Глава XIII.

Читатель познакомился теперь и с общим характером нашего движения в Среднюю Азию и с современным направлением нашей там политики, скажем теперь несколько слов о наших возможных задачах, о взгляде, высказанном по этому вопросу европейскою журналистикою, затем о способе, каким производятся у нас дипломатические сношения с ханствами.

В нашем обществе нередко приходится наталкиваться на людей, которые, как только узнают, что вы бывали в Средней Азии — тотчас наседают с вопросами: «и зачем вы туда забрались? какая нам польза от ваших завоеваний, от вашей славы? вся то Азия — гроша не стоит, а вы тратите еще наши кровные миллионы, — благодетельствуете азиатам, что-ли?» — и т. п. Очевидно, что это скорее междометия, не требующие ни возражений ни ответов, чем вызов на обмен мыслей.

А между тем такие восклицания, обнаруживающие полнейшее недоумение по поводу наших среднеазиатских дел — [271] явление вполне законное: нигде так мало не писано, по отношению к этим делам — как в России. Заграницей, среднеазиатский вопрос разобран по ниточкам, всевозможные комбинации: политические; военные и финансовые рассмотрены до мелочей — у нас же как будто боятся заглянуть в лицо страшному будущему и всеми силами стараются обойти жгучий вопрос.

Все стоявшие до сих пор близко у дела точно придерживаются известного правила Талейрана: «язык нам дан для того, чтобы искуснее скрывать свои мысли». — Отсюда, естественным образом, вытекает недоверие к официальным сообщениям, реляциям и т. п. Но есть и другой афоризм: «если хочешь обмануть своего врага — говори ему правду» — расчет тот, что воспитанный на дипломатических увертках, вечной лжи и притворстве — конечно ни за что не поверит сказанному и, таким образом, правду примет за ложь. — Мы привыкли к выражениям: «дипломатическая правда, дипломатическая откровенность» и т. п. — Это как бы указывает на то понятие, какое составилось о дипломатах: они изолгались в конец и верить им нельзя.

Отбросим же всякие увертки и взглянем на вопрос посмелее. Зачем мы забрались в Азию?

Ответ мы извлечем из предлежащего труда: наше движение на восток не зависело от далеких планов — мы преследовали только ближайшие цели: дикие номады, непризнающие никаких прав, кроме права силы, нападают на наши границы, захватывают «полон» и продают русских тысячами на рынках Средней Азии. Ответные набеги наших отрядов только запутывали счеты и разжигали взаимную ненависть. Испробовали другой способ: степные укрепления. — Дело пошло лучше, но форты надобно было связать друг с другом. Образовались линии. Стремление связать линии оренбургскую с сибирскою — повело к занятию позиций на реках Сыр-Дарье и Чу, а это вызвало вражду со стороны [272] Кокана, Бухары и Хивы. Ряд войн с этими ханствами — привел нас на теперешние стоянки.

Смело утверждаем, что при всем этом об Индии и не помышляли: «наших бьют, значить, надо выручать» — вот самая короткая формула, непонятная только дипломату.

Какая польза от наших завоеваний?

Отвечу вопросом же: отчего такого вопроса не задают ни в Оренбурге ни на Урале?

Скажут: а потому, что там за Азию-то кресты получают...

— Совсем не то: а потому, что там теперь жить можно без опасения за каждый час свой.

И так первая выгода, какой мы достигли — заключается в обеспечении приуральской окраины.

Вторая выгода заключается в обеспечении нашей торговли. Доказательством служат следующие цифры: до 1850 года из Азии привозилось товару на 800,000 р. в год, а вывозилось туда из России на 600,000 через 17 лет, т.е. в 1867 привоз дошел до 13 миллионов, а вывоз до 16 1/2 миллионов и это не смотря на ряд войн с Бухарой и Коканом, не смотря на запрещение, наложенное на бухарскую торговлю, по настояниям Черняева!

Третья выгода, достигнутая нами, состоят в том, что с теперешних позиций мы можем не только в проектах, но и в действительности — угрожать Британской Индии. В этом отношении среднеазиатские владения наши служат нам только этапом для дальнейшего движения, станцией, где мы можем отдыхать и собираться с силами.

Если при Павле 1-м сухопутная экспедиция в Индию считалась возможною, то, теперь, когда мы подвинулись вперед на такое огромное расстояние — теперь такая экспедиция становится, конечно, еще возможнее.

Из-за Азии мы, конечно, с Англией не поссоримся; если это случится, то скорее по поводу какого-нибудь европейского вопроса. Понятное дело, что мы должны будем [273] воспользоваться выгодами нашего положения в Азии и близостью в Индии. Поступать иначе было бы весьма неблагоразумно.

Сами англичане прекрасно понимают возможность нашего движения в Индии и серьезно обдумали этот вопрос.

Главным средством противодействия они, совершенно основательно, считают железные пути и, со времени занятия нами Ташкента — занялись этим делом весьма усердно.

К 1-му апреля 1872 года действовало уже путей на протяжении 7,761 версты, строилось 2,414 верст и разрешено было 1757 верст. Таким образом вся сеть заключает в себе 11,932 версты.

Как относится к этому правительство, видно из того, что компания железных дорог получила с 1849 по 1871 год одних только гарантированных процентов 204,560,779 рублей. Сами же дороги зарабатывают теперь, средним числом, по 4,737 рублей на версту.

Прибавим к этому 3,000 верст каналов, 200,000 войска, 400 орудий, наконец бездефицитный бюджет самой Англии{78} — и мы получим достаточно ясную картину: — насколько готова Индо-Британия к борьбе.

Кто из нас одолеет — это другой вопрос и мы его касаться не будем. Несомненно только то, что англичане нас ждут, готовят все, что нужно для торжественной встречи, но тем не менее искренно желают отдалить наш визит до последней возможности. Ждут нас и порабощенные ими индусы...

Ост-индская компания есть ни что иное, как болезненный нарост на прекрасном челе Индии — паразит, питающийся лучшими соками плодороднейшей и богатейшей страны в мире.

Нарост этот может быть удален только хирургическою операциею. Индусы пробовали в 1857 г. произвести [274] эту операцию сами но оказались недостаточно искусными. Теперь они ждут хирурга с севера, торопят его своими просьбами, проповедовают о нем в своих храмах...

Я не буду распространяться о причинах такой ненависти индусов к англичанам. Сказать откровенно — я бы желал даже, чтобы это дерево росло благополучно и принесло бы свои плоды...

Англичане сами хорошо знают всю шаткость своего положения и постарались укрепить его золотом и железом. Они не постояли за деньгами, не отступили перед громадными расходами и перетянули, рассыпавшуюся махину железными обручами, — оковали ее вдоль и поперек лентами железных дорог!

В каждую данную минуту, на каждом данном месте, они могут сосредоточить достаточное количество войска, для встречи внешнего врага и для подавления частного восстания.

Индусы не скоро соберутся с духом, чтоб повторить опыт 1857 года — и потому англичанам придется иметь дело только с одними вспышками, но никто не поручится, что пламя восстания не охватит всю Индию, когда ей дан будет толчек извне. А тогда другое дело: из 200,000 войска придется скинуть со счета 124,000 туземцев, остальных придется разбросать по наиболее драгоценным пунктам...

Надо заметить, что ост-индское правительство уменьшило теперь размер пенсии офицерам, служащим в туземных войсках. Результатом этого было то, что множество офицеров (в особенности полковников) перешло в другие войска или вышло в отставку, чтобы воспользоваться пенсией по прежнему закону. Это конечно не останется без влияния на степень доброкачественности туземных войск.

Что касается возможности нового возмущения их, то англичане придумали довольно ловкую меру: они вооружили их теперь ружьями Снайдера (вроде наших Крынка), с [275] металлическим патроном. Мне случилось встретить в «Русском Инвалиде» такое мнение, что дескать не смотря на неблагонадежность сейков, англичане все-таки вооружили их скорострельными ружьями! — Стоит вникнуть поглубже в этот факт и тотчас обнаружится, что англичане никакого промаха не совершили, ибо патронов отпускается весьма мало и, стало быть, в случае возмущения, когда патроны будут израсходованы — ружья обратятся в дреколие. Поэтому, вместо выражения: «не смотря на неблагонадежность» следует поставить: «вследствие неблагонадежности». Старые же ружья ост-индское правительство посылает туркменам, кашгарцам и всякому, кто хочет противоборствовать России.

И так, сейки все-таки не надежны. Что касается железных дорог и телеграфов, то они, конечно, не застрахованы от порчи... В результате получится тот вывод, что при серьезной опасности, англичанам, пожалуй, и не удастся «быть в данное время и на данном месте — сильнее своего противника».

Если бы мы имели в виду исключительно Индию — мы бы должны были торопиться и не тратить время на бесплодную игру в дипломатию с тупоголовыми ханами. В действительности же наше движение вперед находится в зависимости именно от этих ханов: сглупит тот или другой из них — мы и подвинулись на шаг.

Границы наши не прочны, где не мелькают штыки. Никакая естественная граница не удержит лихого азиатского наездника — надо отдать ему справедливость. Реку он переплывет на коне; или вернее — рядом с конем, за гриву которого он держится. Гору перелезет даже с верблюдом — хотя бы для этого пришлось вырубать ступеньки.

Оказывается, что самая лучшая и, конечно, самая естественная граница — это стрелковая цепь.

Припомним выражение спартанского царя Агезилая: «границы Спарты — на концах копий спартанских». Действительно, при отсутствии необходимых естественных границ [276] враг только там и не пролезает, где натыкается на забор из копий — или штыков!

Сыр-Дарья, казалось бы, и хорошая естественная граница, а сколько раз переправлялись через нее вплавь целые шайки?

Казаки Пистолькорса и сотня Скобелева проделывали эту штуку, под Чиназом, бесчисленное множество раз.

С другой стороны: граница наша с Бухарою не окаймлена ни горами, ни реками, а между тем бухарцы сидят смирно, и границу эту уважают. Почему так? — А потому, что на дороге мелькают русские штыки!

Пока наши соседи не достаточно окрепли в науке международного права, которую, не без успеха, преподают им наши линейные и стрелковые батальоны, до тех пор, мы не можем быть уверены, что завтра останемся на том же месте, на котором стоим сегодня. — Весьма возможно поэтому, что мы придвинемся к Индии еще ближе.

В этом для нас нет ничего страшного. Этого должен желать каждый русский, сохранивший еще способность размышлять.

В самом деле: из за чего мы бьемся?

И в Европе, и в Азии, мы бьемся из за того, чтобы соседи дали нам возможность жить в мире и спокойствии, дали нам возможность устраивать свои внутренние дела, развивать свои естественные средства, свою промышленность и торговлю, — без всего этого невозможно достигнуть нравственного и материального благосостояния, единственной цели всякого государства.

И так, мы бьемся из за мира, но мир не приобретается сложа руки, а завоевывается.

Международное право, возникшее из права силы, из права войны и, наконец, из права победы, держится только страхом наказания — страхом возбудить против себя сильное большинство. Если этого страха нет, то все законы этого права попираются без дальних околичностей. — История [277] представляет нам тысячи примеров такого отношения к священным договорам. Один Наполеон I чего стоит, а уж об Англии и говорить нечего: она только тем и составила себе состояние, что без зазрения совести попирала трактаты и не церемонилась со слабейшим!

По этому мы остережемся сказать, что Англия лучше относится к международному праву, чем Хива, Бухара и Кокан, мы не спешим выразить уверенность, что нам выгоднее иметь соседкою Англию, чем Хиву. Мы, напротив, убеждены, что нам пришлось бы тогда и самим принять английскую систему: считать священными только те трактаты, которые невыгодны противнику и считать ни во что такие, которые невыгодны нам самим.

Но на Англию есть узда: опасения потерять драгоценную колонию. Чем сильнее это опасение, тем спокойнее относится Англия ко всем вопросам; до нее прямо не касающимся.

Европе предстоит еще решить несколько капитальных вопросов, которые она до сих пор все откладывала. Больше всех при этом тормозила Англия, не хотевшая рисковать своими барышами, ради неверного будущего.

Не говоря о том, что еще выдвинет вперед история, и что можно только угадывать, довольно упомянуть о живучем «восточном» вопросе, стоившем нам стольких жертв и жертв бесплодных, благодаря единственно Англии.

Англия была душою коалиции 1854–1856. Никогда одна Франция не рискнула бы на высадку, со средствами только своего флота. Англии надобно было истребить знаменитые севастопольские доки, надобно было нанести удар нашему преобладанию на водах Чернаго моря и вот Франции подан буксир!

С тех, пор обстоятельства сильно изменились: мы придвинулись к Индии на 2000 верст, и разговоры уже не те.

Россия объявляет, что больше не намерена признавать парижский трактат 1856 года в тех пунктах, которые [278] касаются Чернаго моря — и Англия спешит согласиться. — Та Англия, которая больше всех настаивала на этих пунктах!

Опасение за колонии — это такая струна, на которой мы всегда можем разыгрывать всевозможные вопросы.

В 1863 году Англия подбила ту же Францию и неосторожную Австрию, послать коллективную ноту России, относительно польского вопроса. Затем, когда была уверена, что ни Франция, ни Австрия уже не отстанут — она вдруг принимает высокомерный тон и грозит уже признать Польшу — воюющей стороною, т.е. независимою. Текст такой депеши был уже напечатан в английских газетах, и сама депеша была отправлена к английскому послу при С.-Петербургском кабинете. Разрыв казался неизбежным...

Англичане уже высчитывали: сколько надобно дать времени русскому канцлеру на изготовление ответов, затем, сколько времени на соблюдение разных формальностей и, таким образом, определяли, что война не может начаться раньше осени, а решительные действия раньше будущей весны, с открытием навигации...

Вдруг тучи рассеялись... депешу торопятся взять назад, пока еще она не сообщена русскому правительству... — Понижают тон и, наконец, смиренно проглатывают пилюлю, поднесенную князем Горчаковым, гораздо раньше вычисленного срока!

Откуда такая перемена?

Дело объясняется весьма просто: с получением первой коллективной ноты видно было, что дело на том не остановится и наше правительство решилось на весьма смелую меру: шесть лучших ходоков нашего флота, под начальством контр адмирала Лесовского, были отправлены, так сказать «инкогнито», обогнуть Англию с севера, (в Ламанше их могли бы заметить), зайти в Нью-Йорк и быть готовыми, по первому приказу, идти к Австралии...

Если припомнить, что одновременно с этим, Англия успела насолить и американским штатам, признав юг воюющей [279] стороною, то понятно, почему наша эскадра была встречена в Нью-Йорке с распростертыми объятиями.

Как только весть о прибытии русской эскадры долетела до Англии, там тотчас спохватились: менять Австралию на Польшу оказалось невыгодным и коалиция удовлетворилась выговором, сделанным ей князем Горчаковым.

В виду такой чуствительности англичан к вопросу о колониях, нам, положительно, следует стараться занять позиции, наиболее к ним близкие. Издали англичане нас не любят, вблизи — чувствуют к нам некоторое почтение, очевидно, что нам выгоднее стоять к ним поближе.

Мы не только обеспечим тогда судьбу наших отношений к Англии от всяких неожиданных и нежелательных случайностей, не только не будем врагами, но, по всей вероятности покажем свету пример, ничем несокрушимого согласия, в самых запутанных вопросах европейской политики.

Как смотрят сами англичане на цели наши в Азии — мы уже говорили в 10, 11 и в 12 главах. В виде заключения ко всему сказанному — мы приведем здесь несколько мест из книги сэра Раулинсона «England and Russia in the East». — Книга эта только что вышла из печати и составляет как бы сборник всех статей автора, помещавшихся в разных периодических изданиях.

Мнения с. Раулинсона пользуются в Англии тем большим авторитетом, что этот генерал занимал пост посланника при персидском дворе, и потому мог ознакомиться на месте с условиями, входящими в состав вопросов им затрагиваемых. По смерти Мурчинсона, бывшего председателя королевского географического общества, — сэр Раулинсон избран на его место. — В переговорах с нами английские дипломаты ссылаются иногда на сочинения с. Раулинсона, в подкрепление своих доводов. — По всему этому, мы не можем не придать значения мнениям такого знатока Азии.

Говоря о завоеваниях России, г. Раулинсон замечает: [280] «Мы должны рассмотреть возможный исход, совершившихся фактов и решить: какой политики должна придерживаться Англия, в видах своих интересов?

«Мы не имеем намерения сомневаться в правдивости русского правительства, относительно его недавних дел... но опыт доказал, что можно было ясно предвидеть, что Россия не в силах остановиться на полпути к избранной цели... Кокан, сам по себе, стоит, как угроза Ташкенту, положительно как Ташкент был для Чимкента, и еще раньше Чимкент для Туркестана. Действительно чем дальше она идет, тем больше ей необходимости завладеть вполне страною»... Считая однако же Кокан опасным врагом для России, Раулинсон высказывает мнение, что русские долго еще просидят на месте. «Следовательно, продолжает он, Англии нечего бояться в настоящем, или даже в ближайшем будущем, нападения на индийскую империю, хотя это мнение, присущее некоторым трусливым обитателям Лондона и Калькутты, высказано было в прекрасном, во всех других отношениях, годовом докладе, сэра Родерика Мурчинсона, на последнем митинге королевского географического общества в Лондоне... Чего мы действительно можем бояться, так это того, что Азиатская Россия, вырастет к северу от Гинду-ку, укоренится, благодаря своему жизненному началу, и со временем, сделается опасною соперницею нашей индийской империи. Чего мы, не без основания, можем ожидать, так это того, что при условии русской колонизации, развитие страны будет обеспечено, как в счастливые дни Туркестана, при Чингисхане и Тимуре, лелеявших свое новорожденное счастие в долине Яксарта, прежде чем они решились выступить на завоевания чужих стран.

«Но разрастание такой сатрапии, которая бы могла приобрести силу и единство империи — будет делом времени, — делом, может быть веков; и воля судьбы, может каждую минуту освободить нас от страшного кошмара».

Пока, однако же, судьба и случай не вмешались в дело, [281] кошмар продолжает пугать воображение воинственных сынов Альбиона, дрожащих за участь своей драгоценной колонии. «Судя по тону индийской печати, говорит с. Раулинсон, скоро наступит, не смотря на отдаленность России, то беспокойное настроение умов, которое замечено было во время первой персидской осады Герата и так прекрасно описано Каем, в его истории афганской войны. Мы не имеем желания обсуждать опасность, которая может быть и не осуществится, но ясно, что чем ближе русские к Индии, тем сильнее брожение умов, и тем труднее будет поддержать порядок в пограничных провинциях. Если при теперешних обстоятельствах, для индийского гарнизона необходима армия в 70,000 европейцев, то когда Россия будет стоять лицом к лицу к Англии на Индусе, то ничего нет невероятного, если понадобится добавочная армия в 50,000, а зная наши средства — откуда, позвольте спросить, явится к нам эта добавочная сила?»

Относительно движения русских на восток, сэр Раулинсон говорит:

«Каждый, кто следит за движением русских к Индии, по карте Азии, не может не быть поражен тем сходством, которое имеют их движения с операциями армии, открывающей параллели, против осаждаемой крепости. Таким образом, первою параллелью будет русская граница, начерченная двадцать лет назад, и идущая от Каспийского моря через Оренбург и Сибирскую линию, к северу от степи до Иртыша. Со стратегической точки зрения, эта параллель может быть рассматриваема как обсервационная линия. Вторая параллель, которая будет составлять ее демонстрационную линию, есть граница, готовящаяся в настоящее время и которая, сообразно с планом генерала Романовского, будет идти от Красноводского залива, в середине Каспийского моря, к югу от Хивы до Оксуса, и по течению реки до Памира, включая, таким образом, всю узбекскую территорию и ставя в ее зависимость все воды Оксуса и Яксарта. [282]

«Эта параллель на 1000 миль ближе, но она не угрожает прямо Индии, тем более, что афганские горы составляют сильное военное укрепление. Третья параллель, которая будет естественным результатом предварительных операций и на которую Россия когда-нибудь решится, — если переживет революцию в Европе, и катастрофу в Азии , — будет идти от Астрабада к юго-восточной части Каспийского моря, затем по персидской границе до Герата, от него через Хазарейские возвышенности к Оксусу, или может быть через Кандагар к Кабулу. Когда она утвердится таким образом, то положение ее будет внушать опасность. Войска, провиант, оружие могут быть сосредоточены в Астрабаде. Страна между этим портом и Гератом открыта и в нее легко может доставляться все необходимое. Линия военных постов соединит обе позиции, будет держать в страхе туркменов, следовательно будет выгодна для Персии и доставит России ее содействие. Герат часто называли «ключем Индии» и он вполне заслужил свою репутацию, как самая важная военная позиция. Окружающие город земляные укрепления — колоссальных размеров и могут быть безгранично усилены. Воды много, дороги изо всех больших городов, из которых только может доставляться русским подкрепление, встречаются на этом счастливом месте. Действительно, можно сказать без преувеличения, что если Россия станет твердою ногою в Герате и ее сообщения будут обеспечены, во-первых, с Астрабадом через Мешед, во- вторых с Хивою через Мерв, в-третьих с Ташкентом и Бухарою через Мейменэ и Оксус, — то все туземные силы Азии не в состоянии будут сбить ее с позиции. Предположим, что она займет эту угрожающую позицию только ради своих враждебных отношений к Англии — она будет, иметь средства нанести нам серьезный вред, так как кроме ее собственных войск, занятие Герата отдаст все военные силы Персии и Афганистана в ее распоряжение. России стоит только указать на Индию, как на добычу, которая [283] всегда служила наградою победоносным войскам спускавшимся с северных гор, и она может быть уверена в их сочувствии...» Переходя к мерам противодействия России, автор спрашивает: «можем ли мы оправдаться тем, что не обращаем внимания на эту опасность, потому что она еще далека от нас? Не должны ли мы заранее позаботиться, чтобы нас не захватили врасплох? Россия никогда не в состоянии будет утвердиться в Герате и поддерживать сношения с Астрабадом без содействия Персии, и вот наши усилия должны стремиться к тому, чтобы предотвратить это содействие.

«Преобладающее мнение в нашей восточной политике есть то, что Персия слишком слаба и ненадежна, что бы мы решались на через-чур большие расходы для поддержания дружественных отношений с шахом. В Тегеране мы довольствуемся теперь второстепенным положением относительно России, надеясь, что когда настанет время действовать, то мы усиленною энергиею вознаградим потерянное; но это, правду сказать, очень близорукая политика. Доброе расположение нации, которым мы пользовались некогда в Персии, а теперь потеряли, нельзя купить в один день. Это дело времени и постоянного неослабного внимания. Если мы хотим остановить движение России к Индии, если мы желаем, главным образом, сделать невозможным или по крайней мере удалить на неопределенное время занятие Герата, то нам необходимо зашевелиться, наконец, в Персии. Огромные расходы, которые мы несли во времена Гарфорда Джонса и Малькольма при изгнании французов, теперь не нужны. Что теперь необходимо, так это выказать сочувствие к нации и оказать ей покровительство против русского давления. Наши офицеры должны быть поставлены в персидских войсках на такую ногу, чтобы на них смотрели, как на доверенных и полномочных от правительства лиц, подобно тому, как это было во времена Кристи, Линдсея и Гарта. Подарки, состоящие из усовершенствованного оружия и [284] артиллерии, будут свидетельствовать о нашем пробудившемся участии.

«Мы должны поощрять персидских аристократов, чтобы они присылали своих сыновей воспитываться скорей в Лондон, нежели в Париж. Помещение английских капиталов в банки, в железные дороги, в копи, в особенности если все это будет поддерживаться нашим правительством, — еще более укрепит союз обеих стран. Потом, посреди народа, который любит пышность и придает большое значение внешним формам, необходимо, чтобы наше посольство содержалось на широкую ногу, чтобы подарки раздавались щедро, и чтобы дипломатическое учреждение в Тегеране, в действительности имело бы скорей восточный характер, нежели европейский».

Подтверждение основательности сетований с. Раулинсона, мы находим и в статье Вамбери: «соперничество России и Англии в Средней Азии».{79} Вот это место:

«Во время посольства в Персии сэра Генри Раулинсона, английское влияние пошло было в гору, но, с тех пор, оно постоянно падало... на сколько английская политика в Иране отличалась, во времена Малькольма, щедростью и предупредительностью, на столько же она отличается, начиная с Мак-Ниля — скупостью и вялостью».

Возвращаясь снова к воображаемым замыслам России сэр Раулинсон говорит: «в настоящую минуту, внимание России обращено по направлению к Мерву и Герату, и в своей азиатской политике она будет руководствоваться, главным образом, соображениями касательно этого специального вопроса. Например: останется ли хан управителем хивинского ханства или будет назначен туда русский губернатор — это будет зависеть от того, какое устройство может скорей держать в страхе туркмен. Даже обширные инженерные сооружения, судоходный канал и железная [285] дорога между морями Каспийским и Аральским, работы на которых вскоре начнутся, вероятно, имеют в глазах России больше значения, как средства для укрепления позиции на Оксусе и для занятия Мерва, чем как средства сообщения с Туркестаном».

И так последние события в Азии наводят англичан на мысль, что им предстоит опасность неминуемая.

В числе мер, рекомендуемых сэром Раулинсоном, недостает здесь только одной: занять Герат английскими войсками. Но в конце своей книги, автор не упустил и этого. Англичане не раз уже рассуждали о Герате, и только отдаленность этой страны от остальных владений английских, да трудность сообщений через горы, занятые разбойничьими племенами, удерживали до сих пор английскую предприимчивость. Считая необходимым занять Кандагар и Герат, в случае дальнейшего движения русских, с. Раулинсон высказывает однако же желание, чтобы эта мера была истолкована в надлежащем свете. «Необходимо, говорит он, чтобы поняли, что мы не имеем в виду расширения своих владений и завоевания земель, а что напротив, занятие Кандагара и Герата есть чисто мера военной обороны, навязанная нам наступательным положением России. Если бы эмир (кабульский) согласился держаться одной с нами политики и предоставил бы все средства западного Афганистана к нашим услугам на время экспедиции, как это было уже прежде, то тогда не встретится никакой надобности изменять обыкновенную гражданскую администрацию или держать себя как-либо иначе, нежели как следует временным гостям в дружественной стране».

Такие рассуждения, конечно, только пришпоривают ост-индскую администрацию и поддерживают ее решимость на самые крайние меры. Расстояние, трудность сообщений и разбойники перестали уже пугать вице-короля.

Теперь, после занятия нами позиции на Аму-Дарье, англичане решаются на важный шаг: они хотят выступить к [286] нам на встречу по дороге к Герату. Для этого предполагается пройти Баланский проход и занять впереди него город Кветту, принадлежащий Келату, на что англичане считают себя вправе, на основании договора с этим владением.

Таким образом, Англия выставляет против будущей грозы — надежный громоотвод. Но, так как известно, что громоотвод привлекает к себе мимо идущую грозу, а не предупреждает ее, то весьма возможно, что в случае занятия англичанами г. Кветты, наша встреча с ними произойдет ранее, чем бы им было желательно. [287]