Глава VIII.

Начальник коканского отряда, Якуб-бек, отбивший в 1852 г. приступ полковника Бларамберга к Ак-мечети и, посланный в Кашгар для восстановления там власти ходжой в лице Бзрук-хана {41}, действовал сначала именем претендента, но потом, видя бездарность этого человека и преданность к себе войска, засадил хана в тюрьму, а себя объявил полновластным господином Китайского Туркестана или Кашгарии.

Таким образом Бзрук-хан послужил только знаменем, к которому собирались инсургенты ради того только, что с его именем соединялось воспоминание о его деде Джангир-хане. [136] — Изнеженный и ни к чему неспособный, он был отодвинут Якуб-беком на второй план тотчас, как только знамя оказалось уже ненужным. — Хан скоро попал под строгий надзор, не смел выходить из своего дома и сидел под караулом до тех пор, пока все его приверженцы не были устранены... Нож палача в этом случае весьма решительное средство...

Утвердившись окончательно и заняв весь Алтышар, Якуб-бек принял в 1867 г. титул Аталыка-гази, а со времени завоевания Урумци — прозвание Бадаулета или счастливейшего — (даулет значит: счастие, богатство). — Теперь турецкий султан пожаловал ему титул эмира. В официальной переписке мы беспрекословно признавали до сих пор все титулы, какие угодно было принимать Якуб-беку и, вероятно, не задумаемся признать в нем и нового эмира.

Овладев Алтышаром, Якуб-бек начал заботиться о признании его со стороны соседних держав. — Коканский хан однако же не может забыть, что Якуб-бек был его подданным и потому ни в какие соглашения с ним до сих пор не входит. Мы также долго не могли согласиться признать факт, в виду непрочности положения Якуб-бека в стране, подверженной периодическим переворотам и в виду возможности восстановления в Кашгарии китайской власти. Кроме того из уважения к существующим трактатам с Китаем мы бы не желали признавать Якуб-бека, пока само китайское правительство не согласится признать существующий факт, или пока не сделается очевидным бессилие Китая покорить себе отпавшую провинцию. Наконец Якуб-бек до сих пор постоянно стремился к завоеваниям и потому нам тем неудобнее связывать себя какими бы то ни было политическими узами с этим искателем приключений. — Факт непризнавания выражался в том, что никаких договоров с Якуб-беком не заключали и послов от него к Высочайшему двору не допускали. [137]

Необъяснимо с какою целью Якуб-бек обставил с самого начала нашу торговлю такими стеснениями, что сделал ее почти невозможною. Купцы наши не выходили из под караула все время, пока находились в его владениях; товары их оценивались по произвольной таксе, значительно ниже существующих на рынке цен и отбирались в пользу самого Якуб-бека, который, взамен их, отдавал купцам по высокой цене шелк — сырец и грубые бумажные материи туземного происхождения, так что в конце концов оказывалось, что торговля с заезжими иностранными гостями составляла монополию Якуб-бека и как бы правительственную регалию.

В сущности это та же самая система, которой придерживались, во время оно, и московские государи, точно также отбиравшие в казну, через целовальников, известные товары. Некоторые наши купцы считают такую странную торговлю, с самим владетелем страны, вовсе не обременительною и не безвыгодною: дело в том, что при сделках с частными лицами товары, большею частью, приходится сдавать в кредит и затем ждать уплаты весьма долго, а с Якуб-беком дело идет на чистоту и без задержек. По отношению к коканским купцам, этот своеобразный способ торговли применялся с такою непреклонностью, что торговые сношения между Коканом и Кашгаром, одно время, совершенно прекратились, ныне же вновь возобновляются понемногу.

Англичане повидимому не теряют надежды воспользоваться этими обстоятельствами и еще с 1868 года завели с Якуб-беком полуторговыя полуполитические сношения, через посредство особого правительственного комиссара Дугласа Форсейта. В отчете своем г. Форсейт между прочим говорит: «английская торговля видимо развивается в Средней Азии; Якуб-бек заявил себя покровителем торговли, а потому желательно, чтобы он оставался владетелем Восточного Туркестана и чтобы, в случае его просьбы, [138] ему было оказано содействие». Далее, в видах противодействия влиянию России и в видах обеспечения Ост-Индии от вторжения русских через Яркенд, Форсейт советует войти в дружеское соглашение с Россиею и образовать в восточном Туркестане нейтральную территорию. Эта комбинация казалась ему тем важнее для Ост-Индии, что, в случае занятия русскими Алтышара, Индия подвергается большой опасности со стороны каракорумского хребта, где для вторжения в Ладак, имеется весьма удобный караванный путь по долине Чан-Ченму. Перечисляя все преимущества нового пути, сравнительно с путем через Гималаи, где зима суровее и более препятствует движению войск, г. Форсейт находит, что русские, в случае войны, могут завладеть всем краем и подойти к Ладаку прежде, чем англичане успеют собрать там значительные силы, а если кашмирцы воспрепятствуют проходу английских войск через перевал Пир-Пунжон, то Сринагур будет беспрепятственно занят русскими{42}.

Все эти доводы однако же не такого свойства, чтобы расположить нас в пользу, предлагаемой англичанами, нейтрализации Алтышара. При том же, веденные г. Форсейтом в 1868 году, переговоры не привели его, по этому вопросу, ни к какому результату.

Чтоб быть готовым ко всякой случайности со стороны Алтышара, генерал-губернатор счел необходимым возвести на р. Нарыне укрепление, которое бы охраняло устроенный на этой реке постоянный мост и обеспечивало бы караваны, направляющиеся в Токмак. Укрепление это начато было в 1868 году. [139]

Долина на р. Нарын признана русскою территорией по пекинскому трактату 1860 года, но фактическое занятие этой территории относится лишь к 1863 г., когда наш отряд занял, покинутое при его приближении коканцами, укрепление Куртка. Выстроенное на нашей земле оно служило пристанищем коканскому зякетчи, незаконно собиравшему зякет с караванов, двигавшихся далеко вне пределов коканского ханства. Якуб-бек однако же не признает наших трактатов с китайцами и потому устройство нами Нарынского укрепления считает нарушением границ и угрозой Алтышару.

Во время войны нашей с Бухарою в 1868 году, Якуб-бек вошел с нею в соглашение, по которому обязывался начать против нас неприязненные действия одновременно с бухарцами. План этот, со стороны Алтышара, выразился начавшимися волнениями на границе, но усиление выставленных там отрядов, а главное, наши быстрые успехи над бухарцами, совершенно расстроили дела союза, и Якуб-бек притих.

В начале августа 1868 года прибыл в г. Верный, вместе с купцом М. Хлудовым, племянник Якуб-бека Шади-Мирза, с письмом на имя генерал-губернатора, который в это время уже выехал в С.-Петербург; по этому генерал Колпаковский не счел нужным отправлять кашгарского посланца в Ташкент, тем более что Якуб-бек написал ему не вполне учтивое письмо{43}. Относительно стеснений, делаемых торговле, Якуб-бек приводил следующее: «земля русского Великого Царя велика и обширна, она полна всевозможными учеными и мастерами, какие только есть в семи великих землях. Наша же земля в сравнении с вашей есть бедная развалина... теперь, после уничтожения власти Китая, в течении 6-ти лет уничтожилось и все, что было дорогого китайского, которое ежедневно вывозилось, [140] так что и признаков былого не осталось — вот причина почему не пропускались ваши богатые купцы, которые ничего бы здесь не нашли кроме развалин».

Генерал Колпаковский уведомил Якуб-бека об отъезде генерал-губернатора и, заметив ему несоблюдение в письме известных правил вежливости, потребовал выдачи разбойников Омара и Койчи, ограбивших Токмакского уездного начальника{44} и возвращения захваченных ими пленных.

Якуб-бек тотчас же послал отряд в кочевье этих разбойников, захватил их, но оставил у себя в Кашгаре, как бы в залоге до возвращения Шади-Мирзы, за которого он как будто боялся. Так можно заключить, во-первых по этой мере и, во-вторых, по выражению: «один человек куда ни шел». Пленных же (писаря Розлина и волостного управителя Кельдыбека) прислал в Верное.

Между тем генерал-губернатор разрешил посланцу ехать в С.-Петербург, где и принял от него письмо Якуб-бека, уведомлявшего, что купец Хлудов принят им хорошо, и что если торговля была запрещена, то лишь потому, что государство его весьма бедно и не может доставить русским никакой выгоды. В ответе своем генерал-губернатор изложил взгляд на значение торговли вообще, без отношения к богатству или бедности стран, входящих в сношения; за тем высказал необходимость равноправности этих сношений для обеих сторон, и предложил подписать взаимные обязательства, относительно: 1) свободного допуска купцов во все города Кашгарии и России, 2) учреждения караван-сараев везде, где это будет признано полезным, 3) учреждения караван-башей, где пожелает купечество, 4) равномерности пошлин в 1/40 стоимости или в 2 1/2% и, одинаково с туземных и русских купцов и 5) свободного [141] пропуска чрез Джитышарские земли в соседние с ними страны.

Условия эти, как видит читатель, тождественны с обязательствами, принятыми в начале 1868 года коканским правительством. Посланец, вдоволь насмотревшись петербургских диковинок (преимущество осталось за цирком Гинне), заручился предохранительным свидетельством от ахуна (мусульманский начетчик в конвое), что во все время пребывания в Петербурге он «молился Богу непрерывно и ходил в мечеть постоянно» и затем выехал обратно, в конце января 1869 года. В начале апреля получено было в Ташкенте письмо, в котором Якуб-бек благодарил за подарки, присланные с Шади-мирзой и обещал позаботиться о купцах, с условием однако, чтобы наши отряды не переходили границу. «Для прохода караванов и купечества, говорилось в письме, необходимо спокойствие и безопасность, а для этого нужно определить границу... затем уже пусть приезжают купцы хоть из России, хоть от других народов».

Зная, что Якуб-бек не признает наших трактатов с китайцами{45} генерал-губернатор постарался внушить ему уважение к договорам вообще и в письме, от 12-го сентября 1869 года, написал следующее: «вы пишете, что прежде всего, для спокойствия и безопасности купцов и караванов, необходимо определить границу между русскими владениями и землями, вами управляемыми. — Вспомните, что граница эта еще 5 лет тому назад была установлена между Белым Царем и тогдашним законным владетелем Кашгарии — Богдыханом. — Хотя с тех пор, вследствие внутренних смут, Кашгария и перешла из под владычества Китая в ваши руки, но это ни каким образом не может влиять [142] на утвержденную границу. — Поэтому теперь не будет и речи между нами об изменении оной». При этом было прибавлено, что если эта граница ему неизвестна, то для обозначения ее на самом месте, будут посланы доверенные лица, которые и поставят знаки. Затем генер. губернатор просил подписать и выслать ему один из двух экземпляров условий, посланных с мирной.

Это письмо осталось без ответа и без последствий. Условия не были приняты и купцы наши встречали те же притеснения, что и прежде.

Между тем, судя по известиям из разных источников, Якуб-бек старался войти в дружеские сношения с дунганами и таранчами, но те, как видно, не вполне ему доверяли и все посольства его к ним возвратились без результатов. Тогда Якуб-бек переменил образ действий и, придравшись к первому случаю, пошел, в начале 1870 года, на дунган войною. Поводом к войне послужили торгоуты-калмыки, кочующие в числе 40 т. кибиток в плодороднейшей долине р. Юлдуз и происходящие от тех калмыков, которые, вместе с ханом Убаши, бежали в 1770 году с левого берега Волги. Проживя около ста лет совершенно спокойно под властью Китая — калмыки эти утратили всякую воинственность и потому поочередно признавали власть каждого из своих соседей: дунган, таранчей и кашгарцев, между землями которых тянутся Юлдузские горы.

Вопрос: кому наконец владеть торгоутами, и был поводом к войне. — Сначала дунгане имели успех и захватили города: Карашар, Куча, Коль и Сайран, но, узнав о приближении Якуб-бека, они бросили захваченные города, ограбив предварительно тамошних купцов, истребив множество народа и забрав с собою мальчиков (вступать в браки с сартянками им было запрещено китайцами и это сохранило у них до сих пор силу закона). — Войска Якуб-бека [143] осадили Турфан и, после четырех-месячной осады, взяли его в июле 1870 года.

Жители г. Хами — китайцы, в отмщение дунганам за все прежнее, охотно помогали Якуб-беку. Хами совершенно отрезан от Пекина и действовал независимо от центрального правительства.

Таранчи в войну не вмешивались, чувствуя свое бессилие пред Якуб-беком и не желая помогать ни своим врагам дунганам, ни кашгарцам, издавна глядевшим на Кульджу как на добычу.

Таранчи не могли бы сопротивляться долго и одним дунганам, если бы последние не были в то же время заняты движением китайцев на Хами и Барколь.

В случае успеха кашгарцев в Урумци — они могли бы обратить свое оружие на таранчей и Кульджа сделалась бы легкою для них добычею, — так как со стороны Урумци Илийская провинция еще более доступна, чем со стороны Кашгара, через Музартский перевал.

Нам не следовало быть застигнутыми врасплох и потому мы должны были заранее принимать меры и предупреждать неблагоприятные для нас случайности. — Музартский перевал, со своими ледниками, узкими тропинками по карнизам скал, и животрепещущими мостиками из жердей — представляет множество неудобств для караванов: во льду приходится вырубать ступеньки, а на узких карнизах, где вьюки задевают за скалы — приходится развьючивать лошадей и переносить вьюки на руках. Очевидно, что для движения войск Музартский перевал не весьма удобен; но здесь, где война состоит чаще из набегов легкими отрядами — перевал этот приобретает важное значение, тем более, что другого по близости не имеется и, что против таранчей, вооруженных по преимуществу холодным оружием (захваченные у китайцев ружья и пушки, за неимением пороху, остаются большею частью без употребления), кашгарцам можно обойтись без артиллерии и тяжестей. [144]

Для предупреждения такой, весьма для нас невыгодной, случайности, мы решились занять выход из Музартского прохода, что казалось тем необходимее, что близость этого перевала к нашим границам, проходящим здесь всего в 50-ти верстах, мало обеспечивает нас от чьих либо вторжений.

В случае подтверждения слухов о намерении Якуб-бека занять Илийский округ, генерал-губернатор решился предупредить его на этом пункте.

Рассчитывать на восстановление в Кашгаре власти Китая почти невозможно, потому что Кашгар заслонен от Китая дунганскими владениями, а дунгане вот уже 12 лет, пользуются полною независимостью. Весьма легко можно предположить, что китайская империя, раздираемая постоянными смутами, откажется наконец от мысли подчинить себе отпавшие западные провинции; может быть уже и отказалась, но по весьма понятным причинам не сознается в этом, не смотря на категорические запросы нашего министерства иностранных дел.

Отношения же наши к Кашгару были все время крайне натянуты: Якуб-бек не выдавал по нашему требованию захваченных им разбойников, не утверждал посланных ему условий относительно свободы торговли, притеснял наших купцов и в то же время предоставлял англичанам, по уверению их самих, всевозможные льготы, получая от них за то ружья для своей армии и проч.

Если англичане боятся нашего вторжения через Кашгар, то в такой же, если не в большей степени и мы можем опасаться вторжения англичан, которые, к тому же, стоят в более благоприятных условиях.

Владея краем более ста лет, располагая неисчислимыми богатствами этой колонии, англичане устроили уже сеть телеграфов и железных дорог, развили речное пароходство, фабричную промышленность и проч. — словом, стали твердою ногою в Индии. [145]

Если при всех этих условиях англичане считают необходимым подчинить Кашгар своему влиянию, чтобы составить себе живой оплот против вооруженного нашествия, то мы, не имея на своей стороне ни одного из перечисленных условий, имеем за то большее, чем англичане, основание за себя опасаться, а потому должны и сами принимать соответствующие меры против происков, соперничествующей с нами нации.

Нет сомнения, что все возгласы англичан о наших замыслах, об опасности, какой подвергается Ост-Индия от соседства с нами, вся эта тревога есть только уловка, с целью возбудить общественное мнение и задержать наше движение в Азии.

Англичане нас не боятся и давно на все готовы. — Идти ощупью, беспрестанно останавливаясь и оглядываясь на Европу, не отстаивать настойчиво своих торговых интересов, не поддерживать энергично, нарушенных прав русских подданных и проч., значило бы действовать по программе, намеченной англичанами в ущерб нашим прямым выгодам, чести русского имени и великой исторической задаче нашей в Азии.

Так или иначе мы не должны допустить подчинения Кашгара влиянию Англии.

С падением Кульджи, Якуб-бек, устрашенный наступательным движением русских и встревоженный положением дел в Гань-су и Шан-си, стал заботиться об обеспечении себя на всякий случай. — Укрепление города Ак-су и посольство Ахрар-хана в Ост-Индию были ближайшими мероприятиями.

Потеряв надежду на вразумление Якуб-бека, генерал-губернатор предложил коканскому хану свое содействие для овладения Кашгаром. Худояр-хан однако же не рискнул поставить на карту свое спокойствие и может-быть свой престол, опасаясь как бы войска его не предпочли энергичного, счастливого и победоносного владельца Джитышара, [146] выставляющего себя борцом за мусульманство. Ряд поражений, испытанных Худояром, потеря большей части владений и постоянный страх перед внутренними беспорядками и внешним вторжением, повлияли на характер хана роковым образом.

Нерешительный и боязливый Худояр хан очевидно не мог быть употреблен как оружие для наказания враждебного нам Якуб-бека, но им можно было воспользоваться как посредником, который-бы, ссылаясь на свой поучительный пример, посоветовал бы Якуб-беку смириться перед могуществом и великодушием России.

Худояр-хан охотно принял эту роль и послал в Кашгар Сарымсака-Удайчи с письмом, написанным в указанном ему смысле.

Якуб-бек принял письмо со всеми знаками почтения и благоговения, как будто по старой памяти от своего властителя, но с самим послом обошелся пренебрежительно, а в ответном письме и в подарках хану стал, по отношению к нему, на равную ногу.

Парируя упрек в гордости, Якуб-бек писал: «я принимаю это за особую с вашей стороны любезность, ибо вы дали мне понять, что я могуществен. Я радуюсь этому и благодарю Бога. Перед ним я каюсь в своей гордости... Бог удостоил меня стать мстителем здешних народов. Для охраны мусульманства я выполнил предписанное шариатом и Бог наградил меня за это...»

На совет войти в мирные и торговые сношения с русскими, Якуб-бек возражал: «русские, приезжающие сюда, осматривают здешние места и знакомятся с положением края, а потому им лучше воспретить приезд, они люди беспокойные и криводушные».

Прежде однако же чем это оскорбительное для Худояр-хана и для нас письмо было получено, из Кокана послали другого гонца, с письмом от нашего генерал-губернатора. Перечисляя все недружелюбные, относительно нас, действия [147] Якуб-бека, а также и все меры, какие были принимаемы нами для сближения, генерал-губернатор указывал ему необходимость следовать, по отношению к нам, примеру Бухары и Кокана, если он не хочет подвергнуться неизбежной и строгой каре.

Якуб-бек поспешил ответом, в котором однако же высказался против посредничества Худояр-хана: «и последний посланный, доставивший ваше письмо, был не из русских подданных, не потому чтобы русским не кого было послать, а потому что этой чести удостаиваются только Кокан и Бухара. Если бы русские верили моему доброжелательству, то прислали бы своего человека, чем оказали бы мне милостивое внимание и я счел бы это за доказательство расположения ко мне. Если ваши слова служат действительно выраженном доброжелательства ко мне, то пусть приведет к нам побольше ваших купцов. Пришлите также ко мне кого-нибудь из русских или из ташкентских сартов, даже хотя бы только своего пастуха, я бы с ним отправил в вам своего человека... великий генерал-губернатор, исполнитель воли Белого Царя, выслушал бы как своего, так и моего посланных и тогда убедился бы в справедливости моих слов».

Таким образом Якуб-бек предоставлял нам сделать теперь первый шаг к сближению, что конечно не было в видах нашего генерал-губернатора, но принимая в соображение, сделанную уже Якуб-беком попытку к сближению — посольством Шади-мирзы в 1868 году, а также неудобства всякого другого образа действий, генерал-губернатор решился послать в Кашгар посольство. Якуб-бек еще яснее высказался в письме некоего Ахрар-хана{46} к Мирзе-Хакиму{47}. Что письмо составлено по указаниям самого Якуб-бека, [148] следует во-первых, из содержания письма и даже из выражений, а во-вторых, из того, что оно было вручено гонцу лично Якуб-беком.

«Генерал-губернатор, писал Ахрар-хан, очень хорошо сделает, если поведет переговоры о дружбе помимо хана. Если же в этом деле примет участие Худояр-хан, то оно, наверно, никогда не состоится... да и дальнейшие сношения никогда не приведут к желанной цели. Хотя высоко счастливому (титул, принятый в последнее время Якуб-беком в замен прежнего «Аталык-Гази») и хорошо известно могущество и величие России, но как храбрый человек, он надеется на Бога, и никогда не откажется от боя, ибо смерти он не боится, и за счастие считает умереть за веру».

Очевидно было, что Якуб-бек дорожил дружбою России, но боялся уронить себя заискиванием, а посредничество коканского хана считал притязанием на свою самостоятельность. — В посольстве нашем он видел факт признания нами Джитышара, на равно с Бухарой и Коканом.

Мы стоим в иных условиях и потому снисхождение к болезненной щекотливости честолюбия джитышарского деспота не могло бы затмить славу недавних дней и заглушить гром наших побед. Делая сами шаг к сближению с Якуб-беком, мы высказывали только снисходительность, свойственную силе.

Якуб-бек был предупрежден, впрочем, что это последняя попытка с нашей стороны, и что если он не воспользуется случаем уступить добровольно, то будет принужден к тому силою.

Во главе миссии поставлен был капитан генерального штаба барон Каульбарс, зарекомендовавший себя уже как сдержанностью, так и твердостью в переговорах с Кульджею. Для астрономических определений, в состав миссии был назначен геодезист — капитан Шарнгорст, а для [149] собирания сведений о степени благосостояния и потребностях населения — купец Колесников.

Инструкции, данные барону Каульбарсу, указывали ему, во-первых, привести Якуб-бека к подписанию условий тождественных с действующими ныне в Бухаре и Кокане, во-вторых, собрать сведения о положении сношений Кашгара с Ост-Индией, внушить Якуб-беку, что из двух соседей ему выгоднее держаться того, кто ближе и, следовательно, опаснее. Наконец, предстояло еще выяснить Якуб-беку, что именно мы считаем законным, по отношению к торговле и что нет, что может вынести торговля и чего нет.

Выступив из Токмака в конце апреля 1872 г. посольство было встречено 6 мая, в 30 верстах за Чатыркулем, посланными от Якуб-бека.

Прием нашей миссии был сделан блистательный. Любезность Якуб-бека превзошла все ожидания. Через несколько дней, однако же, поведение Якуб-бека изменилось: оказалось, что гонцы киргизы, возившие письма генерал-губернатора, распространяли неверные слухи о движении наших войск к Токмакскому ущелью. Барон Каульбарс, видя нескончаемость переговоров, решился просить, чтобы Якуб-бек или немедленно подписал предложенные ему условия или отпустил миссию.

Подозрения Якуб-бека скоро рассеялись, 10-го июня посол наш получил два экземпляра договора, подписанного Якуб-беком задним числом (21 мая). Чтобы связать с этим актом воспоминание о дне именин генерал-губернатора (Константин Петрович). Это уже европейская любезность! Она конечно не пришла бы и в голову человеку, незнакомому с русскими святцами, но тут помог барон Каульбарс, посоветовав Якуб-беку выставить это число: ясно, что мы должны считать это любезностью не Якуб-бека, а нашего капитана.

Текст договора ни чем не разнится от бухарского и коканского: право въезда для торговли, право иметь склады [150] (караван-сараи), право иметь консулов (караван-башей), уменьшение пошлины до 2 Ѳ % со стоимости товара и наконец право транзита. Вместе с нашей миссией Якуб-бек отправил своего посла с письмом, в котором чуть не с первых же слов слышится нота удовлетворенного самолюбия.

«Наконец пришла и моя очередь!» восклицает Якуб-бек. «Вы прислали ко мне верных людей, которые собственными глазами видели, собственными ушами слышали от меня, что я никогда не помышлял противиться Его Величеству и причинять какой-нибудь вред...» далее Якуб-бек просил допустить его посла к Высочайшему Двору, для поднесения собственноручного письма его. «Это будет для меня великою милостью, прибавил Якуб-бек, вы бы довели меня, ничтожного, до солнца и на мою долю выпала бы капля из моря!»

Так как азиатские владетели приучены уже видеть в допущении их посольств к Высочайшему двору особенную милость и высокую награду за точное исполнение принятых ими на себя обязательства то генерал-губернатор счел преждевременным согласиться на просьбу Якуб-бека, но обещал ему исполнить ее впоследствии, если только он заслужит эту честь, дальнейшим своим поведением. Кашгарский посланец был достаточно обласкан, осмотрел все наши военные учреждения, присутствовал на маневрах, нарочно для него устроенных, и, наконец, был отпущен восвояси в сопровождении нашего чиновника.

Таким образом наши пятилетние бесплодные попытки ввести Кашгар в сферу нашего политического влияния увенчались, наконец, успехом. Успех этот казался для нас тем важнее, что добыт был единственно твердостью и умеренностью нашей политики, а не силою оружия, как это было по отношению к Кокану и Бухаре. Якуб-бек подписал условия не из крайности, а из сознания собственной выгоды; будущее покажет, какие договоры лучше исполняются.

Англичане однако же зорко следили за нашими [151] сношениями и вслед за миссией Каульбарса двинули целую экспедицию Форсейта, которая, конечно, затмила своим богатством, подарками и обещаниями, скромную русскую миссию. На торжественном приеме 11 декабря 1873 года Якуб-бек произнес речь в честь английской королевы и заключил ее следующими словами: «королева английская для меня как солнце — оно делает подобных мне бедняков счастливыми когда обращает к ним лицо свое». Сравнение с солнцем, как видно, любимое у Якуб-бека.

Несколько тысяч ружей, правда старых и вышедших уже из употребления, но тем не менее весьма пригодных для таких нищих каковы кашгарцы — были преподнесены Якуб-беку, от имени вице-короля, в знак дружбы, а может быть и союза.

Нам, конечно, неизвестно, что было обещано англичанами и какого рода договор заключили они с Якуб-беком, но мы легко можем о многом догадаться по образу действий последнего и по его поведению относительно нас. Якуб-бек заметно поднял голову и наложил на нашу торговлю прежние стеснения, как будто договора 1872 года вовсе и не существовало. — Захват товаров, насильственная покупка их, арест купцов — все это практикуется по прежнему. Исправляющий должность туркестанского генерал-губернатора, генерал-лейтенант Колпаковский написал, по этому поводу, к Якуб-беку категорическое письмо и что будет дальше пока неизвестно. Может, конечно, случиться, что договор 1872 г. придется подписать еще раз, но уже кровью, а может случиться, что все уладится, при косвенном влиянии англичан, которым, конечно, не расчет допускать столкновения между Россией и Кашгарией. Англичане поторопились прислать новую экспедицию, с военным конвоем, и по прежнему блистательно приняты Якуб-беком, который, кажется; видит в них залог спокойствия и талисман, способный охранить его от всяких невзгод и посягательств. 12 февраля 1874 года сэр Форсейт заключил с Якуб-беком формальный договор. [152]

Весьма возможно также, что в виду «сердечного согласия», существующего ныне между Англией и Россией, наша дипломатия уступит завоеванное ею поле и мы признаем Кашгар нейтральным, как уже признали Афганистан.

С другой стороны англичане точно и в самом деле боятся, что знаменитый «восточный вопрос» решится когда-нибудь действительно на востоке, и стараются связать судьбу Кашгара с судьбой Турции. Мы уже говорили в начале этой главы, что турецкий султан возвел Якуб-бека в звание эмира и, так сказать, снял с него позор ничтожества простого авантюриста.

Теперь мы узнаем, что вместе с Форсейтом, в Кашгар прибыло и турецкое посольство, во главе которого стоит Ибрагим-эфенди. Этот посол пользуется теперь огромным влиянием и, между прочим, дал себя почувствовать в деле купца Сомова. Притеснения, которым подвергался этот купец, диктовались, так сказать, турецким агентом. Бывшие недавно в Ташкенте кашгарские посланцы Мохамед Зия и Мир-Касым, хотя и привезли деньги, вытребованные генералом Колпаковским на вознаграждение нашего купца, но имели от Якуб-бека полномочие, в случае если при уплате денег встретятся какие-нибудь недоразумения, — телеграфировать в Петербург к турецкому посланнику и просить у него защиты. Это все служит признаком, что Кашгария признает как бы протекторат Турции.

Мало того: на кашгарских монетах новой чеканки выставлено уже имя султана Абдуль-Азиса. В Азии это есть признак полной подчиненности. Говорят даже, что назначение преемника Якуб-беку после его смерти, предоставлено турецкому султану. Кашгарцы теперь открыто признают султана своим владыкой, Якуб-бек же остается как бы наместником.

Нет ничего невероятного, что Турция ухватится за этот случай и что в будущих недоразумениях наших с Кашгаром она будет принимать непосредственное участие. — [153]

Правда, мы могли бы сказать, что покровительство такой слабой державы, как Турция, не может служить особой гарантией для Кашгара и что такому целителю можно бы напомнить известное: «исцелися сам», но здесь важна не сила, а только принцип, важно имя. Если кто может стать во главе мусульманской коалиции, то единственно турецкий султан. Союз и сердечное согласие, неразрывно связывающее Турцию с Англией делают протекторат этих двух держав — серьезною угрозою.

Теперь более чем когда либо чувствуется необходимость ближайшего наблюдения за Кашгарией, необходимость иметь там постоянного агента. Выбор уже сделан и, по нашему мнению, весьма удачный: консулом в Кашгар назначен подполковник Рейнталь, не раз уже выполнявший дипломатические поручения с полным успехом. — Смелость, решительность, знание народа, — все на его стороне. Можно надеяться поэтому, что Россия будет достойно представляться своим агентом. [156]