Базирование и ударность (Вместо предисловия ко второму тому)

Любое стратегическое решение по своей сути необычайно просто. Оно представляет ответ на вопросы — кто, куда и когда. В действительности, стратегия знает только три измерения — массы, пространство и время. Если мы посмотрим на чертежи, запечатлевшие стратегические маневры какого-либо похода, нас поразит простота этих стратегических вензелей. Пятилетний ребенок мог бы изобразить нечто более замысловатое. И совершенно понятным является стремление первых теоретиков стратегии проникнуть в геометрическую „тайну" этих вензелей, ведущих к победе. В настоящем томе мы даем труды крупнейших стратегов-геометров: основоположников стратегической мысли Бюлова и Жомини и таких классиков, как эрц-герцог Карл и Г. А. Леер. Они дали целый ряд полугеометрических терминов и понятий: база, операционная линия, объективный угол и т. д. Сейчас геометрия в стратегии не в почете, и читатель может задаться вопросом, может ли его мышление извлечь какую-нибудь пользу от штудирования этих старомодных произведений.

Наш труд „Стратегия в трудах военных классиков" предназначается отнюдь не для легкого чтения. Это — материал для семинариев, для кружков по самообразованию, для тех лиц, которые хотят выработать в себе определенную самостоятельную точку зрения на вопросы стратегии... Только в том случае, когда читатель приложит к приводимому отрывку свой личный значительный труд и внимание, если он обсудит мысли классика в освещении событий мировой и гражданской войн и всего своего личного опыта, — только в этих условиях изучение классиков может представлять известное, и притом крупное, значение для развития нашей стратегической мысли.

Самый старомодный классик, представленный в настоящем труде, высказывающий свои мысли в самой близорукой геометрической форме, впадающий в явные даже в то время ошибки и недоразумения, Бюлов, представляется и нам самым ценным перлом классической литературы по стратегии, и если [8] мы сделаем мозговое усилие то под мхом, которым обросли эти старые мысли, мы найдем иногда удивительно злободневное и в то же время глубокое содержание.

* * *

Никакая борьба немыслима без известных точек опоры, и ничего в наблюдаемой борьбе мы не поймем, если не отдадим себе отчета во взаимных соотношениях борющихся с их опорными точками. Стратегический успех — это лишение противной стороны ее точки опоры или ослабление ее связи с нею. Точкой опоры вредителей являются обычно межи, пустыри, невозделанные рукой человека пространства; и всякое непосредственное избиение саранчи, не захватывающее ее рассадников, является только тактическим успехом в борьбе с нею....

Все вензеля, которые выписывают борющиеся стороны, останутся непонятными нам, если мы будем рассматривать борьбу, лишь как изолированную надстройку, а не охватим своим вниманием целое — борьбу и те опорные точки, которые имеются в распоряжении каждой стороны. Уже Жан-Жак Руссо призывал нас искать в мирной жизни государства причины его поражений на войне. И этот призыв расслышал гениальный Бюлов. Он уже видел, что политика, объявляя войну, оставляет стратегии ряд опорных точек, совокупность коих представляет базу, на которой ведется война. Он правильно объяснял непобедимость армии французской революции и Наполеона превосходством политической опоры, даваемой завоеваниями революции над тем, что мог дать политически одряхлевший строй немецких государств, удерживавших еще старый порядок. У Бюлова родилось понятие о базе, которое тысячи раз повторялось затем в других военных трудах; но военная мысль как бы замерла, и следующее слово о войне, как надстройке, до сих пор еще не было произнесено.

Геометрическое мышление Бюлова, опираясь преимущественно на опыт кабинетных войн XVII и XVIII веков, представлявших спор правительств без участия в нем народных масс, постаралось затем сузить понятие о базе в геометрически-географические пределы: база обратилась в известнейшем его исследовании в линию, соединявшую пограничные крепости-магазины, откуда действующая армия получала все свое снабжение. Дальнейшие писатели нашли возможность это понятие о базе, вследствие появления железных дорог, перенести на всю страну, ведущую войну, изнутри которой теперь непосредственно снабжаются войска. А между тем, понятие базы следовало бы трактовать в духе Жан-Жака Руссо и некоторых беглых замечаний Бюлова не только с географической, [9] но и экономической, социальной и политической точек зрения. Кое-какие замечания об этом имеются у Клаузевица и, посвятившего всю свою жизнь на пересмотр его учения для нужд современности, — Блуме.

Пусть читатель подойдет к труду Бюлова с такой широкой точкой зрения и будет помнить, что армия, ведущая войну, базируется прежде всего на позиции господствующих классов воюющего государства, на их мощь и классовое самосознание; что, затем, она базируется на имеющиеся в их распоряжении материальные средства, т.е. на весь экономический фундамент государства, на его территорию и население, поскольку последнее охвачено органами военного учета. Затем, армия базируется на всю подготовку государства для специально военных целей — на инженерную подготовку пограничных районов, организованный для военных целей транспорт, беспрерывный поток пополнений, военную промышленность и т. д. Если мы хотим понять явления военной борьбы и научиться успешно руководить ими, то нам надо обратить сугубое внимание на исследование условий базирования обеих сторон в каждом частном случае. Слабым местом русской армии в мировую войну была слабость русской буржуазии в ее тылу{1}. Эта слабая опорная точка не могла ни обеспечить тыл от революции, ни доставить достаточные материальные средства, ни дать армии многочисленный и классово выдержанный командный состав... Австрия, позади фронта своих армий, также разлезалась по всем национальным швам. В Германии наступательная линия военного командования совершенно оторвалась от тех, пригодных, лишь для обороны, опорных точек, которые создала немецкая политика. Армии Фоша не вышли и не прервали путей сообщения германской армии с родиной, как этого хотела Антанта. Но эта связь, естественно, оборвалась и без вмешательства оперативного маневра: на четвертый год войны иссяк поток пополнений (в среднем 170 тыс. в месяц); а что поступало, то шло на минус, а не на плюс для ведения войны. Летом 1918 года наступил этот разрыв германской армии со своими опорными точками, и несказанно быстро непобедимыми армиями овладело военное бессилие.

Вопросы базирования всегда играют огромную роль. В известном разрезе борьба вообще представляется борьбой за базирование... Бюлов, в своем преклонении перед базой и выдвигаемыми ею массами, иногда склонен был игнорировать моральные силы и рассматривал военные действия, как простой подсчет соотношений сил обеих сторон. Он заходил так далеко, что иногда считал сам и сражения лишь следствием [10] безграмотности генералов, которые не в силах сделать в уме требуемые расчеты и которые нуждаются в очевидности, чтобы сделать необходимые выводы.

Конечно, эту точку зрения защищать нельзя. Нужна выдающаяся гениальность, чтобы сделать заранее тот подсчет сил, который выполняется историей с математической точностью на весах сражения; кроме того, такой совершенно точный гениальный подсчет никого не убедил бы, — никогда пророчество не мешало событиям на земле идти своим ходом. Но, несомненно, если мы возьмем в любой войне момент оперативного кризиса, мы убедимся тотчас же, какое решительное значение имеют условия базирования обеих сторон для разрешения его в ту или другую сторону.

И чем дальше отстоят от историка события какого-либо боевого кризиса, тем более склонным становится историк объяснять разрешение его не причинами, лежащими в самом событии, а условиями базирования. Исход осенней кампании 1813 года сначала объясняли ошибками маршалов Наполеона, затем противоречиями между огромными массами, собранными Наполеоном, и методом действия по внутренним линиям; потом историки начали видеть объяснение неудач в молодости войск, в массах новобранцев, для надлежащей организации которых Наполеон более не располагал кадрами,, потерянными им в 1812 году в снегах России; а работы, вышедшие к столетнему юбилею, переносят центр тяжести объяснения на ухудшившиеся условия базирования Наполеона. Внутри Франции развивались процессы, ослаблявшие опорные точки наполеоновского могущества; французская земля начала давать рекрут „пальчиков", самострелов. Сообщения четырехсоттысячной армии Наполеона тянулись по одной грунтовой дороге на сотни верст от Дрездена на Эльбе к Страсбургу на Рейне. В этих условиях наполеоновская армия была обречена и на голод, и на быстрое таяние от недостатка пополнений, и на недостаток снарядов, сильно сказавшийся под Лейпцигом, и на разлагающее влияние пребывания на немецкой почве.

Предоставляем самим читателям произвести баланс условий базирования на Висле к 16 августа 1920 года 120 тысяч поляков и 40 тысяч красноармейцев. Надо подсчитать все — и Врангеля, проявлявшего на юге лихорадочную деятельность, и Антонова, и зеленых, все несовершенства тогдашнего советского аппарата управления, и оторванность армии от железных дорог, и отсутствие снарядов, обращавшее немногочисленную наличную артиллерию в балласт, и группировку Красной армии, с „тараном", устремленным в пустоту нижней Вислы, и с 20—40 бойцами Мозырской группы, развернутыми на километр фронта на важнейшем, прикрывавшем сообщения, люблинском направлении... и особенности нашего военного [11] управления, и еще целую гамму других, очень разнообразных соображений. Если мы взвесим теперь условия базирования обеих масс, и их численный состав, то не придем ли мы к убеждению, что бои, разыгравшиеся между 16 и 23 августа, являлись простой формальностью, некоторой условностью, необходимой, чтобы напомнить стратегам очень простые вещи. И высказываемый нами взгляд отнюдь не является профанацией боя. Сам апостол решительного сражения и сокрушения, доведенного до идеала „Канн", Шлиффен, не вспоминает ли он саркастически письма Наполеона прусскому королю от 12 октября, накануне иенской операции{2}, в котором Наполеон уверяет, что прусский король должен быть убежден не менее его самого в том, что в ближайшем же времени прусская армия будет на-голову разбита. И прусский король знал это так же твердо, как и Наполеон, но из приличия должен был взять на себя выполнение своей тяжелой роли в иенской операции... Шлиффен также сводит, в конечном счете, поднявшись на известную точку зрения, Иену к простой формальности...

Но это будет уже не стратегическая точка зрения, а политико-историческая. Во всяком случае, задача политики в своей сфере, а стратегии — в своей, сводится к тому, чтобы к моменту кризиса создать возможно лучшие условия — крепкие опорные точки, возможно лучшее базирование для нашей армии и возможное ущербление опорных точек неприятеля, возможную степень изолирования его от базы.

Все значение открытия Бюловым понятия базы читатель оценит, если вспомнит приведенный в первом томе отрывок Вилизена, который, несмотря на свой узкий взгляд на военное искусство, как на изолированную от политики область, все же пришел к определению стратегии, как искусства борьбы за сообщения, т.е. за сохранение связи армии с ее опорными точками и за изолирование от базы армии противника.

Если мы будем видеть в войне надстройку над базой и обратим внимание на то, что все условия, характеризующие базу, с течением времени постепенно изменяются, то мы должны будем признать, что эта эволюция должна сказаться: и на проявлениях военного искусства. Каждая эпоха в стратегии должна проявлять свое творчество. Стратегия Наполеона должна отличаться от стратегии Мольтке...

Несколько отрывков из трудов Мольтке, столь скупого на чисто-теоретическую разработку, дадут возможность читателю [12] самому разобраться, внес ли Мольтке что-нибудь новое в наши представления о стратегии. Уже чего стоит это мольтковское словцо: „гнусная крайность сосредоточения". Мы не даем детальной критики его небольшой статьи „о стратегии", этого символа веры всех операторов последнего полустолетия, так как такая критика приводит к развитию целого труда о стратегии. На краткие тезисы Мольтке только лицо с равным стратегическим авторитетом имело бы право ответить такими же краткими тезисами. Здесь мы ограничиваемся лишь констатированием нашей совершенной неудовлетворенности этими стратегическими скрижалями и утверждением, что современная стратегия ушла от идей Мольтке еще дальше, чем последние — от эпохи Наполеона.

Из учения о базе можно сделать и вывод, что в том случае, если обе стороны, или по географическому своему положению (Англия и Россия, Россия и Япония), или по отсутствию надлежащей военной подготовки (Север и Юг в войне за нераздельность Соединенных Штатов), или вследствие отсутствия определенного перевеса сил (мировая война) лишены возможности нанести непосредственно друг другу смертельный удар, то война должна перейти в форму борьбы за опорные точки; удары на фронте, как могущественны бы ни были, сохраняют характер лишь эпизодов; решительное значение получает — выдержка: финансовая, экономическая, социальная, политическая. Хорошо базированное государство, как Англия, имеющее прочный экономический фундамент и сравнительно слабую армию, всегда должна тяготеть к такой борьбе на измор. Только момент наибольших успехов германских подводных лодок, угрожавших подорвать экономическую стойкость Англии, заставил ее политиков и стратегов задуматься о своевременности перехода к более решительным действиям на фронте. Такая война на измор, конечно, направляет стратегическое мышление на совершенно другие рельсы, чем борьба, ведущаяся при большом перевесе сил одной стороны и при имеющейся для нее возможности нанести смертельный, сокрушительный удар. Стратегия сокрушения вся проникается единой идеей, замысел ее прост, как удар оглоблей, она развивается полностью по кратчайшей логической линии, идушей к конечной цели, и достигает ее с наименьшей затратой своих сил и средств и с наименьшим повреждением опрокидываемого на лопатки противника; а стратегия измора представляет несравненно более сложное фехтование, гораздо менее дисциплинируемое в своих решениях требованиями быстроты, краткости и экономии своих сил и шкуры врага, допускающее гораздо большее число сносных решений, не имеющее такого регулятора, такой всеориентирующей магнитной стрелки, какую имеет стратегия сокрушения в лице решительного пункта на поле сражения. [13]

Еще ни один военный стратег не дал нам теории стратегии измора. Клаузевиц только подходил к ней. Признание стратегии измора делает условными и все выводы теории военного искусства. Поэтому целые поколения офицеров германского генерального штаба стремились удушить в течение последних 47 лет всякие разговоры о ней. Между тем, мировая война выдвинула вопросы стратегии измора с небывалой раньше остротой. Знакомство с ними должно безусловно входить в объем современной стратегической грамотности. Полемический выпад Богуславского и статьи Дельбрюка о стратегии Фридриха и Наполеона позволяют уяснить себе несколько важнейших основных вопросов, относящихся к двойственному характеру стратегии.

* * *

Другое великое начало, имеющее решающее влияние на судьбы войны, — это начало ударности, сосредоточения превосходных усилий на решительном пункте. В среднем, в течение 1623 дней мировой войны, германцы теряли по 3 убитых в каждые 4 минуты. Однако, было бы полным отрицанием военного искусства сводить задачи стратегии к поддержанию в рядах неприятеля такой травматической эпидемии. Дверь, выдерживающая десятки тысяч толчков ребенка, будет проломлена с гораздо меньшей, в сложности, затратой усилий одним толчком атлета. Солидный крепостной форт в 1914 году можно было лишь не вполне разрушить с затратой 50—100 тысяч пудов снарядов 6-ти дюймового калибра, и лучшие результаты давала затрата 10 тысяч пудов снарядов 16-ти дюймового калибра...

Когда французская революция выдвинула на поля сражений огромные массы, то явилась возможность не разбрызгивать их усилия на многочисленных фронтах, а сосредоточивать их для нанесения сокрушительных ударов. Наполеон осуществил эту возможность, и стратегия сокрушения называется по имени ее творца — наполеоновской. Мольтке сложившейся исторической обстановкой был поставлен в такие же выгодные условия большого перевеса сил, как и Наполеон, и получил возможность осуществить войны с Австрией и Францией в стиле сокрушения. Отсюда „здравый смысл" всех профессоров военного искусства, всех генеральных штабов сделал заключение, что единственно правильной является стратегия сокрушения, и что только недостатками мышления и характера полководцев объясняются наблюдаемые иногда в истории отличные от наполеоновских стратегические приемы.

Сокрушение иногда приводит к решительным результатам даже и без предварительного изолирования неприятеля от его опорных точек. Даже фронтальный удар, легко превозмогаю щий [14] сопротивление отдельных разрозненных частей противника, приводит иногда к решительным результатам, если неприятель при ударе получает такое сотрясение, что все его связи с опорными точками рушатся и армия начинает разваливаться. Удар вырастает до полного уничтожения неприятеля, принимает характер Канн. Если Жомини, размыслив, предлагал впоследствии лишь на половину подражать примеру великого корсиканца, так как едва ли всем по плечу наполеоновская стратегия, то Шлиффен, сам составивший план, исполненный наполеоновского дерзания, хотел вселить в мысли командного состава германской армии необходимость по всюду развивать тягу к крайней ударности, к нанесению таких ударов, которые бы сразу сметали миллионные армии с арены борьбы.

Характернейшим признаком стратегии сокрушения является признание ею — раньше решительного сражения, а ныне решительной операции — единственным средством стратегии для достижения цели войны. Все что происходит на других театрах, должно терять свое значение по сравнению с результатами одного сокрушительного удара, развитие коего, путем беспрерывного преследования, должно привести нас к решительной цели. Иенская операция включает в себя весь разгром Пруссии в 1806 году; пленение различных обломков прусской армии, занятие столицы и всей прусской территории до Вислы являлись лишь эпизодами преследования после Иенского сражения. Так же смотрел в 1920 году, после успешного прорыва польского фронта в Смоленских воротах в июле месяце, Западный фронт на условия дальнейшей борьбы с Польшей. Преследование поляков Красной Армией по своему замыслу и размаху, может быть вполне сопоставлено с преследованием, организованным Наполеоном после Иены. Но у нас не было того перевеса сил, которым располагал Наполеон, мы действовали в эпоху железных дорог, дающих отступающему возможность быстро усилится и перегруппироваться, и переоценка нами сокрушительного характера одержанных успехов сказалась в горьком разочаровании на Висле.

С точки зрения сокрушения, титула "операции", заменившего титул "генеральное сражение" заслуживает только такая победа, развитие которой ведет к тому, что неприятельская организация начинает уже пороться по всем швам, и война обращается уже в скачку к конечной цели. Такой сокрушительный характер имел успех русских над турками при форсировании Балкан в зиму 1877-78 г.г. В мировую войну такой успех мог бы увенчать план Шлиффена, если бы удалось захватить одним приемом Париж и обезоружить у швейцарской границы остатки французской армии. Людендорф, одержавший так много побед в мировую войну, находит в ней только одну "операцию": это прорыв осенью 1918 года армиями [15] Антанты болгарского фронта на Балканском полуострове, повлекший за собой выход из войны Болгарии, затем Турции и ускоривший разложение Австрии. Самому Людендорфу не удалась ни одна сокрушительная операция. Уничтожение центра самсоновской армии и поражение армии Ренненкампфа — очень приличные победы с точки зрения стратегии измора — являются отнюдь не решительной операцией в стиле сокрушения. Это только ослабление на 10% русского военного могущества. (Что решительный пункт в этот момент не лежал в Восточной Пруссии, это видно из того, что Танненберг не определил исхода галицийской операции: мы продолжали с удвоенной энергией бои на всем фронте соприкосновения с австрийцами и одержали крупный успех над ними в момент полной неудачи нашего вторжения в Восточную Пруссию). О сокрушительной операции можно было бы говорить лишь в том случае, если бы Людендорф после поражения Самсонова, имел силы и возможность непосредственно броситься через Нарев и выйти в тыл значительной части нашего фронта.

Точно также не превратился в операцию удар Людендорфа, приведший к окружению в Августовских лесах центра 10-й русской армии в феврале 1915 года. Чтобы дорасти до операции, германские армии должны были выйти одним ударом на фронт Белосток — Гродно; громадные массы русских армий в Польше оказались бы в ужаснейшем положении. Свенцянский прорыв в сентябре 1915 года, на который Людендорф возлагал столько надежд, явился уже совершенной пародией на операцию. Тарнопольский прорыв, которым летом 1917 года при помощи дивизий, подвезенных с французского застывшего фронта, Людендорф отвечал на „наступление Керенского", также не дорос до операции: несмотря на явную потерю боеспособности у русских войск, австрийцы и тут умудрились замяться и потерпеть ряд неудач, и надежда — от Тарнополя проскочить до берегов Черного моря, чтобы захватить в плен значительную часть Юго-западного и весь Румынский фронт — оказалась неосуществимой.

Осенним ударом 1917 года, у Капоретто, Людендорф смял огромную часть итальянской армий, добился совершенно баснословных цифр трофеев — в течение 17 дней у итальянцев было захвачено 294 тысячи пленных, 3152 орудия, 1732 миномета, 3000 пулеметов; потери наступающих были сравнительно ничтожны, так как и итальянцы потеряли всего десять тысяч убитых и тридцать тысяч раненых. Сверх того, не менее 200 тысяч итальянских солдат, под впечатлением этой катастрофы, оставили ряды войск и разбрелись по всей стране, И, несмотря на эти колоссальные цифры, это все же не была генеральная победа, не была „операция" в смысле сокрушения: [16] с помощью десятка англо-французскик дивизий остатки итальянских армий были подперты, получили возможность собраться и устроиться; на реке Пиаве германо-австрийцы вновь натолкнулись на организованный Фошем крепкий позиционный фронт, и наступила пауза. Выход на прямую к финишу оказался недостигнутым, и через год итальянцы могли гордиться тем, что, перейдя в наступление против переставшей воевать австрийской армии, они захватили в шесть дней 7000 орудий и 450000 пленных!

Большие наступления Людендорфа весной 1918 года во Франции представляют огромные успехи, знаменуемые сотнями и тысячами квадратных километров захваченной территории, тысячами захваченных орудий, десятками и сотнями тысяч пленных — но все это образовывало лишь прорехи во французской обороне, поддававшиеся штопке, починке, не выливавшиеся в иенскую беспомощность побежденного. Победы Людендорфа не являлись генеральными, так как англичане получили возможность сказать, что их у немцев было много, а они одержали только одну, но зато последнюю. Трагедия Людендорфа заключалась в том, что он целиком ориентировался на стратегию сокрушения, пути которой, при сложившемся соотношении сил, были для него недоступны. Начало сокрушения прельщает нас своей ясной логикой и воплощаемым ею принципом экономии сил. Спенсер как-то определял грациозность движения, как совершение его с наименьшей затратой сил. Прыжок серны грациозен потому, что она совершает его без малейшего лишнего напряжения; все ее мускулы дают строго целесообразную работу; малейшая частица энергии не пропадает бесплодно. Мы должны признать грациозным и жест торреадора, легким ударом шпаги в мозжечок убивающего массивного разъяренного быка. Мы должны признать грациозной и стратегию сокрушения, когда она удается. Короткая вспышка заканчивает борьбу прежде, чем неприятель успевает реализовать большую часть сил, средств и энергии, которые он может извлечь из своих опорных пунктов. Противник падает к ногам победителя не как разоренный нищий, а со всеми своими богатствами. Если бы Антанта сумела в два месяца войны победить Германию, как бы жестоки ни были потери в течение энергично веденных операций, они были бы много меньше, чем за годы затяжной войны,.

Сокрушение, ударность характеризуются тем, что они признают начало частной победы; они признают существование решительного пункта, успех на котором определит все прочие отношения. Однако, одними приемами ударности нельзя вести экономической борьбы. В мировую войну, несмотря на тяготение к сокрушению всех генеральных штабов, удары на фронте оказались лишь эпизодами. Решение всюду было [17] обусловлено крушением базы. Это обстоятельство, однако, не позволяет нам отнюдь игнорировать начала ударности. В известных условиях, в известном масштабе, оно играет огромную роль. Даже в мировой войне, если мы будем подходить не с точки зрения конечной цели, а с точки зрения промежуточной цели, частной цели одного из эпизодов борьбы, мы увидим огромное значение этого, если так можно наименовать его, „решительного пункта ограниченного района войны". Сама стратегия измора вовсе не означает вялого ведения войны, пассивного ожидания развала неприятельского базиса. Она видит, прежде всего, невозможность достигнуть одним броском конечной цели и расчленяет путь к ней на несколько самостоятельных этапов. Достижение каждого этапа должно означать известный выигрыш наш в мощи над противником. Уничтожение неприятельских вооруженных сил, не являясь единственным средством, представляется и для стратегии измора весьма желательным, и такие предприятия, как Танненберг и Капоретто, прекрасно укладываются в ее рамки.

Даже в том случае, если стратегия измора выдвигает, как промежуточную цель, захват географического объекта — например, каменноугольного бассейна, промышленного района, производящей хлеб области, то и в этом случае в борьбе с противодействием неприятельских войск найдется известное приложение принципу ударности. Если на экономическом фронте войны приложение принципа ударности иногда представляло большое зло, например, при обращении железнодорожных мастерских на фабрикацию снарядов, при лишении сельского населения гвоздей и сельско-хозяйственных орудий из за спортивного соревнования с неприятелем в количестве выпускаемого в сражении металла, то ударность и здесь, при правильном руководстве, при наличии широкого экономического плана, может оказать огромные услуги.

Мы поэтому полагаем, что ударность, лежащая в основе сокрушения, отнюдь не отжила свой век; начало ударности вместе с началом базирования представляет двух китов, на которых покоится существенная часть теории стратегии. Конечно, идеи ударности можно проследить у многих писателей старых времен. Ведь Александр Македонский, Ганнибал, Юлий Цезарь издавна являлись весьма поучительными объектами для размышления. В новейшей истории актуальное значение в теории они получили лишь после того, как Наполеон дал им новые формы бытия. Эрц-герцог Карл был одним из первых, уловивших эту сторону наполеоновского искусства. Мы в этом отношении решительно расходимся с Дельбрюком, считающим эрц-герцога Карла “пустой головой и слабым характером". Может быть наша точка зрения объясняется нашей осведомленностью об эрц-герцоге Карле, [18] базирующейся исключительно на австрийские исторические труды{3}.

Во всяком случае, он предупредил Жомини в изложении основного начала стратегии сокрушения — в указании решительного пункта, на котором в решительный момент надо быть сильнее неприятеля. Поэтому мы предлагаем рассматривать приводимые отрывки из трудов эрц-герцога Карла, имеющие и другие достоинства, как первый черновой вариант к произведению великого популяризатора начала сокрушения и наполеоновской стратегии — Жомини. Последний с необычайным тактом отбросил все сумбурное, всю излишнюю геометрию, всю утрировку военной географии, которые мы встречаем у Бюлова и эрц-герцога Карла, и создал в основных чертах то стратегическое учение, которого держалось огромное большинство вплоть до мировой войны. Перед Клаузевицем расписывались в уважении, его цитировали, а когда предстояло переходить к конкретному вопросу — простой и прозрачно-ясный Жомини одерживал в большинстве случаев верх в сознании оператора над глубоким, но туманным германским философом войны.

Линию Жомини в русской литературе продолжал Г. А. Леер; однако, последний, в противоположность Жомини, вовсе не воевал и не работал два десятка лет над капитальным военно-историческим трудом. Действительность с её материализмом отошла у Леера совершенно на второй план. Это кабинетный ученый, идеалист чистейшей воды, пытавшийся создать положительную науку о войне; в семидесятых годах его имя пользовалось мировой известностью. Разумеется, Леер видел только ударность, и Бюлов рисуется ему, как антипод правильного стратегического мышления. Но как эрц-герцог Карл, так и Жомини и Леер заимствовали у Бюлова боязнь за свой тыл и воплотили ее в учение о безопасности операционной линии.

Если мы желаем окончательно отказаться от геометрического характера, которыми проникнуты теории этих доктринеров, нам предстоит развить вместо понятия операционной линии понятие линии поведения, термина, нашедшего уже давно распространение в политике и разумеющего не геометрическую, а лишь логическую связь между отдельными частными целями на пути к конечной программной цели... [19]

Простота стратегического решения, о которой мы говорили в начале настоящей статьи, находится в резком несоответствии с глубиной его мотивов. Решение, кому, когда и куда идти является известной равнодействующей требований, возникающих в разрезе базирования и в разрезе ударности. Трудность увеличивается и оттого, что не существует постоянного отношения между значением требований этих двух категорий. Как мотив нашего действия, надо выдвигать в зависимости от условий то требование базирования, то ударности... Эти важнейшие вопросы лежат в центре внимания настоящего тома. Он затрагивает еще одну существенную тему. У очень интересного и глубокого писателя Шерфа взят отрывок, в котором последний делает попытку указать путь практического подхода к решению оперативных задач. 30 лет назад, когда писал Шерф, в центре внимания было еще генеральное сражение, не разбившееся на ряд отдельных действий, группирующихся в операцию. Поэтому ответы Щерфа не следует понимать буквально; читатель должен постараться дать себе отчет в том, в чем могли бы измениться характер и последовательность того ряда вопросов, на который распадался еще так недавно путь оперативного мышления. И пусть читатель не сетует, что в том стратегическом задачнике, которым является настоящее собрание классиков, он не найдет в конце приложенных ответов на настоящий день. Если бы и возможен был такой набор стратегических ответов, то это была бы задача оригинального труда по стратегии, а не настоящего издания, в котором мы и так, кажется, несколько вышли за пределы деятельности критика, представляющего вниманию читателей труды известнейших мыслителей...

В двух изданных томах „Стратегии в трудах военных классиков" мы охватили творчество 16 крупных стратегических писателей. Мы еще не имели возможности включить Клаузевица, Шлихтинга и нескольких других писателей, менее известных, но успешно углубившихся в некоторые отделы стратегии. С Клаузевицем и Шлихтингом читатели отчасти, хотя и весьма неполно, знакомы по имеющимся русским переводам некоторых их произведений. Впредь до выхода III и последнего тома „классиков", на что едва ли можно рассчитывать в ближайшем будущем, мы особенно рекомендуем изданную под нашей редакцией брошюру со стратегическими письмами Клаузевица{4}, захватывающими важнейшие стороны его стратегического мировоззрения.

Все переводы для настоящего издания выполнены вновь и сверены редакцией с оригиналами.