Глава 8.

На очереди Соединенные Штаты

Адольф Гитлер дал Японии безрассудное обещание в ходе серии переговоров, которые весной 1941 года, как раз перед нападением Германии на Россию, вел в Берлине Есукэ Мацуока, японский министр иностранных дел. Захваченные немецкие протоколы этих переговоров позволяют обнаружить еще один крупнейший просчет Гитлера. Протоколы и другие нацистские документы этого периода свидетельствуют, что фюрер слишком несведущ, Геринг слишком невежествен, а Риббентроп слишком туп, чтобы осознать потенциальную военную мощь Соединенных Штатов, подобный грубейший просчет был допущен во время мировой войны Вильгельмом II, Гинденбургом и Людендорфом.

С самого начала политика Гитлера в отношении Америки грешила серьезными противоречиями. Хотя он относился с презрением к военным навыкам американцев, тем не менее в течение первых двух лет войны в Европе он прилагал огромные усилия, чтобы не допустить вступления в войну Америки. Как мы уже убедились, в этом видело свою главную задачу немецкое посольство в Вашингтоне, которое [379] прибегало ко всяким уловкам вплоть до подкупа конгрессменов, попыток финансировать писателей и содействовать комитету "Америка прежде всего", чтобы поддержать американских изоляционистов и тем самым удержать Америку от вступления в войну на стороне противников Германии.

Что Соединенные Штаты, пока там президентом оставался Рузвельт, препятствовали осуществлению грандиозных планов Гитлера по завоеванию мирового господства и разделению планеты между державами тройственного пакта, нацистский диктатор, как это явствует из его частных бесед в узком кругу, прекрасно понимал. Он считал, что с Америкой придется в конце концов расправиться, и расправиться, по его словам, сурово. Но только после других государств, а не в одно время с ними. В этом и состоял секрет его успешной стратегии. Придет и очередь Америки, но только после Великобритании и Советского Союза, когда эти страны будут разбиты. И тогда при помощи Японии и Италии он сможет расправиться с американскими выскочками, которые, оказавшись в полной изоляции, легко поддадутся давлению победоносных держав оси.

Японии отводилась ключевая роль в усилиях Гитлера удержать Америку от вступления в войну, пока Германия не будет готова бросить ей вызов. Япония, как уверял Риббентроп итальянского диктатора 11 марта 1940 года, явится противовесом для Соединенных Штатов, она будет удерживать Америку от попыток вступить в европейскую войну против Германии, как делала это в первую мировую войну.

Во время войны, как подчеркивали Гитлер и Риббентроп, для Японии важно не спровоцировать Соединенные Штаты на отказ от политики нейтралитета. К началу 1941 года нацистские лидеры уже всеми силами стремились втянуть Японию в войну, но не против Америки и не против России, на которую Германия вскоре должна была напасть, а против Англии, которая отказывалась капитулировать, даже потерпев поражение. Немецкое давление на Японию в начале 1941 года усилилось. 23 февраля Риббентроп принял в присвоенном им имении в Фушле, расположенном близ Зальцбурга, вспыльчивого японского посла генерала Хироси Осиму, который нередко производил на автора этих строк впечатление большего нациста, чем сами нацисты. Хотя война уже выиграна, говорил Риббентроп своему гостю, Япония в ее собственных интересах должна вступить в нее [380] как можно скорее и овладеть территориями, принадлежащими Британской империи в Азии.

"Внезапное вмешательство Японии, — продолжал Риббентроп, — непременно удержит Америку от вступления в войну. Америка, в настоящее время фактически не имеющая вооруженных сил, будет колебаться, подвергать ли ей риску свой военно-морской флот западнее Гавайских островов, а в случае вступления Японии в войну она тем более не пойдет на такой риск. Если Япония во всех иных отношениях станет уважать интересы Америки, то у Рузвельта не будет возможности использовать доводы престижного характера, чтобы сделать вступление США в войну приемлемым для американцев. Мало вероятно, чтобы Америка объявила войну, если ей пришлось бы стать очевидицей захвата Филиппин Японией".

Но если бы даже Соединенные Штаты оказались вовлечены в войну, продолжал Риббентроп, то "это не поставило бы под угрозу конечную победу держав тройственного пакта". Японский флот легко разбил бы американский, и война бы быстро закончилась поражением как Англии, так и Америки.

Эта речь вскружила голову драчливому японскому генералу, а Риббентроп все подогревал его аппетит. Он советовал японцам проявлять твердость на переговорах в Вашингтоне.

"Соединенные Штаты только в том случае отступят, если они осознают, что столкнулись с твердой решимостью. Американцы... не хотят приносить в жертву своих сыновей, поэтому они против вступления в войну. Американский народ инстинктивно чувствует, что его без всякой на то причины втягивают в войну Рузвельт и еврейские закулисные махинаторы. Поэтому наша политика по отношению к Соединенным Штатам должна быть твердой и ясной..."

У нацистского министра иностранных дел имелось в резерве еще одно предостережение — то самое, которое, к великому огорчению нацистов, не оказало влияния на Франко:

"Если Германия когда-либо ослабеет, то Японии сразу же придется противостоять мировой коалиции. Мы все в одной лодке. Судьба обеих стран решается сейчас на столетия вперед... Поражение Германии означало бы также конец японским империалистическим замыслам".

Чтобы ознакомить со своей новой политикой в отношении Японии высших военачальников и руководящий состав [381] министерства иностранных дел, Гитлер издал 5 марта 1941 года совершенно секретную директиву, озаглавленную "Основополагающий приказ № 24 относительно сотрудничества с Японией".

"Цель сотрудничества, основанного на тройственном пакте, — как можно скорее склонить Японию к принятию активных мер на Дальнем Востоке. Таким образом, там окажутся скованы значительные английские силы, а центр тяжести интересов Соединенных Штатов переместится в зону Тихого океана... Следует подчеркнуть, что общая цель ведения войны состоит в том, чтобы быстрее поставить Англию на колени и тем самым удержать США от вступления в войну.

Захват Сингапура как ключевой английской позиции на Дальнем Востоке будет иметь решающее значение для ведения войны тремя державами оси в целом".

Гитлер настаивал также на захвате японцами других английских военно-морских баз, "если вступление Соединенных Штатов в войну не удастся предотвратить". В заключение он предупреждал, что японцам не нужно давать никакой информации относительно операции "Барбаросса". По его мнению, японского союзника, как и итальянского, необходимо использовать для осуществления честолюбивых замыслов Германии, но ни то, ни другое правительство не следовало посвящать в планы фюрера относительно нападения на Россию.

Спустя пару недель, 18 марта, на совещании у Гитлера, Кейтеля и Йодля адмирал Редер решительно настаивал на том, чтобы оказать давление на Японию и побудить ее напасть на Сингапур. Он объяснил, что в дальнейшем уже не будет столь благоприятных условий, когда можно сковать весь английский флот, когда налицо неподготовленность США к войне с Японией, когда американский флот существенно уступает японскому. Захват Сингапура, говорил адмирал, "решит все прочие азиатские проблемы, связанные с США и Англией", и, конечно, позволит Японии избежать войны с Америкой, если она этого захочет. По мнению адмирала, имелась только одна помеха на этом пути, и упоминание о ней, должно быть, заставило Гитлера нахмуриться. Согласно данным военно-морской разведки, Япония намеревалась выступить против англичан в Юго-Восточной Азии только в том случае, "если Германия начнет высадку в Англии". В протокольных записях этого совещания, хранящихся в архиве военно-морских сил, нет никаких указаний [382] о том, как отреагировал Гитлер на это сообщение Редера. Адмирал наверняка знал, что верховный главнокомандующий не планирует высаживаться в Англии в этом году. Редер говорил еще кое о чем, но фюрер опять никак не отреагировал. Он лишь порекомендовал проинформировать Мацуоку о планах относительно России{129}.

Теперь японский министр иностранных дел держал путь в Берлин через Сибирь и Москву, делая на протяжении маршрута воинственные заявления в духе держав оси, как заметил государственный секретарь США Корделл Хэлл{130}. Прибытие Мацуоки в германскую столицу 26 марта совпало с неприятным для Гитлера моментом: ночью в Югославии в результате переворота было свергнуто прогерманское правительство, и фюрер был так занят срочной разработкой планов подавления беспокойного балканского государства, что ему пришлось отложить встречу с японцем до полудня 27 марта.

Риббентроп принял японца утром. Он занялся, так сказать, проигрыванием старых пластинок, зарезервированных для таких случаев, и умудрился при этом выказать себя даже более глупым, чем обычно, не позволив проворному маленькому Мацуоке вставить ни единого слова. Пространные конфиденциальные записи, сделанные доктором Шмидтом (и теперь хранящиеся среди захваченных документов министерства иностранных дел), не оставляют в этом никаких сомнений. "Война уже определенно выиграна державами оси, — заявил Риббентроп, — и только вопрос времени, когда Англия признает это". Не переводя дыхания, он стал настойчиво требовать от японца "быстрого нападения на Сингапур", поскольку это явилось бы решающим фактором в скорейшем крушении Англии. Слушая такие противоречивые заявления, тщедушный японский гость даже глазом не моргнул. "Он сидел с непроницаемым лицом, — вспоминал впоследствии доктор Шмидт, — ничем не обнаруживая, какое впечатление произвели на него эти удивительные утверждения". [383]

"Что коснется Америки, то нет никакого сомнения, — сказал Риббентроп, — что англичане давно бы вышли из войны, если бы Рузвельт каждый раз не обнадеживал Черчилля... Тройственный пакт имеет своей целью прежде всего запугать Америку и удержать ее от вступления в войну... Любыми допустимыми средствами нужно предотвратить активное участие Америки в войне и оказание ею слишком эффективной помощи Англии... Захват Сингапура, скорее всего, удержал бы Америку от вступления в войну, и она едва ли рискнула бы послать свой флот в японские воды... Рузвельт оказался бы в очень трудном положении".

Хотя Гитлер запретил давать Мацуоке информацию о предстоящем нападении Германии на Россию (необходимая предосторожность во избежание утечки информации), тем не менее утечка произошла, что привело к катастрофическим для Германии последствиям. Риббентроп намекнул своему японскому партнеру, что отношения с Советским Союзом вполне корректные, но не очень дружественные. Более того, вздумай Россия угрожать Германии, фюрер ее "раздавит". Фюрер убежден, что если дело дойдет до войны, то "через несколько месяцев Россия перестанет существовать".

При этих словах, говорил позднее Шмидт, Мацуока заморгал и встревожился, и тут Риббентроп поспешил заверить его, что он сомневается, чтобы "Сталин стал осуществлять неразумную политику". В этот момент Риббентропа вызвал Гитлер, чтобы обсудить югославский кризис, и нацистский министр не смог присутствовать на официальном завтраке, который, как предполагалось, он давал в честь высокого гостя.

Днем 27 марта, приняв решение раздавить еще одно государство — Югославию, Гитлер продолжил обработку японского министра иностранных дел. "Англия уже проиграла войну", — заявил он. Признать это — только вопрос времени. И все же англичане хватаются за две соломинки: Россию и Америку. В отношении Советского Союза Гитлер высказывался более осторожно, чем Риббентроп. Он не верит, что угроза войны с Россией реальна. В конце концов, у Германии "для обороны от России" имеется от 160 до 170 дивизий. Что касается Соединенных Штатов, то он сказал следующее:

"У Америки имеются три возможности: она могла бы вооружаться, она могла бы помогать Англии или она могла бы вести войну на другом фронте. Если она хочет помогать Англии, то [384] может не вооружаться. Если она оставит Англию, то последняя будет разгромлена, и тогда Америка окажется одинокой в войне против держав оси. Однако в любом случае Америка не сможет одновременно вести войну на другом фронте".

Поэтому, заключил фюрер, невозможно даже представить более благоприятные условия для японцев, чем теперь, для нанесения удара на Тихом океане. "Такой момент, — произнес он как можно весомее, — никогда не повторится. Это уникальный шанс в истории". Мацуока согласился с Гитлером, но при этом напомнил, что, к сожалению, не он правит Японией и в настоящий момент не может дать никаких обещаний от имени японской империи.

Однако Гитлер, являясь абсолютным диктатором, мог давать обещания, и он дал их Японии — как бы между делом, хотя его никто об этом не просил, — 4 апреля, по возращении Мацуоки в Берлин после встречи с Муссолини{131}. Эта вторая встреча состоялась накануне нацистского нападения на Югославию и Грецию, и фюрер, жаждавший одержать новую легкую победу и отомстить Белграду, пребывал в воинственном настроении. По его словам, он считал войну с Соединенными Штатами нежелательной и учитывал это в своих планах. Однако он не очень высокого мнения о военной мощи Америки{132}.

Германия произвела необходимые приготовления, так что ни один американец не сможет высадиться в Европе. Германия повела бы решительную войну против Америки с помощью подводных лодок и люфтваффе, а имея огромный боевой опыт, она оказалась бы более чем грозным для Америки противником, не говоря уже о том, что немецкие солдаты, безусловно, намного превосходят американских. [385]

Это хвастовство и спровоцировало его дать роковое обещание, зафиксированное доктором Шмидтом: "Если Япония вступит в конфликт с Соединенными Штатами, Германия со своей стороны немедленно предпримет необходимые шаги".

Из записей Шмидта явствует, что Мацуока не вполне уяснил значение обещаний фюрера, и Гитлер еще раз повторил: "Германия немедленно вмешается в случае конфликта между Японией и Америкой".

Гитлер дорого заплатил не только за это обещание, случайно оброненное, но и за обман: он так ничего и не сказал японцу о своем намерении напасть на Россию, как только будут оккупированы Балканы. Во время переговоров 28 марта Мацуока спросил Риббентропа, необходимо ли ему на обратном пути "остановиться в Москве, чтобы провести переговоры с русскими по поводу пакта о ненападении или договора о нейтралитете". Тупоумный нацистский министр иностранных дел самодовольно ответил, что Мацуоке "по возможности не следует поднимать этот вопрос в Москве, поскольку он, по-видимому, не будет укладываться в рамки нынешней ситуации". Он не совсем понял значение того, что готовилось. Но на следующий день, осознав наконец смысл сказанного, начал с того, что вернулся к этой теме. Мимоходом, как это предстояло сделать 4 апреля Гитлеру, он заговорил о немецких гарантиях: если Россия нападет на Японию, то "Германия немедленно нанесет удар". Он сказал, что хочет дать такое заверение, "чтобы Япония могла двинуться на юг, в сторону Сингапура, не опасаясь каких-либо осложнений с Россией". Когда Мацуока сказал, что, будучи в Москве по пути в Берлин, он сам предложил русским заключить пакт о ненападении, и намекнул, что русские благосклонно восприняли его предложение, Риббентроп опять обнаружил нечто вроде провала памяти: он просто посоветовал Мацуоке не придавать этой проблеме "серьезного значения".

Однако, как только японский министр иностранных дел по пути домой снова оказался в Москве, он подписал пакт о нейтралитете со Сталиным, предусматривавший, что каждая сторона останется нейтральной в случае, если другая сторона окажется втянутой в войну. Шуленбург, предвидевший возможные последствия этого пакта, так и информировал Берлин. Этот пакт, подписанный 13 апреля, Япония соблюдала до конца, вопреки отчаянным усилиям Германии [386] вынудить ее не считаться с его условиями, ведь уже к концу лета 1941 года нацисты стали упрашивать японцев атаковать не Сингапур или Манилу, а Владивосток.

Однако вначале Гитлер просто не придал значения русско-японскому пакту о нейтралитете. 20 апреля он говорил адмиралу Редеру, заинтересовавшемуся пактом, что он заключен "с молчаливого согласия Германии" и что он, фюрер, приветствовал заключение пакта, "так как теперь Япония воздержится от действий против Владивостока и вместо этого будет склонна напасть на Сингапур"{133}.

На этой стадии Гитлер был уверен, что Германия разгромит Россию в течение летней кампании. Он не хотел делить с Японией лавры победоносной кампании в России, как ранее не захотел делиться с Италией славой, добытой на полях Франции. И он был абсолютно уверен, что не потребуется никакой помощи от японцев. Повторяя мысли своего хозяина, Риббентроп говорил японскому министру иностранных дел 29 марта, что, если Россия вынудит Германию нанести удар, он бы "считал разумным, чтобы японская армия воздержалась от нападения на Россию".

Однако уже три месяца спустя взгляды Гитлера и Риббентропа по этому вопросу изменились, причем изменились самым решительным образом. Через шесть дней после того, как нацистские армии напали на Россию, 28 июня 1941 года, Риббентроп направил немецкому послу в Токио генералу Ойгену Отту телеграмму с просьбой сделать все возможное, чтобы вынудить японцев поскорее напасть на Советскую Россию с тыла. Послу рекомендовалось пробудить в японцах жажду военных трофеев, а также доказывать [387] им, что это лучший способ удержать Америку на нейтральных позициях.

"Можно ожидать, — пояснял Риббентроп своему послу в Японии, — что быстрое поражение Советской России, особенно, если Япония откроет боевые действия на Востоке, явится лучшим аргументом, способным убедить Соединенные Штаты в полной тщетности вступления в войну на стороне Великобритании, полностью изолированной перед лицом самого мощного в мире альянса".

Мацуока высказался в пользу немедленной войны с Россией, но его взгляды не нашли поддержки у правительства Токио, которое, очевидно, считало, что если немцы, как они утверждают, быстро разобьют Россию, то им не потребуется помощь от японцев. Однако правительство Токио не было уверено в молниеносной победе нацистов, и это являлось подлинной причиной занятой Японией позиции.

И все же Риббентроп настаивал. 10 июля, когда немецкое наступление в России действительно развивалось с небывалом успехом и даже Гальдер, как мы убедились, считал, что победа уже обеспечена, нацистский министр иностранных дел направил из специального поезда на Восточном фронте своему послу в Токио новую, более жесткую телеграмму:

"Поскольку Россия находится в состоянии, близком к развалу... просто недопустимо, чтобы Япония не попыталась решить проблему Владивостока и района Сибири, как только будут завершены военные приготовления.

Я прошу вас использовать все имеющиеся средства, чтобы настоять на вступлении Японии в войну против России в самые ближайшие сроки... Чем скорее она вступит в войну, тем лучше. Наше естественное желание — встретиться с представителями Японии на Транссибирской магистрали еще до начала зимы".

Такая головокружительная перспектива все же не повлияла на взгляды милитаристски настроенного японского правительства. Через четыре дня посол Отт ответил, что он делает все возможное, чтобы убедить японцев поскорее напасть на Россию, что Мацуока полностью поддерживает эту идею, но что ему, Отту, приходится преодолевать сильное сопротивление со стороны кабинета. Вскоре Мацуока был вынужден подать в отставку. С его уходом из состава правительства Германия потеряла верного друга, и хотя, как мы [388] убедимся, тесные отношения между Берлином и Токио позднее будут восстановлены, они никогда на станут настолько тесными, чтобы убедить японцев, что они поступят весьма мудро, оказав помощь Германии в ее войне против России. Гитлера еще раз перехитрил в его же игре лукавый японский союзник{134}.

Избегать инцидентов с Соединенными Штатами

В то время как Япония по-прежнему упорно отказывалась помогать Гитлеру таскать каштаны из огня в России, поскольку у японцев жарились свои собственные каштаны; для Германии было особенно важно удержать Соединенные Штаты от вступления в войну до разгрома Советского Союза, который, по убеждению фюрера, должен был произойти до наступления зимы.

На немецком военно-морском флоте давно роптали по поводу решения Гитлера, запрещавшего флоту мешать американским поставкам в Англию и реагировать на возрастающую враждебность американских боевых кораблей по отношению к немецким подводным лодкам и надводным кораблям, действовавшим в Атлантике. Нацистские адмиралы, видевшие [389] значительно дальше, чем способен был видеть их фюрер, мысли которого оказались прикованы к суше, почти с самого начала войны считали неизбежным вступление в нее США и убеждали своего верховного главнокомандующего готовиться к этому. Сразу же после падения Франции, в июне 1940 года, адмирал Редер, поддержанный Герингом, принялся убеждать Гитлера захватить не только Французскую Северную Африку, но и — что было более важно — острова в Атлантике, в том числе Исландию, Азорские и Канарские острова, чтобы упредить их оккупацию Соединенными Штатами. Гитлер выразил заинтересованность в этом, но сначала он хотел вторгнуться в Англию и завоевать Россию. А потом он займется самонадеянными американцами, чье положение станет безнадежным. В совершенно секретном меморандуме майора фон Фалькенштейна, офицера генерального штаба, раскрываются взгляды, которых придерживался по этому вопросу Гитлер в ф. конце лета 1940 года:

"B настоящее время фюрер занят вопросом оккупации островов в Атлантике, имея в виду ведение войны против Америки в более позднее время. Соображения по этому вопросу излагаются ниже".

Следовательно, вопрос заключался не в том, намеревается или не намеревается Гитлер начать войну против Соединенных Штатов, а в том, когда он решит ее начать. К следующей весне эта дата стала вырисовываться в голове фюрера более конкретно. 22 мая 1941 года адмирал Редер совещался с верховным главнокомандующим и с сожалением доложил, что военно-морской флот "вынужден отказаться от мысли захватить Азорские острова". У него для этого просто недостаточно сил. Однако к этому времени Гитлер был настроен поддержать данный проект, как явствует из конфиденциальных записей Редера:

"Фюрер все еще поддерживает мысль осуществить захват Азорских островов для того, чтобы авиация дальнего действия могла действовать оттуда против США. Такая необходимость может возникнуть к осени"{135} (то есть после падения Советского Союза). [390]

Тогда наступит очередь Соединенных Штатов. Это он дал совершенно четко понять адмиралу Редеру во время встречи с ним спустя два месяца, 25 июля, когда наступление в России развивалось полным ходом. "После восточной кампании, — записал Редер, — фюрер намеревается предпринять решительные действия против США". Но до тех пор, как подчеркивал Гитлер в беседе с шефом военно-морского флота, необходимо "избежать объявления войны Соединенным Штатам... учитывая интересы армии, которая втянута в тяжелые бои".

Редера такая позиция не удовлетворяла. В его дневниковых записях о встречах с Гитлером, с которыми можно ознакомиться в числе прочих захваченных документов, просматривается все усиливающееся нетерпение адмирала из-за тех ограничений, которые фюрер ввел для военно-морского флота. При каждой встрече с фюрером адмирал пытался переубедить его.

В начале года, а именно 4 февраля, Редер передал Гитлеру меморандум, в котором военно-морской флот выражал серьезные опасения по поводу пользы американского нейтралитета для Германии. Фактически адмиралы утверждали, что вступление Америки в войну могло бы даже оказаться "выгодным для немецких военных усилий", если Япония при этом вступит в войну на стороне стран тройственного пакта. Однако на нацистского диктатора эти доводы не произвели должного впечатления.

Редер был сильно разочарован. Битва за Атлантику в полном разгаре, а Германия ее не выигрывает. Американские поставки по ленд-лизу потоком шли в Англию. Служба сопровождения конвоев все больше затрудняла эффективные действия немецких подводных лодок. На все это Редер неоднократно указывал Гитлеру, но безрезультатно. 18 марта он опять был на докладе у фюрера, где сообщил, что американские боевые корабли эскортируют американские конвои, следующие в Англию, до самой Исландии. Он требовал полномочий на атаку таких кораблей без предупреждения. Он просил предпринять что-то, чтобы упредить захват американцами плацдарма во Французской Северной Африке. Такая возможность, доказывал адмирал, "является самой опасной". Гитлер выслушал его и заверил, что он обсудит эти вопросы с министерством иностранных дел, что было одним из способов отделаться от гросс-адмирала. [391]

На протяжении всей весны и начала лета Гитлер откладывал решение вопросов, выдвигаемых военно-морским командованием. 20 апреля он отказался выслушать просьбы Редера о "ведении войны против торговых кораблей США, согласно морскому призовому праву".

Первое столкновение между американскими и немецкими боевыми кораблями было зарегистрировано 10 апреля, когда американский эсминец "Ниблак" сбросил глубинные бомбы на немецкую подводную лодку, по некоторым признакам готовившуюся к атаке. 22 мая Редер снова побывал в Бергхофе и вручил длинный меморандум, в котором предлагались контрмеры в ответ на недружественные акты президента Рузвельта, но и на этот раз верховный главнокомандующий остался непреклонен.

"Фюрер, — писал Редер, — считает, что президент Соединенных Штатов еще не пришел к определенному решению. Ни при каких обстоятельствах фюрер не хочет спровоцировать инциденты, которые послужили бы поводом для вступления Соединенных Штатов в войну".

Основания избегать таких инцидентов становились еще более серьезными с началом кампании против России, и 21 июня, за день до наступления, Гитлер подчеркнул это во время разговора с Редером. Гросс-адмирал нарисовал фюреру красочную картину, как подводная лодка "U-253", обнаружив в объявленной Германией зоне блокады в Северной Атлантике американский линкор "Техас" и сопровождавший его эсминец, "преследовала их и пыталась атаковать", и добавил, что, "когда речь идет о Соединенных Штатах, твердые меры всегда более действенны, чем явные уступки". Фюрер согласился с ним в принципе, но способ действий отверг и еще раз сделал внушение командованию военно-морского флота.

"Фюрер подробно поясняет, что, до тех пор пока проводится операция "Барбаросса", он хочет избежать каких бы то ни было инцидентов с Соединенными Штатами. Через несколько недель обстановка прояснится и можно ожидать благоприятного воздействия на США и Японию. Америка будет менее склонна вступить в войну ввиду усиливающейся угрозы со стороны Японии. Поэтому, если возможно, в следующие недели все атаки на боевые корабли в зоне блокады следует прекратить".

Когда Редер начал было доказывать, что ночью трудно отличить вражеский боевой корабль от нейтрального, [392] Гитлер оборвал его, распорядившись отдать новый приказ избегать инцидентов с Соединенными Штатами. В результате этого гросс-адмирал той же ночью направил всем боевым кораблям приказ, отменяющий нападения на любые боевые корабли внутри или вне зоны блокады, если не будет со всей определенностью установлено, что обнаруженный корабль является английским. Аналогичный приказ был отдан и люфтваффе.

9 июля президент Рузвельт объявил, что американские войска берут на себя оккупацию Исландии взамен англичан. Берлин отреагировал на это бурно и немедленно.

Риббентроп телеграфировал в Токио:

"Вторжение американских войск в поддержку Англии на территорию, которая была официально объявлена нами районом боевых действий, само по себе является агрессией против Германии и Европы".

Редер поспешил в Вольфшанце, откуда фюрер руководил своими армиями в России. Он хотел получить конкретный ответ относительно того, "рассматривать оккупацию Исландии Соединенными Штатами как вступление в войну или как провокационный акт, который следует игнорировать". Что касается командования немецкого военно-морского флота, то оно рассматривало высадку американцев в Исландии как акт войны и в своем меморандуме на двух страницах напоминало фюреру о всех актах "агрессии" против Германии, совершенных правительством Рузвельта. Более того, военно-морской флот потребовал предоставить ему право топить американские грузовые суда в конвоях и атаковать американские боевые корабли, если обстановка этого потребует{136}. Гитлер отказался удовлетворить требования флота.

"Фюрер объяснил, — говорится в докладной Редера о совещании у Гитлера, — что он больше всего стремится отодвинуть на месяц-другой вступление Соединенных Штатов в войну. С одной стороны, восточная кампания должна продолжаться при активном участии всех военно-воздушных сил... которые он не хочет отвлекать даже частично; с другой стороны, победоносная кампания на Восточном фронте будет иметь огромное влияние на всю обстановку и, вероятно, на позицию Соединенных Штатов. Поэтому в настоящее время он не [393] намерен вносить изменения в ранее данные указания и хочет быть уверен, что не будет допущено инцидентов".

Редер принялся было доказывать, что его командиры не должны нести ответственность, если "по ошибке" нанесут удар по американским судам, но Гитлер ответил, что по крайней мере в отношении боевых кораблей военно-морской флот обязан "устанавливать наверняка", что это вражеские корабли, прежде чем их атаковать. Чтобы быть уверенным, что адмиралы правильно его поняли, фюрер издал 19 июля специальный приказ, в котором подчеркивалось, что "в расширенной зоне операций американские торговые суда, будь то одиночные либо в составе английского или американского конвоев, и опознанные как таковые еще до применения оружия, не должны подвергаться нападению". В пределах зоны блокады, которая была также признана Соединенными Штатами, американские корабли могли подвергаться нападению, но Гитлер специально оговорил в своем приказе, что эта военная зона "не включает в себя морской маршрут США—Исландия" (подчеркнуто самим Гитлером).

Но "ошибки", как сказал Редер, обязательно должны были происходить. 21 мая подводная лодка потопила американское грузовое судно "Робин Моор", следовавшее в Южную Африку, за пределами объявленной немцами зоны блокады. Еще два американских торговых судна были торпедированы к концу лета. 4 сентября немецкая подводная лодка выпустила две торпеды по американскому эсминцу "Грир", но оба раза промахнулась. Спустя неделю, 11 сентября, президент Рузвельт отреагировал на эту атаку в своей речи, сообщив, что дал приказ военно-морскому флоту "стрелять без предупреждения", и предупредил, что боевые корабли держав оси, входящие в американскую зону обороны, делают это "на свой страх и риск".

Эта речь привела Берлин в ярость. В нацистской печати Рузвельта стали изображать как "поджигателя войны номер один". На Нюрнбергском процессе Риббентроп говорил, что "Гитлер был сильно взволнован". Однако к 17 сентября- к моменту прибытия Редера в ставку Вольфшанце на Восточном фронте, где гросс-адмирал намеревался настоять на решительных мерах в ответ на приказ Рузвельта "стрелять без предупреждения", фюрер успокоился. На отчаянные просьбы адмирала снять наконец для немецкого [394] военно-морского флота запрет на атаки американских кораблей верховный главнокомандующий вновь ответил твердым "нет".

"Поскольку, очевидно, в конце сентября произойдут решающие события в русской кампании, — писал Редер о беседе с Гитлером, — то фюрер требует принять меры, чтобы избежать любых инцидентов в войне против торгового судоходства примерно до середины октября.

Поэтому командующий военно-морским флотом и командующий подводным флотом адмирал Дёниц сняли свои предложения. Командирам подводных лодок придется сообщить причины, по которым им необходимо временно руководствоваться старыми приказами".

Ввиду складывавшихся обстоятельств Гитлер вел себя с непривычной для него сдержанностью. Однако, по общему признанию, молодым офицерам — командирам подводных лодок, действовавшим в бурных водах Северной Атлантики и постоянно чувствовавшим на себе изматывающую, все более эффективную английскую противолодочную борьбу, в которой иногда участвовали американские боевые корабли, становилось все труднее себя сдерживать. В июле Гитлер заявил Редеру, что не станет привлекать к ответу командира подводной лодки, если он потопит американское судно "по ошибке". 9 ноября в своем традиционном ежегодном обращении к нацистской старой гвардии в небезызвестной мюнхенской пивной он ответил Рузвельту:

"Президент Рузвельт приказал своим кораблям немедленно открывать огонь по немецким кораблям, как только они их заметят. Я отдал приказ немецким кораблям не открывать огня, когда они заметят американские корабли, но обороняться, если они подвергнутся нападению. Я отдам под суд военного трибунала любого немецкого офицера, если он не станет защищаться".

13 ноября он издал новую директиву, в которой немецким кораблям и подводным лодкам предписывалось по возможности избегать столкновений с американскими боевыми кораблями, но в то же время защищаться от вражеских атак.

Они, конечно, это уже делали. В ночь на 17 октября американский эсминец "Керни", оказывая помощь конвою, подвергшемуся нападению немецких подводных лодок, забросал одну из них глубинными бомбами. Подводная лодка ответила торпедной атакой. В результате были убиты одиннадцать [395] членов экипажа. Это были первые американские потери в необъявленной войне против Германии{137}.

Вскоре последовали и другие. 31 октября, сопровождая конвои, был торпедирован и затонул американский эсминец "Рубен Джеймс"; при этом погибло 100 человек из 145 членов экипажа и все семь офицеров. Таким образом, война началась задолго до ее формального объявления.

Япония начинает собственную игру

Как мы убедились, Гитлер определил роль Японии удерживать США от вступления в войну, по крайней мере, в ближайшее время. Он знал, что, если Япония захватит Сингапур и станет угрожать Индии, это не только явится жестоким ударом по англичанам, но и отвлечет внимание Америки — и определенную часть ее усилий — с Атлантики на Тихий океан. Даже после того как он принялся упрашивать японцев напасть на Владивосток, он усматривал в этом не только средство помощи Германии в разгроме России, но и средство дальнейшего давления на Соединенные Штаты в целях сохранения ими нейтралитета.

Кажется довольно странным, что ни Гитлеру, ни кому-либо другому в Германии никогда и в голову не приходило, что у Японии были более важные, с ее точки зрения, цели, что японцы вряд ли рискнут начать крупное наступление в Юго-Восточной Азии против англичан и голландцев, не говоря уже о нападении с тыла на Россию, пока не ликвидируют в своем собственном тылу Тихоокеанский флот США. Правда, нацистский завоеватель обещал Мацуоке, что Германия объявит войну Соединенным Штатам, если Япония сделает то же самое, но Мацуока уже не входил в состав [396] японского правительства, к тому же и сам Гитлер постоянно надоедал японцам уговорами избегать прямых конфликтов с Соединенными Штатами и направить усилия против Англии и Советского Союза, сопротивление которых отодвигает его окончательную победу над ними.

Нет, Берлин вовсе не хотел, чтобы японцы и американцы пришли к взаимопониманию. Это свело бы к нулю основную задачу Тройственного пакта, который предназначался для запугивания американцев, чтобы они не вмешивались в ход войны. Пожалуй, только однажды Риббентроп честно и объективно оценил замыслы фюрера по этому вопросу, когда давал показания на Нюрнбергском процессе:

"Он боялся, что если между Соединенными Штатами и Японией будет достигнуто урегулирование спорных вопросов, то это будет означать, так сказать, безопасный тыл для Америки и тогда вступление в войну Соединенных Штатов произойдет значительно скорее... Он был обеспокоен по поводу возможного соглашения, поскольку в Японии имелись определенные группы, которые хотели достигнуть договоренности с Америкой".

Одним из членов такой группы был адмирал Кисисабуро Номура, который в феврале 1941 года прибыл в Вашингтон в качестве нового японского посла и в марте начал серию конфиденциальных переговоров с Корделлом Хэллом с целью добиться урегулирования разногласий между двумя странами мирным путем. Эти переговоры причиняли Берлину серьезное беспокойство, пока нападение на Пёрл-Харбор не положило им конец{138}.

Немцы предпринимали все возможные меры, чтобы саботировать вашингтонские переговоры. Еще 15 мая 1941 года Вайцзекер передал Риббентропу меморандум, в котором указывалось, что "любое политическое соглашение между Японией и Соединенными Штатами в настоящее время нежелательно", и утверждалось, что если это окажется невозможно предотвратить, то Япония будет потеряна для держав оси. Генерал Отт, нацистский посол в Токио, часто приходил в министерство иностранных дел, чтобы предупредить о возможных последствиях переговоров между Хэллом и Номурой. [397] Однако, несмотря на эти предостережения, переговоры продолжались, и тогда немцы прибегли к новому маневру попытались внушить японцам, чтобы в качестве условия для продолжения переговоров они выдвинули прекращение американской помощи Англии и отказ от враждебной политики в отношении Германии.

Это было в мае. Летом произошли изменения. В июле Гитлер был озабочен главным образом вовлечением Японии в войну против Советского Союза. Тогда же государственный секретарь Корделл Хэлл прервал переговоры с Номурой, поскольку Япония вторглась во Французский Индокитай. Переговоры были снова возобновлены в середине августа, когда японское правительство предложило провести личную встречу премьера принца Коноэ с президентом Рузвельтом с целью добиться мирного урегулирования. Такой оборот событий никак не устраивал Берлин, и вскоре неутомимый Отт появился в японском министерстве иностранных дел, чтобы выразить неудовольствие от лица нацистов. Министр иностранных дел адмирал Тойода и его заместитель Амау вежливо объяснили ему, что предложенные переговоры между Коноэ и Рузвельтом будут содействовать интересам тройственного пакта, который, напомнили они немецкому послу, на то и рассчитан, чтобы "предотвратить американское участие в войне".

Осенью, когда переговоры между Хэллом и Номурой все еще продолжались, Вильгельмштрассе возвратилась к тактике минувшей весны. Теперь немцы настаивали, чтобы Номуре дали указание предупредить Соединенные Штаты, что если они будут продолжать свои недружественные действия в отношении европейских держав оси, то Германия и Италия объявят им войну, а Япония в соответствии с условиями тройственного пакта будет вынуждена к ним присоединиться.

Гитлер все еще не желал, чтобы Америка вступала в войну, и этот шаг был принят по существу с целью запугать Вашингтон и удержать США от вступления в войну и одновременно добиться некоторого облегчения обстановки для немцев в Северной Атлантике.

Государственный секретарь Хэлл незамедлительно узнал о новом давлении со стороны немцев благодаря успешному дешифрованию перехваченных японских радиограмм и телеграмм совершенно секретного характера. Союзникам [398] удалось дешифровать не только телеграммы и радиограммы, адресованные послам держав оси в Вашингтоне и отправляемые послами из Вашингтона, но и те, что посылались в Берлин и из Берлина и других столиц. Требование немцев Тойода передал Номуре по телеграфу 16 октября 1941 года вместе с указанием изложить в более мягкой форме его суть Хэллу.

В тот день пало правительство Коноэ. Оно было заменено военным кабинетом во главе с решительным воинственным генералом Хидэки Тодзио. А в Берлине генерал Осима, солдат того же покроя, что и Тодзио, сразу поспешил на Вильгельмштрассе, чтобы сообщить германскому правительству приятную новость. По словам посла, избрание Тодзио на пост премьера означало, что Япония еще больше сблизится с партнерами по тройственному пакту и что переговоры в Вашингтоне будут прекращены. Случайно или преднамеренно, но он ничего не сказал нацистским друзьям о последствиях прекращения этих переговоров и о том, что новое правительство Тодзио полно решимости начать войну против Соединенных Штатов, если вашингтонские переговоры не закончатся вскоре принятием Рузвельтом условий о свободе действий для Японии, то есть о том, что японцы намерены не нападать на Россию, а оккупировать Юго-Восточную Азию. Ничего подобного никогда не приходило в голову ни Риббентропу, ни Гитлеру, которые все еще смотрели на Японию как на союзника, способного обеспечить немецкие интересы в том случае, если она нападет на Сибирь и Сингапур и запугает Вашингтон так, чтобы там стали беспокоиться за свои позиции на Тихом океане и поостереглись вступать в войну. Фюрер и его ограниченный министр иностранных дел так никогда и не поняли, что провал переговоров Номуры с Хэллом в Вашингтоне, о котором мечтали нацистские главари, приведет как раз к тому самому результату, которого они стремились избежать до поры до времени, — к вступлению Америки в мировую войну{139}. [399]

Развязка быстро приближалась. 15 ноября в Вашингтон в помощь Номуре на переговорах прибыл Сабуро Курусу, однако Хэлл вскоре понял, что этот дипломат, подписавший в качестве представителя Японии в Берлине тройственный пакт и настроенный несколько пронацистски, не привез никаких новых предложений. Его задача, как решил Хэлл, сводилась к тому, чтобы попытаться убедить Вашингтон принять японские условия сразу или, если это не получится, убаюкивать американское правительство до тех пор, пока Япония не будет готова внезапно нанести мощный удар. 19 ноября для Номуры поступило из Токио зловещее известие — "ветры", которое американские специалисты быстро расшифровали. Номура знал, что если во время передачи известий из Токио на коротких волнах, которые посольство слушало каждый день, прозвучат слова "восточный ветер, дождь", то это будет означать: японское правительство решилось начать войну против Соединенных Штатов. Пока же Номуре предписывалось с получением этого условного сигнала уничтожить все имеющиеся в посольстве коды и секретные документы.

Берлин наконец проснулся и осознал, что назревает. За день до перехвата шифрованного сигнала, то есть 18 ноября, Токио обратился к Риббентропу с несколько неожиданной просьбой о подписании договора, в котором Япония и Германия обязывались бы не заключать сепаратного мира с общими врагами. Было неясно, кого подразумевали японцы под "общими врагами", однако нацистский министр иностранных дел, очевидно, надеялся, что первой среди них является Россия.

Он в принципе согласился удовлетворить просьбу, вероятно, полагая, что Япония наконец выполнит свои весьма туманные обещания нанести удар по Советскому Союзу со стороны Сибири. Такое решение было весьма своевременным, поскольку сопротивление Красной Армии значительно усиливалось на широком фронте, да и русская зима наступила гораздо раньше, чем предполагалось. Нападение японцев на Владивосток и советское Приморье могло стать тем дополнительным давлением, которое привело бы к развалу Советов.

Однако очень скоро Риббентропа постигло разочарование. 23 ноября посол Отт телеграфировал ему из Токио: все указывает на то, что японцы двинутся на юг с намерением [400] оккупировать Таиланд и голландские нефтеносные районы на Борнео; кроме того, японское правительство хотело бы знать, примет ли Германия участие в общем деле, если Япония начнет войну. Это означало, что Япония не собирается нападать на Россию, а замышляет военные действия против Нидерландов и Англии в южной части Тихого океана, что вполне могло привести ее к вооруженному конфликту с Соединенными Штатами. Правда, Риббентроп и Отт до этого не додумались. Как явствует из обмена телеграммами, хотя они и поняли, к своему огорчению, что Япония не нападет на Советский Союз, однако полагали, что ее наступление на юг будет направлено против нидерландских и английских владений, а не против владений США. Дядю Сэма, как того хотел Гитлер, будут держать в стороне от этих событий до тех пор, пока не придет его время.

Превратное истолкование нацистами намерений Японии в значительной мере объяснялось нежеланием японцев на этой стадии информировать правительство Германии о своем роковом решении начать войну против Америки. Государственный секретарь США Хэлл благодаря дешифрованию японских телеграмм был информирован о назревающих событиях значительно лучше. Еще 5 ноября он знал, что новый министр иностранных дел Сигенори Того в телеграмме Номуре установил предельный срок подписания соглашения с Америкой на японских условиях — 25 ноября. Японские предложения были переданы в Вашингтон 20 ноября. Хэлл и Рузвельт знали, что они окончательные, так как через два дня из дешифрованной телеграммы Того в адрес Номуры и Курусу выяснилось, что предельный срок отодвинут на 29 ноября.

"Имеются причины, о которых вы вряд ли догадываетесь, — телеграфировал Того своему послу в Вашингтон, — почему мы хотим урегулировать японо-американские отношения к 25-му. Но если подписание соглашения должно состояться к 29-му... мы решили подождать до этого срока. На этот раз мы имеем в виду только этот срок, ибо он никоим образом не может быть изменен. В дальнейшем события начнут выходить из-под контроля".

25 ноября 1941 года является решающей датой. В этот день японская авианосная оперативная группа устремилась к Пёрл-Харбору. В Вашингтоне Хэлл направился в Белый [401] дом, чтобы предупредить военный совет об угрозе со стороны Японии и предупредить командующих армией и военно-морским флотом о возможности внезапного нападения. В Берлине в тот день состоялась фарсовая церемония: три державы оси с помпезной торжественностью возродили Антикоминтерновский пакт 1936 года- бессмысленный жест, который, как отмечали некоторые немцы, не оказал абсолютно никакого влияния на вовлечение Японии в войну против России, но позволили напыщенному Риббентропу назвать Рузвельта "главным виновником этой войны" и проливать крокодиловы слезы о "честном и набожном американском народе", преданном таким безответственным лидером.

Казалось, нацистский министр иностранных дел опьянел от своих собственных слов. Вечером 28 ноября, после продолжительного заседания военного совета под председательством Гитлера, он пригласил к себе Осиму и в ходе беседы внушил японскому послу, что отношения между Германией и Соединенными Штатами "существенно обострились", о чем посол немедленно радировал в Токио. С политикой Гитлера предпринимать все возможное, чтобы удержать Америку от вступления в войну, пока Германия не будет готова сама развязать войну против нее, очевидно, было покончено. Риббентроп неожиданно стал настаивать, чтобы японцы объявили войну Соединенным Штатам, а также Англии, обещая поддержку третьего рейха. Предупредив Осиму, что "если Япония проявит колебания... то вся военная мощь Англии и Соединенных Штатов будет сосредоточена против нее" — тезис довольно глупый, пока война продолжалась в Европе,— Риббентроп добавил:

"Как сказал сегодня Гитлер, имеются фундаментальные различия между Германией, Японией и Соединенными Штатами в самом праве на существование. Мы располагаем сведениями, свидетельствующими о том, что практически нет никакой надежды на успешное завершение японо-американских переговоров, поскольку Соединенные Штаты не проявляют уступчивости.

Если именно так обстоит дело и если Япония примет решение объявить войну Англии и Соединенным Штатам, то я уверен, что это не только послужит общим интересам Германии и Японии, но и даст благоприятные результаты для самой Японии". [402]

С напряжением слушавший его японец был приятно удивлен, но хотел удостовериться, что правильно понял собеседника. "Не указывает ли ваше превосходительство на то, — спросил он, — что Германия и Соединенные Штаты будут фактически находиться в состоянии войны?"

Риббентроп заколебался. Вероятно, он зашел слишком далеко. "Рузвельт — настоящий фанатик, поэтому невозможно предвидеть, что он предпримет", — ответил он.

Этот ответ не удовлетворил Осиму, а в свете только что сказанного Риббентропом показался странным, и к концу разговора посол возвратился к основному вопросу: что будет делать Германия, если война фактически распространится на "страны, которые помогали Англии"?

"Если Япония окажется вовлеченной в войну против Соединенных Штатов, — ответил Риббентроп, — то Германия, конечно, немедленно присоединится к войне на стороне Японии. Для Германии совершенно невозможно вступать в сепаратные мирные переговоры с Соединенными Штатами при таких обстоятельствах. Фюрер полон решимости придерживаться такого курса".

Это были прямые гарантии, каких и ожидало японское правительство. Правда, аналогичные гарантии Гитлер дал весной и Мацуоке, но, по-видимому, успел о них забыть за те месяцы, когда пребывал в страшном раздражении в связи с отказом Японии присоединиться к войне против России. Что касается японцев, им требовалось лишь облечь немецкие гарантии в письменную форму. Генерал Осима с радостью отправлял свое донесение в Токио 29 ноября. На следующий день он получил новые инструкции.

"Вашингтонские переговоры, — говорилось в них, — фактически можно считать прерванными... Вашей чести надлежит немедленно встретиться с канцлером Гитлером и министром иностранных дел Риббентропом и конфиденциально сообщить им в общих чертах о развитии событий. Передайте им, что в последнее время Англия и Соединенные Штаты заняли провокационную позицию. Сообщите им, что обе эти страны планируют переброску военной силы в различные районы Восточной Азии и что мы вынуждены предпринимать контрмеры и в свою очередь перебрасывать войска. Сообщите им под большим секретом, что существует реальная угроза внезапного возникновения войны между Японией и англо-саксонскими государствами в виде вооруженных стычек, и [403] добавьте, что такая война может вспыхнуть значительно скорее, чем предполагают"{140}.

Японский авианосный флот находился уже на пути к Пёрл-Харбору. Японцы спешили получить письменное подтверждение о готовности Германии поддержать Японию в случае, если она окажется вовлечена в войну. 30 ноября, когда Осима получил новые указания, японский министр иностранных дел, совещаясь с немецким послом в Токио, подчеркнул, что вашингтонские переговоры прекращены, так как Япония отказалась принять американские требования и выйти из тройственного пакта. Японцы надеются, что немцы оценят жертву, принесенную ради общего дела.

"Назревают серьезные решения, — говорил Того генералу Отту. — Соединенные Штаты целенаправленно готовятся к войне... Япония не боится прервать переговоры и надеется, что в таком случае, согласно условиям тройственного пакта, Германия и Италия будут на ее стороне".

"Я ответил, — радировал в Берлин Отт, — что не может быть никаких сомнений относительно будущей позиции Германии. После этого японский министр иностранных дел сказал, что, насколько он понял из моих слов, Германия будет рассматривать свои отношения с Японией под таким углом зрения, как если бы их связывала общая судьба. Я ответил, что, насколько я понимаю, в сложившейся ситуации Германия совершенно определенно готова заключить взаимоприемлемое соглашение между нашими двумя странами..."

Накануне Пёрл-Харбора

Генерал Осима был большим любителем немецкой и австрийской классической музыки и, несмотря на всю напряженность обстановки, выехал в Австрию на Моцартовский фестиваль. Но долго наслаждаться прекрасной музыкой знаменитого австрийского композитора ему не пришлось. Срочный звонок из посольства 1 декабря заставил его поспешно вернуться в Берлин, где его ждали указания из Токио срочно заняться делом и добиться подписания [404] Германией документа в полном соответствии с достигнутым соглашением. Нельзя было терять времени.

И теперь, загнанный в угол, Риббентроп начал вилять. Очевидно, впервые осознав возможные последствия своих непродуманных обещаний, данных японцу, нацистский министр иностранных дел стал охладевать к ранее высказанным идеям и уклоняться от прямых ответов. Поздно вечером 1 декабря он говорил Осиме, что ему необходимо посоветоваться с фюрером, прежде чем брать какие-либо конкретные обязательства.

В среду, 3 декабря, японский посол снова прибыл на Вильгельмштрассе, чтобы решить этот вопрос, но Риббентроп опять уклонился от конкретного ответа. На уговоры Осимы, утверждавшего, что обстановка крайне обострилась, министр иностранных дел отвечал, что, хотя лично он ратует за письменное соглашение, придется ждать прибытия фюрера из ставки в конце недели. В действительности же, как отмечает в своем дневнике не без удовольствия Чиано, Гитлер вылетел на южный фронт в России, чтобы встретиться с генералом фон Клейстом, армии которого продолжали отходить под натиском русских.

В это же время японцы обратились к Муссолини, который не находился ни на каком фронте. 3 декабря японский посол в Риме обратился к дуче с официальной просьбой объявить войну Соединенным Штатам в соответствии с тройственным пактом, как только возникнет конфликт с Америкой. Посол выражал также желание заключить особое соглашение, исключающее сепаратный мир. Японский переводчик, записал Чиано в своем дневнике, "дрожал как лист". Что касается дуче, то он заявил, что с удовольствием пойдет на это, но предварительно посоветуется с Берлином.

В германской столице, как убедился на следующий день Чиано, проявили исключительную осторожность.

"Возможно, мы пойдем навстречу японцам, — записал он в дневнике 4 декабря, — так как у нас нет иного выхода, однако идея спровоцировать американцев на вступление в войну все меньше и меньше нравится немцам. Муссолини же, напротив, рад этому".

Независимо от мнения Риббентропа, которому Гитлер все еще уделял некоторое внимание, решение об официальных гарантиях Японии мог принять только сам нацистский вождь. В ночь на 5 декабря министр иностранных дел, [405] вероятно, получил от фюрера соответствующее разрешение и в 3 часа утра вручил генералу Осиме проект испрашиваемого японцами договора, в соответствии с которым Германия давала обещание присоединиться к Японии в войне против Соединенных Штатов и не заключать сепаратного мира. Сделав роковой шаг и следуя за своим лидером, полностью поменявшим политику, которую он упорно претворял в жизнь в течение двух последних лет, Риббентроп не мог удержаться от того, чтобы не подтолкнуть итальянского союзника последовать примеру Германии.

"Сон прерван беспокойным Риббентропом, — начал свою запись в дневнике 5 декабря Чиано. — Задержав ответ японцам на два дня, он не желает теперь терять ни минуты и в три часа ночи направляет ко мне (посла) Макензена, чтобы вручить проект тройственного соглашения в связи с вступлением японцев в войну, в котором содержится обязательство не заключать сепаратного мира. Они хотели, чтобы я разбудил дуче, но я этого не сделал, и дуче остался очень доволен".

Японцы получили проект договора, одобренный как Гитлером, так и Муссолини, но он еще не был подписан, и это их беспокоило. Они подозревали, что фюрер умышленно затягивает его подписание, выдвигая конкретное условие: если Германия присоединится к Японии в войне против Соединенных Штатов, то Япония должна будет присоединиться к Германии в войне против России. В своих указаниях Осиме, переданных по телеграфу 30 ноября, японский министр иностранных дел посоветовал, как поступать с этим деликатным вопросом, если его поднимут немцы и итальянцы:

"Если вас будут спрашивать о нашем отношении к Советам, скажите, что мы уже внесли ясность по этому вопросу в нашем заявлении, сделанном в июле. Скажите им, что нашими нынешними действиями в южном направлении мы не собираемся ослабить наше давление на Советы и что, если русские теснее сплотятся с Англией и Соединенными Штатами и будут проявлять по отношению к нам враждебность, мы готовы обрушить на Россию всю нашу мощь. Однако в данный момент сложилась благоприятная обстановка для нанесения удара в южном направлении и пока что мы предпочитаем воздерживаться от каких-либо прямых действий на севере".

Наступило 6 декабря. В этот день Жуков начал контрнаступление под Москвой, и немецким армиям пришлось [406] откатываться назад, увязая в снегах, в сильнейший мороз. У Гитлера тем более появились основания требовать выполнения поставленного условия. В связи с этим в министерстве иностранных дел в Токио витала тревога. Военно-морская оперативная группа уже находилась в пределах досягаемости Пёрл-Харбора самолетами морской авиации, и только благодаря чуду ее еще не засекли ни американские корабли, ни самолеты. Но это могло случиться в любой момент. По радио из Токио передавалась длинная депеша для Номуры и Курусу, находившихся в Вашингтоне, где им предписывалось направиться 7 декабря, в воскресенье, ровно в 13.00, к государственному секретарю Хэллу и вручить ноту, в которой Япония отклоняла последние американские предложения, и подчеркнуть при этом, что переговоры прерваны "де-факто". Правители Токио в отчаянии обратились в Берлин за письменными гарантиями поддержки Японии. Они все еще не доверяли немцам до такой степени, чтобы поставить их в известность о своем намерении нанести на следующий день удар по Соединенным Штатам. Однако сильнее, чем когда-либо, они были обеспокоены, как бы Гитлер не воздержался от дачи таких гарантий, пока Япония не согласится объявить войну не только Соединенным Штатам и Англии, но и Советскому Союзу. Оказавшись в столь затруднительном положении. Того направил длинную депешу своему послу в Берлине, настаивая, чтобы Осима уклонялся от решения русского вопроса и не уступал, пока не почувствует, что это неизбежно. Сколь ни заблуждались японские генералы и адмиралы относительно своих возможностей одолеть Америку и Англию, однако у них хватало здравого смысла осознать, что воевать одновременно с русскими, даже с немецкой помощью, немыслимо. Указания Того, данные им послу в Берлине в ту роковую субботу, 6 декабря, находящиеся в настоящее время у американцев, помогают составить любопытное представление о японской дипломатии и ее отношениях с третьим рейхом.

"Мы бы хотели избежать... вооруженного столкновения с Россией, пока нам это не позволят стратегические обстоятельства; поэтому надо довести нашу позицию до немецкого правительства и вести с ним переговоры таким образом, чтобы оно, по крайней мере в настоящее время, не настаивало на обмене дипломатическими нотами по этому вопросу. [407]

Объясните им самым обстоятельным образом, что поставки американских материалов в Советскую Россию... невелики, да и сами материалы невысокого качества, и что в случае, если мы начнем войну против Соединенных Штатов, мы будем перехватывать все американские суда, следующие в Советскую Россию. Пожалуйста, приложите максимум усилий, чтобы прийти к согласию по этому вопросу.

Однако, если Риббентроп будет настаивать на предоставлении нами гарантий в этом вопросе, поскольку в таком случае у нас не будет иного выхода, сделайте... заявление о том, что мы в принципе против поставок военных материалов из Соединенных Штатов через японские воды в Советскую Россию, и добейтесь их согласия по процедурному вопросу, что позволит добавить заявление о том, что до тех пор, пока стратегические соображения удерживают нас от войны с Советской Россией, мы не можем в полной мере осуществлять перехват судов.

В случае если немецкое правительство откажется согласиться (с вышеизложенным) и поставит одобрение этого вопроса в прямую зависимость от нашего участия в войне против России и от нашего обязательство не заключать сепаратный мир, у нас не останется другого выхода, кроме как отложить заключение договора".

У японцев не было оснований чересчур беспокоиться по этому поводу. По соображениям, неведомым токийским милитаристам, а впрочем, и не поддающимся логике, Гитлер не настаивал на вступлении Японии в войну с Россией одновременно с объявлением войны Америке и Англии, хотя, если бы он настоял на этом, война могла бы принять совершенно иной характер.

Во всяком случае, 6 декабря 1941 года японцы были полны решимости нанести мощный удар Соединенным Штатам на Тихом океане, хотя ни в Вашингтоне, ни в Берлине никто не знал, где и когда этот удар будет нанесен. В то утро британское адмиралтейство доверительно информировало американское правительство об обнаружении крупного японского флота вторжения, следовавшего курсом через Сиамский пролив к перешейку Кра. Это указывало на то, что японцы собираются сначала ударить по Таиланду и, возможно, по Малайе. В 9 часов вечера президент Рузвельт направил личное послание императору Японии, умоляя его присоединиться к поискам способов, которые помогли бы развеять сгущающиеся тучи, и в то же время предупреждая, что удар [408] японских вооруженных сил по Юго-Восточной Азии привел бы к непредсказуемой ситуации. В министерстве военно-морского флота офицеры разведки подготовили очередную докладную о местонахождении главных японских боевых кораблей. В ней указывалось, что большинство из них находятся в японских портах, в том числе все авианосцы и другие боевые корабли, входившие в ударную оперативную группу. На самом же деле они на всех парах неслись к исходному району, расположенному в трехстах милях от Пёрл-Харбора, и готовили бомбардировщики к взлету на рассвете.

В тот же субботний вечер министерство военно-морского флота доложило президенту и государственному секретарю, что японское посольство занято уничтожением своих шифровальных кодов. Посольство сначала должно было расшифровать длинное послание Того, которое поступало в течение дня небольшими кусочками. Специалисты из ВМФ США тоже были заняты дешифровкой этих кусочков по мере их перехвата, и к 9.30 вечера офицер из штаба ВМФ уже доставил перевод первых тринадцати кусочков послания в Белый дом. Рузвельт в присутствии Гарри Гопкинса внимательно прочитал документ и сказал: "Это война". Но где и когда она начнется — об этом в донесении не говорилось. Не знал ничего конкретного даже адмирал Номура. Не знал и Адольф Гитлер. Он знал даже меньше, чем Рузвельт.

Гитлер объявляет войну

Яростное нападение японцев на находившийся в Пёрл-Харборе американский Тихоокеанский флот, начавшееся в 7 часов 30 минут утра, в воскресенье 7 декабря 1941 года, явилось для Берлина, как и для Вашингтона, полной неожиданностью. Хотя Гитлер и дал Мацуоке устное обещание, что Германия присоединится к Японии в войне против Соединенных Штатов, а Риббентроп вторично обещал то же самое японскому послу Осиме, эти заверения не были протокольно оформлены и подписаны, а японцы ни словом не обмолвились о Пёрл-Харборе{141} во время переговоров. Кроме того, в [409] этот момент Гитлер был по горло занят: он наводил порядок среди своих заколебавшихся генералов и отступавших войск. В Берлине наступила ночь, когда служба прослушивания иностранных радиопередач перехватила первые сообщения о внезапном нападении на Пёрл-Харбор. Чиновник отдела печати министерства иностранных дел немедля сообщил Риббентропу эту потрясающую новость, но тот вначале не поверил ему и страшно разгневался, что его побеспокоили. Он заявил, что сообщение является, "вероятно, пропагандистским трюком врага", и приказал не тревожить его до утра. Поэтому, давая показания на Нюрнбергском процессе, Риббентроп вряд ли грешил против истины, когда уверял, что "это нападение явилось полной неожиданностью... Мы считались с возможностью нападения Японии на Сингапур или, может быть, на Гонконг, но мы никогда не считали, что нападение на Соединенные Штаты послужит нашим интересам". Однако вопреки тому, что он говорил трибуналу, он страшно обрадовался случившемуся. Или, во всяком случае, (такое впечатление произвел он на Чиано.

"Вечером был телефонный звонок от Риббентропа, — писал Чиано 8 декабря в своем дневнике. — Он очень доволен нападением японцев на Соединенные Штаты. Он выказывал такую радость по этому поводу, что мне не оставалось ничего, кроме как поздравить его, хотя я не совсем уверен, что это событие принесет нам пользу... Муссолини был (тоже) рад. Он давно стремился внести ясность в отношения между Америкой и державами оси..."

В понедельник 8 декабря, в 13 часов, генерал Осима направился на Вильгельмштрассе, чтобы выяснить у Риббентропа позицию Германии. Он потребовал "сразу же" официально объявить войну Соединенным Штатам.

"Риббентроп ответил, — радировал Осима в Токио, — что Гитлер как раз совещается в генеральном штабе, обсуждая вопрос о том, как соблюсти формальности объявления войны и в то же время произвести хорошее впечатление на немецкий народ, и что он, Риббентроп, передаст ему нашу просьбу сразу же и сделает все, что в его силах, чтобы решить все это как можно быстрее".

Нацистский министр иностранных дел сообщил также послу, как явствует из его донесения в Токио, что сегодня утром, то есть 8 декабря, "Гитлер отдал приказ немецкому военно-морскому флоту атаковать американские корабли, [410] где бы и когда бы они ни встретились". Однако диктатор с объявлением войны медлил{142}.

Фюрер, согласно записи в его ежедневном календаре, поспешно выехал в Берлин в ночь на 8 декабря и прибыл туда на следующий день, в 11 часов утра. На Нюрнбергском процессе Риббентроп утверждал, что он говорил фюреру, будто Германии не обязательно объявлять войну Америке по условиям тройственного пакта, поскольку Япония показала себя явным агрессором.

"Условия тройственного пакта обязывали нас оказать помощь Японии только в том случае, если она сама подвергнется нападению. Я направился к фюреру, объяснил ему юридические аспекты сложившейся ситуации и сказал, что хотя мы приветствовали нового союзника в войне против Англии, но это означало, что мы имеем теперь и нового противника, с которым придется иметь дело... если мы объявим войну Соединенным Штатам...

В тот момент фюрер придерживался, очевидно, мнения, что теперь Соединенные Штаты будут вести войну и против Германии. Поэтому он приказал мне вручить паспорта американским представителям".

Это было то самое решение, которого ожидали в Вашингтоне Рузвельт и Хэлл. На них оказывалось определенное давление, чтобы конгресс объявил войну Германии и Италии 8 декабря — тогда же, когда была объявлена война Японии. Но они решили повременить. Бомбардировка Пёрл-Харбора вывела их из затруднительного положения, а сведения, которыми они располагали, убедили, что своевольный нацистский диктатор сделает это еще раз{143}. Они размышляли над перехваченным донесением посла Осимы из Берлина в Токио от 29 ноября, в котором сообщалось: Риббентроп заверил [411] японцев, что Германия присоединится к Японии, если та окажется "втянутой" в войну против Соединенных Штатов, никак не связывая немецкую помощь с обстоятельствами, которые можно расценивать как агрессию. Это был карт-бланш, и у американцев не осталось сомнений насчет того, что сейчас японцы настойчиво требуют у немцев в Берлине уважать взятые на себя обязательства.

Немцы согласились их уважать, но только после серьезных колебаний нацистского фюрера. Он назначил заседание рейхстага на 9 декабря, но потом перенес его на два дня, то есть на 11 декабря. Как докладывал позднее Риббентроп, фюрер, очевидно, принял решение. Он был сыт нападками Рузвельта на него и на нацизм; он больше не желал мириться с акциями военного характера, предпринимаемыми американским флотом против немецких подводных лодок на Атлантике, про которые почти в течение года постоянно твердил Редер. Его ненависть к Америке и американцам нарастала, и, что оказалось для него в конечном счете хуже всего, усилилась тенденция к катастрофической недооценке военного потенциала Соединенных Штатов{144}.

В то же время он сильно переоценивал военную мощь [412] Японии. По существу, он поверил, что, когда японцы, обладающие самым мощным, по его мнению, флотом в мире, расправятся с англичанами и американцами на Тихом океане, они обрушатся на Россию и помогут ему завершить его великое завоевание на Востоке. Спустя несколько месяцев он говорил некоторым из своих последователей, что считал вступление Японии в войну "исключительно ценным" уже в силу выбранного для этого момента.

"Это произошло фактически в тот момент, когда превратности русской зимы оказывали наиболее сильное давление на моральное состояние нашего народа и когда каждый в Германии был удручен тем, что рано или поздно Соединенные Штаты вступят в войну. Японское вмешательство, с нашей точки зрения, было весьма своевременным".

Нет также сомнений в том, что внезапный и мощный удар Японии по американскому флоту в Пёрл-Харборе вызвал у него восхищение — тем более, что это была "внезапность" такого рода, к которой он сам так часто прибегал. Об этом он сказал послу Осиме 14 декабря, когда награждал его орденом: "Вы верно выбрали метод объявления войны! Этот метод является единственно правильным". Он сказал, что это соответствует его "собственной системе", то есть затягиванию переговоров. Но если очевидно, что другая сторона заинтересована только в том, чтобы без конца откладывать решение, срамить и унижать тебя, и не собирается идти ни на какое соглашение, тогда следует наносить удар, и как можно более тяжелый, а не тратить время на объявление войны. У него стало радостно на сердце при получении известий о первых операциях японцев. Он сам вел переговоры с бесконечным терпением, например, с Польшей, а также с Россией. Когда же он [413] понимал, что другая сторона не хочет прийти к соглашению, он внезапно, без всяких формальностей наносил удар. Так он будет поступать и впредь.

Существовала еще одна причина, по которой Гитлер так поспешно решил присовокупить Соединенные Штаты к устрашающему списку своих врагов. Доктор Шмидт, который в ту неделю без конца курсировал между имперской канцелярией и министерством иностранных дел, указал на эту причину: "У меня сложилось впечатление, что Гитлер с его неистребимой манией величия, ожидавший объявления войны Соединенными Штатами, хотел сделать это первым". Нацистский правитель подтвердил это в своей речи в рейхстаге 11 декабря.

"Мы всегда будем первыми наносить удар, — заявил он под одобрительные аплодисменты депутатов рейхстага. — Мы всегда будем наносить первый удар..."

Действительно, 10 декабря Берлин был так обеспокоен, как бы Америка не объявила войну первой, что Риббентроп строго-настрого предупредил Томсена, немецкого поверенного в делах в Вашингтоне, не допускать никаких необдуманных заявлений, по которым государственный департамент мог бы уяснить, что намеревается предпринять на следующий день фюрер. В длинной радиограмме 10 декабря нацистский министр иностранных дел передал текст заявления, которое он собирался сделать в Берлине американскому поверенному в делах ровно в 14.30, 11 декабря. Томсену предписывалось нанести визит государственному секретарю Хэллу часом позже, то есть в 15.30 (по берлинскому времени), вручить копию заявления, запросить свой паспорт и возложить на Швейцарию дипломатическое представительство Германии в США. В конце депеши Риббентроп запретил Томсену вступать в какие-либо контакты с государственным департаментом до вручения ноты. "При любых обстоятельствах, — предупреждал он в депеше, — мы не можем допустить, чтобы американское правительство опередило нас".

Каковы бы ни были колебания у Гитлера, приведшие к отсрочке на два дня намеченного заседания рейхстага, из захваченных депеш, которыми обменивались Вильгельмштрассе и немецкое посольство в Вашингтоне, и других документов министерства иностранных дел явствует, что фактически фюрер принял свое роковое решение 9 декабря, в день прибытия в столицу с русского фронта. Два дополнительных дня, очевидно, потребовались нацистскому [414] диктатору не для раздумий, а для тщательной подготовки выступления в рейхстаге, с тем чтобы оно произвело должное впечатление на немецкий народ, у которого, как хорошо понимал Гитлер, сохранились воспоминания о решающей роли Америки в первой мировой войне.

Ганс Дикхофф, который официально все еще являлся немецким послом в Соединенных Штатах, но отсиживался на Вильгельмштрассе с тех пор, как обе страны отозвали своих послов осенью 1938 года, 9 декабря сел за составление длинного перечня антигерманских акций Рузвельта, необходимого фюреру для его выступления в рейхстаге{145}.

9 же декабря Томсен в Вашингтоне получил указание сжечь свои секретные коды и бумаги. "Меры осуществлены, как приказано", — радировал он в Берлин в 11.30 дня. Впервые начал он осознавать, что происходит в Берлине, и вечером намекнул Вильгельмштрассе, что американское правительство, вероятно, в курсе назревающих событий. "Здесь считают, — сообщал он, — что в течение 24 часов Германия объявит войну Соединенным Штатам или, по крайней мере, разорвет дипломатические отношения"{146} [415]

Выступление Гитлера в рейхстаге 11 декабря

Выступление Гитлера 11 декабря в рейхстаге в обоснование объявления войны Соединенным Штатам свелось главным образом к изрыганию оскорблений в адрес Франклина Рузвельта, обвинению президента в том, что он спровоцировал войну, чтобы скрыть провал своего нового курса, и громогласному выкрикиванию заявлений, что только этот человек, поддерживаемый миллионерами и евреями, ответствен за вторую мировую войну. В яростных тирадах вырывалось наружу все накопившееся и ранее сдерживаемое негодование против человека, который с самого начала стоял на пути фюрера к мировому господству, который постоянно отпускал колкости в его адрес, который оказал Англии массированную помощь именно в тот момент, когда казалось, что это островное государство вот-вот рухнет, по указанию которого американский военно-морской флот срывал все его намерения в Атлантике.

"Позвольте мне изложить свое отношение к тому, другому миру, чьим представителем является человек, который, в то время как наши солдаты сражаются в снегах и на заледенелых просторах, любит вести тактичные разговоры у камина, человек, который несет основную вину за развязывание этой войны...

Я не буду останавливаться на оскорбительных выпадах, сделанных по моему адресу этим так называемым президентом. Никому не интересно, что он называет меня гангстером. Прежде всего, это выражение родилось не в Европе, а в Америке... Я не говорю уже о том, что Рузвельт не может меня оскорбить, ибо я считаю его сумасшедшим, таким же, каким был Вильсон... Сначала он подстрекает к войне, затем фальсифицирует ее причины, затем, прикрываясь христианским лицемерием, медленно, но верно ведет человечество к войне, привлекая Господа Бога в свидетели праведности своего нападения, — обычная манера старого масона{147}... [416]

Рузвельт виновен в ряде тягчайших преступлений, в нарушении международных законов. Незаконный захват судов и другой собственности немецких и итальянских граждан сочетался с угрозами в их адрес и лишением свободы... В своих все усиливавшихся нападках Рузвельт в конце концов зашел так далеко, что приказал американскому военно-морскому флоту повсюду нападать на суда под немецким или итальянским флагом и топить их, тем самым грубо нарушая международное право.

Американские министры неоднократно хвастались, уничтожая немецкие подводные лодки этим преступным способом. Американские крейсера нападали на немецкие и итальянские торговые суда, захватывали их, а экипажи забирали в плен.

Таким путем были сорваны искренние усилия Германии и Италии предотвратить распространение войны и поддерживать отношения с Соединенными Штатами, несмотря на недопустимые провокации, которые годами осуществлялись президентом Рузвельтом..."

Какими мотивами руководствовался Рузвельт, чтобы разжигать антинемецкие настроения и поставить отношения между двумя странами на грань войны? Гитлер сам же и ответил на этот вопрос:

"Я слишком хорошо понимаю, что целая пропасть отделяет идеи Рузвельта от моих идей. Рузвельт происходит из богатой семьи и принадлежит к тому классу, дорогу которому вымостила демократия. А я родился в небольшой бедной семье и должен был пробивать себе дорогу тяжелым трудом. Когда началась первая мировая война, Рузвельт занимал положение в обществе, пользуясь всеми привилегиями, как и те, кто наживался на войне, в то время как другие истекали кровью. Я был одним из тех, кто выполнял приказы в качестве рядового солдата, и, естественно, вернулся с войны таким же бедным, каким был осенью 1914 года. Я разделил судьбу миллионов, а Франклин Рузвельт — судьбу так называемых высокопоставленных десяти тысяч.

После войны Рузвельт пустился в финансовые махинации, в то время как я... лежал в госпитале..."

Гитлер еще некоторое время сопоставлял себя и Рузвельта в том же духе, прежде чем перейти по второму пункту обвинений: Рузвельт прибегнул к войне, чтобы избежать ответственности за провал своей президентской деятельности. [417]

"Национал-социализм пришел к власти в Германии в тот же год, когда Рузвельт был избран президентом... Он взял на себя управление страной, которая находилась в очень тяжелом экономическом состоянии, а я взял на себя руководство рейхом, оказавшимся на грани полного развала по вине демократии...

В то время как в Германии под руководством национал-социалистов произошло беспрецедентное возрождение экономики, культуры и искусства, президент Рузвельт не добился ни малейшего улучшения жизни своей страны... И это неудивительно, если иметь в виду, что люди, которых он призвал себе на помощь, или, скорее, люди, которые поставили его президентом, принадлежали к еврейским элементам, заинтересованным в разложении общества и беспорядках...

Законодательство Рузвельта, связанное с новым курсом, полностью ошибочно. Не может быть никаких сомнений в том, что продолжение этой экономической политики привело бы к краху его президентства еще в мирное время, несмотря на все его диалектическое мастерство. В европейском государстве он в конечном счете наверняка оказался бы под следствием за преднамеренное растранжиривание национального богатства и едва ли избежал бы гражданского суда за преступные методы ведения бизнеса".

Гитлер знал, что его оценку нового курса разделяют некоторые американские изоляционисты и значительная часть представителей деловых кругов, и пытался максимально использовать это обстоятельство, позабыв о том, что после Пёрл-Харбора эти группы, как и все граждане Америки, сплотились во имя защиты своей страны.

"Этот факт был осознан, — продолжал Гитлер, апеллируя к этим группам, — и по достоинству оценен многими американцами, в том числе весьма высокопоставленными. Над головой этого человека угрожающе сгущались тучи оппозиции. Он понял, что единственным спасением для него является переключение общественного внимания с внутренних проблем на внешнеполитические... В этом его поддерживали окружавшие его евреи... Вся сатанинская подлость еврейства сплотилась вокруг этого человека.

Так началась мобилизация усилий американского президента по созданию конфликта... Годами этот человек мечтал втайне об одном — чтобы где-нибудь в мире вспыхнул конфликт..." [418]

И далее последовал длинный перечень, зафиксировавший усилия Рузвельта в этом направлении, начиная с его "карантинной" речи в Чикаго в 1937 году.

"Теперь он (Рузвельт) охвачен страхом, — кричал Гитлер, — что, если в Европе наступит мир, его безрассудное проматывание миллионов на вооружение будет рассматриваться как прямое надувательство, поскольку никто не собирается нападать на Америку. И тогда он решил спровоцировать нападение на свою страну".

Казалось, нацистский диктатор испытал облегчение от того, что произошел разрыв, и он спешил поделиться этим чувством с немецким народом.

"Я думаю, что все вы почувствовали облегчение, когда нашлось государство, первым предпринявшее акцию протеста против этого беспрецедентного и бесстыдного злоупотребления правдой и правом... Тот факт, что японское правительство, которое годами вело переговоры с этим человеком, наконец устало от его недостойных насмешек, вызывает у нас, у всего немецкого народа и, я думаю, у всех честных людей во всем мире чувство глубокого удовлетворения... Президенту Соединенных Штатов следовало бы в конце концов понять — я говорю это только из-за ограниченности его интеллекта, мы знаем, что целью его борьбы является уничтожение одного государства за другим...

Что касается немецкой нации, то она не нуждается в благотворительности мистера Рузвельта или мистера Черчилля, не говоря уже о мистере Идене. Она только отстаивает свои права! Она обеспечит себе право на жизнь, даже если тысячи Черчиллей и Рузвельтов будут плести заговоры против нее...

Поэтому я дал распоряжение сегодня же выдать паспорт американскому поверенному в делах..."

В этом месте депутаты рейхстага вскочили, и слова фюрера потонули в шумном одобрении и аплодисментах.

Вскоре после этого, в 14.30, Риббентроп в одной из своих самых бесстрастных лоз принял Леланда Морриса, американского поверенного в делах в Берлине и, даже не пригласив его сесть, зачитал ноту об объявлении войны, вручил ему копию и с ледяным спокойствием отпустил.

"...Хотя Германия со своей стороны, — говорилось в ноте, на протяжении войны всегда строго соблюдала международное право в отношениях с Соединенными Штатами, [419] правительство Соединенных Штатов в конце концов перешло к неприкрытым актам агрессии против Германии, фактически вызвав состояние войны.

Поэтому правительство рейха разрывает дипломатические отношения с Соединенными Штатами и объявляет, что в условиях, созданных президентом Рузвельтом, Германия также считает себя находящейся в состоянии войны с Соединенными Штатами с сего дня".

Заключительным актом драмы явилось подписание тройственного соглашения Германией, Италией и Японией, в котором декларировалась "их непоколебимая решимость не складывать оружия и не заключать сепаратного мира до тех пор, пока не будет достигнуто успешное завершение совместной войны против Соединенных Штатов и Англии".

Адольф Гитлер, всего шесть месяцев назад сконцентрировавший свои усилия на осажденной Англии, которую, как ему казалось, он уже завоевал, теперь сознательно направил их против трех величайших индустриальных держав мира, и исход борьбы в конечном счете зависел от экономического потенциала. У этих трех враждебных держав, вместе взятых, имелось огромное превосходство в людских ресурсах над тремя державами оси. Очевидно, ни Гитлер, ни его генералы и адмиралы не взвесили трезво всех факторов в тот полный событиями декабрьский день конца 1941 года.

Генерал Гальдер, в достаточной степени мыслящий начальник генерального штаба, даже не отметил в дневниковой записи за 11 декабря, что Германия объявила войну Соединенным Штатам. Он лишь упомянул, что вечером присутствовал на лекции капитана военно-морского флота о "подоплеке японо-американской войны на море". Остальная часть записей в дневнике, что, возможно, и объяснимо, связана с продолжающими поступать почти со всех участков Восточного фронта, где русские оказывали сильное давление, скверными известиями. У него не оставалось времени для раздумий о том дне, когда его обескровленные армии могут вот так же встретиться со свежими войсками из Нового Света.

Адмирал Редер приветствовал этот шаг Гитлера. 12 декабря он присутствовал на совещании, где заверил фюрера, что "обстановка в Атлантике улучшится в результате успешного японского вмешательства". Затем с воодушевлением добавил: [420]

"Уже получены донесения о переброске некоторых (американских) боевых кораблей с Атлантики на Тихий океан. Совершенно очевидно, что легкие силы, особенно эсминцы, потребуются во все большем количестве на Тихом океане. Появится очень большая потребность в транспортных судах, так что можно ожидать отвода американских торговых судов с Атлантики. Напряжение в английском торговом судоходстве будет нарастать".

С опрометчивой бравадой сделав столь решительный шаг, Гитлер вдруг впал в сомнения. У него возникло несколько вопросов к гросс-адмиралу: верит ли он, что противник в ближайшем будущем предпримет шаги, стремясь оккупировать Азорские острова, захватить острова Зеленого Мыса и, может быть, даже атаковать Дакар, чтобы восстановить престиж, подорванный в результате неудач на Тихом океане? Редер не был в этом уверен.

"США, — отвечал он, — будут вынуждены в ближайшие несколько месяцев сосредоточить все свои силы на Тихом океане. Англия после тяжелых потерь в крупных боевых кораблях{148} не захочет идти на какой бы то ни было риск. Мало вероятно, что наберется достаточный тоннаж для осуществления такой десантной операции или доставки грузов материального обеспечения".

У Гитлера возник и более важный вопрос: реально ли, что США и Англия на время покинут Восточную Азию, чтобы сначала разгромить Германию и Италию? И гросс-адмирал опять успокоил своего фюрера:

"Мало вероятно, чтобы противник даже на время уступил Восточную Азию; сделав это, Англия подвергла бы серьезной угрозе Индию, а Соединенные Штаты не смогут снять свой флот с Тихого океана до тех пор, пока там имеется превосходство японского флота".

Далее Редер, стремясь подбодрить фюрера, сообщил ему, что шесть крупных подводных лодок спешно двинутся к восточному побережью Соединенных Штатов. [421]

При той ситуации, которая сложилась в России, не говоря уже о Северной Африке, где Роммель тоже отступал, немецкий верховный главнокомандующий и его военачальники вскоре перестали думать о новом противнике, у которого, по их твердому убеждению, был полон рот забот на далеком Тихом океане. В своих помыслах они не будут возвращаться к этому новому противнику, пока не минует еще один год, самый роковой в этой войне, и произойдет великий перелом, что самым решительным образом повлияет не только на исход войны, которую на протяжении всего 1941 года немцы считали почти выигранной, но и на судьбу третьего рейха, ошеломляющие победы которого так стремительно вознесли немцев на головокружительную высоту и Которому, по искреннему убеждению Гитлера, предстояло процветать тысячелетие.

По мере приближения нового, 1942 года торопливые записи Гальдера в дневнике приобретали все более зловещий оттенок. "Снова тяжелый день!" — такими словами начал он запись в дневнике 30 декабря 1941 года, а на следующий день повторил: "Опять тяжёлый день!" Начальник немецкого генерального штаба предчувствовал, что назревают ужасные события.