Начало вооруженной интервенции

В тот момент, когда над молодой Советской республикой нависла смертельная опасность и полчища захватчиков рвались к Петрограду и Москве, руководители Антанты и США, занимаясь посулами сомнительной помощи, одновременно заканчивали последние приготовления к началу вооруженного вторжения собственными силами в пределы нашей страны, согласовывали и «утрясали» отдельные разногласия на сей счет. Основными вдохновителями и организаторами политики антисоветской интервенции являлись правящие круги Англии, Франции и США, не отставала от них и Япония.

Подготовка к интервенции велась полным ходом. Весь вопрос теперь сводился лишь к изысканию необходимых материально-технических средств и людских резервов. Намечая пункты вторжения, союзники исходили из того, что сухопутная граница России на Западе, откуда проще было бы его осуществить, для них недоступна, так как вдоль всей этой линии находились неприятельские армии. Черное море также оставалось закрытым до тех пор, пока не капитулировала Турция. Поэтому в 1918 г. для интервенции оставались открытыми лишь два наиболее возможных пути: с севера, через Мурманск и Архангельск, и с Дальнего Востока, в Сибирь и далее в глубь страны, в центральные и южные районы европейской части России. [284]

Военные и дипломатические представители союзников в России вскоре после начала немецкого наступления получили указание покинуть Петроград. Большинство из них перебазировалось в Вологду. Французский посол Нуланс бросил якорь в Гельсингфорсе в ожидании новых инструкций от своего правительства. Остальные направились кто на юг, кто в центральные районы страны. В Петрограде остались только Ниссель, его итальянский коллега Ромеи и специальный представитель английского правительства Локкарт. Вологда, как объяснял позже Робине, была избрана потому, что оттуда сравнительно легко можно было связаться с другими районами страны. Из Вологды были свободны пути на север, в Финляндию, Петроград, Москву и далее на юг, в Сибирь и на Дальний Восток. Город имел телеграфную связь с Архангельском и Мурманском, откуда пролегал контролируемый союзниками кабель в Лондон, без которого представители западных держав были бы крайне стеснены в получении необходимых инструкций от своих правительств.

Представители союзников все настойчивее требовали ускорить высадку союзных войск на территории России. 21 февраля Френсис, ставший после отъезда Бьюкенена главой дипломатического корпуса, отправил Лансингу телеграмму, в которой убеждал свое правительство, что для союзников пришла пора действовать. «Я настаиваю на том, — горячился американский посол, — чтобы мы взяли контроль над Владивостоком, а Англия и Франция — над Мурманском и Архангельском»{536}. Через два дня он опять телеграфировал в госдепартамент: «Я снова советую немедленно захватить Владивосток, Мурманск и Архангельск»{537}. И в последующие дни Френсис еще не раз возвращался к этой теме. Посол не был еще достаточно осведомлен о том, что правительства западных держав и Японии уже приняли соответствующее решение.

Торопили союзников с интервенцией и многочисленные антисоветские комитеты и клубы за границей. Одним из вдохновителей этой политики стал вернувшийся на родину Бьюкенен. В первых своих беседах [285] с Ллойд Джорджем Бьюкенен, по его словам, высказывался против полного разрыва с большевиками по тем же причинам, на которые он ссылался раньше, а именно из опасения, что это предоставило бы немцам полную свободу действий в России. Вскоре, однако, он стал все настойчивее предлагать совершенно порвать с Советским правительством и отозвать английское посольство, рассматривая это как первый шаг для начала непосредственного вооруженного вторжения. «Я сильно склонялся в пользу последнего выхода, — писал он, — особенно ввиду некоторых надежд, которые, казалось, подавала оказываемая союзниками материальная помощь лояльным элементам на юге России, которые не подчинились еще ни большевикам, ни германцам»{538}.

По собственному признанию Бьюкенена, хотя у него не было теперь каких-либо официальных обязанностей, или, точнее, должности, но в течение ближайших полутора лет он был всецело поглощен оказанием «помощи британским и русским беженцам и освещением русского вопроса перед британской публикой». Центральным пунктом этой «помощи беженцам» являлась организация и подготовка вооруженной интервенции против Советской России. Бьюкенен являлся президентом англо-русского клуба, основанного несколькими коммерсантами, имевшими интересы в России. Во всех своих выступлениях, как в «русском клубе», так и в других местах, сознавался Бьюкенен, он всегда защищал политику вооруженной интервенции.

Именно в этом клубе и родственных ему комитетах разрабатывались и штопались антисоветские планы, которые тут же поступали на утверждение правительства Ллойд Джорджа и британского военного и морского командования. Клуб, писал Бьюкенен, мало-помалу сделался «сборным пунктом» для всех, кто имел интересы в России, и так как большинство его членов на практике было знакомо со всеми условиями политической, экономической и финансовой жизни России, «то он был в состоянии давать правительству его величества весьма ценную информацию», т. е. советы и рекомендации. Это означает, что сами подлинные хозяева и распорядители капиталистического мира определили [286] и направляли антисоветскую интервенционистскую политику правительства. Видным членом названного клуба, его, так сказать, гордостью, являлся хорошо известный читателю Уинстон Черчилль, занимавший в тот период пост первого лорда Адмиралтейства и стремившийся, как уже отмечалось, задушить большевизм «в зародыше».

Антисоветские клубы и комитеты создавались и в других союзных странах. Так, во Франции, при активном участии бывшего посла в Петрограде Палеолога и с благословения правительства Клемансо и самого президента Пуанкаре, разворачивал свою деятельность так называемый «Союз возрождения России». Непосредственными учредителями этого «Союза» являлись посол Временного правительства Маклаков, генерал Леонтьев, княгиня Демидова и некоторые другие приверженцы старого режима, намеревавшиеся привлечь в лоно своей антисоветской секты в качестве ее почетных членов Родзянко, Алексеева, Корнилова и других видных контрреволюционеров монархической закваски{539}.

Бурную антисоветскую деятельность развивал в Соединенных Штатах бывший посол Временного правительства Б. А. Бахметев и группировавшиеся вокруг него военные и дипломатические представители свергнутого режима. Все они торопили союзников как можно скорее направить свои войска на подмогу российской белогвардейской контрреволюции.

Кое-кто полагал, что интервенция не потребует от союзников значительных усилий и быстро приведет к желаемой цели. Так, начальник французской военной миссии в Румынии генерал Бертело убеждал свое начальство, что для «наведения порядка» в России потребуется, в сущности, не более одной приличной дивизии. По этому поводу бравый вояка представил даже в «Версальский комитет» специальный доклад. «Он полагает, — записал Пуанкаре в своем президентском дневнике после состоявшегося с ним разговора, — что пяти или шести тысяч союзных войск было бы достаточно, чтобы контролировать всю страну».

Встречались, однако, и еще более горячие головы, рассчитывавшие, что вторжение в Россию будет представлять [287] собой несложную полицейскую операцию, своего рода небольшую военную прогулку, полную экзотики и романтических приключений. Вот как оценивались перспективы такой «прогулки» в одном из документов, вышедших из недр военной миссии генерала Табуи: «Россию в настоящее время можно сравнить с такими дезорганизованными странами, как Судан и Конго, где нескольких дисциплинированных европейских батальонов вполне достаточно для водворения порядка и прекращения анархии»{540}. Можно было бы привести еще немало подобных высказываний.

Не многим больше здравого смысла проявляли и опытные политики и дипломаты, претендовавшие на звание знатоков русской действительности. К их числу, например, относились сэр Бьюкенен и стоявшие за ним круги, которые хотя и не считали, что для наведения порядка в «российском Конго» будет достаточно нескольких «дисциплинированных батальонов», но тем не менее тоже надеялись на успешное осуществление интервенции с помощью экспедиционного корпуса. По словам Бьюкенена, он якобы не защищал обширной экспедиции с целью завоевания России, но отстаивал подкрепление армий белогвардейских генералов посылкой «небольших добровольческих частей». «Большевистская армия, — пояснял позже свою позицию бывший посол, — не была тогда настолько сильна, как в настоящее время, и просто-таки горстки британских войск с танками и аэропланами было бы достаточно для того, чтобы генерал Юденич мог бы взять Петроград. С другой стороны, если бы мы помимо снабжения генерала Деникина военным снаряжением послали бы британского генерала во главе небольшого экспедиционного корпуса для контроля над его операциями и с целью настаивать на том, чтобы он вел примирительную политику по отношению к крестьянам, то Москва была бы также взята, а большевистское правительство не долго пережило бы падение двух этих столиц»{541}.

Единственную трудность в осуществлении начертанного им плана «президент русского клуба» видел в изыскании финансовых средств. Но если бы цель данного [288] предприятия была достигнута, уверял он, то израсходованные на него фунты, доллары и франки «оказались бы помещенными в хорошее дело». Между прочим, Бьюкенен упрекал союзников за то же самое, за что порицают их ныне многие буржуазные историки (Кеннан, Чемберлин, Уорс, Ренувен и др.), а именно: не за саму интервенцию, а за то, что велась она «вяло и нерешительно». Проводимая таким образом, «скрепя сердце», как он выразился, «она, несомненно, была ошибкой, и затраченные на нее деньги были выброшены на ветер. Союзные правительства... прибегли к полумерам, неудача которых была почти предрешена... Если бы интервенция проводилась иначе, то и результаты ее могли бы быть совершенно иными»{542}.

Ничем иным, конечно, кроме этих избитых «если бы», враги Советской власти не хотели объяснять свой позорный провал. Другие политиканы отыскивали новые «если бы» для оправдания своей бесславной деятельности, но суть их оставалась одна: революция победила случайно, ее можно было задушить. История, однако, показала, что только близорукие или совершенно ослепшие политики могли еще твердить, будто крах интервенции произошел из-за отсутствия какого-то экспедиционного корпуса, наделенного «особыми» полномочиями. Враги нового строя испробовали множество средств и методов, но все оказалось безрезультатным, все было опрокинуто героической борьбой молодой Советской республики.

Итак, интервенция была предрешена; она началась в марте 1918 г., вскоре после подписания Брестского мира. Первая высадка войск интервентов произошла 9 марта в Мурманском порту. Свое вероломное вторжение в пределы Советской республики союзники пытались оправдать ссылками на необходимость обороны Мурманского края от немцев. В действительности же, оккупируя Кольский полуостров, западные державы спешили создать плацдарм для дальнейшего продвижения в глубь страны на соединение с силами внутренней контрреволюции с целью свержения Советской власти.

Высадке союзников в указанном районе предшествовало соглашение командования интервенционистских [289] войск с представителями Мурманского Совета «о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края», заключенное последними с ведома Троцкого. 1 марта председатель Мурманского Совета Юрьев сообщил в Петроград, что англичане и французы предлагают помощь на случай возможного нападения немцев. Информируя правительство о том, что на линии Мурманской железной дороги находится около двух тысяч сербов и чехов, направляющихся во Францию, Юрьев запрашивал, «в каких формах может быть приемлема помощь живой и материальной силой от дружественных нам держав?». В тот же день от Троцкого поступил ответ, не только разрешающий, но даже обязывающий «принять всякое содействие союзных миссий», что послужило как бы официальным разрешением на высадку англо-французских войск.

Получив столь широкие полномочия, руководители Мурманского Совета тотчас вступили в переговоры с представителями английского и французского командования. 2 марта состоялось совещание, на котором присутствовали Юрьев, командующий английской эскадрой адмирал Кемп, английский консул Холл, французский капитан Шарпантье, управляющий делами Мурманского Совета Веселаго и др. На этом совещании и было принято так называемое «словесное соглашение» о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края. Данное «словесное соглашение» служило союзникам удобной ширмой для прикрытия интервенции. Действия Мурманского Совета встретили отрицательное отношение со стороны Совнаркома и лично В. И. Ленина. Тем не менее Юрьев продолжал проводить свою опасную, капитулянтскую линию и после заключения Брестского мира. В Мурманске было введено осадное положение. Интервенты быстро сформировали бронепоезд и немедленно установили связь с отрядом поляков и чехословаков, находившимся в г. Коле. В Париж и Лондон полетели донесения с просьбами и рекомендациями относительно присылки новых интервенционистских отрядов. Однако с этим пришлось пока повременить, так как вскоре немцы предприняли на Западе крупные операции, не позволявшие союзникам распылять боевые [290] силы и средства. Как сообщает в своих мемуарах Ллойд Джордж, на состоявшейся 16 марта в Лондоне дипломатической конференции премьер-министров и министров иностранных дел стран Антанты рассматривался доклад Нокса, который рекомендовал послать в Архангельск отряд в 5 тысяч человек. К докладу было приложено заявление британского военного представителя в Архангельске капитана Проктора, выдвинувшего проект о посылке в указанный район смешанного союзного отряда в 15 тысяч человек. Вопрос этот был передан на обсуждение союзного морского совета и постоянного совета военных представителей в Варшаве (так называемый «Версальский комитет», в который входили: от Франции — генерал Фош, от Англии — генерал Вильсон и от Италии — генерал Кадорна). «Однако, — продолжает Ллойд Джордж, — когда оба эти совета собрались на совместной конференции 23 марта, разразилось германское наступление на Западном фронте. В такой момент невозможно было обсуждать вопрос о военной экспедиции в Северную Россию»{543}.

Таким образом, посылка на север России значительных вооруженных контингентов временно была отложена. Но сама интервенция не приостанавливалась. Считая ее совершенно необходимой, западные державы решили снова обратиться к Японии с предложением начать вторжение в Россию со стороны Дальнего Востока, продвигаясь затем вдоль транссибирской железнодорожной магистрали, вплоть до Урала и дальше.

На совещании в Лондоне 14–16 марта западные державы (Англия, Франция и Италия) приняли специальную декларацию о непризнании Брест-Литовского мирного договора. На этом же совещании Бальфур выступил против оставления в России официальных союзных представителей. Участники совещания подтвердили также свою позицию относительно японской интервенции в Сибирь и захвата союзниками транссибирской железнодорожной магистрали{544}.

Последнее решение было принято не без колебаний, особенно со стороны США, которые сами давно зарились [291] на богатства Сибири и Дальнего Востока и не без оснований опасались, что если Япония вступит на эти земли, то ее не так легко будет выдворить оттуда. Но в конце концов и Вашингтону пришлось смириться, ибо иного «выхода» пока не было; русская революция казалась страшнее всяких конкурентов. «И с точки зрения человеческого материала и с точки зрения транспорта, — доказывал Бальфур, — Япония может сейчас сделать в Сибири гораздо больше, чем Франция, Италия, Америка, Великобритания могут сделать в Мурманске и Архангельске. Вот почему конференция считает нужным обратиться к Японии...»{545} К тому же полагали, что влияние большевизма и позиции Советской власти в этих районах значительно слабее, чем в европейской части страны.

Японские же милитаристы, делая вид, что идут на интервенцию, лишь уступая просьбе и настояниям союзников, поспешили воспользоваться благоприятной для них ситуацией. Оставалось только подыскать подходящий для этого повод, в чем, как известно, империалистическая практика не испытывает особых затруднений. Вскоре во Владивостоке было совершено провокационное убийство двух японцев. 5 апреля, не дожидаясь результатов расследования преступления, Япония высадила свои войска на советской земле под предлогом обеспечения безопасности жизни и собственности иностранных подданных. В тот же день командующий японским флотом адмирал Като обратился к населению Владивостока с воззванием, в котором извещалось, что Япония берет на себя «охрану порядка» в городе и его окрестностях. Одновременно с японскими интервентами высадился отряд американской морской пехоты.

В официальном сообщении Советского правительства по поводу интервенции на Дальнем Востоке говорилось: «Ход событий не оставляет никакого места сомнениям в том, что все было заранее подготовлено и что провокационное убийство двух японцев составляло необходимую часть этой подготовки. Таким образом, давно подготовлявшийся империалистический удар с Востока разразился. Империалисты Японии хотят задушить Советскую революцию, отрезать Россию от Тихого [292] океана, захватить богатые пространства Сибири, закабалить сибирских рабочих и крестьян»{546}.

Постепенно иностранная интервенция принимала все более широкие масштабы. 3 июня 1918 г. Верховный военный совет Антанты принял решение о посылке на север России сводного отряда из английских, французских, американских и итальянских частей. Вскоре подразделения этого отряда начали высадку в Мурманске. 17 июня в Мурманск прибыл английский крейсер, на борту которого находились командующий интервенционистскими войсками на севере генерал-майор Пуль, многочисленные инструкторы и отряд английской пехоты. 31 июля англичане высадились в Онеге, а в первых числах августа антантовская эскадра бросила якорь в Архангельском порту, обстреляв предварительно подступы к нему. В том же месяце во Владивосток прибыли новые группы японских, английских и американских войск. Одновременно английские войска вторглись через Персию в Среднюю Азию и Закавказье. 4 августа они высадились в Баку.

Составной частью союзнической интервенции в Советской России явился также мятеж частей Чехословацкого корпуса, поднятый его контрреволюционным командованием против Советской власти по приказу заправил Антанты и США в мае — июне 1918 г. Характеризуя создавшееся положение, В. И, Ленин подчеркивал в августе 1918 г., что главным внешним врагом Советской республики в данный момент является англофранцузский и японо-американский империализм, который все более наступает на Россию с разных сторон и грабит ее земли{547}.

Но особенно широкий размах интервенция приняла после капитуляции Германии и Австро-Венгрии, развязавшей руки англо-франко-американским империалистам. Теперь им было гораздо проще маневрировать имевшимися в их распоряжении силами и средствами, хотя и появились некоторые новые затруднения, главным образом политического характера. Не имея больше возможности прикрывать свое вооруженное вмешательство во внутренние дела Советской страны ссылками [293] на необходимость сохранения Восточного фронта и «защиты» России от центральных держав, враги Советской власти выдвинули новую интервенционистскую доктрину, согласно которой вооруженная борьба с Советской властью признавалась вполне оправданной и необходимой в силу того, что «большевистский режим» якобы несовместим с установлением прочного и длительного мира, завоеванного столь дорогой ценой.

Так, в записке верховного командования союзными армиями от 18 января 1919 г., озаглавленной «О необходимости интервенции союзников в России», подчеркивалось: «Если Антанта хочет сохранить плоды своей победы, добытой с таким трудом, она сама должна вызвать перерождение России путем свержения большевизма и воздвигнуть прочный барьер между этой страной и центральными державами. Интервенция, преследующая эту цель, является для нее жизненной необходимостью, а политические трудности, которые она порождает, не могут иметь решающего значения, чтобы отказаться от проведения интервенции или отложить ее осуществление... Большевистский режим несовместим с установлением прочного мира. Для держав Антанты жизненной необходимостью является уничтожить его как можно скорее; их солидарный долг состоит в том, чтобы объединить с этой целью свои усилия»{548}. Далее в записке распределялся этот «солидарный долг» между ведущими империалистическими державами, в том числе и Италией, и указывалось на необходимость обеспечения единого руководства интервенцией. Точно так же определялись цели и задачи интервенции во многих других документах.

Уже в конце ноября 1918 г., т. е. вслед за подписанием перемирия с Германией и Австро-Венгрией, союзники (англичане и французы) высадили свои войска на юге России — в Новочеркасске, Севастополе и Одессе. Тогда же англичане высадились в Батуме. Неделей раньше их флот вторгся в советскую зону Каспийского моря. В первых числах декабря началась открытая интервенция Антанты в Прибалтике.

По данным на 15 февраля 1919 г., общая численность иностранных войск в России составила уже 130 тысяч [294] человек{549}. Однако и на этом прибытие непрошеных гостей не приостановилось. Постепенно силы интервентов наращивались. Но ничто не спасло их от позорного краха. Созданная в огне борьбы Рабоче-Крестьянская Красная Армия разгромила белогвардейские полчища и присланные им на помощь иностранные легионы, отстояла великие завоевания Великого Октября.

* * *

Описанные события и факты показывают, какие неимоверные трудности лежали на пути закрепления завоеваний социалистической революции в России, каких огромных усилий потребовала от рабочего класса и его авангарда, большевистской партии, борьба за торжество нового общественного и государственного строя.

Октябрьская революция наглядно подтвердила ту непреложную историческую истину, что обреченные господствующие классы и правящие круги не уходят добровольно с исторической арены, а вступают в ожесточенную схватку с трудящимися массами, стремясь всеми силами сохранить над ними свою власть. В этой схватке они используют всевозможные средства, прибегая также к содействию своих классовых союзников за рубежом. Последние, в свою очередь, не дожидаются особого приглашения, а сами немедленно вторгаются во внутренние дела восставшего народа, пытаясь добиться реставрации старых порядков, возобладания контрреволюции, экспорт которой является одной из наиболее характерных черт империализма, неотъемлемой частью его международной политики.

Приведенные в книге документы и материалы со всей убедительностью свидетельствуют о том, что с первых дней Февраля правящие круги западных держав и Японии непрерывно вмешивались во внутренние дела нашей страны с целью подавления революции и недопущения перехода государственной власти в руки трудового народа. Степень этого вмешательства, особенно после провозглашения Советской власти, возрастала [295] с каждым днем и в результате привела к открытой военной интервенции против Республики Советов.

Но все усилия внутренней и внешней контрреволюции добиться реставрации свергнутого режима разбились о непоколебимую стойкость рабочих и крестьян, черпавших силы в правоте своего дела, в идеях большевистской партии и ее великого вождя В. И. Ленина. В этой беспримерной в истории человечества классовой битве трудящиеся нашей страны покрыли себя немеркнущей славой.

Борьба с интервентами и белогвардейцами ярко продемонстрировала правоту ленинских слов: «Никогда не победят того народа, в котором рабочие и крестьяне в большинстве своем узнали, почувствовали и увидели, что они отстаивают свою, Советскую власть — власть трудящихся, что отстаивают то дело, победа которого им и их детям обеспечит возможность пользоваться всеми благами культуры, всеми созданиями человеческого труда»{550}.

Исторический подвиг российского пролетариата и трудового крестьянства и поныне является великим вдохновляющим примером для народов Азии, Африки и Латинской Америки, ведущих упорную борьбу за свое национальное и социальное освобождение, за светлые идеалы человечества.

Адвокаты капитализма до сих пор не перестают твердить, что Октябрьская революция, пробившая зияющую брешь в системе империализма, была случайностью, каким-то «парадоксом истории». Пятидесятилетие Советского государства убедительнее всяких слов доказывает и показывает полнейшую несостоятельность этой антисоветской мифологии. Если в 1917–1920 гг. по образцу русских Советов возникли Советы в ряде других стран, то ныне по русскому примеру и под его непосредственным воздействием сложилась мировая социалистическая система, границы которой неуклонно расширяются. И нет ни малейшего сомнения в том, что рано или поздно на всей планете восторжествует единая и всеобъемлющая система — система социализма.