Предисловие
Вторая мировая война стала величайшей катастрофой, какую когда-либо пришлось пережить человечеству. Составной частью второй мировой войны стала советско-германская война, которая в нашей стране названа Великой Отечественной. Советский Союз из всех стран-участниц понес наибольшие потери в людях и, соответственно. Красная Армия нанесла наибольшие людские потери вермахту, поэтому принято говорить о решающем вкладе СССР в победу над Германией. Подчеркнем, что подобное утверждение на самом деле справедливо только в терминах людских потерь. Один на один, без поддержки союзников по антигитлеровской коалиции, СССР с Германией, Сталину с Гитлером было бы не справиться. Англия и США не только поставляли в нашу страну критически важные виды сырья, материалы и технику, без которых не мог поддерживаться необходимый для нужд войны уровень советского производства, но и отвлекли на себя почти весь германский флот и подавляющую часть авиации, а в последний военный год, когда силы Красной Армии были уже во многом истощены, — до 40% сухопутных сил вермахта. Данные вопросы тщательно ретушировались и затемнялись в советской историографии. Об этом либо вовсе не говорили, либо повторяли традиционное утверждение о низкой доле англо-американских поставок по отношению к общему объему советского производства. Насчет потерь предпочитали помнить лишь их общую величину в 20 млн., без уточнения, какую их часть составляют потери Красной Армии и как они соотносятся с потерями вермахта. В последние месяцы существования коммунистического режима официальная цифра потерь была поднята до 27 млн., а затем, уже в годы торжества демократии, уменьшена до 26,6 млн., причем потери вооруженных сил власти стараются исчислять всего лишь в треть от этого числа и почти что приравнять к потерям вермахта и его союзников на Восточном фронте.{1} Вопрос же о том, что Советский Союз во второй мировой войне был не жертвой агрессии, но самым настоящим агрессором, определенно не формулировался ни в прежней советской, ни в нынешней российской историографии. Хотя факт советского нападения на Финляндию теперь общепризнан, но ему нашли оправдание в необходимости обеспечения безопасности СССР в преддверии будущего столкновения с Германией, а также в неуступчивости финской стороны, на которую пытаются возложить часть ответственности за военный конфликт. Между тем советская агрессия против Финляндии принципиально ничем не отличалась от германской против Польши, а мирная аннексия Прибалтики, Бессарабии и Буковины — от германской столь же мирной аннексии Австрии и Чехии. Сталин и Гитлер были диктаторами, возглавлявшими тоталитарные государства и стремившимися к гегемонии в Европе. На пути к этой гегемонии военное столкновение между СССР и Германией было неизбежно и лишь от воли случая зависело, кто же начнет первым. После публикации книг Виктора Суворова и бурной полемики вокруг них любому непредвзятому наблюдателю стало очевидно, что советское нападение на Германию готовилось практически одновременно с операцией "Барбаросса" и абсолютно независимо от нее. Если бы Балканская кампания вермахта по каким-либо причинам затянулась, Сталин успел бы ударить первым, что, впрочем, не повлияло бы принципиальным образом ни на ход, ни на исход второй мировой войны.
Ответить на все перечисленные вопросы необходимо прежде всего для того, чтобы осознать роль и место нашей страны в мире раньше и теперь. Западные союзники не питали симпатий ни к Гитлеру, ни к Сталину, но в силу объективных причин вынуждены были поддержать последнего. Причины эти отнюдь не сводились к тому, что Германия, ущемленная Версальским миром, в поисках реванша сначала должна была столкнуться со сторонами-победителями в первой мировой войне. Здесь был и глобальный, более глубокий аспект. И коммунизм, и национал-социализм одинаково стремились к мировому господству. Однако в экономическом и военном отношении Германия была значительно сильнее СССР. Это превосходство определялось не столько количеством танков или самолетов, выплавкой чугуна и стали, добычей угля и нефти, сколько уровнем подготовки рабочих и военнослужащих, общим культурным и образовательным Уровнем населения, который в Германии был гораздо выше. Победа более сильного Гитлера в войне несла соответственно и гораздо большую угрозу как интересам США и Англии, так и всему человечеству в целом. А эта победа отнюдь не была невероятным событием даже в условиях реально сложившейся антигитлеровской коалиции (например, в случае, если бы германский атомный проект удалось реализовать прежде американского и еще до вступления союзных войск на территорию Рейха). В данном случае интересы России и человечества совпали. Если бы Германия победила, СССР перестал бы существовать, основная часть русской территории была бы оккупирована и Россия не могла бы возродиться в качестве действительно независимого государства. Потери мирного населения, даже если бы война была молниеносной и продолжалась недолго, вряд ли были бы меньше, чем они оказались в Великой Отечественной войне. Тогда большинство военнослужащих погибло бы в лагерях, а еще более значительная часть жителей оккупированных (и неоккупированных) территорий стали бы жертвами голода. Кроме того, было бы дополнительно истреблено не менее 2 млн. евреев и цыган, а также немалое число лиц других национальностей, по тем или иным причинам неугодных нацистам. Для всего человечества в случае торжества Гитлера открылась бы перспектива череды новых войн с неясным исходом и с большой вероятностью применения оружия массового поражения.
Советский Союз, даже одержав военную победу, все равно экономически остался слабее как бывших союзников, так и поверженных противников. Всего 45 лет понадобилось для его краха в результате "холодной войны". Коммунизм, равно как и национал-социализм, мог продлить свое существование только путем достижения мирового господства. С появлением ядерного и термоядерного оружия эта цель сделалась абсолютно недостижимой. Но тем самым была утрачена цель и для существования Советского Союза. Надежды на расширение территориальных пределов своего господства посредством "мировой революции", которые питали номенклатуру во времена Ленина и Сталина, уже при Хрущеве сошли на нет. По мере того, как с развитием термоядерного оружия уменьшались возможности военного шантажа по отношению к остальному миру, а противостояние с Западом в различных регионах требовало все больше средств, неэффективная экономика СССР приближалась к коллапсу. Номенклатурное стремление урвать как можно больший кусок национального пирога вызвало в конечном счете перестройку и крушение тоталитаризма и империи.
Сегодня, полвека спустя после окончания второй мировой, мы пытаемся объективно оценить, чем была эта война для нашего народа и других народов СССР, каким именно образом и почему была достигнута победа, которую в советской мифологии и наследовавшей ее российской традиционно называют "великой". Да, она была великой, но только принесенными жертвами, а не достигнутыми результатами. С точки зрения вечности, несколько территорий, которыми СССР завладел на четыре с половиной десятилетия, да десяток сателлитов, удержавшихся в советской орбите и того меньше, — достижения ничтожные. Такой вывод, конечно, крайне болезненный для национального самолюбия. Поэтому проблемы военных потерь, подлинные советские планы в 1939-1941 гг. и роль западной помощи до сих пор вызывают жаркие споры, что подтвердила как дискуссия вокруг суворовских книг, так и упорное стремление тесно связанных с Министерством обороны исследователей, не останавливаясь перед прямыми фальсификациями, всячески занизить потери советских вооруженных сил и завысить потери вермахта — дабы подтвердить слова поэта "да, мы умеем воевать". Обратное доказал провал чеченской авантюры и беспристрастное собственно научное исследование итогов Великой Отечественной войны.
Заметим, что тенденция занижать собственные потери и завышать потери противника совсем не нова и свойственна не одной только советско-российской традиции. В той или иной степени ею страдают и страдали военные всех стран и во все времена. Однако в демократических государствах гражданская власть способна эффективно ограничивать воображение людей в погонах, поскольку общество заинтересовано в максимально полном учете собственных жертв и в возможно более точной оценке потерь противостоявшей стороны, чтобы реально учитывать опасность, которая может исходить от противника в будущем, и иметь реальное представление об эффективности собственных вооруженных сил. В России, практически не знавшей настоящей демократии, для фальсификации военных потерь издавна существуют самые благоприятные условия. Тут можно начать с великого А. В. Суворова, чью фамилию в качестве псевдонима использовал автор "Ледокола". По преданию, когда после взятия Измаила один из подчиненных спросил Александра Васильевича, как показать в донесении потери турок, будущий генералиссимус, не долго думая, ответил: "Пиши поболе, чего их, супостатов, жалеть". Супостатов не жалели, по крайней мере на бумаге, и в позднейших войнах. Особенно астрономических и очень далеких от истинных величин достигли потери противника в Великую Отечественную, однако и позднее супостатам приходилось туго, если не в сражениях, то в победных реляциях. Так, в российских донесениях число уничтоженных чеченских "боевиков" превысило численность взрослого мужского населения республики. Неприятельские потери всегда исчисляли по принципу одного анекдота про Чапаева, который мы приведем в несколько смягченном виде: "Здорово, Петька, а где же твоя шашка? — Ох, Василий Иванович, ехал я к тебе, десять казаков мне попалось. Всех порубал, о последнего шашку сломал. — А если говорить правду? — Ну, Василий Иванович, не десять казаков было, а трое. Зарубил я их, но шашку сломал. — А если говорить правду? — Ну, не трое, один казак был, но шашка сломалась. — А если все-таки правду сказать? — Вижу, Василий Иванович, ничего от тебя не скроешь. Слушай, как было дело. Еду я, вдруг вижу: из-за кустов голая задница торчит. Ткнул я в нее шашкой, шашка там и осталась. — Эх, Петька, за что тебя люблю, так это за то, что ты всегда говоришь правду. На, держи шашку".
По этой причине нельзя брать в качестве основания для расчетов данные одной стороны о потерях другой (за исключением числа пленных). Однако данные о собственных потерях тоже не идеальны и, как правило, страдают неполнотой: в боевой обстановке трудно проследить судьбу каждого солдата и учесть все жертвы. Здесь играет роль и абсолютный размер потерь — чем он больше, тем относительно выше доля неучтенных потерь. Кроме того, многое зависит от характера общества. В Англии и США, родственники почти всех военнослужащих прилагали усилия к тому, чтобы выяснить их судьбу, и военные ведомства вынуждены были посылать извещения практически на всех погибших и пропавших без вести, в частности, и по юридической необходимости: вопросы наследования и пр. Те же закономерности действовали и в Германии, где тоталитаризм еще не успел истребить эти традиции гражданского общества. В СССР уже успело укорениться отношение к человеку как к простому винтику государственной машины. Советские люди практически не имели собственности, и на практике родным погибших и пропавших без вести далеко не всегда требовались юридически строго оформленные документы о судьбе близких. К тому же у многих бойцов и командиров все родные погибли в ходе войны, а миллионы других были перемещены в результате эвакуации на Восток или отправлены на работы на Запад, в Германию. Поэтому посчитать в первые послевоенные годы более или менее точно потери как Красной Армии, так и мирного населения было невозможно. Поскольку давление со стороны общественности отсутствовало, более или менее подробный и точный подсчет жертв второй мировой войны в СССР так и не был произведен. Из-за этого обстоятельства мы вынуждены основывать свои подсчеты на оценке общей численности населения СССР к началу и концу войны, а также на некоторых косвенных данных, коррелирующих с уровнем безвозвратных потерь войск. В целом же приходится отказаться от распространенного среди широкой публики мнения, что рано или поздно наши потери в войне удастся установить чуть ли не поименно или хотя бы с точностью до десятков тысяч человек. Этого не будет никогда, и точность исчисления военных потерь населения СССР всегда будет колебаться в пределах нескольких миллионов. Чисто теоретически можно попытаться более точно установить потери Красной Армии, сравнив данные о численности всех ее частей на различные даты за всю войну. Командиры сплошь и рядом эту численность завышали, дабы получить больше продовольствия, боеприпасов и других единиц снабжения, а также чтобы приуменьшить потери. Однако в основном подобное искажение было бы устранено в процессе вычитания, поскольку можно предположить, что завышено было большинство данных. Тем не менее, подобный проект вряд ли осуществим, так как требует слишком много времени и средств.
То, что людские потери, которые понесла Красная Армия в Великой Отечественной войне, многократно превысили потери вермахта на советско-германском фронте, признают большинство исследователей. Такое соотношение определялось коренными пороками советской системы, нивелировавшей личность, лишавшей людей стремления проявить инициативу и вообще проявлять самостоятельность. Следствием этого стали низкие индивидуальные боевые качества бойцов и командиров, неспособность командующих и их штабов адекватно руководить большими массами войск и их стремление добиться успеха любой ценой, не считаясь с жертвами. Нельзя сказать, что Сталин и другие советские руководители не знали об этих недостатках Красной Армии, но, очевидно, они, хотя бы подсознательно, чувствовали их неустранимость при существующей системе правления, которую, естественно, не собирались менять. Тоталитаризм Гитлера был куда моложе — до начала войны он господствовал в Германии только 6 лет. К тому же фюрер принципиально не допускал резких перемен в армии и промышленности, стремясь сохранить их в качестве эффективных орудий для будущей войны. В СССР ситуация была иная. Красная Армия и советский военно-промышленный комплекс были созданы после Октябрьской революции, до основания разрушившей и прежнюю армию, и прежнюю промышленную и сельскохозяйственную структуру России, полностью ликвидировавшей элементы свободного предпринимательства, сохранившиеся в нацистской Германии. Поэтому сила советского тоталитаризма была только в способности мобилизовать все ресурсы страны на нужды войны, создать многочисленную и оснащенную боевой техникой армию, сохранить контроль над населением в условиях самых тяжелых поражений на фронте. Однако эффективно использовать мощные вооруженные силы или создать действительно независимую от поставок извне военную экономику, по примеру германской, Сталин не мог, в частности, и из-за значительной промышленной отсталости России в 1917 г. по сравнению с Германией, и сохранения этой отсталости вплоть до 1941 г.
Получилось так, что единственная статья настоящего сборника, рассказывающая о конкретном сражении Великой Отечественной войны, посвящена Курской битве. Тут есть элемент случайности: в 1993 г. Военно-исторический исследовательский институт Министерства обороны ФРГ пригласил автора на конференцию в Ингольдштадт, рассматривавшую именно это сражение. Однако в случайности можно увидеть и закономерность. Именно Курская битва стала крупнейшим сражением не только Великой Отечественной, но и всей второй мировой войны. С момента германского нападения на СССР к тому времени прошло уже целых два года, и все преимущества, которые вермахт получил из-за внезапности вторжения, давно утратили свое значение. Советский Союз полностью развернул свой военный потенциал, смог использовать значительные поставки по ленд-лизу и имел укомплектованную людьми и техникой армию с двухлетним опытом боев, по численности и вооружению серьезно превосходившую противника. Тем не менее, как было показано в нашем докладе, с точки зрения военного искусства Красная Армия Курскую битву проиграла, поскольку при том огромном превосходстве, которым она обладала, достигнутые относительно скромные результаты не оправдывают донесенные ею чудовищные потери в людях и технике. Кстати сказать, по степени несоответствия реальному ходу событий советская мифология этого сражения даст фору битвам за Москву и Сталинград. Доклады немецких участников упомянутой конференции не оставляют на этом мифе камня на камне. Особенно хочется выделить работу Карла-Гейнца Фризера, посвященную, в частности, разбору знаменитого танкового сражения под Прохоровкой.{2} На ее написание немецкого историка вдохновил просмотр советского фильма "Огненная дуга" из киноэпопеи "Освобождение". Нарисованную в фильме картину величайшего танкового сражения он нашел целиком фальшивой. На материале германских архивов Фризер доказал, что советские утверждения, будто под Прохоровкой 12 июля 1943 г. немцы потеряли 300 или 400 танков, — не более, чем поэтическое преувеличение, содержащееся в донесениях советских танковых командиров. На самом деле 2-й немецкий танковый корпус СС, противостоявший советской 5-й гвардейской танковой армии под Прохоровкой, безвозвратно потерял только 5 танков, а еще 43 танка и 12 штурмовых орудий были повреждены, тогда как безвозвратные потери только 3-х корпусов 5-й гвардейской танковой армии составили, по данным советских донесений, совпадающих в этом случае с немецкими, не менее 334 танков и самоходных орудий. И это при том, что почти четырехкратное превосходство было у советской стороны — вместе с двумя призванными в армии П. Ротмистрова корпусами, танковым и механизированным — до 1000 единиц бронетехники против не более чем 273 у немцев. Существует устное предание со слов очевидцев, будто Сталин в Москве после Прохоровского сражения вызвал Ротмистрова "на ковер" и сказал примерно следующее: "Что же ты, мудак, в один день всю армию загубил, а ничего не сделал?" Однако от намерения предать незадачливого командующего 5-й гвардейской танковой армией суду Верховный все-таки отказался: ведь Курскую битву советские войска все-таки выиграли. В результате родилась легенда о советском успехе под Прохоровкой. Для этой цели число танков у немцев было завышено в два с половиной раза — до 700, а их потери — в 5-7 раз, до 300-400 машин, чтобы сделать их сопоставимыми с советскими. Мне довелось беседовать с одним из участников Прохоровского сражения Л. В. Чечковым. Тогда он был старшиной, командиром танка Т-34. Хотя танк был сожжен, Леониду Васильевичу посчастливилось уцелеть. Зато из 50 его друзей по сформированному в Забайкалье танковому корпусу живыми ушли с поля боя под Прохоровкой только пятеро. Большинство советских танкистов не имело необходимого боевого опыта и на Курской дуге приняли боевое крещение. Это, несомненно, сказалось и на результатах танкового сражения под Прохоровкой. Истинные причины прекращения наступления группы армий "Юг", вопреки распространенному в советской историографии мнению, будто отказ немцев от продолжения операции "Цитадель" был вызван неудачей под Прохоровкой (которой в действительности не было), лежат в том, что уже началась советская атака против Орловского плацдарма, и поэтому шансов на окружение группировки Красной Армии под Курском не осталось. Продолжение наступления на Курск с юга было неоправданным риском и в перспективе могло привести к окружению и гибели немецких танковых соединений. Победа под Прохоровкой все равно не смогла изменить общей стратегической обстановки, неблагоприятной для германской стороны.
В целом же советское командование явно недооценивало способность вермахта восстановить и даже увеличить свои силы после катастрофы под Сталинградом и не уделило должного внимания боевой подготовке войск и штабов. Между тем находились в Красной Армии генералы, которые более реалистично оценивали положение и в полной мере поплатились за свой реализм. Так, начальник Смоленского артиллерийского училища генерал-майор артиллерии Е. С. Петров имел неосторожность на одном совещании высказать мнение, что после Сталинграда немцы "восполнят свои потери, после чего они еще будут сильными, и надо с ними считаться". Он немедленно был арестован и приговорен к 25 годам лагерей.{2а}
Причины больших потерь Красной Армии в Курской битве, как и в последующих сражениях завершающего периода войны, думается, объясняются еще и следующей причиной. Из-за высокого уровня потерь в первые годы войны офицеры с военным опытом сохранились главным образом на уровне от полка и выше. В звене взвод-рота и даже батальон командиров, начинавших войну, а также сержантов и старшин, сохранилось очень мало. Поэтому очень трудно было передавать опыт новому пополнению. Сотни тысяч и миллионы плохо обученных бойцов продолжали гибнуть, не успев нанести серьезный ущерб противнику.
Данные об успехах советской военной экономики, как и сам факт победы в Великой Отечественной войне, в течение десятилетий служили мощным пропагандистским аргументом в пользу жизнеспособности и прогрессивности социализма по сравнению с капитализмом. В ряде статей нашего сборника высказываются соображения, что сведения о советском производстве вооружений и боевой техники в годы войны были сознательно завышены предприятиями и наркоматами за счет приписок{3} и что без поставок по ленд-лизу советская экономика не смогла бы обеспечить Красной Армии победу. Отметим, что косвенным доказательством завышения данных о советском производстве вооружения и боевой техники служит тот факт, что количество танков, орудий и боевых самолетов, находившихся в действующей армии за все военные годы, составляло только от 22 до 60% от их общего числа, причем этот показатель неуклонно падал к концу войны.{3а} Скорее всего, большая часть так и непроизведенного вооружения и техники постоянно числилась в резерве, ремонте или в процессе транспортировки, на самом деле существуя только на бумаге. Лазейку для приписок открывала и доставка боевой техники на фронт "россыпью", без экипажей, когда довольно трудно было проконтролировать, сколько именно поступило танков или самолетов и когда.
Специальная статья, вынесенная в приложение, раскрывает истинный масштаб советских военных расходов на закате империи, в середине 80-х гг., — около половины валового национального продукта. Здесь также доказывается, что по величине ВНП СССР отставал от США в 6-7 раз и что официальные утверждения, будто уровень советского производства составлял около двух третей от американского, — не более чем пропагандистская фантазия, Призванная подсластить существование подавляющему большинству населения, знавшему о Западе только из советских газет. В конце 80-х годов, когда писалась эта статья, даже многим экономистам казалась невероятной такая степень милитаризации нашей экономики. Ныне, когда мы все наблюдаем крушение советского ВПК, такая оценка уже не вызывает резких возражений. Оказалось, что многие миллионы рабочих трудились на военных заводах, что существуют целые города, ориентированные исключительно на военные нужды и с крахом империи и резким сокращением военных заказов обреченные на гибель. Трагедия нашего положения усугубляется тем, что подобные города по соображениям секретности и из-за необходимости обеспечить их жителям более высокий уровень жизни, строились в удалении от других промышленных центров, и с остановкой военных заводов проблема безработицы в них становится практически неразрешимой. Возможность быстрой и эффективной конверсии, связанная с отказом от сохранения на большинстве военных предприятий мощностей для производства вооружений на случай мобилизации, была упущена еще в начале 90-х годов. В США и Других странах Запада ВПК не столь узко специализирован, так как создавался не в административно-командных, а в рыночных условиях и не столь изолирован географически и экономически от остальной промышленности. Поэтому конверсию там проводить гораздо легче. Вообще же вводимое в этой статье понятие "мнимости", "мнимой стоимости" по отношению к советской экономике имеет гораздо более широкое применение для характеристики социалистического наследия в целом. Во многом мнимой оказалась и победа в Великой Отечественной войне, хотя для тех, кто эту победу добыл собственной кровью, она навсегда осталась истинной и святой. А вот картина войны, которую десятилетия рисовала советская историография, с полным основанием должна быть признана мнимой. Подлинную историю советско-германской войны еще только предстоит создать. Статьи нашего сборника, безусловно, не могут заменить подобный фундаментальный труд. Они призваны только обозначить наиболее важные и болезненные проблемы изучения минувшей войны и указать на возможные варианты их решения. Автор хорошо понимает необходимость дальнейших исследований. Так, в частности, предположение о фальсификации данных советского военного производства требует подтверждения как на материале первичной статистики отдельных предприятий, так и путем сравнения технологии производства вооружений и техники в СССР и Германии с учетом точного количества алюминия, бронестали и других видов сырья и материалов, потребляемых на один танк и самолет разных конструкций в двух странах во время войны.
В качестве приложения публикуется также статья, посвященная советским коллаборационистам. По условиям газетной публикации она была разделена на две части, но изначально задумывалась как единое целое. В момент публикации этой работы сама тема коллаборационизма только-только перестала быть запретной в нашей стране. С точки зрения западного читателя наша статья не содержала ничего принципиально нового, но для читателя советского и постсоветского (первая часть публикации появилась в последние месяцы существования СССР, вторая — уже после его краха) здесь многое могло звучать открытием. Например, почему-то никто не задавался вопросом, можно ли считать предателями сотрудничавших с немцами жителей Прибалтики или Украины и Белоруссии, чьи земли были оккупированы советскими войсками в 1939-1940 гг. Кого они предавали? Тех, кто помимо воли народов аннексировал их страны? Кстати сказать, для коренного населения Прибалтики жизнь в условиях немецкой оккупации была даже лучше, чем после вторичного "освобождения" их Красной Армией. А белорусы под германским господством имели такие возможности для развития национального языка и культуры, каких не имели при советской власти вплоть до конца 80-начала 90-х гг. В то же время в этих же странах очень значительные группы населения, прежде всего евреи и цыгане, были почти полностью обречены на гибель в рамках проводимого нацистами геноцида. Трагедия коллаборационистов заключалась в том, что против одного преступного режима они вынуждены были бороться в союзе с другим, не менее преступным, и неизбежно оказывались в той или иной степени причастны к преступлениям нацистов, включая истребление евреев. Хотя надо помнить, что далеко не все солдаты прибалтийских и славянских дивизий СС или бойцы местных охранных батальонов на практике участвовали в осуществлении геноцида.
Споры же о русских коллаборационистах ведутся как в России, так и среди русской эмиграции по сей день. Внимание привлекает фигура генерала А. А. Власова, которого нередко считают идейным борцом с большевизмом и чуть ли не основоположником русского освободительного движения. Между тем все имеющиеся факты свидетельствуют, что будущий глава РОА в жизни был озабочен только проблемой своей военной карьеры, ради которой проявлял и смекалку, и героизм. Если бы Власов действительно собирался бороться против Сталина с помощью Гитлера, что мешало ему сдаться в плен хотя бы осенью 1941 г. в Киевском котле? Однако он несколько недель лесами выходил к своим, как и позднее пытался вместе с остатками штаба 2-й ударной армии перейти линию фронта и лишь вследствие случайности оказался в немецком плену. Тогда, летом 1942 г., вермахт был на вершине успеха, победа Германии казалась, если не неизбежной, то весьма вероятной. Власов же прекрасно понимал, что в Красной Армии его карьера в сущности закончилась. В случае освобождения из плена после войны генерал-лейтенант при самом благоприятном исходе мог рассчитывать только на отставку или на назначение на малозначительную должность. Такова и была в действительности судьба тех освобожденных из плена советских генералов, которым посчастливилось избежать смертной казни или лагерей. У немцев же Власов стал по сути потенциальным главой русского правительства и армии — на случай победы Германии. Еще в декабре 1940 г. на совещании высшего комсостава Красной Армии он, едва ли не единственный, прямо говорил о превосходстве вермахта в уровне дисциплины и боевой подготовки: "Мы живем на границе (99-я дивизия, которой тогда командовал Власов, дислоцировалась в районе Перемышля, у самой границы с оккупированной немцами Польшей. - Б. С.), каждый день видим немцев. Куда бы ни шел немецкий взвод, они идут исключительно четко, одеты все однообразно. Я указывал своим бойцам: "Вот — капиталистическая армия, а мы должны добиться результатов в 10 раз больше". И бойцы обращали внимание. Ведь за 100 м мы хорошо видим друг друга и, наблюдая немецкие взводы, наши взводы стали крепко подтягиваться. Таким образом, строевая подготовка является исключительно дисциплинирующей, и мы обращаем на нее большое внимание. Были случаи, когда немецкий офицер нас четко приветствовал, а наши — не приветствовали. Тогда мы говорили, что дружественную сторону нужно приветствовать и теперь стали неплохо приветствовать".{4} Возможно, память об армии "дружественной стороны" явилась одним из побудительных мотивов сотрудничества Власова с немцами, но необходимым условием для такого сотрудничества было пленение генерала. В коллаборационизме Власова и многих других сильны были именно шкурнические интересы, стремление выжить любой ценой. У Власова как генерала шансов уцелеть в плену было достаточно много и без предательства. У миллионов рядовых советских военнопленных их было гораздо меньше. Здесь выбор часто стоял очень жестко — или сотрудничество в той или иной форме с противником, или голодная смерть. Такой же выбор был и у многих жителей оккупированных территорий, которым приходилось работать на предприятиях, транспорте или в открытых оккупантами школах, чтобы получить паек и прокормить себя и семью. Впоследствии многие из них были осуждены как "пособники".
Бывший власовец Л. А. Самутин, в 1946 г. благополучно выданный англичанами Советам, а до этого в 1941 г. познавший прелести немецкого лагеря для советских пленных, писал в мемуарах: "С британскими понятиями о чести никак не вязалось, чтобы военнослужащий мог надеть вражескую форму и оказаться в одних рядах со своими бывшими противниками. Это благородное негодование тем более легко в себе разжигать, когда ни разу в жизни не только самому не пришлось испытать ни настоящего голода, ни даже видеть людей, доведенных голодом и лишениями до потери человеческого лица.
Э, господа, господа, одно только можно сказать: "Не судите, да не судимы будете!" Англичане в немецком плену были лишены только одного — свободы, но ни голода, ни холода, ни унижений с бытом, ни потери связи с родиной и семьями не испытывали. И немцы относились к ним иначе, чем к нам, и Красный Крест в отношении них исполнял свой долг. Так вам ли судить, господа, людей, уцелевших по воле случая и судьбы в условиях, обрекавших нас всех на поголовную и мучительную гибель?"{5}.
Те же слова можно с равным основанием адресовать советским и российским критикам коллаборационистов. Ведь подавляющее большинство этих критиков ни тогда, в годы войны, ни позднее не стояло перед необходимостью делать выбор между почти неминуемой смертью и предательством. И вполне вероятно, что многие или даже большинство из них поступили бы как тот примерно миллион бывших советских военнопленных, служивших немцам. "Не судите, да не судимы будете!" — эти слова звучат наиболее здраво через полвека после окончания войны. Хотя осуждение коллаборационистов было неизбежным действием любой власти, тоталитарной или демократической, ибо нарушение присяги и отказ от верности своим прежним государственным институтам не прощает своим подданным или гражданам ни одна власть в мире.
Что Власов был не идейным, а вынужденным изменником, доказывает и его поведение на следствии и суде, в исходе которого он не мог питать никаких сомнений. В последнем слове бывший глава РОА так и заявил: "...Я не только полностью раскаялся, правда, поздно, но на суде и следствии старался как можно яснее выявить всю шайку. Ожидаю жесточайшую кару".{6} Также ни один из соратников Власова не пытался защищать идеалы русского освободительного движения от коммунистической тирании, а только каялся и просил о снисхождении. Совсем иначе вели себя коллаборационисты из числа бывших белых генералов — П. Н. Краснов, А. Г. Шкуро и другие, предательски выданные теми же англичанами на расправу. На суде перед лицом неминуемой казни они не высказывали ни тени раскаяния и обличали советскую власть. Выдача генералов-эмигрантов была противозаконна и не предусматривалась даже Ялтинскими соглашениями. Как вспоминает один из руководителей советской разведки видный террорист генерал П. А. Судоплатов — Краснова, Шкуро и прочих фактически обменяли по секретному соглашению с советской стороной на бывшего главкома германского военно-морского флота гросс-адмирала Редера и группу высокопоставленных немецких офицеров, оказавшихся в советской зоне оккупации. Если бы не этот обмен, Редер вполне мог избежать Нюрнбергского трибунала, поскольку в СССР рассчитывали использовать в своих целях обширные связи бывшего адмирала и информацию, которой Редер обладал.{7}
Сам суд над нацистскими военными преступниками в Нюрнберге оказалось возможным провести только с очень большими правовыми натяжками. Союзникам пришлось "не заметить" многие советские художества. Они закрыли глаза и на Катынь, и на секретные советско-германские протоколы, и на агрессию против Финляндии, хотя уже тогда мало сомневались в ответственности за все это Сталина и его окружения. О том же, что порядки в советском ГУЛАГе мало чем отличаются от тех, что открылись всему миру после освобождения нацистских концлагерей и "лагерей смерти", тогда еще догадывались на Западе немногие, да и то очень смутно. Чтобы осудить по всей справедливости творцов геноцида и агрессоров, потребовалось закрыть глаза на точно такие же действия, хотя и в несколько меньших масштабах, одного из победителей. Правда, то, что проделывал Советский Союз, скорее надо назвать не геноцид, а стратацид — уничтожение наиболее состоятельных и образованных классов населения. Расстрел польских офицеров в Катыни и других местах как раз и есть проявление подобной политики. В России стратацид был произведен в годы гражданской войны с помощью красного террора, в Восточной Германии и других странах "народной демократии" — после второй мировой войны (в частности, сотни тысяч умерли в лагерях для интернированных). Правда, здесь террор уже был не тот, что в России, поскольку осуществлялся в условиях начинавшегося противостояния с Западом в виде "холодной войны", когда на государства Восточной Европы смотрели как на союзников в этом противостоянии.
Часто говорят, что Сталин и Гитлер совершили бездну ошибок, что если бы не это, могло бы не быть ни террора, ни геноцида, ни второй мировой войны, а советский и германский народы жили бы мирно и счастливо, что Гитлеру не надо было начинать мировую войну, истреблять евреев, подавлять демократию, нападать на СССР, что Сталину не надо было истреблять кулаков и проводить насильственную коллективизацию, уничтожать партийные и военные кадры в 1937-1938 гг., нападать на Финляндию, расстреливать польских офицеров, что ему надо было покаяться после войны перед народом за свои ошибки, приведшие к поражениям 1941-1942 гг., и за ослабившие армию массовые репрессии. Словом, к двум диктаторам пытаются подойти с мерками, применяемыми к демократическим правителям. Ничего, кроме наивности или стремления к яркому пропагандистскому образу, здесь нет. С точки зрения своей собственной логики и логики развития созданных или усовершенствованных ими тоталитарных государственных систем и Сталин, и Гитлер, и другие руководители СССР и Германии действовали в целом правильно и никак не могли действовать иначе. Соотношение сил в мире сложилось так, что победил не германский фюрер, а советский генеральный секретарь, а при другой комбинации могло выйти и наоборот. Исход войны определило действие факторов, которые находились за пределами эффективного влияния двух диктаторов, что, разумеется, не снимает с них ответственности за происшедшее по их воле.
Другой, более сложный, вопрос — об ответственности народов за деяния их лидеров. Согласимся, что подавляющее большинство населения Германии и СССР не знало, что эти страны во второй мировой войне выступали в качестве агрессоров (СССР — в войне с Финляндией, а также как единственный и весьма активный пособник Германии в агрессии против Польши, не говоря уже об оккупации Прибалтики и других территорий). Не знали о геноциде и политическом терроре или, по крайней мере, об их истинном размахе. Конечно, миллионы немецких и советских граждан непосредственно участвовали и соучаствовали в преступлениях, хотя к ответственности была привлечена лишь меньшая часть. Однако коллективная вина возлагается на десятки миллионов невиновных, что никак не сообразуется с принципами христианской морали. Несомненно, каждый народ имеет то правительство, которое заслуживает. Однако вряд ли можно всерьез говорить о том, что немцы в 1933 г., а русские и другие народы Российской империи в 1917 г. в массе своей имели верное представление о том, кто такие в действительности национал-социалисты и большевики, и обладали реальными возможностями предотвратить их приход к власти, тем более, что Гитлер вообще стал канцлером вполне демократически, а Ленин в момент переворота не отвергал еще скорый созыв демократически избранного Учредительного собрания.
Сегодня, полвека спустя, народам стоило бы последовать примеру Германии и Чехии, забывших старые обиды и официально принявших декларацию о взаимных извинениях за преступления времен оккупации и депортацию судетских немцев. Нашей стране тоже есть от кого принимать извинения и кому их приносить. От Германии — за преступления, за агрессию, за десятки миллионов погибших и бесчисленные разрушения. Но и перед немцами стоит извиниться за преступления советских солдат на немецкой земле, за депортацию миллионов немцев с восточных земель, за перемещенные культурные ценности (которые надо вернуть хозяевам безотносительно к тому, сколько ценностей смогут вернуть нам). А еще стоит извиниться перед Финляндией, Польшей, Румынией, Молдовой, государствами Прибалтики за агрессию и оккупацию. Однако нынешнее российское руководство с извинениями явно не спешит. Наоборот, всячески противясь вступлению восточных соседей в НАTO, похоже, оно не исключает, что при определенных обстоятельствах ограниченный контингент российских войск вновь войдет в Белоруссию и Украину, Прибалтику и Закавказье, а то и в Польшу и Словакию. Между тем не забвение былых обид, только их прощение и исчерпание способны навсегда подвести черту под самой разрушительной из всех войн — второй мировой. Статьи, составившие настоящий сборник, писались в разное время и по разным поводам. Поэтому многие факты и аргументы в них повторяются, одновременно создавая и своеобразную перекличку. Автор не счел возможным что-либо кардинально здесь менять. Исправлены только явные ошибки и сделаны некоторые добавления на основе новых источников, подтверждающие первоначально развитые тезисы. Особенно хочется поблагодарить нашего друга Давида М. Глэнца, редактора "Джорнэл оф Слэвик Милитэри Стадиз". Без его содействия не могли быть опубликованы многие из статей, вошедших в книгу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
{2}См.: Frieser K.-H. Schlagen aus der Nachhand — Schlagen aus der Vorhand. Die Schlachten von Char'kov und Kursk. — Gezeitenwechsel im Zweiten Weltkrieg? Krsg. von R. G. Foerster, Hamburg-Berlin-Bonn: Verlag E. S., Mittler Sohn-MGFA, 1996.
{2а}Муранов А. И., Звягинцев В. E. Досье на маршала. Из истории закрытых судебных процессов. М.: Андреевский флаг, 1996. С. 180.
{3}О том, что показатели советской военной экономики умышленно фальсифицируются, еще в 1942 г. сделали вывод немецкие экономисты-аналитики, работавшие на VI управление Главного управления имперской безопасности, возглавлявшееся В. Шелленбергом. См.: Schellenberg W. The Labyrinth. N. Y. Harper Brothers, 1956. P. 273-274.
{3а}Гриф секретности снят. С. 350.
{4}Русский архив: Великая Отечественная. Т. 12 (1). М.: Терра, 1993. С. 68.
{5}Самутин Л. А. В норе // Родина. 1991. № 6-7. С. 98.
{6}Колесник А. Н. РОА — власовская армия. Судебное дело А. А. Власова. Харьков: Простор, 1990. С. 76.
{7}Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М.: Гея, 1996. С. 201.