Глава IV.

Английская революция — Война Аугсбургской лиги — Морские сражения при Бичи-Хэд и при Ла-Хоге

За Нимвегенским миром последовал десятилетний период затишья, в течение которого не было ни одной большой войны, но который, однако, далеко не был периодом политического спокойствия. Людовик XIV стремился и в мирное время расширять свои границы к востоку так же горячо, как добивался этого в войне, и находил способы быстро присваивать себе те части территории, которые не были уступлены ему по мирному договору. В притязаниях на них он то опирался на древние феодальные обязательства, то основывал свои права на том, что будто бы требовавшиеся им области неявно зависят от тех, которые явно переданы ему статьями договора... Покупкою в одном случае, прямым насилием в другом и пуская в ход так называемые мирные способы защиты своих прав опорой на вооруженную силу, он продолжал процесс расширения своей территории между 1679 и 1682 годами. Более всего встревожил Европу, и особенно Германскую империю, захват тогда имперского города Страсбурга, 30-го сентября 1681 года; а приобретение в тот же день Казаля (Casale), в Италии, покупкою от герцога Мантуа, показало, что у Людовика были претензии и в этом направлении так же, как и на северо-восток. И тот, и другой пункты были позициями большого стратегического значения, угрожавшими, в случае войны, одна — Германии, другая — Италии.

Возбуждение во всей Европе было весьма велико; Людовик, явно полагаясь на свою силу, во всех своих действиях создавал новых врагов и отталкивал прежних друзей. Король Швеции, прямо оскорбленный его действиями против герцогства Deux-Ponts, примкнул вместе с итальянскими государствами к врагам Франции. Сам папа сделался врагом короля, который уже показал свою ревность в вопросе обращения протестантов и приготовлялся к отмене Нантского эдикта. Но неудовольствие, хотя глубокое и общее, нуждалось в более организованном и определенном выражении его, душою которого опять явилась Голландия в лице принца Оранского. Для зрелой подготовки дела нужно было, однако, время. «Никто не вооружался еще, но каждый говорил, писал, агитировал — от Стокгольма до Мадрида... Война пером предшествовала в течение многих лет войне мечом? неутомимые публицисты обращались с постоянными воззваниями к европейскому мнению; под всеми формами террор угрожал новой всемирной монархии», которая стремилась занять место, некогда принадлежавшее Австрийскому дому. Было известно, что Людовик старался или сделаться сам, или сделать своего сына императором Германии. Но усложнения различного рода, частные интересы, недостаток денежных средств — все это мешало перейти от слова к делу. Соединенные Провинции, вопреки желаниям Вильгельма, все еще не хотели опять принять на себя роль банкира коалиции, а императору Германии настолько угрожало на его восточной границе возмущение венгров и турок, что он не решался рискнуть на западную войну.

Между тем вооруженный флот Франции ежедневно вырастал в силе и целесообразности организации под влиянием забот Кольбера и приучался к войне в нападениях на берберийских пиратов и на их порты. Рядом с этим, в течение того же времени, оба флота, английский и голландский, уменьшались количественно и падали качественно в бездействии. Уже было сказано выше, что в 1688 году, когда Вильгельм нуждался в голландских кораблях для своей экспедиции в Англию, было признано, что флот находился тогда совсем в ином состоянии, чем в 1672 году, «неисчислимо ослабленный в силе и лишенный его способнейших командиров». В Англии, за упадком дисциплины, последовала политика экономии материалов, сократившая численность флота и ухудшившая его состояние; а после вспышки, угрожавшей в 1678 году войной с Францией, король вверил попечение о флоте новой корпорации людей, относительно которых английский морской историк говорит: «Эта новая администрация продолжалась пять лет, и если бы она продолжалась еще пять лет, то, по всей вероятности, исправила бы даже то глубокое и многостороннее зло, какое сделала флоту — окончательным уничтожением его, так как тогда бы не осталось уже места для новых ошибок. Однако именно этот результат и побудил короля в 1684 году снова взять управление флотом в свои руки, возвратив большей части старых офицеров их прежние должности; но его величество умер (в 1685 году) прежде, чем процесс восстановления флота успел проявиться в чем-нибудь»{61}. Перемена правителя не только имела в высшей степени серьезное значение для английского флота, но, вследствие влияний ее на планы Людовика XIV, влияла также и на судьбу общей войны, подготовлявшейся притязаниями последнего. Яков II особенно интересовался флотом; он был сам моряком и даже главнокомандующим в сражениях при Ловестофте и Соутвольдской бухте. Он знал печальное состояние флота, и немедленно принятые им меры для поднятия его как в численности, так и в качествах, были глубоко обдуманы и целесообразны. В течение трех дет его царствования было сделано действительно очень много для создания оружия, которое впервые было испытано в борьбе против него и его лучших друзей.

Восшествие на престол Якова II, сначала полное обещаний для Людовика XIV, ускорило начало враждебных действий Европы против него. Дом Стюарта, тесно связанный с королем Франции и симпатизировавший абсолютизму его правления, пользовался все еще большим влиянием своего главы для умерения политической и религиозной вражды английской нации к Франции. Яков II с политическими симпатиями к последней соединял еще пыл римско-католической ревности; это привело его к поступкам, неизбежно вызвавшим взрыв национальных чувств английского народа, окончившийся низвержением его с английского трона и призванием на последний, голосом парламента, его дочери Марии, супруги Вильгельма Оранского.

В том самом году, когда Яков сделался королем, начала организовываться обширная дипломатическая коалиция против Франции. Движение это имело две стороны, религиозную и политическую. Протестантские государства были возмущены все возраставшими преследованиями французских протестантов, и их раздражение усиливалось по мере того, как в политике Якова Английского проявлялась все большая и большая склонность к Риму. Северные протестантские государства,— Голландия, Швеция и Бранденбург, — заключили между собою союз; они рассчитывали на поддержку императора Австрии и Германии, на Испанию и другие римско-католические государства, которые руководствовались и политическими соображениями и неприязнью к Франции. Руки императора были теперь развязаны вследствие успешного окончания борьбы с турками. 9-го июля 1686 года в Аугсбурге было подписано секретное соглашение между ним, королями Испании и Швеции и многими германскими князьями. Целью этого соглашения сначала была только оборона против Франции, но его легко было обратить и в наступательный союз, который сделался известным под именем Аугсбургской лиги; поэтому и война, последовавшая через два года после его заключения, получила название войны Аугсбургской лиги.

Следующий, 1687 год ознаменовался для империи еще большими успехами в борьбе с турками и венграми. Было очевидно, что Франция не могла ничего больше ждать от диверсий в этом направлении. В то же самое время делались все более и более явными недовольство англичан и претензии принца Оранского, который надеялся в своем восшествии на престол Англии не на простое личное возвеличение, но и на осуществление своего сильнейшего политического желания сломить навсегда могущество Людовика XIV. Но для экспедиции в Англию Вильгельму нужны были корабли, деньги и люди из Соединенных Провинций, которые, однако, не сразу отважились на этот шаг помощи ему, зная, что результатом его должна быть война с французским королем, провозгласившим Якова своим союзником. Скоро, впрочем, они сделали этот шаг, вследствие ошибочной политики Людовика, неудачно выбравшего этот момент для отречения от уступок, сделанных по Нимвегенскому миру голландской торговле. Серьезный вред, нанесенный таким образом материальным интересам Голландии, перетянул чашу политических весов на сторону разрыва. «Это нарушение Нимегенских конвенций,— говорит французский историк{62}, — нанеся жестокий удар голландской торговле, сократив ее в одной Европе более, чем на четвертую долю, устранило препятствие, которое религиозные страсти встречали еще в материальных интересах и отдало в распоряжение Вильгельма всю Голландию, как не имевшую более никаких оснований дорожить миром с Францией». Это было в ноябре 1687 года. Летом следующего года рождение наследника английского престола ускорило исход. Англичане могли еще примириться с царствованием отца, теперь уже преклонных лет, но не могли вынести перспективы целой династии королей римско-католического исповедания.

Дела достигли, наконец, кризиса, к которому стремились в течение многих лет. Людовик и Вильгельм Оранский, исконные враги и, в рассматриваемый момент, две главные фигуры в европейской политике, равносильные как по своим выдающимся личным свойствам, так и по существу представлявшихся ими международных интересов, стояли на краю великих событий, влияние которых должно было дать себя почувствовать в Европе в течение многих поколений. Вильгельм, деспотический по своему темпераменту, находился на берегах Голландии, смотря с полной надеждой на свободную Англию, от которой был отделен узким поясом воды, составлявшим оборону островного королевства, однако этот же пояс мог сделаться и непреодолимым барьером для его целей, ибо французский король был тогда в состоянии обеспечить за собою обладание морем, если бы захотел. Людовик, держа всю силу Франции в своей деснице и с вожделением устремив взоры, как и прежде, на восток, видел, что на континенте собирались против него тучи, а на фланге у него глубоко враждебная Англия томилась горячим желанием вступить с ним в бой, ожидая только вождя. Королю Франции предстояло еще решить, следовало ли оставить свободным путь для присоединения головы к ожидавшему его телу и для соединения двух морских держав, Англии и Голландии, под одним скипетром. Если бы он атаковал Голландию с суши и послал свой сильнейший флот в Канал, то мог бы удержать Вильгельма в его стране, тем более, что английский флот, любимый и лелеемый королем, по всей вероятности, питал к последнему более, чем обыкновенную преданность моряков своему начальнику. Верный стремлениям своей жизни, быть может, даже неспособный освободиться от них, он продолжал увлекаться континентальными интересами, и 24-го сентября 1688 года, объявив войну Германии, двинул свои армии к Рейну. Вильгельм с безмерной радостью увидел в этом устранение последнего препятствия к осуществлению своих желаний. Задержанный на несколько недель противными ветрами, он, наконец, отплыл из Голландии 30-го октября. Экспедиция состояла более чем из пятисот транспортов, с пятнадцатью тысячами солдат, прикрывавшаяся конвоем из пятидесяти военных кораблей. Смешанный характер предприятия, политический и религиозный, указывался тем фактом, что большую часть офицеров армии составляли французские протестанты, которые были изгнаны из Франции после последней войны, и главным начальником экспедиции, непосредственно после Вильгельма, был гугенот Шомберг, бывший маршал Франции. Первая съемка флота с якоря была неудачна вследствие жестокого шторма; но после вторичного выхода экспедиции в море, 10-го ноября, свежий попутный ветер способствовал быстрому плаванию ее через проливы и Канал, и Вильгельм высадился 15-го числа в Торбэй (Torbay). Ранее конца этого года Яков бежал из своего королевства, а 21-го апреля следующего года Вильгельм и Мария были провозглашены правителями Великобритании. Англия и Голландия соединились таким образом для войны, которую Людовик провозгласил против Соединенных Провинций, как только узнал о вторжении Вильгельма в Англию. В течение всех недель, когда экспедиция снаряжалась и ожидала благоприятного для отплытия момента, французский посланник в Гааге и морской министр просили короля помешать ей, это было бы вполне возможно, благодаря большой морской силе Франции, столь большой, что французский флот в первые годы войны превышал численно соединенные флоты Голландии и Англии, но Людовик не захотел сделать этого. Как будто слепота поразила королей как Англии, так и Франции. В самом деле, Яков, посреди всех своих опасений, настойчиво отказывался от всякой помощи французского флота, полагаясь на верность английских моряков своей особе, хотя его попытки отслужить обедню на кораблях возбудили ропот и возмущение, окончившиеся тем, что экипаж чуть не выбросил за борт священников.

Франция таким образом вступила в войну с Аугсбургской Лигой одна, без союзников. «То, чего она более всего боялась, чему долго препятствовала ее политика, должно было, наконец, случиться. Англия и Голландия не только заключили между собою союз, но и соединились под главенством одного вождя... И Англия вступила в коалицию со всем пылом страстей, долго сдерживавшихся политикою Стюарта». Морские сражения, состоявшиеся в этой войне, имеют гораздо меньшее тактическое значение, чем сражения де Рейтера. Что же касается стратегического интереса ее, то он заключается в неумении Людовика, при решительном превосходстве своей морской силы, поддержать Якова II в Ирландии, которая оставалась верна последнему, и в совершенном исчезновении с океана больших французских флотов, которые Людовик XIV не мог долее содержать, вследствие того, что континентальная политика, им самим избранная, поглощала все доходы государства.

Упомянем еще об одном факте, хотя несколько меньшего интереса, это — об особенном характере и обширных размерах, принятых крейсерскою и приватирскою войной, к которой обратилась Франция после исчезновения ее регулярных флотов. Это обстоятельство, вместе со значительностью результатов крейсерских операций, покажется сначала противоречием тому, что было сказано выше о малой результативности последних, когда они не поддерживаются военными флотами; но исследование условий, которое мы сделаем ниже, покажет, что противоречие это скорее кажущееся, чем действительное. Наученный опытом предшествовавшей борьбы, король Франции в этой общей войне, которую сам навлек на себя, должен был бы сосредоточить свои усилия против морских держав, или против Вильгельма Оранского и англо-голландского союза. Слабейшим пунктом в положении Вильгельма была Ирландия, но и в самой Англии не только было много партизан изгнанного короля, а даже и те, которые призвали Вильгельма, стеснили его власть ревнивыми ограничениями. Власть эта оставалась не обеспеченной, пока не усмирена была Ирландия. Яков, бежавший из Англии в январе 1689 года, в марте месяце высадился на берег Ирландии в сопровождении французской эскадры и французских войск, и был с энтузиазмом приветствован везде, кроме протестантского севера. Он сделал Дублин своею столицей и остался в стране до июля следующего года. В течение этих пятнадцати месяцев французы имели большое превосходство на море; они неоднократно высаживали войска в Ирландию, и англичане, пытавшиеся воспрепятствовать этому, потерпели поражение в морском сражении при бухте Бэнтри (Bantry Bay). Но, несмотря на то, что Яков занял удачное положение, что поддерживать его было крайне важно, что было одинаково важно не допустить Вильгельма высадиться в Ирландии, пока Яков не усилился еще больше и не взял Лондондерри, выносившего тогда знаменитую осаду, что, наконец, морская сила Франции в 1689 и 1690 годах была сильнее, чем у Англии и Голландии вместе. Несмотря на все это, английский адмирал Рук (Rooke) успел без всякой помехи доставить подкрепления и войска в Лондондерри, а после того высадил маршала Шомберга, с маленьким отрядом, близ Каррикфергуса (Carrickfergus). Рук прервал затем сообщение между Ирландией и Шотландией, где было много партизан Стюарта, прошел с малой эскадрой вдоль восточного берега Ирландии, попытавшись сжечь флот в Дублинской гавани и не успев в этом только по безветрию, и наконец подошел к Корку, занятому тогда Яковом. Овладев там островом в самой бухте, он возвратился беспрепятственно в Дауне в октябре месяце. Эти операции, имевшие результатом снятие осады с Лондондерри и открытие сообщений между Англией и Ирландией, продолжались в течение летних месяцев, и со стороны французов не было сделано никакой попытки остановить их. А между тем не может быть сомнения в том, что надлежащее содействие французским войскам со стороны флота летом 1689 года подавило бы всякую оппозицию Якову в Ирландии изолированием этой страны от Англии и нанесло бы непосредственный вред силам Вильгельма.

В следующем году была сделана та же стратегическая и политическая ошибка. Предприятие, опирающееся, подобно предприятию Якова, на слабейшее население и на помощь извне, по самой природе своей скоро расстраивается, если не имеет быстрого успеха. Но шансы все-таки были бы еще на его стороне, если бы Франция содействовала ему энергично и, главным образом, при посредстве своего флота. Равным образом, в свойстве флота, чисто военного, подобного флоту Франции, лежит неизбежность постепенного ослабления после начала враждебных действий, тогда как флот союзных морских держав креп с каждым днем, черпая силу из обширных ресурсов их коммерческого мореходства и народного богатства. Так, в 1690 году неравенство между морскими силами хотя и все еще склонялось в пользу Франции, но уже не в такой мере, как раньше. Предстояло решить глубоко важный вопрос: куда направить эти силы? Открывались два главных пути, отвечавшие двум точкам зрения морской стратегии. Один приводил к прямым действиям против союзного флота, поражение которого, если бы оно было достаточно серьезно, могло бы низвергнуть трон Вильгельма в Англии, при другом пути флот являлся только вспомогательной силой для ирландской кампании. Французский король решился ступить на первый и, без сомнения, правильный путь; но при этом он без всякой причины пренебрег настоятельной необходимостью перерезать сообщение между двумя островами. Уже в марте месяце он послал сильную эскадру, с необходимыми военными припасами и шестью тысячами солдат, высадившихся без затруднений в южных портах Ирландии, но, исполнив эту миссию, эскадра возвратилась в Брест и оставалась там в бездействии май и июнь, пока снаряжался громадный флот под командою графа Турвиля. В течение этих двух месяцев англичане стягивали армию на своем западном берегу, и 21-го июня последняя отправилась из Честера, под личной командой Вильгельма, на 288 транспортах, под конвоем только шести военных кораблей. 24-го Вильгельм высадился в Каррикфергусе и отпустил эти корабли для соединения с большим английским флотом, которому, однако, помешал Турвиль, тем временем вышедший в море и занявший восточную часть Канала. Нельзя себе представить ничего поразительнее беспечности, выказанной обеими воюющими сторонами по отношению к сообщениям с островом, в течение времени, когда они оспаривали друг у друга господство в Ирландии, и эта беспечность была особенно непонятна со стороны французов, так как они обладали большими силами и должны были получать весьма точные известия обо всем происходившем от лиц, не мирившихся с положением дел в Англии. Правда, кажется, что французской эскадре из двадцати пяти фрегатов и нескольких линейных кораблей было предписано крейсировать в канале св. Георгия, но она не дошла туда, и только десять ее фрегатов достигли Кинсаля (Kinsale) к тому времени, когда Яков потерял все в сражении при Бойне (Воупе). Английские сообщения не были в опасности ни на один час.

Флот Турвиля, в полном составе его из семидесяти восьми кораблей, из которых семьдесят были линейные, с двадцатью брандерами, вышел в море 22-го июня, через день после того, как Вильгельм сел на корабли со своими войсками. 30-го числа французы были близ мыса Лизард, к смущению английского адмирала, эскадра которого у острова Уайт (Wight) в состоянии такой неготовности к встрече противника, что от нее не было даже отделено сторожевых судов к западу. Он снялся с якоря и, взяв курс на юго-восток, удалялся от берега; в течение десяти дней его плавания к нему постепенно присоединились несколько английских и голландских кораблей. Враждебные флоты продолжали затем двигаться к востоку, сближаясь иногда до взаимной видимости.

Политическое положение в Англии было критическим. Демонстрации якобитов проявлялись более и более открыто; в Ирландии успешно поддерживалось возмущение уже более года, и Вильгельм был теперь там, оставив в Лондоне только королеву. Положение дела было настолько серьезным, что совет постановил дать сражение французскому флоту и в этом смысле послал приказания английскому адмиралу Герберту (Herbert). Во исполнение полученных предписаний, последний вышел в море 10-го июля, при северо-восточном ветре; построил свой флот в линию баталии и затем, будучи на ветре французов, спустился для атаки своего противника, который ждал его с обстененными марселями{63}, на правом галсе, на курсе NW.

Последовавшее при этом сражение известно под именем сражения при Бичи-Хэд (Beachy Head). Co стороны французов участвовали в бою семьдесят кораблей, со стороны англичан и голландцев — пятьдесят шесть (по их отчетам) или шестьдесят (по отчетам французов). В союзном боевом строе голландцы были в авангарде, английские корабли под личной командой Герберта занимали центр, и арьергард был составлен частью из английских, частью из голландских кораблей. Вот главные фазы сражения:

1) Союзники, будучи на ветре, спустились всем флотом в строе фронта. Как обыкновенно, маневр был исполнен дурно, и — так же, как это всегда случается — авангард попал под огонь неприятеля раньше центра и арьергарда и потерпел самые тяжелые аварии.

2) Адмирал Герберт, главнокомандующий, не атаковал противника с надлежащей энергией, удержав свой центр на слишком большом от него расстоянии. Союзные авангард и арьергард вступили с неприятелем в бой на близкой дистанции (План VI, А). Павел Гост{64} объясняет этот маневр союзников тем, что адмирал намеревался напасть, главным образом, на французский арьергард. Для этой цели он приблизил центр к арьергарду и держался на ветре, на расстоянии дальности пушечного выстрела так, чтобы помешать французам повернуть на другой галс и поставить арьергард между двух огней. Если это действительно так, то его план, хотя в общем и довольно целесообразный, был ошибочен в деталях, потому что при таком маневре образовывалось большое расстояние между центром и авангардом. Ему следовало бы атаковать, как сделал это Рейтер под Текселем, такое число арьергардных кораблей противника, с каким можно было рассчитывать справиться, поручив в то же время своему авангарду только отвлечь французский авангард, не вступая в близкий бой с ним. Можно допустить, что адмирал, который, вследствие меньшей численности своего флота, не может развернуть такой длинной и сомкнутой линии, как неприятель, не должен позволять обойти концевые части своего флота; но он должен стремиться к этой цели не оставлением большего разрыва в центре, а увеличением промежутков между теми своими кораблями, которым предписано уклоняться от боя на близкой дистанции. Союзный флот, таким образом, был поставлен между двух огней в двух своих частях — в авангарде и в центре, и обе эти части были атакованы.

3) Командир французского авангарда, видя, что голландская эскадра близко подошла к нему и что вследствие аварий она находится в худшем, чем его эскадра, состоянии, отделил вперед шесть своих головных кораблей, которые обошли линию голландцев, поставив этим противника между двух огней (План VI, В).

В то же самое время Турвиль, не имея противника после того, как отбил головную дивизию неприятельского центра, приказал выйти вперед своим головным кораблям, которые диспозиция Герберта оставила свободными, и послал их усилить атаку голландского авангарда (В).

Это повело к свалке в голове линии, в которой голландцы, как слабейшие из противников, сильно пострадали. К счастью для союзников ветер стих; и пока сам Турвиль и другие французские корабли спускали шлюпки, чтобы выбраться на буксире в надлежащую позицию, союзники догадались отдать якоря под парусами; а затем, прежде, чем Турвиль успел исполнить задуманный им маневр, отлив в юго-западном направлении отнес его на дистанцию, не допускавшую возможности сражения. Затем он встал на якорь, в одной лиге расстояния от неприятеля.

В девять часов пополудни, когда приливное течение изменилось, союзники подняли якорь и легли на курсе О. Так сильно поврежден был их флот, что, согласно английским описаниям, решено было скорее потопить корабли, потерпевшие аварии, чем рисковать на новый бой для спасения их.

Турвиль преследовал их; но вместо того, чтобы предписать своим кораблям идти в погоню по способности, он держал флот в линии баталии, уменьшив скорость его в зависимости от самого медленного из кораблей. Между тем представлявшийся на этот раз Турвилю случай принадлежал именно к числу таких, в которых свалка позволительна или даже прямо обязательна. Разбитого и бегущего неприятеля должно преследовать с возможной энергией, заботясь о сохранении строя лишь настолько, насколько это необходимо для обеспечения преследующим кораблям взаимной поддержки; а это условие никоим образом не требует таких относительных направлений и расстояний, какие необходимы в начале или в середине боя с дающим серьезный отпор противником. Неуменье понять необходимость общего преследования указывает на пробел в качествах Турвиля, как воина, и этот пробел, как бывает обыкновенно, проявился в самый решительный момент его карьеры. Ему никогда уже не представлялось в другой раз такого случая, как это первое большое генеральное сражение, в котором он был главнокомандующим и исход которого Гост, бывший на флагманском корабле, называет самой полной морской победой, когда-либо выигранной. В то время она, действительно, была такою — самою полною, но однако не самою решительною, какою могла бы быть. Французы, согласно Госту, не потеряли ни одной шлюпки, не только ни одного корабля, и это обстоятельство, если оно действительно имело место, делает еще более непростительною вялость преследования Турвилем союзников, которые, приткнув к мели шестнадцать из своих кораблей, сожгли их в виду неприятеля, гнавшегося за ними до Даунса. Английские писатели упоминают, впрочем, о потере союзниками только восьми кораблей — оценка, быть может, настолько же уклоняющаяся от истины в одну сторону, насколько оценка французов — в другую. Герберт, введя свой флот в Темзу, приказал снять фарватерные буйки и прекратил этим для неприятеля возможность преследования{65}.

Имя Турвиля — единственное великое историческое имя в этой войне, если мы исключим прославленных приватиров, во главе которых стоял Жан Бар. Между английскими моряками, командовавшими эскадрами, хотя они и были люди храбрые и предприимчивые, нет ни одного, за кем можно было бы признать исключительные заслуги. Турвиль, прослуживший к тому времени во флоте почти тридцать лет, был одновременно и моряком и воином. С превосходным мужеством, поразительные примеры которого он нередко проявлял в своей юности, он соединял опыт, вынесенный из участия во всех сражениях его времени, где только появляется французский флот: в Англоголландской войне, в Средиземном море и в борьбе с берберийскими пиратами. Достигнув чина адмирала, он командовал лично всеми самыми большими флотами, посылавшимися в море в первые годы этой войны, и он внес в командование научное знание тактики, основанное как на теории, так и на опыте и соединившееся с тем практическим знакомством моряка со своим делом, которое необходимо для уменья надлежащим образом применять тактические принципы к маневрированию флота в океане. Но при всех этих высоких качествах ему, кажется, недоставало того, в чем так нуждаются многие воины, а именно способности смело принимать на себя большую ответственность{66}. Осторожность, с какою он преследовал союзников после сражения при Бичи-Хэд, была следствием — хотя это и не кажется так с первого взгляда — той же черты его характера, которая заставила его, два года спустя, вести свой флот почти на верную гибель, потому что он не смел ослушаться лежавшего у него в кармане приказания короля. Он был достаточно храбр, чтобы исполнить все, что ему было поручено, по недостаточно силен, чтобы нести более тяжелое бремя. Турвиль, в действительности, был предтечей искусных и глубоких тактиков наступавшей тогда эры, но все-таки с оттенком той пылкости и того упорства в бою, которые характеризовали морских вождей семнадцатого столетия. Без сомнения, после сражения при Бичи-Хэд он считал, что действовал очень хорошо, и был удовлетворен; но он не поступил бы так, если бы проникся чувствами Нельсона, когда тот говорил: «Если бы мы взяли десять кораблей неприятеля, и одиннадцатый упустили, хотя могли бы взять и его, то я никогда не сказал бы, что мы провели день хорошо».

Через день после морского сражения при Бич-Хэде, с его большими, но все-таки частными результатами, дело Якова II было проиграно в Ирландии на суше. Армия, которую Вильгельму удалось переправить на остров беспрепятственно, оказалась и количественно и качественно сильнее армии его соперника, подобно тому, как и сам Вильгельм превосходил экс-короля, как вождь. Людовик XIV советовал Якову уклоняться от решительного сражения, отступив, если это будет необходимо, в Шаннон, в глубь страны, всецело ему преданной. Но против такого образа действий говорило опасение за моральные последствия впечатления, какое произвело бы оставление столицы после годового почти занятия ее. Гораздо больше данных было за попытку остановить высадку Вильгельма. Яков решился защищать Дублин, заняв долину реки Войн (Воупе); здесь именно и произошла 11-го июля встреча двух враждебных армий, окончившаяся полным поражением Якова. Сам король бежал в Кинсаль, где нашел десять фрегатов, предназначавшихся для наблюдения за врагом в канале св. Георгия. Под прикрытием этой эскадры он отплыл в Европу и опять искал убежища во Франции. Там он просил Людовика воспользоваться победой при Бичи-Хэд и отправить с ним эскадру с другой французской армией в самую Англию. Людовик сурово отказал и распорядился о немедленном отозвании из Ирландии все еще остававшихся там войск.

Шансы восстания в пользу Якова II, по крайней мере на берегах Канала, если и существовали, то во всяком случае были сильно преувеличены его собственным воображением. После отступления союзного флота на Темзу, Турвиль, согласно данным ему инструкциям, сделал несколько демонстраций в южной Англии; но они были совершенно бесплодны для вызова какого-либо проявления приверженности делу Стюартов.

В Ирландии обстоятельства сложились иначе. Ирландская армия, с французским контингентом ее, отступила после сражения при Бойне к Шаннону и здесь опять расположилась лагерем; между тем Людовик, вопреки своему первому суровому решению, продолжал посылать туда подкрепления, боевые припасы и провиант. Но возраставшие требования континентальной войны не позволили ему продолжать оказывать такую поддержку Ирландии в надлежащей степени, и война там, немного более года спустя, закончилась поражением под Агримом (Aghrim) и капитуляцией Лимерика (Limerick). Сражение при Бойне, которое, вследствие особенной религиозной окраски его, приобрело несколько раздутую известность, может считаться моментом, когда английская корона прочно утвердилась на голове Вильгельма. Тем не менее будет точнее сказать, что успех Вильгельма, а с ним и успех борьбы Европы против Людовика XIV в войне Аугсбургской Лиги, был следствием ошибок и неудач французской морской кампании 1690 года, несмотря на то, что в этой кампании французы одержали над англичанами самую видную победу на море из всех, когда-либо достававшихся на их долю. Что касается главнейших военных операций, то по поводу их любопытно заметить, что Турвиль вышел в море через день после того, как Вильгельм оставил Честер и одержал победу при Бичи-Хэд за день до сражения при Бойне; но самая главная ошибка состояла в том, что Вильгельму было дозволено перевезти в Ирландию беспрепятственно такой большой отряд войск. Может быть, для французской политики и было выгодно, чтобы новый король перешел в Ирландию, но не во главе таких значительных сил. Результатом ирландской кампании было надежное утверждение Вильгельма на английском троне и упрочение англо-голландского союза. И это соединение двух морских народов под одною короною было, вследствие их коммерческих и мореходных способностей, а также богатств, извлекавшихся ими из моря, залогом успешного ведения войны их союзниками на континенте.

1691 год ознаменовался только одним большим морским событием, которое впоследствии сделалось известно во Франции под именем «campagne du large de Tourville»; и память о нем, как о блестящем проявлении тактических и стратегических соображений, остается во французском флоте и до наших дней. Та резервная сила, о которой выше говорилось, как об отличительном свойстве наций, морское могущество коих основано не только на военных учреждениях, но и на характере и занятиях народа, выступила теперь на сцену в действиях союзников. Несмотря на поражение и потери при Бичи-Хэд, соединенные флоты вышли в море в 1691 году в числе ста линейных кораблей, под командой адмирала Рассела (Russel). Турвиль мог снарядить только семьдесят два корабля, т. е. то же число, что и за год перед тем. «С этими силами он вышел из Бреста 25-го июня. Так как неприятель не показывался еще у берегов Канала, то он остался крейсировать у входа, послав разведочные суда по всем направлениям. Извещенный, что союзники расположились у островов Сцилли, для прикрытия флота, ожидавшегося из Леванта, Турвиль не замедлил направиться к английским берегам, где также ожидалось прибытие другого торгового флота — из Ямайки. Обманув английские крейсера ложными курсами, он застиг упомянутый сейчас флот, захватил несколько кораблей его и рассеял остальные прежде, чем Рассел успел подойти для сражения с ним. Когда же наконец союзный флот показался, то Турвиль начал уходить от него, всегда удерживая за собою наветренный галс с таким искусством, что неприятель, увлеченный таким образом в океан, потерял пятьдесят дней, не добившись возможности атаковать его. В течение этого времени французские приватиры, рассеянные по Каналу, грабили торговые суда неприятеля и прикрывали французские торговые суда, посланные в Ирландию. Утомленный бесплодными усилиями, Рассел направился к ирландскому берегу, а Турвиль, после конвоирования французских купцов, возвращавшихся в отечественные воды, опять стал на якорь на Брестском рейде».

Призы, захваченные собственно эскадрой Турвиля, были незначительны, но заслуга его в отвлечении союзников от борьбы с приватирами, расхищавшими морскую торговлю неприятеля, очевидна. Несмотря на то, потери английской торговли в этом году были не так велики, как в следующем. Главные убытки союзников выпали на долю голландской торговли в Северном море.

Войны, континентальная и морская, хотя и веденные одновременно, были независимы одна от другой до эпохи, до которой доведено наше изложение. Цель настоящего труда не требует упоминания об операциях первой войны. 1692 год памятен для французского флота большим бедствием, которое известно под именем сражения при мысе Ла-Хог. Само по себе, в тактическом смысле, оно имеет мало значения, и непосредственные результаты его были сильно преувеличены, но народная молва сделала его одним из знаменитейших морских сражений в свете, а потому его и нельзя совсем обойти молчанием.

Введенный в заблуждение донесениями из Англии, а еще более настояниями Якова — который любовно лелеял мечту, что приверженность многих английских морских офицеров к его особе была больше, чем их любовь к отечеству или преданность своему долгу — Людовик XIV решился попытаться на вторжение в Англию с южного берега, под личным руководством Якова. Для подготовки к этому возложено было на Турвиля, во главе пятидесяти или шестидесяти линейных кораблей, тринадцать из которых должны были выйти из Тулона, дать сражение английскому флоту; французы, полагая почему-то, что в последнем явится так много дезертиров, что беспорядок и деморализация в нем будут неизбежны, рассчитывали на легкую и полную победу. Но на первых же порах они потерпели неудачу в задержке Ту-лонского флота противными ветрами, и Турвиль вышел в море только с сорока четырьмя кораблями, но с решительным приказанием короля сразиться с враждебным флотом при первой же с ним встрече, во что бы то ни стало, не зависимо от того, будет ли он малочислен или многочислен.

29-го мая Турвиль увидел по направлению к северо-востоку девяносто девять линейных кораблей союзников. Ветер дул от юго-запада, а потому французам предоставлялся почин сражения; но Турвиль сначала созвал на свой корабль флагманов и предложил им на обсуждение вопрос — должен ли он вступить в бой? Все они ответили отрицательно, и тогда он развернул перед ними приказание короля{67}. Никто не осмелился оспаривать последнее, хотя как раз в это время (если бы они могли знать это!) флот Турвиля уже разыскивался легкими крейсерами, спешившими известить его об отмене упомянутого приказания. Бывшие на совете офицеры возвратились тогда на свои суда, и затем весь французский флот спустился на союзников, которые ждали его на правом галсе, лежа на SSO; голландская эскадра занимала авангард, а английские — центр и арьергард. Подойдя к неприятелю на близкую дистанцию, французы привели к ветру на том же галсе, сохраняя наветренное положение. Турвиль, вследствие значительно меньшей численности своего флота сравнительно с флотом противника, не мог совсем избежать того, чтобы линия последнего не подошла к его арьергарду, который был слаб по вынужденной крайней растянутости его; но он избежал ошибки Герберта при Бичи-Хэд, сумев отвлечь авангард неприятеля своим авангардом, державшимся несколько в стороне, с большими интервалами между судами, и затем вступил в жаркий бой на близкой дистанции с центром и арьергардом (План Via, А, А, А). Нет необходимости следить за всеми фазами этой неравной битвы, необыкновенным результатом ее надо считать тот факт, что когда ночью, вследствие густого тумана и штиля, огонь орудий прекратился, то оказалось, что ни один из французских кораблей не только не был потоплен, но и не спустил своего флага. Лучшего доказательства силы воинского духа и высоких достоинств своих не мог бы проявить ни один военный флот; и, разумеется, искусство Турвиля, как моряка, и его тактические способности играли большую роль в таком результате, служащем, надо сознаться, не к чести союзников. Оба флота встали на якорь с наступлением ночи (В, В, В), причем отряд английских кораблей (В') расположился к юго-западу от французского. Позднее эти корабли обрубили якорные канаты и сдрейфовались через французскую линию для соединения со своим главным флотом; при исполнении этого маневра они серьезно потерпели от неприятеля.

Поддержав в высокой степени честь своего флага и видя бесполезность продолжать сражение, Турвиль решился теперь на отступление, которое начал в полночь, с легким северо-восточным ветром, и продолжал весь следующий день. Союзники преследовали его; движения французского флота сильно затруднялись расстроенным состоянием флагманского корабля Soleil Royal, лучшего из судов французского флота, потопить которое адмирал однако не имел решимости. Отступление направлялось к Нормандским островам, причем с адмиралом было тридцать пять кораблей, из них двадцать прошли с приливным течением через опасный проход, известный под именем Альдернейского (Race of Alderney), между островом того же имени и материком, и беспрепятственно достигли Сен-Мало. Но прежде, чем остальные пятнадцать кораблей успели последовать за ними, прилив сменился отливом; и, несмотря на отданные якоря, эти корабли были сдрейфованы к востоку, под ветер неприятеля. Три из них укрылись в Шербуре, не имевшем тогда ни порта, ни брекватера, а остальные двенадцать прошли к мысу Ла-Хог, где и были сожжены или своими экипажами, или союзниками. Французы потеряли таким образом пятнадцать лучших кораблей своего флота, самый малый из которых носил шестьдесят орудий, но эта потеря была только немногим более понесенной союзниками при Бичи-Хэд. Впечатление этого события на общество, привыкшее к славе и успехам Людовика XIV, было несоответственно результатам и затмило память о блестящем самоотвержении Турвиля и его подчиненных. Сражение при мысе Ла-Хог было также и последним большим сражением французского флота того времени, который в следующие годы начал быстро падать, так что это бедствие, казалось, было смертельным для него ударом. Однако надо сказать, что Турвиль в следующем году вышел в море с семьюдесятью кораблями, и, следовательно, тогда потери французского флота были уже исправлены. Таким образом, падение этого флота следует приписать не одному только поражению его, но истощению Франции издержками по ведению континентальной войны, а эта война поддерживалась главным образом двумя морскими нациями, союз которых был обеспечен успехом Вильгельма в ирландской кампании. Не утверждая, что результат был бы иной, если бы морские операции Франции в 1690 году имели другое направление, в то же время можно безошибочно сказать, что нецелесообразность последних была непосредственной причиной сложившегося хода дела и первой причиной упадка французского флота.

Остальные пять лет войны Аугсбургской Лиги, в течение которых Европа боролась оружием против Франции, не отмечаются ни одним большим морским сражением, ни даже каким-либо морским событием первостепенной важности. Для оценки влияния морской силы союзников необходимо суммировать все данные и изобразить картину спокойного, но настойчивого давления ее на Францию во всех отраслях жизни последней. Именно таким образом морская сила обыкновенно действует и именно вследствие такого спокойствия ее работа часто остается незамеченной; необходимо поэтому выяснить ее особенно тщательно.

Главой оппозиции Людовику XIV был Вильгельм III, и его наклонности, обрисовывая в нем скорее солдата, чем моряка, вместе с направлением политики Людовика способствовали приданию войне характера скорее континентального, чем морского; в том же направлении влияло и постепенное исчезновение больших французских флотов с театра военных действий, вследствие чего союзные флоты остались без противников. Далее, боевые качества английского флота, превосходившего численно голландский флот в два раза, стояли в то ремя на низкой ступени; деморализующие последствия царствования Карла II не могли быть всецело уничтожены в течение трех лет правления его преемника, а политическое положение Англии породило еще новые элементы беспорядков. Мы упоминали выше, что Яков II верил в приверженность к его особе морских офицеров и экипажей и, основательно или нет, но эта вера разделялась и новыми правителями, возбуждая в них недоверие к преданности долгу службы многих офицеров и тем внося раздор и расстройство в морскую администрацию. История говорит нам, что «жалобы купцов были весьма основательны и показывали легкомыслие, с каким управление морскими делами Англии было вверено кружку лиц некомпетентных, а между тем это зло не могло быть исправлено, потому что более опытные люди, бывшие долго на службе, считались неблагонадежными, и правительству казалось, что врачевание может повести к худшим результатам, чем самая болезнь»{68}. Подозрительность царила в правительстве и в обществе; рознь и нерешительность характеризовали действие офицеров, так как каждый боялся, что какая-либо неудача или простое неумение его может обрушить на него тяжелое обвинение в государственной измене.

После сражения при мысе Ла-Хог прямая военная деятельность союзных флотов выразилась в трех главных видах. Во-первых, в атаке французских портов, особенно лежавших в Канате и близ Бреста. Эти атаки редко имели в виду более, чем нанесение местного вреда и уничтожение портовых магазинов и снабжений, по преимуществу в портах, из которых выходили французские приватиры; и хотя в некоторых случаях отряды, доставлявшиеся на судах для этих операций, были многочисленны, Вильгельм смотрел на них немного серьезнее, чем на диверсии, которыми предполагал отвлекать войска Людовика от центральных армий к защите берегов. Однако обо всех предприятиях против французского побережья в этой и следующих войнах можно сказать, что они не имели серьезных результатов и даже как диверсии не ослабляли французских армий в серьезной степени. Если бы французские порты были плохо защищены или если бы французские водные пути открывали доступ в сердце страны, подобно нашим Чесапикской и Делавэрской бухтам и большим южным проливам, то результат мог бы получиться иной.

Второй вид деятельности союзных флотов, хотя и не сопровождаясь никакими сражениями, имел в военном отношении большое и прямое влияние на события, когда Людовик XIV решился в 1694 году сделать свою войну с Испанией наступательною. Испания, хотя и слабая сама по себе, все-таки представляла источник беспокойства для Франции, вследствие положения ее в тылу у последней, и Людовик наконец решился принудить ее к миру, перенеся войну в Каталонию, на северо-восточный берег. Сухопутные операции его армии поддерживались совместными действиями флота под командой Турвиля. Усмирение этой беспокойной провинции шло быстро до приближения союзных флотов в значительно сильнейшем составе, чем флот Турвиля, который должен был отступить в Тулон. Это спасло Барселону, и с этого времени две морские нации до тех пор, пока они не решились заключить мир, держали свои флоты у берегов Испании и останавливали успехи французов. Когда же в 1697 году Вильгельм склонился к миру, а Испания отказалась от него, и войска Людовика опять вторглись в эту страну, то союзные флоты уже не пришли к ней на помощь, и Барселона пала. В то же время французская морская экспедиция, действовавшая против Картахены в Южной Америке, увенчалась успехом, и Испания уступила под этими ударами, в нанесении которых противники ее опирались на обладание морем.

Третья функция союзных флотов состояла в защите морской торговли; и на этом поприще, если верить истории, они действовали вполне неуспешно. Никогда морская война против торговли не велась в большем масштабе и с большими результатами, чем в течение этого периода, и при этом крейсерские операции расширились и сделались наиболее разорительными для неприятеля именно в то время, когда большие французские флоты перестали держаться в море, т. е. в годы, непосредственно следовавшие за поражением при Ла-Xore. По-видимому, это противоречит положению, что крейсерская война должна находить поддержку в сильных флотах или в соседних с районом ее операций морских портах. Необходимо, однако, войти здесь в обстоятельное обсуждение событий, так как бедствия, причинявшиеся торговле союзных держав хищничеством приватиров, были важным фактором в числе тех, которые побуждали эти державы желать мира с Францией; тем более, что для последних главные средства продолжать войну с ней до принуждения ее к принятию предлагавшихся ей условий доставлялись торговлей, доходы от которой и оплачивали содержание их собственных армий и давали возможность платить субсидии континентальным армиям. Война против торговли и охрана ее представляет еще и в настоящее время вопрос насущной важности.

Прежде всего следует заметить, что упадок французского флота наступил не сразу, а совершался постепенно, и что моральное влияние крейсерства этого флота в Канале, его победы при Бичи-Хэд и доблестного поведения при Ла-Хоге было продолжительно. Оно заставляло союзников держать их эскадры соединенно вместо того, чтобы рассеивать их для преследования неприятельских крейсеров, и следовательно, помогало последним почти в такой же мер, как помогали бы им отечественные флоты ведением морской войны. Далее, английский флот, а еще более его администрация, были тогда, как уже сказано выше, в очень плохом состоянии, причем раскол в самой Англии позволял французам, через изменнические донесения оттуда, получать более своевременные и более верные известия о военных и коммерческих флотах в море, чем получали союзники. Так, в течение года после битвы при Ла-Xore французы, получив точные сведения об отправлении большой торговой флотилии в Смирну, послали Турвиля, в мае месяце, в море прежде, чем союзники успели исполнить свое намерение блокировать его в Бресте. Это замедление союзников, так же, как и несчастный для английского правительства факт, что оно не узнало своевременно об отправлении Турвиля и послало свой торговый флот чуть не навстречу ему, было следствием дурной английской администрации. Французский адмирал неожиданно напал на этот флот близ Гибралтарского пролива, уничтожил или взял в плен сто из четырехсот кораблей и рассеял остальные. Этот случай не относится прямо к крейсерской войне, так как французский флот состоял из семидесяти одного корабля, но он показывает несостоятельность английской администрации. Действия французских крейсеров, как мы уже сказали, были наиболее успешны непосредственно после Хогской битвы, и это по двум причинам: во-первых, союзный флот держался соединенно в Спитхэде в течение двух месяцев и более, в ожидании посадки на суда войск для их перевозки и высадки на континент, предоставляя таким образом неприятельским крейсерам полную свободу действий; во-вторых, французы, не будучи в состоянии послать в море снова свой флот тем летом, позволяли своим матросам и офицерам поступать на службу на приватиры, отчего число последних чрезвычайно увеличилось. Эти две причины, в совокупности, способствовали крейсерской войне против союзников достигнуть такой степени безнаказанности и таких размеров, что в Англии раздался испуганный крик, чуть ли не вопль отчаяния. «Следует сознаться, — говорит один английский морской хроникер, — что наша торговля страдала гораздо меньше год тому назад, когда французы в большей степени были обладателями моря, чем теперь, когда их большой флот блокирован в порту». Это объясняется тем, что во Франции матросы, служившие в военном флоте, по мере разружения судов его, делались свободными; число их, по отношению к требованиям мало развитой морской торговли страны, было велико, и потому правительство разрешало им поступать на крейсера, получившие таким образом превосходный контингент команды. Вот почему, когда по мере увеличения расходов по континентальной войне, Людовик должен был сокращать число кораблей в кампании, число крейсеров-приватиров все увеличивалось. Корабли и офицеры королевского флота нанимались на известных условиях частными фирмами или компаниями, желавшими принять на себя приватирские предприятия, войти в долю которых не брезговали даже сами министры; в действительности последние даже принуждались к этому желанием или необходимостью сделать приятное королю.

Обыкновенно ставилось в условие, чтобы известная часть добычи приватиров отделялась королю в уплату за пользование кораблями. Наем в такую службу не мог, конечно, не деморализовать офицеров, но деморализация эта проявилась не сразу; и с другой стороны, упомянутые условия сообщили приватирству такой дух и такую энергию, на какие невозможно рассчитывать в ином случае. Выходило, что государственная казна, не будучи в состоянии содержать флот, входила в сделку с частным капиталом, рискуя только материальным имуществом, бесполезным без такого приложения, и надеясь окупить этот риск на счет ограбления неприятеля. Прибавим еще, что уничтожение торговли неприятеля в этой войне не было всегда делом только одиночных крейсеров; эскадры из трех, четырех и даже полудюжины кораблей действовали вместе, под командой одного начальника, и надо признать, что под командой таких моряков, как Жан Бар, Форбэн и Дюгэ-Труэн, эти эскадры были даже более готовы сражаться, чем грабить. Самая большая из этих частных экспедиций — и единственная, район действий которой был далеко от французских берегов — была направлена в 1697 году против испанской Картахены на Южно-Американском материке. Она состояла из семи линейных кораблей и шести фрегатов, не считая меньших судов, и на них было, кроме матросов, две тысячи восемьсот солдат. Главной целью экспедиции была попытка обложения города Картахены контрибуцией; но она имела серьезное влияние и на политику Испании и привела к миру. Настойчивость и согласованность действий приватиров в значительной мере вознаграждали для них отсутствие поддержки со стороны военного флота, но все-таки не могли заменить ее вполне; и впоследствии, когда английская морская администрация улучшилась, успехи крейсерской войны французов сильно ограничились, несмотря на то, что союзные эскадры продолжали по-прежнему держаться соединенно. Для доказательства того, как сильно страдали крейсера именно вследствие отсутствия упомянутой поддержки, можно указать на факт, что, согласно английским отчетам, союзники взяли в плен пятьдесят девять военных кораблей, тогда как французы считают, что в руки союзников попало их только восемнадцать. Один французский морской историк такое несогласие данных, с большою вероятностью, приписывает тому, что англичане не отличали военных кораблей, в строгом смысле этого слова, от тех, которые нанимались частными фирмами. В отчете, о котором мы говорили, действительно не упоминается о захвате приватиров. Хищническое уничтожение торговли в эту войну было отмечено той особенностью, что крейсера действовали вместе, в эскадре, недалеко от своей базы, тогда как неприятель считал за лучшее держаться соединенными флотами в другом месте; несмотря на то, а также и на дурную администрацию английского флота, действия крейсеров стеснялись более и более по мере исчезновения больших французских эскадр. Результаты войны 1689—1697 годов не противоречат поэтому тому общему заключению, что для успеха крейсерской войны, или хищнических действий против неприятельской торговли надо, чтобы одновременно велась война эскадренная, целыми флотами линейных кораблей, ибо эта последняя война, заставляя неприятельские корабли держаться соединенно, позволяет крейсерам искать и находить добычу безнаказанно. Без этой же поддержки результатом действий крейсеров будет только захват их неприятелем. Сказанное в этих строках начало уже очевидно оправдывается к концу описанной войны и оправдалось еще очевиднее в следующей войне, когда французский флот сделался еще слабее.

Морские нации, несмотря на понесенные ими потери, восторжествовали. Французы, занимавшие в начале войны наступательное положение, в конце ее должны были занять положение оборонительное на всех пунктах. Людовик XIV вынужден был поступиться своими сильнейшими предубеждениями и своими в высшей степени основательными политическими желаниями и признать королем Англии того, на которого смотрел как на узурпатора и как на своего личного закоренелого врага. С внешней стороны и рассматриваемая в общем, эта война может показаться всецело континентальною борьбою, театр которой простирался от Испанских Нидерландов вверх по течению Рейна, к Савойе в Италии и до Каталонии в Испании включительно. Морские сражения в Канале и ирландские военные операции, удаленные от континента, представляются лишь отдельными ее эпизодами. Тем не менее, торговля и мореходство морских наций за время этой войны не только несло тяжелые потери, но и оплачивало большую часть расходов по содержанию континентальных армий, сражавшихся с Францией, и этот поворот золотого потока из касс морской торговли упомянутых наций в казну их континентальных союзников был, может быть, обусловлен, и во всяком случае ускорен, неудачным направлением того морского превосходства, с которым Франция начала войну. Именно в начале войны было возможно, как, вообще говоря, будет возможно и впредь для хорошо организованного военного флота превосходной силы, нанести подавляющий удар менее подготовленному сопернику; но случай был упущен, и морская сила союзников, по существу более выносливая и стоявшая на более прочных основаниях, чем такая же сила Франции, имела время окрепнуть и проявила успешное сопротивление.

Мир, подписанный в Рисвике (Ryswick) в 1697 году, был весьма невыгоден для Франции, она потеряла все, что приобрела со времени Нимвэгенского мира за девятнадцать лет перед тем — за единственным, правда, весьма важным, исключением Страсбурга. Все, что Людовик XIV приобрел хитростью или силой в годы мира, было у него отнято. Германии и Испании были сделаны огромные возвраты. Восстановление владений последней в пределах Нидерландов было выгодно не только для нее самой, а также и для Соединенных Провинций и, в сущности, для всей Европы. Условия договора дали обеим морским державам коммерческие выгоды, которые были направлены к увеличению их морской силы и, следовательно, ко вреду морской силы Франции.

Франция вынесла гигантскую борьбу; стоять одной, как она стояла тогда и неоднократно потом, против всей Европы, — большой подвиг. Тем не менее, можно сказать, что, подобно тому, как Соединенные Провинции показали невозможность успешной борьбы для нации, хотя бы деятельной и предприимчивой, но малочисленной и бедной по размерам территории, если она опирается только на внешние ресурсы, так и Франция показала, что нация не может бесконечно опираться только на себя, как бы ни велика была она численно и как бы ни были сильны ее внутренние ресурсы.

Говорят, что однажды друг Кольбера застал его задумчиво смотрящим в окно, и на вопрос свой о причине этой задумчивости, получил такой ответ: «Созерцая плодородные поля, раскинувшиеся перед моими глазами, я вспоминаю те, которые видел в других местах. Что за богатая страна Франция!» Это убеждение поддерживало его среди многих неудач его официальной деятельности, в борьбе с финансовыми затруднениями, возникавшими из-за расточительности и войн короля, и оно оправдывалось всем ходом национальной истории с его времени. Франция богата и по естественным своим ресурсам, и по промышленности, и бережливости своего народа. Но ни нации, ни люди не могут развиваться, когда уклоняются от естественных сношений с себе подобными; какие бы здоровые элементы ни были присущи нации самой по себе, она требует еще здоровой обстановки и свободы извлекать отовсюду все, что может способствовать ее росту, силе и общему благосостоянию. Не только внутренний организм должен работать удовлетворительно, не только должны совершаться свободно процессы разрушения и восстановления, движения и кровообращения, но необходимо еще, чтобы дух и тело получали постоянно здоровую и разнообразную пищу из внешних источников. При всех своих естественных дарах Франция истощилась по недостатку жизненного обмена между различными частями ее тела и постоянного обмена с другими народами, обмена, известного под названием торговли внутренней и внешней. Сказать, что война была причиной этого истощения, значит сказать по крайней мере частную истину, которая однако не исчерпывает вопроса. Война, со многими сопровождающими ее страданиями, более всего вредоносна тогда, когда она отрезывает нацию от других и заставляет ее черпать силы только в самой себе. Правда, могут быть такие периоды, когда подобные тяжелые испытания благотворны, но эти периоды исключительны, коротки и не опровергают наших доводов в общем их приложении. Подобное отчуждение пришлось испытать Франции в течение последних войн Людовика XIV, и оно чуть не разорило ее; а между тем ее спасение от возможности такого разорения было великой целью жизни Кольбера.

Одна война не могла бы довести страну до такого упадка, если бы только была отсрочена до того времени, когда уже прочно установились процессы круговорота внутренней и внешней жизни королевства. Такого круговорота не было, когда Кольбер принял министерский портфель; ему предстояло и создать правильные процессы и упрочить их настолько, чтобы они выдержали разрушительные порывы войны. Он не имел времени довершить эту великую работу; не довершил ее и Людовик XIV, не осуществив планов своего министра и ничего не сделав для направления расцветавшей энергии своих послушных и преданных подданных на пути, благоприятные для нее. Так, когда обстоятельства потребовали крайнего напряжения сил нации, то вместо того, чтобы черпать свежие подкрепления для них из всевозможных источников, через многие каналы, и, так сказать, обложить данью весь внешний мир при посредстве энергии купцов и мореходов, как делала это Англия в подобных тяжелых обстоятельствах, Франция была замкнута в самой себе, отрезанная от мира флотами Англии и Голландии и поясом врагов, окружавших ее на континенте. Единственным средством спастись от постепенного истощения было достижение обладания морем, создание могучей морской силы, которая бы обеспечила утилизацию богатств страны и развитие промышленности народа. Франция могла бы достигнуть этой цели, обладая весьма выгодными для того естественными условиями в своем положении, пограничном с Каналом, Атлантическим океаном и Средиземным морем; при этом и политически она имела прекрасный случай присоединить к своей морской силе морскую силу Голландии и в дружеском союзе с нею занять по отношению к Англии положение, если не прямо враждебное, то угрожающее. Но, ослепленный своей силой и уверенный в безусловном значении своей воли в королевстве, Людовик пренебрег этой серьезною возможностью подкрепить свое могущество и продолжал восстанавливать Европу против себя рядом вызывающих и притязательных действий. В период, который мы только что рассмотрели, Франция оправдала его доверие блестящим и, в общем, успешным сопротивлением всей Европе; она не подвинулась вперед, но и не отступила намного. Однако это напряжение сил истощило ее; оно подтачивало жизнь нации, потому что питалось лишь внутренними ресурсами, а не источниками внешнего по отношению к ней мира, с которым она могла бы быть в общении через посредство моря. В следующей затем войне Франция проявила такую же энергию, но уже не такую жизненность. На всех пунктах она была отбита и почти доведена до разорения. Урок обеих этих войн одинаков: нации, подобно людям, как бы ни были сильны, падают, если обособляются от внешней деятельности и внешних ресурсов, которые одновременно и вызывают к жизни их внутренние силы и питают их. Нация, как мы уже показали, не может жить бесконечно в самой себе, и самый легкий путь для сообщения ее с другими народами и для возобновления ее сил представляет море.