Глава IV.

Государственные деятели и их взгляды

Косвенные влияния

В числе взглядов и склонностей, которые, видимо, определяют отношение государственных деятелей и ответственных чиновников к разведке, имеются и такие, которые оказывают свое влияние на образ мыслей этих людей скорее всего в косвенной форме. К ним прежде всего должны быть отнесены практицизм, упрощенчество и стремление к организационным перестройкам.

1. Практицизм

Значительная часть государственных деятелей и ответственных чиновников — сторонники активной практики. Вопреки широко распространенному мнению, среди работников правительственных учреждений, по крайней мере среди государственных деятелей и ответственных чиновников, очень мало приспособленцев, карьеристов. В основном это сознательные, серьезные, по-хорошему честолюбивые и трудолюбивые работники. Они очень требовательны к себе, подолгу засиживаются на работе и рано приходят на службу. Их отличает постоянное стремление к действию. Для государственных деятелей этого типа проблемы нашей безопасности в будущем представляются, видимо, не столь неотложными, как более мелкие проблемы, которые ежедневно ставят перед ними многочисленные телеграммы. Эти текущие проблемы постоянно решаются, забываются, а потом вдруг возникают вновь и снова требуют своего решения. И все же никто, по-видимому, не находит времени подумать, как вырваться из этого заколдованного круга повторяющихся проблем, понять, что, какими бы важными ни казались эти текущие проблемы, по существу, они имеют лишь подчиненное значение, являются всего [58] только частицами более серьезных и сложных проблем. Под давлением многочисленных проблем, отчасти незначительных, породивших сами себя, но в основном поставленных непосредственно жизнью, ответственные чиновники вынуждены безотлагательно их решать У них не хватает ни терпения, ни времени для продолжительного изучения возможных альтернатив, они вынуждены решать вопросы на ходу, без предварительного глубокого анализа.

2. Упрощенчество

Под влиянием практицизма и в результате вечной спешки многие ответственные чиновники не любят принимать решения, которые представляются им сложными. Чтобы принять в правительственных кругах какое-то решение, необходимо предварительно убедить большое количество как высших руководителей своего ведомства, так и руководителей смежных организаций. Решить какую-то проблему на их языке означает «сбыть ее с рук». И отсюда, как хорошего коммерсанта больше интересуют яркие красные, синие, желтые, а не грязно-серые цвета, так и ответственные чиновники стремятся к тому, чтобы в их решениях были броские аргументы и видимость соблюдения требований формальной логики.{26} Все это понятно, но объясняется такое положение, видимо, не одними бюрократическими порядками, существующими в государственном аппарате. Государственные деятели и ответственные чиновники склонны не только отказываться от принятия сложных решений, но и отрицать необходимость гибкости доводов, богатства форм и даже общепризнанное значение опыта и научного подхода к рассматриваемым проблемам. Хотя и имеются доказательства того, что ответственные чиновники с уважением относятся к мнениям инженеров и работников точных наук, они, по-видимому, считают, что при решении политических проблем лучше всего полагаться на здравый смысл, что политические проблемы и их решение по своему характеру довольно просты.{27} [59]

Поэтому большинству крупных чиновников нравится, когда по любому вопросу им докладывают коротко и ясно. Они терпеть не могут пространных документов, и не только потому, что не находят времени для их изучения, но и потому, что, по их мнению, большинство проблем не настолько сложно, чтобы много о них писать. Их устраивает изложение дела на одной странице.

3. Организационные перестройки

В стремлении улучшить внешнюю политику и руководство ею большинство ответственных чиновников направляет все свое внимание на совершенствование организационной структуры правительственного аппарата и ведомств, считая, что организационные изменения являются путем к улучшению работы. Всякие реорганизации, безусловно, создают благоприятные условия для различных карьеристов, однако, несомненно, большинство работников, добивающихся изменений в аппарате, искренно верит в их необходимость. Организационная неразбериха, существующая сейчас в Вашингтоне, естественно, дает основание людям, стремящимся к улучшению стиля работы, объяснять имеющиеся недостатки несовершенством аппарата. Поэтому, наверное, у каждого чиновника имеется свой план усовершенствования правительственных органов, обеспечивающий, по его глубокому убеждению, быстрое и простое решение всех проблем нашей внешней политики.

Сомнительно, однако, что организационные изменения могут привести к очень значительным переменам в нашей внешней политике и в руководстве ею. Конечно, это зависит от того, что понимается под организационными изменениями. В промышленности, например, организационные изменения в смысле рационализации, несомненно, приводят к увеличению выпуска продукции. Установление на предприятии конвейера как средства новой организации труда, преследующей его рационализацию, несомненно, ведет к повышению производительности и к увеличению выпуска продукции по сравнению с кустарными методами работы. В Вашингтоне же, когда речь идет о реорганизации, лишь [60] очень немногие понимают ее в том же смысле, как она понимается при рационализации производства. Организационные мероприятия в Вашингтоне означают смену руководства; перераспределение сфер деятельности между различными организациями; централизацию руководства в Вашингтоне или его децентрализацию; возложение на государственный департамент ответственности за разработку и осуществление программ помощи другим странам, или только за разработку этих программ; построение структуры государственного департамента по географическому принципу с образованием отделов по каждой стране мира или по «функциональному» принципу, с образованием единых управлений по всем экономическим проблемам, по проблемам ООН и т. д.

Вне правительственного аппарата подобные проблемы обычно носят административный, а не производственный характер; они могут быть отнесены к такому роду проблем, при решении которых возникает, например, вопрос, кому подчинить подгруппу предприятий, производящих автоматические трансмиссии: центральному объединению «Дженерал моторс», фирме «Бьюик» или фирме «Шевроле». Только немногие из тех проблем, которые государственные чиновники рассматривают как организационные, можно отнести к типу производственных. Однако даже и в этом случае их можно сравнить только с такими наиболее общими проблемами, когда надо, например, решить, сосредоточить ли подгруппы, производящие отдельные детали, рядом с главным конвейером или же, напротив, рассредоточить их. В любом случае изменения в организации или расположении этих подгрупп весьма мало повлияют на их работу, на методы, используемые ими в работе, на выпускаемую ими продукцию. Основные изменения будут касаться порядка представления отчетности и получения нарядов на работу

Хотя изменения такого рода и могут внести некоторое улучшение в руководство американской внешней политикой, едва ли это приведет к таким радикальным и существенным изменениям, которых ждет большинство народа. Ясно, что наибольшие трудности американской внешней политики не могут быть устранены при помощи доступных организационных изменений. Эти трудности порождаются: могуществом Советского Союза, теми целями, ради которых он использует это свое могущество; неспособностью Америки добиться коренных изменений ни в том, ни в другом; отсутствием знаний, [61] необходимых для вскрытия причин происходящих в мире событий; несовершенным использованием тех знаний, которыми мы располагаем; проблемой достижения соглашения как внутри Америки, так и с нашими союзниками относительно того, где и как мы должны действовать. Ясно, что только незначительные из этих трудностей могут быть преодолены при помощи перестройки аппарата в Вашингтоне; многие из них Вашингтон устранить, безусловно, не в состоянии.

4. Отношение к разведке

Хотя все эти факторы{28} оказывают, видимо, только косвенное воздействие, они тем не менее влияют на взгляды государственных деятелей и чиновников относительно роли информационно-исследовательской службы разведки. Под влиянием практицизма, характерные черты которого уже были рассмотрены нами, у многих появляется тенденция рассматривать разведывательную информацию как нечто малополезное, академически отвлеченное; вместе с тем люди, придерживающиеся этой точки зрения, склонны думать, что США оказались в теперешнем положении как раз из-за недостатка таких качеств, как воля, решимость и настойчивость, но не в результате неглубокого изучения различных проблем. Люди, привыкшие все упрощать, склонны также недооценивать значение информации. Они часто спрашивают, действительно ли внешнеполитические проблемы настолько сложны, что требуют тщательнейшего анализа, на котором настаивают работники информационно-исследовательской службы. Практицизм и упрощенчество отрицают необходимость проведения разведывательными организациями постоянной исследовательско-аналитической работы и поддерживают стремление ограничить деятельность разведки выполнением простой и ясной задачи по сбору информации. Стремление к организационным перестройкам также приводит к требованию простого и четкого распределения сфер ответственности. Сторонники этих мер указывают, что трудности, порожденные теперешней организационной неразберихой, вновь ставят под сомнение ценность длительной аналитической работы разведки, и подчеркивают необходимость усовершенствования организационной структуры всего аппарата. [62]

Прямое влияние

1. Отношение к фактам

Кроме вышеописанных, существует ряд других факторов, оказывающих на взгляды государственных деятелей более непосредственное влияние. Из них наиболее важным, по-видимому, является комплекс представлений относительно роли фактов. Ответственные чиновники, оценивая роль фактов, исходят из того, что без фактов не только невозможно никакое знание, но и овладение новыми знаниями, и, напротив, располагая всеми необходимыми фактами, мы легко можем узнать все, что нас интересует. Стремление людей делать сложные обобщения на ограниченной основе отдельных фактов, использование одного фактического кирпичика для построения теоретического небоскреба, конечно, оправдывают некоторую настороженность. Но в рассуждениях государственных деятелей и ответственных чиновников относительно роли информационной службы разведки эта естественная настороженность переросла ветрах, они возвели ее в принцип; при этом, однако, забывается, что сам государственный деятель, сталкиваясь с необходимостью подобрать факты по рассматриваемой им проблеме, действует далеко не так, как следовало бы ожидать, судя по тому, что он говорит на этот счет. Ответственные чиновники, видимо, считают, что работник, решающий политические вопросы, склонен необоснованно защищать принятое им решение, а в тех случаях, когда ему приходится собирать факты по данной проблеме, он неизбежно будет стремиться к тенденциозному отбору только тех фактов, которые подкрепляют его точку зрения, вместо использования всех фактов с целью правильного решения вопроса.

Таким образом, если работник занят только сбором фактов, оставаясь в стороне от политики (и стараясь, насколько это возможно, даже не думать о ней), то, по мнению некоторых, это исключает возможность тенденциозного подбора фактов. Если при этом какой-то работник отвечает только за принятие политического решения на основе полученных фактов, это по крайней мере является гарантией того, что он будет вынужден рассмотреть все представленные ему факты, не ограничиваясь теми, которые подкрепляют его предвзятое мнение или решение. [63]

Таким образом, подразумевается, что сумма фактов не только содержит в себе самоочевидный ответ на поставленный вопрос (и каждая проблема в конечном счете, имеет свое решение), но что совокупность фактов содержит лишь один правильный ответ и каждый здравомыслящий человек, располагающий всеми фактами, не может его не найти. Итак, мы можем сказать, что факты допускают только одно правильное толкование и что неправильная их интерпретация возможна тогда, когда представлены не все факты, когда они ненадежны (сомнительны) или, наконец, в том случае, если человек, изучающий факты, настолько безрассуден, что не желает считаться с тем, что совершенно очевидно.

2. Роль фактов

Все разговоры о разделении функций сбора фактов и принятия на их основе политических решений вовсе не отражают действительного положения дел в Вашингтоне, где каждый государственный деятель и ответственный чиновник сам повсюду ищет факты. Было бы такой же утопией думать, что информационная служба разведки на практике выполняет ту идеальную роль, которую отводят ей государственные деятели. И все же, если поразмыслить над сложностью современной жизни и настоятельностью ставящихся ею проблем, может показаться странным, что этот комплекс идей будет признан без особого возражения. Совершенно очевидно, что почти по любому вопросу в мире имеется бесконечное количество фактов. Изучая, например, проблему франко-американских отношений, исследователь мог бы начать работу со сбора фактов по истории отношений между США и Францией, к этому он мог бы добавить факты из истории отношений Франции с другими странами, а затем перейти к сбору сведений о французской экономике — о количестве производимых и продаваемых французами товаров, о людях и предприятиях, производящих каждый из этих товаров, о рыночных отношениях и финансовой системе, на которой они основываются, и так до бесконечности. Затем он мог бы приступить к сбору фактов о французской технике, науке, литературе, сведений о географических условиях Франции, о ее политических и общественных институтах; он мог бы добавить к этому сведения о французских государственных и общественных деятелях, [64] об их образе мыслей, их прошлом, об их симпатиях, антипатиях и предрассудках; и, наконец, он мог бы начать собирать бесчисленные факты о миллионах французов — граждан этой страны.

К тому времени наш государственный деятель уже имел бы больше фактов, чем в состоянии охватить человеческий ум, и все же он мог бы требовать новые данные, новые сведения. Подлинная трудность заключается в том, что каждый из этих фактов может иметь отношение к рассматриваемой проблеме, что каждый из них или все они могут оказаться уместными. Не так давно, к примеру, было бы нелепо думать, что, прежде чем построить сверхбомбу, человеку придется изучать звезды, а чтобы узнать, что стол состоит из бесчисленного количества движущихся частиц, изучать такие явления, как гром и молния, кроме многих других. Ясно, что наш государственный деятель мог бы прожить несколько жизней, собирая факты, относящиеся в какой-то степени к проблеме франко-американских отношений, и тем не менее ему не удалось бы собрать даже малой части бесчисленного количества фактов по этому вопросу

Если кто-то желает решить какую-то проблему — будь то небольшая текущая проблема или проблема франко-американских отношений, — ему необходимо определенное количество фактов. Но он не может поставить себе целью собрать все факты, так как в противном случае он скоро окажется погребенным под грудами документов, причем большинство из них не будет иметь никакого или будет иметь весьма отдаленное отношение к интересующей его проблеме. Неизбежно ему придется искать пути отбора только необходимых фактов.

Очевидно, здесь необходимо говорить о сумме взглядов и представлений людей, позволяющих им судить о причинах возникновения различных явлений. Даже практик, отрицающий теорию, должен иметь сумму каких-то представлений и предположений, которые позволяют ему понять, что за определенным действием обязательно следует определенный результат, иначе никогда невозможно было бы принять какое-то решение или предпринять какие-то действия. И эти представления и предположения, даже тогда, когда они выражены неясно, по существу не отличаются от обычных научных гипотез. Именно эти теории, гипотезы, представления, предположения, ожидания, обобщения [65] помогают государственному деятелю отобрать из огромного количества фактов те, которые, по его мнению, относятся к делу.

Проиллюстрируем это примером. Предположим, что в пути я заблудился и решил зайти в ближайший дом спросить дорогу. Дом обнесен забором, во дворе — собака. Передо мной встает вопрос: укусит ли она меня, если я войду во двор? Чтобы решить, как поступить, мне необходимы некоторые факты. Но какие из тысяч фактов могут оказаться полезными? Мне ясно, что если собака находится на цепи или на достаточно прочной и короткой веревочной привязи, которую невозможно перегрызть и которая не допустит собаку до дорожки, ведущей в дом, она не сможет меня укусить, даже если бы и хотела этого. Я еще раз смотрю на собаку, но уже со специальной целью — установить, привязана она или нет. К сожалению, я обнаруживаю, что собака на свободе, и, установив этот факт, заключаю, что все остальные факты, касающиеся качества цепи или веревки, уже не имеют отношения к стоящей передо мной проблеме и что исчезла сама причина для их выяснения.

Если бы я был специалистом по собакам, я бы знал, какие породы собак более миролюбивы. Эти познания побудили бы меня установить масть собаки, форму ее тела, головы, хвоста, ее рост, вес и т. п., то есть все те признаки, которые характеризуют различные породы собак. Но, поскольку я не являюсь специалистом и не имею соответствующих познаний, выяснение подобных фактов оказалось бы для меня бесполезным. Без таких знаний, которые в это время я никак не мог бы приобрести, я запутался бы в дебрях фактов, не имеющих для меня какого-либо значения, и не смог бы сделать на основании их никакого заключения.

Будучи дилетантом в этом вопросе, я тем не менее имею здравый смысл, который и должен мне помочь. Я знаю, что собака, настроенная миролюбиво, виляет хвостом, а враждебно — рычит. Я могу установить, что точность этого обобщения весьма относительна: если его научно сформулировать и проверить, то выяснится, что из этого правила есть ряд исключений и что есть ряд фактов (признаков), позволяющих отнести данную конкретную собаку к таким исключениям. Верно оно или нет, но это единственное положение, которое мне в данный момент известно, и я стараюсь [66] убедить себя в том, что, с тех пор как человек заметил эту особенность собак, ее отмечали сотни поколений людей. Итак, имея в виду это положение, я еще раз смотрю на собаку, чтобы установить, виляет ли она хвостом или собирается рычать. К моему огорчению, я вижу, что собака и не виляет хвостом и не рычит. Зная эту особенность собак, но не имея необходимых фактов, я остаюсь таким же беспомощным, как и раньше. Поскольку факты, на которых основывается данное положение, не установлены, это положение становится для меня бесполезным, и я все еще не могу решить — открыть калитку или нет.

Исчерпав запас моих знаний относительно поведения собак, я могу, конечно, выдвинуть ряд новых гипотез и в порядке опыта, лабораторного эксперимента проверить их верность на практике. Подумав, я решаю, однако, не рисковать во имя совершенно непроверенных гипотез и возвращаюсь к моему первому представлению, позволившему мне заключить, что передо мной возникла проблема. Заглянув впервые во двор, я установил тогда простой факт — чье-то движение. Это вызвало в моем сознании несколько предположений, и я начал поиски фактов, необходимых для подтверждения каждого из предположений, и, как в игре «двадцать вопросов», попытался от общего прийти к частному. Установив определенные факты, я пришел к заключению, что в данном случае движущимся объектом было животное, а не растение или минерал; затем другие факты привели меня к выводу, что это животное — собака. Но понятие «собака» включает в себя представление о том, что это животное кусается, и это поставило меня перед проблемой. Исчерпав в напрасных поисках решения проблемы все мои познания относительно собак, я в конце концов вернулся к первоначальному представлению: собака может кусаться. А поскольку это так, я решил идти в другой дом, предпочтительно туда, где во дворе вообще нет никаких животных.

В этом примере ожидания, представления, знания не только указывают, что может случиться, если подтвердятся те или иные факты, но и подсказывают, какие факты надо искать и где. Представим, однако, что человек сталкивается с совершенно новой проблемой. Так, если бы уже знакомый нам человек впервые встретил собаку, как бы он поступил? Хотя собака обладает множеством признаков, не все они сразу бросались бы ему в глаза. Если бы он уже [67] знал других животных, то, вероятно, имел бы представление о зубах и когтях, их назначении и возможных последствиях их применения. Это заставило бы его прежде всего обратить внимание на наличие у данного животного зубов и когтей; даже если он установил бы, что это животное отличается от уже известных ему и что его представления о других животных здесь бесполезны, они тем не менее помогли бы ему решить, что делать, в случае если бы он встретился с животными, имеющими зубы и когти. Напротив, если бы он впервые увидел какое-то животное, ему прежде всего бросились бы в глаза наиболее заметные признаки: движение, масть, форма тела. И его поступки в весьма незначительной степени обусловливались бы этими признаками. Он либо проявил бы осторожность, если бы животное своим поведением или окраской напомнило ему хищных или опасных животных, которых он знал раньше, либо вел бы себя смело, если бы ничего опасного ему не показалось, и как ребенок радовался бы новому. Во всяком случае независимо от того, опирался ли бы этот человек на представления о других животных или просто заинтересовался бы незнакомыми ему признаками, действующими на его органы чувств, поведение собаки могло быть самым неожиданным — она могла укусить его, убежать, залаять или повести себя более дружелюбно, чем вели другие, известные ему животные. Это поведение незнакомого человеку животного — собаки — могло бы поставить перед ним такой, например, вопрос: что позволяет этому животному издавать такие странные звуки, как лай: его масть или какие-то другие присущие ему качества? При этом человек мог бы накопить сумму новых представлений, которые позволяли бы ему в дальнейшем отличать собаку от других животных. Подобным же образом, очевидно, действует и ученый. Его интерес к проблеме может пробудиться под влиянием самых разнообразных факторов. Он может быть вызван новым и неожиданным явлением: звезда внезапно стала ярче; разразилась эпидемия неизвестной болезни; новый, более глубокий, чем когда-либо, экономический кризис потряс общество; возникло новое тоталитарное государство, угрожающее миру войной и террором. Этот интерес может быть вызван фактом, до тех пор не известным науке, или пробудиться случайно каким-то фактом, не находящим объяснения с точки зрения господствующей теории. Он может появиться под влиянием какой-либо концепции, принятой [68] в совершенно другой области науки, но обращающей внимание ученого на факты, которые в свое время игнорировались.

После того как появился научный интерес к проблеме, ученый первым долгом должен правильно сформулировать предмет исследования. При этом, опираясь на уже имеющиеся знания, необходимо установить, не изучен ли этот вопрос ранее, и сосредоточить усилия на том, что действительно заслуживает внимания. Процесс выбора правильного направления в исследовании и является, по существу, построением рабочей гипотезы. Исследователь вынужден начинать работу с принятия рабочей гипотезы прежде всего потому, что почти по каждой проблеме имеется огромное количество фактов, и поэтому сразу же следует отбирать из них только необходимые. Его рабочая гипотеза представляет собой не что иное, как предположение, еще не достаточно точно сформулированное; стремление к достижению поставленной цели потребует от исследователя предельно уточнить свою гипотезу. По тем же причинам ученый в принципе стремится сделать свои предположения столь же ясными, хотя, может быть, и недостаточно четкими, как, например, предположение Ньютона относительно единства времени и пространства, которое долгое время не могли подтвердить даже крупнейшие ученые, пока более поздние исследования и развитие науки не обеспечили новый подход к решению этой проблемы.

Сформулировав вопрос и уточнив рабочую гипотезу, исследователь приступает к сбору фактов. Путем логического мышления он стремится установить, где и при каких обстоятельствах могут быть найдены необходимые факты, подтверждающие или отрицающие принятую гипотезу. Затем исследователь приступает к тщательному сбору всех фактов. Если в результате он находит только те из них, которые подтверждают принятую им гипотезу, он приходит к выводу о ее правильности; если собранные факты опровергают гипотезу, он вынужден признать ее несостоятельность и отказаться от нее. Если, как это обычно и бывает, исследователь найдет те и другие факты, он должен еще раз все тщательно продумать и либо изменить принятую гипотезу с учетом всех выявленных фактов, либо принять другую. Затем исследователь вновь обращается к поискам необходимых доказательств. Если он удовлетворен полученными результатами, он их публикует. Если же этот [69] исследователь один не в состоянии собрать все необходимые материалы, он предает гласности свою гипотезу как рабочую, в надежде, что она заинтересует других исследователей и побудит их к продолжению работы в этой области.

Так выглядит идеальный процесс исследования. В действительности научный работник похож на обычного смертного. Он мечется из стороны в сторону, допускает сотни ошибок и в конечном счете начинает исследование, располагая двумя-тремя довольно смутными и нередко противоречивыми гипотезами, которые вынуждают его собирать огромное количество бесполезных сведений, чаще затуманивающих, а не проясняющих путь к истине. Без устали бьется он над решением проблемы, до головной боли обдумывает различные альтернативы, отбрасывает в сторону предположения, казавшиеся было уже открытиями, и, вероятно, приходит в конце концов к выводам, которые оказываются и не очень полезными и не слишком новыми. И он считает большой творческой удачей, если в процессе анализа обнаружит проблеск действительно новой и значительной взаимосвязи отдельных явлений.

Но ни предложенная нами схема идеальной организации исследовательской работы, ни действительный запутанный и сложный процесс научных исследований не дают нам основания думать, что одни только факты содержат в себе ответы на поставленные проблемы. Если бы это было так, то достаточно было бы просто углубиться в факты, и наука стала бы развиваться значительно быстрее, чем сейчас. Большинству великих ученых, сделавших выдающиеся открытия, было доступно, конечно, не больше фактов, чем их современникам. Хотя некоторые факты остаются скрытыми от человечества до изобретения соответствующих приборов, таких, например, как микроскоп,{29} большинство фактов доступно, но их не замечают до тех пор, пока гениальный ум исследователя не проникнет в сущность явлений и не поймет их важности. Так, многие факты из области психической деятельности человека известны сотни лет, но никто не обращал на них внимания, пока Фрейд{30} не сделал ряд [70] гениальных догадок и не выдвинул ряд гипотез и отправных идей, которые можно было проверить и которые были частично отвергнуты, частично изменены, частично приняты. При этом в процессе изменения и обобщения они все больше приближались к истине. Или вот другой пример. Любой читатель газеты «Нью-Йорк Таймс» или «Таймс» имел перед собой факты, дававшие возможность предвидеть экономические последствия Версальского договора. И однако только Кейнс{31} и немногие другие из огромного числа людей, хорошо знакомых с этими фактами, сумели оценить их значение.

В творческом процессе накопления знаний огромная роль принадлежит активному мышлению. Для решения каждой новой проблемы, помимо господствующей теории и суммы фактов, собранных в соответствии с требованиями этой теории, необходимо и нечто другое. Рассмотрим, например, создание Эйнштейном теории относительности. Поскольку для распространения волн необходима среда — а на свет смотрели как на распространение особых волн, — то долгое время ученые считали, что мировое пространство наполнено некоей субстанцией (они называли ее эфиром), через которую распространяются световые волны. В 1881 году профессора Михельсон и Морли, работавшие в США, пришли к убеждению, что движение земного шара должно создавать поток частиц эфира и что световой луч, падающий против этого потока, должен распространяться несколько медленнее, чем луч света, направленный в противоположном направлении. Для проверки этого предположения ими были созданы точные приборы; результат опыта оказался совершенно неожиданным: никакой разницы в [71] скорости распространения луча света независимо от его направления не было. Этот опыт повторялся многими учеными, но с теми же результатами; вывод каждый раз был один: движение земного шара не влияет на скорость света. Однако вывод этот противоречил принятой тогда теории. Двадцать четыре года ученые всего мира пытались разрешить это противоречие и найти объяснение открытому явлению. И хотя большинство ученых были блестящими, высокообразованными специалистами, никому из них не удалось выдвинуть убедительную гипотезу, пока в 1905 году Эйнштейн не предложил совершенно новую теорию, пересматривающую представления Ньютона о времени и пространстве, которые до этого считались совершенно бесспорными, опирающимися, казалось бы, на самый здравый смысл. Таким образом, из этого примера можно сделать вывод, что для успешного решения проблемы важны не только качество используемых приборов, степень подготовки привлекаемых специалистов, но и сила интеллекта этих людей.

Хотя одной теоретической подготовки и недостаточно, нельзя из этого делать вывод, что она не имеет значения, так как подготовленный исследователь, по-видимому, всегда будет в преимущественном положении перед неподготовленным. Поскольку он уже овладел знаниями, накопленными человечеством, он едва ли будет открывать уже открытые земли или попадать в уже известные ловушки. Он сможет успешнее использовать благоприятные случайности и развить правильные гипотезы.{32} Хорошо зная [72] какую-то теорию, он не только представляет, что такое неисследованные области, но и что необходимо учитывать при обосновании отказа от господствующей теории, а также каким образом это важно сделать.{33}

И хотя, очевидно, ответы на поставленные вопросы скорее дает ум исследователя, а не сами факты, нельзя не признать, что при известных обстоятельствах последние сами по себе могут оказаться чрезвычайно убедительными. Если два исследователя согласны с какой-то «теорией» и их предположения и ожидания совпадают, но между ними имеются расхождения относительно доказательств, то соответствующий новый факт может решить спор. Если, например, оба согласны с положением, что собака, виляющая хвостом, не кусается, но расходятся во мнении относительно данной конкретной собаки, то спорный вопрос легко разрешится, как только собака, скажем, завиляет хвостом. Больше того, если сложилось какое-то представление, но признается, что определенный факт может доказать его несостоятельность, тогда такой факт явится убедительным доводом. Но поскольку многие факты нередко допускают различное толкование, такое счастливое стечение обстоятельств бывает не так часто, как хотелось бы. Всем известны случаи споров, когда какой-то факт вчера [73] служил доказательством ошибочности мнения оппонента, а сегодня наш оппонент использует его для доказательства ошибочности нашего рассуждения и огорчается, увидев, что ему не удается нас убедить. Из всего сказанного, кажется, можно сделать вывод, что вопреки сложившемуся мнению истина заложена не в самих фактах, а, если можно так сказать, в их толковании. Однако истины ради следует признать, что, хотя человеческий разум и является важнейшим среди факторов, необходимых для открытия нового, одинаково важны и остальные факторы: факты, теория, научная подготовка. Каждый из этих факторов будет бесполезен без других, и каждый из них играет свою особую роль.

3. Отношение к практическому опыту

Отношение государственных деятелей к практическому опыту, очевидно, оказывает такое же огромное влияние на формирование их взглядов на роль разведки, как и их отношение к фактам. Личный опыт они ценят значительно выше, чем простое совершенствование навыков через практику вообще. Но, по их твердому убеждению, способность решать проблемы внешней политики, как и всякие другие проблемы, вырабатывается естественно, сама собой, в результате длительного опыта и только из него. Заметьте, что в понятие «опыт» эти работники вкладывают нечто специальное, весьма специфическое, имеющее непосредственное отношение к практике, скорее опыт участника событий, чем их свидетеля.

На первый взгляд подобное мнение о значении опыта представляется довольно резонным, но стоит лишь подумать и станет ясно, что основную часть своих знаний человек черпает не из непосредственного опыта. Никто из ныне живущих не был непосредственным свидетелем открытия Колумбом Америки или иных событий, происшедших до его рождения. Даже о современных событиях мы узнаем из газет и радио. Политический руководитель большую часть сведений получает от своих помощников и советников, и только ничтожную часть фактов он черпает из собственного опыта непосредственного участника событий. Имеются и такие виды знаний, которые нельзя получить непосредственно из опыта. Ученые, например, многое знают о природе атомов и звезд, но знания эти получены не только при помощи органов чувств, ибо никто никогда не видел атома [74] и никто не знает из личного опыта о звездах больше того, что они видны в телескоп в виде мерцающих огоньков и на фотографии — в виде пятен. Знания приобретаются не столько через опыт, даже если мы будем понимать опыт как накапливание доступных нам сведений, сколько в процессе аналитического и творческого мышления. Все мы уверенно говорим о тысячах вещей и явлений, которых никогда непосредственно не видели, не испытывали на вкус или на ощупь. Только крохи известных нам знаний, строго говоря, получены из практического опыта. Отец не пожелает обучать своего сына осторожному обращению с током высокого напряжения, сажая его на электрический стул, делая его свидетелем казни на этом стуле или хотя бы подвергая самого себя действию электрического тока. Он использует для этого знания, уже накопленные другими людьми. Вполне возможно, что падение со стены послужило хорошим уроком для Хампти Дампти{34}, но он никогда уже не мог воспользоваться приобретенным опытом.

Конечно, все это нисколько не умаляет ценности практического опыта. Преподавателям, например, давно известно, что теоретический материал, закрепленный практической работой в лаборатории, обычно усваивается лучше. Знание, что вода состоит из кислорода и водорода, становится более наглядным и прочнее закрепляется в памяти, если ученик сделает опыт с электролизом воды. Больше того, если человек изучил в школе по данному вопросу все, что возможно, но не мог при этом или не хотел закрепить изученное на практике, знания его будут неглубокими и неполными. Только практический опыт поможет ему использовать свои знания при решении реальных проблем. Короче говоря, только на практике приобретет он навыки, необходимые для успешного применения полученных в школе знаний: здесь он научится выбирать из беспорядочного нагромождения различных фактов те, важность которых ему помогают понять знания; приобретет способность правильно оценивать значение различных факторов, которые в реальном мире никогда не действуют изолированно, как это бывает в лабораторных условиях; поймет смысл [75] синхронизации и, наконец, близко познакомится с техникой, что позволит ему свободнее заниматься вопросами теории.

Как правило, человек, имеющий практический опыт, будет лучше знать данную область работы, чем человек, совершенно не имеющий такого опыта, — все равно непосредственного или опосредствованного. Следует, однако, заметить, что это не результат какого-то мистического процесса, аналогичного явлению осмоса, позволяющему человеку глубже проникать в сущность дела, а результат большего внимания, которое человек в силу интереса или необходимости проявляет к делу. Если он имеет здравый смысл и необходимые способности, он сможет овладеть знаниями в данной области и даже, возможно, обогатит их. То же самое можно сказать и об ученом, «опосредствованный» опыт научно-исследовательской и литературной работы которого должен быть не менее сильным, а возможно, и более могучим стимулятором мысли, как и непосредственный опыт практика. Кроме того, ученый располагает большим временем для размышлений и благодаря теоретической подготовке и хорошему знанию законов мышления, по-видимому, имеет большую возможность делать доступные для других обобщения. Основная слабость ученого заключается, видимо, в том, что у него мало возможностей для проверки своих гипотез, кроме того, по крайней мере с точки зрения неспециалиста, его слишком мало интересуют конечные результаты — он слишком много внимания уделяет различным пояснениям.

Непосредственный практический опыт может, наконец, создать благоприятные условия для ознакомления с некоторыми сведениями, которые остаются недоступными для других и поэтому могут быть известны только отдельным участникам данных событий, скажем, например, участникам войны. Вместе с тем также несомненно, что военный теоретик может обнаружить много фактов, скрытых от участников войны, и иметь в военной науке более широкие и глубокие познания — исключая, конечно, мастерство практического приложения своих знаний, — чем большинство ветеранов войны. Клаузевиц никогда не командовал армией, так же как Мэхэн — флотом, а Стефан Грейн, так точно описавший эмоциональные переживания людей на войне в книге «Красный символ мужества», никогда не видел боя и не слышал ни одного выстрела. [76]

4. Практическое умение

Совершенно очевидно, что наиболее желательным является сочетание двух видов знаний: знаний, полученных из книг, и знаний, накопленных опытом работы. Большинство государственных деятелей и ответственных чиновников, по-видимому, согласятся с этим и охотно обратятся как к теоретическим трудам, так и к их авторам за помощью в решении практических проблем. Однако, когда речь заходит о роли информационной службы разведки и о разделении сфер деятельности между ней и политическими оперативными органами госдепартамента, они, видимо, склонны считать, что практический опыт имеет гораздо большее значение, чем это было показано нами, а теория, напротив, — меньшее. В своих взглядах они исходят из того, что знания, которые полезны при решении проблем внешней политики, почти полностью основываются на опыте, а не на теории. Они, очевидно, считают, что, если человек желает обогатить знания, он должен оставить книги и познавать все на практике.

По их мнению, только практическая деятельность дает работнику возможность выработать в себе такое важнейшее качество для всякого преуспевающего государственного деятеля, как способность интуитивно чувствовать, какие из фактов являются важнейшими, и инстинктивно принимать правильные решения.{35} Человек с богатым практическим опытом может, таким образом, «играть на слух», поскольку он обладает необходимым для этого «практическим умением». Этот термин родился в деловых кругах Америки. Его применяют к людям, способным интуитивно действовать в сложной, но знакомой обстановке, преодолевать препятствия путем импровизации, опирающейся на подсознательные догадки.{36}

Нет ничего удивительного или таинственного в том, что люди, работающие в определенной области, могут «догадываться», [77] как и почему что-то происходит в этой конкретной области. Такая догадка есть не что иное, как первый намек, первый штрих гипотезы, еще не полностью сформулированной, не уточненной, что в основном делается в процессе последующей проверки этой гипотезы, когда случайно можно прийти к обобщению большой оперативной ценности. Несомненно, теоретическая и методологическая подготовка была бы весьма полезным и, возможно, даже необходимым дополнением к умственным способностям работника, занятого проверкой подобных гипотез, и, кроме того, у нас есть основания утверждать, что в ряде случаев или в некоторых областях такая подготовка может стать также условием возникновения удачной догадки. Накопление знаний является непрерывным процессом, в котором каждое новое открытие опирается на открытие, сделанное раньше. Поэтому обогащение знаний похоже на возведение кирпичной стены: кирпичи верхнего ряда не могут быть уложены, пока не уложено большинство кирпичей нижних рядов; и если нижний ряд полностью выложен, то следующий кирпич по необходимости должен оказаться во втором ряду. При всей гениальности Архимед не мог разработать теорию относительности, которая венчает стену современных знаний, но заложил много «кирпичей», которые являлись вершиной знаний в его время, и тем самым облегчил последующим поколениям их работу. Ньютон и Лейбниц одновременно создали дифференциальное и интегральное исчисление, совершенно не зная о работе друг друга Вклад каждого ученого в науку покоится на научных основах, созданных предшественниками; поэтому каждый человек, желающий внести свой вклад в науку, должен овладеть научным наследием хотя бы в той области, которая его непосредственно интересует, прежде чем он сможет сделать новое открытие. При наличии больших способностей человек может самостоятельно овладеть знаниями и даже сделать открытия, особенно в области таких недостаточно развитых наук, какими являются социальные науки. Таким образом, можно сказать, что даже исключительно одаренному человеку, будь это практик или дилетант, труднее сделать оригинальный и полезный вклад в области, скажем, астрофизики, чем в одной из социальных наук, большинство из которых еще переживает период детства. Хотя государственный деятель может и не знать теории, которой придерживаются профессиональные ученые [78] в данной области, он обычно, как уже говорилось, имеет свою собственную, возможно и недостаточно четко сформулированную, теорию, которой и руководствуется в практической работе и в своих «догадках» и гипотезах. По-видимому, большинство людей начинает свою служебную карьеру, имея какие-то предубеждения, однако через некоторое время они отказываются от части этих предубеждений и вместо них усваивают новые взгляды, распространенные как среди их коллег по работе, так и среди ученых, работающих в данной области. Способный человек может делать собственные оригинальные обобщения, проверяя правильность своих предположений хотя бы в общих чертах, исходя из критериев личного опыта, при этом он, вероятно, будет стараться установить связь, существующую между отдельными догадками, с тем чтобы сделать какие-то выводы и избежать некоторых наиболее грубых ошибок. Конечно, ученые в области социальных наук как по количеству, так и по качеству знаний стоят не намного выше практиков, и, понимая несовершенство своей науки, некоторые из них отдают «интуиции» чуть ли не большее предпочтение, чем сами практики. Было бы, однако, ошибочно полагать, что практики в своих теоретических размышлениях заходят слишком далеко или что в результате, если бы этот результат можно было точно установить, они могут создать какую-то цельную теорию или осуществить наши чаяния. Однако мы, очевидно, вправе смотреть на процесс мышления преуспевающего практика как на цельный процесс, по крайней мере отчасти, и отнюдь не как на беспорядочное нагромождение различных предположений и предубеждений. Если бы можно было непосредственно наблюдать процесс его мышления, мы, вероятно, увидели бы, что он слагается из значительного количества проницательных и полезных догадок, хотя в целом ему недостает стройности, он страдает от непоследовательности и неравномерности развития отдельных его сторон.

Можно ожидать, что предвидения и гипотезы, возникающие в процессе такого мышления, будут весьма неодинаковы, — в тех случаях, когда они опираются на здоровую основу, они могут быть чрезвычайно полезными; не менее часто эти предвидения могут оказаться вредными. Поскольку интеллект практика развивается изолированно, практик нередко работает вхолостую: открывает уже известные науке вещи и совершает ошибки, которых можно избежать. [79]

Вполне возможно, что практик на основе своего ограниченного опыта будет склонен считать себя специалистом по всем вопросам в данной области. Человек, возглавлявший в течение многих лет какую-нибудь крупную промышленную корпорацию, может считать, что он способен давать такие же точные экономические прогнозы для всей страны, как и для собственной корпорации; при этом он не допускает, что у него может быть значительно меньше знаний в области общенациональных экономических проблем, чем у небольшого опытного чиновника из министерства финансов. Может случиться и так, что какой-то ответственный чиновник вследствие отсутствия необходимой подготовки будет склонен принимать решения на основе только своих догадок, не желая при этом подвергать систематической проверке их правильность. Конечно, это вовсе не является единственным источником ошибок: многие решения должны быть приняты быстро, задолго до того, как могла бы быть проверена правильность гипотез, из которых они исходят, в основе же других лежат гипотезы, правильность которых может быть проверена только в процессе выполнения самих решений. И хотя среди других условий, необходимых для выдвижения хорошей гипотезы, разум играет решающую роль, даже самый выдающийся ум не застрахован от ошибок, поэтому всегда необходима всесторонняя проверка правильности любой догадки. Даже великие ученые признают, что они достаточно часто терпели неудачи, и поэтому хорошо представляют, как сложен процесс познания.

5. Антиинтеллектуализм

Поскольку государственные деятели так сильно верят в силу практического опыта, не удивительно, что они высокомерно относятся к работникам информационной службы разведки. Они рассматривают информаторов как книжных мечтателей, «яйцеголовых», которых прежде, всего интересуют идеалы, а не действительность, утопии, а не реальные проблемы, возникающие в мире враждебных групп и противоположных интересов, где даже небольшая удача — уже достижение. Работников информационной службы в этих грехах обвиняют значительно чаще, чем таких же специалистов, работающих в других правительственных органах, и объясняется это, безусловно, несовершенством развития социальных наук. Но, кроме того, существуют настроения, [80] выходящие за рамки приведенных выше объяснений; эти настроения выражаются в антиинтеллектуализме — неверии в силы разума, в стремлении не считаться с любым его проявлением. С точки зрения государственного деятеля метод исследования и социальные науки хороши в теории, но представляют ограниченную ценность на практике, где нужны действия. В соответствии с этим государственные деятели склонны считать, что выводы исследователей, если они представляют вообще какую-то ценность, должны тщательно проверяться людьми, которые привыкли действовать, а не теоретизировать.

Самоуверенность и сомнения

Хотя государственным деятелям и ответственным чиновникам свойственно чувство оптимизма и самоуверенности, было бы ошибочно думать, что они свободны от сомнений. Порой ими овладевает тревога, и тогда они напоминают человека, который что-то забыл, но что — вспомнить не может. Иногда им начинает казаться, что они поторопились с принятием такого-то решения, предприняли меры, не зная точно, к чему они могут привести. Отсюда они часто создают группы «перспективного планирования», работники которых освобождаются от решения текущих проблем и могут сосредоточить все внимание на изучении проблем большой политики. И, конечно, каждая такая группа быстро сползает к старому шаблону в рассмотрении проблем; но государственных деятелей вновь охватывают сомнения, и вновь создаются такие же группы.

Обычно эти чувства тревоги и сомнения бывают смутными и мимолетными, как тень облака, скользящая по земле. Временами, однако, делаются попытки поделиться этими сомнениями с другими. Один государственный деятель сказал, например, что он часто видит настоятельную необходимость в серьезном изучении стоящих перед ними проблем. Ему неизвестно, должна ли этим заниматься разведка, но в своем учреждении они хотели бы иметь одного — двух человек, которые были бы освобождены от текущей работы и могли бы внимательно изучать наиболее важные проблемы.

Другой государственный деятель о своей неудовлетворенности говорил с чувством еще большей горечи. Сделав широкий жест, он сказал, что здесь, в этом кабинете, сидит он — типичный бюрократ. [81]

Вот стоит шкаф, говорил он, содержащий продукцию всех разведывательных органов — ежедневные, еженедельные и ежемесячные сводки, специальные доклады и исследования. Это — материалы для размышления. Но здесь вот, смотрите, — ящик, до отказа набитый входящими бумагами, а тут — исходящими. Вот телефонный аппарат на три линии, здесь — ящик с бумагами из канцелярии руководителя правительства, а в соседней комнате — много людей, ожидающих приема.

В чем заключается его работа? Она сводится к тому, чтобы депеши из ящика с поступившей почтой переложить в ящик исполненных бумаг, на что-то ответить, что-то предпринять, одним словом, что-то делать.

У него не хватает времени для размышлений, а поэтому все дела он вынужден делать быстро, на ходу, обо всем судить с высоты собственной колокольни. Его работа — это работа пожарника, и иногда его пугает мысль: как много потушенных пожаров и как мало рассуждений и размышлений!

«Посмотрите на любого руководителя нашего правительства. — продолжал он, — вместе с другими руководителями правительства он будет на завтраке обсуждать проблемы, касающиеся Китая. Они очень его заинтересуют, но, возвратившись с завтрака, он в несколько минут просмотрит ведущие газеты и отправится на чрезвычайно высокое междуведомственное совещание, где будет решаться проблема, относящаяся к Восточной Европе. Такова наша работа, — заключил он, — и выполнять ее нужно быстро, на ходу: без этого не потушить пожаров; и иногда эта вечная спешка нас пугает...» [82]