Власти трудящихся отказано в признании
На всем протяжении от Февраля к Октябрю правящие круги Антанты прилагали все усилия к тому, чтобы не допустить перехода власти в руки рабочего класса и его авангарда, большевистской партии. И теперь, когда пролетарская революция стала фактом и на смену буржуазному Временному правительству пришло Советское правительство, утвержденное II Всероссийским съездом Советов, они категорически отказались признать правомерность его существования и вступить с ним в официальные дипломатические отношения.
Глава нового французского кабинета Жорж Клемансо заявил 9(22) ноября, что Франция не признает власти Советов{385}. Двумя днями позже заместитель министра иностранных дел Великобритании Роберт Сесиль также официально заявил на пресс-конференции, что «правительство его величества» не признает нового русского правительства и инструктировало своего посла в России воздерживаться от каких-либо действий, которые могли бы рассматриваться как признание. [202]
С аналогичными заявлениями в разное время выступили руководители Соединенных Штатов, Италии и Японии. Правительства этих стран также предписали своим представителям в Петрограде ни в коем случае не признавать правительство Ленина и не поддерживать с ним никаких официальных отношений. На «китов» равнялись остальные участники коалиции, в том числе и нейтральные страны.
А некоторые наиболее непримиримые и близорукие политики и дипломаты предлагали вообще не поддерживать с новой властью в России никаких отношений. Выражая эти настроения, консервативная лондонская «Морнинг пост» еще 27 октября писала: «Не может быть никаких сношений» с большевистскими властями. Однако эта точка зрения не получила поддержки со стороны большинства участников коалиции. Решено было сохранить некоторые контакты с Советским правительством. В противном случае представителям «союзников» пришлось бы покинуть пределы Советской России, а такой вариант не устраивал руководителей Антанты.
Западные державы и Япония прежде всего стремились сохранить связь с силами внутренней контрреволюции, иметь возможность оказывать им всемерную помощь в борьбе с Советской властью. Как свидетельствует французский автор Ж. Дельмас, хотя французское правительство и не признало Совет Народных Комиссаров, все же оно и не отозвало своих представителей из России, считая необходимым остаться там в ожидании краха Советской власти. Посол Нуланс, отмечает он, остался на своем посту «защищать французские интересы» и «изучать возможности вернуть Россию в коалицию, официально полностью игнорируя большевистские власти»{386}. Следовательно, поддержка некоторых контактов с Советским правительством служила всего лишь ширмой для прикрытия антисоветской деятельности правящих кругов Антанты и США.
С той же целью в России были оставлены и военные миссии союзников, хотя выдвигались сугубо военные [203] мотивы. «Что касается военной миссии, — продолжает Дельмас, — то ее оставление оправдывалось стратегическими соображениями... Отныне речь шла не о восстановлении боеспособности русской армии, а о помощи всем русским кругам, всякой группе населения, желающей продолжать борьбу совместно с румынами против центральных держав... Цель состояла в том, чтобы восстановить полностью или частично Восточный фронт или, по крайней мере, создать угрозу, которая препятствовала бы австро-германцам оголять их восточные границы»{387}. Но, конечно, наивно было бы думать, что Румыния смогла бы продолжать сопротивление без России. Решающим звеном в плане «спасения» Восточного фронта по-прежнему оставалась борьба за свержение Советской власти.
Сами буржуазные историки не отрицают, что в результате такой политики союзников сложилось, по меньшей мере, «двусмысленное положение». С одной стороны, «союзники» категорически отказались признать Советское правительство, с другой, продолжали сохранять в нашей стране свои многочисленные представительства, не аккредитованные при этом правительстве и, таким образом, юридически утратившие право на пребывание здесь.
Однако эта «двусмысленность» не особенно смущала заправил стран Антанты и США. Неудобство, как пишет Дельмас, состояло для них лишь в том, что Советские власти могли ограничить передвижение по стране союзных военных и дипломатических миссий с целью пресечения их контрреволюционной деятельности или вообще выслать их из пределов страны, а также запретить пользование радиостанцией Кронштадта для передачи телеграмм в Лондон, Париж и т. д.
Советское правительство проявляло большую выдержку и терпение, надеясь, что державы Согласия более трезво оценят сложившуюся ситуацию. Это отмечали и сами представители западных держав. В донесении в министерство иностранных дел от 31 октября Бьюкенен сообщал: большевики «хотят сохранить хорошие отношения с союзниками». Спустя некоторое время (24 ноября), он снова обращал внимание своего [204] правительства на стремление большевиков установить лучшие отношения с союзниками...{388}
Признания наших врагов приобретают особое значение в связи с тем, что многие буржуазные историки и по сей день усердно распространяют лживую версию, будто напряженность в отношениях между Советской Россией и Западом возникла по вине большевиков, которые-де с самого начала обнаружили свою несговорчивость и непримиримость. Между тем Советское правительство прилагало немалые усилия к тому, чтобы установить нормальные взаимоотношения со всеми державами. К сожалению, все эти усилия разбивались о непроницаемую стену ненависти и враждебности.
Ллойд Джордж, отличавшийся, как известно, непревзойденным лицемерием и двурушничеством, писал впоследствии, будто лично он и Бальфур тоже стремились к установлению с Советским правительством более или менее нормальных отношений, но этому, дескать, помешали некоторые обстоятельства, и главное из них заключалось вроде бы в том, что большевики контролировали лишь часть территории страны. «Будь вся Россия под властью большевиков, — оправдывался он, — наш курс был бы ясен. Мы вели бы с ними переговоры, как с русским правительством де-факто»{389}.
Но эту ложь он сам же и опроверг буквально на следующей странице. «Затруднения, которые я и Бальфур испытывали, убеждая членов правительства установить какие-либо отношения с Петроградом, которые могли бы привести к признанию большевиков, возрастали. Существовал неподдельный страх перед тем, что признание будет связано с допущением в союзные страны, — как презрительно выразился он, — стаи большевистских агитаторов и заговорщиков для раздувания революции»{390}.
Неподдельный страх перед социалистической революцией испытывали, конечно, и сам Ллойд Джордж и его правая рука — Бальфур, равно как и руководители других империалистических государств. Об этом свидетельствуют дневники и воспоминания многих политических деятелей того времени. Пуанкаре, например, откровенно [205] признавал, что в политических кругах Франции серьезно опасались, как бы революция не перекинулась в другие страны, в том числе и во Францию{391}. Этот страх не покидал их и раньше, но с победой Октября он возрос еще больше. Дрожали монархи и президенты, премьеры и министры, дрожали «некоронованные короли» — банкиры и капиталисты, равно как и все другие представители эксплуататорских классов. Так, во время одной из встреч с Пуанкаре, в январе 1918 г., бельгийский король не мог скрыть тревоги за судьбу своей короны. «Он обеспокоен, — записал в своем дневнике французский президент, — влиянием русской революции на другие страны и, в частности, на Бельгию»{392}.
Воздерживаясь от признания, руководители Антанты и ее официальные представители в России полагали, что большевики не удержатся долго у власти и будут свергнуты в течение ближайших дней или, по крайней мере, в течение ближайших месяцев. Даже если большевики и придут к власти, отмечал английский посол, информируя свое правительство о назревающих событиях, они не смогут долго продержаться «и рано или поздно вызовут контрреволюцию»{393}. Позже, подводя итоги своей безуспешной антисоветской деятельности и вскрывая причины провала политики союзников в «русском вопросе», Бьюкенен снова констатировал: когда большевики пришли к власти, то никто не ожидал, что они долго продержатся на своих постах{394}.
Под влиянием успехов Советской власти в подавлении контрреволюции империалистам пришлось внести некоторые поправки в свои прогнозы. Однако и после этого они продолжали тешить себя надеждой на близкое крушение революции. В донесении от 24 ноября английский посол хотя и выражал сомнение в правильности оценок некоторых «оптимистов», будто «правление большевиков приходит к концу», но и сам он оставался не меньшим оптимистом, полагая, что большевистская [206] партия сохранит за собой власть лишь «в течение некоторого времени»{395}.
Впоследствии Бьюкенен вынужден был признать, что он «недооценивал силы большевистского движения» и не всегда правильно определял обстановку в стране, посылая своему правительству недостаточно обоснованные рекомендации и советы.
В несбыточном ожидании пребывали политики и дипломаты и других стран. Союзники считали, писал позже Ллойд Джордж, что большевики продержатся у власти не более нескольких месяцев{396}.
Правящие круги империалистических государств не только не верили в возможность утверждения нового общественного политического строя, но и предпринимали всяческие меры, чтобы он как можно скорее прекратил свое существование. Широко известно высказывание видного английского государственного деятеля У. Черчилля о том, что западные державы стремились уничтожить большевизм «в колыбели». «...Первое время после Октября, — отмечал В. И. Ленин, — силы партии и силы Советской власти почти целиком были поглощены задачей непосредственной защиты, непосредственного отпора врагам, буржуазии и внешней и внутренней, которая не допускала мысли о сколько-нибудь длительном существовании социалистической республики...»{397}
С первых дней Октября империалисты Антанты и США приняли активное участие во всех происках внутренней контрреволюции, начиная от моральной и финансовой поддержки саботажа, устроенного чиновниками государственного аппарата, и кончая прямой связью со всевозможными заговорами, мятежами и другими выступлениями против молодой Советской республики. Они были вдохновителями и организаторами военной интервенции.
Как известно, саботаж явился одной из основных форм борьбы приверженцев старого строя против Советской власти. Он был начат по призыву кадетов и [207] эсеро-меньшевистских лидеров и проходил при содействии дипломатических миссий «союзников». Когда в министерства и другие ведомства прибыли полномочные представители новой власти — народные комиссары, они встретились там с открыто враждебным отношением старого чиновничества, и в особенности его бюрократической верхушки. Например, в Министерстве внутренних дел нарком застал лишь «груду сваленных бумаг, запертые столы и шкафы без ключей». Деятельность наркомата пришлось налаживать с помощью рабочих Путиловского завода и заводов Выборгского района.
Аналогичная картина наблюдалась и в других министерствах и учреждениях. Государственный банк отказался признать полномочия направленного туда комиссара и выдать деньги по требованию Советского правительства. В то же время он охотно отпустил крупные суммы для поддержки саботажников, выплатив им жалованье за два месяца вперед. (Правительству пришлось отдать приказ об аресте директора банка, после чего сопротивление банковских чиновников было сломлено и банк стал функционировать нормально.)
И так было почти во всех звеньях старого управленческого и хозяйственного аппарата. Контрреволюционеры рассчитывали, что, натолкнувшись на бойкот чиновников во всех звеньях государственного управления, Советская власть неизбежно потерпит крах. Церетели, усиленно доказывавший в свое время необходимость сотрудничества с цензовиками и их лакеями в казенных мундирах, язвительно заявил, адресуясь к большевикам: «Мы все же, худо ли, хорошо ли, держались 6 месяцев. Если вы продержитесь хотя бы 6 недель, я признаю, что вы были правы»{398}. А некоторые из эсеро-меньшевистских лидеров оказались еще более «дальновидными» прорицателями и обещали большевикам не более чем недельное существование.
Особой «организованностью» в этом контрреволюционном предприятии отличались чиновники и служащие внешнеполитического ведомства. Когда руководители Наркоминдела явились в помещение Министерства иностранных [208] дел, они застали там одних швейцаров и курьеров. Чиновники же заблаговременно покинули свои служебные места, прихватив все шифры и ключи от сейфов, в которых хранились дипломатические документы. С большим трудом удалось разыскать некоторых старых сотрудников. Один из них раздраженно заявил, что служащие и чиновники министерства не признают нового правительства и работать с ним не желают. Заграничный аппарат Министерства иностранных дел также отказался признать Совет Народных Комиссаров законным правительством и представлять страну от его имени.
Но все это лишь ускорило слом старой буржуазной государственной машины, оказавшейся преградой на пути становления нового общественного строя. Саботажники были объявлены врагами народа. Приказом от 16 ноября Советское правительство уволило тех сотрудников Министерства иностранных дел, которые отказались от исполнения своих служебных обязанностей. Вскоре были уволены в отставку почти все дипломатические представители, аккредитованные Временным правительством. Иностранные державы вопреки этим решениям продолжали сноситься с бывшими послами, посланниками и консулами как с полномочными представителями России и предоставляли в их распоряжение значительные суммы на организацию подрывной контрреволюционной деятельности. Особым рвением на службе у империалистических кругов Запада отличались Маклаков и Бахметев, а также поверенный в делах в Англии Набоков. По свидетельству Пуанкаре, Маклаков высказал ему свое желание, чтобы в России как можно больше лилась кровь и чтобы «максималисты» подверглись жестокому наказанию. В этом он видел единственную гарантию «восстановления порядка». Очевидно, с такими же советами и пожеланиями обивали пороги официальных учреждений и другие полномочные представители свергнутых эксплуататорских классов. Многие из них уже в первые дни Октября уговаривали союзников предпринять открытую интервенцию против собственной страны.
Все это только подтверждало необходимость самых решительных мер против саботажников. Из старого состава русских дипломатических представителей за [209] границей только двое — поверенный в делах в Испании Ю. Я. Соловьев и поверенный в делах в Португалии Унгерн-Штенберг согласились сотрудничать с Советской властью, но их телеграммы не пропускались в Петроград.
Подстрекательство к саботажу — это лишь сравнительно умеренная и «безобидная» форма антисоветской деятельности правящих кругов союзников. Гораздо большие надежды возлагали они на свержение Советской власти вооруженным путем, всячески содействуя внутренним контрреволюционным силам. Причем их собственные военные и дипломатические представительства в России являлись одним из наиболее активных отрядов контрреволюции, ее авангардом, мобилизующей и направляющей силой.
Дипломатические миссии некоторых западных держав поистине превратились в гнезда контрреволюции, в своего рода координирующие центры. Английское посольство, например, рассчитывая на длительную «осаду», создало у себя запасы продовольствия. В здании посольства были размещены все служащие, имевшие квартиры в городе, а также английские офицеры, принадлежавшие к различным военным миссиям, «с целью иметь здесь, — как отмечалось в одном из донесений от 6 ноября, — в случае необходимости сильный гарнизон для защиты»{399}. И оно действительно напоминало теперь скорее гарнизон, которым командовал экспансивный генерал Нокс, чем дипломатическое представительство. Но дело было, конечно, не в том, что посольству якобы угрожала опасность со стороны революционных масс, хотя своей открыто контрреволюционной деятельностью и грубым вмешательством во внутренние дела страны оно, естественно, могло поставить себя под удар. Концентрация сил в одном месте свидетельствовала о стремлении к более оперативному вмешательству в ход революционных событий. В такие же контрреволюционные гнезда превратились посольства и некоторых других стран, прежде всего Франции и Соединенных Штатов.
С первых дней октябрьского переворота приток посетителей в английское, французское и американское [210] посольства заметно возрос: туда потянулись контрреволюционеры всех мастей, от крупной буржуазии и генералов до «умеренных» социалистов. 27 октября английского посла посетили лидеры «Комитета спасения родины и революции», в том числе бывший председатель предпарламента правый эсер Авксентьев, член ЦК кадетской партии Набоков. Они приходили, разумеется, не за тем, чтобы только засвидетельствовать свое почтение, а за поддержкой и содействием со стороны своих империалистических союзников. Им нужно было наметить план совместных действий, выработать, так сказать, общую линию.
Комитетчики уверяли посла в неизбежности краха большевиков, причем в самое ближайшее время. Большевики оказались «совершенно изолированными», спешили они обрадовать посла, так как все прочие социалистические группы осудили восстание. При этом они ссылались на заседание II съезда Советов ночью 26 октября, где группа меньшевиков и правых эсеров выступила против восстания петроградского пролетариата, назвав его «военным заговором». Оказавшись в меньшинстве, они были вынуждены покинуть съезд. Но самое главное, на чем основывалась уверенность комитетчиков, было то, что «Керенский ведет целый корпус на выручку Петрограда и Временного правительства»{400}. После свидания с Бьюкененом представители «Комитета спасения» встретились с генералом Ноксом. Авксентьев и тут похвастался, что большевики «слетят» в течение двух ближайших дней и снова все станет на свое прежнее место{401}.
Через пару дней к Бьюкенену наведался бывший военный министр Временного правительства А. И. Верховский; темой его беседы с послом также являлась борьба за свержение Советской власти{402}. И так визит за визитом. 11 ноября английский «военно-дипломатический гарнизон» посетил петроградский городской голова, упрашивавший союзников «не покидать Россию», помочь антибольшевистским силам. [211]
Подобные «приемы» ежедневно устраивали в своих резиденциях Нуланс и Френсис. Пристально следя за развитием событий, они надеялись, что Керенскому и генералу Краснову, предпринявшим поход на Петроград, удастся пресечь «авантюру» большевиков. 28 октября, когда корпус Краснова находился на подступах к Царскому Селу, обрадованный американский посол телеграфировал в Вашингтон: «Только что меня посетил член Комитета безопасности («Комитета спасения». — В. В.) Виленкин и сказал, что большевиков покидают солдаты и новое правительство фактически перестало существовать, что Савинков и Керенский с войсками находятся всего лишь в 20 верстах от Петрограда; Виленкин сообщил, что он имеет инструкции информировать меня официально»{403}.
Виленкин не случайно принес эту «официальную» информацию именно американскому послу. Утром 25 октября Керенскому удалось бежать из Петрограда на фронт на машине под флагом американского посольства, услужливо предоставленной ему одним из секретарей посольства Уайтгаузом. Прощаясь со своим благодетелем, Керенский просил передать союзным послам его просьбу не признавать большевистского правительства, так как он надеется возвратиться 30 октября с достаточным количеством войск, чтобы навсегда покончить с «мятежниками». (Керенский отправился в г. Лугу навстречу ранее вызванным им с фронта войскам.) Теперь он старался показать, что данное им обещание выполняется точно по графику. Не успев захватить Царское Село, Керенский поспешил заявить: «Большевизм распадается, изолирован и, как организованной силы, его нет уже и в Петрограде»{404}. К этому времени бывший министр-председатель сменил американскую машину на белого коня, собираясь триумфатором въехать в столицу во главе казачьих войск. Но, увы, и эта авантюра потерпела полнейший крах.
Убедившись в «благонамеренных» целях «Комитета спасения», представители Антанты и США решили поддержать его всеми доступными средствами, вплоть до непосредственного участия в контрреволюционном [212] мятеже юнкеров, выступивших против Советской власти по приказу главарей «Комитета». «Из достоверного источника сообщают, — зафиксировано в одном из документов Петроградского ВРК, — что среди арестованных в связи с восстанием юнкеров есть несколько английских подданных. Передают, что причастность их к Комитету спасения революции установлена по перехваченным документам»{405}.
Этот факт подтверждается и другим достаточно авторитетным в данном случае источником. Американский посол в Стокгольме Моррис в своем донесении в госдепартамент от 29 октября (11 ноября) сообщал, что посольства Великобритании и США в Петрограде оказывают поддержку «Комитету спасения»{406}. А вот еще одно не менее достоверное свидетельство, принадлежащее известному американскому корреспонденту Джону Риду. «Каково бы ни было официальное поведение союзных посольств, — писал Д. Рид, — отдельные английские и французские офицеры вели себя в эти дни весьма активно, вплоть до участия в качестве экспертов на заседаниях Комитета спасения...»{407} В руках восставших юнкеров оказалось пять-шесть броневиков из расформированного английского бронедивизиона, в которых вместе с юнкерами разъезжали также отдельные английские и французские офицеры{408}. Как писал позже один из активных эсеровских деятелей — Г. Семенов, у организаторов «Комитета спасения» «уже в ту пору существовала мысль о приемлемости помощи союзников в вооруженной борьбе с большевиками». Некоторые из них предлагали исхлопотать у западных держав «заем» на ведение «военной работы». Благосклонно относились и к возможности военной интервенции.
Таким образом, говоря о первой попытке буржуазной и мелкобуржуазной реакции вооруженным путем свергнуть Советское правительство, нельзя не видеть, что она пользовалась широким содействием империалистов Антанты и США. 9 ноября Петроградский военно-революционный комитет вынес постановление о роспуске «Комитета спасения» и об аресте всех его членов. [213]
ВРК принял также решение о привлечении к ответственности лиц, виновных в издании и распространении каких бы то ни было обращений или воззваний, исходящих от данного «Комитета»{409}. Однако и после этого представители союзников не порывали с ним связь. В беседе с главой французской военной миссии генералом Нисселем 20 ноября (3 декабря) Бьюкенен откровенно признал, что после свержения Временного правительства он не только постоянно поддерживает контакт с «Комитетом спасения» и Калединым, но и оказывает им финансовую поддержку. В то же время Бьюкенен не порывал тайные связи с монархистами и с членами царской фамилии. А где Бьюкенен, там и его французский и американский коллеги.
Вскоре после Октябрьской революции, в ноябре 1917 г., в Петрограде был раскрыт заговор монархической организации, во главе которой стоял известный реакционер — черносотенец В. М. Пуришкевич. Участниками этой подпольной организации являлись такие видные приверженцы старого режима, как генерал-адъютант Николая II Иванов Н. И., оставшийся при отрекшемся императоре, когда он находился под арестом в Царском Селе, генерал Аничков Д. И. и др. Заговорщики располагали значительными денежными средствами, на которые они скупали оружие: винтовки, револьверы, гранаты и бомбы. Приобретены были также пулемет, автомашина и ротатор. На допросе Пуришкевич и другие участники заговора отказались сообщить, где они доставали деньги{410}. Не вызывает, однако, сомнения, что часть денег была получена ими от агентов империалистических стран. Пуришкевич поддерживал связь с приверженцами Савинкова, который находился в тесном контакте с англо-американскими эмиссарами, в частности с Моэмом, получившим от своих хозяев солидную сумму, предназначавшуюся, как отмечалось выше, для поддержки контрреволюционных групп в России.
Группа Пуришкевича поддерживала связь с Калединым, и ее выступление против Советской власти намеревались приурочить к моменту подхода калединских [214] войск к столице. В одном из писем к Каледину Пуришкевич писал: с «чернью» (как презрительно называл он сторонников Советской власти) «теперь нужно будет расправиться уже только публичными расстрелами и виселицей»{411}. Юнкера, входившие в организацию Пуришкевича, приняли участие в мятеже, организованном «Комитетом спасения» и контрреволюционным командованием Петроградского военного округа во главе с полковником Полковниковым, одним из кровавых «усмирителей» июльской демонстрации.
Заговорщики даже намеревались совершить покушение на Ленина. Как показал на следствии один из участников этой организации — прапорщик Е. В. Зелинский, Пуришкевич предлагал ему взять на себя миссию убить Ленина, обещая 10 тысяч рублей, хотя сам главарь заговорщиков всячески отпирался от этого, заявив, что такого поручения он никому не давал{412}. И это, конечно, не единственный случай, когда контрреволюционеры замышляли злодейское убийство вождя пролетарской революции.
С планами покушения на Ленина не расставались и союзники, о чем свидетельствуют некоторые уцелевшие документы. Так, в начале января 1918 г. был арестован поручик Швырев, состоявший на службе во французской контрразведке. Он признался, что получил задание установить, где проживают В. И. Ленин и его ближайшие соратники, а также выкрасть чемодан с бумагами у прибывающего из Стокгольма большевика Ганецкого. Последнего, в случае необходимости, предлагалось «убрать». Швырев, однако, не осмелился выполнить данное ему поручение.
Опираясь на старые и завязывая новые связи с буржуазно-помещичьими и мелкобуржуазными партиями, с различными подпольными контрреволюционными группами, дипломатические и военные миссии союзников оказывали им морально-политическую и материальную поддержку в их борьбе с пролетарской властью. Действия союзников, разумеется, не ограничивались Петроградом. Они поспешили установить самые тесные связи с контрреволюцией и в других городах. [215]
В то же время представительства империалистических держав, и прежде всего Англии, Франции и США, занялись организацией в нашей стране разветвленной шпионской сети. Глава французской военной миссии Ниссель признавал, что по прибытии в Петроград он решил первым долгом создать службу разведки. Английскую разведку возглавили Рейли, Хилл и Гибсон, американскую — генеральный консул США в Москве Саммерс и некий Коломатиано, французскую — сам Ниссель, а также генеральный консул в Москве Гренар.
Шпионская сеть Антанты опиралась на военные миссии, довольно многочисленные по своему составу. Французская миссия, например, насчитывала, как уже отмечалось, 200 штабных и пехотных офицеров и 900 солдат. Другая французская военная миссия во главе с генералом Бертело, находившаяся на румынском фронте, состояла из 300 офицеров и большого количества рядовых{413}. Кроме того, после Октябрьской революции в числе союзных агентов оказались многие русские офицеры, прикомандированные ранее к военным миссиям западных держав или служившие в их воинских подразделениях, дислоцированных на русском фронте. И не только эти: подбирали каждого, в ком находили сообщника, и в первую очередь, конечно, тех, кто особенно люто ненавидел Советскую власть и готов был сражаться против нее любыми средствами. Как известно из документов, разведотдел английской военной миссии в декабре 1917 г. приступил к розыскам в Петрограде некоторых старорежимных офицеров, явно имея в виду привлечение их для вполне определенных целей{414}. Сотрудник английского посольства в Петрограде Пиэрс признает в своих мемуарах, что военное министерство Великобритании «имело связи с офицерами русской армии, которые систематически создавали центры сопротивления большевикам»{415}.
Особенно широко было пущено в ход такое испытанное оружие, как клевета. Стремясь всячески опорочить пролетарскую революцию, ослабить ее притягательную силу и влияние на трудящиеся массы других стран, [216] западная пропаганда буквально неистовствовала, расписывая на все лады «ужасы большевизма». Страницы реакционных и даже некоторых «умеренных» и «демократических» газет ежедневно заполнялись всевозможными измышлениями о «кровавых расправах» большевиков над своими политическими противниками, представителями имущих классов и интеллигенции, и даже... ни в чем не повинными гражданами. Зарубежному общественному мнению усиленно внушалось, будто в стране наступила полная анархия, всюду погромы, убийства, грабежи и насилия. Как справедливо заметил известный прогрессивный писатель Джеймс Олдридж, буржуазная пропаганда предпринимала против социалистической революции «самую яростную, самую продолжительную и самую бессовестную из всех кампаний клеветы, известных в истории печатного и устного слова»{416}. Клеветники пытались уничтожить правду об Октябрьской революции, изобразить ее как сверхсвятотатство, попрание «освященных богом» законов природы и «добрых» устоев общества.
В поставке лживой информации не последнюю роль играли сами официальные представители союзников в России. Английский посол не раз сообщал в министерство иностранных дел о баснословном числе жертв в Москве, о тяжелых потерях среди гражданского населения вследствие «беспорядочной стрельбы» Красной гвардии и что сам город якобы отдан на разграбление «пьяной черни». Не менее усердно упражнялись в сочинении подобных сводок и другие союзные послы и их ближайшие помощники, не говоря уже о бесконтрольных корреспондентах.
По-прежнему не выходила из обихода версия о «немецких шпионах». К клеветническим слухам о «германских деньгах» прибавились новые: будто бы действиями восставших руководят переодетые офицеры германского генерального штаба. Лондонская консервативная газета «Морнинг пост» еще 27 октября (9 ноября) опубликовала на своих страницах пространную статью под заголовком: «Революция сделана в Германии», пытаясь «документально» доказать «немецкое» происхождение социалистической революции в России. [217]
В широком ходу эта реакционная легенда была и в остальных странах англо-французского блока. Как уже отмечалось, современные буржуазные историки сами вынуждены подтвердить этот факт. Приведем еще одно признание. Генерал Ниссель очень быстро допустил, пишет Ж. Дельмас, что Ленин и другие большевистские руководители не являются агентами Германии и поведение советской делегации в Брест-Литовске, отказавшейся принять некоторые немецкие требования, подтвердило ему это{417}.
Однако империалистическая пропаганда не останавливалась ни перед какими фактами и продолжала свое дело. В политическом плане Октябрьская революция изображалась не иначе, как насилие незначительного меньшинства над пассивным большинством. Эта клевета была тем более гнусной, поскольку в официальных кругах европейских столиц имелись достаточно точные сведения относительно расстановки сил в Петрограде в октябрьские дни 1917 г. Послы собственными глазами видели, что буржуазное Временное правительство сошло с политической арены, так как оно оказалось полностью изолированным и покинутым даже его самыми близкими приверженцами. «Правительство Керенского, — засвидетельствовал сам Бьюкенен, — пало, подобно царизму, без борьбы...», большевики обеспечили себе поддержку не только рабочих, но и гарнизона{418}.
Еще более характерное свидетельство оставлено в анналах истории французскими представителями. Издававшаяся в Петрограде французская газета «Антант» 2 ноября 1917 г. писала: «Правительство Керенского рассуждает и колеблется. Правительство Ленина действует и нападает. Его называют правительством заговорщиков, но на деле это неверно. Нет! Эти люди — не заговорщики. Они не конспирируют... Они — заговорщики? Никогда!»
В то же время буржуазная пропаганда изо всех сил стремилась подогреть шовинистические страсти, пытаясь таким путем ослабить влияние социалистической революции на другие народы. [218]