Часть третья.

Постскриптум. Сквозь десятилетия…

66. Царь и Россия

Уинстон Черчилль, которого вряд можно причислить к “друзьям России”, но всегда остававшийся мудрым и трезвым политиком, писал: “Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена завладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились; снарядный голод побежден; вооружение притекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт, тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией, и Колчак — флотом… Царь был на престоле; Российская империя и русские армии держались, фронт был обеспечен, и победа бесспорна… Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не годную тиранию. Но разбор 30 месяцев войны с Германией и Австрией должен исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна”.

Да, Россия пала не в результате военных катастроф — наоборот, удар в спину был нанесен ей, когда она находилась на чрезвычайном подъеме. С точки зрения хода войны революцию в марте 17-го можно сопоставить с тем, как если бы во Второй мировой советский тыл рухнул и взорвался междоусобицами где-нибудь после Курской дуги. Словом, вышло так, что Россию не могли сломить ни вражеские армии, ни германская агентура, ни большевики, ни сепаратисты, ни социалисты, ни масоны, ни либералы, а вот вместе — получилось. Действовали составляющие, даже несовместимые между собой, но нацеленные на расшатывание фундаментальных устоев государственности. А война стала для них лишь объединяющим по времени фактором. И дающим дополнительные возможности для раскачки.

То, что Февральская революция носила всенародный характер и всюду была встречена с энтузиазмом, — всего лишь историческая легенда. В условиях расслоения на патриотов, тяготеющих к фронту, и шкурников в тылу, изначальный надлом произошел в самых “прогнивших” местах — в столице и на Балтфлоте. И революция, по большому счету, стала именно триумфом шкурничества в разных его формах. Шкурничества политиков, рвущихся к власти. Шкурничества запасных солдат, не желающих на передовую. Шкурничества рабочих, желающих бастовать в свое удовольствие и при этом получать, сколько захочется. Шкурничества хулиганов, стремящихся всласть погулять и побезобразничать. Впоследствии многие иностранные исследователи удивлялись, почему царя не поддержали фронтовые части. Писали даже об “измене” армии. Но на самом-то деле никакой измены не было. Просто обычно в литературе упускается тот момент, что в марте 17-го переворотов было не один, а два. Явный и скрытый. Это обстоятельство обходили в своих источниках большевики, чтобы не нарушать версию “всенародности”. Обходила “политическая” эмиграция. И оно как бы выпало из истории. А между тем достаточно выстроить в цепочку факты, чтобы увидеть его. Явными и многократно освещенными в различных трудах событиями выступают стихийный бунт в Петрограде, перекинувшийся на Кронштадт и Гельсингфорс, где разбуянившиеся толпы матросни перебили офицеров, в том числе и командующего флотом адм. Непенина — и отречение Николая II.

Но стоит напомнить, что на этом этапе никаких “революционных” перемен в России вообще не подразумевалось. Тот орган, из которого возникло Временное правительство, сперва назывался “Временный комитет Государственной Думы для поддержания порядка в Петрограде и для сношения с учреждениями и лицами” — созданный после самороспуска и арестов законного правительства. И при отречении Николая II речь шла всего лишь о легитимной передаче власти другому монарху. Акт об отречении гласил: “Божьею милостью Мы, Николай II, император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и пр., и пр., и пр. объявляем всем нашим верноподданным. В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти 3 года поработить нашу Родину, Господу Богу было угодно ниспослать на Россию новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша, совместно со славными нашими союзниками, сможет окончательно сломить врага. В эти решающие дни в жизни России почли мы долгом своим облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего облегчения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут им установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ней — повиновения Царю в тяжелую минуту всенародного испытания, и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России. Николай”.

Как видим, основы государственности не затрагивались, только престол передавался Михаилу Александровичу. Кроме того, Николай назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, и список нового правительства утвердил тоже царь. И оно стало вполне легитимным. И именно в таком варианте идею отречения поддержали почти все главнокомандующие фронтами и флотами (кроме Колчака). Зная нерешительность Николая, его склонность к половинчатым решениям, сочли, что в сложившейся ситуации другое лицо на троне сможет лучше и эффективнее восстановить порядок в стране. Что же касается состава правительства из “популярных” оппозиционеров, то ведь и это должно было внести успокоение во взбаламученную стихию. А если не справятся или будут зарываться, новый царь вполне мог их сменить — это оставалось в его власти. И армию царь сам призвал к повиновению.

Сведения о реакции войск на отречение Николая были обобщены в записке М.В. Алексеева Временному правительству № 2237 от 14(27).3.17. Только на Балтфлоте это сообщение было встречено “восторженно”. На Северном фронте — “сдержанно и спокойно”, многие “с грустью и сожалением”. На Западном — “спокойно, серьезно, многие с сожалением и огорчением”. На Юго-Западном — “спокойно, с сознанием важности переживаемого момента”. На Румынском отречение произвело “тягостное впечатление”. Люди “преклонялись перед высоким патриотизмом и самопожертвованием государя, выразившемся в акте отречения”. То же самое было на Кавказском фронте и Черноморском флоте. А вот как вспоминает Деникин о реакции 8-го корпуса: “Войска были ошеломлены — трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифеста. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание. Так встретили полки 14-й и 15-й дивизий весть об отречении своего императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы”.

Однако стабилизирующим фактором стало и возвращение на прежний пост популярного военачальника. Алексеев докладывал: “Назначение великого князя Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим на всех фронтах было принято сочувственно и даже с радостью. У многих принятие им верховного командования связывается с надеждой на более скорый и победоносный конец войны”. И по идее, все, вроде должно было идти к восстановлению порядка и нормальных основ государственности. Николай Николаевич в своей телеграмме правительству от 3(16).3 требовал для пресечения смуты поскорее привести войска к присяге новому царю. Но… параллельно с явными процессами действовали скрытные. Уже при формировании списка Временного правительства, подсунутого на подпись царю, вовсю шла кулуарная возня. И из него выпали умеренные лидеры либералов, вроде Родзянко. Зато были включены такие радикальные оппозиционеры, как Милюков и Керенский. Можно даже вспомнить цитировавшееся ранее донесение Охранного отделения о двух группировках оппозиции — сторонниках “конституционной” передачи власти думскому большинству и дворцового переворота. На переворот-то у них оказалась кишка тонка, а вот подвернувшимся случаем воспользовались. И пока Родзянко носился по Питеру, то в Совет Министров, то успокаивая речами бунтовщиков, в основу списка легли фамилии как раз из второй группировки. Кстати, если разобраться, кто же посылал к царю с этим списком прогрессистов Шульгина и Гучкова, то их “полномочия” выглядят более чем сомнительными.

А потом последовал отказ Михаила Александровича от престола. Да ведь и предлагать можно по-разному. К Михаилу I Романову, многократно отказывавшемуся, сколько раз делегации посылали, умоляли, чтобы страну из смуты вывести. Наконец, при отказе одного претендента логически нужно было бы искать следующего по династической “очереди”. Но Временное правительство предпочло искать контакты не с наследниками царя, а с самозванными Советами, заключив с ними соглашение о том, что вопрос о власти и будущем устройстве России решит Учредительное Собрание. Решит где-нибудь через полгода. Очевидно, рассчитывая, что за это время страсти улягутся, новые правители и без царя сумеют проявить себя с лучшей стороны, и в конце концов “стерпится — слюбится”. Такой поворот армия восприняла с недоумением, но тоже спокойно. Во главе ее оставался Николай Николаевич. И приказом № 4318 от 4(17).3.17 он призвал: “Повелеваю всем войсковым начальником от старших до младших внушать и разъяснять чинам армии и флота, что после объявления обоих актов (т.е. Николая II и Михаила Александровича) они должны спокойно ожидать изъявления воли русского народа, и святой долг их оставаться в повиновении законным начальникам, обороняя родину от грозного врага”. Впрочем, грядущее народное волеизъявление в тот момент выглядело довольно определенным. Большинство в армии подразумевало, что царем и станет Николай Николаевич. Кто ж еще-то? Но его власть основывалась лишь на прерогативах Верховного Главнокомандующего. А сам этот пост был назначаемым. Его и сняли, как только правительство сочло, что достаточно утвердилось.

Этот “вторичный переворот” растянулся на целый месяц. А за месяц в растерянную, сбитую с толку армию хлынули агитаторы всех мастей, правительственные комиссары… И попутно, как-то незаметно, исподволь, была произведена подмена понятий. Вместо восстановления законности и правопорядка, на которое нацеливалась власть в момент отречения царя, внедрилось разделение на “революционное” — хорошее, и “контрреволюционное” — плохое. И сам царь, уступивший власть ради более эффективного управления страной, оказался вдруг в роли преступника, которого свергли.

А параллельно полным ходом шло разрушение государства. Уже не стихийное, снизу вверх, а целенаправленное, сверху вниз. В литературе можно встретить утверждения, что “отсталая” Россия оказалась не готова к парламентской демократии, внедрявшейся Временным правительством. Что ж, подобные теории выдают полную некомпетентность оперирующих ими авторов. Потому что западная (по формам) модель управления была создана только после Октябрьской революции (парламент — Советы, и подотчетное ему правительство — Совнарком). А Временное правительство было куда более авторитарным, чем царское, оно поспешило избавиться даже от Думы (из-за конкуренции с Родзянко и его сторонниками) и объединило в своем лице и законодательную, и исполнительную, и верховную власть. Однако на деле до такой неограниченной власти дорвались политики, совершенно некомпетентные в вопросах управления и умеющие лишь критиковать “реакционеров”. И одним махом была сметена вся “вертикаль власти” от прежнего правительства до губернаторов, градоначальников и т.п. И на все уровни вместо царской опытной администрации полезли такие же оппозиционеры, как в столице, только еще более бестолковые. Были мгновенно уничтожены и “реакционные” правоохранительные органы — полиция и жандармерия (а они выполняли в России и массу других функций — сбора налогов, санитарного контроля и т.п.). Вся система гражданского управления оказалась снесена и парализована сразу же.

Поводом для нападок на “режим” всегда было “отсутствие свобод”. Которые на самом-то деле существовали, а в период войны — куда большие, чем в западных странах. Но либералы теперь считали своим долгом дать нечто еще большее. И снимались последние разумные ограничения на свободу слова, митингов, агитации, печати, партий и т. д. и т. п. Вот тут-то открылись благодатные возможности и для германского генштаба, не замедлившего бросить в Россию свой идеологический десант во главе с Лениным, и для сепаратистов, и для панисламистов. И просто для бандитов и хулиганов — амнистия Временного правительства выпустила на волю несколько тысяч политических (их больше и не было), и 100 тыс. уголовников. Впрочем, новые правители отнюдь не были добренькими идеалистами. Выпустили блатных, террористов, осужденных шпионов — но тут же за решеткой оказались прежние министры (в тщетных попытках доказать “измену” их и царя). Шумели о свободе слова, но за резкое письмо в адрес правительства арестовали ген. Гурко. И тех, кого царь якобы оправдал без оснований, — посадили Ренненкампфа, вернули в тюрьму Сухомлинова (но почему-то не Рубинштейна и не сахарозаводчиков).

Дошли “реформы” и до армии. В прежнем, “реакционном” виде она представляла опасность для новых властей. А ну как все же спохватится и учинит “контрреволюцию”? И первым шагом к ее разрушению стало само отношение властей к восставшим частям Питера и погромщикам Балтфлота, истреблявшим офицеров. Никто не был наказан. Напротив, правители попытались сделать их своей опорой, признали за ними “заслуги в деле революции” и пообещали не посылать на фронт. Создав тем самым опасный прецедент для последователей. И при полном попустительстве властей делегации из мятежных частей отправились по фронтам нести туда дух “революции” — Алексеев слал отчаянные телеграммы, требуя пресечь подобное явление, но правительство их игнорировало. Не могло и не хотело призвать буянов к порядку. Часть командиров ушла сама, не желая присягать такой власти. Среди других военный министр Гучков и его комиссары начали чистку. Тех, кого сочли “реакционерами”, снимали, заменяя кандидатурами, в той или иной мере склонными к либеральным или окололиберальным взглядам. Порой это были действительно талантливые полководцы — Корнилов, Деникин, Крымов, Ханжин и др. Но сами по себе интенсивные перестановки создали атмосферу свистопляски и паралича командования. И на все это катастрофическими ударами наложились Приказ №1 Петроградского Совета, а затем и подтвердившая его правительственная “Декларация прав солдата”, внедрявшие коллегиальное командование, выборность должностей, всевозможные комитеты, отменявшие дисциплину и чинопочитание… И все…

В заключение стоит еще рассмотреть легенду о том, будто революция была вызвана колоссальными потерями, часто даже утверждается — самыми тяжелыми потерями из всех воюющих государств. И цифры можно встретить самые разные — и “свыше 2 млн.”, и 6 млн. погибших. Да вот только ссылок на документы в подтверждение этих цифр вы не найдете. Нигде. Кстати, любопытно отметить, что в военных учебниках советского времени, где домыслам вроде бы не место, абсолютные цифры вообще не приводятся. А потери даются в процентах от числа мобилизованных, а то и от “мужского населения призывных возрастов”. Вот и попробуй, сосчитай. Но учет потерь в царской армии велся весьма скрупулезный. Так почему бы наконец-то не привести точные данные? Согласно “Докладной записке по особому делопроизводству” №4 (292) от 13(26) февраля 1917 г. общие потери на всех фронтах составляли: убитыми и умершими от ран — офицеров 11 884, нижних чинов — 586 880; отравленными газом соответственно — 430 и 32 718; ранеными и больными — 26 041 и 2 438 591; контуженными 8 650 и 93 339; без вести пропавшими — 4 170 и 15 707; в плену находилось 11 899 офицеров и 2 638 050 солдат. Итого: 63.074 офицера и 5.975.341 солдат (ЦГВИА СССР, ф.2003, оп.1, д.186, л.98).

Как видим, потери были очень большими. Около 6 млн. Но к “миллионам погибшим” это не относится, поскольку включает в себя все статьи потерь. А убитыми и умершими от ран Россия потеряла около 600 тыс. чел. Куда меньше, чем это обычно представляют. И меньше, чем другие государства (в Германии на тот же период — 1,05 млн., во Франции — 850 тыс.). Что, в общем, закономерно — поскольку русское командование не допускало таких мясорубок, как Верден и Сомма. По ранению, болезни, контузии было уволено около 2,5 млн. — тоже не больше, чем у других. И подчеркнем, что это не одни лишь калеки. В царское время врачи подходили к комиссованию намного более лояльно, чем в советское. В это число входят такие, как писатель Куприн, пошедший добровольцем в 14-м, но оказавшийся негодным к службе, страдавший одышкой и уволившийся в 15-м. И такие, как Анастас Микоян, заболевший малярией под Ваном, демобилизовавшийся и продолживший учебу в семинарии. И такие, как рядовой Василий Блюхер, действительно очень тяжело раненный и комиссованный “с пенсией первого разряда” — что не помешало ему позже командовать армиями и дослужиться до маршала. Ну а 2,6 млн. пленных — лишь немногим больше числа австрийских и германских пленных, находившихся в это время в России…

Стоит указать и на то, что это последняя сводка боевых потерь царской армии. И последняя точная сводка российских потерь в Первой мировой. Дальше столь строгого учета уже не было. Да и не могло быть в обстановке хаоса, бесконтрольных перемещений и массовой “самодемобилизации”. И можно ли причислить к боевым потерям офицеров, поднятых на штыки собственными солдатами? Солдат, упившихся на разграбленных спиртзаводах? Дезертиров, свалившихся под колеса с облепленных поездов? Это уже, скорее, были жертвы “революционные”. Но в принципе и “настоящая”, регулярная война после Февральской революции почти кончилась. Это показала первая же постреволюционная операция. В апреле немцы предприняли частное наступление на Юго-Западном фронте — ограниченными силами, желая отбить Червищенский плацдарм на р. Стоход. Его обороняли части 3-го корпуса 3-й армии общей численностью 14 147 чел. Из них в бою было убито и ранено 996, а 10.376 пропали без вести. То есть просто сдались или дезертировали. О какой уж тут “серьезной” войне говорить?

А потом наступило затишье. Русские армии на активные действия были уже не способны. А немцы и австрийцы вовремя сориентировались и не тревожили их, чтобы не сплотить общей опасностью. И чтобы беспрепятственно шло внутреннее разложение. Так что последующие события на русском фронте уже в большей степени относятся не к истории Первой мировой, а к истории революции. Более подробно я рассматривал их в своих работах “Белогвардейщина” и “Государство и революции”, а здесь остается лишь коротко рассказать об окончании войны, ее итогах и последствиях.

67. Царь и союзники

Гинденбург говорил: “Дорога к счастливому для Германии миру лежит через поваленный труп России”. Но справедливости ради стоит помнить, что в Февральском перевороте главную роль сыграли еще не немцы и большевики, а либеральная и демократическая оппозиция. И союзники. Реакция “друзей” на события в России была, мягко скажем, своеобразной. Во Франции еще помнили о спасении на Марне и под Верденом, и народ сперва жалел “бедного русского царя”, к чему примешивались и опасения насчет русских долгов — ведь многие французы были держателями облигаций русских займов. Однако удостоверившись, что сепаратного мира Временное правительство не заключит и от долгов не отказывается, быстро успокоились и заговорили об “освобождении” России. Ну а в правящих кругах Англии, по донесениям дипломатов, радость по поводу революции “была даже неприличной”. Ллойд Джордж, узнав об отречении Николая II, воскликнул: “Одна из целей войны теперь достигнута!” А посол в Петрограде Бьюкенен, обратившись к Временному правительству, поздравил “русский народ” с революцией. Причем указал, что главное достижение страны в революции — это то, что “она отделалась от врага”. И под “врагом” понимался не кто иной, как Николай II (недавно произведенный в фельдмаршалы Британской армии — как говорилось при этом в официальном послании, “в знак искренней дружбы и любви”). Как видим, понятия совести у западных политиков уже и тогда были весьма условными. И нетрудно догадаться, что подобная позиция союзников по отношению к царю очень и очень способствовала упоминавшемуся “вторичному перевороту” — переводу событий из легитимного в революционное русло.

Правда, король Георг V все же счел своим долгом направить личную сочувственную телеграмму Николаю. Но она попала в руки Бьюкенена и так и не была вручена — как не санкционированная правительством. Каковы были причины подобного поведения? А царь не устраивал западных союзников именно своей “русской” политикой. Ведь каждый шаг он взвешивал, в первую очередь, с точки зрения пользы и ущерба для России. Да, шел порой на компромиссы, но, с точки зрения англичан и французов, далеко не достаточные. И они не без основания полагали, что либералы, готовые слепо следовать в фарватере европейских демократий и воспринимающие западные мнения в качестве высших откровений, будут куда более покладистыми. Как раз при Временном правительстве, а не при царе начался откровенный “диктат” послов, когда министры ходили перед ними по струнке, выслушивая безапелляционные указания. И попытки широкого проникновения в русскую экономику с проектами предоставления иностранцам различных концессий и льгот в обеспечение займов начались тоже при Временном правительстве.

К тому же соотношение сил в начале 1917 г. вселяло уверенность в скорую победу. И тут тоже имелась большая разница, с кем предстоит вести переговоры о разделе ее плодов — с делегатами царского правительства или Временного (особенно если учесть грандиозный промышленный подъем России, ее растущее военное могущество). Некоторые обязательства Запада, вроде уступки Босфора и Дарданелл, существовали лишь на уровне персональных обещаний царю, никаких договоров на этот счет не было. И Милюков, занявший пост министра иностранных дел, мог теперь сколько угодно развивать свои теории об “исторической миссии” и “кресте на Св. Софии”, западные дипломаты прекрасно понимали, что нет царя — нет и обязательств. Да и соглашения вроде “польского вопроса” теперь можно было пересмотреть, обведя вокруг пальца новых неопытных правителей — надавить на них авторитетом “европейского общественного мнения”, припомнить их собственные лозунги “свобод” или напрямую, по-торгашески, обсчитать, прижав с помощью финансовых рычагов.

С царем же господа союзники расплатились “сполна”. Вскоре после отречения (напомним, вполне легитимного, ни о каком “свержении” еще речи не было), он высказал председателю Временного правительства Львову пожелание выехать в порт Романов для отправки оттуда в Англию, а после войны в качестве частного лица поселиться в Ливадии. И правительство согласилось, сочло это отличным выходом из положения. Даже социалист Керенский хвастливо заявил, выступая в Москве: “Николай II под моим личным наблюдением будет отвезен в гавань и оттуда на пароходе отправлен в Англию ” (правда, позже передумал).

Кабинет Львова обратился с просьбой к Великобритании принять царя и прислать за ним крейсер. Причем 23.3 Бьюкенен сообщил о положительном решении. В апреле, когда положение Николая и его семьи стало ухудшаться, группа патриотически настроенных офицеров и бывших охранников подготовила их побег через финскую границу в Швецию — сделать это было еще очень легко. Но царь решил повременить. Он не хотел бежать, ожидая возможности выехать официально. Как писал воспитатель наследника П. Жильяр: “Мы думали, что наше заключение в Царском Селе будет непродолжительным и нас ждет отправка в Англию”.

Через датского посла Временное правительство запросило и немцев, чтобы пропустили царя. И германское командование в данном случае повело себя благородно. Дало заверения: “Ни одна боевая единица германского флота не нападет на какое-либо судно, перевозящее государя и его семью”. Однако англичане после первоначального положительного ответа спустили дело на тормозах. И похоже, на перечисленные политические причины весомо наложились даже факторы мелочно меркантильного свойства. У царя не было денег. Все свои личные средства, находившиеся на его банковских счетах, около 200 млн. руб., он в годы войны пожертвовал на нужды раненых, увечных и их семей. И когда Милюков в связи с разгорающимися вокруг царя страстями снова обратился к Бьюкенену с просьбой ускорить отъезд, он вдруг получил странный ответ. Что “правительство Его Величества больше не настаивает на переезде царя в Англию”. (Как будто оно прежде “настаивало”!”) А дальше — больше. Преемнику Милюкова во втором кабинете Временного правительства, Терещенко, была вручена нота, что для Романовых исключается возможность поселиться в Англии до тех пор, пока не кончится война. В частности, там говорилось: “Британское правительство не может посоветовать Его Величеству (т.е. Георгу V) оказать гостеприимство людям, чьи симпатии к Германии более чем хорошо известны”. Вот так! Николая, столько сделавшего для союзников, до конца сохранявшего рыцарскую верность им, голословно и огульно обвинили в прогерманских симпатиях, абы только обосновать отказ!

С этого времени судьба царской семьи была фактически предрешена. Кстати, летом 18-го, незадолго до расстрела Романовых, П.Жильяр обращался к британскому консулу с просьбой предпринять шаги для спасения Николая, его жены и детей. И в той тяжелой обстановке, в которой тогда находилась Советская республика, могло подействовать. Но Жильяр получил заявление, что, по мнению англичан, положение царя “не является угрожающим”. После войны британцы напрочь открестились от всех этих фактов. Отреклись тоже голословно — дескать, не было, и все. А Ллойд Джордж в опровержение эмигрантских обвинений писал: “Романовы погибли из-за слабости Временного правительства, которое не сумело вывезти их за границу”. (Все свидетельства о переговорах и переписка по поводу выезда царя за рубеж в советских архивах сохранились. Их приводит, например, бывший посол в Англии В.И. Попов В.И. в своей работе “Жизнь в Букингэмском дворце”).

В данной работе хочется еще коснуться одного небезынтересного исторического парадокса. В западной, да и нашей демократической, литературе стало общепринятым безусловное осуждение как политики Николая II в период Первой мировой войны, так и политики Сталина в период Второй мировой. Но при внимательном рассмотрении обнаруживается, что такая одновременная критика абсолютно бессмысленна. Даже абсурдна. Потому что действия и решения обоих руководителей государства в близких или сходных ситуациях чаще всего были прямо противоположными. Впрочем, посудите сами. Царь строго держался за союз с западными демократическими державами. А Сталин попытался “по-хорошему” договориться с Германией, поделив с ней сферы интересов… Николай решился на мобилизацию, как только понял, что война все равно неизбежна. Сталин же до последнего старался “не поддаваться на провокации”… Сразу с началом боевых действий он перевел всю страну на военное положение и заставил затянуть пояса под лозунгом “все для фронта, все для победы”. Царь не стал подвергать своих подданных таким лишениям, предоставив тылу жить вполне мирной жизнью… Сталин немедленно мобилизовал экономику, сосредоточив все управление ею в Государственном Комитете Обороны под своим началом. Николай в дела промышленности вообще не вмешивался, оставив эти вопросы в компетенции соответствующих министерств, а потом фактически отдал на откуп общественным организациям — Особым Совещаниям, военно-промышленным комитетам, Земгору. И на диктатуру тыла так и не пошел…

Николай проводил весьма лояльную линию по отношению к союзникам. По возможности, шел навстречу их требованиям, а то и капризам. Сам же в случае какой-либо нужды выступал довольно вежливым просителем. Сталин, наоборот, держался по отношению к ним твердо и независимо, руководствуясь лишь собственными соображениями. И считал их должниками России, а себя — вправе предъявлять им решительные требования. Наоборот, вынуждал их выступать скромными просителями, ежели что-то нужно. И о том, чтобы лезть во внутренние дела русских (какими бы они ни были, эти дела), ни у кого из союзников почему-то и в мыслях не возникало… Наконец, он поддерживал жесточайшую дисциплину, самыми суровыми мерами пресекая любые проявления недовольства, дезорганизации и халатности. А мягкий по натуре Николай сохранил в военное время все демократические свободы, мирился с любыми политическими игрищами, оппозиционной агитацией, публикациями, митингами, забастовками…

В данном случае я не хочу спорить и уточнять, кто из них в каждом из перечисленных примеров был прав, а кто нет. И привел их лишь для того, чтобы показать — в любой дилемме оба они вместе “неправыми” быть никак не могли. Хотя, без сомнения, действия Николая II и Сталина часто представляли собой две противоположных крайности. Поэтому может статься и так, что истина лежит где-то посередине. Но кто возьмется судить, где она, эта “середина”? Неужели нынешние либералы и “правозащитники”, ничему, похоже не научившиеся за столетие и чуть ли не идентично пытающиеся повторять пути и методы своих дореволюционных предшественников? Или западные “друзья”, продолжающие гнуть по отношению к России примерно ту же линию, что в начале ХХ века?

68. Реймс, Галич, Капоретто

Россия увязала в своих проблемах, а война шла своим чередом. В марте — апреле ген. Саррайль предпринял наступление на Салоникском фронте. Но несмотря на двойной перевес сил, велось оно вяло и было неудачным. В это же время разыгралось сражение в Сирии. Англичане силами 4 дивизий дважды пытались прорвать турецкие позиции в районе Газы, но 4-я армия Джемаля-паши (в которой оставалось всего 2 дивизии), нанесла им серьезное поражение и отразила все атаки. 6.4 вступили в войну США, что с какой-то стати зарубежные историки часто изображают как переломный момент в ходе боевых действий, некое спасение для Антанты, поскольку Америка заменила рухнувшую Россию. Да с чего бы взяться этому “перелому”, если США и сражаться-то было еще нечем? Их армия, сформированная на основе добровольного набора, составляла 190 тыс. чел. плюс 170 тыс. национальной гвардии (ополчения). Меньше, чем у Болгарии или Румынии, и к тому же лучшие войска, морскую пехоту, американцы были вынуждены держать в недавно оккупированных латиноамериканских странах. И сперва Вашингтон объявил войну чисто формально — как раз из-за того, что полагал победу уже близкой и решил без особых усилий оказаться в числе выигравших. Да ведь и Россию в начале апреля еще не считали выбывшей из игры. Напротив, революция облегчила Вильсону выход из нейтралитета — в Штатах была развернута пропагандистская кампания, что война приобрела новое содержание, и что это теперь битва мировой демократии против остатков мирового абсолютизма.

А во Франции “мировая демократия” как раз готовилась к тому самому генеральному сражению, которое, по идее Нивеля, должно было решить исход войны. Для наступления сосредотачивались 100 пехотных и 10 кавалерийских дивизий, 11 тыс. орудий, тысячи самолетов, 132 танка. У немцев, кстати, тоже появлялись новые образцы вооружения. В частности, чтобы уменьшить потери, для пехоты начали поступать стальные панцири и шлемы, закрывавшие лицо, как маска. Их ввели в некоторых частях, но дальнейшего распространения они не получили из-за тяжести и неудобства — панцирь весил 8 кг. В итоге их оставили только для наблюдателей и часовых, а шлем надевали, когда нужно было высунуться из окопа.

9.4 британские соединения перешли в наступление у Арраса и неожиданно добились успеха — канадцы ген. Бинга захватили гряду Вими Ридж, которой никак не могли овладеть во время прошлых операций. 12.4 наступление началось и на другом участке — у Сен-Кантена, где атаковали 4-я британская и 3-я французская армии. Но этим направлениям отводилась лишь вспомогательная роль — оттянуть германские силы. А 16.4 последовал основной удар на р. Эна, в районе Реймса. В этом сражении участвовали обе русских бригады. 1-я Особая взяла форт Бримон, отразив потом несколько германских контратак. 3-я Особая атаковала так называемые “редуты Свиной Головы”, вырвалась вперед соседних французских частей, но была остановлена артогнем и выдержала жестокий контрудар. Военный министр Франции восторженно говорил, что “русские очень храбро рубились”. Об успехах бригад взахлеб писали газеты, расхваливая “доблесть войск свободной России”… Писали, потому что взятие Вими Ридж и достижения русских стали единственными успехами. План Нивеля поредусматривал, что после отвлекающих атак на фланге, удар в центре будет неожиданным, что и обеспечит прорыв, в который войдет “маневренная масса”. Но сосредоточение “массы” из 3 армий, конечно, было обнаружено. Внезапности не получилось. Волны штурмующих споткнулись о мощные укрепления “Линии Зигфрида”. Танки были использованы неумело, с ними уже научились бороться при помощи артиллерии, рвов, эскарпов, и из 132, введенных с бой, уцелело 11. И операция, как все предшествующие, вылилась в ничтожное продвижение на отдельных участках, а дальше опять пошло взаимное перемалывание с колоссальными потерями. У французов — 137 тыс., у англичан — 80 тыс., у русских — 5 тыс., у немцев — 280 тыс. Причем все это за короткое время, и сражение прозвали “бойней Нивеля”.

Провал наступления и потери переполнили чашу терпения как французских обывателей, так и армии. В Париже начались волнения. Воинские части замитинговали, чем немедленно воспользовались и французская оппозиция, и германская агентура, подогревая страсти. Несколько полков взбунтовались, арестовали офицеров, снялись с позиций и двинулись на столицу. Можно, кстати, отметить существенную разницу между “смутами” во Франции и России. В России эпицентром мятежа стал разложившийся тыл, а во Франции — действующая армия. Но и французские власти показали себя далеко не такими беззубыми, как царская. Военным министром был назначен энергичный Клемансо, получив диктаторские полномочия. Митинги и демонстрации разгоняли вооруженной силой. Все мало-мальски противоправительственные издания закрыли. Скопом арестовали свыше тысячи человек — оппозиционеров и лиц, заподозренных в связях с противником, не считаясь с их положением или иммунитетом — и министров, и депутатов парламента. Навстречу мятежным полкам бросили надежные соединения кавалерии, окружили и после нескольких стычек разоружили. Кое-кого расстреляли на месте. По стране на полную катушку заработали военно-полевые суды. Правда, к взбунтовавшимся солдатам подходили с некоторым снисхождением, учитывали их заслуги — к расстрелу приговорили более 500 чел., но казнили лишь 39, остальным заменили каторгой. Но к тем, на кого пало подозрение в шпионаже, снисхождения не было. Редакторов и владельцев газет расстреливали, обнаружив финансовую подпитку извне — пусть из нейтральных стран, но понятно откуда. Расстреливали и по недоказанным обвинениям, как Мату Хари. И никто ни тогда, ни впоследствии Клемансо за подобные действия не объявлял злодеем. Наоборот, до сих пор считается спасителем нации. А Нивель был снят и заменен Петэном.

Италия 12.5 предприняла десятое наступление на Изонцо. Опять без заметных результатов. В июне Англия и Франция предъявили ультиматум Греции о вступлении в войну. В стране усилились беспорядки. Король Константин, продолжавший отстаивать позицию нейтралитета, был свергнут, и Греция стала союзницей Антанты. Кроме нее в течение 1917 г. войну Центральным Державам объявили Китай, Бразилия, Куба, Панама, Либерия и Сиам. Хотя, разумеется, их демарши остались чисто декларативными, а причины оных были различными. Китай, например, надеялся, что державы Антанты помогут ему защититься от притязаний другой “союзницы”, Японии, панамцам было важно международное признание их независимости и т. п. Практические последствия имело лишь вступление в войну Португалии. Немецкие ополченцы ген. Летттов-Форбека, еще сражавшиеся в Восточной Африке, нового противника уже не выдержали. Соединенные силы англичан, бельгийцев и португальцев одолели их, и Германия лишилась своей последней колонии.

В России же Верховные Главнокомандующие менялись один за другим. После великого князя Николая Николаевича пост принял Алексеев, но ненадолго, его “ушли”, как только он выразил протест против “Декларации прав солдата”. И назначили популярного Брусилова. Который в политике абсолютно не разбирался и, по извечным комплексам русской интеллигенции, попытался найти в бунтах некую “сермяжную правду”. Пробовал делать ставку на “новую, революционную дисциплину”, использовать “достижения демократии”, пробудить “сознательность”, опереться на всевозможные комитеты. Но разложение пошло еще быстрее. И в обстановке послефевральской бестолковщины и развала начала находить благодатную почву уже и большевистская агитация — штык в землю и по домам. Потому что такая война и впрямь выглядела глупой и непонятной. А пропаганда сепаратного мира уже опиралась на легальные структуры Советов, на легальную массовую печать. И особенно успешной она стала с мая, когда германское правительство и Генштаб одобрили очень удобную формулу ген. Хоффмана: говорить о мире “без аннексий”, но в сочетании с “правом наций на самоопределение”. Все вроде бы справедливо. А те национальные окраины, которые уже захвачены немцами, разумеется, “самоопределятся” от России. И все равно останутся сферой германского влияния.

Между прочим, даже многие бывшие оппозиционеры и заговорщики быстро начали понимать, что натворили, мягко говоря, “не то”. Что и обусловило отставки Гучкова, пытавшегося притормозить “демократизацию” в армии, Милюкова и пр. Но Временное правительство само выпустило “джинна из бутылки” и ввязалось в заколдованный круг борьбы за популярность с Советами, в соревнование за степень “свободы”. Теперь его подталкивали слева, и оттуда на место уходящих выныривали новые кандидатуры, по сравнению с которыми уже и Гучков с Милюковым выглядели очень “умеренными”. А Брусилов в это время отчаянно доказывал, что с разложившимися войсками наступать нельзя. Просил оставить фронт в пассивном состоянии, чтобы сохранить хотя бы видимость боеспособности и тем самым заставить противника держать на Востоке значительные силы. Но куда там! Союзники о пассивности русских и слышать не хотели. Требовали выполнения соглашений, достигнутых еще при царе. А правительственные демократы не смели им возразить, кивая и поддакивая. И было принято решение о наступлении. Главный удар наносил Юго-Западный фронт, вспомогательные — Западный, Северный и Румынский. Но на деле дошло до того, что главнокомандующий Западным фронтом А.И. Деникин вынужден был специально допустить в газетах утечку информации о наступлении. Зная, что его войска в атаку не пойдут и надеясь хоть этим удержать против себя врага, не дать перебросить силы на главное направление. И действительно, вся операция здесь ограничилась артподготовкой, причем многие солдатские комитеты даже запрещали соседним батареям стрелять, чтобы не навлечь ответный огонь.

А на Юго-Западном фронте наступление начала всего лишь одна армия — 8-я. Еще сохранившая остатки былых брусиловских традиций и память о победах. Да и командовал ею Л.Г. Корнилов, который благодаря своей храбрости, простоте и полководческому искусству был одним из любимейших войсками начальников. Вот тут-то и выяснилось, насколько победоносным должен был бы стать удар, спланированный и подготовленный еще Алексеевым. В распоряжении Корнилова было 1300 полевых орудий, Тяжелая Артиллерия Особого Назначения, плотность артиллерии доходила до 30 — 35, а на основных участках до 44 стволов на километр. Двухдневная, хорошо продуманная артподготовка смела и ошеломила врага. 7.7 армия в нескольких местах прорвала фронт и за 5 дней углубилась на 30 км, взяла Галич и Калуш, захватила 37 тыс. пленных и очутилась на подступах к Львову. Увлеченные ее успехами, активизировались и другие армии фронта, 11-я и 7-я (которые на самом-то деле и должны были наносить главный удар — а 8-я всего лишь вспомогательный!) Австрийцы снова умоляли Германию — нет, даже не о помощи, а о спасении. Считая, что все пропало.

Но немцам хватило всего нескольких дивизий, снятых с соседних, пассивных фронтов, и 19.7 они нанесли контрудар, причем одновременно в столице подняли путч большевики. Контрудар был грамотно направлен против сильно разложившейся 11-й армии. И она, бросив вооружение, в панике побежала, сминая тылы и резервы. Да и боеспособность 8-й держалась лишь на прошлой инерции. Едва обозначилась угроза, как и она, и 7-я, побежали вслед за 11-й, разваливаясь и превращаясь в неуправляемые толпы дезертиров и мародеров. Лишь исключительной энергией и суровыми мерами Корнилову, назначенному в разгар катастрофы главнокомандующим фронтом, а потом и Верховным Главнокомандующим, удалось остановить бегство и стабилизировать оборону. На Фокшанском направлении 20 — 24.7 наступление провел Румынский фронт (фактическим главнокомандующим которого являлся в это время Щербачев). И тоже имел успех, начал теснить противника, поскольку его войска, находившиеся за границей, меньше подверглись разложению. Но в связи с неудачей на Юго-Западном наступление было остановлено. И по сути, лишь отвлекло противника, помогая Корнилову справиться с ситуацией.

Началась и очередная операция русских и англичан в Месопотамии, куда турки выдвинули новую армию “Илдирим” (“Молния”) под командованием Фалькенгайна. Предполагалось, что британцы нанесут удар с юга, вдоль р. Тигр, а русские будут наступать с востока, 1-й Кавказский кавкорпус Баратова — от Синнаха на Пенджвин, Султание и Керкук, а параллельно ему 7-й Кавказский корпус Чернозубова от Сакиза на Сердешт и Мосул. И до конца июля наступление обоих корпусов развивалось успешно. Но союзники повели себя пассивно, медлили, ожидая, пока части Баратова и Чернозубова сломят врага. И турки, пользуясь этим, сконцентрировали силы против русских и нанесли контрудар. Завязались упорные встречные бои. Но наложился и целый ряд побочных факторов. Стояла жуткая жара, достигавшая 60 градусов. В связи с ослаблением России снова активизировались враждебные элементы в Иране, раздувая беспорядки. А из-за революционного хаоса в собственной стране прекратился подвоз снабжения. Русские части остались без боеприпасов, продуктов и фуража в чужой стране, где тоже нельзя было достать ничего из-за неурожая и голода. Англичане, перед этим надававшие самых радужных обещаний, теперь помочь снабжением отказались, и отношения между союзниками испортились. Когда Баратов доложил о создавшемся положении, Корнилов и главнокомандующий Кавказским фронтом Пржевальский, несмотря на протесты англичан, решили отложить операцию до октября, войска были отведены в тыловые районы для отдыха. Британское наступление тоже сорвалось, и фронт застыл на полпути между Багдадом и Мосулом.

После летних операций русские армии как боевые единицы фактически уже не существовали. Неким каркасом, обеспечивавшим целостность фронта, оставались только различные “осколки”, сохранявшие качества прежних армий. Во-первых, казачьи части. Во-вторых, национальные — латышские, польские, чешские, грузинские, армянские, для которых война напрямую связывалась с положением их народов. А в-третьих, ударные батальоны, формируемые Корниловым из патриотов-добровольцев. Кстати, инициатором и организатором женского ударного батальона стала уже упоминавшаяся Мария Леонтьевна Бочкарева, полный Георгиевский кавалер, дослужившаяся до звания поручика. И между прочим, дисциплина в ее батальоне была железная. Когда по прибытии на Западный фронт двух девушек не досчитались на построении и обнаружили… нет, не в чьих-то объятиях, а всего лишь за чаем у офицеров в соседнем блиндаже, Бочкарева им учинила разнос перед строем, грозя откомандировать прочь. И они на коленях умоляли ее и сослуживиц простить вину и оставить в батальоне. Считалось, что пример женщин должен подействовать на мужчин. Пристыдить их, разбудить чувства чести и национальной гордости. Но давний подвиг Жанны д`Арк лежал целиком в духовной сфере, а в условиях разрушения самих духовных устоев подвиг русских девушек и женщин, вставших на защиту страны, не вызывал уже ничего, кроме насмешек и грязных оскорблений.

А противник убедился, что со стороны России опасность больше не угрожает, и, оставляя на Востоке лишь заслоны, начал перебрасывать войска на Запад. И союзники по Антанте, оценив опасность, стали лихорадочно готовить новые наступательные операции, чтобы хоть улучшить свое положение, пока против них не сосредоточились превосходящие силы. Правда, с июня начали прибывать американцы под командованием ген. Першинга, но пока не боевые части, а госпиталя, интенданты — готовить места для размещения войск, и группы офицеров, направленных для стажировки. Иногда таких офицеров посылали и в Россию — например, методам минной войны и противолодочной борьбы американцы предпочли учиться на Черноморском флоте у Колчака (потом он сам был командирован в США для преподавания этих предметов). А во Франции американцев возили напоказ по фронту, чтобы поддержать боевой дух. Это было не лишним, потому что сражения развернулись тяжелейшие.

Чтобы обезопасить переправу через Ла-Манш ожидающихся американских и новых английских соединений, британское командование спланировало наступление на Ипре — захватить побережье Фландрии, где немцы могли разместить базы подлодок. Сперва провели частную операцию у Мессин, применив минное оружие. Тоннели рыли полгода, забили в них огромное количество взрывчатки. И 7.7 целый участок германских позиций взлетел на воздух. Психологический эффект оказался тоже не слабым — колоссальный взрыв поднял до небес стену земли и пыли, вызвав у противника панику. И пехота, брошенная в прорыв, смогла сразу захватить 50 кв. км территории. Но операция задумывалась только как частная, резервов для ее развития поблизости не оказалось. А когда они подошли, то и немцы уже организовали новый рубеж обороны. И, потеряв 16 тыс. чел., англичане остановились.

А крупное наступление началось только 31.7. Для него собрали 2300 орудий, 216 танков. Но все пошло по прежнему сценарию. Тем более что немцы начали применять “рациональную тактику” — перед атрподготовкой отводить войска в глубину, и ливень снарядов накрывал лишь охранение. Полного прорыва не получилось, и после взятия первых траншей пошла такая же затяжная лобовая бойня, как прежде на Сомме. А вот у французов в это время случился неожиданный успех. 20.8 они нанесли частный удар на восточном фланге, у Вердена. Тоже сосредоточили массу артиллерии, но сумели это сделать скрытно. И обрушили на врага такой огонь, что на 1 метр фронта пришлось 6 тонн выпушенных боеприпасов. Фронт был сокрушен, и в атаку рванула знаменитая Марокканская дивизия, сразу захватив 2 ключевых деревни. К 26.8 французы отбили ту часть Верденского укрепрайона, которая еще оставалась у противника, после чего операция была прекращена. Потери немцев составили 50 тыс., французов — 8 тыс.

Итальянцы в августе начали одиннадцатое наступление на Изонцо. Вылившееся в огромные потери с обеих сторон. Почти никаких результатов достигнуто не было, однако австрийцы пришли к выводу, что “двенадцатого Изонцо” могут не выдержать и запросили помощи немцев. Те перебросили им 7 дивизий, которые вместе с 8 австрийскими составили новую 14-ю армию. И 24.10 она нанесла итальянцам мощный удар у Капоретто. Перешли в наступление и австрийские войска на других участках, усилившись за счет перебросок из России. И в течение нескольких дней итальянцы были полностью разгромлены. Побежали, бросая оружие. А мощного русского фронта, способного, как раньше, своей кровью спасти союзников, больше не существовало. Англичанам и французам пришлось срочно отправлять на выручку итальянцам свои части, и они получили возможность на себе испытать, насколько “несерьезным” противником являются австро-венгерские войска. Первые соединения союзников, прибывшие в Италию и пытавшиеся остановить противника и организовать контрудары, тоже были разгромлены подчистую…

Россия же к осени окончательно погрузилась в хаос и стала разваливаться на части. Последнюю попытку взять ситуацию под контроль предпринял Корнилов по согласованию с председателем правительства Керенским. Но тот “передумал”, испугавшись за собственную власть, — в нормальной, здоровой стране таланты демагога вряд ли могли обеспечить его лидерство. И он путем провокации обвинил Корнилова в “мятеже”. А Верховным Главнокомандующим назначил сам себя. Что поставило точку в процессе разрушения вооруженных сил. Хотя боевые действия еще периодически возобновлялись. С 1 по 6.9, еще при Корнилове, немцы провели Рижскую операцию, когда при первом же натиске 12-я армия пустилась наутек, бросив позиции и без боя сдав Ригу. И бежала, пока не обнаружила, что никто ее не преследует. А 12.10 началась не менее позорная для русских Моонзундская операция. Воспользовавшись “дружественным нейтралитетом” подконтрольного большевикам Балтфлота, немцы осмелились направить на Балтику свой флот. Сопротивление им оказали лишь отдельные батареи и отряды ударников, героически дрались и погибали миноносцы. А экипажи первоклассных дредноутов и крейсеров так и промитинговали на базах, рассылая по радио хвастливые резолюции. За неделю силами всего одной десантной дивизии противник занял Моонзундский архипелаг, высадился в Эстонии, взял 20 тыс. пленных и более 100 орудий.

Но обе эти операции были более политическими, чем военными. Германское командование просто подталкивало Россию к сепаратному миру. И само одергивало своих генералов, чтобы ни в коем случае не двигались на Петроград, не разрушили главный гнойник революционной заразы и не вызвали бы взятием столицы национального единения и всплеска патриотизма. Но население страны и без того уже склонялось к миру. Такая война была не нужна никому. И власть болтунов-демократов тоже. Что и определило успех Октябрьского переворота. Как известно, первым своим актом большевики издали “Декрет о мире”. Играя на популярность, ну и расплачиваясь за германские инвестиции…

А на всех других фронтах полыхали сражения. 31.10 англичане развернули новое наступление в Сирии. Турецкая армия была серьезно ослаблена — поредела от дезертирства, от болезней. А британцам помогали хиджасские арабы, выставившие 15 тыс. конницы и нанесшие удар во фланг и тылы османского фронта. Арабское восстание стало распространяться на Сирию и Трансиорданию, отвлекая силы Джемаля и создав ситуацию внутреннего разброда. И 9.11 части ген. Алленби взяли Иерусалим. Во Франции англичанам приходилось куда хуже. Продолжавшеемя наступление на Ипре британская общественность окрестила “драмой во Фландрии” или “трагедией при Пасхендале”. Лили осенние дожди, затопив окопы и превратив землю в болото. Но 3 с лишним месяца британские войска упорно продолжали ползти по этому болоту, погибая от вражеского огня. Главнокомандующий фельдмаршал Хейг упрямо считал, что фронтальные атаки при большом численном превосходстве все же должны принести успех, противника надо только “дожать”, и он сломается. А он не ломался, получая подкрепления с Востока. Продвижение измерялось десятками метров, но лишь 10.11, когда канадцы захватили руины деревушки Пасхендале, командование сочло возможным объявить это “победой” и прекратить операцию. Англичане потеряли в этой мясорубке свыше 400 тыс. убитыми и ранеными, немцы — 240 тыс. (по другим источникам, соответственно, 300 тыс. и 180 тыс.)

Продолжалась и катастрофа под Капоретто. Итальянцы потеряли 135 тыс. убитыми и ранеными, 335 тыс. пленными, десятки тысяч дезертировали и разбегались кто куда. Австрийцы и немцы захватили 3100 орудий, 3000 пулеметов. Чтобы спасти союзницу, в Италию пришлось перебросить 11 британских и французских дивизий. Их части останавливали бегущих самыми крутыми мерами вплоть до расстрелов на месте. Сами понесли немалый урон, пытаясь сдерживать врага. Но разгром продолжался до декабря, когда совместными усилиями французов, итальянцев и англичан удалось создать новую линию обороны севернее Венеции и остановить неприятельское наступление. Италия в результате этого поражения так и не оправилась и оказалась не способной на активные действия до самого конца войны.

В это время разыгралось сражение и под Камбрэ. После неудачи во Фландрии англичане решили провести тут частную операцию, чтобы улучшить позиции. И наконец-то оторвались от прежних шаблонов, изыскивая новые методы достижения успеха. Особое внимание уделили скрытности. На узком участке в 15 км, который занимали 2 дивизии немцев, было тайно сосредоточено 7 британских дивизий, более тысячи орудий, 378 боевых танков и 98 вспомогательных (бронированных тягачей), большое количество авиации. По удачному российскому опыту Митавской операции артподготовки решили не проводить. И благодаря этому достигли полной внезапности. 20.11 вместо многодневного артобстрела авиация нанесла массированные удары по штабам и батареям противника. А затем под прикрытием своих орудий, сопровождавших атаку огневым валом, вперед двинулись танки. Они были уже гораздо лучшего качества, чем в прошлом году, скорость их достигала 13 км/ч, а запас хода составлял 100 — 150 км. И применили их грамотно, они были объединены под общим командованием в 3-й танковый корпус и действовали несколькими большими группами.

В первый же день было прорвано 2, а на одном участке все 3 полосы германской обороны. Развивая успех, англичане стали продвигаться дальше, завершили прорыв третьей полосы, взяли несколько населенных пунктов и вышли к окраинам г. Камбрэ. Но сказалась малая ширина прорыва, немцы простреливали его с флангов, мешая наращивать усилия. Сказалось и то, что наступление шло на единственном участке. Противник быстро и столь же скрытно сумел подтянуть сюда 14 свежих дивизий и 1.12 нанес контрудар, явившийся для англичан таким же внезапным, как их удар для немцев. 3 дивизии атаковали британцев в лоб, а две группировки, в одной 4, в другой 7 дивизий, обрушились на фланги, под основание создавшегося выступа. И англичан отбросили примерно на те же позиции, которые они занимали до операции. Потери их составили 45 тыс. чел., у немцев — 41 тыс. Единственным реальным результатом стал только опыт, каким образом можно прорывать позиционную оборону в будущих сражениях.

Русские войска в летних и осенних битвах во Франции не участвовали. Потому что и их, хоть и с запозданием, постигла судьба сослуживцев, оставшихся на родине. В “свободной” Франции они получали газеты из “свободной” России, переживающей прелести “демократизации”. По правилам, принятым во французской армии, солдаты периодически получали отпуска, могли ездить в Париж, Марсель, Ниццу, где их тут же подхватывали “земляки” из политэмигрантов, внушающие, что и почем. Сперва разложение охватило лишь 1-ю бригаду, сформированную из горожан Москвы и Самары (3-я была из крестьян-сибиряков). Отведенная после весенних боев в лагерь Ля-Куртин в департаменте Крэз, 1-я бригада замитинговала и потребовала отправки на родину. Нашлись свои вожаки, избрали комитеты. А у местных крестьян было вдоволь вина на продажу, и солдаты в лагере ни о какой войне больше слышать не желали. Засылали агитаторов в 3-ю бригаду, но она сохраняла дисциплину. Французское командование с собственными солдатами в подобных случаях не церемонилось, но в данном случае повело себя дипломатично и потребовало, чтобы мятеж подавили сами русские.

С восставшими пробовали вести переговоры, урезали снабжение. Но запасы в лагере имелись, солдаты стояли на своем. И оставались в Ля-Куртин 2 месяца. В августе через Францию в Салоники направлялась еще одна русская бригада — артиллерийская. Ее-то и привлекли к подавлению. Ген. Занкевич, возглавлявший в это время экспедиционный корпус, предъявил мятежникам ультиматум — оставить оружие и выйти из лагеря. Получил отказ. 2.9 начался обстрел из орудий. Не на поражение, а по пустым местам, действуя на психику. Он продолжался 3 дня, и из лагеря вышло и сдалось 8 тыс. Осталось около тысячи самых оголтелых. И 6.9 батальон 3-й бригады предпринял штурм. В результате всей операции 9 чел. было убито, 45 ранено. Мятежники сдались или разбежались и вылавливались потом полицией. Кстати, в департаменте Крэз уже много лет спустя ходили сказки о “диких русских”, которые якобы еще живут в лесах и которыми пугали непослушных детей.

1-ю бригаду стали переформировывать, назначая на роты уже французских офицеров. Но к ноябрю разложилась и 3-я бригада. Французы, больше не церемонясь, подчинили части себе и расформировали их. Солдатам предоставили “трияж” — тройной выбор. Поступить в Русский легион в составе французской армии, идти в команды для тыловых работ — на заводы, строительство дорог, тыловых укреплений. А тех, кто отвергал то и другое, ждала насильственная отправка в Сев. Африку. Русский легион стал частью пресловутого Иностранного легиона, который во время войны вошел в Марокканскую дивизию. Марокканской она оставалась только по названию, поскольку во всех сражениях бросалась в самое пекло и несла жуткие потери, к 1917 г. в ее составе воевали и алжирцы, и сенегальцы, и мальгаши, и вьетнамцы. Теперь добавились русские. Часть их выбрала тыловые работы — что тоже считалось службой, полезной Франции. Но около 3 тыс. отказались, предпочитая даже отправку в Африку. На Салоникском фронте русские 2-я и 4-я бригады (около 17 тыс. чел.), к которым добавилась и упомянутая артбригада, продержались до начала 1918 г. Потом их тоже вынуждены были отвести в тыл как “ненадежных”. Причем французский командующий Франше д`Эспере лично строил полки и давал 10 минут на размышление — продолжать сражаться или отправляться в концлагерь. Тех, кто выбрал первое, распихали по французским частям. А остальных отправили в ту же Африку. Стоит отметить, что при таком обращении со стороны союзников Африку выбирали даже некоторые офицеры.

Ну а в общем-то получалось, что политикой поддержки русской оппозиции и поощрения революции западные державы навредили не только России, но и самим себе. Ожидавшегося конца войны 1917 г. так и не принес. Мало того, Англия и Франция очутились в гораздо более тяжелом положении, чем раньше. Россия выбыла из мировой схватки, Италия была практически нейтрализована. И британцы с французами оказались под угрозой концентрированного удара всей мощи центральных держав.

69. Сардарапат

В декабре 17-го Россия вышла из войны уже не только фактически, но и юридически. Большевики заключили с Центральными Державами перемирие. Начались переговоры, завершившиеся к весне подписанием позорного Брестского мира, по которому Россия отказывалась от плодов всех своих военных усилий, признавала собственное расчленение путем отделения национальных окраин, превращалась в сателлита и тыловую базу Германии и Австро-Венгрии, обязуясь поставлять им сырье и продовольствие, лишалась флота, выплачивала контрибуцию в 6 млрд. марок золотом и возвращала 2 млн. пленных… Тут же переориентировалась Румыния, заключив союз с Центральными Державами, за что ей разрешили захватить российскую Бессарабию. Союзницами Германии стали Финляндия, прибалтийские новообразования, Польша и Украина, правительство которой пригласило оккупантов, дабы избежать угрозы со стороны красных. И Брестский мир очередной раз спас Центральные Державы от катастрофы — в Германии и Австро-Венгрии уже начинался настоящий голод, в городах вспыхивали волнения и забастовки на этой почве.

Остатки русской армии окончательно распадались, а последние боеспособные ее “осколки” растворялись в революционном хаосе или втягивались в мешанину гражданской войны. Казачьи части разложились вслед за солдатскими и сохраняли организационное единство лишь до возвращения домой. Добровольцы ударных батальонов в большинстве стремились оказаться в белогвардейском лагере. Разделились и национальные части. Так, латышские полки очутились на стороне красных, а Чехословацкий корпус — белых. Хотя формально считалось, что он продолжает участвовать в Первой мировой и воюет против большевиков как германских союзников. И некоторые другие внутренние фронты возникали как частные театры мировой — после высадки англичан и французов в Мурманске, а японцев во Владивостоке для охраны стратегических портов и завезенных туда грузов. Однако эти фронты все же в большей степени относятся к истории гражданской войны, и события, происходившие на них, я подробно разбирал в книге “Белогвардейщина”.

Но на Востоке сохранялся еще один фронт Первой мировой, где боевые действия продолжались. Кавказский. К концу 17-го Кавказская армия тоже подверглась сильному разложению, но разбегаться домой поодиночке, как с западных рубежей, тут было трудновато, и видимость сплошного фронта сохранялась. Однако турецкая армия испытывала еще большие трудности от массового дезертирства и недостатков снабжения. Поэтому здесь предложение о перемирии исходило не с русской стороны, а от противника. После консультаций с Энвером командующий 3-й турецкой армией Вехиб-паша обратился к главнокомандующему Кавказским фронтом Пржевальскому с просьбой начать переговоры. И тот, оценив ситуацию в своих войсках и в России в целом, согласился. 18.12 в Эрзинджане было подписано перемирие. Обстановка в Закавказье была очень сложной. После падения Временного правительства фактическую власть в регионе начал осуществлять Закавказский комиссариат, обосновавшийся в Тифлисе и состоявший из представителей различных партий — грузинских, армянских, мусульманских, русских. Но единства среди них не было. Грузинские меньшевики, лидировавшие в комиссариате, имели связи с берлинскими соплеменниками-сепаратистами и тянули к провозглашению независимости под покровительством Германии. Азербайджанские мусаватисты являлись проводниками идей пантюркизма и склонялись отдаться под протекторат турок. А армянские и русские представители уж и не знали, куда податься, — то ли искать компромисс с соседями, то ли начинать переговоры с большевиками. Но до какого-то времени все эти силы уравновешивали друг друга и тонули в спорах.

А между тем после Эрзинджанского перемирия части Кавказской армии тоже оставили позиции и хлынули по домам. Тем более что на Брестских переговорах от коммунистов потребовали очистить оккупированные территории, и те отдали соответствующие распоряжения подконтрольным им солдатским комитетам. Но в отличие от России, где “до Рязани, небось, немец не дойдет”, народы Закавказья прекрасно знали, что случится, если турки двинутся вперед. И в декабре было принято решение о формировании двух корпусов, Грузинского под командованием ген. В.Д. Габашвили — которому предстояло прикрыть участок от Черного моря до г. Байбурта, и Армянского — под командованием ген. Ф.И. Назарбекова, которому требовалось занять фронт от Байбурта до границы с Ираном. Общая численность корпусов должна была составить около 30 тыс. штыков и сабель, а главнокомандующим новой Кавказской армией стал генерал-лейтенант Н.З. Одешелидзе.

Некоторая основа для формирования имелась. Так, 6 армянских дружин, созданных в начале войны и позже преобразованных в отдельные батальоны, были в 1917 г. развернуты в полки. Другие части начали формироваться на базе русских пограничных полков местного базирования, дружин грузинского ополчения и т.д. Все это планировалось пополнить новыми добровольцами, местными жителями, возвращающимися с других фронтов, сколотить в соединения, вооружить за счет огромных складов, оставшихся в Закавказье… Но в значительной степени эти планы остались только на бумаге. Формирование корпусов только-только начиналось и шло в тыловых районах — Тифлисе, Елисаветполе, Александрополе, Эривани. А турки ждать не стали. Удостоверившись в уходе русских войск и переждав сильные морозы, они нарушили перемирие. 12.2 Вехиб-паша начал наступление по всему фронту, бросив вперед 10 дивизий, отряды курдской конницы и иррегулярные формирования башибузуков, набираемые из местных мусульман. В первый же день был захвачен Эрзинджан, 13.2 — Байбурт.

Малочисленные отряды, оставшиеся на фронте, — из грузин, армян, русских добровольцев — оказывали отчаянное сопротивление, защищая каждую удобную позицию, но могли лишь замедлить продвижение врага. Пользуясь численным превосходством и отсутствием сплошного фронта, турки обходили очаги обороны, заставляя защитников отступать дальше. 24.2 на центральном участке они взяли Мамахатун, а на севере — Трапезунд. И опять наступление сопровождалось жуткой резней — истребляли и русских пленных, и армян, уцелевших от прошлых чисток или вернувшихся в родные места после занятия их русскими. Но теперь стали резать еще и греков — Греция уже воевала на стороне Антанты, и у иттихадистов исчезли причины воздерживаться от уничтожения этой категории христиан. Доклад германских дипломатов о возвращении турок в Трапезунд гласил: “Тысячи русских расстреляны и сожжены заживо. Армяне подвергаются неописуемым пыткам. Детей суют в мешки и кидают в море, стариков и женщин пригвождают к крестам и калечат, девушек и женщин насилуют. Об этом сообщено послу в Константинополе”. О том же статс-секретарь германского МИД доложил министру Кюльману. А 27.2 Энвер издал секретный приказ (позже представленный Версальской конференции), предписывающий 3-й армии вторгнуться в российское Закавказье и там тоже решить “армянский вопрос”: “Положение вещей требует поголовного истребления армянского народа, о чем издано султанское ираде”.

К этому времени политическая ситуация еще больше запуталась. В феврале Закавказский комиссариат созвал сейм для решения вопроса о дальнейшей судьбе края. И 1.3 сейм объявил войну Турции, хотя она вроде и не прекращалась. Но одновременно начал с Портой переговоры в Трапезунде и рассылал обращения к различным государствам с просьбами о заступничестве. Однако 3.3 был заключен Брестский мир, по условиям которого большевики обещали очистить от войск территорию до границы 1877 г. — округа Сарыкамыша, Карса, Ардагана, Артвина, Ардануча, Батума, завуалировав их сдачу фиговым листком обещаний, что там будет проведен референдум о статусе этих регионов. Боевых действий это не прекратило и не приостановило. Турки продолжали наступать. Больше двух недель Добровольческая дивизия Андраника и 1-я армянская пехотная бригада ген. Мореля (вместе — меньше полка, 3,5 тыс. чел.) обороняли Эрзерум, и 12.3 многократно превосходящими силами он был взят. Одиннадцать дней продолжались бои за Сарыкамыш, где сражалась дивизия ген. Арешева с приданными частями и “соединениями” (всего — 3600 бойцов). И 5.4 была вынуждена отойти, когда турки, как и в первой Сарыкамышской операции, стали обходить через Бардус — повторить маневр Юденича Арешеву было нечем. А 7.4, углубившись в прорыв на Ольтинском направлении, противник занял Ардаган.

Войска Вехиб-паши вступили на территорию, которая 40 лет была частью Российской империи, на земли, еще не тронутые войной. И начался массовый исход беженцев — уходили армяне, грузины, греки, айсоры, русские, курды-езиды (исповедующие древнюю синкретическую религию). Кто не успевал уйти — тех ждала жуткая смерть. Озабоченность выразило даже советское правительство. Чичерин направил немцам телеграмму: “Турецкая армия продвигается к Батуму, Карсу, Ардагану, разоряя и уничтожая крестьянское население. Ответственность за дальнейшую судьбу армян ложится на Германию, ибо по ее настоянию были выведены войска из армянских областей, и ныне от нее зависит сдержать турецкие войска от обычных эксцессов”. Да в общем-то немцы и сами не были заинтересованы в дальнейшем геноциде. Они желали иметь на Кавказе богатейшую сырьевую базу, а вместо этого рисковали получить то же самое, что в Турецкой Армении, — разоренную пустыню, которую невозможно будет ни освоить, ни эксплуатировать за неимением рабочих рук. И на Порту пошло соответствующее давление.

Но тут-то и выяснилось, что турки ведут собственную игру и закусили удила, увидев в распаде России возможность к созданию своего “ Турана”. Германский резидент в Стамбуле фон Лоссов предупреждал свое правительство, что цель иттихадистов — “окупация Закавказья и уничтожение армян. Все противоположные уверения Талаата и Энвера ничего не стоят”. А на переговорах в Трапезунде турецкие представители пудрили мозги делегатам Закавказского сейма. Выдвинули ультиматум — признать условия о выводе войск, подписанные большевиками в Бресте, но при этом поставили ребром и другой вопрос: является ли Закавказье частью России? Дескать, если да, то и переговоры теряют смысл, поскольку сейм не обладает полномочиями государственной власти. Впрочем, над армянской частью делегации откровенно издевались. Заявляли им в лицо: “Армяне не должны надеяться на международную конференцию, поскольку сомнительно, доживут ли они до конференции”. Или: “Вы, армяне, всегда склоняетесь к русским, и поэтому мы вынуждены уничтожать вас”.

И все же турок удалось остановить — под Карсом. Это была мощная твердыня, очень выгодно расположенная и перекрывающая пути дальнейшего продвижения. Одних лишь орудий тут было до 600, огромные склады вооружения, снаряжения, боеприпасов. А пока передовые отряды сдерживали противника, успели сформироваться части Армянского корпуса. Далеко не полностью — были “бригады” и “дивизии”, которые по несколько штук приходилось сводить в “отряды” в нескольких сотен бойцов. Но по мере отступления фронта эти войска подтягивались навстречу, и как раз под Карсом уже составили реальную боевую силу. Назарбеков считал, что здесь можно удержаться надолго. Но Грузинский корпус так, по сути, и не сформировался. Грузинские меньшевики больше надеялись на заступничество Германии, чем на создание армии. В Тифлисе уже появился германский посол, к которому и адресовались просьбы о помощи. А турок не хотели раздражать. Вдобавок грузинские политики уже склонялись к курсу национального шовинизма — под разными предлогами удаляли с постов русских офицеров и чиновников, не допускали их на службу в свои учреждения и войска. И куда больше внимания уделяли созданию Народной гвардии под командованием Джунгелия — что-то вроде красной гвардии, но с националистическим уклоном, которая нацеливалась не против внешнего врага, а на округление границ будущего государства за счет “национальных меньшинств” — абхазцев, осетин, аджарцев, лезгин. Вынашивались и планы включить в состав Грузии Армению — или то, что от нее останется.

На западном участке фронта все так же воевали лишь разрозненные добровольческие и партизанские отряды, чем турки и воспользовались. И чтобы подтолкнуть Закавказский сейм к принятию своих требований, 15.4 внезапным броском без боя захватили Батум. Сейм тут же принял ультиматум о признании условий Бреста, а 22.4 объявил о создании независимой Закавказской Федеративной Демократической республики. Однако турки лишь развели руками — раз вы к России не относитесь, то и Брестский мир на вас не распространяется. Надо заключать отдельный договор. Но только после отвода ваших войск на границу 1877 г. И председатель нового закавказского правительства А.Чхенкели ничтоже сумняшеся отдал приказ Назарбекову немедленно оставить Карс. 25.4 турки без единого выстрела заняли крепость, захватив всю ее артиллерию и армейские склады. Части были отведены на старую границу, которую Грузинский корпус должен был прикрывать от Черного моря до Ахалкалаки, а Армянский — по рекам Ахурян и Аракс. Но закавказских правителей турки обвели вокруг пальца, как детей. 10.5 открылась Батумская мирная конференция, и на ней вдруг были предъявлены новые требования — отдать половину Эриванской, Тифлисской и Кутаисской губерний... А пока суть да дело, турки дали своим войскам передышку, перевооружили и усилили артиллерией за счет взятых в Карсе трофеев, даже переодели обносившихся аскеров в русское обмундирование, наформировали вспомогательных отрядов ополчения — оружия хватало. И изготовились к новому броску.

Поскольку сражение за Армению произошло уже после Брестского мира, то в советское время большинство источников обходило его стороной, и оно освещалось почти исключительно армянской историографией. Да и то по политическим причинам описания боевых действий “ускромнялись” — их изображали в виде ряда отдельных, не связанных друг с другом столкновений дивизионного, а то и местного масштаба. На самом же деле и то, и другое является абсолютно некорректным. Во-первых, хотя Сардарапатская битва действительно стала решающей для судьбы армянского народа, она имела важнейшее значение и для России в целом — ведь Закавказье рассматривалось иттихадистами лишь в качестве трамплина для дальнейшей экспансии: на Северный Кавказ, в Крым, Поволжье, Среднюю Азию. И в критической обстановке полного развала, сложившейся весной 18-го, это грозило ох какими непредсказуемыми последствиями. Во-вторых, в рядах Армянского корпуса воевало довольно много русских солдат и офицеров — и жителей Закавказья, и просто тех, в ком взяло верх чувство чести и совести, считавших себя не вправе бросить на уничтожение местных христиан. А армянские солдаты, офицеры и генералы, составившие основу корпуса, прошли боевую выучку в российской армии. И в-третьих, даже с чисто формальной точки зрения, независимой Армении еще не существовало (26.5, в разгар сражения, когда был поставлен вопрос о суверенитете, Армянский национальный комитет единогласно проголосовал против — армяне, независимо от партийной принадлежности, не хотели порывать связей с Россией). И бойцы Армянского корпуса сами себя продолжали считать еще российскими военными. Так что этот корпус был еще не национальной армией, а “осколком” прежней — и переходной ступенью от нее к национальным вооруженным силам.

Ну а рассматривая сражение с чисто военной точки зрения, нетрудно показать, что это были отнюдь не разрозненные местные бои, а единая операция армейского масштаба. Возможности маневрирования войск в Кавказском регионе весьма ограничены естественными преградами, но “ключевым решением” является прорыв в Араратскую долину — откуда открываются дороги во все стороны. Из Турции сюда можно было попасть двумя путями. Основной, как уже отмечалось, вел через крепости Карс и Александрополь (позже Ленинакан, ныне Гюмри). Второй, более долгий и менее удобный — обходом через территорию Ирана, Джульфу и Нахичевань. Поэтому для вторжения было создано 2 группировки. Главная, армейская группа “Карс” из 5 дивизий под командованием Шевки-паши наносила удар на Александрополь и далее на Эривань. Для содействия ей с юга, через Иран, выдвигались еще 2 дивизии 4-го корпуса. Привлекались также отряды курдской конницы и мусульманского ополчения. Точные данные о количественном составе сторон отсутствуют, но по приблизительным оценкам автора, исходя из средней на этот момент численности турецких дивизий (8 — 8,5 тыс.) и армянских полков (300 — 400 чел.), в операции участвовали 50 — 60 тыс. бойцов с турецкой стороны, которым противостояли 15 — 20 тыс. штыков и сабель Армянского корпуса. Иттихадисты планировали прорваться в Араратскую долину, окончательно “решить армянский вопрос”, захватить Тифлис, Эривань, Баку, создать в союзе с мусаватистами вспомогательную “мусульманскую армию” и двигаться дальше на север.

Немногочисленный Армянский корпус растянулся в одну линию вдоль границы — на правом фланге отряд Андраника, у Александрополя — Арешева, на левом фланге Алагезский отряд Мореля и Эриванский Силикова. Время наступления было выбрано не случайно, в ночь на 15.5, когда христиане праздновали первый день Пасхи. И, зная о переговорах в Батуме, утратили бдительность и отмечали Светлое Воскресенье. Вдруг среди ночи был прислан ультиматум — к 6 утра очистить Александрополь. И даже не дожидаясь поставленного срока, турки начали массированный артобстрел. И по крепости, и по жилым кварталам. После чего 4 дивизии Шевки-паши (одна осталась в Карсе в резерве), около 35 тыс. штыков и сабель, ринулись в атаку. Армянский корпус потерпел жестокое поражение и был разрезан натрое. Одна часть во главе с Андраником откатывалась на север, на Борчалу и Тифлис, другая во главе с Назарбековым — на восток, на Каракилису (Кировокан, ныне Ванадзор), третья вдоль железной дороги на юг — на Эчмиадзин и Эривань. Было взято 4 тыс. пленных, с которыми расправились с крайней жестокостью — их везли в тыл и отдавали на растерзание толпам гражданского турецкого населения, вооруженным палками, камнями, ножами.

Главным направлением для турок было Эриванское, куда отступали разрозненные части Мореля и Силикова, перемешавшись с обозами тысяч новых беженцев. И Шевки-паша решил осуществить излюбленный османский прием — глубокий обход. Одна группа давит с фронта, другая огибает массив горы Арагац и выходит на Эчмиадзин, в тыл отступающим. На ровных, как стол, Сардарапатских степях, их окружают и уничтожают. С юга сюда же выходили дивизии 4-го корпуса, и Эривань, как и вся Араратская долина, доставались победителям. Но отряды Назарбекова и Андраника тоже нельзя было оставлять без внимания, ведь и у турок было весьма уязвимое место — Александрополь. И если бы эти части оправились от поражения, нанесли контрудар и захватили крепость, то перерезали бы туркам связь с тылом, их группировка сама очутилась бы в окружении в чужой и враждебной стране. Поэтому Шевки-паша вынужден был разделить свои силы. На юг, преследовать войска Силикова по долине р. Ахурян, он двинул 36-ю дивизию Кязим-бея, усилив ее кавалерийским полком и 1,5 тыс. курдов. 9-я и 11-я дивизии пошли на восток, по долине р. Памбак, между Памбакским и Базумским хребтами. Потом 9-я свернула на юг, на Спитакский перевал — для обходного маневра на Эчмиадзин, а 11-я продолжила движение на Каракилису, преследовать Назарбекова. Ну а 5-я дивизия была направлена на север, добить отряд Андраника.

Этот отряд состоял, в основном, из ополченцев Ахалкалакского и Лорийского районов. Он дал несколько отчаянных боев, храбро сражался у Воронцовки, но враг оттеснил его в Грузию и вышел на расстояние 20 — 25 км от Тифлиса. “Закавказская республика”, просуществовав лишь месяц, сразу распалась. Грузинские меньшевики возопили о помощи к немцам, и те вмешались. Грузия быстренько провозгласила свою независимость, Германия приняла ее под свой протекторат, “арендовала” на 60 лет Поти и высадила там несколько рот солдат. Но, как писал германский посол Бернсдорф, “Турция и слышать не хотела о создании Армении (особенно Энвер и Талаат-паша)”. Там все решило оружие. Основное ядро Армянского корпуса, откатилось на 100 км на восток, к Дилижану. Здесь Назарбекову и его начальнику штаба Вышинскому удалось остановить отступление и привести в порядок растрепанные части. А на Эриванском направлении оборону возглавил ген. Силиков. Положение тут создалось сложнейшее. Установив связь с Назарбековым и получая данные разведки, Силиков знал, что его войскам грозит окружение. 36-я турецкая дивизия приближалась с запада, заняв ст. Аракс, а затем прорвалась в Араратскую долину, захватив большое село Сардарапат. 9-я дивизия заходила с севера, форсировав перевалы и заняв Беш-Абаран (Апаран). Но положительным фактором было то, что Силиков мог получать подкрепления, подтягивающиеся из тылов — из Эривани, из восточных районов Армении — Зангезура, Карабаха и т.д. Он выпустил воззвания к населению, призывая каждого встать на защиту своей родины и своего очага.

В сложившейся ситуации командование Армянского корпуса приняло смелое, но единственное остающееся решение — контратаковать. Не дать противнику замкнуть кольцо, вырвать инициативу, и попытаться разбить врага по частям. Силиков разместил свой штаб во главе с капитаном Шнеуром в Эчмиадзине, посередине между Сардарапатом и Беш-Абараном. Там, где клещи должны были сомкнуться. Зная, что 4-й турецкий корпус, движущийся через Иран, еще далеко и с юга можно опасаться лишь передовых частей, Силиков с этой стороны прикрылся заслонами. Приказал взорвать мосты через Аракс, поручив охрану берега Зейтунскому конному полку Салибекова с 2 ротами ополченцев. В сторону Нахичевани выдвинул 3-ю Армянскую пехотную бригаду полковника Багдасарова. А основные свои силы разделил на два примерно равных отряда. Навстречу 9-й дивизии направил бывшего командира 2-й дружины Дро, выделив ему 2-й и 6-й Армянские конные полки под командованием полковников Залинова и Долуханова, Партизанский конный полк подполковника Королькова и Пограничный батальон Силина. А навстречу 36-й двинул отряд полковника Д. Пирумова — из 5-го Армянского стрелкового полка П.Пирумова, Партизанского пехотного полка Перекрестова, Игдырского пехотного полка и 1-го Особого армянского конного полка войскового старшины Золотарева (одним из взводов в этом полку командовал прапорщик И.Х. Баграмян).

В своем резерве Силиков оставил Хзнаузский отряд подполковника Гасанпашяна из сведенных вместе “полков” и “батальонов” общей численностью 800 бойцов при 4 орудиях. Но наиболее опасным направлением он считал северное, там 9-ю дивизию могла подкрепить 11-я, поэтому резерв был размещен на этом направлении, в с. Арагац. И 22.5 группы Дро и Пирумова нанесли врагу встречные удары. Турки, похоже, такого не ожидали, сочтя, что противника остается лишь гнать и резать. Войска Дро вышибли неприятеля из Апарана и отбросили на 30 км к Спитакскому перевалу. А отряд Пирумова дружным натиском освободил Сардарапат. Правда, части 36-й дивизии быстро опомнились, сорганизовались и укрепились на гряде высот у станции Аракс. Раз за разом части Сардарапатского отряда повторяли атаки, но их отбрасывали. А единственной батарее отряда противостояли 4 турецких, и огонь их подавить не удавалось.

Но 24.5 перешла в наступление группировка Назарбекова (7 тыс. чел., 10 орудий и 20 пулеметов), ударив на преследующую ее 11-ю дивизию. Несмотря на численное неравенство — у турок здесь было 10 тыс. чел. и вся корпусная артиллерия, 70 орудий и 40 пулеметов, неприятелю нанесли поражение и отбросили от Каракилисы на 4 — 5 км. Создалась опасность, что 11-я дивизия не выдержит и войска Назарбекова осуществят тот самый угрожающий прорыв к Александрополю. Или, по крайней мере, к Спитаку, отрезав в ущельях Арагаца 9-ю дивизию, ведущую там бои с отрядом Дро. И Шевки-паша снял это соединение с Апаранского направления, перенацелив на Каракилису, на помощь 11-й.

А у ст. Аракс трое суток продолжались кровопролитные фронтальные атаки на позиции Кязим-бея. И турки, и части Пирумова были измотаны, понесли большие потери. Но одни упорно держались, а другие снова и снова шли вперед, понимая, что иначе остановить врага нельзя. Однако с уходом 9-й дивизии к Каракилисе устранилась угроза с севера. И Силиков сразу этим воспользовался, сняв оттуда свой резервный Хзнаузский отряд и бросив на помощь Сардарапатскому. Форсированным маршем, по горным дорогам, отряд обошел левый фланг турок и 27.5 ударил в тыл одновременно с очередной фронтальной атакой. И враг не выдержал. Покатился назад. Отступление было все более беспорядочным, толпы аскеров охватила паника, а части Силикова устремились в преследование, довершая разгром.

На другом фланге фронта в эти же дни побеждали турки. Силами двух дивизий в упорных четырехдневных боях им все же удалось одолеть Назарбекова и взять Каракилису, хотя они понесли значительный урон. Ярость сорвали на мирном населении. По свидетельствам современников, город и все окрестные селения — Кшлах, Аджи-Кара, Дарбас, Бзовдал, Сармусахли, Ехабли, Варданли, Памбак “превратились в огромную гекатомбу”. Мужчин собирали группами и расстреливали. Женщин и детей перед умерщвлением подвергали надругательствам и глумлениям. И грабили все, что можно. Но это и стало единственным “успехом” турецкого наступления. Потому что группировка Силикова продолжала преследование деморализованных остатков 36-й дивизии и приближалась к Александрополю. Над всей вторгшейся группировкий нависла угроза полного уничтожения. Обе дивизии, вырезавшие Каракилису, вот-вот могли быть отрезаны и зажаты с двух сторон в долине Памбака. Где их ждали не только пули, но и голод — они сами все выжгли и разорили. Грозило быть отрезанной и 5-й дивизии, углубившейся далеко на север. И турки начали поспешно отводить войска назад. А вслед им ринулись потрепанные части Назарбекова, к которым присоединялись все новые ополченцы, воодушевленные победой и горя жаждой мщения…

Прекратила сражение политика. Ведь армянская делегация на Батумской конференции о положении на фронте не знала, турки ограждали ее от такой информации. Еще 23.5 Халил-бей высокомерно заявлял: “Теперь мы — победители, вы — побежденные, поэтому вы должны принять наши условия”. А когда Грузия решила отмежеваться от армян и заявила о суверенитете, настроение совсем упало. Но с 27.5 тон турок внезапно изменился, Халил и Вехиб неожиданно рассыпались в комплиментах “армянскому войску” и заявили, что Порта “не против создания Армении на Кавказе”. К такому же решению подталкивали немцы. И 28.5, после долгих споров, было решено принять это предложение и турецкие условия. 30.5 последовало заявление о суверенитете Армении. И в момент, когда положение турецких войск попахивало полной катастрофой, бегущие солдаты даже вплавь начали переправляться через р. Ахурян, чтобы уйти к Карсу, Армянский корпус получил приказ нового правительства прекратить преследование. 4.6 при посредничестве немцев Грузия и Армения заключили с Портой договор “о мире и дружбе”. На очень тяжелых условиях, с большими территориальными потерями, но мир. Это была последняя в Первой мировой крупная битва на победоносном Кавказском фронте. И эта последняя битва тоже кончилась победой.