Союзные империалисты приветствуют коалиционное правительство

В поисках выхода из острого политического кризиса 5 мая было сформировано первое коалиционное правительство, в состав которого наряду с министрами-капиталистами вошли министры-социалисты, представители партий меньшевиков и эсеров. Временное правительство пополнилось новыми «заложниками демократии»; теперь вместо одного их стало шесть (А. Ф. Керенский, В. М. Чернов, М. И. Скобелев, И. Г. Церетели, А. В. Пешехонов, Г. Н. Переверзев). Тем самым эсеро-меньшевистские [79] лидеры вступили на путь открытого, еще более активного пособничества буржуазии, рассматривавшей участие социалистов в правительстве лишь как удобную ширму для проводимой ею империалистической политики. «Факт налицо, — писал по этому поводу В. И. Ленин, — все помещики и капиталисты, все черные силы, все старающиеся восстановить царя — за кадетов.

А меньшевики и народники дали 6 своих министров в заложники 10-ти министрам-кадетам»{145}.

Новый кабинет по-прежнему возглавлял князь Львов. Керенский занял в нем пост военного и морского министра. Меньшевик Скобелев стал министром труда, эсер Чернов — министром земледелия. «Мученик революции» меньшевик Церетели получил портфель министра почт и телеграфа, народный социалист Пешехонов и трудовик Переверзев — соответственно портфели министра продовольствия и министра юстиции. Вместо Милюкова на пост министра иностранных дел был назначен министр финансов в первом составе Временного правительства М. И. Терещенко. На других министерских постах остались кадеты и октябристы, а также некоторые «беспартийные» ставленники помещиков и буржуазии.

Мелкобуржуазные социалисты были привлечены в правительство для укрепления власти буржуазии, помощи в реализации ее планов. Смысл данной комбинации довольно откровенно выразил Керенский, заявивший, что лишь с утра 5 мая, когда был оформлен блок буржуазных и «умеренно-социалистических» партий, Временное правительство «впервые с начала революции оказалось в состоянии управлять, требовать, приказывать»{146}. Именно этого и добивалась буржуазия. И поначалу казалось, что цель достигнута. Отныне все официальные акты как в области внутренней, так и внешней политики исходили не только от ставленников банкиров и промышленников, но и от представителей так называемой «революционной демократии» в лице ее эсеро-меньшевистских лидеров, получивших министерские портфели. [80]

Включение представителей Совета в состав правительства явилось важным шагом на пути к ликвидации двоевластия, столь ненавистного российской и союзнической буржуазии. В этом основная цель и сущность коалиции, на которую согласилась пойти контрреволюционная буржуазия. «Образование коалиционного правительства, — с удовлетворением телеграфировал Терещенко послу в Вашингтон, — совершенно изменило положение Временного правительства, обеспечив ему поддержку Соврабдеп... Благодаря этому исчезло двоевластие, бывшее при первом составе правительства»{147}.

Двоевластие, конечно, еще не исчезло, но оно уже не так связывало Временному правительству руки, как прежде.

Даже Милюков, вышибленный из министерского кресла не без усилий соглашателей, вынужден был агитировать своих единомышленников за коалицию. Образование коалиционного правительства, говорил он в частном заседании членов Государственной думы 4 мая, «усиливает власть». Но еще более важная задача, подчеркивал отставной министр, состояла в том, чтобы переломить настроение солдат, отказывавшихся продолжать войну, и заставить их снова пойти в бой. «Это настроение, — говорил он, — не удалось переломить при старом Временном правительстве, потому что доверие солдатских масс к нему было недостаточно. Наоборот, Совет рабочих депутатов пользуется всем доверием этой массы, и когда нас спрашивали, как бы устроить, чтобы солдаты понимали, что даже задачи обороны не ограничиваются обороной в узком смысле и предполагают наступление, мы говорили: обратитесь к Совету рабочих депутатов, чтобы он сделал воззвание, в котором это было бы сказано, и солдаты ему поверят. Совершенно естественно, что министерство, составленное из представителей партий, поддерживаемых Советом рабочих депутатов, может достигнуть этой цели, и как ни осторожно Совет... относится к задачам войны, но тем не менее в завтрашней декларации будет сказано, что наступательные действия не исключаются... Для данного момента это самое важное»{148}. [81]

Правофлангового кадетов смущало лишь одно обстоятельство, а именно: формула мира без аннексий и контрибуций, на включении которой в правительственную декларацию соглашатели настаивали прежде всего для оправдания перед массами своей сделки с цензовиками. Милюков опасался, что принятие правительством этой формулы, хотя бы на словах, может серьезно расстроить отношения с союзниками. Но в конце концов, соглашался он, все уладится, союзники поймут, что к чему, и русская буржуазия несомненно останется в выигрыше от такой сделки. «Какие бы страшные формулы... мы ни писали, — разъяснял своим единомышленникам «прозревший» вдруг лидер, — но если армия будет воевать, то это будет, конечно, фактическим соблюдением наших обязательств по отношению к союзникам, и это оправдывает попытку образования коалиционного кабинета»{149}.

В данном случае глава кадетов был несомненно прав. Именно так расценили это и правящие круги союзников, ибо как для русской, так и союзнической буржуазии важно было прежде всего удержать Россию в войне, заставить ее бросить свои армии в бой, затормозив тем самым рост революции. В этой связи весьма характерна телеграмма Френсиса, отправленная им в Вашингтон 2 мая. «Г. Милюков, — доносил посол, — вышел в отставку, г. Терещенко назначен министром иностранных дел, г. Керенский назначен военным министром. И Керенский и Терещенко стоят за продолжение войны. Известно, что эти назначения обеспечивают коалиционный кабинет, в котором рабочая часть будет сторонницей наступления»{150}.

Таким образом, буржуазия и мелкобуржуазные социалисты еще не кончили торговаться о составе правительства, а союзники уже знали истинную подоплеку этих торгов и одобряли сделку, ибо «рабочая часть» не только подтверждала свою солидарность с политикой войны, но и подряжалась в качестве ее основного исполнителя. Союзники надеялись, и не без основания, что создание коалиции не приведет к «смене вех» ни во внутренней, ни во внешней политике, что коалиционное [82] правительство сможет продолжать курс правительства первого состава, прибегая лишь к более тщательной маскировке поставленных перед собой целей.

Действительно, под давлением революционных масс в программу нового правительства была включена формула мира без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов. В опубликованной 6 мая правительственной декларации говорилось: «Во внешней политике Временное правительство, отвергая... всякую мысль о сепаратном мире, открыто ставит своей целью скорейшее достижение всеобщего мира, не имеющего своей задачей ни господство над другими народами, ни отнятие у них национального их достояния, ни насильственный захват чужих территорий, — мира без аннексий и контрибуций на началах самоопределения народов»{151}.

Для придания этому большей весомости и убедительности коалиционное правительство обещало предпринять «подготовительные шаги» к пересмотру целей войны и соглашению с союзниками на основе декларации 27 марта. Широковещательные обещания давались и в области внутренней политики. Но суть декларации была в том, что она нацеливала на активное продолжение войны. В ней утверждалось, что мира можно добиться лишь путем разгрома Германии, чем обосновывалась необходимость не только «обороны», но и наступления. Поражение России и ее союзников, гласила декларация, сделало бы невозможным заключение всеобщего мира на указанной выше основе, а потому организация и укрепление боевой силы армии «как в оборонительных, так и в наступательных действиях будут являться важнейшей задачей Временного правительства».

Как показали дальнейшие события, обещание скорого и справедливого мира на основе самоопределения народов было всего лишь словесной уступкой требованиям и настроениям революционных масс. Включая указанную формулу в свою «программу», Временное правительство вовсе и не собиралось проводить ее в жизнь. Львов, оставшийся во главе коалиционного кабинета, еще в начале апреля в беседе с английским [83] послом говорил, что в эту формулу можно вложить любой смысл, какой пожелают правительства, например «освобождение» от ига неприятеля{152}.

Не собиралось коалиционное правительство поднимать вопроса и о заключении мира. Японский посол в Петрограде Ушида, информируя свое правительство о создании нового кабинета и его программе, подчеркивал, что первая статья декларации коалиционного кабинета ни в коем случае не означает предложения немедленного общего мира, что война ни при каких обстоятельствах не прекратится и вопрос о всеобщем мире встанет только после ее окончания. Соответствующие разъяснения были получены им лично от Терещенко. «Он принял должность министра иностранных дел, — продолжал Ушида, — чтобы оказать поддержку военному и морскому министру Керенскому и чтобы сделать действия против неприятеля более энергичными»{153}.

Таким образом, провозглашение реорганизованным кабинетом «демократической платформы мира», равно как и обещание внутренних демократических реформ, призвано было обеспечить активное продолжение империалистической войны ради осуществления прежних планов. Вскрывая политическую подоплеку новой правительственной комбинации, В. И. Ленин еще до сформирования коалиционного кабинета предупреждал: «Перемена лиц ни к чему не приведет, надо переменить политику. Надо, чтобы у власти стал другой класс... Только это может ускорить конец войны, только это может облегчить нам пережить экономическую разруху»{154}.

Исходя из принципиальной классовой оценки событий, большевистская партия со всей определенностью и категоричностью выступила против создания коалиционного правительства и оказания ему какой-либо поддержки. Данный вопрос обсуждался на Седьмой (апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б), и 29 апреля по нему была вынесена специальная резолюция. Обрисовав глубинные причины столь острого кризиса, конференция отметила: «В этом критическом [84] положении для правительства капиталистов одним из выходов, хотя бы на самое короткое время, представляется вовлечение вождей Совета, т. е. вождей партии народников (Чернов, Пешехонов и пр.) и меньшевиков (Чхеидзе, Церетели и пр.), путем включения их в министерство, в еще более активную поддержку империалистической войны»{155}.

Обращая внимание на тот факт, что широкие народные массы, в первую очередь рабочие и солдаты, начинают разочаровываться во Временном правительстве, но еще не изжили окончательно иллюзии, будто создание коалиции способно исправить положение, резолюция подчеркивала, что именно поэтому всякий, кто вступит в министерство, ведущее империалистическую войну, станет соучастником антинародной политики буржуазии. Партия пролетариата, говорилось в заключительной части резолюции, на основании всего изложенного самым решительным образом высказывается против посылки Советами рабочих и солдатских депутатов своих представителей в коалиционное министерство.

Руководствуясь этим решением, представители большевиков в исполкоме Петроградского Совета вместе с присоединившимися к ним интернационалистами некоторых других политических групп голосовали против сделки эсеро-меньшевистского большинства с буржуазией, сделав по этому поводу специальное заявление, в котором, в частности, указывалось: «Спасение народов России может быть обеспечено лишь рядом революционных мер во внутренней и внешней политике, которые бы прямо порвали с охраной прибылей русских капиталистов и помещиков и империализмом «союзных» стран. Эти меры могли бы быть решительно и искренне проведены в жизнь лишь при переходе всей власти к Советам р. и с. д.»

Позиция большевистской партии по вопросу о создании коалиционного правительства нашла поддержку среди рабочих, а также наиболее сознательной части солдат и крестьянства. Так, рабочие завода «Старый Парвиайнен», узнав о намерении Совета послать своих [85] представителей на «доукомплектование» кабинета Львова, на общем собрании заявили: «Протестуем против предполагающегося вхождения социалистов в буржуазное коалиционное министерство и считаем единственной властью Совет рабочих и солдатских депутатов...»{156}

Выражая настроения передовой части рабочих и солдат, Тушинско-Гучковский районный Совет Москвы вынес следующее постановление: «При настоящих условиях С. Р. и С. Д. ни в коем случае не должны принимать участия в создании коалиционного министерства. Создание коалиционного министерства есть шаг контрреволюционный, что вполне доказала Западная Европа...»{157}

События полностью подтвердили правоту ленинской партии. Заручившись поддержкой соглашателей, буржуазия стала действовать более решительно и смело. Вслед за опубликованием декларации Львов в интервью корреспондентам заявил: «Страна должна сказать свое властное слово и послать свою армию в бой»{158}. Такую же ясность внес и Терещенко, выступив на следующий день после опубликования правительственной декларации с заявлением для печати, которое явилось как бы ее официальным толкованием. Хотя в самом начале терещенковского заявления и говорилось, что первейшая задача преобразованного правительства состоит в скорейшем достижении всеобщего мира, в целом заявление свелось к обоснованию необходимости наступления русской армии, необходимости воссоздания боевой мощи России и реального доказательства этой мощи{159}.

Выступление молодого министра понравилось союзникам. Бьюкенен, например, расценил его как «хорошее начало». В своем очередном донесении в Форин-оффис от 8 мая он писал по этому поводу: «Терещенко, сменивший Милюкова на посту министра иностранных дел, сделал хорошее начало тактичным обсуждением вопроса о наших соглашениях в своем сообщении печати. Он служит как бы посредником между «буржуазией» [86] и демократией, хотя крайние его не любят»{160} (под «крайними» подразумевались, конечно, большевики). Итак, еще один «симпатичный посредник», но уже из среды крупных капиталистов, считавший себя, как известно, «беспартийным».

Уже из приведенных суждений отчетливо видно, что союзники одобрили сделку буржуазных и «умеренно-социалистических» партий, и не только одобрили, но и приняли непосредственное участие в ее практическом оформлении. Ясны и причины, побудившие их поддержать тактику русской буржуазии, направленную на тесное «сотрудничество» с партиями эсеров и меньшевиков. Наиболее откровенно об этом говорится опять-таки в донесениях Бьюкенена. Обосновывая необходимость известной реориентации политики союзников по отношению к русским событиям, он писал в свое министерство иностранных дел спустя два дня после сформирования первого коалиционного правительства: «Мы поставлены перед необходимостью считаться с тем фактом, что социализм является в настоящее время господствующей силой, и если мы хотим заручиться его поддержкой в пользу продолжения войны до конца, то мы должны попытаться завоевать его симпатии»{161}.

Сопоставляя все «за» и «против», великобританский посол пришел к выводу, что создание коалиционного правительства представляет для союзников «последнюю и почти единственную надежду на спасение военного положения на русском фронте». Благодаря такому альянсу, считал он, буржуазии удастся ликвидировать двоевластие, без чего нельзя рассчитывать на подавление революции. «Так как Совет является слишком могущественным фактором, чтобы его можно было подавить или чтобы им можно было пренебрегать, — подчеркивалось в том же донесении, — то единственным путем к прекращению аномалии двойного правительства (т. е. двоевластия. — В. В.) является образование коалиции».

Но дело заключалось не только в самой «аномалии». Правительство Львова находилось уже на краю гибели, и только блок с мелкобуржуазными партиями давал ему возможность удержаться у власти. По этому поводу [87] в резолюции VI съезда РСДРП(б) было записано: «Первый же кризис, разразившийся 20–21 апреля, неминуемо привел бы к падению буржуазного Временного правительства и к мирному переходу власти в руки Советов, если бы вожди их, эсеры и меньшевики, не спасли правительства капиталистов, связав с его судьбой Советы под видом коалиционного министерства»{162}.

Учитывалось, безусловно, и другое обстоятельство, а именно: меньшевики и эсеры казались все менее опасными «революционерами», с которыми можно и нужно найти общий язык. Доверие к ним поддерживалось прежде всего тем, что они открыто объявили себя противниками пролетарской революции. Исходя из своей несостоятельной, антинаучной догмы о незрелости России для социализма, соглашатели упорно выступали против перехода всей полноты государственной власти в руки Советов. Свою позицию в данном вопросе они оправдывали также тем, что не следует отпугивать буржуазию от революции, а, напротив, необходимо «до конца исчерпать ее революционные возможности» в интересах закрепления победы над самодержавием.

Подобную же линию эсеро-меньшевистские деятели проводили и по отношению к союзнической буржуазии. Выступая на съезде делегатов фронта от имени исполкома Петроградского Совета, Церетели заявил: «Мы не стремимся сейчас разорвать союз с союзными нам державами. Наоборот, мы прилагаем все усилия к тому, чтобы этот союз, заключенный буржуазией, был еще теснее спаян цементом единения и братства демократий стран Согласия»{163}.

И в своей практической деятельности соглашательские партии уже не казались союзникам столь опасными противниками, как вначале: они все больше завоевывали их расположение. Иностранные представители в Петрограде заметили, что между Советом и Временным правительством постепенно устанавливается прочное «перемирие», являвшееся, по их наблюдениям, результатом совпадения «оборонительных» намерений обеих сторон{164}. Это вселяло в них надежду на достижение работоспособного и выгодного для буржуазии правительственного [88] альянса. Причем эсеро-меньшевистские руководители с каждым днем давали все новые доказательства своей приверженности политике войны. Еще до опубликования новой правительственной декларации, 1 мая, они выступили от имени Совета с воззванием к социалистам всех стран, которое целиком было проникнуто духом оборончества и в котором упорно доказывалось, будто Временное правительство усвоило демократическую платформу мира и потому, следовательно, война с его стороны перестала носить империалистический характер{165}.

Одновременно с воззванием к социалистам всех стран меньшевики и эсеры опубликовали столь же характерное обращение к армии, посвященное исключительно обоснованию «необходимости» наступления. Солдат настойчиво убеждали в том, что активные боевые операции диктуются нуждами обороны, интересами защиты русской революции{166}. Авторов обращения ничуть не смущало то обстоятельство, что «защищать» русскую революцию таким путем особое рвение проявляли царские генералы и империалистическая буржуазия, как «своя», так и союзная. По поводу этого документа один из видных представителей оборончества — В. Б. Станкевич позже писал: «Воззвание звучало так воинственно, что впоследствии из армии от частей приезжали делегаты специально для того, чтобы удостовериться, не подложно ли воззвание — настолько оно казалось необычным для того Совета, в первом номере «Известия» которого был напечатан большевистский манифест{167} и который до сих пор всегда говорил о войне так сдержанно и с колебаниями»{168}.

Составители обращения с негодованием выступали против братания на фронте. Они злобно обрушивались на большевиков, призывавших к братанию и разъяснявших солдатским массам, что оно является наиболее верным путем к миру, истинно пролетарской формой [89] борьбы за прекращение братоубийственной войны Одновременно эсеро-меньшевистские деятели нажимали на рабочих, призывая их к всемерной интенсификации военного производства, к отказу от борьбы за улучшение их экономического положения и т. д. Особое усердие проявлял министр труда Скобелев.

Увлекая массы на ложный путь, эсеро-меньшевистские проповедники доказывали, что мир может быть достигнут только в результате победы и не иначе, как «по общему соглашению» союзников, т. е. правящих кругов. Причем они сеяли иллюзии, будто торжество одной из империалистических группировок принесет народам «демократический» мир, прикрывая тем самым захватнические планы держав Антанты.

Что касается русской буржуазии, то соглашатели, по существу, почти перестали и говорить о ее экспансионистских устремлениях. Меньшевик Розанов буквально на следующий день после отставки Милюкова заявил: «Фронт империализма прорван у нас окончательно». А лидер эсеров Чернов в подкрепление этого «принципиально нового» положения даже пытался научно обосновать «невозможность» для русской буржуазии проводить империалистическую политику. «Россия, — говорил он на III съезде эсеровской партии, — по существу страна неимпериалистическая. При теперешнем положении индустрии в России рассчитывать ей на мировое влияние, на распространение своих товаров нельзя... Поэтому, когда русская буржуазия пытается быть империалистической, она влезает на ходули и скорее с этих ходуль слезает, чем многие доктринеры»{169}. Вся эта псевдонаучная аргументация была мобилизована для того, чтобы оправдать блок с буржуазией, доказать возможность и необходимость политического сотрудничества с нею, обеспечить «гражданский мир» и «священное единение».

Для союза с империалистами Антанты и США находилось не менее оригинальное оправдание. И здесь уже упражнялся в крючкотворстве другой теоретик соглашательства — Гоц. Выступая на том же съезде с докладом о войне, он упорно доказывал, что войну [90] никак нельзя лишить ее империалистического содержания и поэтому вообще нецелесообразно ультимативно требовать от союзников отказа от захватнических целей. Приблизительно такую же концепцию развивал меньшевик Дан.

Таким образом, вступив в правительственный блок с буржуазией, меньшевики и эсеры окончательно избрали империалистический путь к миру — путь одоления одних капиталистов другими. Это и объясняет, почему правящие круги Антанты пошли с ними на открытое сближение, сохраняя, разумеется, самый тесный союз с русской буржуазией и отстаивая общие с нею интересы.