§1. Возникновение белого движения

В результате начавшейся 23 февраля 1917 г.{*3} в Международный женский день Февральской революции российская самодержавная монархия рухнула, и не нашлось сколько-нибудь значительных сил, которые выступили бы в ее защиту. Более того, неожиданно в перевороте оказались заинтересованными самые различные круги отечественной общественности: от верхушки армии до интеллигенции, объединенной в партии либерального и радикального направлений. «Безудержная вакханалия, — писал будущий главнокомандующий Добровольческой армией генерал А.И.Деникин, — какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 г. привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединенное дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты»{21}.

Немногочисленные трезвые голоса политических деятелей, предупреждавших о возможном крахе государственности, не были услышаны. Эйфория внезапно открывшихся перспектив захлестнула общественность и страна устремилась по направлению к разрушению своих вековых устоев и хаосу.

Более всего на этом направлении потрудилось образовавшееся в первые дни революции Временное правительство. Хотя интеллигенция, его составившая, готовила себя к этой роли многие годы и имена членов правительства как ведущих оппонентов царского режима были давно на слуху, сколько-нибудь значительного опыта управления страной никто из них не имел. Как вспоминал бывший в то время управляющим делами Временного правительства В.Набоков, они «понятия не имели об основах государственного управления»{22}. Все, что они знали и понимали в политике, было почерпнуто в Думе, и под политикой ими подразумевалась, по выражению Р.Пайпса, борьба «с правительственной бюрократией в залах и кулуарах Таврического дворца, обсуждение законодательных предложений и, в критические минуты, обращение к массам»{23}.

За все время своего существования Временное правительство больше занималось разрушением старого правопорядка, чем созданием чего-либо нового взамен. [10] В стране, где отсутствовали основные элементы гражданского общества, привыкшей к централизованному управлению и беспрекословному исполнению распоряжений сверху, Временным правительством была сделана ставка на «мудрость народа». И это в тот момент, когда Россия вела беспримерную борьбу с врагом на фронтах первой мировой войны. 5 марта 1917 г.

в развитие принятой по согласованию с Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов 8-ми статейной программы{24} были уволены все губернаторы и вице-губернаторы, с передачей их полномочий председателям губернских земских управ. Данное мероприятие создало в губерниях обстановку безвластия. Следующий шаг — роспуск полиции и жандармерии, как символов государственной власти, привел к тому, что страна осталась без приводных ремней в проведении государственной политики на местах. Таким образом, правительство с первых же своих шагов лишило себя возможности управлять и обеспечивать потребности фронта в людских и материальных ресурсах. Россия пошла верной дорогой к поражению в первой мировой войне и краху всех государственных и социальных институтов.

Первыми, кто почувствовал дыхание надвигавшейся катастрофы, оказались находившиеся на фронтах первой мировой войны офицеры русской армии. «Общее настроение в армии делается с каждым днем все напряженнее, — сообщал в донесении от 29 марта 1917 г. главнокомандующему войсками Северного фронта командующий 5-й армией генерал А.М.Драгомиров, — аресты офицеров и начальников не прекращаются... были случаи отказа идти на позицию... крайне неохотно отзываются на каждый приказ идти в окопы, а на какие-либо боевые предприятия... нет никакой возможности заставить кого-либо выйти из окопов»{25}.

В свою очередь 9 апреля 1917 г. дежурный генерал Ставки Верховного главнокомандующего ходатайствовал перед начальником Генерального штаба «о принятии безотлагательных мер со стороны правительства, так как у развенчанной власти командного состава нет сил справиться с солдатской толпой, принявшей возвещенную им свободу... как право делать что угодно, игнорировать офицеров, всячески дерзить им, или неповиновением им, оскорблять их и даже арестовывать их и смещать с должностей»{26}.

С каждым днем обстановка на фронте становилась все напряженнее.

Запасы, созданные еще царским правительством, быстро иссякали, а новые необходимые для фронта ресурсы если и поступали, то с перебоями. Необходимость, с одной стороны, продолжения выполнения боевых задач, с другой — ширившаяся анархия в тылу и как следствие усугубление и без того тяжелого положения солдатской и офицерской массы на передовой неминуемо вели к расколу в войсках. [11] Этому активно способствовала и сама революционная власть. Так, по выражению А.И.Деникина, «одним росчерком пера» нового военного министра, А.И.Гучкова было уволено с постов старших военных начальников 143 человека, в числе которых оказались 70 начальников пехотных и кавалерийских дивизий. По мнению одного из будущих вождей белого движения П.Н.Врангеля данная операция не могла не отразиться «на внутреннем порядке и боеспособности армии», а другого — А.И.Деникина, «подорвала веру в командный состав и дала внешнее оправдание комитетскому и солдатскому произволу и насилию над отдельными представителями командования»{27}.

Учреждение комиссии для проведения «демократизации армии» под председательством бывшего в 1915-1916 гг. военным министром генерала А.А.Поливанова, законопроекты которой прежде их утверждения в ней шли на согласование с солдатской секцией исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов и принятие по результатам ее работы так называемой «Декларации прав солдата и гражданина», привело не более чем к дальнейшему падению дисциплинарной власти командного состава.

Удивляет настойчивость, с которой члены Временного правительства занимались разрушением армии, ломая тем самым становой хребет российской государственности. Несмотря на то, что на одном из совместных заседаний членов правительства и высшего командования последним недвусмысленно было заявлено крайне негативное отношение к готовящемуся постановлению{28}, тем не менее, пресловутая Декларация была все же принята. Это обстоятельство привело к тому, что войска, спустя некоторое время, окончательно вышли из повиновения своим командирам.

Являлись ли действия Временного правительства непосредственной причиной крушения Российской империи или ответ на этот вопрос следует искать в крайней усталости всех слоев российского общества, вызванной непосильным бременем продолжавшейся третий год войны. Из двух вариантов — консолидировать общество с целью противостояния внешней угрозе, может быть, отказавшись от некоторых радикальных лозунгов и пригласив к сотрудничеству деятельных сановников прежнего режима, либо спекулировать на его настроениях с тем, чтобы снискать себе симпатии наиболее слабых в культурном отношении слоев, революционная власть выбрала последнее. [12] В таких условиях любая пораженческая агитация могла найти для себя благодатную почву. Таким образом, вскоре армия раскололась на два непримиримых лагеря — продолжавших несмотря ни на что выполнять свой долг защитника отечества и различного рода малодушный элемент, искавший только повода, чтобы уклониться от выполнения святой обязанности.

Хотя в первом лагере оказалось больше офицеров, а во втором солдат, было бы неправильным рассматривать раскол как произошедший исключительно между ними. И те и другие были в обоих лагерях. Однако желая поощрить первую группу, Временное правительство с подачи Ставки Верховного главнокомандования активно производило солдат различных ударных частей, создававшихся под летнее наступление 1917 г., в офицерское звание.

Постепенно наиболее патриотически настроенный элемент российского общества сделался той основой, на которой стала формироваться идеология будущего белого движения.

Применительно к теме настоящей работы белое движение прежде всего означает оппозиционную деятельность наиболее государственно мыслившей части русского общества по отношению к разрушительной политике Временного правительства, поскольку последняя вела к развалу российского государства и торпедировала саму возможность успешного продолжения борьбы с вековым врагом на фронтах мировой войны.

Неспособность пришедших в результате Февральской революции к власти членов правительства навести в стране необходимый порядок привела к тому, что в различных кругах российской общественности начала вызревать идея военной диктатуры. Отверженные чиновники увидели в ней возможность возвращения к государственной службе и связанным с нею привилегиям; торгово-промышленные и финансовые круги — надежду на восстановление управляемости государства и начало нормальных реформ на благо страны; военные — привести армию в боеспособное состояние; само правительство — добиться установления контроля над страной. Беспорядок надоел и рабочим, что, в частности, сказалось на политике Петроградского Совета, к середине июля уже в сущности не возражавшего против диктатуры{29}.

Таким образом, под давлением правых и умеренных кругов А.Ф.Керенский пошел на подготовку к установлению более жесткого гражданского и военного руководства, тесно взаимодействуя при этом с высшими военными кругами{30}.

Но пугающая перспектива быть отстраненным от власти Корниловым в последний момент толкнула главу Временного правительства на его предательство. В свою очередь, Л.Г.Корнилов, имевший, по характеристике [13] Алексеева, «львиное сердце, но овечью голову»{31}, вместо того, чтобы беспрекословно подчиниться приказу А.Ф.Керенского согласно телеграмме от 27 августа о сдаче должности Верховного главнокомандующего генералу А.С.Лукомскому и тем самым сохранить стабильность в государстве, подписал 28 августа составленное его ординарцем, неким Завойко, заявление, в котором действия Керенского квалифицировались как «великая провокация». В дальнейшем, открыто отказавшись подчиниться Временному правительству, Л.Г.Корнилов в обращении к казакам заявил, что идет против правительства и «против тех безответственных советников его, которые продают родину»{32}.

Насколько было подготовлено выступление Корнилова, засвидетельствовал в своих воспоминаниях генерал П.Н.Врангель: в войсках телеграммы и обращения Корнилова до всеобщего сведения не доводились. Для генерала А.М.Крымова, командира III конного корпуса, конфликт Верховного главнокомандующего с правительством явился полной неожиданностью, и застигнутый им врасплох, он заколебался, стал запрашивать дополнительных указаний из Ставки и потерял драгоценное время для движения на Петроград. В свою очередь, выдвижение корпуса Крымова к столице явилось полной неожиданностью для организации графа Палена, одной из ключевых в городе по осуществлению связи между военными кругами и общественностью, заинтересованных в осуществлении необходимых мер по подготовке к введению в стране военной диктатуры. По свидетельству ее руководителя, конфликта правительства со Ставкой никто не ожидал и в предвидении его ничего сделано не было{33}.

Был ли порыв Л.Корнилова выражением замыслов реакции, как это утверждает в своих работах отечественный историк Г.Иоффе?{34} Если под реакцией понимать насильственное возвращение страны к состоянию до Февральской революции 1917 г., то в официальных обращениях Верховного главнокомандующего трудно найти факты в пользу данного утверждения. Но, может быть, за ними таились другие желания кандидата в диктаторы? Обратимся к свидетельствам очевидцев.

Еще в период только разговоров о необходимости диктатуры для восстановления порядка в стране будущий активный участник белого движения, а в описываемое время председатель Союза офицеров Л.Н.Новосильцев имел конфиденциальную беседу с Л.Г.Корниловым. Во время той встречи Новосильцев, в частности, интересовался политическими взглядами последнего. На заданный ему вопрос о его политических пристрастиях Корнилов заявил, что хотя царская семья ничего, кроме хорошего, ему не сделала, тем не менее он не желал бы не только реставрации, но даже «вообще по [14] явления у власти Романовых», так как, по его убеждению, семья эта уже выродилась и не имеет даровитых личностей. Далее он подчеркнул, что власти не ищет, но полагает, что только диктатура может еще спасти положение и, если придется взять власть в свои руки, то этого он избегать не будет. В программе своей деятельности Л.Г.Корнилов предусматривал потребовать немедленного введения смертной казни и милитаризации железных дорог, ибо при «расстройстве транспорта армия может погибнуть от голода». Между прочим один из будущих вождей белого движения заявил, что никоим образом не желает посягать на право народа самому определить свою судьбу, не думает о возвращении старого и считает, что многие экономические и социальные вопросы должны быть разрешены в духе справедливости{35}.

В этой связи необходимо привести свидетельство и другого соратника Корнилова по борьбе, генерала А.И.Деникина: «...Корнилов не был ни социалистом, ни реакционером. Но напрасно было бы в пределах этих широких рамок искать какого-либо партийного штампа. Подобно преобладающей массе офицерства и командного состава, он был далек и чужд всякого партийного догматизма; по взглядам, убеждениям примыкал к широким слоям либеральной демократии... Он мог поддерживать правительства и Львова, и Керенского, независимо от сочувствия или не сочувствия направлению их политики, если бы она вольно или невольно не клонилась, по его убеждению, к явному разрушению страны... Корнилов не желал идти ни на какие «авантюры с Романовыми», считая, что они «слишком дискредитировали себя в глазах русского народа». На заданный как-то Деникиным прямой вопрос, что если Учредительное собрание выскажется за монархию и восстановит павшую династию, Л.Г.Корнилов ответил без колебания: «Подчинюсь и уйду»{36}.

То, что за Корниловым не стояло никакой партии, подтверждает в своей книге и Г.З.Иоффе. Он указывает, что на одном из первых совещаний «быховских узников»{*4} предложение о создании корниловской партии не прошло. Было решено, что движение должно было быть, с одной стороны, преемственно связано с «августовской борьбой», с другой — с провозглашением внепартийности{37}. [15] Таким образом, опираясь на анализ настроений русской общественности в период между событиями февраля и октября 1917 г., достаточно полно сделанный в работах как отечественных, так и зарубежных историков и военных кругов{38}, зарождение белого движения следует связывать с возникновением в широких кругах российской общественности оппозиционных настроений в отношении курса Временного правительства, который вел к развалу страны и фронта. Потерпев неудачу в попытке ввести диктатуру легальным путем в согласии с правительством и, тем самым, сохранении государственности России, «общественность» в дальнейшем отказалась сотрудничать с ним. В то же время, заключенные в Старом Быхове активные участники корниловского выступления единогласно постановили продолжать борьбу с «анархией и развалом государства»{39}.

Именно с провозглашением внепартийности , на взгляд автора, и следует связывать начало кристаллизации «белой идеи». Интересы государства, России, в противовес частным устремлениям отдельных групп и лиц российской общественности, раскалывавших единство русского общества во имя своих партийных программ, составили суть, квинтэссенцию всей идеологии белого дела.

Западный историк П.Кенез, специализирующийся на исследованиях истории русской гражданской войны, в одной из своих статей как-то заметил, что «историки объяснили мысли и мотивы белых намного меньше, чем умонастроения красных»{40}.

Тем не менее идеология белого движения достаточно полно отражена в документах и материалах, касающихся деятельности белых армий и гражданских администраций как на фронтах гражданской войны, так и в тылу.

Основные идеи белой борьбы вошли в так называемую «корниловскую программу», составленную «быховскими узниками». В частности она предусматривала: . установление правительственной власти, «совершенно независимой от всяких безответственных организаций», до Учредительного собрания; . продолжение войны «в единении с союзниками до заключения скорейшего мира»; . воссоздание боеспособной армии — без политики, без вмешательства комитетов и комиссаров, и с твердой дисциплиной; . восстановление нормальной работы транспорта и упорядочение «продовольственного дела привлечением к нему кооперативов и торгового аппарата».

Разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывалось до созыва Учредительного собрания{41}. [16] Эти идеи, положившие начало белой борьбе с анархией и антигосударственной политикой центральных московских властей на Юге России, распространились впоследствии по остальным частям страны с помощью особо отправлявшихся миссий и центров. Они снабжались соответствующими инструкциями, как, например, делегация генерала Флуга, командированная Корниловым в Сибирь и на Дальний Восток в первой половине февраля 1918 г.{42} П.Кенез, исследуя идеологию белого движения, заметил, что для того, чтобы понять белое движение в контексте гражданской войны, надо, самое главное, понять духовный мир тех, кто вел активную борьбу с большевизмом{43}.

В этой связи несомненный интерес представляют фигуры основателя и главного идеолога белого движения Михаила Васильевича Алексеева и Верховного правителя Александра Васильевича Колчака.

В то время, когда основные события общественно-политических страстей вращались вокруг взаимоотношений Временного правительства и Ставки Верховного главнокомандования, бывший Верховный главнокомандующий русской армией генерал М.В.Алексеев, удалившись от дел в Смоленск, приступил к составлению своих записок. 10 июля 1917 г. одним из первых из военных и политических деятелей той эпохи он обратил внимание на исчезновение понятия «Родина»: «Кто будет впоследствии перечитывать многочисленные речи и воззвания к армии... Керенского и даже Брусилова, с изумлением остановится перед фактом, что великие понятия «Родина», «Отечество», «Россия» — изгнаны из употребления...»{44} Как считает эмигрантский историк Н.Н.Рутыч, эти замечания генерала М.В.Алексеева можно рассматривать как идейный пролог к созданию новой Добровольческой армии, готовой до конца служить Родине и России{45}.

Михаил Васильевич Алексеев начал войну 1914-1918 гг. начальником штаба Юго-Западного фронта. Затем был назначен главнокомандующим Северо-Западным фронтом. Летом 1915 г. на этот фронт пришелся главный удар германских войск. Трудную задачу отступления при отсутствии боеприпасов М.В.Алексеев провел с большим умением, заслужив всеобщее уважение не только в военных, но и в думских кругах. В нем видели умного, опытного и образованного генерала. Поэтому, когда в сентябре 1915 г.

Николай II неожиданно для своего правительства объявил себя Верховным главнокомандующим, а предшественника на этом посту великого князя Николая Николаевича назначил наместником и главнокомандующим на Кавказ, назначение начальником штаба русской армии генерала М.В.Алексеева успокоило офицерство и общественность. Последний слыл [17] человеком исключительной работоспособности, спокойным, независимым и упорным в достижении поставленных целей. Генерал пользовался авторитетом не только в стране, но и далеко за ее пределами. Черчилль, оценивая его стратегические дарования, приравнял их к способностям в этой области маршала Фоша и генерала Людендорфа, командовавших во время первой мировой войны соответственно французскими и немецкими войсками{46}.

Будучи человеком скромного происхождения, выросший в бедности и пробивший дорогу к вершинам власти упорным трудом и природными дарованиями, генерал М.В.Алексеев, несомненно, был сложной натурой. Выдвинувшись на руководящие посты при царском режиме, он, тем не менее, не питал слепой преданности трону. Об этом, в частности, свидетельствует следующий факт. Во время очередного обострения длительной и серьезной болезни Алексеев отправился на лечение в Крым (с начала ноября 1916 г. до середины февраля 1917 г.). Вскоре туда, где он находился, приехали представители некоторых думских и общественных кругов, которые совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Хотя в беседе с ними генерал и указал на недопустимость каких бы то ни было потрясений основ государственного устройства страны во время войны, однако он не донес о заговоре государю, как того, казалось бы, требовал долг присяги{47}.

Был ли М.В.Алексеев монархистом? Очевидно, нет. Тот факт, что он не донес о заговоре царю обнаруживает степень его недоверия к старой власти. В конце концов, вопрос ставился ребром: что выше — верность престолу или родине? Очевидно его дальнейшие поступки, связанные с отречением Николая II от престола, противодействием разрушительным реформам Временного правительства в армии и участием в белом движении, доказывают то обстоятельство, что М.В.Алексеев служил не той или иной форме правления, а прежде всего — Родине.

Если под приоритетом национальных интересов в межгосударственных отношениях различных наций понимать стремление общества в максимальной степени защитить себя и свою среду обитания от ущемления в пользу других обществ, то генерал М.В.Алексеев сознавал, что ход исторического развития человечества диктует давать первенство национальным интересам перед наднациональными. Свой долг он видел в служении России, не какой-то группе населения в противовес другой, а всему народу. Собираясь, по его словам, возглавить борьбу с антигосударственной партией большевиков, рассматривавших Россию как полигон для экспериментов и приносивших ее в жертву Германии во имя своих узкопартийных интересов, он говорит своим близким, что это его «последнее дело на земле»{48}. [18] В написанном 13 августа 1918 г. письме генералу Д.Г.Щербачеву{*5}, содержавшем законченное выражение взглядов М.В.Алексеева на «задачи и цели существования Добровольческой армии», идеология белого дела определялась следующим образом: «Главная идея, — писал генерал, — это возрождение единой неделимой России, восстановление ее территории, ее самостоятельности, насаждение порядка и безопасности всех граждан, возможности приступить к труду, дабы воскресить преступно разрушенные государственность, народное хозяйство и сохранить еще уцелевшие национальные богатства от дальнейшего расхищения. Без осуществления этой центральной идеи теряется смысл существования Добровольческой армии»{49}.

Средство осуществления «центральной идеи» М.В.Алексеев видел в установлении «переходного управления в виде военной диктатуры одного лица, а не комбинации трех лиц, как этого хотят... левые центры и группы»{50}.

В письме Верховный руководитель Добровольческой армии заострил внимание на вопросе об определении политической позиции армии в начавшейся борьбе. Считая невозможным «теперь же принять определенный политический лозунг» в силу того, что он мог бы затруднить «выполнение государственных задач», он особо остановился на вероятности восстановления в стране в будущем монархии. Как уже говорилось выше, М.В.Алексеев был сложной натурой, и, как представляется, именно отсутствие в ней цельности являлось причиной его колебаний. Сыграв одну из ключевых ролей в принятии царем решения отречься от престола, заслужив признание своих заслуг со стороны Временного правительства, которое назначило его Верховным главнокомандующим, впоследствии, под влиянием наступившего «развала», генерал несколько сместил оценку происходивших событий и пришел к убеждению полезности для России конституционной монархии, так как никакая другая форма правления, по его мнению, не могла «обеспечить целость, единство, величие государства и объединить в одно целое различные народы, населяющие его территорию»{51}. [19] На последнем следует остановиться особо. В отечественной, да и в зарубежной литературе установилась практика рассматривать белое движение как реакционное и монархическое. Подтверждением тому, на первый взгляд, служит содержавшееся в письме генералу Д.Г.Щербачеву признание вождя белого движения в приверженности конституционной монархии, а также упоминание о том, что его точку зрения разделяло большинство офицерского корпуса Добровольческой армии.

Однако если не вся, то большая часть практической деятельности М.В.Алексеева как руководителя и главного идеолога белого дела убедительно свидетельствует об отсутствии у него реставрационных вожделений, его широком демократизме, стремлении привлечь под свои знамена все слои русского общества, независимо от партийной принадлежности, во имя общего национального дела — возрождения свободной демократической России. Не скрывая своих убеждений, правда, как замечено выше, имевших тенденцию меняться, но в то же время самоотверженно служа Отечеству, генерал М.В.Алексеев своим примером ярко демонстрировал, что сам он сумел подняться над своими идейными пристрастиями во имя общегосударственного дела.

Практика белых правительств также свидетельствует не о стремлении белых к реставрации старого порядка, а об усилиях по созданию нормальных экономических отношений на территориях под их контролем между субъектами общества. Ленин по этому поводу заметил в речи 30 июля 1919 г. о продовольственном и военном положении, что источник, откуда «Колчак и Деникин берут себе подкрепление... есть сила капитализма, основанная на свободной торговле хлебом и товарами»{52}, а в речи перед слушателями Свердловского университета 24 октября 1919 г. он прямо назвал колчаковское правительство буржуазным{53}.

Изучение манифестов и деклараций, изданных от имени движения, а также речей и выступлений его вождей перед различными собраниями общественности, впрочем, как и вся деятельность белых правительств на окраинах страны, не дают никаких оснований к утверждению, что белое движение стремилось к реставрации монархического режима.

Уже в так называемой «корниловской программе», написанной для распространения по всей России, говорилось, что вновь созванное Учредительное собрание на основе всеобщего избирательного права установит основные законы русской конституции и окончательно сконструирует государственный строй{54}. В первом же манифесте Добровольческой армии от 27 декабря 1917 г. подчеркивалось, что она будет уважать волю только что избранного Учредительного собрания{55}. В то же время генерал А.И.Деникин [20] в своих выступлениях заострял внимание общественности на том, что цель Добровольческой армии не в «возвращении к старым порядкам, не в защите сословных и классовых интересов, а в создании новой светлой жизни всем, и правым, и левым, и казаку, и крестьянину, и рабочему»{56}.

В первом же своем обращении к населению Сибири Верховный Правитель адмирал А.В.Колчак также заявлял, что он не пойдет «ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности» и главной своей целью ставит «создание боеспособной армии, победу над большевиками и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные всему миру»{57}.

Во время встречи 12 марта 1919 г. с делегацией офицеров, отправлявшихся в Москву «для осведомления тамошних кругов о положении в Сибири», Верховный Правитель следующим образом обрисовал свою программу: после «очищения» европейской России от большевиков следовало бы ввести твердую военную власть с задачей недопущения анархии и водворения порядка, после чего немедленно «приступить к выборам в Учредительное собрание, которое и установит образ правления в государстве». При открытии собрания он и возглавляемое им правительство заявили бы о сложении своих полномочий{58}.

В ответе адмирала на заявление Клемансо от 27 мая 1919 г. «от имени союзных и примыкающих к ним держав», составленном 4 июня того же года, однозначно проводилась мысль о том, что Россия в настоящее время и в будущем может быть только государством демократическим, причем не могло быть «возврата к режиму, существовавшему в России до февраля 1917 г.»{59} Показательны в этом отношении ответы А.В.Колчака на вопросы следственной комиссии. Последняя была учреждена для подготовки суда над ним после того, как с благословения генерала Жанена, главнокомандующего союзными войсками на территории Сибири, адмирал был предательски выдан чехословаками иркутскому Политическому центру в начале января 1920 г. в обмен на беспрепятственный проход их эшелонов через город.

На прямой вопрос председателя комиссии, был ли он монархистом, Колчак откровенно и честно ответил:»Я был монархистом и нисколько от этого не уклоняюсь... я... не мог считать себя республиканцем, потому что тогда такого не существовало в природе. До революции 1917 г. я считал себя монархистом». Затем адмирал заявил, что тем не менее, перемену правительства в результате Февральской революции он приветствовал, добровольно принял присягу на верность Временному правительству и со [21] вершенной революции «по совести» и с этого момента стал рассматривать себя «совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии»{60}.

Что касается вопроса будущего государственного устройства страны, то бывший глава всероссийского белого движения полагал, что только «сам народ должен установить в учредительном органе форму правления» и что бы он не выбрал, Колчак бы подчинился. «Я считал, что монархия , вероятно, будет совершенно уничтожена, — заключал далее адмирал, — для меня было ясно, что восстановить прежнюю монархию совершенно невозможно, а новую династию в наше время уже не выбирают, я считал, что с этим вопросом уже покончено, и думал, что, вероятно, будет установлен какойнибудь республиканский образ правления, и этот республиканский образ правления я считал отвечающим потребностям страны »{61}(выделено мною — В.С.).

Что касается Северо-Запада России, то и там белое движение проводило те же идеи борьбы. В Декларации, составленной Политическим совещанием при главнокомандующем Северо-Западной русской армией генерале Н.Н.Юдениче, предложенной ему на утверждение 3 августа 1919 г., однозначно проводилась мысль о решительном отказе «от возврата к старому режиму». Там же провозглашалось, что «воссоздаваемая всероссийская власть должна быть укреплена на основе народовластия» немедленным созывом, по водворении законного порядка, Всероссийского Учредительного собрания «на началах всеобщего избирательного права, дабы народ мог беспрепятственно выявить свою волю и установить ту форму правления, которая действительно осуществит великие идеи свободы...»{62} Образованное 2 августа 1918 г. «Верховное Управление Северной области» после того, как 8 сентября его возглавил Н.В.Чайковский, видный деятель российского социалистического движения, также проводило «белую идею». Основная задача для северной власти в одном из первых обращений ее главы к населению сводилась к «воссозданию русской армии и продвижению ее вперед во что бы то ни стало». Всевозможные партийные разногласия должны были быть отложены в сторону во имя освобождения России. Все должны были «сплотиться и работать, не покладая рук, во исполнение своего священного для одних воинского, для других гражданского долга перед родиной...»{63} Все дело в том, как понимать слово «монархист». Либо это принадлежность к определенной партии, преследующей вполне определенные политические цели, либо это не более чем известные симпатии. Вся история белого движения подтверждает второе. В одной из своих программных ре [22] чей генерал А.И.Деникин так говорил по этому вопросу: «Добровольческая армия не желает быть оружием какой-нибудь одной политической партии... будьте правыми, будьте левыми, но любите нашу истерзанную родину и помогите спасти ее»{64}.

Уже позже, после окончания гражданской войны, видный русский философ и общественный деятель И.А.Ильин в статье «Белая идея» писал: «...неправда... будто белое дело «сословное» и «классовое», дело «реставрации» и «реакции». Мы знаем, что есть «сословия» и «классы», особенно сильно пострадавшие от революции. Но ряды белых борцов всегда пополнялись... совершенно независимо от личного и сословного ущерба, от имущественного и социального убытка. И в наши ряды с самого начала становились и те, кто все потерял, и те, кто ничего не потерял и все мог спасти. И в наших рядах с самого начала были... люди самых различных сословий и классов, положений и состояний; и притом потому, что белый дух определяется не этими вторичными свойствами человека, а первичным и основным — преданностью родине. Белые никогда не защищали... ни сословного, ни классового, ни партийного дела: их дело — дело России, Родины, дело русского государства»{65} (подчеркнуто мною — В.С.).

Общеизвестно, что многие участники белого движения с неприязнью относились к представителям различных социалистических течений, на которых они возлагали главную ответственность за развал государства. Ненависть к ним была настолько сильной, что главный идеолог движения М.В.Алексеев как-то писал Р.Локкарту, руководителю британской дипломатической миссии в Москве, что он «скорее будет сотрудничать с Лениным и Троцким, чем с Савинковым и Керенским»{66}.

Однако несмотря на такое к ним отношение, социалисты, как и представители других политических партий, имели легальную возможность излагать свои взгляды через печать, издавать свои газеты и журналы, а также пользоваться другими благами «военных диктатур» на «белых» территориях.

Ограничения существовали только в отношении партий большевиков и, как ни удивительно, монархистов. Как свидетельствуют сводки информационной части отдела пропаганды при Особом совещании за вторую половину 1919 г., последние, группируясь вначале в Москве, затем в Киеве, а после падения режима гетмана Скоропадского, в Одессе, проводили откровенно враждебную в отношении Добровольческой армии политику, имея в центрах белого движения нелегальные организации своих сторонников{67}.

Факты упрямы в констатации того положения, что как армию А.И.Деникина, так и армии А.В.Колчака, Н.Н.Юденича и Е.К.Миллера ни [23] как нельзя рассматривать как порождение какой-либо правой монархической организации. Также абсурдно было бы полагать, что идеология белого движения выражала мировоззрение монархистов.

Символ веры белых армий — «Спасение Великой России». То есть национализм стал как бы фокусом их идеологии.

Данный символ веры хорошо сочетался и с правыми, и с левыми политическими убеждениями и требовал лишь наличия сильного патриотического чувства. «Ни пяди русской земли никому не отдавать, — говорил на заседании Донского Войскового Круга 20 ноября 1919 г. генерал А.И.Деникин, — никаких обязательств перед союзниками и иностранными державами не принимать, ни по экономическим, ни по внутренним нашим делам... Когда станет у власти Всероссийское правительство, то оно не получит от нас ни одного векселя»{68}.

Не случайно то обстоятельство, что если контрреволюционная армия эпохи французской революции защищала идею легитимной монархии и взяла с этой целью для своего дела белый цвет — цвет королевского дома Бурбонов, то на флаге Добровольческой армии красовались не романовские цвета: черный, оранжевый, белый, а национальные: белый, синий, красный. «От нас требуют партийного флага, — заявлял 1 ноября 1918 г.

А.И.Деникин при открытии Кубанской Краевой Рады, — но разве трехцветное знамя великодержавной России не выше всех партийных флагов?»{69} Что касается происхождения самого названия «белого» движения, то по мнению многих историков русской гражданской войны, в частности, профессора Н.Н.Головина, Добровольческая армия получила название «белой» от большевиков, по сходству с французской революцией, видимо, с целью ввести в заблуждение общественное мнение. Но со временем примирилась с этим названием. Оно приобрело совершенно другой смысл: белый цвет стал символом сотрудничества всего населения России по аналогии с таким же цветом спектра, соединяющего в себе все цвета{70}.

К выводу об отсутствии у белых правительств реакционных тенденций приходят в своих последних исследованиях и зарубежные историки. Так, например, Э.Моудсли, характеризуя политическое руководство генерала А.И.Деникина, отмечает, что вождь белого движения на Юге России никоим образом не являлся инструментом внутренних или внешних сил и хотя его личные политические пристрастия были довольно «узки, но никак не реакционны»{71}.

Дж.Бринкли пошел еще дальше. В статье, посвященной белому движению, он прямо указывает, что ни Деникин, ни Колчак не выступали с реакционными целями реставрации старого режима. Наоборот, «они солида [24] ризировались с Февральской революцией 1917 г. и либеральной программой парламентской демократии и социальных реформ. Хотя вожди белого движения твердо выступали против социализма и любого сепаратизма... их политическая философия включала земельную реформу и права национальных меньшинств на автономию»{72}.

Анализируя эти высказывания зарубежных историков, можно заметить, что идеология белого движения развивалась именно в кругах родоначальников его, впитывая в себя окружающую действительность и применяя идеологические воззрения представителей различных политических партий и организаций к целям своего движения. Поскольку представители различных политических кругов приходили к идее широкого национального движения в деле освобождения родины от германской тирании, порождением которой считался большевизм, постольку вожди белого движения шли на союз с той или иной политической силой.

Подтверждением сказанному выше может служить следующий эпизод, связанный с командировкой в мае-июле 1918 г. генерала Б.И.Казановича в Москву с целью изыскания средств на содержание и дальнейшее развертывание Добровольческой армии. Из политических организаций, с которыми Б.И.Казановичу удалось быстрее других установить связь, оказался «Правый центр». Прибыв на одно из его заседаний, Казанович ознакомил присутствовавших с письмами генералов Алексеева и Деникина и сделал доклад о положении армии. Хотя центр несколько позже и вынес постановление с приветствием в адрес Добровольческой армии, но финансировать ее отказался, мотивируя свое решение отсутствием средств.

Вскоре, замечал в своем отчете о поездке Б.И.Казанович, обнаружились и принципиальные разногласия. Стремление «Правого центра» к сотрудничеству с немцами шло «вразрез с программой Добровольческой армии»{73}.

Вскоре на одном из очередных заседаний «Правого центра» выявилась группа политических деятелей, разделявших убежденность «добровольцев» в возможности продолжения сотрудничества с бывшими союзниками в деле образования нового восточного фронта. Данное обстоятельство вызвало раскол в центре с выделением из него «умеренного» элемента, который спустя некоторое время образовал «Национальный центр», полностью разделивший взгляды вождей белого движения на задачи борьбы с «германо-большевизмом»{74}.{*6} [25] Об этом, в частности, свидетельствует письмо выделившихся из «Правого центра» политических деятелей на имя генерала М.В.Алексеева, написанное, по-видимому, в июле 1918 г. Основные его идеи сводились к следующим положениям: русская государственная власть должна была возникнуть без содействия «только что повергших Россию врагов». Для освобождения «от этого ига» предусматривалось проводить активную работу в широких кругах населения в надежде на возрождение национального духа народа. В этих целях приветствовалось поддержание тесной связи с союзниками, так как их «идейное понимание целей войны совпадает с нашим пониманием и их интересы в исходе войны совпадают с нашими». Будучи, как всякая интеллигенция, далекими от понимания умонастроений военных кругов, лидеры Национального центра на всякий случай сделали реверанс в сторону возможных монархических убеждений офицерского корпуса, подчеркнув в письме, что они не против того, чтобы страна имела монарха, но тут же указав, что «мы не ставим себе форму раньше содержания... и из этого не строим себе кумира». Для переходного времени, говорилось далее, необходима была сильная власть диктатора, но в качестве компромисса с левыми «Национальный центр» выступал за трехчленную директорию с военным авторитетным лицом во главе, под которым подразумевался генерал М.В.Алексеев. После восстановления порядка в стране предусматривалось приступить к проведению «всеобщих выборов в народное собрание», которое и установило бы в окончательном виде будущую форму правления в России. Письмо, в частности, подписали: М.М.Федоров, Н.И.Астров, П.Б.Струве, Д.Н.Шипов, А.С.Белоруссов, Н.К.Волков, В.А.Степанов, А.В.Карташев, А.А.Червен-Водали, Н.А.Бородин, а также другие известные общественные деятели{75}.

Таким образом, не отрицая известного влияния различных политических течений на выработку политических взглядов вождей белого движения, следует признать, что именно благодаря непримиримой позиции его руководителей по ряду принципиальных вопросов в среде различных политических партий и организаций происходил своеобразный процесс выделения наиболее деятельного состава политиков, которые в итоге вливались в ряды борцов за освобождение родины и оказывали посильное содействие в осуществлении целей движения.

Впоследствии, приняв активное участие в борьбе Добровольческой армии, лидеры «Национального центра» отказались от компромисса с левыми по поводу директории и всецело встали на точку зрения единоличной диктатуры. Что же касается вопроса о монархии, то члены «Национального центра» с началом деятельности в составе правительственных органов [26] Добровольческой армии целиком прониклись взглядами добровольцев о «непредрешении» этого вопроса до созыва национального собрания, избранного всем народом в результате свободного голосования.

Как справедливо заметил А.И.Деникин, «национальное чувство укрепило идеологию противобольшевистского движения... значительно расширило базу борющихся сил и объединило большинство их в основной, по крайней мере, цели. Оно намечало также пути внешней ориентации, вернув прочность нитям... связывавшим нас с Согласием*... Наконец, подъем национального чувства дал сильный толчок к укреплению или созданию целого ряда внутренних фронтов... к оживлению деятельности московских противобольшевистских организаций и вообще к началу той тяжкой борьбы, которая в течение нескольких лет сжимала петлю на шее советской власти»{76}.

К чести руководства большевиков, они эту тенденцию учитывали..

В.И.Ленин в работе «Ценные признания Питирима Сорокина» увязал подъем противобольшевистского движения с патриотизмом мелкой буржуазии, связанной частной собственностью неразрывными узами с отечеством.

Здесь же он указал на ее желание восстановить «буржуазную и империалистическую демократическую республику»{77}. Выступая на партийном собрании работников Москвы 27 ноября 1918 г. Ленин конкретизировал свою мысль о сущности противобольшевистского движения на том этапе: мелкобуржуазная демократия «шла против нас с озлоблением... потому что мы должны были ломать все ее патриотические чувства»{78}, так как патриотизм «это такое чувство, которое связано с экономическими условиями жизни именно мелких собственников»{79}.

Кроме национального, было еще сильно развитое религиозное чувство.

Не случайно многими активными борцами с большевизмом белое движение ассоциировалось со священным «Крестовым походом», с борьбой с Сатаной, захватившим родную землю и помутившим рассудок соотечественников. «По глубокому своему смыслу, — писал И.А.Ильин, — белая идея, выношенная и созревшая в духе русского православия, есть идея религиозная...

Это есть идея борьбы за дело Божие на земле; идея борьбы с сатанинским началом в его личной и в его общественной форме... Поэтому если белые берутся за оружие, то не ради личного или частного дела и не во имя свое: они обороняют дело духа на земле и считают себя в этом правыми перед лицом Божиим»{80}.

Таким образом, вся борьба белых с большевиками велась как бы исходя из двух начал: веры и государственности. Россия была для них не просто * С союзниками в первой мировой войне по Антанте. [27] территорией, где они родились и выросли, а являлась, говоря словами Ильина, «национальным сосудом Духа Божия». Борясь за родину, белые полагали, что тем самым они сражаются за силу и свободу русского духа. В то же время для многих белое движение явилось последним средством, с помощью которого они намеревались утвердить на русской земле основные начала цивилизованной жизни, которые должны были бы базироваться на основных достижениях западной системы ценностей с учетом национальных особенностей развития России.

Белые не верили в справедливость насильственного уравнения и имущественного передела, а тем самым, в правоту социализма и коммунизма.

Они полагали, что дело не в бедности или богатстве, а в том, как «справляется дух человека со своей судьбой»{81}. Справедливость, по их мнению, это когда каждый человек может трудиться и не опасаться за результаты своего труда. Как следует из обращения Верховного главнокомандующего белыми армиями адмирала А.В.Колчака к войскам, объявленного в приказе №128 от 20 апреля 1919 г., перед ними ставилась задача добиться восстановления в стране «твердого законного государственного порядка, чтобы личность каждого и его имущество были неприкосновенны, чтобы каждый мог спокойно работать и пользоваться плодами своего труда»{82}.

Белое движение, таким образом, органически утверждало естественность и необходимость частной собственности. Стремление к единой России также было присуще участникам белого движения, ибо в центробежном распаде государства они видели его гибель. Что касается партий и классов, то их девизом было: Россия существует не для классов и не для партий, а все классы и все партии — для России.

Такова была, если суммировать всю палитру интересов составлявших белое движение социально-политических сил, его идеология. Та ось, на которую нанизывались различные, временами прямо противоположные точки зрения, но единые в главном — свержении власти большевиков и установлении в России демократического правового государства в форме либо конституционной монархии, либо республики. Окончательное решение выносилось на суд законодательного собрания, которое должно было бы избираться на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования.

Касаясь основных направлений внутренней и внешней политики белых правительств, прежде всего следует заметить, что этот вопрос достаточно глубоко проработан как отечественной, так и зарубежной исторической наукой{83}.

Как представляется, узел вопроса заключался в обеспечении целей борьбы материальными и людскими ресурсами. Хотя к августу 1918 г. во [28] ждям белого движения стало ясно, что оно жизнеспособно даже при опоре на свои собственные силы и местные ресурсы, тем не менее с целью ускорения разгрома большевиков было признано необходимым воспользоваться, как ожидалось, широкой материальной и военной поддержкой союзников.

Как явствует из переписки генералов М.В.Алексеева и Д.Г.Щербачева, их помощь рассматривалась только как продолжение выполнения обязательств перед Россией по заключенным еще царским правительством договорам{84}. Политика Франции и Англии, направленная на оказание поддержки вновь возникшим «государственным образованиям» на окраинах России, признавалась неприемлемой, даже в ущерб эффективным операциям против большевиков, а действия Японии на Дальнем Востоке и Франции в Новороссии и вовсе трактовались как недружественные{85}.

В отношении кардинальных вопросов внутренней политики белые правительства не сумели найти приемлемых решений. Провозглашение ими примата частной собственности завело их в тупик в деле разрешения аграрного вопроса.

13 апреля 1919 г. Совет министров в Омске принял постановление «Об обращении во временное пользование правительственных органов земель, вышедших из фактического обладания их владельцев и поступивших в фактическое пользование земледельческого населения»{86}. Суть постановления заключалась в попытке сохранения сложившегося положения во владении землей, начиная с 1 марта 1917 г. по день свержения советской власти в той или иной местности. Вся земля, поступившая в результате революционных событий в пользование крестьян от ее прежних владельцев, национализировалась через поступление в заведование правительственных органов и последними уже передавалась в пользование земледельческого населения «впредь до издания основных земельных законов». Однако захваченные крестьянами земли земств, городов, сельских и селенных обществ и «сельских обывателей», которые до их захвата обрабатывались не только трудом наемных рабочих, но и «силами семьи», должны были быть возвращены их прежним владельцам{87}.

Если принять во внимание, что в 1916 г. до 33% крестьянских хозяйств пользовались результатами аграрной реформы П.А.Столыпина, выйдя на отруба и хутора, а 6 лет спустя только 2%, причем, как указывают многие современные ученые, основной удар эти хозяйства перенесли именно весной 1917 г., становится понятной негативная реакция сельского населения на решение правительства восстановить единоличные хозяйства{88}.

В качестве промежуточного варианта в аграрной политике руководство белым движением пошло на то, чтобы засчитывать в собственность кре [29] стьян выращенный на захваченных ими землях урожай. Но если в Сибири сельское население владело им полностью, то на Юге России треть урожая должна была выделяться в виде арендной платы законным владельцам земли{89}.

Основой земельной политики А.И.Деникин провозгласил создание и укрепление прочных мелких и средних хозяйств за счет частновладельческих и казенных земель{90}. Но кардинально разрешить земельный вопрос в духе резолюции совещания послов и общественных деятелей в Париже о политическом устройстве будущей России «...не восстановлением прежнего, а легализацией увеличения площади крестьянского землевладения и внесением принципов права в совершившийся стихийный процесс... перемещения земельной собственности...»{91} ни одно из белых правительств не решилось. Таким путем решило «вековой вопрос» правительство барона П.Н.Врангеля летом 1920 г.{92}, но, примененный на ограниченной территории, он не дал ожидаемого результата.

Не удалось противобольшевистским правительствам привлечь на свою сторону и рабочих. Ограниченность ресурсов, а главное — финансов на восстановление промышленности стали главной причиной того, что декларации белых по рабочему вопросу так и остались на бумаге. Что стоили заявления правительства Деникина об охране труда, установлении 8 — часового рабочего дня, государственного контроля над производством{93}, если рабочий оставался безработным.

Таким образом, идеология белого движения выражала интересы широких национальных кругов российского общества по созданию в России государства на основе уважения к правам и свободам человека в союзе с наиболее передовыми странами мира и исходя из приоритета национальных интересов. Что касается отношения к большевистской партии, то ее деятельность признавалась преступной и антигосударственной, сеющей рознь и смуту среди народов России.

В белое движение ворота были открыты для всех, кто признавал необходимым с оружием в руках бороться против коммунистического режима, независимо от пола, возраста, национальности, политических или религиозных убеждений, а также социального положения.

Слабость идеологии белого движения в большой степени состояла в недоступности ее для понимания простыми людьми. К примеру, приверженность идее частной собственности воспринималась населением как стремление белых к реставрации через возвращение владельцам отобранной у них в годы смуты земли и имущества. Свобода торговли, приветствовавшаяся крестьянством, осуждалась городским населением, видевшим в [30] этом ухудшение и без того тяжелых условий жизни. Желание сохранить целостность России рассматривалось национальными меньшинствами как великодержавный русский шовинизм.

Вместе с тем именно идеология белого движения, зародившись в кругах национально мыслившей военной элиты и части интеллигенции, сыграла объединяющую роль для подъема в стране сопротивления большевизму и обеспечила поддержку со стороны мирового общественного мнения для оказания военной и материальной помощи противобольшевистской борьбе.

Историческое значение идеологии белого движения в ее сути, том стержне, который позволяет в кризисные моменты истории отбросить в сторону партийные и иные разногласия и сплотить разномастные социальные и политические силы страны для решения одной-единственной задачи — возрождения России. [31]