Как это объясняют в США

Нападение на Пёрл-Харбор глубоко потрясло США. Американский флот на Тихом океане был разгромлен. Вечерние выпуски газет намекали, что США потерпели серьезное поражение.

По несчастному совпадению утром 7 декабря на первых страницах газет был помещен ежегодный отчет военно-морского министра Ф. Нокса. «Я горд сообщить, — писал министр, — что американский народ может испытывать полную уверенность в своем флоте. По моему мнению, преданность, моральное состояние и выучка личного состава не имеют себе равных. С любой точки зрения, флот Соединенных Штатов — сильнейший в мире. Международная обстановка такова, что мы должны вооружаться с возможной быстротой, чтобы обеспечить выполнение наших оборонительных задач против любой коалиции противников одновременно на обоих океанах. Наша цель должна всегда заключаться в том, чтобы иметь достаточные силы, что даст нам полную свободу действий на одном океане, в то время как на другом океане останутся силы, обеспечивающие эффективную оборону»{308}.

Звучало так волнующе, и в этот же день американские корабли пошли на дно не в битве, с развевающимися флагами, а запертые в тесной мышеловке гавани Пёрл-Харбор. Кто виноват?

Выступая по радио 9 декабря, Ф. Рузвельт постарался воздействовать на общественное мнение в нужном направлении. Голос президента звучал с большим подъемом: «Я могу сказать с величайшей уверенностью, что ни один американец сегодня или спустя тысячу лет не будет испытывать ничего, кроме гордости по поводу нашего терпения и наших усилий на протяжении многих лет, направленных на достижение мира на Тихом океане, который был бы достоин и справедлив для всех стран, больших и малых. И ни один честный человек ни сегодня, ни тысячу лет спустя не сможет подавить чувства негодования и ужаса по поводу предательства, совершенного военными диктаторами Японии под прикрытием флага мира, который несли среди нас их специальные представители»{309}.

Итак, овцы были отделены от козлищ, виновники заклеймены, невиновные оправданы — на тысячу лет.

Итак, японцы напали на Пёрл-Харбор. По этой причине в первые трое суток после 7 декабря в США арестовали 1291 лицо, подозреваемых в том, что они японские агенты. С врагом внутренним за и на 72 часа разобрались. Сложнее [241] с врагом внешним. Почему нападение оказалось внезапным и кто виноват в Соединенных Штатах? Правительству нужно поторопиться известить народ, заключил военно-морской министр Ф. Нокс. Прежде всего следует самому побывать на Гавайях и собственными глазами увидеть, что случилось. Рузвельт поинтересовался: что это даст? «Там, на месте, можно узнать куда больше, чем здесь» — ответил Нокс и добавил, что его «страшит» сама мысль «о неприятном расследовании конгресса». Рузвельт по достоинству оценил аргумент, и уже 9 декабря Нокс вылетел на Гавайи. Г. Стимсон и Дж. Маршалл отправили полковника расследовать катастрофу по линии армии. Он вылетел 12 декабря из Феникса, штат Аризона, вместе с генералом, которому надлежало принять дела у генерала Шорта на Оаху. Самолет разбился в горах на западе США, трупы посланцев нашли только в мае 1942 года в снегах и льду горы Берг.

Нокс с группой офицеров 11 декабря спокойно долетели до Гавайев. Но на подлете к аэродрому все надели парашюты и спасательные жилеты, стрелки взялись за пулеметы. Приготовились к самому худшему. Но больших ужасов, кроме разбитых кораблей в Пёрл-Харборе, еще дымившихся обломков «Аризоны» и обгоревших остовов самолетов на аэродроме, не увидели. Разговоры Нокса с Киммелем и Шортом были короткими и суровыми. Интеллектуальный уровень министра и адмирала не ослеплял. Они оба и другие начальствующие лица сошлись на том, что японская «пятая колонна» нанесла громадный вред.

Нокс еще спросил Киммеля: «Разве вы не получили в субботу, предшествующую Пёрл-Харбору, предупреждение о том, что мы тайным образом узнали — японское правительство приказало Номура и Курусу вручить их последнее послание г-ну Хэллу в час дня, в воскресенье 7 декабря?» Министр напутал, указание послам было дано не 6, а 7 декабря и нигде не указывалось, что это «последнее послание». Плюс — Киммелю никогда не сообщали, что в Вашингтоне могли «тайным образом» читать шифрпереписку Токио со своими послами. Киммель и другие изумились и ответили отрицательно на вопрос Нокса. В порядочном замешательстве он произнес: «Странно. Я знаю, что такое послание было отправлено Харту (командующему Азиатским флотом на Филиппинах. — Н. Я.), и я думал, что оно было направлено и вам»{310}.

К 15 декабря, времени возвращения в Вашингтон, чувство неловкости, возникшее было у Нокса, исчезло без [242] следа. 15 декабря он совещался с Рузвельтом. Было решено в интересах сохранения военной тайны не раскрывать действительные размеры ущерба. Представителям прессы Нокс сообщил, что во время японского нападения на Пёрл-Харбор был потоплен линкор «Аризона», другой линкор, «Оклахома», перевернулся, но будет восстановлен. Потоплены корабль-мишень «Юта», три эсминца и вспомогательное судно. Повреждено несколько других кораблей. Погибло 2897 моряков и солдат{311}.

Обо всем этом Нокс поведал на пресс-конференции в тот же день, особо подчеркнув героизм американских моряков и солдат 7 декабря. Министр пообещал немедленное «расследование».

В конгрессе уже раздавались голоса о настоятельной необходимости расследования беспримерной катастрофы. Эти предложения были крайне опасны для администрации: не говоря уже о духе партийной борьбы, неизбежной в таком случае, правительству было бы трудно поставить под контроль действия сенаторов и конгрессменов. Ф. Рузвельт опередил события: 16 декабря он назначил собственную следственную комиссию в составе пяти человек, возглавлявшуюся заместителем судьи Верховного суда О. Робертсом. Этот юрист давно отстаивал необходимость ведения войны для создания «мирового правительства». Остальные члены комиссии были тесно связаны с администрацией. Контр-адмиралы в отставке В. Стендли и Д. Ривс едва ли могли критиковать военную неподготовленность на Гавайских островах. Оба совсем недавно на своих постах несли прямую ответственность за обороноспособность баз флота. Отставной генерал-майор Ф. Маккой, руководитель «Ассоциации внешней политики», был ярым сторонником Ф. Рузвельта. Пятый член комиссии — бригадный генерал действительной службы Дж. Макнерни являлся ближайшим советником генерала Дж. Маршалла. 17 декабря назвали «козлов отпущения» — X. Киммель и У. Шорт были сняты со своих постов.

Свою основную обязанность комиссия усмотрела в оправдании правительства и высшего командования вооруженных сил, одновременно закрепив вину за Киммелем и Шортом. Отсюда и ее стиль работы. Несмотря на то что Робертс знал все тонкости американской юриспруденции, он не позаботился опросить многих важных свидетелей и изучить документы. Больше того, сама процедура опроса, включая Киммеля и Шорта, оказалась беспрецедентной. Робертс то расшаркивался перед ними, то вел себя, как [243] прокурор. Члены комиссии, за исключением Стендли, оставили у них самое неприглядное впечатление. Киммель о Ривсе: «Он предан Белому дому душой и телом, если у него есть душа». Самый молодой член комиссии, 48-летний Макнерни стремительно делал карьеру и посему заслужил от Киммеля: «Лживый сукин сын, у него не больше морали, чем у ползучей змеи». Да, согласился кроткий Шорт, «по-видимому, он сукин сын этой комиссии»{312}.

Члены комиссии знали о существовании «чуда», однако не проявили никакого любопытства к этим материалам и не истребовали их. О. Робертс заявил после войны: «Я бы не потрудился прочитать перехваченную японскую документацию, даже если бы она была нам показана. ...Мне нужно было знать только одно — были ли командующие извещены о критической ситуации»{313}. Доклад комиссии был представлен президенту на просмотр и утвержден им.

24 января 1942 года доклад был опубликован. В первой части расхваливались политические и военные руководители США. «Государственный секретарь, — говорилось в докладе, — выполнил свои обязанности, подробнейшим образом информируя военное и военно-морское министерства о международной обстановке и в деталях сообщая им о ходе и возможном окончании переговоров с Японией. Военный и военно-морской министры полностью выполнили свои обязанности, часто совещаясь с государственным секретарем и друг с другом, сообщая начальникам штабов армии и флота о переговорах с Японией и об их существенных последствиях». Все факты истолковывались в пользу Вашингтона.

Задержка с отправкой предупреждения Дж. Маршалла 7 декабря, например, объяснялась так: «Оно было лишь дополнительным предупреждением, учитывая переданные раньше предупреждения и приказы. Если бы даже предупреждение пришло в назначенное время, то все равно оно не принесло бы значительной пользы ввиду того, что командиры на месте не приняли мер до предполагавшегося момента получения этого предупреждения, которые дали бы возможность эффективно отразить нападение».

В чаду хлопот по спасению реноме правительства и высшего командования комиссия Роберта попрала самые устои американского судопроизводства — приняла показания без присяги, исходившие от заинтересованных лиц, например Старка и Маршалла!

На основе таких шатких, с юридической точки зрения, [244] доказательств комиссия заключила, что «главной причиной» японского успеха в Пёрл-Харборе было «невыполнение своего долга» Киммелем и Шортом, «каждый из них не сумел должным образом понять серьезность обстановки». В числе дополнительных причин комиссия перечислила: нарушение Японией норм международного права, ограничения на ведение контршпионажа, существовавшие в США. «За исключением незначительных случаев, употребление спиртных напитков личным составом вечером накануне дня нападения не снизило его возможностей».

Выводам комиссии была придана самая широкая гласность. Президент поблагодарил О. Робертса «за тщательное и всестороннее расследование»{314}. Народ Соединенных Штатов теперь знал имена злоумышленников — X. Киммеля и У. Шорта, навлекших на великую страну неслыханный позор{*16}.

Оба оказались в незавидном положении. Военное и военно-морское министерства потребовали от них подать рапорты об отставке. В официальных кругах и печати неоднократно требовали предать Киммеля и Шорта суду военного трибунала. Добрые граждане со всех концов страны слали им письма, иной раз высказывая намерения лично покончить с преступниками, если медлит юстиция. Авторы некоторых писем взывали к профессиональной чести. Некий бывший судья Д. Микс писал Киммелю 11 февраля 1942 года: «Как американский гражданин, налогоплательщик, выпускник Йельского университета и один из тех, чьи предки сражались во всех войнах, которые вели США, я предлагаю: вместо того чтобы трусливо просить об отставке и стать иждивенцем налогоплательщиков — пенсия 6 тысяч долларов в год — и учитывая то, что в Пёрл-Харборе в результате вашей небрежности, беззаботности и бездумности была уничтожена на миллионы долларов собственность налогоплательщиков, вы должны попытаться показать, что вы настоящий мужчина: возьмите пистолет и покончите с вашим земным существованием, ибо, конечно, вы не нужны ни себе, ни американскому народу»{315}. [245]

Достойная гражданка Г. Гроус из Оак Парк, штат Иллинойс, обратилась к президенту Рузвельту: «Я надеюсь, что Киммель и Шорт положат конец своей жизни еще до того, как вы вынесете решение об их наказании. Поступив таким образом, они по крайней мере сумеют продемонстрировать то же равнодушие к своей собственной жизни, какое они проявили к жизни прекрасных американских юношей, погибших в результате их небрежности». В дом Киммеля потоком шли письма — как смеют трое сыновей адмирала служить офицерами на флоте, ведь их отец «бесчестный предатель»! Младший сын Киммеля Нед, случайно встретивший адмирала Старка, ожидал дружеского приветствия от человека, знавшего его с детства. Ледяной взгляд, короткая фраза и спина адмирала. Вот все, что запомнил юноша об этой встрече{316}.

22 февраля 1942 года Киммель в письме на имя Старка (разумеется, не в связи с этим случаем!) заметил: «Следует подождать суждения истории, когда все факты можно будет предать гласности. Но я полагаю, что было бы справедливо, если бы военно-морское министерство не делало ничего больше, чтобы еще сильнее разъярить народ против меня». Однако травля продолжалась. 1 марта 1942 года с большим шумом объявили, что Киммель и Шорт увольняются в отставку, а в дальнейшем, когда позволят «общественные интересы и безопасность», их предадут суду военного трибунала. Это решение означало, что оба должны будут объяснять свои действия или бездействие военным судьям, а до тех пор молчать. Короче говоря, Киммелю и Шорту заткнули рот.

Тем временем в США нарастала, набирая темпы, антияпонская кампания. Проживавшим в США японцам и американцам японского происхождения предстояло оплатить счет за Пёрл-Харбор. Популярнейший публицист У. Липпман после инструктажа военными настаивал: «Проблема «пятой колонны» очень серьезна... Над западным побережьем США нависла непосредственная угроза комбинированного нападения извне и изнутри». Другой известный журналист, Г. Маклемор, взывая к призраку Пёрл-Харбора, требовал: «Я за немедленную высылку всех японцев с западного побережья в глубь страны. Причем отнюдь не в привлекательную местность. Давайте погоним их туда и скучим на самых скверных землях. Зажмем их в тисках нужды, пусть им будет плохо, пусть они голодают и подыхают там... Я лично ненавижу япошек. Всех до единого». [246]

О том же писали в служебных документах ответственные лица. Генерал-лейтенант Дж. Девит, назначенный командующим западным оборонительным округом (охватывавшим штаты Калифорния, Орегон и Вашингтон), заключил: «Японская раса — враждебная раса. Хотя немало японцев во втором и третьем поколении, родившихся в США, являются американскими гражданами и американизированы, их расовая природа не изменилась». Тогдашний генеральный прокурор штата Калифорния Э. Уоррен (в будущем председатель Верховного суда США) подстрекал: «У нас нет саботажа и вылазок «пятой колонны»... считают, что их не готовят... Я думаю, что нас убаюкивают ложным чувством безопасности. Единственная причина, по которой мы избежали катастрофы в Калифорнии, заключается в том, что для нас назначен другой срок».

Президент Рузвельт 19 февраля исполнительным приказом поручил военному министерству поместить всех японцев — около 112 тысяч человек, — независимо от того, имели ли они американское гражданство или нет, в концентрационные лагеря. В городах и поселках по западному побережью расклеили стандартное объявление: «Приказ всем лицам японского происхождения... Граждане США или нет подлежат депортации из (данного) района к 12. 00 дня (такого-то числа). Размеры и вес багажа ограничиваются тем, что может унести в руках отдельный человек или семья». Распродав за бесценок или бросив свое имущество, те, кто считались японцами, под конвоем солдат депортировались в 13 концентрационных лагерей в отдаленных местностях. Разумеется, самым отвратительным по климатическим и иным условиям.

Там они содержались за колючей проволокой под стражей почти всю войну в отвратительных, а в штрафном лагере в Туле Лейк на севере Калифорнии — в нечеловеческих условиях{317}. Среди депортированных примерно 112 тысяч человек 78 тысяч были американскими гражданами. Работники американских спецслужб, занимавшиеся проблемой японского «шпионажа», единодушно признавали — среди депортированных за всю войну не обнаружили ни одного «агента». Офицер военно-морской контрразведки США К. Рингл, в послужном списке которого было нашумевшее в 1941 году дело Тачибана, ряд тайных взломов в японском консульстве в Лос-Анджелесе, даже сочинил обширную справку для правительства, доказывая необоснованность репрессий в отношении этих 112 тысяч человек. Все напрасно. [247]

После войны где-то в правительственных канцеляриях тайком признали, что великая «демократия», насмерть перепуганная Пёрл-Харбором, карала направо и налево ни в чем не повинных людей. По этой бесспорной причине сочли за благо предать забвению всю неприглядную историю. Главный архитектор депортации К. Бендетсен, напомнил в ее 40-летнюю годовщину «Вашингтон пост мэгэзин», «ныне живет в богатстве и почете в Вашингтоне, о его деяниях в годы войны практически забыто... Он подготовил приказ, по которому любой с одной шестнадцатой японской крови подлежал депортации как враг народа. В нацистской Германии, дабы попасть, в эту категорию, требовался в два раза больший процент еврейской крови»{318}. Еще он настаивал — депортировать круглых сирот, «если у них хоть одна капля японской крови». Расист менее чем за год вырос от капитана до полковника, а в 1950 году стал заместителем военного министра.

Поползновения лиц, побывавших в 1942—1945 годах в лапах военной контрразведки в концентрационных лагерях, добиться признания несправедливости обращения с ними и компенсации пресекались судами. Даже в 1984 году суд отверг претензии, ибо «прошло много времени, память ослабела, а многие действующие лица умерли». Все происходило за глухой стеной молчания, сооруженной «свободной» американской прессой. Свет забрезжил только в 1986 году. Апелляционный суд признал обоснованным иск 19 бывших заключенных по той причине, что «правительство скрыло — интернированные (в концентрационных лагерях) не представляли опасности для национальной безопасности». Теоретически правительству могут быть предъявлены иски за имущественный ущерб, нанесенный депортацией в размере 24 миллиардов долларов{319}. «Никто не собирается разбогатеть на этом деле», — заявил адвокат истцов, но все же американский еженедельник озаглавил заметку, оповещающую об этом, «Победа над колючей проволокой». В сентябре 1987 года палата представителей проголосовала за то, чтобы выплатить по 20 тысяч долларов каждому из этих лиц, «утративших собственность или свободу в результате интернирования»{320}.

Если в спорах по поводу судьбы американцев японского происхождения и их собственности в годы войны в какой-то мере обозначился просвет спустя сорок с небольшим лет, то этого никак нельзя сказать по всему комплексу проблем, связанных с Пёрл-Харбором. Узлы, завязавшиеся в годы второй мировой войны, так и не распутаны. По сей день. [248]

Объединенная комиссия конгресса расследует...

Узлы эти затянулись уже в первые военные годы. Бросив по адресу Киммеля и Шорта серьезные обвинения, власти, по всей вероятности, дальше встали в тупик. Обвиненные со своей стороны вели себя в высшей степени достойно. Люди отнюдь не молодые, они не стали в одиночестве растравлять раны, а занялись делом. Судостроительная фирма в Нью-Йорке в июне 1942 года взяла на работу Киммеля. Он возглавил проектирование и постройку плавучих доков, остро необходимых для кампаний войны на Тихом океане. Шорт с сентября 1942 года — глава отдела перевозок компании Форда в штате Техас, которая была занята исключительно военным производством.

Тем не менее оба не были удовлетворены своим положением и настойчиво требовали суда. Но никаких юридических действий против обвиняемых не предпринималось. Американское законодательство, действовавшее на 7 декабря 1941 года, предусматривало, что лица, виновные в преступлениях, инкриминировавшихся Киммелю и Шорту, должны предстать перед судом в течение двух лет. Когда в декабре 1943 года истек установленный законом срок, конгресс специальной резолюцией продлил его на шесть месяцев.

Киммель, естественно, готовился к процессу. Он потребовал в конце 1943 года от военно-морского министерства документы, касавшиеся предыстории Пёрл-Харбора. Ему ответили, что документов масса, их соберут, но пока интересы безопасности не позволяют передать их адмиралу.

Тут Киммелю протянул руку помощи «безумный гений» Саффорд. С началом войны его повысили в звании, а в феврале 1942 года сняли с должности главы ОП-20-Дж. Не потому, что он не справлялся, место понадобилось родственнику пробивного офицера. Саффорд отныне был волен досыта заниматься любимым делом — криптоанализом, который, видимо, побудил его к размышлениям.

Возвращаясь мысленно к 7 декабря 1941 года, он, по всей вероятности, подверг события анализу и пришел к поразительным выводам. Вашингтон не сообщил на Гавайи важную информацию, прежде всего о «чуде». От этого заключения один шаг до мысли о том, что ее «утаивали» от Киммеля злоумышленно. Открытие опасное! Посему Саффорд, вступивший в переписку с Крамером, продолжавшим [249] работать на Гавайях, пользовался шифром собственного изобретения. В феврале 1944 года он явился к Киммелю, заявив, что адмирал «жертва самого грязного заговора в истории флота и у меня есть доказательства этого»{321}.

Как раз в это время военно-морской министр Ф. Нокс приказал бывшему командующему Азиатским флотом адмиралу Т. Харту провести расследование Пёрл-Харбора в интересах будущего суда над Киммелем. Расследование велось в строжайшей тайне. Киммель отказался принять участие в нем, а Саффорд привел в замешательство Харта своим видом и таинственными открытиями, которым расследователь, вероятно, не поверил. Адмирал Харт трудился с 15 февраля по 15 июля 1944 года, однако раскопанное им так и осталось в тайне. По причине секретности расследования и смерти заказчика — 28 апреля 1944 года скоропостижно скончался Ф. Нокс.

В столичных кругах все чаще шептались, что с расследованиями, касающимися Пёрл-Харбора, дело неладное. Слухи проникали в печать. 13 июня 1944 года конгресс принял новую резолюцию, продлившую срок суда над Киммелем и Шортом еще на шесть месяцев, а также потребовал нового расследования катастрофы в Пёрл-Харборе военным и военно-морским министрами.

Значительную роль в оживлении интереса ко всему делу сыграла проходившая в это время очередная кампания по выборам президента. Республиканцы проявляли к Пёрл-Харбору явно нездоровый интерес. Сенатор Г. Трумэн, кандидат на пост вице-президента, попытался погасить его, но в действительности подлил масла в огонь. В статье в «Кольерз мэгэзин» 26 августа 1944 года Г. Трумэн «объяснил» причины катастрофы личной неприязнью между Киммелем и Шортом, которые не могли наладить взаимодействия между флотом и армией. Трумэн писал: «На Гавайях генерал Шорт и адмирал Киммель встречались друг с другом лишь в те периоды, когда они разговаривали между собой. Обычно они ограничивались обменом телеграммами и радиограммами».

Совершенно необоснованное обвинение в дополнение ко многим другим сплетням, распространявшимся печатью, побудило Киммеля нарушить молчание, которое он хранил два с половиной года, и взяться за перо. Адмирал с возмущением писал Г. Трумэну: «Ваши инсинуации насчет того, что генерал Шорт и я не разговаривали, не верны. Ваши заявления о том, что мы будто бы не сотрудничали [250] и не согласовывали своих действий, также лживы... До тех пор пока я не предстану перед гласным судом, крайне несправедливо повторять лживые обвинения по моему адресу, в то время как официальные органы постоянно лишают меня возможности защитить себя публично». X. Киммель передал письмо в печать{322}.

Трумэн не ответил, сославшись на то, что у него есть документы, подтверждающие обвинение. Учитывая большой политический резонанс Пёрл-Харбора, военный и военно-морской министры дали указание вести новые расследования, назначенные в соответствии с июньским решением конгресса, в глубокой тайне.

А в это время шла напряженная кампания по выборам президента. Рузвельт баллотировался в четвертый раз. Республиканцы гремели словами, определенно подбираясь к Пёрл-Харбору. 30 августа публицист Р. Юз уподобил положение Киммеля и Шорта делу Дрейфуса во Франции. «Дрейфус провел на Острове Дьявола четыре года. К декабрю Киммель и Шорт проведут в чистилище три года. Правительство прячет концы в воду. Конечно, если будет избран Томас Е. Дьюи, полетят пух и перья... Ведь во Франции потребовалось избрать нового президента, чтобы вызволить Дрейфуса из страшного ада». Пошли слухи о том, что накануне Пёрл-Харбора в Вашингтоне знали о предстоящем ударе, и т. д. На пресс-конференции 22 сентября Рузвельт безмятежно шутил: «Ну, конечно, будет полно утверждений такого рода утром, днем и вечером вплоть до 7 ноября (день выборов. — Н. Я.)».

Посвященным в правительстве было не до шуток. Они боялись превращения вопроса о Пёрл-Харборе в предмет борьбы на выборах. В этом случае неизбежно всплывет история с дешифровкой японских сообщений, а «розовый код», как и некоторые другие, Япония в 1944 году все еще использовала. Последствия всего этого для ведения войны были бы неисчислимы. Дж. Маршалл в совершенно секретных письмах, доставленных доверенным офицером, уведомил об этом Т. Дьюи. Тому деваться было некуда. Генерал заверил его, что содержание писем известно еще только главкому ВМС адмиралу Э. Кингу. Обласканному доверием Дьюи оставалось браниться в пространство в присутствии посланца Маршалла: «Будь я проклят, если поверю, что япошки все еще используют эти два кода!» — и обещать не касаться публично споров по поводу Пёрл-Харбора{323}. Свое обещание Дьюи сдержал. Избирательная [251] кампания 1944 года прошла без использования республиканцами в политических целях Пёрл-Харбора. Они проиграли. Впрочем, едва ли Дьюи поздоровилось, если бы в разгар войны он открыл тайну «чуда»!

Только 1 декабря 1944 года от имени военного и военно-морского министров были опубликованы краткие сообщения об итогах работы следственных комиссий армии и флота. Г. Стимсон заключил: «В любом случае собранные ныне доказательства не оправдывают возбуждения судебного дела против какого-либо офицера в армии». Военно-морской министр Дж. Форрестол добавил: «Собранные доказательства не оправдывают суда военного трибунала против лица или лиц, находящихся во флоте». Оба министра также довольно туманно сообщили, что были допущены ошибки не только на Гавайских островах, но и некоторыми сотрудниками военного и военно-морского министерств{324}. До опубликования полных текстов докладов комиссий о причинах катастрофы в Пёрл-Харборе можно было только гадать. Однако стало ясно одно — виновников нужно искать не только на Гавайских островах.

Шло время. Наконец сложила оружие Япония, и 29 августа 1945 года Г. Трумэн устроил пресс-конференцию в Белом доме. На столе перед собравшимися корреспондентами возвышалась груда документов — многочисленные экземпляры текстов докладов следственных комиссий военного и военно-морского министерств. Объем каждого экземпляра, отпечатанного на ротаторе, составлял более 400 страниц. Трумэн сообщил, что он передает документы печати, заметив, что «полностью доверяет искусству, энергии и компетентности всех наших военных руководителей — как армии, так и флота». Президент скромно признался, что не читал докладов. Толпа корреспондентов, с трудом сдерживавшая нетерпение, не слишком внимательно выслушала краткую речь. Едва он кончил, как представители печати, энергично работая локтями, бросились к столу. В мгновение ока стол опустел, корреспонденты разъехались по редакциям.

На следующий день газеты посвятили первые страницы поспешному анализу преданных гласности документов. Оказалось, что не менее девяти раз катастрофу Пёрл-Харбора расследовали, а именно: военно-морской министр Ф. Нокс в декабре 1941 года; комиссия О. Робертса; следственная комиссия военного министерства, назначенная в соответствии с решением конгресса 13 июня 1944 года; следственная [252] комиссия военно-морского министерства, назначенная тем же решением конгресса; адмирал Т. Харт с 15 февраля по 15 июля 1944 года; адмирал Г. Хевитт с 14 мая по 11 июля 1944 года; майор Г. Клаузен с 23 ноября 1944 года по 12 сентября 1945 года; полковник К. Кларк 14 — 16 сентября 1944 года и с 13 июля по 4 августа 1945 года. Тем не менее особой ясности нет. Основываясь на докладах, газеты обрушили на администрацию шквал обвинений.

Трумэн понял, что допустил промах. На следующий день он созвал новую пресс-конференцию, на которой заявил: «Я прочитал доклады очень внимательно (более 400 страниц за сутки! — Н. Я.) и пришел к выводу, что все это результат политики, которую проводила сама страна. Страна не была подготовлена. Каждый раз, когда президент пытался провести программу военной подготовки через конгресс, ее урезали. Когда бы президент ни выступал с заявлением о необходимости подготовки, его предавали анафеме. Я думаю, что нужно винить страну в целом не менее, чем любого человека, за то, что произошло в Пёрл-Харборе»{325}. Виновны все без исключения американцы! Заявление Г. Трумэна еще более запутало дело.

6 сентября 1945 года лидер большинства в сенате сенатор А. Баркли предложил создать объединенную комиссию конгресса для расследования обстоятельств японского-нападения на Пёрл-Харбор. Предложение было единодушно поддержано в обеих палатах. Объединенной комиссии конгресса предстояло внести ясность. Комиссия состояла из пяти сенаторов и пяти членов палаты представителей. Господствовавшая партия в конгрессе — демократическая — позаботилась, чтобы большинство в комиссии принадлежало ей — на шесть демократов четыре республиканца.

Объединенная комиссия конгресса по очевидным причинам не могла игнорировать выводы предшествовавших расследований. Обнародование докладов следственных комиссий армии и флота объяснило, зачем после их продолжительной работы потребовалось еще поручать адмиралу Хевитту и старшим офицерам Кларку и Клаузену снова заниматься Пёрл-Харбором. Оказалось, что следственная комиссия флота пришла к выводу: Киммель и Шорт работали в тесном контакте, «каждый из них знал о мерах, предпринимавшихся другим для обороны Пёрл-Харбора. Всего этого было достаточно в интересах дела». Планы Киммеля были «здравыми», нельзя предавать суду ни одного офицера, ибо «нападение при тогдашних условиях [253] нельзя было предотвратить. Когда оно произойдет, предсказать было нельзя». Но вот адмирала Старка следственная комиссия осудила, указав, что он не предоставлял Киммелю имевшиеся у него данные, «особенно утром 7 декабря»{326}. Примерно таким же образом следственная комиссия армии обошлась с генералом Маршаллом. Коротко говоря, впервые ответственность за Пёрл-Харбор была возложена и на Вашингтон.

Вот министры Стимсон и Форрестол и приказали своим подчиненным провести дополнительные служебные расследования, дабы смазать эти выводы. Те не очень преуспели. Как записал в своих выводах адмирал Хевитт, расследовавший вместе со специальным помощником военно-морского министра Дж. Соннетом мутные дела, связанные с «чудом» и прочим: адмиралы Киммель и Старк «не проявили, особенно в период с 27 ноября по 7 декабря 1941 года, высокого понимания проблем, необходимого для осуществления командования, приличествующего их рангу и обязанностям»{327}.

Из материалов следственной комиссии флота предстал Киммель во всем блеске оскорбленной чести военного моряка. Он четко и ясно излагал свои мысли, безмерно возмущаясь коварством Вашингтона. Как и следовало ожидать, гранитной основой теперь уже не защиты, а нападения Киммеля было сообщение ему Саффордом о «чуде». Неду Киммелю навсегда запал в память «бешеный гнев отца» после разоблачений Саффорда: «Ей-богу, он превратился в тигра!» С несколькими юристами и преданными офицерами Киммель подготовил внушительную документацию, оправдывая свои действия в канун Пёрл-Харбора и понося Вашингтон.

Поглощенный этими занятиями, Киммель стойко перенес тяжкую утрату. 6 сентября 1944 года пришло сообщение: в районе Филиппинских островов погибла со всем экипажем американская подводная лодка «Робало» под командованием его старшего сына Мэннинга М. Киммеля. Адмирал У. Делани, посланный к отцу с черной вестью, застал его в кабинете с группой юристов. Делани, запинаясь, начал говорить. Киммель поднял голову от бумаг и резко спросил: «Мэннинг?» На утвердительный ответ он, без тени волнения, бесцветным голосом бросил: «Это случается!» — и погрузился в бумаги. Неду, однако, отец с плохо сдерживаемым бешенством сказал с глазу на глаз о судьбе старшего брата, 30 с небольшим лет: «Этот мерзавец (Рузвельт) теперь убил моего сына!»{328} [254]

Объединенная комиссия конгресса, приступившая к работе 15 ноября 1945 года, не могла не считаться с четким заявлением Киммеля, сделанным главкому ВМС адмиралу Э. Кингу: «Непосредственно после Пёрл-Харбора я считал, что вопреки всем моим усилиям я не смог справиться с делом и в этом смысле должен взять на себя вину за Пёрл-Харбор... Теперь я отказываюсь принять хоть какую-нибудь ответственность за катастрофу в Пёрл-Харборе»{329}. Ничего лучшего не могло ожидать руководство республиканской партии. Ее стратегия была проста — превратить расследование Пёрл-Харбора в обвинение против администрации Ф. Рузвельта и тем самым побудить избирателей обратиться на следующих выборах к этой партии за руководством. Один из видных стратегов партии, конгрессмен Дж. Смит, разъяснял своим коллегам: Киммелю нужно не делать акцента на военных вопросах, ибо правительство «до конца использует технические детали, и адмиралу Киммелю будет очень и очень трудно объясниться... Форпостом обороны адмирала Киммеля должна быть дипломатия, приведшая к Пёрл-Харбору, а не технические детали»{330}.

Этот хитрый замысел с точки зрения межпартийной борьбы, однако, без труда разглядели зоркие лидеры демократов. Престарелый Хэлл с порога отверг предположение доклада следственной комиссии армии, а именно, что его ответ 26 ноября 1941 года «был ультиматумом, который положил начало войне». Уставив налитые кровью глаза на членов комиссии конгресса, старик прохрипел: «Если бы я мог выразиться так, как хочу, вы бы, верующие, разбежались во все стороны!» Он перевел дыхание и бросил: «Уже несколько месяцев мне предъявляют это позорное обвинение, в то время как каждый разумный человек знает — япошки были на марше к захватам на Тихом океане и установлению полного контроля над ним... Они изготовились к нападению и никто не мог остановить их, разве пасть на землю как трусы, и мы были бы трусами, если бы уступили»{331}. Хэлл только раз побывал на заседании комиссии. И задал тон в трактовке дел внешнеполитических.

Представление разворачивалось в большом зале с мраморными стенами на глазах примерно 500 человек — прессы и сгоравших от любопытства зрителей. Чередой шли свидетели. Очень интересные показания дал вице-адмирал Теодор Уилкинсон, глава военно-морской разведки во время Пёрл-Харбора. Он разъяснил немало запутанных вопросов. Но, увы, 21 февраля 1946 года Уилкинсон погиб, [255] управляемый им автомобиль скатился с парома. Жена спаслась, а вице-адмирал так и не выбрался из машины. «Пошли слухи, что Уилкинсон покончил с собой, ибо он бросил вызов военной иерархии во время показаний в комиссии. Он настаивал, что были сообщения, в которых японцы выражали опасение — «розовый код» разгадан. Он также предъявил 11 радиоперехватов, которые, как показывали Маршалл и другие, не существовали. Некоторые сторонники Саффорда утверждали, что Уилкинсон, человек чести, не мог больше жить, ибо не сказал правды о сообщении с кодом ветров». Саффорд верил в это. Касаясь событий 1941 года, он писал: «Уилкинсон был единственным порядочным человеком среди них в разведке, единственным, кто раскаивался». Чета Уилкинсонов была очень дружна с Саффордами, и после трагедии вдова адмирала пришла к госпоже Саффорд, обвиняя ее мужа, что он повинен «в смерти Пинга» (прозвище Уилкинсона) из-за своего жуткого упрямства в спорах по поводу Пёрл-Харбора{332}.

В конце 1945 года главный советник объединенной комиссии конгресса У. Митчелл со своими помощниками подали в отставку, ссылаясь на то, что расследование затягивается. Первоначально комиссия должна была представить доклад 3 января 1946 года. В этот день произошло другое — вашингтонский юрист С. Ричардсон, связанный с правительством, заступил на место Митчелла. По просьбе руководителя комиссии директор ФБР прислал ему в помощь расторопного 33-летнего юриста Э. Моргана.

На долю Ричардсона выпало выслушать 15 января показания Киммеля, зачитавшего обширный, более 100 страниц, документ. За ним последовал генерал Шорт, который уподобил себя «козлу отпущения», избранному военным министерством. Оба горячо отрицали, что они виноваты и практически не прибавили ничего нового к уже известному.

Работа объединенной комиссии конгресса закончилась 31 мая 1946 года. Состоялось 70 открытых заседаний, не считая закрытых, объем собранных материалов и стенографических отчетов составил 10 миллионов слов. Доклад комиссии был представлен конгрессу в одном томе 20 июля 1946 года, 39 томов материалов и стенографических отчетов опубликованы в октябре 1946 года. Несмотря на выставленную на обозрение гору материалов, многие аспекты американской внешней политики так и остались в тени.

Главные действующие лица в 1940—1941 годах не были допрошены в комиссии, часть из них по понятным причинам: [256] скончались Ф. Рузвельт, Ф. Нокс и Г. Гопкинс. Г. Стимсон в период работы комиссии был болен. Хотя он разрешил включить в материалы комиссии извлечения из своего личного дневника, на заседаниях Г. Стимсон не появлялся и на поставленные ему вопросы отвечал письменно так, как считал нужным. К. Хэлл обогатил собрание документов комиссии длинным заявлением, в котором с особой педантичностью изложил личную философию международных отношений и собственные взгляды на политику в отношении Японии. Как уже отмечалось, он только раз зашел на заседание комиссии, однако оно велось так, что бывший государственный секретарь не подвергся перекрестному допросу.

Республиканцы, члены комиссии, проявили понятное рвение в расследовании. Но решения о вызове свидетелей, истребовании документов и т. д. принимались большинством голосов. Более того, им было запрещено самостоятельно просматривать архивы правительственных ведомств. А целесообразность предоставления тех или иных документов из личного архива покойного президента единолично решала его личный секретарь Грэс Талли! Такая процедура сбора материалов, естественно, была не случайна, и многое, что могло бы раскрыть истинную политику Соединенных Штатов в канун войны, не было предано гласности.

Ч. Бирд заключил: «Тысячи документов, относящихся к вопросу, о существовании которых известно, остались засекреченными. Что они откроют, если когда-либо эти документы увидят свет, может быть только предметом догадок как для читателей, так и для историков»{333}. Объективность комиссии оказалась весьма условной. Ее работа, естественно, не имела в виду всесторонний критический анализ внешней политики Соединенных Штатов. Больше того, во время работы комиссии выяснилось, что кое-кто уже позаботился скрыть некоторые факты, ставшие случайно известными в ходе более ранних расследований.

Наиболее поучительный пример в этом отношении — судьба японской телеграммы, содержавшей предупреждение из Токио о начале войны, переданной «кодом ветров». Этот документ 4 декабря 1941 года был разослан разведкой руководящим политическим и военным деятелям США. Уже следственная комиссия военного министерства, работавшая в 1944 году, после безуспешных поисков документа констатировала: «Оригинал телеграммы исчез из архива военно-морских сил. Этот оригинал был на месте сразу [257] после Пёрл-Харбора и вместе с другими документами был взят для представления комиссии Робертса. Копии находились и в других местах, но теперь они все исчезли... В течение минувшего года были уничтожены журналы радиостанции, в которых было зарегистрировано получение телеграммы. Свидетель армии показал, что эту телеграмму командование армии никогда не получало. Она была ясным указанием Соединенным Штатам (о войне. — Н. Я.) еще 4 декабря. Легко понять чрезвычайно важное значение этой телеграммы»{334}.

Объединенная комиссия конгресса зафиксировала особое рвение Дж. Форрестола — ведь сигнал по «коду ветров» был перехвачен радиостанцией флота — в «прикрытии» случившегося. Военно-морской министр сначала попытался поручить служебное расследование такому деятелю, один авторитет которого подавил бы допрашиваемого. Он предложил адмиралу Дж. Ричардсону взять на себя эти функции. Бывший командующий ядовито ответил: он твердо уверен, что значительная доля ответственности за Пёрл-Харбор лежит на Вашингтоне. Ричардсон отказался. Тогда и только тогда расследование было поручено более покладистому адмиралу Г. Хевитту.

Адмирал вместе со своим помощником Соннетом добился выдающихся успехов. Крамер, докладывавший перехваченную телеграмму от 4 декабря 1941 года, был приглашен на обед в дом к самому адмиралу Старку, где его память «освежили». С этого момента он стал давать весьма противоречивые показания. Другие опрошенные офицеры также изменили предшествующие показания и заявили, что они и в глаза не видели этой радиограммы. Конгрессмен Кифи объявил, что у него есть доказательства — Крамера «травили», добиваясь изменения его показаний о «коде ветров», насильственно поместили в психиатрическое отделение флотского госпиталя Бетесда. Крамер, разумеется, заявил, что содержался там не против своей воли. Но авторы книги «И я был Там» в 1985 году подчеркнули: «Утверждения, сделанные в 1945 году, были недавно подтверждены нам коллегой и соседом капитана Крамера. Крамера «уговорили» изменить свои показания о радиограмме по «коду ветров» угрозой пожизненного заключения в доме для умалишенных»{335}.

Практически единственным упрямцем оказался капитан Л. Саффорд. Он упорно стоял на своем. Обратившись к работе следственной комиссии флота, он теперь показывал: «Цель Соннета, по-видимому, заключалась в том, чтобы [258] заставить изменить ранние показания, невыгодные Вашингтону, заставить «враждебных» свидетелей изменить свои показания и внести элемент сомнения там, где он не мог добиться отказа от показаний. Больше всего он пытался заставить меня изменить показания о послании с «кодом ветров» и побудить меня поверить, что я страдаю галлюцинациями». Когда это не удалось, Соннет в присутствии Хевитта прибег к угрозам, заявив Саффорду: «Никто не поставит под сомнение ваши умственные способности, если ваша память сыграет дурную шутку по прошествии столь длительного периода времени. Многочисленные свидетели, которых вы называли, отрицают существование телеграммы с «кодом ветров». Вам не следует нести факел для адмирала Киммеля»{336}.

Главный советник Ричардсон, заметив, что Саффорд нервничает, давая показания, задумчиво осведомился, не «напуган» ли он? Саффорд пожал плечами. Ричардсон прибег ко всем юридическим уловкам при допросе под присягой свидетеля. Он пытался довести до абсурда сказанное Саффордом. Например: «Итак, вы утверждаете, что существовал обширный заговор от Белого дома, через военное и военно-морское министерства, через подразделение Крамера уничтожить эти копии?» (документов с «кодом ветров». — Н. Я.). Или по поводу обвинений Саффорда, что на Гавайи умышленно не было послано предупреждение о возможности японского удара. Ричардсон: «Таким образом, вы утверждаете, что, имея в руках (перехваченное) сообщение, офицеры флота, офицеры армии и президент США, все они забыли о войне и забыли использовать это сообщение». Саффорд в ответ: «Я не знаю, почему не послали предупреждение». Ричардсон часами донимал Саффорда, который в конце концов взорвался, обвинив главного советника комиссии в том, что он не первый, кто пытается заставить его изменить показания. Но эта часть показаний Саффорда не вошла в текст «слушаний», что не удивило Киммеля: с текстом его показаний обращались не лучше, извращая сказанное или вычеркивая неугодные фразы{337}.

Результат очевиден. Как отметила американский исследователь Р. Волстеттер, «кто видел, и какие материалы «чуда», и кому что передавалось вечером 6 декабря (1941 года) — очень деликатный вопрос. Протоколы показаний полны противоречий. Сказанное осенью 1945 года неизменно противоречило показаниям, данным перед предшествовавшими следственными комиссиями. В 1945 году [259] документы либо скрывались, либо исчезли, а память участников событий была «освежена», или они начисто забыли происходившее. Поэтому в ряде случаев на настойчивые вопросы следовал стереотипный ответ: «Не помню». Даже сенаторы, стремившиеся нажить политический капитал на расследовании, устали и перестали углубляться в дело»{338}.

Ко всему прочему еще в апреле 1945 года правительство сделало попытку законодательным путем запретить разглашение сведений о том, что США имели возможность дешифровать японскую документацию. 9 апреля 1945 года сенат рассмотрел законопроект Э. Томаса, предусматривавший 10 лет тюрьмы и штраф в 10 тысяч долларов за разглашение шифрованных материалов, американских или иностранного государства. Республиканцы, почувствовавшие, что за повышенной заботой о сохранении государственной тайны кроется какой-то коварный замысел правительства, сорвали принятие этого законопроекта. В результате комиссии конгресса было представлено более 700 перехваченных и дешифрованных японских документов.

При формулировании окончательных выводов объединенная комиссия по расследованию нападения на Пёрл-Харбор так и не пришла к единому мнению. Основной доклад подписали семь членов комиссии, восьмой — конгрессмен Ф. Кифи — поставил подпись с оговорками. Этот доклад получил название «доклад большинства». Члены комиссии — сенаторы республиканцы О. Брестер и X. Фергюсон сочинили собственный доклад, так называемый «доклад меньшинства». Перед составителями «доклада большинства» стояла дилемма — либо полностью поддержать выводы расследования О. Робертса, тем самым оправдав правительство и взвалив всю вину на X. Киммеля и У. Шорта, что автоматически предавало бы их в руки военного трибунала, либо высказаться в пользу выводов расследований военного и военно-морского министерств, проведенных в 1944 году. Тогда досталось бы крепко и политикам. Первый путь был невозможен, так как все собранные документы в своей совокупности не давали возможности начать судебное преследование бывших командующих на Гавайях. Второй путь также был заказан: изобличающих документов не хватало, ибо объединенная комиссия не пожелала углубляться в дебри вопроса об ответственности политиков. Был избран средний путь.

Виновниками Пёрл-Харбора, естественно, были объявлены японцы. Что касается американского правительства, то в «докладе большинства» утверждалось: «Внешняя [260] политика США отнюдь не носила провокационного характера, что давало бы Японии повод для нападения на них... Комиссия не обнаружила никаких документов до или во время своей работы, которые подтверждали бы обвинения, что президент, государственный секретарь, военный министр, военно-морской министр заманивали, провоцировали, побуждали или принуждали Японию к нападению на США, с тем чтобы легче провести объявление войны в конгрессе. Напротив, все данные свидетельствуют о том, что они выполняли обязанности достойно, проявляя свои способности и предвидя будущее в соответствии с высочайшими традициями нашей внешней политики». Политики были полностью оправданы.

Виновниками, по мнению объединенной комиссии, были военные и только военные. На первом месте среди них оказались командующие на Гавайских островах, которые «не сумели выполнить свои обязанности с учетом предупреждений, полученных из Вашингтона». В докладе подробно перечислялось все, что они должны были сделать, но не сделали в области военной подготовки. При всем этом подчеркивалось, что ошибки были «промахами суждения, а не упущениями по службе». Эта формулировка раз и навсегда освобождала Киммеля и Шорта от опасности преследования по суду. В качестве виновников Пёрл-Харбора в Вашингтоне указывались также работники оперативного управления военного министерства и разведки армии и флота.

«Доклад большинства» был устремлен главным образом в будущее. Его выводы заканчивались 5 рекомендациями и 25 конкретными предложениями, имевшими в виду реорганизацию и улучшение военной машины Соединенных Штатов. Горькие уроки Пёрл-Харбора умело использовались для того, чтобы в 1946 году — первом послевоенном году — обосновать необходимость широких военных приготовлений. Тщательно обдуманный и спланированный ход тех сил в США, которые были заинтересованы в разжигании военного психоза в стране. Составителей документа, по-видимому, в большей степени заботило достижение этой цели, чем воссоздание объективной истории событий, которые привели к Пёрл-Харбору. Грядущая война, в неизбежность которой они, несомненно, верили, отбросила густую тень из будущего на их тогдашние выводы.

Кифи приобщил к «докладу большинства» собственное мнение. Он обращал внимание на то, что объединенной комиссии [261] «было отказано в получении многих важнейших сведений». На его взгляд, «факты подбирались таким образом, быть может и ненамеренно, чтобы возложить вину на Гавайи и уменьшить вину, которую следовало бы возложить по справедливости и на Вашингтон». Кифи выразил мнение, что «в основе трагедии лежала тайная дипломатия... В будущем народ и его конгресс должны знать, насколько близко американская дипломатия подвинула дело к войне, с тем чтобы они могли бы пресечь ее действия, если последние становятся неразумными, или поддержать их, в случае если американская дипломатия занимает разумную позицию... Для того чтобы предотвратить любой Пёрл-Харбор в будущем, который может оказаться более трагичным и катастрофичным, чем Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года, должна существовать тесная координация между американским общественным мнением и американской дипломатией». Благие пожелания Кифи пропустили мимо ушей, ибо, по его мнению, виновниками были не военные, а политики. Более четко сформулировать свои выводы он не мог, объединенная комиссия сознательно старалась уйти от определения вины политиков.

«Доклад меньшинства» был в основном продиктован соображениями партийной борьбы, и уже одно это сузило содержащиеся в нем выводы. Однако сенаторы-республиканцы смотрели в корень дела. Внешняя политика Соединенных Штатов не была исследована по той простой причине, что вопрос об оценке мудрости внешнеполитического курса США был «исключен уже самой формулировкой задач комиссии». Поэтому «выводы о дипломатических аспектах основываются на недостаточных материалах». Выправить это положение сенаторы-республиканцы не могли — они не получили в ходе работы всех нужных материалов, — да и не хотели.

Составители «доклада меньшинства» решительным образом разошлись с мнением большинства объединенной комиссии конгресса. Сенаторы Брестер и Фергюсон дали исторический обзор событий в канун Пёрл-Харбора, из которого явствует, что нападение Японии не могло быть неожиданностью для американского правительства. Конкретными виновниками катастрофы они назвали Ф. Рузвельта, Г. Стимсона, Ф. Нокса, Дж. Маршалла, Г. Старка, Л. Джероу, X. Киммеля и У. Шорта. В «докладе меньшинства» указывалось: «Утверждение, исходящее от столь высоко-авторитетного лица, как президент Трумэн, который 30 августа 1945 года заявил: «Нужно винить страну в целом не [262] менее, чем любого человека, за то, что произошло в Пёрл-Харборе», — необоснованно, ибо американский народ не имел решительно никакого представления о проводимой тогда политике и предпринимавшихся действиях».

Пока речь шла о партийной борьбе, сенаторы-республиканцы были красноречивы и выносили безапелляционные суждения. Но когда дело коснулось внешней политики, они проявили куда большую сдержанность. Оно и понятно: в США говорят, что межпартийные распри кончаются у берега океана. В отношении внешней политики «доклад меньшинства» далеко не пошел. Составители констатировали: «Государственный секретарь Корделл Хэлл, который был в центре японо-американских переговоров, несет серьезную ответственность за дипломатические события, приведшие к неизбежности Пёрл-Харбора, однако он не выполнял никаких функций в цепи военного командования, ответственного за оборону Пёрл-Харбора, — от главнокомандующего до командующих на Гавайских островах. По этой причине, а также потому, что дипломатические аспекты не были полностью исследованы, мы не делаем никаких выводов в отношении его»{339}. Итак, как большинство, так и меньшинство комиссии оказались единодушными в одном — в оправдании внешней политики Соединенных Штатов.

Никто и никогда в объединенной комиссии конгресса не сказал об основной внешнеполитической стратегии Вашингтона в канун войны — попытаться отвести японскую агрессию от США, нацелив Японию на Советский Союз. Поскольку этот вопрос вопросов был обойден, постольку работа комиссии, равно как предшествующих расследователей в США, не дала удовлетворительного объяснения причин внезапности японского нападения на Пёрл-Харбор. Поэтому в американской исторической науке живет и будет жить загадка Пёрл-Харбора. Она вызвана к жизни упорными попытками в Соединенных Штатах извратить историю в целях оправдания внешнеполитического курса американского правительства.

Если исследование проблемы Пёрл-Харбора в США с исторической точки зрения в силу изложенных причин оказалось неудовлетворительным, то ее военно-стратегические аспекты постоянно изучаются в целях извлечения уроков для современной американской военной науки, строительства вооруженных сил. Еще при Трумэне японский успех 7 декабря 1941 года использовался для обоснования реорганизации структуры командования американских [263] вооруженных сил. Г. Трумэн в своих мемуарах заметил: «Из материалов слушаний (в комиссии конгресса. — Н. Я.) дела о Пёрл-Харборе мне стало ясно, что трагедия явилась результатом как неподходящей военной структуры, не обеспечившей единства командования ни в Вашингтоне, ни в войсках, так и личных промахов офицеров армии и флота»{340}. В 1947 году в США создается министерство обороны.

Пёрл-Харбор подтолкнул организацию Центрального разведывательного управления. «Мне часто приходило в голову, — писал Трумэн, — что, если бы у правительства существовал координационный центр при сборе информации, Японии оказалось бы значительно труднее, если вообще было бы возможно осуществить успешное предательское нападение на Пёрл-Харбор. В те дни военные не знали всего, что было известно государственному департаменту, а дипломаты не имели доступа ко всему, что знали армия и флот». Как подчеркивается в крупном исследовании о ЦРУ, «среди множества последствий, которыми отдался Пёрл-Харбор, самым серьезным было его влияние на разведку... Пёрл-Харбор и дал потребные аргументы для воздействия на политиков, ускорив организацию централизованной разведки»{341}. Ссылки на Пёрл-Хабор облегчили проведение через конгресс законодательства о создании ЦРУ, поставили ведомство вне и выше законов.

Особое внимание вызывает вопрос: возможен ли Пёрл-Харбор, то есть внезапное нападение, в век ядерного и ракетного оружия, ибо последствия такого удара в наши дни окажутся совершенно несоизмеримыми с тем, что произошло 7 декабря 1941 года. Вопрос, естественно, совсем не академический. Уже Роберта Волстеттер в книге «Пёрл-Харбор: предостережения и решения», подготовленной в сотрудничестве с корпорацией «Рэнд», попыталась дать ответ на вопрос, сформулированный ею так: «Что дает нам Пёрл-Харбор для выяснения возможности внезапного нападения в наши дни, когда его результаты окажутся значительно большими и, возможно, фатальными?»

Пять лет трудов и вот выводы Р. Волстеттер: «Коротко говоря, мы не смогли предсказать Пёрл-Харбора не из-за недостатка нужных данных, а из-за изобилия материалов, не имевших отношения к делу». Что до ошибок американских командующих и правительства, то они кроются «в особенностях человеческого восприятия и проистекают из такой глубокой неопределенности, что ошибок нельзя избежать, хотя возможно и сократить шансы совершения их». [264]

Переходя к ответу на свой вопрос, автор подчеркивает: «Несмотря на громадное увеличение расходов на сбор и анализ разведывательной информации и несмотря на успехи дешифровки и перевода при помощи машин, по всей вероятности со времен Пёрл-Харбора, преимущества вне всякого сомнения перешли к тому, кто изберет внезапное нападение»{342}.

Дурной пример заразителен. Японская победа в Пёрл-Харборе оказала определенно опасное влияние на американскую политическую мысль. Сказанное Волстеттер в общих словах в 60-е годы в книге Г. Пранджа в середине 80-х годов конкретизировано применительно к теологии ракетно-ядерной войны: «В огне Пёрл-Харбора сгорела национальная невинность... Пёрл-Харбор так глубоко укоренил идею внезапного нападения в национальное самосознание, что «Пёрл-Харбор» стал почти тождественным любому такому нападению. США в высшей степени оценили идею внезапного нападения. И совершенно правильно». И далее Прандж процитировал американский журнал «Нью рипаблик», который как-то писал: «Наш удар действительно должен быть «первым» ударом, наносимым всеми силами, а не тем, что от них останется после первого удара врага как раз с целью подорвать нашу наступательную мощь. Это, в свою очередь, диктует: нашей единственной убедительной угрозой является угроза того, что мы можем нанести сами внезапный удар»{343}.

Как отметил в 1985 году влиятельный американский еженедельник «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт», это носит название «ядерный Пёрл-Харбор — возможность нанесения первого удара без риска возмездия»{344}.

«Ревизионисты» утверждают

Работа объединенной комиссии конгресса не положила конец горячей дискуссии в американской историографии вокруг вопроса о вступлении Соединенных Штатов в войну. Напротив, сорок томов дали дополнительные материалы для противоречивых суждений. Спор, по-видимому, будет продолжаться бесконечно. Отставной адмирал Киммель внес в него посильную лепту. В письме составителям сборника документов о Пёрл-Харборе, увидевшем свет в конце 1962 года, Киммель высказался категорически: «Мне никогда не дали возможности полностью ознакомиться с архивами о Пёрл-Харборе, хранящимися в военно-морском министерстве и Белом доме. Мне отказали в разрешении просмотреть [265] так называемую папку Белого дома, в которой, по-видимому, находятся послания Рузвельта и Черчилля... По моему мнению, хотя, конечно, я лицо заинтересованное, нет никаких сомнений в том, что м-р Рузвельт знал о плане японцев напасть на флот в Пёрл-Харборе и дату планировавшегося удара и сознательно утаил эту информацию от командующих на Гавайях, чтобы атака состоялась»{345}.

Крайнее суждение! Даже горячий поклонник адмирала Л. Саффорд во время одного из многочисленных расследований Пёрл-Харбора свидетельствовал, что дислокацию японского флота надлежало установить подразделению Рошфора на Гавайях. Другими словами, штаб Киммеля должен был ориентировать в этом вопросе Нокса и Старка, а не наоборот. Дж. Рошфор со своими подчиненными (на 7 декабря 1941 года 18 офицеров и 128 рядовых), по словам Саффорда, «был обязан предотвратить внезапное нападение на флот, как случилось у русских в Порт-Артуре»{346}. Один из посвященных в деликатные дела разведки адмирал Р. Ингерсолл объяснил объединенной комиссии конгресса: «Приоритетную ответственность за установление дислокации японских кораблей нес командующий Тихоокеанским флотом. Именно в его распоряжении находились средства, нужные для этого, — радиоразведка»{347}.

Человек одной идеи, X. Киммель никогда с этим не соглашался. Год от года с возрастающим, пожалуй, старческим упрямством и безразличием ко всему, кроме своей судьбы, он твердил — невиновен! До самой смерти, последовавшей на 86-м году жизни в мае 1968 года.

Другие герои трагедии 7 декабря 1941 года уходили из жизни с меньшими драматическими издержками. Шорт в забвении прожил последние годы, почитывая военные книги и разводя розы. Когда он угас в сентябре 1949 года, сын отставного генерала майор У. Шорт удовлетворил любопытство газетчиков: «Отец выложил все факты о Пёрл-Харборе комиссии конгресса. Ему не было суждено написать книгу, он ничего не мог прибавить к сказанному».

Л. Саффорд почти три десятилетия интриговал мир средств массовой информации. Он никогда не отступался от своих показаний о существовании передачи из Токио по «коду ветров». Саффорд служил до конца 50-х. В 1958 году президент Эйзенхауэр подписал закон, принятый конгрессом, о награждении Саффорда премией в 100 тысяч долларов за примерно 20 разработок в области криптографии. Мнения о Саффорде резко расходились: для одних он был [266] лжецом, для других — гением. Быстрая на физическую расправу супруга Саффорда полагала, что знает лучше, — пинками и затрещинами отгоняла от мужа любого, кто пытался заговорить с ним о Пёрл-Харборе. Особенно журналистов, пытавшихся проникнуть в дом Саффордов. Их она просто сталкивала с лестницы.

За спиной властной супруги Саффорд продолжал работать над проблемами Пёрл-Харбора, поддерживая оживленную переписку с «историками-ревизионистами». Он написал для них обширные справки, но работать приходилось вне дома. Жена тщательно проверяла его бумаги и все, где упоминался Пёрл-Харбор, неукоснительно сжигала. Посему профессиональный криптограф зачастую стал шифровать свои письма. Саффорд умер в разгар своих исследований Пёрл-Харбора в 1973 году, бдительная супруга ушла из жизни через семь лет{348}.

Американская школа «ревизионистов» сосредоточила свои усилия на том, чтобы доказать, будто Ф. Рузвельт, стремившийся к вступлению в войну, сознательно оставил командование на Гавайях в неведении о предстоявшем японском нападении. А когда японская авиация нанесла удар по Пёрл-Харбору, он использовал это как повод для того, чтобы поднять народ Соединенных Штатов, не желавший воевать, на вооруженную борьбу.

Основателем направления считается Чарлз А. Бирд. Впрочем, маститый историк в первую очередь занимался вопросом о том, почему в условиях американской «демократии» правительство безответственно перед народом. Эту печальную для либерала, каким был Ч. Бирд, тему он развивал в своих двух книгах, увидевших свет в 1946—1948 годах{349}. Крайние выводы о Ф. Рузвельте сделали его ученики, сплотившиеся после смерти Ч. Бирда в 1948 году вокруг профессора X. Барнса, столпа «ревизионистов» 20-х годов, которые тогда доказывали, что США не нужно было вступать в первую мировую войну.

На концепции этих историков, основными среди которых были Ч. Тэнзилл, Ф. Санборн, Дж. Моргенштерн{350}, наложила значительный отпечаток дискуссия о путях американской внешней политики. «Ожесточение ревизионистов отражает отвергнутую политику... — отмечал видный деятель администрации Рузвельта Р. Тагвелл. — Ревизионизм в данном случае, как и в случае Вильсона и его войны, является возрождением точки зрения влиятельных кругов о том, что Франклин (Рузвельт) шел напролом и проводил ошибочную политику. Аргументация основывается [267] на том, что он желал воины и маневрировал, с тем чтобы вовлечь США в войну против держав «оси». Аргументация идет дальше: указывается, что войны следовало избежать, ибо дела обстоят хуже по завершении военных действий, чем они были бы в случае проведения политики компромисса. Совершенно очевидно, что в дискуссии такого рода нельзя прийти к каким-либо определенным выводам»{351}. Школа «ревизионистов» получила шумную и даже скандальную известность в Соединенных Штатах на рубеже 40-х и 50-х годов. Маккартистам особенно пришлись по душе нападки на Ф. Рузвельта. Однако историки этого направления, ссылаясь на события кануна второй мировой войны, стали на позиции «неоизоляционизма», утверждая, что Соединенным Штатам и ныне нужны свободные руки, то есть высказались против участия страны в военных блоках. На «ревизионистов» ополчилась официальная историография, за которой стояли власть предержащие, и влияние школы быстро упало.

Идейный манифест «ревизионистов» — сборник статей под редакцией X. Барнса «Вечная война за вечный мир»{347}, выпущенный в 1953 году, — мог убедить только убежденных. Не больше. Впрочем, таких было немало, и не только в США. Но по иным причинам, чем «ревизионисты». В «заключительном отчете» о своей миссии в Токио Р. Крейги, встретивший войну с Японией в 1941 году на посту английского посла, резко раскритиковал Хэлла и его политику. «Я считаю, — писал Крейги, — что можно было достичь компромисса с Японией в декабре 1941 года». Он выразил уверенность, что, если бы не меморандум Хэлла от 26 ноября, «война с Японией не была бы неизбежна». Отчет вызвал замешательство в Форин оффис, где сочли его «резким обвинением политики США». Крейги заставили переделать бумагу.

В сентябре 1943 года У. Черчилль заметил: «Это очень странный документ, который нужно держать в строжайшем секрете. Я едва ли читал более одностороннюю и прояпонскую версию случившегося... вылившегося в бесчинство Пёрл-Харбора»{353}.

В июне 1944 года министр производства Англии О. Литтлтон в речи перед американской торговой палатой в Лондоне заявил: «Японию спровоцировали напасть на Пёрл-Харбор. Извращают историю те, кто утверждает, что Америку вынудили вступить в войну». Разумеется, сказанное Литтлтоном, да и история с «заключительным отчетом Крейги» дали оружие в руки «ревизионистов». Без цитаты [268] из этой речи английского министра не обходится ни одна из книг «ревизионистов». Цитируют, однако, вне контекста. Литтлтон как раз восхвалял США за то, что они оказывали военную помощь Англии. Внося коррективы в свою речь, он подчеркнул (что не цитируют «ревизионисты!»): «Японский агрессор считал эту помощь провокацией и вероломно напал на Пёрл-Харбор»{354}.

Американский профессор Л. Сеарс в свое время заметил: «Ревизионизм относительно второй мировой войны не слишком развился. Историки, оправдывающие вступление США в войну, более объединены и более наступательны, чем было после первой мировой войны, а их противники не сумели добиться, чтобы их выслушали как следует. Послание «восточный ветер», говорившее о намерении Японии напасть, весьма уместно исчезло из правительственных архивов... Было бы опрометчиво полагать, что американцы в 1984 году будут столь же хорошо информированы о второй мировой войне, как нынешнее поколение американцев о первой мировой войне»{355}.

Прогноз Л. Сеарса в срок, указанный им — середина 80-х годов, — в общем оправдался. В отношении грамотности американцев в истории. Но нужно внести серьезные коррективы в описанное профессором примерно 30 лет тому назад. «Ревизионизм» обнаружил необычайную выживаемость, ибо рука об руку с укреплением военных связей между США и Японией там растет сожаление по поводу утраченных тогда Токио возможностей — не поднимать оружия против Америки, а обрушиться на СССР. Тут и пригодилась тенденция, изначально заложенная в работах «ревизионистов», причем второго положения, в пору расцвета этого направления — У. Чемберлен и У. Ньюман. Эти двое подробно, а некоторые другие «ревизионисты» мельком пытались доказать, что участие США во второй мировой войне было ошибочным, ибо из нее Советский Союз вышел могучей державой.

Отсюда у «ревизионистов» следовало — США-де необоснованно обостряли отношения с Японией. В результате случился Пёрл-Харбор. Мы уже имели возможность убедиться, как развил в 80-е годы эти тезисы до абсурда Дж. Толанд в своей лихой книге «Позор. Пёрл-Харбор и его последствия». С годами официальные историки приучились выстраивать в своих трудах факты так, что их изложение в этом отношении стало совпадать с «ревизионистами», хотя одновременно они жарко открещивались от идейного родства с ними. Типичный пример — работы [269] Г. Пранджа и его соавторов. В монументальной книге мы спали на рассвете» указано: «Более чем, тридцатилетние тщательные поиски, включая все материалы, рассекреченные до 1 мая 1981 года, не дали результатов — не обнаружено ни одного документа или одного слова в показаниях, которые подтвердили бы позицию ревизионистов»{356}. Но в этой же книге он подтасовывает факты именно так, как делали «ревизионисты» в своих целях.

Излагая известные рекомендации Маршалла и Старка Рузвельту 5 ноября 1941 года, Прандж опускает основное — командование американских вооруженных сил заявляло: нападение Японии на СССР не должно повлечь вмешательства США. Или телеграмму с «кодом ветров» из Токио Номура он датирует не 19 ноября, а 29 ноября 1941 года. Далее опускаются важнейшие события в Вашингтоне в промежутке от получения японского плана Б до ноты Хэлла 26 ноября и т. д.{357} Что, Прандж не ведал, что творил, занимаясь грубыми извращениями? Отнюдь нет.

Он был официальным историографом генерала Д. Макартура в бытность его американским проконсулом в Японии. Сразу после 1945 года Прандж использовал свое пребывание в Японии, расспросив, а поначалу даже, видимо, допросив практически всех, кто с японской стороны имел отношение к Пёрл-Харбору. Вызванные им не могли не отвечать: Прандж — с 1946 года гражданский чиновник оккупационных сил — имел ранг, соответствовавший воинскому званию генерал-майора. Любознательный историк, правда, был куда как обходителен, потчуя в то тяжелое для Японии время оголодавших «гостей»: адмиралов, генералов и офицеров разбитых императорского флота и армии брэнди и бисквитами из магазина оккупантов.

То дела давно минувших дней, когда Гэнда 72 раза, а футида 50 раз побывали, скажем, на расспросах у Пранджа. С Макартуром Прандж вернулся в 1951 году в Вашингтон и стал профессором Мэрилендского университета. С тех пор он все писал свою книгу. В конце 70-х силы стали иссякать, Прандж в 1979 году передал в распоряжение учеников, молодых историков Д. Голдштейна и К. Диллон, как все материалы (размещенные в комнате 6x7 метров), так и неоконченную многотомную рукопись — 3500 машинописных страниц. В мае 1980 года Прандж умер, а книга, законченная Голдштейном и Диллон, увидела свет в канун 40-й годовщины Пёрл-Харбора{358}.

Так что само предположение о том, что Прандж мог [270] ошибиться по неведению смехотворно. Речь идет об умышленной селекции документов в понятных целях. Очень компетентный исследователь Д. Кан счел необходимым в своей рецензии объединить работы Толанда и Пранджа, объяснив: «Хотя книги Пранджа и Толанда различны по изложению и концепциям, в обеих высказываются ошибочные суждения об истории. Толанд, по существу, именует Рузвельта убийцей и военным преступником, кем он не был. Прандж называет Пёрл-Харбор «поворотным пунктом в мировой борьбе». Это не так; подлинным поворотным пунктом было вторжение Гитлера в Россию, ибо он попал в тиски войны на два фронта — против непобедимого колосса, с одной стороны, и непотопляемой базы — с другой».

Хотя сказанное Каном в высшей степени интересно исторически, куда весомее его политическая оценка последних свершений в американской историографии Пёрл-Харбора. «Утверждения «ревизионистов» имеют куда большие последствия, чем обвинения Рузвельта в сокрытии информации о предстоявшем нападении... С утверждениями о том, что войны (с Японией) можно было избежать, связано убеждение, которого придерживаются некоторые, хотя и неясно, находится Толанд среди них, о том, что Соединенным Штатам следовало бы воевать с Советским Союзом, а не с Японией. Из всех ревизионистских теорий эта самая неисторическая»{359}.

Действительно, в антисоветском угаре иные в США стали писать совершеннейший вздор. [271]