Генерал от кавалерии и его зарубежные покровители

С момента назначения Корнилова верховным главнокомандующим представители западных держав стали настойчиво добиваться от Временного правительства наделения его всей полнотой власти, угрожая, в противном случае, лишить Россию помощи со стороны союзников. 29 июля на завтраке у Терещенко глава дипкорпуса, [159] ссылаясь на обращенную к союзникам просьбу Корнилова о дальнейшей доставке ими артиллерии для русской армии, откровенно заявил министру-председателю: «Наша военная власть вряд ли согласится исполнить упомянутую просьбу, если не получит уверенности, что Корнилов будет наделен всей полнотой власти для восстановления дисциплины»{304}.

А под восстановлением дисциплины подразумевалось, как уже подчеркивалось, беспощадное подавление антивоенного и революционного движения. Для облегчения выполнения этой задачи Корниловым союзные представители требовали включить столицу в линию фронта и объявить ее на военном положении. «Уверенность моего правительства, — продолжал посол, — возросла бы, если бы я смог уведомить его, что Петроград включен в фронтовую полосу и что в нем введено военное положение».

Осуществление этого плана позволило бы правительству и реакционному командованию свободно вывести из столицы наиболее революционные части, эвакуировать вместе с промышленными предприятиями рабочих и таким путем нанести удар по авангарду революции. Истинную цель указанной меры довольно откровенно выразил российский нефтяной магнат «русский Рокфеллер» Лианозов, заявивший однажды, что введение в Петрограде осадного положения позволит командующему войсками округа расправиться с большевиками «без юридических формальностей»{305}.

Через некоторое время английский посол снова осаждал Керенского, требуя от него удовлетворения настояний Корнилова. «Я не могу взять на себя ответственности за благоприятное освещение положения перед своим правительством», — заявил он министру-председателю, если Временное правительство не сможет дать ему «достаточных гарантий поддержания порядка в тылу, а также в отношении продовольственного вопроса и транспорта». Бьюкенен сослался при этом на речь Корнилова на Московском совещании, говорившего об опасности разрушения железнодорожного транспорта и об угрозе голода в армии. А если последнее случится, [160] предупреждал посол, то наступит «общий паралич», к которому он должен подготовить свое правительство. Бьюкенен настойчиво рекомендовал сделать армию «действительно боевой силой», прежде всего имея в виду полнейшее подчинение ее контрреволюционному командованию.

Подобные же советы давали Керенскому и Терещенко французский, американский и итальянский послы: Нуланс, Френсис и Карлотти. В свою очередь военные атташе и начальники союзных военных миссий при ставке верховного командования заверяли Корнилова, что правительства их стран будут добиваться от Временного правительства передачи ему всей фактической власти в стране. Во исполнение этого обещания аккредитованные в России иностранные генералы обратились к своим властям с просьбой решительно настаивать перед правительством Керенского на поддержке им Корнилова «в интересах союзников и продолжения войны»{306}. Генерал Нокс, вызванный в Лондон для доклада о положении в России, энергично убеждал членов военного кабинета в необходимости для союзников совместно обратиться к Временному правительству и внушительно посоветовать ему оказать Корнилову всемерное содействие «в тех мероприятиях, которые он хотел провести»{307}, т. е. в подавлении революции.

Особенно упорно добивались союзники введения смертной казни не только на фронте, но и в тылу. Некоторая осторожность Керенского и министров-социалистов в этом вопросе расценивалась ими как проявление слабости и гнилого либерализма. «Я был отнюдь не удовлетворен позицией правительства, — откровенничал Бьюкенен, — и в разговоре с Терещенко старался убедить его в необходимости применения тех же самых дисциплинарных мер в тылу, какие были санкционированы на фронте{308}. Причем речь шла о распространении смертной казни не только на военнослужащих, но и на гражданских лиц, обвиняемых в государственной измене, а под эту категорию «преступников» намеревались подвести прежде всего самых непримиримых противников войны — большевиков. [161]

При встрече с министром иностранных дел накануне Государственного совещания глава дипломатического корпуса заявил, что каковы бы ни были у правительства основания для «осторожного» образа действий в прошлом, в настоящий момент оно не может терять времени. «Я очень разочарован тем, — сказал Бьюкенен министру, — что если положение и переменилось, то только к худшему». Правительство, выговаривал он своему собеседнику, кажется сейчас гораздо более слабым, чем когда-либо, и если не будут приняты энергичные меры к подавлению большевиков, «они опять скоро возьмут верх»{309}. Глава дипломатического корпуса добивался от Временного правительства осуществления корниловской программы «в полном объеме» — программы, которая в такой же мере была корниловской, как и союзнической.

В конце концов хлопоты союзных представителей увенчались успехом. Керенский уступил требованиям в отношении смертной казни и включения Петрограда в фронтовую полосу. «Он дал мне положительные заверения по всем этим вопросам», — с радостью сообщал Бьюкенен в Лондон 18 августа о результатах своих неоднократных переговоров с министром-председателем.

Следует подчеркнуть, что союзники, и в частности англичане, добивались, чтобы основная акция против революции была проведена Корниловым совместно с Керенским и другими «патриотически настроенными социалистами». Такая уния, как им казалось, сулила большие шансы на успех. Керенский и другие вожди «умеренных» должны были служить ширмой для генеральской контрреволюции. Вот почему английский посол всячески желал, чтобы до определенной поры Корнилов и Керенский действовали заодно, хотя некоторые из его коллег не считали это обязательным{310}.

И все, казалось, шло гладко: верховный главнокомандующий и министр-председатель обо всем договорились и сообща готовили удар по революции. Но перед самым началом операции неожиданно «рассорились», чем в известной мере помогли своевременному разоблачению задуманного ими контрреволюционного похода. [162]

Пронюхав, что заговорщики намерены убрать с дороги и его самого, как только цели заговора будут достигнуты, Керенский решил немедленно отмежеваться от них и «примкнуть» к лагерю революции.

Выше уже отмечалось, что после провала июньского наступления и июльских событий и особенно после падения Риги империалистическая пресса все усиливала нападки на русскую революцию. Одна из целей поднятой западной печатью шумихи состояла в том, чтобы содействовать контрреволюционному перевороту, расчистить дорогу к власти царским генералам во главе с Корниловым.

Весьма ценные в этом отношении замечания оставил чрезвычайный комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков, побывавший за границей в июне — августе 1917 г. со специальной миссией. В своем весьма секретном докладе, представленном Временному правительству по возвращении из поездки, Сватиков отмечал, что попытка генерала Корнилова встретила на Западе самое глубокое сочувствие. «Нужно прямо сказать, — подчеркивал комиссар, — что когда произошло столкновение между Керенским и Корниловым, то сочувствие Западной Европы было на стороне Корнилова»{311}.

В Англии, Франции и других странах антантовского блока правые газеты без стеснения писали о своих симпатиях к «бравому генералу». Парижская печать, докладывал Сватиков, вела в это время активную кампанию против политики бесконечных деклараций и резко критиковала Керенского. Русский поверенный в делах в Париже вынужден был убеждать журналистов не очень славословить по адресу нарекаемого союзниками диктатора России. Он беседовал в связи с этим с директорами некоторых газет, доказывая им, что своими резкими статьями в пользу Корнилова они не только не достигают преследуемой цели, а, наоборот, «дают оружие кругам, недружелюбно настроенным к союзникам». Впоследствии Керенский с нескрываемой горечью писал, что правительственные круги Франции и Великобритании под маской «дипломатического флирта» предприняли в этот период злобную кампанию против Временного [163] правительства и содействовали тем самым подрыву его авторитета среди населения. (О Соединенных Штатах Керенский дипломатично умолчал, так как побоялся лишиться предоставленного ему убежища.)

На прощальной аудиенции Сватикова у президента французской республики Пуанкаре, состоявшейся незадолго до корниловского мятежа, сам президент, а также премьер Рибо и генеральный секретарь министра иностранных дел Жюль Камбон «чрезвычайно жадно интересовались личностью Корнилова» и много расспрашивали о нем. Все трое в один голос спрашивали, «когда же, наконец, Россия перейдет от слов к делу, есть ли в России кто-либо с твердой рукой, который был бы способен начать не на словах, а на деле насаждение порядка»{312}. Со своей стороны президент Франции старательно внушал русскому комиссару, что правительство может «именоваться временным», но быть в действительности и иметь внешний вид «правительства постоянного». При этом он настоятельно рекомендовал «восстановить военный и административный порядок самыми крутыми мерами».

Разнузданная кампания в поддержку русской контрреволюции развернулась и в Италии. К моменту корниловской эпопеи газеты правого направления усердствовали еще больше, чем прежде, открыто выражая пожелания победы контрреволюции. Поведение итальянской реакционной печати было настолько возмутительным, что вызвало резкий протест даже в собственной стране. Поведение клерикальной консервативной и националистической прессы несовместимо не только с союзническим долгом, но и с самым элементарным приличием, заявили в парламенте представители социалистов.

Правящие круги союзников с нетерпением ждали от Государственного совещания, состоявшегося в Москве 12–14 августа, «сдвига вправо» и неизбежных личных перемен в русском правительстве. Основные надежды возлагались на генерала Корнилова. Его речь на Московском совещании произвела на них «сильное впечатление». Но зато крайнее недовольство и озлобление вызвала стачка московского пролетариата, организованная [164] по призыву большевистской партии в знак протеста против сборища контрреволюции. Все буржуазные и пробуржуазные газеты снова обрушились на большевиков с резкими нападками за их «дезорганизацию» перед лицом коварного врага.

Как известно, заговорщики намеревались осуществить свои планы установления военной диктатуры еще во время Московского совещания. Претенденту на пост диктатора буржуазные и аристократические круги устроили в Москве помпезную встречу. Перед ним распинались чуть ли не как перед «повелителем всея Руси». Соответственно вел себя и сам Корнилов. Прежде всего, он устроил «драматический въезд» в Москву, окружив себя туркменской стражей, и перед совещанием посетил мощи в Успенском соборе, где всегда молился император, когда приезжал во вторую столицу. Он принимал многочисленные делегации и депутации, предводителей банковского и торгово-промышленного мира, представителей всевозможных буржуазных заведений и городских властей, выслушивал доклады о внутреннем положении страны, о состоянии экономики и финансов, давал советы и т. д.

В этой кампании по созданию Корнилову «всенародного доверия», в церемонии его, так сказать, заочного коронования активное участие приняли и представители союзников. Еще до прибытия Корнилова на Государственное совещание на улицах Москвы распространялись брошюры, озаглавленные: «Корнилов — национальный герой». Эти брошюры были отпечатаны на деньги британской военной миссии и доставлены в Москву в вагоне генерала Нокса.

В начале августа в Россию прибыл из Англии упоминавшийся уже А. Ф. Аладьин (кстати, в будущем правительстве Корнилова ему предназначался портфель министра иностранных дел). Он привез для генерала Корнилова специальное письмо от военного министра Великобритании лорда Мильнера, в коем одобрялась идея установления в России военной диктатуры, а также и те шаги, которые должны были привести к ее реализации. Данное письмо представляло собой нечто большее, чем личное мнение британского военного министра. Оно отражало позицию и Ллойд Джорджа и всего английского правительства. Письмо должно было [165] ободрить заговорщиков, вселить в них уверенность в правоту своего дела и тем самым подтолкнуть к осуществлению намеченного плана.

Керенский, бывший и сам причастным к контрреволюционному заговору, писал впоследствии: «Непосредственные соучастники Корнилова вели переговоры с некоторыми политическими и военными кругами союзников. Политический центр заговора находился не в ставке, где генерал Корнилов занимался военными приготовлениями; он был в Петрограде и Москве, где нити заговора тянулись к некоторым рабочим кабинетам, комфортабельным и спокойным»{313}. Говоря это, премьер-неудачник явно имел в виду военные и дипломатические представительства Англии, Франции и Соединенных Штатов.

Не случайно глава дипломатического корпуса Бьюкенен, равно как и другие представители союзников, демонстрировал удивительную осведомленность о планах заговорщиков. Они хорошо знали не только о целях заговора, но и об основных деталях плана мятежников. Знали и дату начала их выступления, о чем свидетельствуют многочисленные документы, в частности показания самих официальных представителей союзников. «Едва успело разойтись Московское государственное совещание, — писал английский посол, — как слухи о проектируемом перевороте стали приобретать более конкретную форму. Журналисты и другие лица, находившиеся в контакте с его организаторами, говорили мне даже, что успех переворота обеспечен и что правительство и Совет капитулируют без борьбы»{314}. В телеграмме Бьюкенену от английского военного представителя при Ставке генерала Бартера, посланной им по возвращении из Москвы, также сообщалось, что «попытки к какому-нибудь перевороту можно ожидать в любой момент». (Речь шла, разумеется, о вполне определенном заговоре. Бартер выразился так просто из предосторожности.)

Между прочим, в контакте с заговорщиками находились не только журналисты и «другие лица», в числе которых фигурировали прежде всего генералы Нокс и [166] Бартер, но и сам посол. По его собственному признанию, 23 августа к нему пожаловал некий «русский друг», являвшийся директором одного из крупнейших петроградских банков, и без лишних предисловий поведал цель своего неожиданного появления. По поручению руководителей заговора он поставил посла в известность, что их организация, поддерживаемая крупными финансовыми и промышленными кругами и рассчитывающая на помощь генерала Корнилова, а также одного армейского корпуса, в ближайшую субботу, т. е. 26 августа, начинает свои операции, которые должны завершиться арестом правительства и роспуском Совета. Но это еще не все. От имени уполномочивших его лиц банковский деятель выразил надежду, что великобританский посол предоставит в их распоряжение английские броневики и поможет скрыться в случае неудачи намеченного предприятия{315}.

Если поверить на слово, то великобританский посол якобы отклонил обращенную к нему просьбу, заявив прибывшему «парламентеру», что с их стороны весьма наивно просить его принять участие в заговоре против правительства, при котором он аккредитован, и если бы он захотел исполнить свой долг, то должен был бы донести на них. Но британский дипломат, разумеется, не сделал этого. Напротив, он счел необходимым дать заговорщикам некоторые советы, как лучше осуществить намеченное предприятие, какой придерживаться тактики, чтобы не разоблачить преждевременно своих планов, а также заранее реабилитировать посольство перед Временным правительством на случай неудачи. В частности, он рекомендовал генералу выждать момент, «пока большевики не сделают первый шаг, а тогда он пришел бы и раздавил их».

Заговорщики, как известно, так и действовали. Хорошо зная, что большевики не готовят никакого «немедленного выступления», они тем не менее усиленно распространяли эту версию и решили сами инсценировать «большевистское восстание» к моменту прибытия сил мятежников в Петроград.

Не пожелал посол сказать правду и в отношении упомянутых им броневиков, в которых он тоже будто [167] бы отказал заговорщикам. Однако, по свидетельству полковника Р. Робинса, бывшего в ту пору помощником председателя миссии американского Красного Креста в России, английские офицеры, переодетые в русскую форму, следовали вместе с корниловскими частями со своей боевой техникой. В показаниях перед «Овермэновской комиссией» сената США Робинc говорил: «Английские офицеры, одетые в русскую военную форму, в английских танках следовали за наступавшим Корниловым и едва не открыли огонь по корниловским частям, когда те отказались наступать дальше Пскова»{316}.

Об участии английских бронемашин в корниловском походе сообщала также и московская газета «Социал-демократ». Английский бронедивизион, входивший в состав Юго-Западного фронта, завоевал особое доверие Корнилова (когда он являлся еще командующим этого фронта) своим позорным участием в обстреле русских войск с тыла при их отступлении в начале июля под Тарнополем. Корреспонденты английских газет с восторгом сообщали тогда об этом «подвиге» своих соотечественников. По особо секретному приказу ставки эта часть перебрасывалась теперь к Петрограду{317}.

Полковник Робине выдал и другие кое-какие секреты союзнической контрреволюции. К величайшему неудовольствию господ-сенаторов он подтвердил, что представители Англии, Франции, Италии и США в России, «посольства и официальные комиссии» этих стран являлись прямыми соучастниками корниловской авантюры. По своим политическим симпатиям, настроениям и действиям, засвидетельствовал Робине, фактически все сотрудники союзных посольств и миссий были на стороне Корнилова. «В действительности, — констатировал он, — каждый из них вложил свои деньги, если можно так выразиться, в Корнилова»{318}.

В дни корниловского мятежа представители союзников в ставке заверяли Корнилова в своем расположении к нему и желали ему успеха в намеченном предприятии. «В особенности, — писал позже Деникин, — в трогательной [168] форме делал это британский представитель»{319}. Уже после провала корниловского заговора глава британской военной миссии в России генерал Нокс в беседе с полковником Робинсом откровенно признал, что он, Нокс, был заодно с Корниловым. «Быть может, эта попытка была преждевременна, — с раздражением сказал он, — но я не заинтересован в правительстве Керенского. Оно слишком слабо; необходима военная диктатура, необходимы казаки. Этот народ нуждается в кнуте! Диктатура — это как раз то, что нужно»{320}.

Прямое содействие заговорщикам пытались оказать и сами дипломатические представители союзников в России. В самый разгар корниловского мятежа, 28 августа, главы союзных миссий сделали Временному правительству совместное представление, в котором предлагали свои «добрые услуги» в качестве посредников в деле урегулирования конфликта между правительством и уже смещенным с поста верховным главнокомандующим. Единственной целью этих «добрых услуг» объявлялось стремление «предотвратить гражданскую войну и служить интересам России и ее союзников».

Вручая Терещенко этот совместный документ, декан дипкорпуса лицемерно заявил, что союзники не имеют «ни малейшего желания вмешиваться во внутренние дела России». Они хотят лишь «как друзья и союзники» предоставить в распоряжение правительства свои услуги и помочь, если удастся, избежать того, что может оказаться непоправимым бедствием. Аналогичная нота с предложением добрых услуг была вручена в ставке Корнилову, который, по свидетельству Жанена, охотно согласился на союзническое посредничество{321}.

В действительности этот шаг означал не что иное, как открытое выражение сочувствия заговорщикам, грубейшее вмешательство во внутренние дела страны. В донесении английского посла, отправленном в тот же день в Форин-оффис, раскрывалась истинная цель этих пресловутых «добрых услуг»: выиграть время для заговорщиков, внести замешательство с помощью Временного [169] правительства в ряды противников генеральского путча. В донесении отмечалось, что примирение между верховным главнокомандующим и правительством стало невозможным и поэтому у союзников не остается ничего иного, как «выжидать... и верить, что Корнилов окажется достаточно сильным, чтобы преодолеть всякое сопротивление в течение нескольких дней»{322}.

Даже Терещенко, являвшийся скрытым корниловцем, отказался санкционировать предложение союзных дипломатов, так как подобные действия, по его мнению, «ставили генерала Корнилова на равную ногу с правительством». Когда же военное министерство заявило, что Корнилов не может рассчитывать на поддержку союзников, союзные представители по инициативе американского посла потребовали опубликования своей декларации.

О соображениях, которыми руководствовались союзники в данном случае, откровенно рассказал в своих мемуарах Френсис. По его словам, правящие круги антантовской коалиции боялись потерять кредит в глазах российской контрреволюции. «Если бы представители союзников, — писал Френсис, — допустили, чтобы создалось впечатление, будто они способствовали поражению Корнилова, то они получили бы и заслужили резкое осуждение»{323}.

Не вызывает сомнения, кому старались угодить дипломатические представители союзников и чье осуждение было для них далеко не безразлично. Персона Корнилова весьма импонировала американским правящим кругам, как и их партнерам по коалиции. Френсису, по его словам, нравились в этом генерале такие качества, как твердость и решительность. Он видел в нем «железного человека со стальной волей», которая была нужна им прежде всего для подавления революции. Поэтому, когда генерал Корнилов попытался осуществить контрреволюционный переворот, американский посол и другие представители США желали ему полного успеха. Предвкушая радость победы, Френсис телеграфировал в госдепартамент 29 августа: «Военный и военно-морской атташе считают, что Корнилов овладеет [170] ситуацией»{324}. К их великому огорчению, царский генерал и его сообщники потерпели сокрушительное фиаско. Решающая роль в разгроме августовского путча принадлежала питерским рабочим, руководимым большевистской партией{325}.

Еще в статье «Слухи о заговоре», написанной 18–19 августа, В. И. Ленин точно определил расстановку сил в предстоящей борьбе с контрреволюцией и сформулировал задачи партии. 27 августа ЦК и ПК большевиков, Военная организация при ЦК РСДРП(б), Центральный совет фабзавкомов и другие большевистские организации обратились с воззванием к массам, призвав их грудью встать на защиту революционной столицы. «Вы смогли свергнуть царизм, — говорилось в воззвании, — докажите, что вы не потерпите господства ставленника помещиков и буржуазии — Корнилова»{326}.

В тот же день на заседании ЦИК большевики внесли резолюцию «О политическом моменте», в которой намечались неотложные меры по спасению революции: общая демократизация армии, удаление из нее контрреволюционных генералов и офицеров, выборы командного состава, отмена смертной казни и репрессий, немедленная передача всех земель крестьянству, введение рабочего контроля, отмена тайных договоров, предложение условий всеобщего демократического мира и др.{327}

Партия большевиков привела в боевую готовность свои организации, в первую очередь в тех пунктах, которым угрожала наибольшая опасность, подняла на борьбу с мятежниками многотысячные массы рабочих и революционных солдат. На митингах принимались резолюции протеста против контрреволюционных действий буржуазии, осуждалось соглашательство меньшевиков и эсеров, формировались отряды Красной гвардии.

По призыву большевиков моряки Балтийского флота направили боевые суда на поддержку революционным [171] силам столицы, ряд частей петроградского гарнизона выделили сводные отряды. В короткий срок из рабочих, солдат и матросов под Петроградом была создана огромная армия, намного превосходившая силы заговорщиков. Вся страна пришла в движение. В ста с лишним городах при Советах были созданы революционные комитеты по борьбе с корниловщиной. В результате мощного выступления революционных масс мятежники потерпели полное поражение.

Разгром корниловского мятежа явился одновременно поражением и империалистических кругов Антанты и США, принимавших, как свидетельствуют многочисленные факты, не только косвенное, но и прямое соучастие в корниловщине. Не без оснований газета «Рабочий путь» писала в те дни: «Теперь уже нет никаких сомнений в том, что в качестве прямых пособников корниловского заговора фигурировали кадеты и официальные представители союзных держав»{328}. Раскрывая классовую сущность корниловского мятежа, его политическую и социальную подоплеку, В. И. Ленин тогда же указывал, что «англо-французский капитал и империализм за кадетов и за корниловщину, это доказано длинным рядом политических выступлений и прессой»{329}. Даже Бьюкенен вынужден был в конце концов признать, что корниловщина представляла собой неприкрытую контрреволюцию, намеревавшуюся смести и само Временное правительство{330}.

Но как ни сетовал Керенский на «некоторых союзников», взявших под свое покровительство взбунтовавшегося генерала, поднявшего руку и на самого премьера, ему пришлось проглотить пилюлю и не выказывать недовольства их поведением. Напротив, Временное правительство решило умилостивить наседавших на него союзников, снова прибегая к декларациям о своей преданности «общему делу» и готовности исправить положение. Первым долгом оно поспешило заверить правящие круги Антанты и США в том, что оно само проведет в жизнь «корниловскую программу». В телеграмме министра иностранных дел русским дипломатическим представителям в Лондоне, Париже, Токио и Вашингтоне, [172] разосланной 2 сентября, подчеркивалось, что «временное замешательство в жизни армии», вызванное последними событиями, не помешает правительству осуществить все те меры, «необходимость коих была признана до выступления генерала Корнилова».

Союзников торопились обрадовать сообщением о назначении вновь на пост начальника штаба верховного главнокомандующего генерала Алексеева, пользовавшегося у них большой популярностью. На него возлагалось «ближайшее руководство военными действиями и реорганизацией армии». Керенский, принявший на себя пост верховного главнокомандующего, издал ряд приказов и распоряжений, запрещавших «под страхом самых суровых кар» всякие самовольные действия солдат, воинских комитетов и иных организаций, направленные против офицеров, заподозренных в причастности к заговору Корнилова{331}. Другими словами, Временное правительство брало под защиту контрреволюционных заговорщиков, чем лишний раз подтверждало свою причастность к их действиям и ответственность за них. Кстати, Керенский хорошо знал, что и генерал Алексеев был замешан в заговоре.

На следующий день Терещенко направил представителям в Лондоне, Париже, Риме и Вашингтоне еще одну телеграмму по поводу разыгравшихся в стране «печальных событий», в которой чуть ли не упрашивал их похлопотать перед союзниками за несчастное Временное правительство. «Я рассчитываю, — взывал он, — на Ваш патриотизм, чтобы помочь правительству побороть обуявшее наших союзников разочарование и убедить их, что, несмотря на всю тяжесть испытаний, Россия будет вести до конца общую борьбу с врагом»{332}. Однако умерить гнев заправил Антанты оказалось не так-то легко, ибо провал корниловщины они восприняли как свое собственное поражение.

По-иному реагировали революционные массы. Постоянное вмешательство союзников во внутренние дела России, их стремление во что бы то ни стало удержать ее в войне и, наконец, открытая поддержка заговорщиков против революции вызвали мощную волну народного [173] гнева. Советы, рабочие, солдаты, матросы и крестьяне стали требовать немедленного выдворения из России иностранцев, в том числе и официальных представителей союзников, оказывавших поддержку и покровительство контрреволюционерам. В резолюции, принятой на собрании членов профсоюза рабочих и служащих кожевенного производства г. Петропавловска (Акмолинская обл.) 3 сентября, среди других требований по борьбе с контрреволюцией содержалось требование «удалить из пределов всей России агентов иностранного империализма, друзей Родзянко, Милюкова и Каледина»{333}. В том же духе была составлена резолюция собрания рабочих Гусевской хрустальной фабрики (Владимирская губ.) от 5 сентября 1917 г. «Мы, рабочие Гусевского хрустального производства, — говорилось в этой резолюции, — общим собранием требуем... высылки из России агентов англо-французского капитала»{334}. На осуществлении этой меры настаивал 5 сентября местный исполнительный комитет рабочих фабрики Товарищества Рождественской мануфактуры П. В. Берга г. Твери{335}.

Враждебная революции позиция представителей союзников вызвала негодование в среде бакинского пролетариата. На конференции заводских и промысловых комиссий г. Баку в первый день ее работы 18 сентября была принята резолюция, которая требовала изгнания из России «агентов союзного капитала, вредящих русской революции»{336}. Требования об удалении из пределов России «агентов контрреволюционного союзнического капитала» содержались в резолюциях ряда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, например Рославльского, Смоленской губ., Жиздринского, Калужской губ. (от 5 и 7 сентября){337} и др.

Решительный протест поведение союзников вызывало и в армии. В решении полкового комитета 197-го пехотного запасного полка (Московский военный округ) в категорической форме было записано (11 сентября): [174] «Выслать из России агентов иностранного империализма, поддерживающих контрреволюционный заговор». Такое же требование выставила 1-я батарея размещавшегося в Кронштадте 2-го морского тяжелого артиллерийского дивизиона (18 сентября){338}. На собрании 67-го Тарутинского пехотного полка (V армия Северного фронта) 29 сентября была принята резолюция, в одном из пунктов которой солдаты требовали «удаления из России представителей французской буржуазии, являющихся к нам с целью агитации (за) империалистические цели войны»{339}. Немедленного выдворения из России контрреволюционных агентов союзного капитала требовали и крестьяне.

Отражая настроения народных масс, мобилизуя их революционную бдительность, большевистская печать также настойчиво требовала удаления из пределов России иностранных корниловцев, и прежде всего английского посла{340}.

Однако никакие протесты не могли оказать на союзников отрезвляющего воздействия. В момент, когда трудящиеся массы России гневно осуждали заговорщиков и добивались вынесения им сурового наказания, английский посол счел уместным принять делегацию контрреволюционного казачества, снаряженную в Петроград активным корниловцем генералом Калединым с требованием прекратить «нападки» на него{341}. В то же время крупнейшая английская газета «Таймс» в своих передовых статьях по-прежнему продолжала выказывать симпатии Корнилову. Не унималась прокорниловская кампания и в других союзных странах. Но все это лишь усиливало решимость революционных масс покончить с прогнившим режимом, поддерживаемым иностранными империалистами.

Насколько низко пал престиж союзников, а вместе с тем и самого Временного правительства, свидетельствует тот факт, что последнее вынуждено было принять специальное постановление о привлечении к уголовной ответственности «за оскорбление представителей иностранных [175] дружественных держав». Под действие данного постановления попадали лица, «виновные в оскорблении дружественной державы, ее верховного главы (в том числе и монархов. — В. В.), правительства, посла, посланника или иного дипломатического агента...» Совершившие подобного рода «преступления» карались заключением в тюрьму или крепость сроком до трех лет{342}. Между прочим, на основании этого постановления по указанию Керенского было возбуждено «дело» против органа московских большевиков — газеты «Социал-демократ», выступившей с разоблачением причастности английских военных и дипломатических представителей к заговору Корнилова и обвинившей их во вмешательстве в русские дела{343}.

Поведение союзников во время корниловщины со всей отчетливостью показало, что правящие круги западных держав и их официальные представители в России все активнее и все более открыто включались в борьбу с русской революцией, переходили от поощрения и подталкивания внутренней реакции к непосредственному соучастию в ее антинародных действиях, в попытках насильственного подавления революционного движения в стране. «С самого начала революции, — отмечалось в решениях VI съезда РСДРП(б), — империалисты союзных стран открыли против нее поход... Этот поход перешел в прямой штурм революции, выразившийся в открытом блоке между союзными банкирами и контрреволюционными силами в России...»{344}