Наше движение в Среднюю Азию, как явление весьма крупное, породило в западно-европейской журналистике целую литературу. Не говоря уже об английских журналах и газетах, переполняемых самыми пристрастными пустяками, но даже немцы, французы, австро-венгры, американцы и т. д. не отстали от общего возбуждения.

Мы приведем здесь некоторые выдержки из заграничных брошюр и журналов, чтобы показать: как судит о наших делах европейская печать.

Г. фон-Гельвальд в брошюре своей «Die Russen in Central Asien» говорит следующее:

«Русская политика в Азии может иметь три цели, не исключающие одна другую: 1) искоренить Индию, что невероятно; 2) косвенно решить восточный вопрос в Азии, что выполнимо и вероятно, и 3) приобрести торговую гегемонию в Азии — цель несомненная. Тот, кто, подобно нам, далек от всяких политических целей и смотрит на среднеазиатские события единственно с научной точки зрения, тот не должен никогда забывать, что за русскими знаменами в [288] Азию всегда следовали ученые экспедиции, ознакомившие нас с этими, недавно еще полубаснословными странами, никогда не забудет, что и теперь цивилизация не отступно следует за победоносным полетом русского орла.

«Россия исполняет в Азии действительную миссию, внося в нее европейскую цивилизацию для Азии. Мы, непричастные к делу, должны сознаться, что Россия расширяет круг человеческих знаний, вводит новые племена в семью цивилизованных народов и, что это есть высшая польза, какую когда либо извлекал мир из подобных войн, начиная хоть с Сезостриса или с Александра Македонского».

Эта выдержка не нуждается в комментариях. Всякий беспристрастный и разумный человек, конечно, разделит мнение, высказанное немецким публицистом.

Посмотрим теперь: как отзываются о нас французы:

Лежан, недавно посетивший Среднюю Азию, поместил в «Revue des deux Mondes» две статьи о Средней Азии: «Les Russes en Boukharie» и «Les Anglais sur l'Indus», в которых, с редким для француза беспристрастием, описывает положение тамошних дел, но в окончательных выводах своих совершенно сходится с мнением лондонской и ост-индской печати. «Постараюсь, говорит он в предисловии, доказать три вещи, в которых я твердо убежден: 1) сначала вторжение, а потом покорение Туркестана русскими, — только мера законной обороны; 2) это не угрожает никакому европейскому интересу и также мало грозит английской Индии, как и нам французам; наконец, 3) это не только не составляет бедствия для покоренных народонаселение, но еще служит единственным путем спасения для этих народов, искони неспособных устроиться и управляться сами собою».

Эта тройственная задача, какую задал себе автор, если бы он даже и не выполнил ее так удовлетворительно — сама по себе выдвигает труд Лежана из ряда тех [289] поверхностных изделий французского легкомыслия, которые запружают литературные рынки западной Европы.

Нет почти ни одного иностранного писателя, который говоря о России, не постарался бы лягнуть ее, по мере сил и способностей, и потому, когда встречаешь вдруг верный взгляд, здравое суждение — то невольно удивляешься откуда это взялось у какого-нибудь француза или немца? Лежан, как увидим ниже, также не упустил случая подделаться под вкус известной части общества, но мы охотно извиняем ему всякую выходку за дельность остальных его рассуждений.

Лежан, как видно, нисколько не желает, чтоб Россия, по примеру англичан в Индии, опоясала себя, в Средней Азии, рядом государств, зависящих от нее политически, но пользующихся самоуправлением. Он желает, напротив, безусловного включения в пределы Российской Империи: Бухары, Кокана, Хивы и земель независимых туркмен.

Вот как выражается он, хотя бы по поводу Бухары: «в Бухаре, находящейся лишь в вассальной зависимости, но сохраняющей свою автономию, контрабандная торговля рабами будет производиться в таких же обширных размерах, как производится она, близехонько от нас, в кварталах Константинополя; все трактаты будут нарушаться также бесцеремонно, как это делается на берегах Босфора. Единственный, серьезный, надзор возможен только для царских исправников, которые бы разъезжали по бухарским улицам также спокойно, как разъезжают они в настоящее время по аулам Закавказья.»

Надо отдать справедливость Лежану и в этом случае: слова его оказались пророческими — не только после самаркандской расправы, но даже и после хивинского погрома 1873 года, подогревшего и подновившего, за одно, остывший и забытый трактат 1868 года, — торговля рабами благополучно продолжалась на бухарских рынках, под самым клювом русского орла! [290]

Рассматривая завоевания России с точки зрения материальных выгод, Лежан говорит: «если Англия извлекла столь удивительную выгоду из материка, так мало одаренного природою, как Австралия, то что же может выйти под мужественным и организующим управлением России из стран, подобных Кашгару, Яркенду или Бухаре»! В другом месте, мы встречаем такое измышление: «в отношении Запада, эти отдаленные завоевания (среднеазиатские) ничего не прибавляют к наступательным силам Царя. Если Россия покорит и весь Туркестан, то она увеличится малолюдною территориею, едва подходящею, по числу народонаселения, к Молдо-Валахии, а относительно богатства — только к одной Молдавии. Конечно, если б вместо владении узбеков, дело шло о Румынии, Европа имела бы основание опасаться присоединения, которое дало бы завоевателю превосходную военную позицию, да еще течение и устья большой реки Запада, (т. е. Дуная) и, наконец, рассадник превосходных солдат; но на берегах Окса, (Аму-Дарьи) есть ли что либо подобное? Провинции, издавна истощенные неспособными правительствами, удаленные к тому же от центра России, так что управление ими делается разорительным; территория, которая, в течении тридцати, сорока лет, не возвратит издержек занятия, наконец, народонаселение мирное, безучастное, невоинственное, у которого Россия, по весьма понятным причинам, еще долго не потребует ничего, кроме милиции, в роде мингрельской, мобилизованной в 1855 году, во время вторжения Омера-паши. Правда, казанские и астраханские татары подвержены рекрутскому набору и поставили России в крымскую армию солдат, столь же стойких в огне, как и коренные московиты; но Казань и Астрахань завоеваны три века назад, и было достаточно времени их дисциплинировать. Без всякого сомнения, по истечении такого срока, и Бухара будет в состоянии поставлять империи хороших солдат, если только Российская Империя [291] просуществует еще три столетия, в чем далеко не уверены даже в С.-Петербурге».

Лежан, как видит читатель, не удержался на высоте беспристрастия. Француз прорвался в нем со всем его легкомыслием.

Если он хочет знать, что думают в Петербурге русские люди, а не французские куаферы, так пусть прочтет следующее: в России считается теперь до 90 миллионов населения, через 100 лет в ней будет 270 миллионов, а с таким числом, мы Бог даст не пропадем и пожалуй спорные 300 лет еще протянем!

Для интересующихся вопросом о сроке, в какой население может удвоиться, я приведу вычисления Веппеуса, в основании которых лежит процент ежегодного прироста, замеченный в том или другом государстве:

	Ежегодный прирост населения	Во сколько лет удвоится население.
В Норвегии....	1.15 %	в 61 год
— Дании.....	0.89	« 71 «
— Швеции...	0.88	« 79 «
— Саксонии.	0.84	« 83 «
— Нидерландах..	0.67	« 103 «
— Пруссии.....	0.53	« 131 «
— Бельгии.....	0.44	« 158 «
— Англии..	0.23	« 302 «
— Австрии.	0.18	« 385 «
— Франции...	0.14	« 405 «

Прирост населения в России составляет 1.01%, и значит, она занимает второе, после Норвегии, место. На каждый миллион в России нарастает в год 10.100 душ, а потому в 66 лет население удвоится. Значит, к 1941 году в России будет 180 миллионов, а еще через 33 года нарастет половина этого числа, итого будет 270 миллионов! [292]

В Англии считается теперь 32 миллиона, в Пруссии 25 миллионов, во Франции 36 миллионов. Через 100 лет в Англии будет около 42 миллионов, в Пруссии около 44 миллионов, во Франции тоже около 44 миллионов. — Да еще и тем жить будет негде, тогда как у нас простору и раздолья хватит на долго.

Если теперь, при 90 миллионах народу, — земной шар чувствует на себе Россию, то что же будет когда в ней окажется 270 миллионов жителей?

Пусть же успокоится на наш счет г. Лежан и все парикмахеры.

В параллель фон-Гельвальду и Лежану, мы выставим теперь и мадьяра Вамбери, а для того, чтобы читатель мог оценить этого писателя по достоинству, мы отметим некоторые особенности его работ. Начать с того, что целью нашего движения в Азию, Вамбери считает завоевание Индии. Это высказано им весьма категорически в коротенькой статье, о которой мы уже упоминали (соперничество России и Англии в Средней Азии). Вот его слова:

«Россия желает приобрести Индию: во-первых, чтобы украсить этим драгоценным перлом богатую диадему своих азиатских владений, во-вторых, чтобы облегчить себе распространение влияния на весь мусульманский мир, так как обладание Индией означает в глазах мусульман, крайнюю степень могущества и величия, и наконец, чтобы сковать британского льва по ту сторону Гинду-ку и тем облегчить осуществление своих планов на Босфоре, Средиземном море и во всей Европе, так как восточный вопрос — как теперь уже никто более не сомневается — легче решить по ту сторону Гинду-ку, чем на Босфоре». Для достижения таких важных целей, Россия, конечно, должна понести много трудов, потратить много денег, пролить много крови; но по мнению Вамбери, она, уже заранее, позаботилась подготовить себе почву и пустила корни, опутав население сетями надежд, [293] алчности и мщения. Чьими же руками раскидываются эти сети? Читатель никогда не угадает.

Вамбери уверяет, будто петербургский кабинет опоясал Персию, Индию и чуть ли не всю южную Азию электрическою цепью, по которой и проводит могущественный ток своего влияния. Звенья этой цепи — армяне. «Сколько верных британских подданных, живущих в Калькутте, Бомбее и Мадрасе, числятся в Петербурге ревностными поборниками русских интересов. Каждого члена армянской церкви в Азии можно считать тайным агентом русской политики».

Мы знаем армян за людей промышленных, ловких, расчетливых, умеющих оценить выгоды того или другого положения вещей. Если мадьяру Вамбери приходилось наталкиваться именно на умных и знающих арифметику людей, то ничего нет мудреного, если они разочли без ошибки, что для них лично Россия выгоднее Англии! Весьма возможно также, что не для одних армян, но и для персиян, и для индусов, русское владычество было бы и легче, и выгоднее. У самого Вамбери прорвалось однажды восклицание, которое он не знал потом, как и изъять назад.

Описывая свое известное путешествие в Хиву и Бухару, он заканчивает его следующими словами: «Мы должны желать полного успеха русскому оружию в Средней Азии, ради торжества европейской цивилизации и во имя человечества». Казалось бы: vas vilst du noch mehr?

Но Вамбери прежде всего шарлатан и никогда не подорожит высказанным убеждением. Если иностранные газеты, почему-нибудь, воспылают ненавистью к России, — Вамбери первый откажется от прежде-сказанных слов и затянет новую песню. Весь вопрос в состоянии газетного рынка: как только к русолюбием слабо, а с русофобией твердо — и наш Вамбери тотчас распинается против России, подлаживаясь под общий тон, ради куска хлеба{80}. [294]

В статье его: «соперничество России и Англии в Средней Азии» встречаются, например, такие прелести: «изучая историю завоеваний России на азиатском материке... мы видим, что всегда и везде вторжению предшествует одна и та же политика интриг и козней, сеяние семян раздора, подкуп, приманка, при помощи самых неблаговидных средств». Под подкупами Вамбери разумеет подарки, а под неблаговидными средствами — щедрое угощение водкой. «Завязав сначала торговые сношения с туземцами, русские пользуются какою-нибудь пустейшею ссорою, чтобы создать из нее casus belli т.е. повод к войне; где нельзя ни к чему придраться, там они подкапывают почву посредством эмиссаров, стараются сманить князьков подарками, или отуманить их щедрым угощением водкой и тем втянуть в безвыходный очарованный круг». Даже смешно читать!

Пусть читатель представит себе только, что мы подготовляем так бухарского эмира и коканского хана, спаиваем с кругу Якуб-бека и наконец Богдыхана!

Нашу политику Вамбери характеризует следующим образом: русские всегда приноравливаются к тому, с кем имеют дело: с китайцами они и сами китайцы, с татарами — татары; в борьбе они действуют как тигры: подкрадываются ползком, трусливо пресмыкаются в прах, пока не дождутся благоприятной минуты, тогда они делают роковой прыжок; их сладкоречивые эмиссары усыпляют всякое опасение, всякое подозрение в своей жертве: они ласкают ее, спаивают с кругу, опутывают своими сетями до тех пор, пока всякое сопротивление будет невозможно

Когда в Англии считалось унизительным вступать в прямые сношения с каким-нибудь бухарским эмиром и это предоставлялось ост-индскому генерал-губернатору, — в России, напротив, сам государь, в сношениях с средне-азиатскими ханами, скромно называл себя «невским ханом».

Такие азиатские приемы составляют верх хитрости и [295] «приносят гораздо более пользы, чем прямодушие и справедливость, искони отличающая образ действий англичан».

Здесь что ни слово, то ложь. Против кого это нам нужно бы было прибегать к таким иезуитским средствам? Против Бухары и Кокана? — Да ведь это смешно! Наконец когда это наш Государь величался «невским ханом»? уж не перед теми ли ханами, которым дают титул «высокостепенства», как купцам?

Вся Азия знает мощного монарха, властителя многих царств и народов и знает, что этого монарха зовут: Ак-Падша т.е. Белый Царь. Даже Китай знает это название, но так как белый цвет у китайцев траурный, а самый торжественный, богдыханский, — это желтый, то в сношениях своих с нами, китайцы, в знак особого уважения к великому русскому Государю, величают его желтым царем. Никогда, никто из азиатцев, кроме Вамбери, не смел и помыслить умалить значение нашего Государя. Этого не допускает самая простая вежливость, самый обыденный этикет, а в том и другом азиатцы далеко опередили Вамбери.

Что касается до характеристики английской политики, то читая всю предыдущую тираду против России, именно и кажется, что здесь, в сущности, дело идет не о России, а об Англии и что Вамбери подпускает ей каверзу. Ни прямодушием, ни справедливостью англичан упрекнуть нельзя: в них они не повинны! Вспомним их разбои в Индии, вспомним бомбардирование Копенгагена, вспомним отравление китайцев опиумом...

В другом месте, Вамбери характеризует русских такими словами: «на всем громадном протяжении, занимаемом русскою азиатскою границей, мы повсюду видим, что русские, и по образованию, и по нравственным качествами, стоят гораздо ниже азиатцев. В русском, как в северном жителе, пожалуй, и больше энергии, чем в чистокровном азиатце, но его не опрятность, его, близко подходящая к идолопоклонству, религия, его рабский характер, грубое [396] невежество, неотесанные приемы, — все это ставит его гораздо ниже, сравнительно с проницательным азиатцем. Один образованный таджик в Бухаре говорил мне с презрением о необразованности русских».

Надобно, впрочем, напомнить читателю, что Вамбери уже достаточно уличен многими европейскими путешественниками в том, что его путешествие в Среднюю Азию, чистый вымысел.

Надергать из разных источников и чужих путешествий свою коллекцию не трудно, а подцветить побасенками в восточном вкусе, при знании языков, — еще легче. Дерзость и нахальство, которыми даже похвалился, в одном месте, наш мадьяр, довершат остальное и публике преподносится интересное путешествие!

Мне, лично, удалось проверить в Самарканде две вещи, уличающие Вамбери в том, что он их не видел и, следовательно, в Самарканде не был: во-первых, он уверяет, будто в эмировском дворце роль трона играет большой синий камень, а на самом деле это великолепный монолит чистейшего белого цвета! Вамбери попался впросак, благодаря названию кук-таш, которое перевел: синим камнем, но по узбекски кук значит также небо и потому вернее было бы выражение «кук-таш» перевести: небесный камень, что и дает разгадку того почтения, с каким туземцы к нему относятся.

Рядом с этим троном, в стене, вделан был небольшой овальный черный камень с надписью. Вамбери уверял, будто это чугунная плитка, а надпись на ней куфическая. С первого же взгляда я убедился, что это почерк насх, но высеченный неискусною рукою, и сверх того без точек, так что я мог разобрать только несколько слов. Это заставило меня срисовать надпись, которую без особого затруднения, прочли в Петербурге г. Поуфал — лектор арабского языка и барон Тизенгаузен, секретарь археологической комиссии. [297]

Как же мог Вамбери смешать насх с куфическими письменами? А еще профессор!

Кроме всего этого, на карте, приложенной к путешествию, нарисована между реками Сыром и Зеравшаном какая-то Кизил — Дарья. Всякий мальчик в Самарканде сказал бы Вамбери, что в степи есть «Кизил-кум», т.е. красный песок, и нет ни капли «Кизил-Дарьи», т.е. красной реки. Очевидно, что Вамбери лжет самым бессовестным образом. У всех участников Самаркандской экспедиции 1868 года явилась тогда страсть уличать Вамбери и каждый непременно что-нибудь находил. Я не привожу остальных улик, так как они принадлежат не мне, и к тому же это вовсе не входит в программу моего труда.

И так воображаемый таджик, виденный профессором Вамбери во сне, презирает русских за их невежественность. Оба эти господина (и таджик и мадьяр) решили, что татарину не в чем поучиться у русского.

Против этого таджика — или все равно — против мадьяра Вамбери, который конечно не далеко ушел от своего таджика — мы выставим авторитет старого Али, султана дико-каменных киргиз.

Вот, что говорил он на одной аудиенции: «я правлю своим народом, как велит Падишах. Дерево, пока не попадет к столяру — остается простым чурбаном. Мы, с нашим народом — дерево, а русский пристав — столяр. Если бы не он, по воле Падишаха, то мы остались бы чурбанами.»

Авторитет этого султана имеет то преимущество, что наш киргиз есть лицо действительно существующее, а не вымышленное, как таджик Вамбери, и еще то, что киргиз Али никогда не был шарлатаном, как мадьяр Вамбери. Как только последняя надежда Австро-Венгерской империи пала под ударами объединенной Германии, австрийские газеты понизили тон но отношению к России, и Вамбери заговорил уже чуть не с подобострастием. Мы слышали даже, что он, стороною, — предлагал уже свои услуги той самой России, [298] которую до сих пор ругал на чем свет стоит! На вопрос: зачем же он так бранится, если просится в русскую службу? он дал известный уже читателю ответ: «из за куска хлеба»...

Двуличный и вероломный гунн, готовый продать и свой голос, и всего себя тому, кто больше даст, — ненадежный слуга для России.

Для полноты картины нам остается теперь привести только мнения американцев.

По разным причинам мы были вправе ожидать от них сравнительно более спокойной и беспристрастной оценки нашей деятельности в Средней Азии. Но кто не знает, что кроме искреннего желания быть справедливым — надобно еще и уменье делать правильные выводы из виденного и слышанного? — Турист, знакомящийся с краем, так сказать, на лету, мимоходом, должен, волей-неволей, отвести главное место в своих рассказах — не тому, что он видел, а тому, что слышал или вычитал. Для того же, чтобы из этого материала можно было извлечь какие-нибудь общие выводы, нужна, конечно, не одна только грамотность, но и некоторая подготовка, некоторое уменье обращаться с данными, группировав их и т. п. Без этого все рассуждения туриста будут только набором слов — и то важное преимущество, что он сам все видел, сводится к нулю.

В 1873 году Туркестанский край посетил, между прочими, и секретарь американского посольства в Петербурге г. Скайлер. Уж одно то, что американец, да еще так-и-сяк научившийся по русски — одно это служило ему лучшею рекомендацией в русских кружках, и он мог бы собрать весьма разнообразные сведения. Но г. Скайлер не оценил своих преимуществ и счел наше русское гостеприимство — данью его официальному положению! — С этого, по крайней мере, начинается его знаменитая депеша от 7 марта 1874 года к маршалу Джуэль. Вот перевод, заимствованный мною из газеты Русский Мир: «Сэр! Я посетил [299] центральную Азию, не имея в виду никакой политической цели; но по причине занимаемого мною официального положения, меня всюду встречало радушное гостеприимство, и я имел возможность собрать некоторые, небезинтересные для правительства данные, относительно положения русских в Туркестане и в ханствах, еще сохранивших независимость».

Что касается собранных им данных, касательно положения нашего в Туркестане, его они скорее могли бы быть подведены под рубрику: «злоупотребления русских чиновников». Пока г. Скайлер передает то, что он слышал — до тех пор дело идет еще сносно, так как никто, конечно, не заподозрит его в сочинении указанных им фактов; но чуть дело коснулось до выводов — и наш американский друг начинает толковать вкривь и вкось. — Ряд противоречивых выводов производит, наконец, такую путаницу, что не знаешь: какое же именно мнение разделяет сам автор? Для образца приведу здесь ряд выписок, которые и предоставляю согласить самому автору, если ему попадутся, когда-нибудь, на глаза эти строки.

«Не смотря на плохую администрацию края, население в сущности довольно русским владычеством, находя его гораздо лучшим, сравнительно с тем, что было до сих пор, неудовольствие же его относится преимущественно к личностям, к официальным чиновникам, которые притесняют и грабят его; но очевидно, что дальнейшее повторение подобных злоупотреблений не может не возбудить, со временем, общего недоверия относительно администрации».

«Успехи русского оружия в центральной Азии заранее радовали туземцев частью потому, что они были недовольны коканским правительством, недовольны денежными поборами, которые вошли в обычную практику, как и частыми смертными казнями; туземцы желали какой бы то ни было перемены, лишь бы она привела к порядку и спокойствию. Когда русские вступили в край, населением овладела беспредельная радость, при мысли о том, что теперь жизнь каждого [300] станет считаться неотъемлемою его собственностью, а имущество ограждено будет от всякого произвольного побора и захвата. Кроме того, громадный наплыв непроизводящего населения усилил своим прибытием спрос на труд, для удовлетворения как насущных потребностей, так и излишеств своей жизни; и вот, местные цены поднялись, выгоды, доставляемые пришельцами, вскоре ощутили и землевладелец и торговец?

«В начале, перемена эта не коснулась беднейшего класса населения, теперь же, цены в сущности удвоились и рабочему, как он мало ни потребляет, вдвое труднее содержать себя, чем это было до занятия края русскими; но едва ли простой народ приписывает повышение цен факту русской эмиграции. Торговый класс имеет большия выгоды от заключения контрактов на продовольствие армии. Но все это сгладится временем, и со стороны правительства требуется много такта; для устранения общего чувства неудовольствия. Положение было точь-в-точь такое же, когда англичане заняли Кабул, но события быстро следовали тогда одно за другим, и англичане были вынуждены на отступление. Население Средней Азии далеко не похоже на афганцев: оно гораздо апатичнее и гораздо менее имеет патриотизма; не видя ни в чем перемены к лучшему, оно естественно предпочитает магометанское владычество; оно и теперь уже начинает забывать все, что терпело от ханов, помышляя лишь о бедах, какие выносит от русских чиновников. К тому же, как ни произвольно действовали их туземные правители, они действовали лишь в пределах, ограничиваемых шариатом, или мусульманским законом, и население было уверено в существовании известных принципов, которых не осмелился бы нарушить даже самый самовольный из тиранов-беков».

Читатель видит, что туземцы заранее радовались нашему приходу, а когда мы наконец заняли край, то населением овладела беспредельная радость, потом оказывается, что не видя перемены в лучшему, туземцы предпочитают [301] мусульманское владычество и питают общее чувство неудовольствия. За всем тем, и не смотря на плохую администрацию края, население в сущности довольно русским владычеством, находя его гораздо лучшим; сравнительно с тем, что было до сих пор.

В другом месте автор говорит: «Передача Шагр-и-Сябза и Карши совершена была против воли и даже не смотря на протест со стороны туземного населения, которое предпочитало русское подданство своему возвращению под власть эмира».

Это опять не похоже на предпочтение жителями магометанского владычества. Русские не первый день в крае и не только свои, но и соседи могли бы, кажется, успеть приглядеться к нашим порядкам — вот и разгадка того предпочтения, которое отдавали нам шахрисябзцы и каршинцы.

Из чего вывел также г. Скайлер, будто положение дел наших точь-в-точь такое, какое было у англичан в Кабуле в 1839 г.? Известно, что англичане были изгнаны и почти все истреблены в самый непродолжительный срок — это ли предсказывает нам г. Скайлер?

Не одной апатии, не одному недостатку патриотизма туземцев обязаны мы твердостью нашего положения, но и тому, что вообще мы не притесняем населения, даем ему обезличенное спокойствие и порядочную долю участия в самоуправлении. Вся разница между нами и англичанами в том и состоит, что мы пришли как враги, а поступаем как друзья, англичане же вступили в Кабул как друзья, а стали обращаться с жителями как враги.

Все противоречия г. Скайлера мы приписываем, впрочем, старанию его записать и пустить в дело все, слышанные им мнения, а их, конечно, было не мало, но в таком случае их следовало бы хоть несколько обработать, а не подносить своему правительству в сыром виде.

Собственный взгляд г. Скайлера сказался, очевидно, в следующих строках: «вообще говоря, влияние русских благотворно в центральной Азии, не только по отношению к ее [302] населению, но и к целому миру. Вступив в обладание краем, русские почти уже и не могут отказаться от него, не потеряв значительно в глазах туземного населения».

Говоря о нашей политике в Азии, г. Скайлер, между прочим, высказывает убеждение в том, что «Россия не имеет ни малейшего желания, ни намерения напасть на Индию; хотя русским было бы неприятно, если бы влияние Англии распространилось далее настоящих границ, и весьма возможно, что когда-нибудь между обеими державами возникнут неудовольствия по поводу английской политики в Кашгаре. Критический разбор вопроса со стороны Англии, как и дипломатическое ее вмешательство, имели сильное влияние на политику русских: министерство иностранных дел остерегается какого-либо шага на почве центральной Азии, чтобы не возбудить новых вопросов в сношениях с Англиею, и вследствие этого генерал-губернатор не всегда имеет возможность поступать так, как этого требовало бы положение дел. Россия, очевидно, сознает себя не на столько сильною, чтобы действовать самостоятельно, не заботясь о том, что скажет Англия».

Как бы в успокоение нашей боязливости, г. Скайлер указывает признаки соизволения Англии на дальнейшее наше движение к югу: «собственно мне кажется, как очевидно и для всех понимающих положение дел в центральной Азии, что русским следует занять всю местность, простирающуюся до Аму-Дарьи, и даже может быть до Индукуша. Соглашение, последовавшее в прошлом году с Англиею, относительно границы Афганистана, дает уразуметь: что если Россия расширит свою территорию до Аму-Дарьи, Англия не будет иметь против этого никакого возражения».

Приведенных выписок вполне достаточно, чтобы читатель мог отчасти составить себе понятие о степени беспристрастия американского дипломата, а также о взгляде его на цель и полезность нашего движения в глубь Средней Азии. На этом мы и покончим с иностранцами. [303]