Глава шестая.

Маскировка агрессии в Европе и на Тихом океане

Фашистская Германия и милитаристская Япония, готовясь к мировой войне за передел мира и сфер влияния, за установление своего господства на земном шаре, придавали исключительное значение как политической, так и оперативно-стратегической маскировке актов агрессии. Приняв на свое вооружение теории тотальной и «молниеносной» войны и сделав основной упор в стратегических планах на внезапность нападения, политические и военные лидеры этих стран стремились надежно скрыть свои истинные политические цели и замыслы, в каждой конкретной ситуации дезориентировать правительства и народы государств, намеченных стать жертвами агрессии, подорвать их способность к организованному сопротивлению. В своих экспансионистских устремлениях политическое и военное руководство стран-агрессоров шло на политическое вероломство и попрание норм международного права.

В фокусе всего сложного и длительно действующего комплекса мероприятий по маскировке актов агрессии стояло обеспечение внезапности нанесения первого удара по противнику. Правительства стран-агрессоров приводили в движение для решения этой кардинальной задачи все рычаги и приемы воздействия на противника; на нее работали все органы государственного и военного управления, все средства массовой информации,

1. Политическая маскировка агрессии

Правительства фашистской Германии и милитаристской Японии, обеспечивая подготовку государств и вооруженных сил к внезапному нападению на ту или иную страну, первостепенную роль отводили политической маскировке агрессии. Она осуществлялась по тщательно разработанным планам, которые [161] одержали согласованные между собой политические, дипломатические и военно-стратегические мероприятия по дезинформации и дезориентации противника, подрыву его способности противостоять агрессии. Предусматривались, например, специально организуемые для обмана правительств и народов широкие дипломатические акции, ложные сосредоточения и переброски войск с одного театра военных действий на другой и т. п. В конечном итоге они служили тому, чтобы создать благоприятные условия для внезапного вторжения на территорию противника и разгрома его вооруженных сил в первых операциях.

Политическая маскировка агрессии фашистской Германии против Польши. Гитлеровское руководство вплотную занялось маскировкой агрессии против Польши осенью 1938 г., когда оно искусственно создало так называемый «данцигский кризис». «Данциг должен быть немецким» — под таким лозунгом немецко-фашистская верхушка начала политическое и дипломатическое наступление на польское правительство. В первой половине 1939 г. Гитлер неоднократно выступал с провокационными речами по адресу Польши, подливая масло в огонь и без того напряженных германо-польских отношений. Это вызвало дипломатический демарш союзников Польши — Франции и Англии, на что, собственно, Гитлер и рассчитывал. Начались длительные переговоры по мирному урегулированию германо-польского конфликта. Они продолжались вплоть до вторжения немецко-фашистских войск в Польшу, В ходе этих переговоров гитлеровское правительство всемерно поддерживало иллюзии правительств Польши, Франции и Англии относительно возможности разрешения возникших разногласий мирным путем.

Искусственно созданный таким образом «данцигский кризис» позволил немецко-фашистскому командованию под дымовой завесой дипломатической шумихи готовить заранее спланированное вторжение в Польшу.

Польское правительство, наблюдая постепенное накопление немецких вооруженных сил у своих границ, длительное время стояло перед дилеммой: предпримет ли фашистская Германия вооруженное нападение на страну или же ограничится только угрозой нападения для получения определенных политических или территориальных компенсаций? И что делать: развертывать ли свои вооруженные силы, а это могло еще больше обострить обстановку, или же повременить с мобилизацией до завершения дипломатических переговоров? Пока польские руководители, больше склонявшиеся к развертыванию армии, но сдерживаемые своими западными союзниками, колебались, гитлеровское руководство, имевшее твердое решение напасть на Польшу, завершило развертывание своих вооруженных сил и выбрало подходящий момент, чтобы обрушить мощный удар на свою жертву.

Дипломатические переговоры, затеянные фашистской Германией с западными союзниками Польши, преследовали и другую [162] цель — удержать Англию и Францию от вмешательства в германо-польский конфликт хотя бы на время, необходимое для проведения начальной операции в Польше. Иначе говоря, на время, в течение которого немецко-фашистское командование надеялось нанести решительное поражение польским вооруженным силам.

Этой же цели служила и дипломатическая игра с Францией и Англией, начатая германским правительством при посредничестве Муссолини буквально накануне вторжения в Польшу. В соответствии с договоренностью между Гитлером и Муссолини министр иностранных дел Италии Чиано передал 31 августа правительствам Англии и Франции предложение Муссолини о созыве конференции представителей четырех государств — Германии, Италии, Англии и Франции для обсуждения «затруднений, вытекающих из Версальского договора», под которыми подразумевались территориальные притязания германского империализма. Конференцию предполагалось созвать 5 сентября.

Правительства западных держав, следуя своей мюнхенской политике и стремясь прийти с Гитлером к новому компромиссному соглашению, 1 сентября, т. е. в день нападения немецкой армии на Польшу, завязали через Рим переговоры об условиях созыва конференции. На следующий день — 2 сентября эмиссар Чиано в Париже известил французского министра иностранных дел Боннэ, что Гитлер не против обсуждения условий созыва конференции, но согласится на переговоры только в том случае, если ноты Англии и Франции, направленные ему, не будут носить ультимативного характера. Он просил отложить решение правительств Англии и Франции до его ответа в 12 часов следующего дня; если же ноты этих государств будут ультимативными, то он отказывается от конференции. Эта новая дипломатическая возня наряду с выигрышем времени предоставило фашистской Германии возможность еще раз прозондировать позиции западных союзников. Ответ Боннэ, сообщенный посреднику Чиано, засвидетельствовал, что нота Франции не будет являться ультиматумом и что западные державы согласны ждать ответа Гитлера до 12 часов воскресенья 3 сентября.

Таким образом, в результате разыгранного по заранее намеченному плану дипломатического фарса германскому правительству удалось выиграть три дня, в течение которых польской армии было нанесено решительное поражение в приграничном сражении. Кроме того, в ходе этого дипломатического спектакля Гитлеру стало ясно, что западные союзники и в последующие дни не выступят на помощь Польше и что немецко-фашистское командование может смело продолжать наращивать свои силы на востоке.

Политическая маскировка вторжения фашистской Германии во Францию, Бельгию и Голландию. Такой же по своей сущности была и политическая маскировка развязывания фашистской [163] Германией войны в Западной Европе, хотя дипломатические и пропагандистские приемы ее были несколько иными.

В основании различного рода политических и пропагандистских инсценировок, прикрывавших собой активную подготовку гитлеровского руководства к вторжению во Францию, лежал расчет на использование антисоветского курса внешней политики западных держав. Это была игра на антикоммунистических, антисоветских предубеждениях руководителей английского и французского правительств, которые, пойдя на объявление войны фашистской Германии после нападения на Польшу, в то же время всячески стремились показать Гитлеру, что они готовы разрешить мирным путем свои разногласия с Германией, лишь бы он продвинул агрессию дальше на восток против СССР. Антикоммунизм и антисоветизм буквально ослепляли западных лидеров. Гитлер и его правительство ловко играли на этом, без зазрения совести используя дипломатические каналы и свой пропагандистский аппарат для сохранения и укрепления иллюзий о якобы миролюбивом отношении фашистской Германии к Англии и Франции.

Гитлеровское руководство еще до войны начало шумную кампанию за «вечную» германо-французскую дружбу, проводя эту кампанию под знаком объединения усилий против угрозы коммунизма. Во время германо-польской войны шум вокруг «вечной» дружбы несколько стих, а затем был возобновлен с новой силой. Особый размах он приобрел после того, как гитлеровское правительство приняло окончательное решение о вторжении во Францию{155}.

Так называемое «мирное наступление» на Францию и Англию, предпринятое немецко-фашистским руководством с осени 1939 г., предназначалось для усыпления бдительности правительств этих держав в наиболее ответственный период подготовки к вторжению. Гитлер в своих речах в рейхстаге 19 сентября и 6 октября 1939 г. заявлял, что Германия не имеет никаких претензий к Франции, а от Англии ждет только возвращения бывших немецких колоний. В сентябре и октябре того же года по различным каналам поддерживались активные контакты с английскими и французскими сторонниками «дружбы» с фашистской Германией, используя которых гитлеровские эмиссары упорно внедряли идею о возможности «почетного мира» между Германией и Францией.

Психологическое наступление гитлеровского руководства было распространено и на французскую армию, прежде всего на войска, развернутые на передовых позициях. В многочисленных немецко-фашистских пропагандистских лозунгах, в листовках, призывах к братанию, передававшихся по радио, на все [164] лады расписывалось «нежелание Германии воевать с Францией». Под влиянием по крайней мере трех факторов — антикоммунистической, антисоветской истерии, раздуваемой реакцией не без помощи фашистских агентов в самой Франции, «странной войны», обрекавшей войска на длительное бездействие, и, наконец, немецко-фашистской пропаганды — французская армия постепенно теряла бдительность по отношению к агрессору и утрачивала боеспособность.

Эти же факторы порождали внутри Франции атмосферу растерянности, неуверенности, своеобразной размагниченности, охватывавших различные слои французского общества. Этим и пользовалось гитлеровское военное руководство, постепенно накапливая на западных границах Германии силы и средства для нанесения решающего удара по Франции, Бельгии и Голландии. Весной 1940 г. оно было твердо уверено, что политическая дезинформация и разлагающая пропаганда подготовили почву для достижения внезапности в проведении первых операций. И не ошиблось.

Политическая маскировка японской агрессии в бассейне Тихого океана. Милитаристская Япония с не меньшим размахом и настойчивостью, чем фашистская Германия, проводила политическую маскировку развязывания войны в бассейне Тихого океана.

Политическое вероломство японских милитаристов было известно всему миру еще задолго до второй мировой войны. В 1904 г. Япония, воспользовавшись рекомендацией военно-морского теоретика Мэхена начинать войну «внезапным для противника ударом по его наиболее слабому месту, определенному заранее», совершила вероломное нападение на царскую Россию. Неожиданно и вероломно она нападала на Китай в 1931 г. и в 1937 г.

Принимая окончательное решение развязать войну в бассейне Тихого океана. Тайный совет Японии на своем заседании 1 декабря 1941 г. подтвердил, что военные действия должны начаться внезапно, без предварительного объявления войны{156}.

Сосредоточение и развертывание сухопутных войск, военно-морского флота и авиации для начальных операций в бассейне Тихого океана Япония осуществляла под прикрытием дипломатических переговоров с правительством США. Они продолжались в течение полугода, до самого кануна нападения на Пирл-Харбор. При этом японское правительство, заранее предрешив время перехода в наступление на американские владения в Тихом океане, всячески старалось создать у руководителей США видимость своей глубокой заинтересованности в разрешении противоречий между двумя странами дипломатическим путем. Так, в конце ноября в телеграмме японскому послу в Вашингтоне [165] указывалось: «...Нежелательно, чтобы Вы создали впечатление, будто переговоры прекращены. Заявите только, что Вы ожидаете инструкций...»{157}. В телеграмме ему же 1 декабря сообщалось: «...Во избежание чрезмерной подозрительности со стороны Соединенных Штатов мы дали указание сообщить через прессу и другие каналы, что, несмотря на наличие некоторых значительных разногласий между Японией и Соединенными Штатами, переговоры продолжаются»{158}. Последняя японская нота, формально прекращавшая дипломатические переговоры, была вручена правительству США за 30 минут до нападения на Пирл-Харбор.

Для маскировки своих стратегических замыслов в бассейне Тихого океана милитаристская Япония использовала развертывание своих, вооруженных сил на чужих территориях — в Маньчжурии, Китае и Индокитае. Так, более чем двукратное увеличение численности дислоцировавшейся в Маньчжурии Квантунской армии с 11 до 29 дивизий осенью 1941 г. сразу убивало двух зайцев: с одной стороны, японское командование усиливало свои войска, предназначавшиеся для использования против Советского Союза, а с другой — давало понять США и Англии, что такое увеличение состава Квантунской армии, мол, не случайно, оно связано с подготовкой нападения на СССР в ближайшее время. Созданию ложных представлений о намерении японского командования напасть на Советский Союз еще летом 1941 г. служила и дополнительная мобилизация, проведенная Японией после вторжения немецко-фашистских войск на территорию СССР.

В демонстративных дипломатических акциях и чисто военных маскировочных мероприятиях японские политические и военные руководители, как и немецко-фашистские деятели, делали основную ставку на антикоммунистические, антисоветские убеждения правящих кругов США и Англии. Демонстрируя, например, усиление Квантунской армии, японская военщина тем самым как бы отвечала страстному желанию западных держав направить агрессию на север, против СССР. Бдительность руководителей этих держав, таким образом, притуплялась, а политическая и оперативно-стратегическая маскировка готовящейся агрессии против них достигала своих целей.

Как в фашистской Германии, так и в милитаристской Японии особое внимание уделялось сохранению в тайне самого содержания замыслов и планов начальных кампаний, места и времени нанесения первых ударов.

Чтобы исключить утечку данных о своих агрессивных замыслах через дипломатические каналы, германское и японское [166] правительства резко ограничили дипломатическую переписку по вопросам, связанным с подготовкой войны, и крайне скупо информировали союзников о своих намерениях. Гитлеровское правительство, например, длительное время держало своих союзников в неведении о действительной политике Германии в отношении СССР. Сведения, которые оно им предоставляло, не выходили за рамки общего плана дезинформации. Так, правительству и военным кругам Румынии сообщалось, что сосредоточение сил на востоке является маскировкой готовившихся крупных операций против Англии. Вместе с тем подчеркивалось, что и от Румынии и от Германии требуется повышенная бдительность. Финляндии, которой германское правительство доверяло больше, внушалась мысль о мнимой подготовке СССР к нападению на Германию — мысль, которая предполагала возможность превентивных действий Германии против СССР. Что касается Японии, то Гитлер приказал не представлять ей никакой информации, связанной с планом «Барбаросса». Не в лучшем положении оказалась и Италия. Муссолини узнал о намерении фашистской Германии напасть на СССР только 2 июня от Гитлера, а о его решении начать войну лишь накануне 22 июня из пространного личного послания{159}.

С такой же тщательностью оберегало тайну своих замыслов от союзников и японское правительство. План агрессии и дата нападения милитаристской Японии на владения США, Англии и Голландии оставались неизвестными правительствам Германии и Италии до момента удара японской авианосной авиации по Пирл-Харбору.

2. Оперативно-стратегические мероприятия по обеспечению внезапности первых ударов

В общей системе мероприятий по введению противника в заблуждение относительно стратегических замыслов и планов военно-политическое руководство фашистской Германии и милитаристской Японии видное место отводило маскировочным мероприятиям собственно военного характера. Если главная цель политических акций состояла в том, чтобы сохранить в тайне сам факт готовящейся агрессии и не дать стране, по которой намечалось нанести удар, вовремя определить угрожающую ей опасность, то маскировка оперативно-стратегического содержания была направлена на скрытие от противника самих мероприятий по организации агрессии, в частности стратегического развертывания вооруженных сил, направлений главных ударов и времени нападения. [167]

В Германии и Японии принимались строжайшие меры к тому, чтобы предотвратить утечку информации о замыслах и планах из высших штабов. В вооруженных силах фашистской Германии, например, предельно ограничивался круг лиц, привлекавшихся к разработке планирующих документов. Так же поступало и японское военное командование. Так, о плане нападения на Пирл-Харбор долгое время знали только адмирал Ямамото и еще один-два офицера{160}. Начальник морского генерального штаба впервые узнал об этом плане лишь в октябре 1941 г.

Однако, как бы строго ни осуществлялись мероприятия по предотвращению утечки секретных сведений военного характера, имелись «щели», через которые они все-таки проникали.

Во-первых, важнейшие оперативно-стратегические директивы, в которых излагались замыслы начальных операций, задачи группам армий, армиям, авиации, военно-морским силам, размножались в большом количестве экземпляров. Так, план «Вейс» был отпечатан в 21 экземпляре, директива № 21 (план «Барбаросса») — в 9, а директива по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск по плану «Барбаросса» — в 30 экземплярах. Такая «щедрость» в размножении важных оперативных документов неизбежно создавала предпосылки для разглашения военных тайн.

Во-вторых, в частных директивах и приказах соединениям и объединениям давалась слишком широкая и подробная информация оперативно-стратегического характера. Одним из ярких примеров такого рода информации является директива № 5 командующего 2-м немецким воздушным флотом генерала авиации Фельми, которую он направил 11 декабря 1939 г. командирам и штабам соединений. В этой директиве раскрывался замысел плана «Гельб» (первый вариант), в частности указывалось направление главного удара немецко-фашистской армии по войскам Франции и ее союзников через Бельгию{161}. Эта директива вместе с другими важными документами попала в руки англо-французского командования. Имея столь важные документы, генеральные штабы союзников получили полное представление о плане «Гельб» в его первом варианте.

Как гитлеровское, так и японское руководство придерживалось того взгляда, что полностью скрыть подготовку агрессии, вероятно, не удастся и что поэтому необходимо дезориентировать противника по крайней мере в отношении места, времени и способа действий, вызвать у него колебания в принятии или уточнении оперативно-стратегических решений. В организации дезинформации довольно успешно использовались предубеждения и ошибки противника, чтобы вынудить его действовать так, [168] как это выгодно нападающей стороне. Конкретные формы и методы проведения дезинформационных мероприятий зависели от реально складывавшейся военно-политической обстановки и общего замысла маскировки.

О характере и содержании применявшейся гитлеровским командованием дезинформации весьма красноречиво говорит: оперативно-стратегическая маскировка готовившегося вторжения во Францию.

После того как план агрессии против Франции через Бельгию попал в руки союзного командования, у немецкого генерального штаба не осталось сомнений в том, что попытка осуществить этот план исключит эффект внезапности. Это заставило гитлеровское руководство изменить замысел начальных операций на западе. Вместо нанесения главного удара на заходящем правом крыле фронта через Центральную Бельгию с последующим поворотом на юго-запад, в сторону Парижа, было решено предпринять глубокий рассекающий удар из Арденн через Люксембург на Седан и далее на северо-запад с последующим поворотом на Кале с целью отсечения и прижатия к морю северной группировки союзных войск.

После внесения таких кардинальных изменений в план «Гельб» маскировка истинного направления главного удара приобрела для немецко-фашистского командования значение ключевой задачи стратегии, от успешного решения которой зависел успех всей кампании. Чтобы сохранить в тайне новый замысел, немецко-фашистское руководство разработало и провело в жизнь целый комплекс маскировочных мероприятий, осуществлявшихся по единому плану и под единым руководством. Главная цель этих мероприятий состояла в том, чтобы утвердить англо-французское командование в его убеждении о неизменности уже известного ему старого оперативно-стратегического плана, то есть в мнении о том, что главный удар по-прежнему будет наноситься заходящим правым крылом через Центральную Бельгию.

Одним из основных маскировочных мероприятий являлось создание в составе группы армий «Б», нацеленной для наступления через Бельгию и Голландию, сильной группировки войск и ее сосредоточения на направлении ранее намечавшегося главного удара. Для маскировки главной стратегической группировки (группы армий «А»), которая должна была наступать на вновь избранном направлении главного удара, районы сосредоточения многих соединений группы армий «А» назначались за пределами ее разграничительных линий, в том числе в полосе наступления группы армий «Б». Дивизии, предназначенные для наступления в первом эшелоне, располагались на значительном удалении от границы (150—200 км). Исходные районы для наступления занимались только в ночь накануне дня наступления. [169]

Дабы придать правдоподобность маскировочным мероприятиям, директива по стратегическому развертыванию войск разрабатывалась в духе первого варианта плана «Гельб». Она была доведена до войск одновременно с запрещением проводить по ней какие-либо мероприятия вплоть до особого приказа главного командования. Но чтобы не вызвать и тени сомнения в неизменности плана «Гельб» первого варианта, с генералами и офицерами вермахта неоднократно проводились его обсуждения, на которых направление главного удара по Франции через Бельгию не подвергалось сомнению.

Для дезинформации союзного командования, а точнее — для укрепления его веры в то, что удар придет с севера, использовались самые разнообразные средства и приемы. Так, среди дипломатических работников нейтральных и дружественных фашистской Германии стран распространялось мнение о непреходящем значении идей Шлиффена (удар заходящим флангом), о том, что они являются бессмертными и т. д. По телефонным линиям, которые, как было заведомо известно, использовались противником для подслушивания, велись «неосторожные» разговоры о сосредоточении немецких войск против Голландии и Бельгии. В ряде секретных документов, в том числе и документах особой важности, проводилась идея сосредоточения главных усилий немецких войск на северном стратегическом фланге. В таком же духе были составлены приказ о переходе немецко-фашистских войск в наступление, объявленный во всех частях за несколько часов до начала операции, и сводка о боевых действиях, опубликованная в печати и переданная по радио к исходу первого дня наступления. Из этих документов можно было сделать один вывод, а именно: немецко-фашистская армия наносит главный удар на севере. Что касается боевых действий на арденнском участке, то о них в сводке говорилось вскользь, как о событии, не заслуживающем особого внимания.

Первые же дни немецко-фашистского наступления на западном фронте показали, что главный удар по Франции и ее союзникам, нанесенный крупными силами из района Арденн, оказался для французского командования совершенно неожиданным.

Таким образом, маскировочные мероприятия гитлеровского военного командования по прикрытию вторжения во Францию, в том числе и дезинформационного характера, несомненно, содействовали достижению внезапности нанесения первых ударов.

Приемы оперативно-стратегической маскировки и дезинформации, применявшиеся японским командованием, ничем, по существу, не отличались от немецко-фашистских. Ширмой, за которой пряталась японская военщина, готовя операции в бассейне Тихого океана, являлась мнимая угроза вооруженного нападения СССР на Японию. Эта угроза якобы и вынуждала японских милитаристов готовиться к войне со своим западным соседом. [170]

Под влиянием активной политико-дипломатической дезинформации и маскировочных мероприятий оперативно-стратегического характера американские, английские и голландские руководители уверовали в то, что Япония развяжет войну в первую очередь против Советского Союза. Так, 16 октября 1941 г., когда премьер-министр Японии Коноэ ушел в отставку и его место занял генерал Тодзио, начальник штаба военно-морского флота США адмирал Старк заявил командующим Азиатским и Тихоокеанским флотами, что существует серьезная опасность войны между Японией и Советским Союзом{162}. 1 октября английский главнокомандующий на Дальнем Востоке и командующий военно-морской базой в Китае доносили в Лондон, что «Япония в настоящее время сосредоточивает свои силы против России и не может внезапно изменить эту ориентацию, направив главные силы на юг... Мы подчеркиваем, что сейчас Япония меньше всего хотела бы военной кампании на юге...»{163}. Такая информация вполне совпадала с оценкой ситуации и желаниями английского правительства, и оно тогда не предпринимало против Японии широких оборонительных мероприятий. Его позиция не изменилась и в ноябре 1941 г., когда появились данные о переброске японских войск из Северного Индокитая и Кантона на юг, а из Шанхая в Южный Индокитай. Предположение о том, что Япония не начнет военных действий на юге, тем более одновременно против Англии и США, лежало в основе всей британской политики на Дальнем Востоке. Следствием такого мнения явились благодушие и беспечность политического и военного руководства Англии в обеспечении обороны своих дальневосточных владений.

В сети широких дезинформационных мероприятий Японии оказалось и американское военное командование. Это подтверждается тем фактом, что завершающий маневр японского флота, вышедшего в сторону Гавайских островов и Южных морей, остался не замеченным американской разведкой. Правда, надо отдать должное японскому командованию — этот маневр был совершен с большим искусством.

Как и вторжение немецко-фашистских войск во Францию через Арденны, первые удары японских вооруженных сил по Пирл-Харбору, Филиппинам, Малайе оказались неожиданными для западных держав.

3. Эффективность мероприятий по обеспечению внезапности нападения

Тот факт, что фашистской Германии и милитаристской Японии удавалось достигать внезапности нападения на своих противников, [171] вовсе не означал, что противоборствующая сторона ничего не знала о политических целях, стратегических замыслах и планах стран-агрессоров и, следовательно, не могла каким-либо образом исключить момент неожиданности агрессии. Не означал этот факт и того, что внезапность нанесения первых ударов являлась следствием только маскировочных мероприятий. Парадокс состоял в том, что часто лидеры подвергавшихся агрессии государств еще накануне войны знали о замыслах и планах противника, располагая более или менее достоверными сведениями, например, о составе и группировке войск агрессора, о направлении его главного удара и даже времени его нанесения; следовательно, они имели возможность принятием конкретных контрмер свести на нет усилия агрессивных держав по достижению внезапности нападения. Однако такая возможность не использовалась.

Этот парадокс можно объяснить тем, что в сложной военно-политической обстановке кануна второй мировой войны политические деятели союзных держав больше руководствовались в своих действиях предвзятыми взглядами, ложно построенными схемами и гипотезами, чем трезвой оценкой ситуации и естественно вытекающими из нее выводами. В конкретной деятельности западных лидеров, от которых во многом зависели в то время судьбы мира и войны, отчетливо проявлялась предубежденность в раз и навсегда установившихся взглядах, которая носила ярко выраженный классовый характер и уходила своими корнями в пресловутую мюнхенскую политику. Это приводило к тому, что ценные разведывательные данные о стратегических замыслах и планах фашистской Германии и империалистической Японии как бы преломлялись в кривом зеркале и получали искаженное истолкование; выводы из этих данных зачастую находились в вопиющем противоречии с реально складывающейся обстановкой. В итоге за эту предубежденность правительствам союзных держав приходилось расплачиваться сокрушительным поражением своих вооруженных сил в начальном периоде войны, трудновосполнимым уроном в живой силе и боевой технике, потерей огромных территорий.

Надо отдать должное французской разведке. Она еще 20 сентября 1939 г., т. е. во время военных действий в Польше, установила начало крупных перебросок немецко-фашистских войск с востока в западные районы Германии. На этом основании она сделала вывод, что Гитлер и его окружение в данный момент не намерены продолжать военные действия в Восточной Европе, а опасность агрессии перемещается на запад. Начальник французской разведки генерал Гоше довольно верно информировал французское главное командование и о некоторых особенностях развязывания агрессии против Польши. Он сообщал, что немцы применяют такие приемы борьбы, как предварительные массированные удары с воздуха по укрепленным районам, коммуникациям [172] и другим уязвимым районам обороны противника, подавление наземных войск с первых минут нападения, наступление крупных танковых дивизий, имеющих задачу без занятия промежуточных рубежей проникать в глубину расположения противника, не давать возможности перейти к обороне разбитым и окруженным частям.

Исходя из этого, Гоше предлагал составить памятку для офицеров французской армии, в которой обобщался бы опыт войны в Польше. На это предложение главнокомандующий французскими войсками генерал Гамелен отвечал, что Франция не Польша и Германия не применит против нее тех способов, которые она использовала в Польше. Распространение памятки послужит только возникновению беспокойства в народе. Это было глубоким заблуждением генерала. На полях Франции, Бельгии, Голландии и Люксембурга немецко-фашистские войска применили те же способы ведения боевых действий, которые использовались в Польше.

Французская разведка, располагая хорошей агентурой на территории Германии, довольно полно вскрыла и группировку немецко-фашистских войск к началу наступления (см. таблицу 10).

Французская разведка пошла еще дальше в оценке противника, сделав правильный вывод о направлении его главного удара. Она считала, что удар последует севернее Мозеля примерно в полосе между Лимбургом и Люксембургом, Этот вывод подкреплялся тем, что к востоку от указанных городов были обнаружены основные силы немецко-фашистских танковых и [173] моторизованных дивизий. Однако правящие круги Франции и ее верховное главнокомандование игнорировали данные своей разведки и не посчитались с ее выводами. Они с величайшим упрямством держались убеждения, что немецко-фашистские войска нанесут главный удар через Бельгию. Никакие факты и доводы так и не поколебали этого убеждения. Командующий немецкой группой армий «Б» генерал-полковник Бок, который в свое время высказывал большие сомнения о целесообразности переноса главного удара в полосу Арденн, узнав в первый день наступления о начале выдвижения англо-французских войск к рубежу реки Диль, записал в своем дневнике: «Итак, сумасшедшие действительно уже идут!»{165}.

Не удалось немецко-фашистскому командованию скрыть от разведки союзных держав и время начала вторжения. Примерная дата начала нападения стала известна союзникам уже в марте 1940 г., а несколько позже и окончательная дата — 10 мая. Тем не менее высшее военно-политическое руководство ни одной из стран англо-французского блока не сумело воспользоваться этими сведениями. По-видимому, здесь помимо политической предубежденности руководителей союзных держав сыграло свою роль притупление бдительности под воздействием маскировочных мероприятий немецко-фашистского командования, специально рассчитанных на скрытие действительного срока нападения. Гитлеровское руководство 29 раз переносило время начала вторжения во Францию. Тем или иным путем эти многократные переносы становились известны генеральным штабам и правительствам западных держав, к ним постепенно привыкали, бдительность военно-политического руководства этих стран притуплялась. Когда накануне гитлеровского вторжения агентура англо-французского блока передала многочисленные сообщения о передвижении немецко-фашистских войск к французской границе, это было воспринято как еще одна попытка развязать «войну нервов». Во внимание они приняты не были.

Чисто психологический эффект маскировочных мероприятий подобного рода трудно отрицать, но в основании предвзятых взглядов и убеждений правящих кругов западных держав все-таки лежали политические мотивы. Об этом еще раз говорит реакция этих кругов на очередную дезинформационную утку гитлеровского руководства, запущенную буквально накануне акта агрессии.

8 мая, т. е. за два дня до перехода немецко-фашистских войск в наступление, германское и итальянское радио передало сообщение о том, что раскрыт британский заговор, намечавший вторжение в Нидерланды. Одновременно в резкой форме опровергались сведения о движении двух немецких армий к границам [174] Голландии как «нелепые слухи», пущенные якобы в ход «английскими поджигателями войны», чтобы отвлечь внимание от готовившегося вторжения в эту страну. В ответ на это французские правящие круги, все еще цепляясь за политику «умиротворения», приняли экстренные меры, дабы исключить нежелательные инциденты на границе, а бельгийское правительство в доказательство того, что оно не верит «нелепым слухам», восстановило пятидневное увольнение из армии. Таким образом, как ни странно, но остается фактом, что достижению внезапности нападения фашистской Германии на своих противников во многом способствовали сами руководители государств англо-французского блока, упорно не желавшие смотреть в лицо фактам.

Примерно такой же характер имело поведение и высших американских должностных лиц накануне внезапного нападения японского флота и авиации на Пирл-Харбор.

По крайней мере с 27 ноября 1941 г., когда переговоры с Японией зашли в тупик и стало ясно, что войны с ней не избежать, американскому военному командованию, казалось бы, надо было резко усилить приготовления к отражению агрессии, с тем чтобы по крайней мере исключить внезапность нападения на тихоокеанские владения США. Тем более что оно располагало разведывательными сведениями о его реальной возможности. Например, в январе 1941 г. американский посол в Японии Грю сообщал госдепартаменту, что в Японии планируется «в случае «затруднений» с США внезапное массированное нападение на Пирл-Харбор»{166}. В сентябре 1941 г. американская разведка засекла резкое усиление дипломатической переписки между Токио, с одной стороны, и японским послом в США и японским консульством на Гавайях — с другой, которая дешифрировалась и прямо говорила об агрессивных намерениях Японии в бассейне Тихого океана, в частности о нацеленности ее агрессии на Пирл-Харбор. Однако эти разведывательные сведения были расценены как не имеющие особой важности, ибо они давали, как казалось американскому военному командованию, обычную шпионскую информацию. Это засвидетельствовал позже начальник штаба сухопутных войск США генерал Маршалл{167}.

После 27 ноября 1941 г. командование военно-морского флота и командование сухопутных сил США ограничились лишь предупреждением войск о возможном нападении Японии на Филиппины, Таиланд и Борнео и указанием о принятии мер против диверсий противника на военных объектах. Вооруженные силы США даже не были приведены в состояние повышенной боевой готовности, а морское и сухопутное командования не [175] допускали и мысли о нападении японского флота и авиации на Пирл-Харбор.

Как известно, это нападение, притом внезапное, произошло и причинило огромные потери флоту США.

* * *

Опыт второй мировой войны показал, что в подготовке государств фашистского блока к развязыванию агрессии первостепенное значение придавалось маскировке внезапного нападения на противников, содержание которой подчинялось стратегическим замыслам и планам.

Мероприятия по маскировке агрессии перестали быть компетенцией только органов военного управления. Львиную долю их взяли на себя органы государственного руководства, широко использовавшие в маскировочных целях разведку и контрразведку, дипломатию, все средства массовой информации.

Главное внимание в проведении маскировочных мероприятий сосредоточивалось на обеспечении внезапности нанесения первых ударов — сохранении в тайне стратегического развертывания вооруженных сил, замысла начальных операций, направления главного удара и времени нападения.

Разносторонний характер и сложность проведения маскировочных мероприятий требовали их координации, четкого планирования и централизованного руководства со стороны государственных и военных органов.

В фашистской Германии таким органом являлся штаб оперативного руководства войной верховного главнокомандующего вооруженными силами Гитлера, являвшегося одновременно главой государства и вождем нацистской партии. В Японии функции итого органа выполнялись совместными усилиями высшего военно-морского и армейского командования, а также министерства иностранных дел под общим руководством премьер-министра Тодзио.

В маскировке стратегических замыслов и планов фашистской Германии и милитаристской Японии решающая роль отводилась мероприятиям политического и дипломатического характера. Эти мероприятия были нацелены на то, чтобы притупить бдительность правительств и народов тех стран, против которых готовилась агрессия, и таким образом обеспечить внезапность первого удара. При этом лидеры стран-агрессоров и их правительства не гнушались никакими средствами политического и дипломатического воздействия на своих противников. В арсенал этих средств входили: антикоммунизм и антисоветизм, политическое вероломство, шантаж, лесть, игра на противоречиях между государствами и стремлении народов к миру, использование политической предубежденности руководителей западных государств и др. [176]

В системе мероприятий по обеспечению внезапности первых ударов была существенно повышена роль дезинформации противников, которая приняла невиданные размеры.

Опыт второй мировой войны показал, что политические и оперативно-стратегические мероприятия по маскировке агрессии оказали большое влияние на достижение внезапности первых ударов и способствовали успеху агрессивных государств в выполнении целей начальных операций.

Вместе с тем он свидетельствует, что, какой бы изощренной по своим способам маскировка ни была, она не смогла полностью скрыть стратегические замыслы и планы фашистской Германии и милитаристской Японии и самый процесс вступления этих государств в войну. Разведка держав, против которых готовилось нападение, как правило, разгадывала замыслы агрессора, устанавливала характер и объем большинства его мероприятий по стратегическому развертыванию вооруженных сил.

Достижение внезапности первых ударов фашистской Германии и милитаристской Японии по своим противникам в конечном счете было обусловлено политикой попустительства агрессии и нацеливания ее против СССР, упорно проводившейся западными державами и порождавшей предвзятый подход их лидеров к оценке стратегических замыслов и планов врага. [177]