Противодействие мирной политике Советов

Особую враждебность со стороны правящих кругов Антанты вызвала мирная политика Советского правительства, в которой они усматривали в тот период наибольшую опасность не только для своих империалистических планов, но и для судеб всего капиталистического строя. Правящие круги западных держав и Японии, конечно, понимали, что выход России из войны будет способствовать упрочению Советской власти, росту ее престижа как внутри страны, так и на международной арене, и окажет мощное революционизирующее влияние на народы всех стран. Эти опасения империалистов достаточно отчетливо и откровенно выразил спустя несколько лет после «тревожного 1917 года» Ллойд Джордж.

«Вопрос о том, окажет ли русская революция такое же влияние, как французская, или ее влияние на судьбы всего человечества будет еще больше, — писал он, — зависит от одного. Это будет зависеть от того, сумеют ли вожди революции продолжить свое движение на путях мирного развития, или же энергия революции не будет израсходована, и она будет отклонена от своей цели войной. Если Россия не будет вовлечена в войну, то революция станет одним из величайших факторов, определяющих судьбы народных масс во всех странах, которые когда-либо пришлось наблюдать или испытывать человечеству»{419}.

Действовала и другая немаловажная причина. В течение всей войны Россия приковывала к себе значительные силы австро-германского блока, а в отдельные периоды на Восточном фронте находилось свыше половины неприятельских войск. Ценою колоссальных жертв русская армия не раз спасала армию союзников от неминуемого сокрушительного разгрома. Выполнение царской Россией своих обязательств привело к истощению ее военных ресурсов, к расстройству всего народного хозяйства. Однако заправилам Антанты не было до этого дела. Они по-прежнему смотрели на Россию как на неисчерпаемый источник пушечного мяса, и возможность [219] потери его приводила их буквально в бешенство. Ллойд Джордж впоследствии отмечал, что с выпадением России из войны для стран Антанты создавалось «исключительно опасное положение». В течение трех с лишним лет, признавал он, русская армия «принимала на себя удар миллионов лучших солдат и тысяч пушек центральных держав», и перспектива лишиться ее содействия, безусловно, приводила их в отчаяние.

Как уже отмечалось, с выступлением на стороне Антанты Соединенных Штатов Америки значение России как фактора войны несколько уменьшилось, однако и после этого русская армия оставалась одним из основных слагаемых в векторе сил антигерманской коалиции. В течение девяти месяцев после объявления войны Германии Соединенные Штаты перебросили в Европу всего лишь одну пехотную дивизию. Еще три пехотных дивизии прибыли в самом конце 1917 г. Основная же масса американских войск должна была вступить на европейскую землю только в марте — апреле следующего года. Автор книги о первой мировой войне французский генерал Л. Коэльц, несмотря на явное умаление роли русского фронта, особенно в 1917 г., подчеркивает, что американские дивизии, прибывшие в Европу до начала весенней кампании 1918 г., ни в коей мере не могли компенсировать боевого потенциала, утраченного англичанами и французами в результате «крушения» русской армии{420}. Вот еще одна из причин, почему правящие круги союзников старались помешать большевикам реализовать свою мирную программу, подорвать к ней доверие масс, вставших под знамена пролетариата.

И организация саботажа и, еще больше, попытка срыва мирных начинаний Советской власти имели своей конечной целью низвержение ее. В донесении от 6 ноября Бьюкенен прямо подчеркивал, что если обещанный большевиками мир будет отложен надолго и прекратится подвоз хлеба, «то массы могут восстать и свергнуть их». Об этом же довольно откровенно писала и буржуазная пресса. Так, лондонская «Таймс», выбалтывая истинные намерения политических кругов, рупором которых она служила, подчеркивала в своей передовой [220] за 17 (30) ноября: если большевистское правительство «сможет заключить длительное перемирие, оно будет способно продолжать свое существование». Вывод напрашивался сам собой: западная дипломатия должна сделать все необходимое, чтобы предотвратить заключение мира или перемирия.

А кое-кто даже тешил себя надеждой, что таким путем, возможно, удастся восстановить в России не только господство буржуазии, но и монархию. В цитированном выше донесении от 6 ноября английский посол сообщал о продолжающейся забастовке большой части государственных служащих, которая-де в конце концов способна привести к краху нового режима. «Подвоз угля к железнодорожным линиям, — торжествовал посол, — сократился до опасных размеров; армия и большие города находятся под угрозой голода, и рано или поздно вся правительственная машина должна распасться». Далее, со слов «некоторых», заявлялось, что через несколько месяцев в России снова воцарится монархия. Явно сочувствуя подобному обороту, Бьюкенен как бы невзначай заметил, что такое может произойти, по его мнению, если Каледину удастся собрать вокруг себя армию и двинуться с ней на север, на Москву и Петроград. Как показали дальнейшие события, империалисты всячески содействовали этому плану.

Отказ правящих кругов Антанты приступить к мирным переговорам был немедленно использован внутренней контрреволюцией. В борьбе за восстановление старого режима она ухватилась за него как за спасительное средство. Все контрреволюционные элементы — от кадетов и черносотенцев до меньшевиков и эсеров подняли шум: большевики-де обманули народ своими щедрыми обещаниями, они не добьются мира, так как «союзники» не признают Совет Народных Комиссаров законным правительством и не желают иметь с ним дела, а без их согласия не может быть и речи о прекращении войны. И чтобы найти «выход» из такого положения, контрреволюционные вожаки, и прежде всего обанкротившиеся эсеро-меньшевистские лидеры, стали упорно трубить о необходимости создания «однородно-социалистического» правительства из представителей так называемой истинной русской демократии во главе с одним из эсеровских лидеров центристского толка [221] бывшим министром земледелия в первом составе коалиционного Временного правительства В. М. Черновым. Они пытались убедить трудящиеся массы, что только такое правительство, имеющее основание рассчитывать на признание со стороны капиталистических держав, сможет положить конец войне и дать народу долгожданный мир.

Особую активность эсеры и меньшевики развернули в армии. Разбитые в Петрограде и Москве, они устремились в Могилев, где находилась ставка верховного главнокомандующего, надеясь, что там проще будет создать ударный кулак против большевистского Петрограда. Ставка с каждым днем становилась все более опасным центром контрреволюции. В Могилев бежали некоторые из бывших министров Временного правительства, лидеры эсеров (правых и центра), члены «Комитета спасения», ЦИК первого созыва и т. д. Там же размещался Общеармейский комитет, находившийся почти целиком в руках меньшевиков и эсеров и действовавший теперь уже, по существу, заодно с царскими генералами, прикрывая свою враждебную антисоветскую деятельность демократической вывеской. Окопавшись в ставке, кадеты, эсеры и меньшевики надеялись использовать армию для борьбы с революцией, вызвав у солдат недовольство затяжкой мира, чему в данном случае и служила возня вокруг «однородносоциалистического» правительства.

Обанкротившиеся политиканы сообща с реакционным командованием развили лихорадочную деятельность. Они строчили всевозможные воззвания и обращения с призывами не доверять большевикам и созданному ими правительству, рассылая эти воззвания во все концы страны. В одном из обращений Общеармейского комитета к солдатам говорилось, что в сложившейся обстановке единственным препятствием к заключению долгожданного мира является правительство во главе с Лениным. «Ленин стал у власти, — писали эти господа, — и после двух недель бесплодного ожидания ответа на свое обращение к державам должен признать, что с ним не желают разговаривать... Требуйте немедленного образования общесоциалистического правительства, — продолжали авторы обращения. — Такое правительство будет признано и страной и иностранными державами [222] и немедленно приступит к мирным переговорам. Единодушно сплотите все ваши силы вокруг идеи достижения действительного мира и поручите решение этого вопроса новому правительству с Виктором Михайловичем Черновым во главе»{421}.

Подобные обращения следовали одно за другим. Не решаясь уже открыто агитировать против перехода государственной власти в руки Советов, поскольку это требование поддерживало большинство трудящихся города и деревни, в том числе и подавляющая часть армии, эсеро-меньшевистские лидеры заявляли, что Совет Народных Комиссаров не является Советским правительством и большевики вообще «не имели права» формировать правительство. Играя на жажде мира и стараясь убедить массы, что только «общесоциалистическое» правительство сможет обеспечить мир, они надеялись создать правительство без большевиков, т. е. по существу возродить буржуазное Временное правительство, произведя в нем некоторую новую перетасовку.

Активное содействие этой контрреволюционной махинации оказывали официальные представители союзников. 4 ноября начальники союзных военных миссий при штабе верховного главнокомандующего в Могилеве приняли участие в совещании, на котором обсуждался вопрос о сформировании «законного» правительства и его составе. На совещании присутствовали бывший военный министр Временного правительства А. И. Верховский, эсеровский лидер А. Р. Гоц и сам претендент на пост премьера В. М. Чернов.

Подключились и союзные послы. 7 ноября данный вопрос обсуждался бывшим министром труда председателем комиссии по иностранным делам предпарламента М, И. Скобелевым и товарищем председателя предпарламента народным социалистом Н. В. Чайковским в беседе с Бьюкененом в помещении английского посольства, куда они приходили заручиться поддержкой империалистических держав в своем контрреволюционном предприятии. Чтобы не испугать посла «чересчур радикальными прожектами», отставные парламентарии поспешили оговориться, что в проектируемое ими «однородносоциалистическое» правительство будут [223] входить также представители «казачьей демократии», оно получит поддержку кадетов, участие же большевиков совершенно исключается. Речь шла о свержении Советской власти вооруженным путем, опираясь главным образом на казаков. Платой за это являлось бы включение их представителей в состав будущего правительства. «На мой вопрос, — сообщал в своем донесении Бьюкенен, — каким образом они предполагают свергнуть большевиков, они сказали: силой»{422}.

Судя по тому же донесению, поддержка западных держав должна была состоять прежде всего в том, чтобы они формально заявили о своей готовности обсуждать с черновским «умеренно-социалистическим» правительством условия мира с целью приближения окончания войны. «Они уверяли, — продолжал посол, — что могут рассчитывать на некоторые войска, достаточные для этой цели (т. е. свержения Совета Народных Комиссаров. — В. В.)... Но чтобы добиться успеха, они должны получить полномочия заявить армии, что союзники готовы обсудить условия мира с целью привести войну к скорому концу. Такое заверение, сказали они, даст им большое преимущество над большевиками, с которыми союзные правительства не захотят вступить в сношения». На эту же тему с Бьюкененом вел разговор и Верховский, посетивший британского посла несколькими днями раньше.

Как ни заманчива была перспектива получить антибольшевистское правительство, да еще опирающееся на казаков, о чем Бьюкенен сам постоянно думал, он не отважился выдать своим посетителям такие полномочия. Хотя правительства Антанты, заявил посол, пойдут на обсуждение условий мира с антибольшевистским правительством, «когда оно, наконец, образуется», они тем не менее «не могут дать никаких гарантий быстрого окончания войны, так как после всех своих жертв они не могут принять преждевременного мира, который не давал бы никаких гарантий на будущее». В интересах России, добавил он, надо приложить усилия к тому, чтобы сохранить свой фронт хотя бы в пассивном состоянии, не пытаясь предпринимать наступления, пока Англия и ее союзники не разобьют Германию. [224]

Полномочные представители «истинной русской демократии» приняли к сведению соображения английского дипломата, изъявив готовность «сформировать небольшую армию для оборонительных целей». В свою очередь посол пообещал передать их предложение своему правительству. На следующий день перед отъездом в ставку (Скобелев умчался туда еще 7 ноября) Чайковский снова наведался в британское посольство, чтобы еще раз обговорить поднятый накануне вопрос. При этом он сообщил послу, что в Могилев выехало уже около 20 делегатов «с целью сформирования нового правительства и организации достаточной силы для подавления большевиков», выразив твердую уверенность в их близком падении{423}.

Помогая Чернову, Чайковскому и К° сколотить противостоящее большевикам правительство, а также с целью обмана масс, союзные послы (в частности, маркиз Карлотти) инспирировали через начальника итальянской военной миссии в Могилеве генерала Ромеи лживое сообщение, дошедшее вскоре и до солдат. В последнем говорилось, будто западные державы решили освободить Россию от ее обязательств и предоставить ей возможность заключить сепаратное перемирие, а затем и мир при условии оставления войск на своих местах, недопущения обмена пленными и обязательства не снабжать Германию хлебом и сырьем. Когда же маневр с созданием черновского правительства провалился, представители Антанты поспешили объявить телеграмму Карлотти, в которой сообщалось генералу Ромеи это «решение», несуществовавшей{424}. Духонин, в свою очередь, выгораживая своих покровителей, назвал эти сведения «частными».

Но никакие козни врагов революции не могли парализовать усилий большевиков по осуществлению намеченной ими и одобренной народом программы мира. Отразив первые наскоки контрреволюции в Петрограде и Москве, большевистская партия и Совет Народных Комиссаров приступили к практической реализации декрета о мире.

8 ноября генерал Духонин, исполнявший обязанности [225] верховного главнокомандующего, получил от Совнаркома распоряжение обратиться к командованию неприятельских армий с предложением немедленно прекратить военные действия и приступить к переговорам о перемирии{425}. В тот же день Наркоминдел направил послам Великобритании, Франции, Италии, США ноту о том, чтобы считать декрет о мире официальным предложением немедленного перемирия на всех фронтах и открытия мирных переговоров. С этим предложением, говорилось в ноте, Советское правительство обращается ко всем воюющим государствам, как Антанты, так и австро-германского блока{426}. 9 ноября на совещании в американском посольстве представители союзных стран выработали единую линию поведения в отношении советского мирного предложения. Они решили на переданную им ноту не отвечать и ни в какие контакты с правительством Ленина не вступать. Это была тактика дипломатического бойкота, подчеркивавшая, что империалистическими державами взят курс на борьбу с Советской властью.

В свою очередь генерал Духонин категорически отказался выполнить данное ему предписание. В разговоре с В. И. Лениным по прямому проводу, состоявшемся в ночь на 9 ноября, Духонин цинично заявил, что он не признает Советское правительство и поэтому не намерен вести какие-либо переговоры от его имени{427}. Два дня спустя, обмениваясь взглядами по этому поводу с начальником генерального штаба генералом Марушевским, находившимся в Петрограде, Духонин не без определенного умысла сказал, что он «приступил бы к выполнению задачи привести Россию к миру путем соглашения с союзниками и враждебными государствами», если бы предложение об этом исходило от какого-либо другого правительства, а не от правительства большевиков{428}.

Приказом Совнаркома Духонин был отстранен от должности, а на его место назначен видный деятель [226] большевистской партии народный комиссар по военным делам Н. В. Крыленко. Военные и дипломатические представители империалистических держав игнорировали это решение и продолжали поддерживать с Духониным самую тесную связь, подстрекая его к открытому вооруженному выступлению против Советской власти. Имея за собой такую поддержку, Духонин действительно решил было попытать счастья. Мятежный генерал отказался выполнить распоряжение Совнаркома о его смещении, заявив, что он подчинится только указу правительствующего сената, являющегося, как он выразился, «высшим блюстителем законности в стране», и правительству, которое будет признано союзниками{429}.

Обстановка требовала принятия решительных и безотлагательных мер для пресечения контрреволюционной деятельности ставки, препятствовавшей началу переговоров о перемирии. Отдав приказ об отстранении Духонина с поста верховного главнокомандующего, В. И. Ленин обратился по радио через голову контрреволюционных командных верхов непосредственно к революционным солдатам и матросам с призывом взять дело мира в свои руки. В обращении ко всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам, ко всем солдатам революционной армии и матросам революционного флота говорилось: «Солдаты! Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира...

Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры о перемирии с неприятелем»{430}. Ленинское обращение было проникнуто уверенностью в успехе борьбы за мир. «Бдительность, выдержка, энергия, — подчеркивал Ленин, — и дело мира победит!»{431} Во избежание обмана масс со стороны окопавшихся в ставке контрреволюционных элементов, пытавшихся выступать в качестве представителей «законной» власти, в обращении говорилось, что право на подписание окончательного соглашения о перемирии принадлежит только Совету Народных Комиссаров — единственно законной власти в пределах всей России. [227]

Призыв В. И. Ленина к армии сыграл огромную роль. Он поднял фронтовиков на активную борьбу за мир, парализовал деятельность враждебных элементов, направленную на срыв переговоров о перемирии. Дальнейшее развитие событий очень скоро подтвердило ленинские слова о том, что мир не может быть заключен только сверху, его необходимо добиваться и снизу. Борьба солдатских масс за немедленное прекращение войны приняла настолько мощный размах и вызвала такое смятение в стане контрреволюции, что даже многие так называемые «Комитеты спасения родины и революции», состоявшие в большинстве своем из кадетов, правых эсеров и меньшевиков, тоже стали выступать с требованиями немедленного перемирия, дабы не быть сметенными революционной волной и сохранить хоть какое-то влияние среди солдат. В телеграмме от 9 ноября, посланной одним из подобных комитетов, находившимся в районе расположения Особой армии (г. Ровно), говорилось: «Комитет защиты родины и спасения революции... решительно протестует против отказа генерала Духонина в качестве главковерха принять соответствующие меры, так как на местах фактически не может быть и речи о продолжении ведения военных действий... Резко осуждаем призыв Обаркома (Общеармейского комитета. — В. В.) и препятствия, чинимые им перемирию. Ультимативно требуем от главковерха общего распоряжения о перемирии в течение 24 часов, в противном случае Особая армия заключит перемирие собственной властью — это единственное средство предотвратить ужаснейшую катастрофу»{432}. Это заявление показывает, что в условиях, когда Духонин и его приспешники оказались изолированными от солдатских масс и их усилия помешать переговорам о перемирии потерпели неудачу, некоторые контрреволюционные группы пытались спешно перекраситься, изменить тактику, дабы не разоблачить себя окончательно в глазах армии.

Однако империалистам не было дела до настроений в армии и в стране. Они упорно стремились не допустить изменения внешнеполитического курса. 10 ноября начальники военных миссий при штабе верховного главнокомандующего, [228] ссылаясь на договор от 23 августа (5 сентября) 1914 г., заключенный между царской Россией, Англией и Францией, к которому присоединились затем и другие участники антантовской коалиции, заявили Духонину решительный протест против каких бы то ни было переговоров с противником и приостановки военных действий. Угрожая «самыми тяжелыми последствиями», они потребовали выполнения принятых на себя царским и Временным правительством обязательств. (Нота протеста была подписана главами британской, французской, японской, итальянской и румынской военных миссий.){433}

Заявление это являлось грубым вмешательством в дела Советской республики. Оно было адресовано не столько «его превосходительству генералу Духонину», приверженность которого военной политике Антанты ни у кого не вызывала сомнений, сколько Советскому правительству. Не без рекомендации авторов, Духонин поспешил, явно в противовес обращению В. И. Ленина к армии и в целях запугивания солдатских масс, распространить заявление во всех частях действующей армии.

Но этим генералы и их высокопоставленные хозяева не ограничились. Они потребовали активизировать борьбу против Советской власти. 11 ноября начальники военных миссий стран Антанты предложили Духонину обратиться «ко всем политическим партиям» с призывом приложить все усилия к сохранению и укреплению порядка и дисциплины на фронте, вновь угрожая России гибельными последствиями за отказ участвовать в продолжении войны{434}.

Услужливый генерал не заставил себя долго упрашивать. На следующий же день он выпустил сразу два «воззвания». В одном из них, адресованном строго по предписанию начальников военных миссий «всем представителям политических партий, городским, земским и крестьянским союзам», отставной главком от «имени армии» призывал к созданию антибольшевистского правительства{435}.

Другое его «воззвание», обращенное к солдатам, также призывало к созданию правительства из представителей [229] буржуазных и мелкобуржуазных партий, ратовало за верность договорам, заключенным с империалистическими державами, и т. п. Лицемерно называя империалистов защитниками демократического строя, Духонин пытался представить дело так, будто союзники не против заключения мира. Вся беда, дескать, в том, что в России нет такого «полномочного правительства», которое было бы вправе подписать мир. Духонин угрожал репрессиями за «самочинные» переговоры с неприятелем о мире{436}.

Все это было не чем иным, как слегка завуалированным призывом продолжать войну до победного конца, хотя эта неуклюжая уловка уже мало кого могла ввести в заблуждение. Народ давно изверился в подобных обещаниях и категорически отказывался кредитовать несостоятельных «подрядчиков». Характерно также, что в числе наиболее активных распространителей «патриотических» генеральских воззваний выступали обанкротившиеся правые эсеры и меньшевики{437}.

Одновременно в оборот было пущено еще одно не менее характерное обращение, в составлении которого явно чувствовался почерк самих союзников. В нем, в частности, говорилось: «Ввиду того, что масса армии и населения не имеет никакого представления о договорах и поэтому не может оценить значительности последствий несоблюдения Россией договора, которым союзные государства Согласия обязались не заключать ни сепаратного мира, ни перемирия, было бы желательным распространить в войсках с возможной ясностью и точностью краткое предупреждение о тех роковых последствиях для России, которые повлекли бы за собой нарушение договора, торжественно ею подписанного»{438}.

Не удовлетворившись коллективными представлениями, некоторые союзники решили предпринять и самостоятельные демарши. 12 ноября начальник французской военной миссии при штабе верховного главнокомандующего генерал Лавернь, следуя предписанию, полученному лично от Клемансо, заявил Духонину, что Франция не признает власти Совета Народных Комиссаров. Квалифицируя миролюбивую советскую внешнюю [230] политику, отвечавшую коренным интересам трудящихся всех стран, как преступную политику, французский представитель апеллировал к «патриотическому долгу» царских генералов. Лавернь прямо призывал Духонина отклонить всякие переговоры и по-прежнему держать русскую армию «лицом к общему врагу»{439}.

С аналогичным заявлением двумя днями позже выступил и военный представитель Соединенных Штатов при русской ставке подполковник Керт, направивший Духонину «энергичный протест» против решения Советского правительства возбудить переговоры о мире. «Мое правительство, — подчеркнул в своей ноте Керт, — определенно и энергично протестует против всякого сепаратного перемирия, могущего быть заключенным Россией»{440}. Между тем Советское правительство неустанно напоминало, что оно добивается не сепаратного, а именно всеобщего мира и обращается не к одному какому-либо правительству, а к правительствам всех воюющих государств, причем совершенно открыто.

После Октябрьской революции правительство Соединенных Штатов одним из первых наложило запрет на поставки в Россию по договорам, заключенным с Временным правительством, военного снаряжения и продовольствия, «Вывоз в Россию, — заявил госдепартамент, — возобновится только после образования устойчивого правительства, которое может быть признано Соединенными Штатами, но, если большевики останутся у власти и приведут в исполнение их программу заключения мира с Германией, нынешнее запрещение вывоза останется в силе»{441}. В приведенных документах отчетливо обнаружилась вся фальшь американской дипломатии, лживость и лицемерие вильсоновского миролюбия.

Осаждаемый и вдохновляемый представителями западных держав, Духонин 15 ноября вновь заверил их в своей неизменной преданности «союзническому долгу». Со своей стороны, заявил он старшему из глав иностранных военных миссий генералу Бартеру, до решения вопроса о перемирии и мире полномочной [231] центральной правительственной властью в согласии с союзными державами я приму все доступные для меня меры, дабы не нарушить союзных обязательств.

Новым маневром внешней и внутренней контрреволюции была попытка организовать так называемый «совет», который бы взял на себя инициативу мирных переговоров в обход Совета Народных Комиссаров. Этот шаг, предпринятый под давлением нарастающего требования солдат начать переговоры, также был рассчитан на то, чтобы перехватить у Советской власти мирную инициативу, дискредитировать Советское правительство в глазах армии и создать новое правительство из представителей буржуазных и мелкобуржуазных партий. Бывший верховный комиссар Временного правительства при штабе верховного главнокомандующего Станкевич составил записку, предусматривавшую создание при ставке «совета» для разработки мирных условий и изыскания путей к достижению мира. В этой записке, которая корректировалась лично Духониным, в частности, говорилось: «Путь к поднятию боеспособности армии и к ее дальнейшей боевой работе... лежит исключительно через мирные переговоры... я предполагаю просить верховного главнокомандующего генерала Духонина, не ожидая разрешения затяжного политического кризиса, образовать при ставке совет из представителей всех руководящих общественных организаций и областных управлений исключительно для того, чтобы в тесном контакте с представителями союзных правительств предпринять все необходимые меры к разработке мирных условий для обсуждения их с правительством союзных стран с целью немедленно предложить противнику». Нет сомнения, заключал автор, что такое совещание, берущее в свои руки важнейшую национальную проблему, будет пользоваться общенародным авторитетом и деятельность его в значительной мере облегчит и ускорит работу Учредительного собрания подготовкой всего необходимого материала для немедленного решения вопроса о войне и мире{442}.

Как видим, и здесь обанкротившиеся оборонцы рассматривали вопрос о мире под углом зрения продолжения войны, поскольку Учредительное собрание было [232] еще впереди. Кстати, именно в этот момент на фронте враждебным Советской власти лагерем распространялись слухи, что союзники якобы согласны при определенных условиях освободить Россию от обязательства не заключать мира в одностороннем порядке. Но к каким бы новым уловкам ни прибегала контрреволюционная ставка и стоявшие за ней силы, дни их были уже сочтены. 10 (23) ноября Крыленко экстренным поездом выехал на фронт для выполнения возложенных на него обязанностей верховного главнокомандующего. Однако Духонин, заручившись поддержкой Общеармейского комитета и представителей союзников, отдал приказ вернуть в Петроград отряд революционных солдат и матросов, сопровождавший Крыленко, а самого его «препроводить» в ставку, т. е. арестовать. В случае невыполнения данного приказа Духонин требовал преградить путь Крыленко силой оружия. Одновременно он пытался укрепить ставку надежными войсками, предписав командованию Юго-Западного фронта срочно прислать в Могилев 2-й Оренбургский ударный батальон и другие части{443}. В свою очередь Общеармейский комитет выступил с заявлением о непризнании Крыленко в качестве верховного главнокомандующего и народного комиссара по военным делам.

В соответствии с указаниями Совнаркома Крыленко, прибыв на фронт, стал смещать контрреволюционный командный состав, и прежде всего высшее начальство, отказавшееся подчиниться распоряжениям Советской власти. Подавляющая часть армии решительно поддержала действия нового главнокомандующего. В частях и подразделениях солдаты изгоняли реакционных командиров и на их место назначали новых, выбирая на командные должности революционно настроенных солдат и офицеров. Так по почину самих солдатских масс в армии вводилось выборное начало, утвержденное впоследствии декретом Совнаркома. Для оказания помощи солдатам в борьбе против реакционных генералов и офицеров по решению Центрального Комитета большевистской партии и Совета Народных Комиссаров на фронт было направлено большое количество опытных агитаторов, помогавших солдатам производить выборы нового командного состава. [233]

Введение выборного начала позволило окончательно вырвать армию из рук контрреволюционного командования, являвшегося в данный момент главным препятствием на пути к прекращению войны и началу переговоров о перемирии. Приказ Духонина не подчиняться распоряжениям нового верховного главнокомандующего и во что бы то ни стало, вплоть до оказания ему вооруженного сопротивления, сохранить за собой командование армией оказался бесполезным. Контрреволюционным генералам решительно не на кого было опереться. 11 ноября командующий 5-й армией Северного фронта генерал Болдырев докладывал Духонину: «Сегодня, 11 ноября, прибывает экстренным поездом в Двинск прапорщик Крыленко. Армискому 5 указано из Петрограда обеспечить ему меры личной безопасности и подготовить товарищей, знающих немецкий язык. Из этого я заключаю, что, в связи с бывшими радиотелеграммами, поездка эта может иметь попытку переговоров о мире. Ввиду того, что все комитеты армии, и в особенности армейский, явно большевистского направления, а идея немедленного мира очень живуча и остра в сознании солдатской массы, полагаю, что приезд этот будет встречен сочувственно, и помешать ему, не имея реальной силы, я не могу; все, даже более спокойные части, в таких случаях отговариваются соблюдением нейтралитета»{444}.

Аналогичная картина была и на других фронтах. Начальник штаба Западного фронта генерал Вальтер вынужден был признать 12 ноября, что при общем настроении войск командующему фронтом генералу Балуеву, если бы он и попытался сопротивляться приказу Крыленко о смещении, не на кого было бы опереться{445}. В начале декабря армейские съезды 4, 6, 8 и 9-й армий Румынского фронта высказались за большевистскую программу, одобрили декреты II съезда Советов и введение выборного начала в армии. Решениями съездов смещались старые и избирались новые командующие армиями, создавались военревкомы{446}. [234]

Попытки правых эсеров оказать содействие ставке также не увенчались успехом. Солдатская масса окончательно отошла от этой партии, убедившись в ее контрреволюционности. Упомянутый уже командующий 5-й армией доносил в ставку: «Партия социалистов-революционеров Армискома заявила о непризнании ею Крыленко как верховного главнокомандующего, но она корней в армии не имеет и к активному противодействию не способна»{447}.

Выполняя решение Совета Народных Комиссаров, Крыленко 13 ноября направил из Двинска в расположение неприятельских войск парламентеров, уполномоченных запросить немецкое командование о согласии приостановить военные действия и приступить к переговорам о перемирии. Одновременно такой же запрос был послан немецкому командованию по радио. Отдельные войсковые части и соединения, следуя призыву Советского правительства, стали заключать локальные перемирия на своих участках фронта с противостоящими германскими войсками. Так, 5-я армия Северного фронта заключила с неприятелем соглашение о прекращении стрельбы. 14 ноября новый командующий Западным фронтом большевик подполковник В. В. Каменщиков разослал, по указанию Крыленко, во все армии фронта приказ о начале переговоров о перемирии и о выборах нового командного состава{448}. Переговоры вели избранные на общих собраниях делегаты, члены полковых, дивизионных, корпусных и армейских комитетов. 19 ноября было заключено перемирие между русскими армиями Западного фронта и действовавшими против них германскими войсками. Договор о перемирии должен был оставаться в силе впредь до общего перемирия. Его подписали представители военно-революционного комитета Западного фронта солдаты Щукин и Фомин, младший унтер-офицер Берсон, делегаты 2-й армии врачи Тихменев и Петров, делегаты 3-й армии солдаты Лукьянов и Школьников, делегаты 10-й армии солдат Яркин и секретарь Хрусталев. В качестве военно-технических советников русскую делегацию сопровождали офицеры генерального штаба капитаны [235] Крузенштерн и Липский{449}. Приведенный список показывает, что основными членами делегаций, принимавших участие в заключении перемирий, являлись рядовые солдаты.

То же самое происходило и на других фронтах. На Юго-Западном фронте, например, на участке Особой армии представители дивизионного комитета 122-й дивизии, минуя командный состав, вступили с неприятелем в переговоры. Условия перемирия, составленные в дивизионном комитете, были переданы ими в армейский комитет. На участке 8-й армии того же фронта Совет депутатов 32-й дивизии вступил 18 ноября в переговоры с делегацией 3-й австрийской армии. На следующий день военно-революционный комитет Особой армии разослал всем частям воззвание, в котором сообщалось о посылке им к неприятелю парламентеров. ВРК 11-й армии Юго-Западного фронта также принял 20 ноября решение направить в немецкие окопы своих представителей, чтобы поставить немецких солдат в известность о том, что верховный главнокомандующий Крыленко начал переговоры о заключении перемирия на всех фронтах{450}. Значительно усилилось в этот период братание между русскими, австро-венгерскими и немецкими солдатами.

Контрреволюционная ставка оказалась не в силах помешать перемирию, была полностью изолирована и доживала последние часы. Однако, чувствуя за собой поддержку Антанты, реакционное командование упорно отказывалось сложить оружие. Оно все еще лелеяло надежду сохранить за собой в действительности давно уже утерянное руководство армией. Даже по оценке ее благожелателей, ставка в тот момент представляла собой «остров, отделенный от остальной части армии».

В состоянии крайней растерянности ставка, по согласованию с Общеармейским комитетом, стала срочно готовиться к переезду. Решено было перебраться в Киев или какое-либо другое место. Не последнее слово принадлежало в этом и военным представителям Антанты. Требуя от Духонина во что бы то ни стало сохранить за собой пост верховного главнокомандующего, они со [236] своей стороны так же торопили его как можно скорее перевести свой штаб в Киев{451}. 18 ноября руководство ставки приняло окончательное решение начать эвакуацию в южном направлении. Спешно формировались и загружались эшелоны. Однако планы эвакуации осуществить не удалось. 19 ноября созданный Могилевским Советом рабочих и солдатских депутатов военно-революционный комитет, объявив себя высшей властью в городе, взял в свои руки и контроль над ставкой. В тот же день им был издан приказ о роспуске Общеармейского комитета, давно уже утратившего доверие солдатских масс и не отражавшего их воли. К тому же переговоры, которые вела ставка с Украинской радой по поводу своего переезда в Киев, не увенчались успехом, так как даже Рада побоялась иметь такого опасного соседа. 20 ноября ставка без сопротивления была занята отрядами революционных солдат и матросов, прибывших из Петрограда, Минска и других городов. Генерал Духонин, возбудивший своей контрреволюционной борьбой всеобщее негодование солдатских масс, был убит матросами.

За день до ликвидации ставки Духонин отдал приказ об освобождении из Быховской тюрьмы генералов Корнилова, Деникина, Маркова, Лукомского и др., арестованных после провала корниловского заговора. Освобожденные генералы поспешили скрыться, бежав на Дон к Каледину, и впоследствии возглавили борьбу белогвардейских войск против Советской республики. Есть все основания полагать, что освобождение «быховских узников» произошло не без вмешательства представителей Антанты, надеявшихся использовать их в борьбе с Советами. Лондонская «Таймс» откровенно писала 5 декабря 1917 г.: «Бегство Корнилова из тюрьмы может иметь большое значение...»

Ликвидация ставки явилась серьезным ударом по российской и союзнической контрреволюции, одной из важнейших побед в борьбе за упрочение Советской власти. 2 (15) декабря Советское правительство, не получив от западных держав ответа на свои неоднократные предложения приступить к мирным переговорам, заключило с германским блоком перемирие на 28 дней [237] (с 4 (17) декабря по 1 (14) января) с автоматическим продлением, пока одна из сторон не денонсирует его. Предупреждение о денонсации должно было сообщаться не менее чем за семь дней до истечения срока перемирия. По настоянию советской стороны Германия обязалась не увеличивать своих вооруженных сил на русском фронте и не производить никаких перебросок с русского фронта на западный. Этим самым Советское правительство лишний раз показало, что оно стремилось не к сепаратному, а всеобщему миру, не оставляя надежды склонить западные державы к переговорам. Говоря о мирных переговорах с германским блоком, следует подчеркнуть, что империалистические круги входивших в него стран питали к социалистической революции столь же лютую ненависть, как и империалисты антантовской коалиции. И если они пошли на переговоры о прекращении войны, то только потому, что к этому их вынудило крайне тяжелое, по существу совершенно безвыходное, внутреннее положение, особенно в Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Правящие круги центральных держав также стремились к удушению русской революции, но, исходя из сложившейся обстановки, избрали иную тактику, чем англо-франко-американский блок.