсеров для обнаружения врага в море — в отличие от доставки сообщений — никак нельзя считать решенной{476}.

Эти маневры были проведены именно тогда, когда кризис между Италией и Папой из-за статуса Рима достиг пика, и во многом именно им обязана своим происхождением боязнь Криспи, что опасность февраля 1888 года повторится. Хотя его попытки заключить военно-морское соглашение со своими союзниками и провалились, Германия отправила в ноябре в Маддалену с визитом четыре броненосца. В итоге в Маддалене образовалась эскадра из десяти броненосцев — двух «Дуилио», двух «Италий», двух «Лауриа» и четырех немецких — пяти крейсеров, семи торпедных канонерок, и двадцати четырех мореходных миноносцев.

Французы, сравнив этот флот со своей Тулонской эскадрой, в которую входили пять броненосцев, три старых корабля с уменьшенными командами, и три крейсера, забеспокоились. Против семи итальянских больших броненосцев (третий типа «Лауриа» был почти что готов, но участия в демонстрации не принимал) Франция могла выставить три «Редутабля», «Амираль Дюперре», и два «Амираль Бодэн». Ни один из четырех броненосцев закладки 1880 года не был введен в строй, девять броненосцев-стационеров были совершенно бесполезны, и лишь четыре из десяти броненосцев береговой обороны могли бы хотя бы с умеренной пользой использованы в Средиземноморье. В добавление к тридцати пяти устаревшим деревянным крейсерам Франция располагала шестью современными 16-узловыми крейсерами, тогда как Италия располагала семью такими кораблями. Хотя германские корабли и не остались в Средиземном море, как того боялись некоторые журналисты, предполагавшие возможность заключения соглашения, получалось, что французский флот уступает по числу современных кораблей даже Италии.

По словам Жана-Луи де Ланессана, французский флот весной 1890 года находился в состоянии спада. Бывший военно-морской врач Ланессан, которому десять лет спустя было суждено стать одним из лучших французских морских министров, в отношении внешней политики и колоний был последователем Жюля Ферри. Он не принадлежал к какой либо из школ — и получал информацию в основном из общения с морскими офицерами. Он полагал, что существовала реальная опасность того, что в бою тулонской эскадры с эскадрой Маддалены французский флот потерпит поражение, и не сможет выполнить основной задачи — предотвратить «уничтожение торговых судов и обстрел открытых прибрежных городов». Он соглашался с Полем Фонтэном в том, что «итальянский броненосный отряд, базирующийся в Маддалене мог совершенно свободно как навязать, так и принять или отвергнуть бой. Он может крейсировать по всему Средиземному морю, атаковать наши берега от Порт Вандре и Ниццы до Орана и Туниса, не подвергая себе никакому риску». Это суждение было достаточно здравым — даже без увеличения числа итальянских кораблей, входящих в эту эскадру до пятнадцати — как это делал Фонтэн, имевший в виду все итальянские корабли, построенные в 1860-х годах{477}.

Хотя Англия только что приняла обширную кораблестроительную программу — известную как «Акт о морской обороне 1889 года» (Naval Defence Act of 1889 ) — осуществление которой привело бы к восстановлению двухдержавного стандарта, Франция полагала, что основная угроза в 1890 году исходила не от Англии, а от Италии и Тройственного союза. 22 ноября 1889 года Высший Совет — как теперь назывался Совет Адмиралтейства — одобрил первую с 1872 года обширную программу усиления флота. Основанная на принципе «количество боевых единиц французского флота должно быть равным таковому у соединенного флота Тройственного союза», она предусматривала доведение числа броненосцев до двадцати четырех, крейсеров — до тридцати шести, мореходных миноносцев — до сорока, миноносцев — да 220, а флота стационеров -до тридцати четырех крейсеров{478}. Для этого в течение следующих десяти лет, в добавление к уже начатым постройкой, требовалось построить десять броненосцев, сорок пять крейсеров, более сотни миноносцев, и множество прочих кораблей. Даже Об был бы восхищен идеей иметь в своем распоряжении семьдесят крейсеров и 260 миноносцев.

Весьма интересным было новое соотношение традиционных трех флотов. Спустя десять лет после того, как Франция решила построить первый крейсер-разведчик — «Милан» — количество легких кораблей должно было в три раза превысить количество броненосцев. Флот береговой обороны больше не предназначался для действий на Балтике — идея наступательных действий против Германии была окончательно отвергнута. Вместо этого, флот, состоящий из уже построенных броненосцев береговой обороны и множества новых миноносцев, должен был использоваться исключительно для обороны — «чтобы высвободить линейный флот для наступательных действий». Транспортный флот, полагавшийся столь важным во времена Наполеона III совершенно исчез, подтвердив тем самым, что Италии нечего опасаться высадки десанта. Наконец, флот стационеров состоял из старых крейсеров, для другого непригодных, хотя, по соглашению с адмиралами, командовавшими на дальних станциях, практически все старые стационеры должны были быть постепенно заменены новыми крейсерами.

Программа была направлена на противостояние Тройственному союзу. Флот должен был ограничиться оборонительными действиями против Германии, а всю свою мощь обрушить на слабейшего члена союза — Италию. Программой не предусматривалось ни строительство истребителей торговли — ни для флота метрополии, ни для флота стационеров — ни выделение денег на создание угольных станций. Когда, в 1889 году, для управления колониями было наконец создано отдельное министерство Совет Адмиралтейства потребовал создать план организации сети угольных станций — но все ограничилось лишь выбором мест для них, и ничего для проведения идеи в жизнь предпринято не было. Единственной базой, работы на которой выходили на финишную прямую, была Бизерта — укрепляемая не против Англии, но против Италии.

Между Программой 1872 и Программой 1890 было еще одно важное отличие — первая создавалась по требованиям Комитета по бюджету, последняя — на основе требований самого флота. Подобно предыдущей, эта программа не была одобрена Парламентом, и начало ее осуществления пошло традиционным образом — с недофинансирования на 23 миллиона франков — или, примерно, на четверть. На второй и третий год дефицит снизился до 12 миллионов — но к этому времени программа уже была пересмотрена{479}. Как и у прочих масштабных морских программ тех лет, считая и британский Акт о морской обороне, ее положения исходили из целей и стратегии флота. В 1890 году Французская республика при помощи мощного флота и армии, ведя безжалостную войну таможенных тарифов, намеревалась вынудить Италию отойти от союза с Германией.

Упадок Италии

В 1890 году итальянский флот, если и не был сильнее французского, то, по крайней мере, был третьим в мире. Десятью годами позже он оказался лишь на седьмом месте. Хотя причин у этого упадка было много, важнейшей был вызванный тарифной войной экономический кризис. Экономическая война, самым безжалостным образом ведущаяся Францией с 1888 года, стала основной причиной того, что французы одержали победу в гонке морских вооружений, не просто выбив из нее Италию, но и едва не опрокинув саму монархию. Со 158 миллионов лир в 1888 году бюджет итальянского флота уже к 1890 году сократился до 114 миллионов — и к 1893 — до 99. Катастрофическое поражение итальянской экспедиции в Эфиопию при Адуа в 1896 году стало для Италии лишь завершающим ударом; угроза французскому влиянию в Средиземном море с ее стороны была устранена еще раньше.

Итальянские броненосцы, будучи во время ввода в строй настоящими чудесами техники, сильно пострадали от дальнейших изменений технологии. Их тяжелые пушки разделили все проблемы прочих пушек-монстров того времени, от которых особенно страдали изделия Армстронга. Броненосцы — особенно не имевшие броневого пояса «Италия» и «Лепанто» — были крайне уязвимы для мелинитных снарядов — и их уязвимость стала еще более пугающей, когда скорострельные пушки среднего калибра были переведены на такие снаряды. Эти два броненосца, настолько перегруженные, что их состоящая из клетчатого слоя защита полностью скрывалась под водой при скорости 16 узлов, и являвшиеся по сути своей лишь огромными бронепалубными крейсерами, в бою с имеющим бортовую броню крейсером могли рассчитывать лишь на удачное попадание из одного из своих огромных орудий. Забавно, но в бою со старыми французскими броненосцами, имевших довольно слабую артиллерию главного калибра, но мощную батарею среднекалиберных пушек — замененных теперь на скорострельные — итальянские броненосцы имели шансов ничуть не больше. И оба «Дуилио», и все три «Лауриа», незащищенные оконечности которых также могли быть разрушены скорострельными пушками, ведущими огонь мелинитными снарядами, также оказались в тяжелом положении. Появление этих кораблей в свое время ознаменовало революцию в морской артиллерии — а теперь новая революция в этой области, произошедшая в конце 1880-х — начале 1890-х годов, сделала все итальянские броненосцы — за исключением трех «Ре Умберто» — устаревшими. Последние три были спасены добавлением на них во время постройки тонкого броневого пояса.

Нет сомнений, впрочем, что даже не произойди ни этой революции, ни экономического кризиса, итальянский флот все равно столкнулся бы с серьезными проблемами. Потратив огромные средства на сами корабли, итальянцы не приняли во внимание то, во сколько им обойдется содержание и ремонт этих гигантов. Подобно британцам, во время испытаний они выжимали из котлов все, на что те были способны, для получения максимальной скорости. В результате флот столкнулся с множеством проблемам с котлами, на борьбу с которыми — равно как и на ремонт машин — у него не хватало средств. Поскольку вся стратегия итальянского флота строилась на его превосходстве в скорости, проблемы в этой области ставили его в очень тяжелое положение{480}.

Подобно борющейся с наводнением семье венецианских аристократов, итальянский флот предпринимал поистине героические усилия, чтобы преодолеть препятствия. Благодаря применению любопытной системы использования сокращенных команд из временно повышенных в чине механиков и инженеров, им удалось держать практически все корабли флота в готовности к выходу в море. При адмирале Константине Энрико Морине (Constantin Enrico Morin ), занимавшем пост морского министра с декабря 1893 по март 1896 года, все расходы были урезаны до предела, постройка кораблей прервана, работа советов и штабов осуществлялась в минимальном объеме, выплата жалования личному составу производилась в минимально возможных объемах. Резерв «А» с уменьшенными командами с временно повышенными в чине офицерами даже образовал специальную кассу «пожертвований патриотов», в которую они сдавали все специальные выплаты, на которые имели право, оставляя себе лишь обычное жалование и паек за гарнизонную службу{481}.

Но слабейшей составляющей частью итальянского флота был его личный состав. Прекратив для сбережения боеприпасов стрельбы, и урезав для сохранения угля и машин навигационную практику, итальянцы лишили себя возможности поддерживать уровень подготовки личного состава на приемлемом уровне — и это как раз в то время, когда французский флот достиг предельной боеготовности. Итальянские миноносцы, требования к подготовке команд которых были наиболее высокими, и деградация которых была самой быстрой, находились в наихудшем положении. Мореходные миноносцы — в числе которых было лишь семь 24-узловых — были совершенно неспособны действовать вместе с флотом, и были поставлены в док в Специи. Миноносцы для обороны побережья, относившиеся к «автономному» типу, были ничуть не лучше своих английских и французских аналогов{482}. В отношении артиллерии даже тяжелые пушки «Сардинии» и «Ре Умберто» были способны давать не более выстрела в пять минут — что было лучшим результатом во всем итальянском флоте. Даже к 1897 году не все пушки получили заряды бездымного пороха.

То, что итальянцы полагались на небольшое количество временно повышенных в звании механиков, означало, что команды будут доведены до нормального состава за счет очень большого количества простых моряков, и что хорошо подготовленный личный состав растворится в толпе матросов, не могущих дать флоту ничего, кроме своей грубой силы. Сардинцы и сицилийцы, пусть и необразованные, были, подобно бретонцам во Франции, достаточно сообразительны, и легко переносили дисциплину, но даже итальянские офицеры полагали венецианцев и неаполитанцев совершенно никчемными. В случае войны даже наилучшим образом подготовленная команда не может быть разбавлена подобными людьми без того, чтобы корабль не оказался подвергнут большом риску. В мирное же время это лишь производило на английских наблюдателей — взорам которых гораздо чаще представали палубные матросы, а не механики — удручающее впечатление. Офицеры, лишенные силы духа, получающие маленькое жалование, и не имеющие научной подготовки были продуктом итальянской системы подготовки — вобравшей в себя все плохое и ничего хорошего из английской системы. Лишенные мореходной практики, они забывали даже ту мореходную подготовку, которую получили по английской системе — а научной подготовки, подобной той, которую имели французы, у них не было.

С уходом Брина (вернувшегося потом на короткий срок — с 1896 по 1898 год) власть во флоте вновь вернулась к представителям старой школы. Назначение на министерские посты неаполитанцев привело к возрастанию старых трений между неаполитанцами и сардинцами, и правила, которые позволяли офицерам, находящимся на действительной службе, одновременно еще и заседать в Палате депутатов, стали причиной беспрестанных раздоров. Подчиненные министра в самом министерстве могли не только открыто его критиковать — но и стать его преемниками. В области организации флота находившийся в зачаточном состоянии штаб был передан под руководство герцога Генуэзского — что было конечно лестной для германцев, но приведшей к катастрофическим последствиям для итальянского флота попыткой воспроизвести личное руководство кайзера Вильгельма II германской военной машиной{483}.

Со стратегической точки зрения у флота не было средств, чтобы решить проблему уязвимости Неаполя, еще обострившейся после того, как морской министр — неаполитанец — перенес арсенал из Неаполя в Таранто. С тем, как французы заканчивали Бизерту, позиции итальянцев становились все слабее и слабее, так как у них не было средств чтобы построить базы в Кальяри и Палермо, чтобы хоть таким образом ответить французам. «Слева от французских морских сил будет незащищенный Кальяри, справа — незащищенный Палермо, а прямо перед ними — Тирренское море, и беззащитный регион Неаполя-Кастелламаре»{484}.

С 1895 по 1900 год упадок итальянского флота только усиливался. После катастрофы армии при Адуа в 1896 году строительство новых кораблей прекратилось, и даже отношения между Италией и Англией стали менее теплыми. Англия оставила Италию одну в деле с международным расследованием резни армян в 1895 году, позволила ей потерпеть войну в войне с Эфиопией, допустила признание в 1896 году французского протектората над Тунисом, и даже не провела с Италией консультаций по поводу своих соглашений с Францией, к которым привела Фашода в 1898 году. Стало ясно, что Англия делает первые шаги к тому, чтобы уйти из Средиземного моря, и что она не намерена предпринимать меры для того, чтобы спасти финансы Италии, или поддержать ее дипломатически{485}.

В условиях растущей враждебности между двумя своими основными союзниками — Англией и Германией — Италия вынуждена была улучшать отношения с Францией. Во время фашодского кризиса, когда в Средиземном море могла разразиться война, Италия была готова к тому, чтобы придерживаться неудобного для нее нейтралитета{486}. Программа постройки двух малых броненосцев и трех малых броненосных крейсеров была завершена с огромными трудностями. Принятая же в середине 1890-х годов программа не предполагала строительства ни одного броненосца, а вместо них предполагалось построить несколько удачных броненосных крейсеров типа «Джузеппе Гарибальди» (Giuseppe Garibaldi ), которые, в крайнем случае, могли бы занять их место в боевой линии. Италия приняла на вооружение совершенно оригинальный метод «получения опыта для того, чтобы строить корабли лучше» проектируя крейсера, передавая контракт частным верфям, позволяя им продавать корабли иностранным флотам, и начинать новые — по тем же контрактам. В результате, фирма Ансальдо из Орландо была постоянна загружена работой, правительство всегда располагала парой почти готовых кораблей, проект же постоянно улучшался — без затрат для флота. Из первых семи кораблей четыре были проданы Аргентине, один — Испании, два — Италии. Затем еще два, начатых для Аргентины были проданы Японии, и еще один был построен для Италии{487}.

Тем не менее, итальянский флот, как фактор, определяющий расстановку сил в Средиземном море, более не существовал. «Вы можете спросить последнего матроса нашего флота» — в том, что французы разгромят итальянцев, сомнений не было{488}. Реакцией Франции на создание Тройственного союза стали усилия, направленные на отделение от него Италии — и хорошо организованные, подготовленные, сконцентрированные в Средиземном море морские силы сыграли далеко не последнюю роль в том, что эти усилия принесли почти полный успех.