С кнутом и пряником

Морально-политическое воздействие было далеко не единственным средством, к которому с самого начала прибегли союзники, чтобы подтолкнуть Временное правительство к более решительной борьбе с развивающейся революцией. Они использовали и другие рычаги, и прежде всего пресловутую материальную помощь в виде кредитов и военных поставок. Временному правительству определенно дали понять, что России будет отказано в помощи, если оно не наведет в стране «надлежащего порядка», т. е. если оно не покончит с двоевластием в свою пользу. Тон задавала Англия. Английское правительство, доносил Набоков 29 марта, готово оказать Временному правительству всевозможную помощь, но оно опасается за устойчивость его положения и потому проявляет в данном вопросе известную «осторожность». Совокупность газетных известий, отмечал он, указывает на «раздвоение власти», и до тех пор, пока не выяснится, является ли Временное правительство полновластным хозяином и способно ли оно парализовать вредное влияние крайних партий и их органа, «нельзя ожидать от английского общества полной уверенности в боевой мощи России». А поскольку такой уверенности не было, правящие круги Англии стали тормозить предоставление кредитов и поставки, о чем доносили в МИД и военному министру русские дипломатические и военные представители в Лондоне.

Настойчиво требуя от Временного правительства выполнения решений конференции в Шантильи{56}, подтвержденных на Петроградской межсоюзнической конференции (январь — февраль 1917 года), английское правительство в то же время игнорировало рекомендации этой конференции относительно предоставления России необходимых кредитов для приобретения вооружения и снаряжения. По этому поводу 25 марта Милюков телеграфировал в Лондон Набокову: «Английское казначейство решило... отпускать нам кредиты... в размерах, определенных предыдущим финансовым соглашением, т. е. значительно меньше против норм февральской конференции». [33]

Министр иностранных дел обращал внимание поверенного в делах на то, что Англия вообще стала проявлять «сдержанность» в открытии новых кредитов. Он просил убедить британское правительство в необходимости выполнения рекомендаций Петроградской конференции, в частности относительно заключения нового финансового соглашения, предоставившего бы России больший кредит. Однако все попытки Набокова в этом направлении оказались безуспешными. 3 апреля он доносил, что отношение английского министерства финансов к вопросу о русских кредитах граничит с обструкцией. И в дальнейшем английское правительство, все больше проявляя недовольство развитием событий в России, придерживалось в основном той же линии.

Аналогичная картина имела место и в отношении военных поставок. Как выяснилось позже, еще в середине марта английский военный атташе в Петрограде Нокс отправил британскому военному ведомству телеграмму с просьбой задержать заготовленное для России военное снаряжение{57}. Английское правительство и само, и через своих представителей в России неоднократно и недвусмысленно заявляло, что обещанное им снабжение русской армии находится в прямой зависимости от состояния русского фронта и стабильности внутреннего положения.

Именно в этот период, т. е. еще до апрельского кризиса, в английских правительственных кругах возникла мысль предпринять коллективное выступление, пригрозив России приостановкой доставки всех видов военных материалов, «если не будет немедленно подавлена разрушительная пропаганда»{58}. Правда, от этого шага пришлось пока воздержаться из опасения «сыграть в руку социалистов», которые, по мнению Бьюкенена, могли бы этим воспользоваться для заключения мира, сославшись на невозможность для России продолжать войну без снабжения ее союзниками.

Такую же тактику, как и в Лондоне, избрали правительства Парижа и Рима. Русский посол в Италии Гире на соответствующие запросы из Петрограда сообщал, [34] что обращение в настоящий момент к итальянскому правительству с вопросом о получении займа для оплаты размещенных там военных заказов бесполезно, так как оно наверняка ответит отказом. Он рекомендовал ограничиться финансовыми сделками с промышленными группами, принимавшими русские заказы, и с частными итальянскими банками, у коих были уже заключены займы для оплаты прежних заказов, «лишь в крайнем случае» прибегая к непосредственному содействию итальянского правительства.

Таким образом, кредиты и поставки служили одновременно и кнутом, и пряником, а именно: союзники обещали Временному правительству увеличить «паек», если оно напряжет все силы и будет упорно продолжать империалистическую войну, и, наоборот, грозили оставить без помощи или свести ее до минимума, если она «увязнет в хаосе», т. е. не овладеет положением в стране и не сможет вести активных боевых операций.

Особенно откровенно к политике кнута и пряника прибегало вашингтонское правительство, твердо заявившее, что курс на продолжение войны является непременным условием предоставления России кредитов и военных материалов. 8(21) апреля государственный секретарь США Лансинг направил Френсису инструкцию, в которой, в частности, говорилось: «Конгресс вотировал 7-миллиардный заем. 3 миллиарда должны быть даны России и союзным правительствам... но последние, широко распространяемые в печати сообщения о том, что новое правительство находится под влиянием крайних социалистов, стремящихся к заключению сепаратного мира... сильно вредят русским интересам здесь, и если эти сообщения не прекратятся, то это может помешать России получить свою долю в займе, предоставляемом союзникам»{59}.

Послу предписывалось широко оповестить об этом русских вождей, «насколько это позволяет деликатность», и настаивать, «чтобы были приняты все меры к исправлению злополучного дурного впечатления, произведенного на американский народ». Далее следовали щедрые обещания дядюшки Сэма облагодетельствовать тех, кто изъявит готовность внять его советам. «Если [35] новое правительство, — продолжал государственный секретарь, — сможет поддержать порядок и успешно продолжать войну, нельзя достаточно оценить то чувство восторженной дружбы к России, которое родится здесь и откроет огромные возможности для ее развития после войны»{60}. В противном случае, предупреждал он, Россия лишит себя всякой возможности получить содействие со стороны Америки.

Соединенные Штаты еще не принимали непосредственного участия в сражениях, не произвели ни единого выстрела по вражеским позициям, но уже требовали от России неукоснительного выполнения союзнического долга. «Необходимо, — писала в эти дни газета «Нью-Йорк Геральд», — чтобы Россия дала доказательства тому, что она по-прежнему решила идти до конца со своими союзниками»{61}.

Но, пожалуй, еще более жесткую позицию, чем западные державы, заняли в этом вопросе правящие круги Японии. 24 марта Милюков дал русскому послу в Токио Крупенскому указание просить японского министра иностранных дел побудить местных банкиров возобновить переговоры о размещении в Японии русского займа для оплаты русских военных заказов. Однако эта просьба не дала положительных результатов. В ответной телеграмме от 27 марта Крупенский сообщал: «Банкиры до сих пор проявляют колебания в вопросе о русском займе». Ничего не добился он и при повторном объяснении с министром иностранных дел. Последний заявил, что японские банкиры «при всей своей готовности» содействовать реализации русского займа «не могут в настоящую минуту рассчитывать на покрытие оного публичной подпиской, так как здешняя пресса и широкие общественные круги еще недостаточно проникнуты уверенностью, что в России установился прочный порядок». Японский министр обещал способствовать скорейшему помещению в Японии русского займа. Но при этом не преминул добавить: если бы из России стали поступать более определенные сведения об успешном ходе дел, то это значительно продвинуло бы разрешение вопроса о займе. [36]

Под успешным ходом дел собеседник русского посла подразумевал укрепление власти буржуазии, подавление революционного движения и активное продолжение войны. Сведения же, поступавшие из Петрограда, были для них неутешительными. В телеграмме, отправленной в Токио 18 марта, Ушида писал: «Внутреннее положение по внешнему виду благоприятное, но на самом деле оно, наоборот, заключает в себе большие опасности. Кроме того, оно изо дня в день ухудшается... Революция уже чрезвычайно вредно отразилась на фронте и в деревне. На фронте между офицерами и солдатами плохие отношения, а солдаты не только не подчиняются приказам офицеров, но многие из них оставляют фронт...»{62} Особенно поражал посла размах крестьянского движения. «За последние дни, — отмечал он, — аграрное движение весьма распространилось и результаты его вызывают опасения».

В конце концов японские банкиры, не без консультации с правительством, напрямик отказали в займе, хотя министр финансов Японии и обещал «деятельно двинуть» этот вопрос. Между прочим, отказывая в предоставлении займа, японские банкиры в то же время настойчиво торопили Временное правительство с платежами по краткосрочным финансовым обязательствам царского правительства.

Нельзя не отметить также, что кредиты и военные поставки служили у союзников жестким хлыстиком для России не только в вопросах продолжения войны и подавления революции, но и в отношении поставок ею союзникам сырья и продовольствия. Бальфур, например, еще в первых числах марта спешил предупредить Временное правительство о необходимости своевременного выполнения обязательства царского правительства по поставкам Англии и Франции пшеницы. В телеграмме от 11(24) марта он просил Бьюкенена немедленно выяснить, возможны ли какие-либо отклонения в этом отношении, и предписал ему «указать» новым министрам, что «всякое изменение этой политики, неблагоприятное для союзников, неминуемо отразилось бы на экспорте военного снаряжения в Россию»{63}. [37]

Стремясь активизировать Временное правительство и соглашательские партии в деле продолжения войны и подавления революции, союзники решили припугнуть их возможностью германского наступления. В союзной прессе стали появляться явно инспирированные статьи, цель которых заключалась в том, чтобы подтолкнуть Германию к активным операциям на восточном театре войны. Так, еще 13(26) марта в передовой статье одной из английских вечерних газет указывалось: «...вследствие переворота Россия временно ослаблена и что Германия должна приложить все усилия, чтобы революция перешла в анархию, которая даст ей возможность нанести решительный удар России»{64}.

Названная статья была далеко не единственной. 4(17) мая газета «Морнинг пост» поместила корреспонденцию, основная мысль которой сводилась к тому, что из-за полной анархии внутри страны Россия фактически вышла из войны и это дает Германии возможность направить все силы против Франции, а затем в любое время разбить и Россию{65}. Вся корреспонденция явно перекликалась с предыдущей, хотя в ней «первый удар» Германии автор «предсказывал» против Франции.

Такие прогнозы давали, однако, не только «бесконтрольные» газетные корреспонденты. Подобные настроения были широко распространены и в самих правительственных кругах Лондона. Еще 21 марта (3 апреля) помощник Бальфура лорд Гардинг в беседе с японским послом Цинда заявил, что большое наступление Германии на Востоке «будет великим счастьем для России»{66}. Спустя некоторое время то же самое услышал японский посол и от другого, еще более влиятельного члена британского правительства, лорда Роберта Сесиля, исполнявшего в отсутствие Бальфура обязанности министра иностранных дел. Выражая надежду на улучшение месяца через два общего положения в России, он добавил: «Это настроение (в пользу войны. — В. В.) еще более утвердится в стране в случае каких-либо действий со стороны немцев»{67}.

С заявлениями английских политиков перекликалось [38] замечание бельгийского посланника в Петрограде, брошенное им в беседе с японским послом Ушида 17 марта. Если немцы, заявил он, не воспользуются существующим благоприятным случаем для нападения на русскую столицу, они окажутся просто глупцами{68}. Эти мысли явно были навеяны из Лондона. Англичане нередко действовали в Петрограде через бельгийских представителей, используя их в своей дипломатической игре.

Одновременно в адрес России стали раздаваться угрозы и другого порядка. Ее стали предупреждать, что если она прекратит военные действия и все бремя войны переложит на союзников, то ей придется иметь дело с Японией. Последняя, согласно имеющемуся между союзниками договору, получит право занять всю Сибирь, вплоть до Урала. Об этом, в частности, говорилось в интервью одной из московских газет с итальянским генеральным консулом{69}. Сообщая о нем своему министру иностранных дел, японский посол в Петрограде писал: «Газетные статьи о возможности объявления Японией войны России, конечно, только слухи, но в настоящее время это — полезное давление на русских». Они были пущены газетами и некоторыми государственными деятелями «как средство оказать поддержку правительству»{70}.

Последующие события показали, однако, что это были не только «слухи». Бесспорно, их авторами являлись прежде всего сами союзники, в данном случае представители Италии и Японии. Но они явно перестарались, вызвав острое недовольство революционных масс России. Даже Бьюкенен, отнюдь не отличавшийся щепетильностью в выборе средств, напуганный ростом антисоюзнических настроений в России, был вынужден опубликовать разъяснение, что подобного договора не существует и союзники никогда не имели в виду просить Японию оказать давление на Россию. Одновременно он обратился к своему правительству с просьбой выступить по этому поводу с официальным опровержением, которого, кстати сказать, так и не последовало.

Союзные представители в Петрограде очень часто [39] посылали в свои страны преувеличенно мрачную информацию о положении в России, понуждая тем самым свои правительства к более активному вмешательству в русские события. Военные представители доносят, сообщал Набоков из Лондона 29 марта, о продолжающейся агитации в войсках в пользу сепаратного мира, о прямом упадке производительности заводов, изготовляющих вооружение, о бессилии Балтийского флота{71}. Аналогичные тревожные сообщения поступали и из других союзных столиц. Между тем, по признанию самого Временного правительства, клеветавшего на революцию не менее союзников, ни одна из политических партий России никогда не призывала к сепаратному миру. Приехавшие в Россию английские и французские социалисты подтвердили, что «все буржуазные органы печати (западных стран. — В. В.) искажают истинное положение дел в России»{72}. Немало искажений было и в самой социалистической прессе. Все это подогревало обстановку и помогало правящим кругам Запада проводить враждебную политику в отношении русской революции. Постепенно давление все более усиливалось. Пополнялся и арсенал средств борьбы с революционным движением.