Глава IX.

Весьма вероятно, что в недалеком будущем мы очутимся близкими соседями с Афганистаном и сношения наши, ограничивающиеся пока незначительною и редкою перепискою, приобретут первостепенную важность.

Я считаю нелишним поэтому предпослать теперь краткий этнографический и исторический очерк Афганистана.

Афганцы ведут свое происхождение от евреев, считая родоначальником своим Вениамина, брата Иосифова. Баснословные сказания о каком-то визире Афгане, который один только мог справляться с дивами, строившими Соломонов храм и за то был превознесен мудрым царем — я приводить здесь не буду. Довольно сказать, что облик афганцев действительно имеет в себе что-то еврейское{48}. [155]

Афганцев считается до 50 ляков или до 5.000.000. Разделяются они на два племени: собственно афганцев и пактана; афганцы подразделяются на 4 рода, состоящих из 277 хейль или поколений.

Вот эти подразделения:

I. Афганцы.

Батанай — 25 Хейль

Матти или Гильзай 52 —

Гургуштай — 95 —

Царабанай — 105 —

[Итого:] — 277 —

II. Пактана.

Караланай или Аргочай — 128 хейль.

Эти роды подразделяются в свою очередь на колена, на отделения и т. д.

Из колен наиболее замечательны по численности: Дурани — обитающие в окрестностях Газни и Кандагара; Юсуфзеи, обитающие при слиянии рек Кабула и Инда, Гильджеи — к северу от Кандагара; Африди на границе с Ост-Индией. Дурани подразделяются на 2 колена: Зирекзеи и Пендпайзеи, в первом три отделения: Папульзеи, Барекзеи, к которому принадлежит царствующая фамилия, и Алекузеи; в каждом считается по 40 т. семейств; Барекзеи разделяются на 5 отделений: Нурзеи из 60 т. семейств, Ализеи из 40 т.; Сахзеи из 25 т., Маку из 5 т., Хаугани из 7 т. Всего же в поколении Дурани считается 257.000 семейств или 1.285.000. Юсуфзеи подразделяются на 6 главных колен: Ходозеи из 37 т. семейств, разбросанных в 116 деревнях, Банзеи из 30 т. сем. в 122 деревнях, Осман-хейлей из 10 т. сем., Моменд (верхние и нижние) из 37 т. сем.; Сафи из 100 т. сем., Малезеи и Мандизеи из 65 т. сем. в 111 деревнях. Всего же в [156] поколении Юсуфзеи считается 279 т. сем или 1.395.000 душ. Кроме того, в британских владениях считается до 150 т. душ Юсуфзеи.

Надобно заметить, что окончание зеи, приставляется обыкновенно к имени какого-нибудь знаменитого представителя того или другого рода — отсюда дробление родов: каждая семья, которая может гордиться заслугами одного из своих членов — непременно примет название по его имени, как только она разрастется. Таким образом хотя потомство Пайенде-хана принадлежит к колену Варекзеи, но через сто, двести лет оно наверно примет фамилию Пайендезеи.

Собственно зеи — отвечает нашему ов. Поэтому Юсуфзеи можно бы перевести: Осиповы, а Барекзеи — Барековы.

Военно-статистический сборник обрусил эти фамилии несколько иначе и, по нашему мнению, не совсем удачно: Барекзайцы и Хвадазайцы очевидно окрещены так по образцу китайцев, индийцев и т. п., но в последнем случае название произведено от имени страны, а колена афганские называются не по стране, ими занимаемой, а по имени знаменитого предка. — Скорее уж было назвать их Барекзеидами, Хвадазеидами — словом всячески, только не зайцами! С своей стороны, я предпочитаю сохранить туземные названия без перемены.

И так, Дурани считают себя в 1.235.000 душ, а Юсуфзеи в 1.545.000.

Таким образом, два главных колена составили более половины всего афганского населения.

Гилджеи можно считать до 500 т. душ; колено Африди, к которому принадлежат воинственные Шинварийцы и Хайберцы  — имеет до 200.000 душ.

Племя Дурани называлось прежде Абдал, теперешнее же название существует со времени Ахмед-хана, основателя Афганского ханства. Колено Бердурани (в переводе «наравне с дурани») — также обязано и названием своим, и [157] происхождением Ахмет-хану: вначале так назывался отряд телохранителей, составленный из представителей всех афганских племен (по 50 семейств от каждого). Теперь это довольно сильный род, занимающий по Инду г. Бердурани и его окрестности.

Остальные народности суть: 1) Таджики — коренные жители, их до 500.000 душ, 2) Кизылбаши до 200.000 — приведены из Персии Надир-шахом в 1737 году. В Кабуле их считается до 16.000 домов, Кизил-баши составляли конвой эмиров. 3) Хезара — потомки туркмен, кочевавших во времена Тимура близь Себзевара в Персии{49}. Тимур выселил 1.000 семейств их к верховьям Мургаба, где их и прозвали Хезара т.е. тысячные. 4) Узбеки из рода Кутаган — преобладают в местностях к северу от Гинду-Куша.

Что касается до арабов, индусов, евреев, армян и цыган (джат), то они разбросаны по всему Афганистану. Только одни арабы, кроме того, группируются в округе Конар на севере Кабулистана.

Нам остается упомянуть о двух независимых владениях, лежащих в черте Афганистана: о Кяфиристане, и Суате. — Надобно сознаться, что сведения об этих владениях весьма скудны, европейские путешественники давно сюда не проникали и то немногое, что нам известно, например, о Кяфирах, делает этот народ еще более загадочным.

Кяфирами их назвали мусульмане, в переводе это значит — «неверные». Они сами до такой степени ненавидят [158] мусульман что никого из них к себе не пускают. Всякий путник, желающий пробраться к ним, подвергается на границе подробному осмотру. Если старшины найдут, что у путника паспорта в порядке, то его заставляют выпить вина, пьют вместе с ним и принимают как друга. Щедрость и гостеприимство считаются высшими добродетелями. Но если окажется, что данный природою паспорт испорчен обрезанием — путника гонят вон. Этою замкнутостью для обрезанных Кяфиры не ограничиваются: ежегодно молодежь отправляется с луками и стрелами на охоту за головами соседних мусульман; воротившийся без трофея долго преследуется насмешками.

Другое название, данное кяфирам соседями — есть сиях-пуш  — переводе с персидского — «черная одежда». Повод к такому прозванию подал полушубок из черных козьих шкур, который составляет обычную одежду всех кяфиров.

Сами себя они называют «болор». Слово это имеет один корень со словом боли, а что значить: «слава». — оказывается, что в глуши Азии, в одном из забытых уголков мира, живет народ, сам себя величающий славянином!

О болорах известно весьма немногое. Я представлю здесь в сжатом перечне, все что может служить к характеристике народа.

Хуттон в своей «Central Asia» описывает наружность болоров следующим образом{50}: «они имеют белый цвет лица, голубые глаза, открытый, чистый лоб, густые, дугообразные брови, черные усы и волосы и подвижный и гибкий стан — все это делает их замечательно красивыми». Такая наружность резко выделяет болоров из среды темнокожих азиатцев, и, кажется, служит важным поводом к ненависти. [159]

Одежда болоров, как уже сказано, состоит из полушубка; его носят и мужчины и женщины. Шьют его из четырех шкур (две идут на куртку и две на полы). Надевают мехом наружу и подпоясываются широким ремнем. Рукавов не делают — так что выходит нечто вроде нашей поддевки. — Мужчины бреют головы, оставляя только длинную прядь волос на маковки (как русские времен Святослава), и по локону над каждым ухом. Женщины не бреют волос, а заплетают их в косы и свертывают на маковке, затем надевают маленькую шапочку, вокруг которой навертывают легкий тюрбан. — И мужчины и женщины носят серьги, ожерелья и браслеты.

Дома строят деревянные с погребами для сохранения молока, масла, сыра, вина и уксуса. Плетеные из ивовых прутьев табуреты и деревянные столы — составляют меблировку комнат. — Это также особенности, весьма резко отличающие болоров от соседей: все азиатцы строят свои дома преимущественно из глины, и только мечети, да пожалуй дворцы строятся из жженого кирпича. Мебели азиатцы не употребляют, а садятся на разостланные ковры или просто на пол, кушанья ставятся тут же на подносах.

Болоры не любят рыбы и питаются преимущественно хлебом, молоком, маслом и сыром; козье недожаренное мясо и дичь встречаются не каждый день. И мужчины и женщины охотно пьют вино, которое сами и приготовляют. Чарки и стаканы для вина большею частью серебряные.

Веселый и гостеприимный народ страстно любит танцы и общественные забавы. Под живую и разнообразную музыку танцоры отбивают ногами в такт разные выкрутасы и подпевают. Не напоминает ли это нашего трепака с какими-нибудь прибаутками в роде: «ходи хата, ходи печь — хозяину негде лечь»?

Болорская деревня имеет совершенно русский вид, а вечером когда на улицах молодежь собирается для игр [160] и начинает водить хороводы (это самая любимая забава у болоров) — иллюзия должна быть полная.

О религии болоров известно только то, что она принадлежит к числу признающих единобожие. Болоры верят и во святых обоего пола — это прославившиеся чем-нибудь люди, служащие по смерти ходатаями за живущих и посредниками между ними и Богом. Святых своих болоры изображают из камня и дерева, конными и пешими. — Самого Бога не изображают никак, по той разумной причине, что образа его не знают. Вот, что говорится об этом у Хуттона: «они ставят камень и говорят: это для бога, но мы не знаем его образа. — Таким образом, камень служит алтарем, на котором приносятся жертвы божеству.

Жертвоприношения состоят в следующем: перед камнем зажигается огонь и в пламя вливается масло и немного воды, а затем кидается мука. Между тем убивают корову и кровью поливают самый камень. Часть мяса сжигается в огне, остальное съедается священнослужителями, звание которых, наследственно, но лишено всякого влияния. Идолов, изображающих святых, также кропят кровью коровы.

Из этого наброска можно вывести, что болоры идолопоклонники — такими их и считают мусульмане, но эти последние считают так и христиан за образа и другие видимые знаки, невидимых существ. Католичество со своими статуями святых, кажется, ближе всего подходит к религии болоров и весьма возможно, что болоры когда-нибудь были католиками, но изолированные ото всюду, мало по малу примешали к обрядам католичества несколько языческого — как напр. жертвоприношения.

Брак у болоров не столько религиозная церемония, сколько предлог поесть, попить, попеть и потанцевать, Мужчина может вступить в брак с 20-ти лет, а женщина с 15-ти. Полигамия в большом ходу и вся грязная работа достается на долю женщин. — Рождение ребенка делает женщину нечистою и потому ее отвозят, вместе с [161] новорожденным, в какой-нибудь отдельный дом за деревню. Через 24 дня искус оканчивается и их привозят назад с песнями. Язык болоров, если верить английским источникам, — принадлежит к санскритскому корню. Наша Академия Наук собрала 324 перевода Молитвы Господней, в том числе есть и на кяфирском языке. Не ручаясь за достоверность этого перевода я приведу, его здесь на всякий случай:

«Баво вету осезульвини! Малипатве игобунквеле игамалако. Убукумкани бако мабуфике. Интандо яко маензиве. Эмхля бени, ньенгокуба исензива эзульвини. Сипе намгля пье укутия квету квемихла игемихла. Усиксолеле изоно зету, ньенгокуба нати сиксолела або басонайо тина. Унга сингекиси экуленгвени, зусисиндисе эпкохлакалвени, игокуба бубобако убукумкани, намандхла нобунгквалиса, куде кубе нгунапакаде. Амене.»

Затем мы укажем еще выражение «имбра боли» или им-боли — слава Богу — и прибавим характерное название одной из гор: Имбра Эмбра — седалище Бога. Кладбище называется иммер -умма.

Замечательнее всего то, что болоры одним словом боли, называют и славу и слово, которые и на славянских языках весьма близки в звуковом отношении. Название болор поэтому можно перевести двояко: славянин и словенин.

Сами болоры, однако же, не знают ничего о славянах и гордятся своим греческим происхождением. Англичане считают их идолопоклонниками, выселенными сюда из Кандагара. — Мне кажется, что самое предание о связи с греками доказывает, что болоры должны были пройти чрез Византию. Арабские писатели сохранили нам кое-какие следы о славянах, передававшихся от греков к арабам и затем поселенных в Малой Азии, в Сирии и т. д. Весьма возможно, что эти славяне, переселяясь с места на место, потеряли наконец путеводную нить и забыли родство. При отсутствии письменности, предания мало-по-малу искажаются, факты перемешиваются и всякое последующее переселение заслоняет [162] в памяти народа все предыдущее — таким образом, испаряется предание о том: откуда сделан первый шаг? В памяти осталась только Греция, а эта страна была не первою, где жили переселенцы.

Доктор А. Гаркави, в книге своей: «Сказания мусульманских писателей о славянах и русских» — говорит между прочим, что византийский летописец Феофан под 664-м годом повествует о переселении 20.000 славян в Сирию, причем называет их ????????? склавини. Другие летописцы называли их ?????? — склави. Эта излишняя вставка греками буквы к — удержалась надолго и в остальных европейских языках: славян долго величали sclave'ами и даже esclave'ами.

Так как греческая буква ? до сих пор многими (не греками только) произносится как бета, а не вита, {51} то и название склави было переделано в склаби. Арабы, ради благозвучия, требуемого законами языка, не терпящего трех согласных в начале слова — переделали слово склаби в саклаб. Множественное число от этого нового слова — есть сакалиба.

Под 6156 годом Феофан пишет: «в этом же году произошла ошибка в счете постных дней и Абдеррахман, Халедов сын, перешел с войском границу Римской Империи, провел там зиму и опустошил многие области; славяне-же , спасаясь (от византийцев), к нему (перешли) и пришли с ним в Сирию (в числе) 5000 и поселились в области Апамее в селе Скевоковоле».

Через 27 лет, т.е. в 6183 г. из войска императора Юстиниана II передалось еще 20,000 славян на сторону арабского полководца Мухамеда, который с их помощью забрал множество пленных. Сын этого полководца, — Марван-ибн-Мухаммед, поселил славян по границам Сирии для защиты ее против византийцев. Славяне [163] исполняли эту обязанность так удачно, что заслужили громкую славу.

Свидетельство о переселении славян мы встречаем еще у знаменитого Албаладури (арабский писатель IX века). В книге своей: «О завоевании царств» Баладури говорит: «Сальман и 3ияд — суть из тех славян, которых Марван-ибн-Мухаммед поставил на границы». Именем этих двух славянских предводителей арабы назвали две, взятые ими, крепости в Армении: Хисн-сальман и Хисн-зияд. Затем в книге завоеваний упоминается о набеге Марвана на славян, живших в земле Хозар, а также о переселении еще 20,000 их в Хахиту т.е. в Кахетию. Мансур, готовясь в 140 году к войне со славянами, жившими в нынешней России, позаботился, на всякий случай, удалить с Кавказа славянские поселения и перевел их в Масису, что ныне Мапсуестия в Сирии.

Табари, писатель X века, в своей «Истории Царей» (писана в 915 году) свидетельствует, что Марван, преследуя хазарского хакана (царя), дошел до славянской реки, (другой писатель Шемседдин-Димешки называет эту реку — русскою; здесь дело идет о р. Дон); «напал на жилища неверных (ханехаи кяфиран), убил их всех и разрушил 20,000 домов». Кто же эти Кяфиры, у которых были жилища? Что это не Хозары, доказывается тем, что последние были народ кочевой и, следовательно, домов не имели, во-вторых, они исповедывали еврейскую религию и, стало быть, не могли считаться кяфирами-идолопоклонниками.

В 22 году (644), когда арабский полководец Абдуррахман воевал с Хозарами, к нему явился царь Шахриар из Баб-аль-Абваба (Дербента) с предложением следующих условий: «я нахожусь между двумя врагами, один — Хозаре, а другой — Русы, которые суть враги целому миру, в особенности же арабам, а воевать с ними, кроме здешних людей, никто не умеет. Вместо того, чтоб мы платили дань, будем воевать с Русами сами и собственным [164] оружием будем их удерживать, чтоб они не вышли из своей страны. Считайте это нам данью и податью, чтоб мы ежегодно это давали»{52}. Извещенный об этом Калиф-Омар согласился на условия и с тех пор «обычай этот был введен во всех дербендах (горных проходах), что они не платят ни подати, ни дани, для того чтоб они не допускали неверных к мусульманам, сами воевали бы с ними и удерживали бы их от земли мусульман».

И так если не Хозары, то Русы. Они же к тому и оседлые да вдобавок идолопоклонники — ясно, что «дома неверных» были жилища русских. Наконец и самое название реки Дона славянскою и русскою рекою — на чем-нибудь да основывалось.

И так слово Кяфир, по отношению к славянам — было произнесено.

Переселенные в Сирию, славяне скоро освоились в новом отечестве и во второй половине VIII века приняли деятельное участие в междоусобиях, раздиравших халифат по поводу престолонаследия. Одно уже это участие в междоусобиях, конечно, могло привести воинственных славян в места, значительно отдаленные от их первоначальных поселений. Весьма возможно также, что халифы принимали все меры к удалению своевольных славян из страны, в которой они думали распоряжаться престолом. Ничего нет мудреного, что эти славяне, чуждые всему окружающему, теснимые отовсюду, ненавидимые и преследуемые мусульманами за свое кяфирство, бродили из угла в угол, пока не нашли приюта в горах, где им уже легче было отстоять свою свободу.

Легко может быть, что славяне были переселены насильно. Во время-оно такие переселения были в большом ходу: мы уже видели сколько раз переселяли славян арабские полководцы, мы видели также, что Надир-шах переселил [165] — в 1737 году множество персиян в Кабул и что Тимур в 1396 выселил 1000 семейств Туркмен из Персии к верховьям Мургаба. Нет ничего невероятного, что подобная же участь могла постигнуть и сирийских славян. — Тогда, станут весьма понятными те предосторожности, какие болоры принимают для охранения себя от всякого мусульманина — беспрестанные переселения вероятно им памятны.

Пусть читатель переберет в памяти все особенности, отличающие болоров от остальных народностей Азии — тогда он невольно придет к убеждению, что болоры ничто иное как славяне, попавшие сюда чрез Византию и Сирию или чрез Армению и Сирию. Оторванные от остального славянского мира, болоры в течении 1700 лет, конечно, могли заимствовать много слов от народов, с которыми сталкивались, могли забыть множество своих собственных слов и; таким образом, мало по малу утратить первоначальное свое наречие.

Во всяком случае, болоры представляют для нас весьма интересный предмет для изучения. Вот куда должны бы стремиться наши путешественники, вместо того, чтобы тратить свое время и деньги на бесплодные разъезды по ост-индским железным дорогам.

В соседстве с болорами живет другой интересный народ — Суаты. Управляются они духовным владыкой. Теперь это лицо есть Ахунг Бики, он не ест ни хлеба, ни мяса и довольствуется лишь молоком от семи коз, да и то при условии, чтобы они паслись на священной горе. Поэтому пока козы проходят полями и долинами, им надевают намордники, чтобы он не осквернились чужим ячменем и простою травою.

Подати ахунг берет не деньгами, а натурою в 1/10 часть с урожая и приплода. Образ жизни суатов напоминает спартанский. Общие столы и умеренность — два главные условия. У самого ахунга ежедневно обедают до 6000 человек. Три больших кухни устроены специально для этой цели. [166]

Влияние ахунга так велико, что англичане до сих пор ничего не могли с ним сделать. Бунирцы, которым англичане платили деньги за войну с суатами, дрались неохотно и плохо: их удерживал страх перед святостью ахунга. Появившуюся между ними какую-то язву, сопровождавшуюся зудом, — бунирцы приписали заклинаниям ахунга и, хотя от этой болезни умерло только 25 человек, — бунирцы все-таки поспешили просить мира.

Теперь власть ахунга Бики признают: суаты, бунирцы и хайберцы, всего до 640000 человек. Хайберцы живут в горах, образующих знаменитое хайберское ущелье, где легли в 1841 году все англичане, бежавшие из Кабула. Народ ведет разбойничью жизнь: все по очереди караулят ущелье и грабят замеченный караван. Одежда горцев, между прочим, включает: сапоги, сплетенные из веревок и шапку из камыша. Англичане платят им дань и тем спасают свои почты и караваны.

Перейдем теперь к краткому историческому очерку судеб афганского народа.

Афганистан, до половины XVIII века, входил в состав персидской монархии, освобождаясь по временам, благодаря слабости персидских властителей. В 1722 году афганцы не только свергли с себя персидское иго, но и покорили Персию; вскоре персияне оправились и, под предводительством Надира, вытеснили афганцев. Надир, впрочем, не особенно хлопотал о законных наследниках Сафидской династии: он, напротив, сумел захватить власть в свои руки и, после удачной войны с турками, был всенародно избран шахом в 1737 г. Вся жизнь Надира прошла в войнах: при нем Персия шагнула за Аму-Дарью и за Инд. Возвращаясь из Индии шах Надир был убит в Мешеде в 1747 г. — и вся его работа распалась: Багдад отошел к Турции, Грузия к России, Туран сделался независимым, Западный Иран или собственно Персия, после ряда междоусобий, подпала наконец под власть Ага-Могамеда, [167] основателя Каджарской династии. Что касается до Восточного Ирана т.е. Афганистана, Систана и Белуджистана, то эти области подчинил себе один из полководцев Надира, афганец Ахмет-хан, глава поколения Абдал.

Ахмет-хан конвоировал, с 10,000 своих афганцев, добычу, захваченную Надиром в Индии. Узнав в Кандагаре о смерти Надира, афганцы разграбили эту добычу; Ахмет-хан завладел казною и провозгласил себя шахом с титулом Дурр-и-Дуррани т.е. «жемчужина дуранийская»{53}. При этом досталось и жителям Кандагара: афганцы отобрали для себя 10,000 женщин.

Для более ясного понимания дальнейших перемен в наследовании дуранийского престола представим здесь краткую табличку:

Ахмед-шах † 1773
Тимур-шах † 1793
Земан-шах † 1801	Махмуд	Шуджа-Уль-Мулюк † 1841
	Камран	Кайсар	Фетти-Дженг
			Шагпур-Мирза

В 1773 году наследие перешло к Тимур-шаху, сыну Ахмет-шаха, затем в 1793 г. к Земан-шаху, сыну Тимура. Возложив управление на визиря Серэфраз-хана, известного также под именем Пайенде-хана, новый шах предался удовольствиям, но вскоре зависть и подозрительность овладели душою шаха и он казнил визиря в 1799 г. Мохамедзеи, к которым принадлежал Пайенде-хан, — восстали как один человек; за ними поднялся и весь род Барекзеи, родственный Мохамедзеям. За шаха вступился его род Попульзеи и пошла междуусобица.

Мстителем за Пайенде-хана явился старший сын его [168] Фетти-хан, который прекрасно воспользовался походом Земана в Индию и с помощью Махмуда, брата Земанова, завладел Гератом и Кандагаром. Зоман поспешил назад, но был разбит, взят в плен и ослеплен. Шахом объявлен был Махмуд; младший брат его, Шуджа-Уль-Мульк завладел Кабулом и также провозгласил себя (в 1801 г.) шахом, но, разбитый Махмудом, бежал в Индию.

Религиозная война между суннитами и шиитами, которым покровительствовал Махмуд, дала Шудже возможность снова завладеть Кабулом в 1803 г. Махмуд и Фетти-хан попались в плен. Последний, однако же, вскоре бежал в Герат, возмутил здесь народ и несколько лет воевал с шахом Шуджею, пока, наконец, в 1809 г. разбил его.

Престол снова достался Махмуду, но вся власть, в сущности, сосредоточилась в руках героя Фетти-хана, назначенного визирем, с титулом Шах-дуст т.е. друг шаха. Главную поддержку Фетти-хана составляли его многочисленные братья (Пайенде-хан от разных жен имел 21 сына), между которыми особенно выделялись: Ширдиль-хан, Азим-хан и Дост-Магомед-хан.

Сын Махмуда Камран-хан вздумал освободиться от опеки Фетти-хана, велел схватить его и предал мучительной казни: «другу шаха» отсекали сначала пальцы: сустав за суставом, затем кисти рук и ступни ног и т. д. но визирь не изменил себе ни одним стоном и умер героем.

Казнь эта повлекла за собою падение династии.

Для уяснения дальнейших событий необходимо определить родственную связь между потомками Пайенде-хана, так как в его род перешел трон афганский и члены оспаривают его друг у друга. [169]

1) От Пайенде-хана и старшей его жены, Руй-Бакт.

Пайенде-хан
Фетти-хан	Маг.-Азим-хан						Тимур-Кули-хан
	Султан-Амед-хан				Маг.-Сидик-хан	Маг.-Умер-хан
	Шехнаваз-хан	Сикендер-амед-хан	Абдулля-хан	Фатима

2) От Пайенде-хана и наложницы персианки.

Пайенде-хан
Ата-Мамед-хан	Дост-Магом.-хан
	М.-Акбер	Патьша	Гулям-Айдар-хан	Шир-Али-хан		М.-Амин	М.-Шериф
				Якуб-хан	Абдулля-джан	Исмаил

3) От Пайенде-хана и второй его жены.

Пайенде-хан
Шердиль-хан	Куандиль-хан	Рамдиль-хан	Асад-хан
			Неваб-Маг.-Земан
			Шуджа-Давла-хан [170]

У Пайенде-хана было несколько жен, от которых он имел 21 сына и нескольких дочерей. Старшая законная жена Руй-Бакт дала начало старшей линии. От персиянин наложницы происходит ныне царствующая династия. Из остальных сыновей Пайенде-хана мы помещаем только тех, которые чем-нибудь себя заявили и встретятся в дальнейшем рассказе.

Во время полновластия Фетти-хана, брат его по отцу — Дост-Магомед был сделан пансадом т.е. начальником 500 конных и получил в управление округ Корм. Стремясь составить себе партию приверженцев, Дост роднился со всеми влиятельными туземцами и набрал в Корме несколько жен. Затем, по смерти брата Азим-хана, он женился на его вдове и на танцовщице{54}. Таким образом, у Доста составился гарем из 6 главных жен не считая еще наложниц. В приведенной таблице помещены только дети его от любимой жены. Остальных можно видеть в следующей таблице.

Дост-Магомед-хан
Маг. Авзал	Маг. Агзам	Маг. Акрем	Маг. Аслам	Маг. Хассан	Маг. Хуссейн	Маг. Кассим	Маг. Вали
Абдурахман-хан

Первые двое родились от дочери бангашского сердаря, третий от дочери перванского сердаря, следующие четверо от танцовщицы, служившей прежде у Ша-Мамуда, а потом у Мамед-Азим-хана. Последний сын — Вали-Магомед-хан — родился от внучки торайского сердаря.

Что касается до вдовы Азим-хана, то от нее Дост не имел детей, но усыновил ее сына, и своего пасынка и племянника Султан-Амеда, которого очень полюбил и прозвал [171] «Джином» (равносильно нашему «душечка»). Этот султан Джан был впоследствии сердарем гератским и женился на дочери Доста — Патьше. Таким образом, сыновья его: Шахнаваз и Сикендер ханы приходятся внуками Досту и племянниками нынешнему эмиру Шир-Али-хану.

Теперь читателю не трудно будет следить за всеми фазами борьбы удельных князьков афганских и потому воротимся к рассказу.

Еще до казни Фетти-хана, единокровный брат его Дост-Магомед бежал в Кашмир, где тогда властвовал Азим-хан, родной брат казненного визиря. Азим был сильно разгневан тем, что Дост покинул его брата на произвол кровожадного шаха и Досту грозило ослепление{55}, но тут пришло известие о совершении казни над визирем... Надобно было позаботиться о мщении... Дост имел за собою репутацию ловкого человека, сумевшего составить себе партию приверженцев, благодаря брачным союзам — он, значит, мог пригодиться. И вот Азим освобождает Доста, дает ему войско и посылает в Кабул. Город этот был занят беспрепятственно. Дост, однако же, не решился объявить себя государем и выбрал некоего Султан-Али из седдозеидов. С своей стороны, Азим также объявил сначала Шуджу-Уль-Мулька, которого и вызвал из Индии, а потом переменил на Эюб-хана.

Султан-Али скоро был умерщвлен, и Дост вынужден был признать первенство Азима. Получив в удел Газни, Дост через год уже восстал на брата, но когда тот явился с войском, Дост бежал на священную могилу Фетти-хана и лег тут. Казнь, значит, была невозможна. Азим простил Доста и для скрепления дружбы взял с него клятву поженить своих детей. Все это ни к чему не повело: вероломный Дост восстал снова и на этот раз совершенно [172] удачно. Азим был убит и Дост объявил себя в 1823 г. эмиром.

Дуранийское царство было разделено на уделы между братьями: Кабулом правил сам Дост, Кандагаром Ширдиль-хан, Газни Куандиль-хан, Гератом Камран, Пешавуром Ата-Мамед-хан. Что касается до Пенджаба, то эта провинция отпала еще при Ша-Зомане, который, не доверяя афганцам, поручил ее управлению, знаменитого в то время наездника и разбойника, Реджит-Синга. Через год Реджит перестал высылать подати в казну Ша-Зомана и стал независимым.

В таком раздробленном состоянии Афганистан находился до 1839 года, когда в его дела вмешались англичане. Мы не будем разбирать здесь в подробностях причины, побудившие англичан к этому шагу — это мы сделаем в главе об отношениях к Англии, — а ограничимся лишь указанием на две важные причины: 1) движение Персии на восток к Герату и 2) движение России на юг к Хиве. Оба эти движения почти совпали по времени.

Под влиянием опасений русско-персидского вторжения в Индию, англичане задумали образовать на своей границе дружественное государство, которое могло бы закрыть собою их драгоценную колонию. Решено было поддержать изгнанного шаха Шуджу, уничтожить уделы в Афганистане и воскресить дуранийское царство.

Попасть из Индии в Афганистан, мимо Пенджаба, казалось тогда невозможным. Содействие такого опытного воина, каков был Реджит-Синг, казалось обеспечивало успех заранее и вот союз с этим магараджею был заключен.

Вторжение в Афганистан произведено было тремя колоннами: главная бенгальская колонна из 9,500 ч. английских и туземных войск и 6,000 сейков, при 38,000 погонщиков и слуг, с 30,000 верблюдов шла к Шикарпуру, где соединялась с бомбайскою колонною из 5,600 чел. и затем, вместе с нею, должна была пройти боланский проход [173] и занять Кандагар и Газни. Здесь от экспедиции отделялся отряд для занятия Кабула, куда независимо от этого двигалась третья колонна из сейков и небольшого англо-индийского отряда.

Легкий успех ошеломил англичан и, вопреки обещаний немедленно удалиться во свояси — они решились утвердиться в занятой стране. Шах Шуджа был объявлен государем, а Дост-Магомед бежал и затем сдался добровольно. Казалось бы, что цель достигнута и дуранийское царство восстановлено.

Неумеренность англичан все погубила. В 1841 г. в Кабуле начались неудовольствия из-за женщин, затем стычки с фуражирами и, наконец, вспыхнуло открытое восстание. Осажденные в собственном укреплении, англичане вынуждены были заключить позорную капитуляцию и выступили под прикрытием отряда афганцев. — Проводами распоряжался султан Амед, сын Азима, да и то на английские же деньги, так как Дост-Магомед был в плену, а сын его Акбар-хан сидел без гроша.

Некоторые подробности всей этой катастрофы читатель найдет в главе об отношениях к Англии. Скажу здесь только, что весь кабульский корпус до последнего человека был вырезан в знаменитом Хайберском ущелье.

Покинутый на произвол судьбы, шах Шуджа опустил руки. Вся власть перешла к визирю Неваб-Мамед-Земан-хану (сыну Асад-хана и, следовательно, внуку Пайенде-хана). Да и так не долго нацарствовал Шуджа: сын визиря Шуджа-Давла-хан убил его, а шахом объявлен был Фетти-Дженг второй сын убитого шаха, но и тот поторопился спастись бегством и воротился только с английскими войсками, присланными для выручки пленных. С уходом этих войск, шаху ничего более не оставалось, как последовать за ними. Впрочем, партия, враждебная Дост-Магомеду, объявила государем малолетнего сына ушедшего шаха, Шагпур-Мирзу, но и того едва спасли потом от смерти. Престол [174] достался опять Дост-Магомеду, только что размененному на английских пленных. Кандагар снова занял брат его Куандиль-хан, воротившийся из Персии.

Власть Доста в сущности была ничтожна: афганцы так чванятся старинным родом, высоким происхождением; знаменитыми предками, что даже при равных условиях умудряются доказать превосходство одного перед другим, хотя бы на основании только общественного положения их матерей. Известно было, что мать Доста — простая наложница без роду и племени — этого было довольно, чтоб уронить его значение. Внуки законной жены Пайенде-хана — считались более кровными аристократами. Ко всему этому надобно прибавить слабую зависимость уделов, управляемых братьями и, наконец, вражду Мамед-Акбер-хана, старшего сына Доста.

Это бессилие эмира повело в тому, что он совершенно вопреки своим желаниям, должен был вступить в союз с сейками против англичан и потерял за то Пешавур, присоединенный в 1840 г. к Ост-Индским владениям вместе с Пенджабом.

За то с этой поры Дост-Магомед переменил систему и решился объединить Афганистан. Подчинив Балх, а затем и другие мелкие независимые владения (Андкуй, Маймене), Дост воспользовался первым же случаем, чтобы захватить и Кандагар.

В 1854 году умер Куандиль-хан и на Кандагар предъявил свои права старший за ним брат Рамдиль-хан. Дети Куандиля взялись за оружие. Усобица не привела ни в чему и стороны обратились к Досту. Эмир тотчас явился с войском, занял все дороги и примирил противников: объявил Кандагар своим. Недовольный этим Рамдиль ушел в Герат, где царствовал тогда полный хаос, но и тут потерпел неудачу, а потому обратился за помощью к Персии.

Гератские беспорядки начались с того, что Камран-хан был убит своим визирем Яр-Магомед-Ханом (из рода Алекузаи). Сына его — Сеид-Магомеда — постигла [175] та же участь: его убил начальник телохранителей Иса-Хан (из Бер-дурани). Убийца не долго, однако, пользовался властью: Герат был вскоре осажден персеянами и, вызванный на переговоры, Иса-Хан попал в засаду.

Движение персиян казалось опасным и англичанам и Досту. 1 января 1857 г. они заключили договор, по которому англичане обязались платить Досту ежемесячно по 1 лаку рупий (100,000 рупий, каждая в 60 к.) или по 60,000 рублей сер. во все время войны с персиянами и, кроме того, обязались доставить оружие.

Чтобы принудить персиян к очищению Герата, англичане отправили 15-ти тысячный корпус для занятая Бушира и Каррака.

Результатом всего этого был новый трактат с Персиею (1857 г.), по которому она отказалась от всяких притязаний на Герат. Владение это сделано независимым и сдано персиянами Султан-Амед-хану (Султан-Джану), пасынку Доста. Размолвка, существовавшая тогда между Достом и его любимцем Султан-Джаном ручалась за действительную независимость Герата, но Дост не дремал. Зорко следили за Гератом и англичане. Агенты их — Тейлор, Клеран и Харди тщетно убеждали Султан-Амеда сбросить последнюю тень зависимости от Персии и переменить монетный штамп, на котором красовалось имя Насруддин-шаха: Султан-Амед отвечал на это, что получил Герат от Персии, а не от Англии. Англичане доказывали, что Персия сделала это по неволе, что ее принудили к тому английские войска и что поэтому на монете приличнее чеканить имя Доста, если султан не хочет чеканить своего. Все эти разговоры кончились тем, что англичане были высланы под конвоем. Это не прошло даром Султан-Амеду. Так как некоторые города не признавали власти султана, который не был в силах подчинить их, то этим вздумал воспользоваться один из сыновей Доста — Мамед-Шериф, занявший в 1862 г. город Тейвара. На требование [176] Султан-Джана очистить город, Мамед-Шериф отвечал, что город был ничей, ибо султана не признавал. В ссору вмешался сам Дост и явился под стенами Герата. Осада длилась 11 месяцев и 15 дней. Не смотря на лишения и на болезни, гарнизон упорно защищался и, только благодаря искусству неприятельских минеров (кажется, англичан), Герат наконец пал. Гарнизон потерял до 1,000 чел. убитыми и до 1,500 умершими от эпидемии сия-паи (в перевода: черная нога){56}. В особенности гибли беременные и недавно родившие. Дочь Доста, бывшая замужем за Султан-Джаном умерла на 2-й месяц осады. Сам султан умер на 8-й месяц.

Не долго торжествовал и Дост: через 2 недели после победы 73-летний эмир сошел в могилу.

Со смертью его Афганистан сделался ареною междоусобий, возбужденных честолюбием его сыновей и племянников. Шир-Али-хан, в руки которого умирающий отец передал власть, начал с того, что захватил обманом большую часть своих братьев, управлявших различными провинциями на вассальных правах. Старший брат его Могамед-Авзаль-Хан, правивший 11 лет Балхом, оказал, однако же, сильное сопротивление. Битва, происшедшая весною 1864 года, не смотря на ее нерешительность, повела за собой признание Балха независимым, но Авзаль-хан, доверившись брату, приехал к нему без свиты в Таш-Курган и там был немедленно схвачен.

Сын Авзаль-хана — 19 -летний Абдуррахман — бежал в Бухару, но через год, пользуясь войною Шир-Али с братом его, правителем Кандагара, возвратился, занял Балх, собрал 12,000 войска и, после десятидневной осады, занял Кабул; Шир-Али, покончив в это время с Кандагаром, поспешил к Кабулу, но в 4-х от него переходах у [177] Сеид-Абади был встречен Абдуррахманом и разбит, все пленные, которых Шир-Али возил постоянно за собою, в том числе отец Абдуррахмана и сыновья гератского сердаря: Шахнаваз, Сикендер-Амед и Абдулля ханы освободились от оков и бежали из Газнейна, где были оставлены в день боя. Авзаль-хан, благодаря победам сына, был объявлен эмиром и правил Кабулом до своей смерти, последовавшей в 1867 году. В течение этого времени Абдуррахман-хан овладел Кандагаром и еще два раза разбил Шир-Али. По смерти эмира Авзаль-хана, престол перешел к старшему по нем брату Магомед-Агзяму, который, однако же, продержался всего один год: в 1868 г. Шир-Али-хан, пользуясь отсутствием Абдуррахмана, спокойно владевшего Балхом{57}, снова занял Кандагар, а потом и Кабул. Англичане вошли с ним в сношения и, решившись его поддерживать, прислали на первый раз 250,000 рупий, для раздачи войскам жалованья, что сразу привлекло к Шир-Али множество приверженцев и увеличило его шансы. Абдуррахман-хан, в свою очередь, обратился с просьбою о помощи к нам. Посланец его прибыл в августе 1868 г. в Самарканд, но генерал-губернатор воздержался от всяких сношений и согласился только на одну просьбу афганца: дать ему какой либо знак в доказательство, что письмо Абдуррахмана дошло по назначению. Знаком этим послужила рублевая ассигнация и двугривенный.

В ожидании ответа Абдуррахман-хан все таки двинулся на Кабул, осадил Газнейн, разбил два отряда, высланные из Кабула на помощь к осажденным, но, увлекшись своими постоянными успехами, разделил свои силы и лишь с небольшим отрядом подступил к укр. Зана-хана, где был застигнут всеми войсками Шир-Али, разбит на-голову и [178] бежал в горы вместе с дядей своим, эмиром Агзям-ханом. Будучи отрезан от Балха, Абдуррахман просил покровительства Англии, но ему было объявлено, что пребывание в британских владениях обусловливается для него обещанием отказаться от своих претензий и противодействия Шир-Али-хану. Тогда развенчанный эмир вместе с племянником бежали в Мешед.

Наш бывший поверенный в делах в Тегерана — г. Зиновьев, сообщая это известие (депеша 17 апреля 1869 г.), прибавляет, что «новые попытки Абдуррахман-хана вряд ли будут удачны, так как Шир Али, благодаря щедрости англичан, заплатил жалованье, которое был должен войскам, и долги местным купцам и потому пользуется большою популярностью».

С дороги на Мешед, Хиву и Бухару Абдуррахман прислал генерал-губернатору еще несколько писем с просьбою о содействии для возвращения афганского престола дяде его Агзям-хану. В конце июля 1869 г. прибыл в Самарканд родственник Абдуррахмана с просьбою о дозволении ему, со свитой в 300 человек, прибыть в пределы России; генерал-губернатор приказал передать посланному, что если Абдуррахман-хану не где преклонить голову, то в гостеприимстве ему отказано не будет, но чтобы он уже не рассчитывал на вмешательство наше в дела его с Шир-Али-ханом.

Между тем бухарский эмир вызвал Абдуррахман-хана к себе в Гиссар, где находился тогда по случаю экспедиции против отложившихся беков. Сухой прием и прекращение субсидий на содержание, а затем сношения эмира с Шир-Али-ханом, требовавшим выдачи Абдуррахмана, все это последний приписывал неудовольствию эмира на его сношения с русскими.

В декабре 1869 г. Абдуррахман писал из Гузара, что, вследствие всеобщего неудовольствия в Афганистане против эмира Шир-Али, он надеется на быстрый успех и [179] для этого просит: 1) назначить ему какой-нибудь пункт на Аму-Дарье, где бы он мог жить и сноситься со своими приверженцами и 2) снабдить его деньгами, так как преданное ему купечество находится теперь во власти Шир-Али-хана и потому средства его иссякли. «Тогда Афганистан и его богатства будут принадлежать Белому Царю», соблазнял Абдуррахман. Однако-же, генерал-губернатор устоял и поручил Абрамову повторить прежний ответ о нежелании нашем вмешиваться в афганские распри.

Опасения за свою участь казались Абдуррахман-хану тем основательнее, что Шир-Али, во-первых, не принял бежавшего к нему Катты-Тюря, старшего сына бухарского эмира и, следовательно, мог рассчитывать на подобную же услугу, а во-вторых, обещал бухарцам помощь Англичан оружием и деньгами.

Все это заставило Абдуррахмана просить генерал-губернатора уже о том только, чтобы мы как-нибудь выручили его из Бухары, где он и его афганцы жили под строгим надзором и во всем нуждались. «Вам известно, писал принц, что наша страна поддалась покровительству англичан. Я же возложил надежду на вас, потому что мне очень хорошо известно, что владения Белого Царя гораздо обширнее немецких, французских и английских, вместе взятых. Прибыв чрез Визири в Мешед и узнав там, что Иран (Персия) подчинился покровительству Белого Царя, я отправился через туркменскую степь рода Текке в Ургенч (Хиву), с целью пробраться к вам». Считая себя поэтому гостем России, Абдуррахман-хан просил, чтобы мы потребовали для него от эмира свободного пропуска.

Тогда генерал-губернатор решился, наконец, отвечать хану и, в письме от 7 февраля 1870 г., обещал ему радушный прием, но предупредил, что надежды его на материальную помощь для осуществления видов его, относительно Афганистана, останутся тщетными. «Настоящий правитель Афганистана, пояснил генерал-губернатор, признан [180] законным владетелем этого края дружественною с нами державою — Англиею, и до тех пор, пока он не нарушит мир и спокойствие на границе с Бухарою, я не имею основания видеть в нем нашего врага».

Абдуррахман-хан, не дождавшись этого письма, вышел из Бухары. 13 февраля 1870 г. он уже прибыл в Самарканд со свитою в 221 человек{58}. Генерал-губернатор разрешил ему прибыть на свидание в Ташкент. Здесь Абдуррахман заявил новая желания: 1) получить от нас 3000 ружей и 7 пушек, хотя бы из числа отбитых нами у бухарцев; 2) сформировать отряд из афганцев и персиян, вышедших в разное время из Бухары; 3) получить разрешение от эмира поселиться не надолго в Керки или Ширабаде, чтоб оттуда разослать прокламации к своим приверженцам в Афганистане и 4) не распускать своей свиты, чтобы не обратить воинов в лавочников, как это было сделано с партизанами Искандер-хана. Абдуррахман доказывал, что о сношениях его с друзьями все равно известно эмиру Шир-Али, а если тот и перехватит какое-нибудь письмо, то ведь ничего нового не узнает, так как брань ему давно не новость. Да наконец не друг же он России, чтобы его щадить. На все эти доводы генерал-губернатор снова повторил ему, что в дела его с Шир-Али-ханом он не вмешается и ни деньгами, ни оружием содействовать ему не будет и что сношения его с своими приверженцами в Афганистане будут нам неприятны. Только по вопросу о свите Абдуррахману предоставлено было право оставить ее при себе в Самарканде на том содержании, которое будет ему назначено{59}. Такая постановка [181] дела совершенно отвечала видам центрального правительства. Директор Азиатского Департамента т. с. Стремоухов сообщал например (от 16 мая), что Абдуррахмана лучше было бы даже выслать внутрь России во избежание всяких затруднений. «После дружественного обмена мыслей, происходившего по поводу средне-азиатских дел с английским кабинетом, правительство наше старается устранять все то, что, не представляя существенной пользы для нас, может служить поводом к возбуждению недоверия», писал г. Стремоухов.

Для устранения каких-либо недоразумений, возникающих обыкновенно вследствие ложных слухов, сопровождающих всякое событие, генерал-губернатор уведомил кабульского эмира (письмом от 10 марта 1870 г.) о прибытии Абдуррахман-хана и оказанном ему гостеприимстве. Это был кстати прекрасный случай познакомить эмира с принятою нашим правительством системою действий.

«Владения Белого Царя в Туркестане писал генерал-губернатор, и земли ныне вам подчиненные, не имеют общей границы, — нас разделяет бухарское ханство, правитель которого эмир Сеид-Музаффар, заключив мир с Россиею, состоит в дружбе и под покровительством Великого Императора Всероссийского. Поэтому между нами не может быть никаких столкновений и недоразумений, и мы, хотя и дальние соседи, можем и должны жить в мире и согласии. Я не намерен вмешиваться во внутренние дела Афганистана, как потому, что вы состоите под покровительством английского правительства, которое, как вам вероятно известно, находится в дружбе и согласии с правительством Белого Царя, так и потому, что не вижу, с вашей стороны; никакого вмешательства в дела бухарские. Афганистан и Бухара не должны иметь ничего общего между собою и каждое из этих ханств должно жить своею собственною жизнью, не заботясь о том, что делается у соседа». [182]

Письмо это также совпало, даже и по времени, с мнением князя-канцлера, выраженным 18 марта в письме к генерал-губернатору. Канцлер писал, что в виду заметного переворота в общественном мнении, совершившегося в последнее время, благодаря откровенному обмену мыслей между министерством и лондонским кабинетом — нам необходимо принять меры к устранению также и в Средней Азии всяких ложных слухов. Барон Бруннов, наш посланник при сен-джемском кабинете, находил, однако же, (депеша 18-го марта 1870 г.), что непосредственные сношения туркестанского генерал-губернатора с афганским эмиром не должны бы иметь места, что все переговоры должны бы сосредоточиваться в С.-Петербурге, так как только глава кабинета — канцлер, один может судить, о чем надо говорить, о чем молчать. Понятно, что в виду Высочайше дарованного генералу фон-Кауфману политического полномочия — такой взгляд, как идущий в разрез с этим полномочием, не мог быть принят к сведению.

Между тем сближение Шир-Али-хана с англичанами произвело на его подданных не вполне ему благоприятное впечатление. Стремление ослабить влияние сердарей, правителей провинций, изъятие из их ведения войск и источников финансов, — также увеличивало число недовольных. На свидании в Умбале, как известно по сообщениям из Афганистана, условлено было: 1) что Шир-Али-хан вышлет в Ост-Индию несколько наиболее влиятельных и наименее расположенных к Англии лиц, 2) что он запретит своему народу носить оружие, которое и отберет, 3) что он устроит регулярную армию в 40,000 человек, которых и разместит в Балхе и Герате, для противодействия России и Персии, 4) что жалованье будет выдаваться только одним регулярным войскам и 5) что вместе с ним въедет в Кабул и английский поверенный.

Англичане, с своей стороны, обещались: 1) выдавать ему [183] ежегодно 12 лак рупий,{60} 2) содержать на свой счет 15,000 войска, расположенного в Кабуле и Балхе, по расчету: пехотному солдату 10 рупий, а конному 30 рупий в месяц, 3) прислать своих офицеров для обучения афганского войска, 4) прислать также своих оружейников и литейщиков и 5) прислать для войска эмира 12,000 ружей и 10 орудий.

Почти все эти условия были выполнены в действительности, так что нет основания не верить существованию остальных. Шир-Али-хан начал с обезоружения своих подданных: он объявил запрещение носить оружие и приказал сдавать его в казну за соответственное вознаграждение, какое будет назначено. Мера эта возбудила такое неудовольствие и сопротивление, что эмир от нее наконец отказался. Арестование же некоторых влиятельных афганцев и высылка их в Ост-Индию, прекращение выдачи жалованья коннице, а главное, набор солдат в новую армию до того усилили волнение умов, что во многих провинциях Афганистана вспыхнуло открытое восстание.

«От мала до велика все видят, что Англичане хотят, при посредстве Шир-Али хана, взять с нас цену пролитой нами английской крови», писали родственники Абдуррахмана.{61}

«Большинство начальников афганских, писал русский уполномоченный в Тегеране (депеша от 18 марта 1870 г.) отказали доставить требуемых солдат, объявив, что они не хотят служить своим смертельным врагам — англичанам».

Восстание 1870 года охватило роды: Гильзей, Сулейман-Хиль, Кюнстанлык, Андари, Тухи и Тереги. Инсуррекция насчитывала уже с самого начала до 50,000 человек, и [184] потому неудивительно, что войска Шир-Али потерпели, неудачу потеряв, в первых же стычках, до 1,200 убитыми и 4 орудия. Тем не менее восстание было под конец подавлено.

В конце августа 1870 г. получен был ответ эмира Шир-Али-хана, который между прочим писал:

«Когда я получил от вас такие обещания, что русское правительство ни тайно, ни явно, посредством войска, не будет вмешиваться в афганские дела и что враги Афганистана не получат от вас помощи — я безмерно тому обрадовался». Затем эмир сообщил, что по получении письма генерал-губернатора, он советовался с Ост-Индским вице-королем и приказал всем пограничным начальникам не вмешиваться в дела соседей, не беспокоить их и не пропускать за границу вооруженных партий. «Все вышеизложенное, добавил эмир, определено не одним мною, а по совещанию с представителем английского правительства — наместником Индии, который очень хорошо понимает дружеские отношения, существующая между его правительством и Русским Царем. Из разговора с ним я вполне убедился в дружбе двух правительств и теперь уверен, что в моем государстве водворится спокойствие».

Таким образом, цель генерал-губернатора была достигнута: наша политическая программа уяснена как Ост-Индскому, так и кабульскому правительствам, заслужив полное их одобрение.

Такого же одобрения удостоилась она и со стороны великобританского кабинета. Товарищ министра иностранных дел, отношением от 29 июля 1870 года, уведомил генерал-губернатора, что копия письма его к Шир-Али-хану была сообщена нашему поверенному в делах в Лондоне и что «Великобританское правительство, до сведения которого поверенный в делах довел о содержании означенного письма, поручило своему послу при Высочайшем Дворе выразить Императорскому правительству признательность за [185] высказанную вполне дружескую расположенность России, относительно Англии».

Еще раньше английское правительство внушило Шир-Али-хану, чтобы он умерил свою предприимчивость, относительно соседей его на севере и западе. Лорд Майо заявил Шир-Али-хану, что между Англиею и Россиею существует полное согласие, относительно образа действий в Средней Азии и что затем Афганистану не следует предпринимать ничего враждебного против России. На это Шир-Али ответил, что он не только не имеет намерений действовать против русских интересов, но даже не будет давать в своих владениях убежища лицам, неприязненным России.

Поводом к дальнейшей переписке послужило намерение племянника эмира — подполковника нашей службы Искандер-хана — возвратиться в Кабул. Генерал-губернатор сообщил эмиру об этом желании и просил его принять названного принца милостиво и воспользоваться приобретенными им в России сведениями.

Я позволю себе сказать здесь несколько слов об этом принце. Искандер-хан, бесспорно, весьма способный человек, что блистательно доказано им отступлением из Нураты к Джизаку, на протяжении слишком 200 верст с горстью людей в виду массы бухарцев. Настойчивость и упрямство в достижении цели доказаны им быстрыми успехами в изучении языков русского и французского. Прикомандированный к лейб-гвардии гусарскому ее Величества полку с содержанием в 4,000 р. он оказался вдруг не у дел, и без движения по службе, что сильно уязвило его самолюбие.

Вот что писал он от 3 июня 1871 г. к автору этих строк, пользовавшемуся чисто братскою дружбою хана. «Я до сих пор находился при полку нигде не считавшийся, как лишний зуб... и так меня не произвели во время, и не считаюсь ни в фронтовой, и ни в нестроевой, а также не в инвалидах. Я занимаю почетное место, называемый ничего — [186] безымянная должность»...{62}. На бедного хана смотрели как на дикого подполковника, которому ничего поручить нельзя, а учить не стоит! Понятно, как это оскорбляло его, а тут еще присоединилось новое обстоятельство: один из приближенных его — Рамдиль-хан, принятый юнкером в конвой, раз на ученье был задет адъютантом.

Надобно заметить, что в милиции, которою я командовал в конце компании 1868 года, Рамдиль-хан, занимал должность сотенного командира{63}, числясь в списках зауряд капитаном. За отличия, оказанные им в делах с бухарцами, я представил его, в числе немногих, к высшей награде волонтера: знаку отличия военного ордена, и только за неимением в наличности знаков, для нехристиан установленных, генерал-губернатор пожаловал ему золотую медаль на георгиевской ленте.

Искандер-хан, конечно, вступился за своего друга и потребовал от адъютанта извинения перед фронтом. Произошла размолвка с начальником конвоя. Хан вызвал его на дуэль. Вызов, конечно, принят не был и так как неугомонный хан объявил, что сделает своему противнику сцену при первой встрече во дворце, то и был арестован на дворцовой гауптвахте на 6 дней. Рамдиль-хан и юнкера, стоявшие во фронте рядом с ним, а потому видевшие все дело, были также арестованы и высланы по этапу на родину.

Искандер-хан тотчас же вышел в отставку, затем вошел в сношения с английскою миссией, получил разрешение на выезд заграницу и уехал в Лондон, где был принят как принц{64}. Богатая Англия в этих случаях щеголяет щедростью и русский подполковник вместо [187] четырех тысяч рублей сразу перешел на четыре тысячи фунтов!

Как друг, Искандер-хана я радуюсь за него, ибо покровительство Англии лучше устроит его дела, чем наше. Но как русский я скорблю за наше неумение пользоваться людьми. Искандер-хан ничем не хуже большинства наших штаб-офицеров, но если уж его не считали годным как офицера, то он мог бы быть со временем прекрасным вассальным нам беком Шахрисябза, Каратегина, Кашгара или даже Бухары, Кокана, Хивы... Для этого в нем имелись все данные. Не надобно забывать, что Искандер-хан принадлежит к фамилии, которую погубила Англия, к фамилии, которая в свою очередь мстила в сороковом году... Такие счеты были бы для нас лучшим залогом.

На письмо генерал-губернатора, по поводу Искандер-хана, эмир кабульский отвечал полным согласием принять, опального до этого времени, принца. Генерал-губернатор, в свою очередь, поздравил эмира с окончанием междуусобий в Афганистане.

Из всего сказанного о сношениях наших с эмиром видно только, что он совершенно подчинился влиянию англичан и служит в их руках послушным орудием, а этого, конечно, нельзя считать гарантией постоянства политики Афганистана и всегдашних мирных его к нам отношений.

Стремясь создать себе из Афганистана живой оплот против России, англичане забыли свою кровную вражду, свои старые счеты с афганцами, отказались навсегда от завоеваний в эту сторону и снабжают своего бывшего врага оружием и деньгами. Афганцы очень хорошо понимают, откуда повеяла такая перемена и, получая жалованье, оружие и боевые припасы от англичан, воспитываются понемногу в мысли, что рано или поздно все это должно быть употреблено против русских. Нет сомнения, что со временем ожидание перейдет в желание сразиться, а надежда на непосредственную помощь англичан и возможность обширного союза [188] со всеми нашими мусульманскими соседями, придаст афганцам смелость и самоуверенность.

Постоянное стремление афганцев к Аму-Дарье, до которой доходили прежде только их разъезды, намерение перешагнуть эту реку и выстроить на правом ее берегу укрепления, постоянные сношения и даже вмешательства в дела вассальных бухарских владений — все это не обещает нам в Афганистане особенно спокойного соседа. Воинственное население неспособное к труду, презирающее земледелие и торговлю, будет, конечно, искать выхода из очарованного круга мира, тишины и спокойствия, в который их думают заключить англичане своим проектом нейтрализации Афганистана. Если только превратятся когда-нибудь междуусобия, составляющая совершенно нормальное явление в стране, население которой до того склонно к грабежу, что, за неимением чужих, грабит и своих, то народ найдет себе занятие во внешних предприятиях.

Власть эмира бессильная против членов собственного дома, пользующихся каждым продолжительным отсутствием главы фамилии, чтобы удовлетворить своему тщеславию, или достичь какой-нибудь мелкой цели — не может еще рискнуть на сопротивление голосу народа, который, например, не чувствует еще своевременным снять свое оружие.

Все эти соображения указывают на непрочность и шаткость оснований, на которых построена англичанами живая нейтральная стена, разделяющая наши владения. Рано или поздно эта стена сама двинется в ту или другую сторону, если не будет разрушена раньше чьим-нибудь могучим натиском.

Известно уже, что переговоры, возникшие между Англией и Россией по поводу последней хивинской экспедиции, привели к признанию нами нейтралитета Афганистана вместе с Бадахшаном и Вакханом, которые находились в это время в какой-то воображаемой зависимости от Шир-Али. [189]

Таким образом, Англия протянула уже руку к Аму-Дарье...

Шир-Али выдал свою дочь за бадахшанского правителя и послал ему в подарок несколько тысяч ружей и какие-то лодки — подарки, очевидно, английские, так как ружьями не богат и сам Шир-Али, чтобы еще дарить ими соседей.

В 1873 году, одновременно с движением русских к Хиве, афганцы потянулись к Бадахшану и точно также стали на Аму-Дарье. Бадахшанцы однако же не выказывают особенной склонности подчиняться чужеземному владычеству и со времени занятия Бадахшана афганскими войсками, т.е. с 1873 года — там уже было два восстания. Душою агитации служит Жегандар-шах, бывший бадахшанский эмир. Теперь, после неудавшейся попытки в августе 1874 года — Жегандар-шах ушел к туркменам. Можно, однако же, надеяться, что восстания будут повторяться периодически, а беспорядки в других областях вынудят кабульского эмира отозвать войска из Бадахшана.

В самом Афганистане беспрерывно возникают более или менее серьезные беспорядки вследствие непомерных налогов и рекрутских наборов. К этому присоединилась еще и распря в семье эмира Шир-Али.

Старший сын его Якуб-хан управлял до последнего времени Гератом и считался наследником престола. Истый афганец, он не скрывал своего неудовольствия по поводу политики отца, ставшего покорным слугою англичан. Такое настроение наследника престола, конечно, могло внушить англичанам опасение за будущее и вот покорный Шир-Али объявляет своим наследником малолетнего Абдуллу-Джана.

Во всех азиатских ханствах старший сын царствующего эмира всегда имеет своих особых почитателей, заискивающих в будущем владыке в ожидании великих и богатых милостей. Возможность иметь свою партию часто [190] увлекала предприимчивых принцев в погоню за властью. Сын зачастую подымал руку на отца.

Так случилось и на этот раз: Якуб-хан выступил с войсками из Герата с целью устранить отца от престола. Шир-Али пошел на встречу. Войска обеих сторон сошлись уже для боя к Кандагару, но тут Шир-Али вздумал испытать обычное азиатское средство: заманить противника в засаду, под предлогом совещаний. Средство это удалось и доверчивый Якуб-хан попался. Отвезенный в Кабул, он был посажен в тюрьму. Все ожидали казни, но вмешательство осторожного ост-индского правительства изменило все дело: англичане совершенно основательно опасались, что казнь Якуб-хана повлечет за собою поголовное восстание в Афганистане, а затем и свержение ненавистного народу Шир-Али, который чуть ли не один на своих плечах выносит всю тяжесть английской дружбы. Нет сомнения, что с падением Шир-Али в Афганистан ринутся целые стаи крупных и мелких претендентов, сдерживаемых пока могуществом кабульского самодержца. — Знают англичане, что предания о Пайенде-хане еще живы, что Дост-Магомета и его линию все-таки считают узурпаторами, что в Самарканде изнывает от бездействия энергичный Абдуррахман-хан, который в случае нужды, конечно, сумеет обмануть бдительность русских властей... Знают наконец, что на Герат давно зарятся сыновья султана Ахмета, среди которых выдаются такие личности как Шехнаваз-хан, высматривающий из Тегерана осторожно и терпеливо свою минуту, или как Искандер-хан — человек образованный и настойчивый.

Все это заставило англичан вступиться за Якуб-хана, но еще неизвестно, чем все это кончится. Весьма возможно, что Якуб-хана ослепят или он умрет скоропостижно. Достоверно пока то, что Герат занят уже войсками эмира.

С. Роулинсон в последней книге своей (Англия и Россия на Востоке) рассказывает на стр. 352, что генерал [191] Кауфман писал к Шир-Али-хану письмо, в котором выражал свой ужас относительно возмущения Якуб-хана, а когда тот покорился, то генерал поздравил эмира. «Это, говорит Роулинсон, повидимому, необыкновенно понравилось эмиру, который сопоставлял письмо с вмешательством вице-короля в пользу Якуб-хана. «Англичанин поддерживает сыновей против отцов, а русские поддерживают власть отцов над сыновьями», сказал эмир. Возможно, что это ничтожное обстоятельство могло способствовать охлаждению эмира к его английским союзникам».

Таково настоящее положение дел в Афганистане. Нет сомнения, что в будущем этой стране грозят серьезные потрясения, которыми не приминет воспользоваться Англия, следуя своей обычной политике: обещать поддержку одному из претендентов под условием послушания и покорности. [192]