55. Ютландский бой и Трентино

В западной и западнической литературе можно встретить порой сетования, что Антанта являлась союзом “социально и культурно разнородных организмов”. Отчасти это так. Но лишь отчасти. Поскольку опять неясно, что понимать под словом “культура”. Если брать техническую сторону, то подобное утверждение больше относится к Центральным Державам, там разница между Германией и Турцией была куда более разительной, и тем не менее их союз был весьма эффективным. А если брать нравственную сторону, то утверждение можно считать справедливым — но не в том плане, как обычно понимается авторами. Особенностью Антанты стало соединение в общем альянсе России, где в то время моральные и духовные ценности все еще сохраняли приоритет над материальными, и Запада, где понятия нравственных идеалов тоже существовали, и пожалуй, были более сильными, чем в наши дни, но уже занимали подчиненное положение по отношению к приоритетам прозаичной материальной выгоды.

Вот и получалось, что русские, по признанию У. Черчилля, проявляли подлинное “соревнование боевого товарищества, которое было отличительной чертой царской армии”. А их партнеры-англичане даже в самые тяжелые для России дни отчаянно торговались за оплату кредитов золотом по грабительским ценам, за проценты на эти “кредиты”, а то и доходили до попыток прибрать под контроль русские финансы. И государственный контролер Харитонов комментировал: “Значит, с ножом к горлу прижимают нас дорогие союзнички — или золото давай, или ни гроша не получите. Дай Бог им здоровья, но так порядочные люди не поступают”. А министр Кривошеин констатировал: “Они восхищаются нашими подвигами для спасения союзных фронтов ценою наших собственных поражений, а в деньгах прижимают не хуже любого ростовщика”. Даже такой ярый западник, как кадет Шингарев, выражал неодобрение подобной позиции Лондона и Парижа.

Алексеев в январе 16-го писал в Париж ген. Жилинскому: “За все, нами получаемое, они снимут с нас последнюю рубашку. Это ведь не услуга, а очень выгодная сделка. Но выгоды должны быть хотя немного обоюдные, а не односторонние”. Увы, западные державы думали именно об односторонней выгоде, и нередко их претензии вообще зашкаливали за рамки приличий. Например, суда, перевозившие в русские порты вооружение, конвоировались английскими крейсерами. И Лондон попытался получить за это “компенсацию”, направив в Россию запрос: “Ввиду того, что от действий германских подводных лодок утрата тоннажа торгового флота союзников весьма значительна, английское правительство предлагает весь русский торговый флот, находящийся в свободных морях, передать ему в распоряжение и ведение”. Причем обещалось, что “известный процент русских судов будет всегда обслуживать русские заказы, а остальное будет посвящено общим интересам”. Правительство и Ставка не знали, что и ответить, — было понятно, что Британия просто хочет наложить лапу на русские суда. Но союзники настаивали, стали сокращать тоннаж отправляемых в Россию грузов.

К счастью, столь наглые требования возмутили даже Думу. 15.1 вопрос был поднят на Особом Совещании, после чего к Родзянко пожаловали с разъяснениями посол Бьюкенен и военный агент Нокс. Председатель Думы сказал им прямо: “Это вымогательство, это недостойно великой нации и союзницы, русский народ не может снести такого унижения и об этом придется говорить с кафедры Думы”. И союзники пошли на попятную. Но морской министр Григорович, предвидел, что англичане могут отомстить и возникнут проблемы с конвоированием судов. Поэтому нашел выход в переговорах с японцами — они согласились по “дешевке”, всего лишь за возмещение расходов по подъему со дна и ремонту вернуть крейсера, потопленные в прошлой войне: “Варяг”, “Пересвет” и “Полтаву”. Так что и “гордый “Варяг” снова вступил в строй и принял участие в Первой мировой. В обстановке величайшей секретности эти корабли, уже с русскими экипажами, совершили долгий и трудный путь вокруг Африки и летом прибыли в Архангельск. На Севере появилась собственная эскадра для конвоирования судов, и предлог для шантажа исчез.

Впрочем, хотя зарубежные поставки оказали поддержку в трудные месяцы, их роль в выходе России из кризиса преувеличивать не стоит. 27.3 на очередной конференции в Шантильи ген. Жилинский вынужден был предъявить претензии, что ружья, закупленные у Италии, оказались совершенно негодными. А когда позже, после долгих уговоров, западные державы согласились поставлять тяжелые орудия, то выяснилось, что 35% из них не выдерживают даже двухдневной стрельбы. Аэропланы, закупленные во Франции, почти сплошь оказались бракованными — поставщики воспользовались тем, что приемщики не разбираются в авиации. В общем, старались сбывать русским “некондицию”, не принятую собственными армиями. Разного рода предпринимателей, дельцов, экспертов по подъему и “оздоровлению” экономики в Россию наезжало много. Но наезжали примерно так же, как сейчас — для “ознакомления”, “консультаций”. Водочки на халяву попить, икоркой закусить и повыдрючиваться, когда вокруг тебя на цыпочках прыгают. Чтобы не выглядеть предвзятым, приведу выводы не русского, а видного британского историка И. Стоуна о “помощи” Запада: “Нечестность и авантюризм иноземных бизнесменов разрушили веру русского народа в иностранных капиталистов. В Петрограде, в отталкивающей атмосфере ожидания обогащения, один за другим паразиты въезжали в отель “Астория”… Кризис с военным оборудованием и боеприпасами длился до тех пор, пока русские не оказались способными обеспечить себя сами”.

Но как раз в период, когда русские еще не могли обеспечить себя сами, на них сыпались все новые претензии. Франция вела себя так, будто уже купила Россию. В частности, возник вопрос, что вместо поставок на Восток винтовок, лучше наоборот, прислать русских солдат на Запад, где винтовок хватает. Эта тема всплыла еще осенью 15-го, когда французам пришлось вернуть на заводы мобилизованных рабочих. И в Россию поехала делегация под руководством сенатора Думера и ген. По, просить 200 — 300 тыс. бойцов. Думер не стеснялся приводить такие аргументы: “Мы же в нашей армии имеем аннамитов (вьетнамцев), ни слова не понимающих по-французски, но прекрасно воюющих под нашим начальством”. А когда русская делегация посетила Францию, президент Пуанкаре начал объяснять, сколь справедливо будет компенсировать “материальную помощь” Франции присылкой солдат. И не только солдат, но и рабочих на французские заводы! Царь и Алексеев решительно возражали. Но союзники нажимали, доходило до шантажа. И постаравшись минимизировать уступки, Ставка пошла на компромисс. Чисто символически, только чтобы укрепить узы союзничества, послать одну “экспериментальную” бригаду, которая останется российским соединением и будет подчиняться союзникам лишь в оперативном отношении.

Правда, 1-я Особая бригада стала соединением показательным, ее сформировали из отборных солдат. Возглавил ее Николай Андреевич Лохвицкий, бывший командир Красноярского полка, раненный и награжденный орденом Св. Георгия в боях под Лодзью (впоследствии командовал армией у Колчака). Бригада проделала трехмесячный путь через Сибирь, Дайрен, Сингапур, Бомбей, Суэц, и 20.4 прибыла в Марсель. Встреча была праздничной, командирам вручили ордена Почетного Легиона, солдат засыпали цветами, лакомствами, угощениями. Как вспоминал бывший в их числе Р.Я. Малиновский, изголодавшиеся из-за дефицита мужчин француженки буквально расхватывали бойцов, получивших увольнение. А поскольку и те “застоялись”, то наверное, в жилах многих нынешних марсельцев течет и русская кровь. Доходило и до курьезов. Когда закормленных и упоенных солдат повезли в лагерь Майи, то выяснилось, что в пригородных французских поездах туалеты отсутствуют, двери из купе открывались сразу наружу, а остановок не делали. Русская смекалка нашла выход — человек присаживался на корточки в открытых дверях, а товарищи держали его за руки. И поезд, ощетинившийся солдатскими задами, как раз въехал на очередную станцию, где перроны заполнила публика с цветами…

В боях бригада сперва не участвовала — ее использовали для поддержания духа нации: русские с нами, русские помогут. И шли смотры и парады — за месяц 18 парадов. А французское правительство, не удовлетворившись одной бригадой, просило еще. Ведь уже началась бойня под Верденом. Войска несли колоссальные потери, великолепные дивизии сенегальских стрелков погибли бездарно и бестолково — их, не жалея, бросали в самое пекло. Откуда следовал вывод — заменить сенегальцев русскими. С весны давление на Россию пошло по нескольким направлениям. У нее требовали и солдат во Францию, и активизации действий против немцев. Ставке приходилось упорно отбиваться от таких притязаний. В ответ на упреки Жоффра Алексеев писал Жилинскому: “Заключение, что Франция, имеющая 2200 тыс. бойцов, должна быть пассивна, а Англия, Италия и Россия должны “истощать” Германию — тенденциозно и не вяжется с грубым мнением Жоффра, что одна Франция ведет войну. Думаю, что спокойная, но внушительная отповедь, решительная по тону, на все подобные выходки и нелепости стратегические, безусловно, необходима”. А на дергания с требованиями новых ударов Михаил Васильевич дал заключение: “Будучи согласованы с общими постановлениями, принятыми на совещаниях представителей, нами решения в частностях всегда будут приниматься, исключительно сообразуясь с обстановкой и требованиями собственного фронта; стремиться к удовлетворению переменчивых желаний союзников под влиянием такой же переменчивой обстановки недопустимо”.

На все это наложилась еще и “гениальная” идея французов о вовлечении в войну Румынии. Надо сказать, “державой” она была весьма своеобразной. Из Балканских стран — наименее подверженной русскому влиянию и ориентирующейся сугубо на “Европу”. В результате чего получилась карикатура на Европу. С технической и экономической сторон Румыния была куда более отсталой, чем Болгария или Сербия, зато с лихвой переняла “европейские” пороки — продажность, легкомыслие, сексуальный разгул. Так, Бухарест румыны гордо называли “маленьким Парижем” — но походил он на Париж не настоящий, а опереточный. Русские дипломаты вспоминали, что даже организация обычного приема требовала там огромного опыта. Потому что вчерашняя жена одного государственного деятеля могла сегодня быть уже женой другого, а завтра третьего. А приходилось учитывать не только кто с кем живет де-юре, но и де-факто, в том числе мужчины с мужчинами, а дамы с дамами — такие узы тоже считались в порядке вещей как признак “цивилизованности”. И в политике Румыния вела себя столь же ветрено. Заглядывалась одновременно на венгерскую Трансильванию и российскую Бессарабию, поэтому вертелась в обе стороны. Сперва, чтобы обезопасить южную границу, Россия поймала соседей на дипломатический крючок, заключив 1.10.1914 секретное соглашение, предоставлявшее Румынии “право присоединить населенные румынами территории Австро-Венгерской империи в тот момент, когда она сочтет удобным”. В 15-м Бухарест потянуло на сторону Центральных Держав. В 16-м снова заколебались…

И Франция вдруг решила, что Румыния с армией в 630 тыс. станет той гирей, которая перетянет чашу весов. Но Бухарест вступать в войну не спешил и тоже стал выдвигать свои условия. Первым делом, чтобы русские прислали 5 — 6 корпусов в Добруджу. Россия, прекрасно знающая о действительной “мощи” румын, была не в восторге от союза с ними. Более выгодным представлялось сохранение их нейтралитета. Под давлением союзников Алексеев соглашался послать 10 дивизий — но не в Добруджу, а в Северную Молдавию. Для совместного удара на Австро-Венгрию со стороны Салоникского и Юго-Западного фронта, который заодно будет флангом поддерживать румын. Однако этот план западные союзники отвергали — и румыны тоже. Они не хотели пускать русских в Трансильванию и вместе с тем боялись болгар. Поэтому требовали выдвижения русских контингентов в район Рущука (Русе), чтобы те прикрыли их границу и воевали с Болгарией, пока сама Румыния будет захватывать нужные ей земли.

Алексеев называл требования румынского Генштаба “чрезмерными и неразумными”, но французы этого понимать не хотели, их пресса и дипломаты вовсю вопили, что Россия из “эгоистических соображений” противится союзу с Румынией и лишает Антанту шансов на скорую победу. Впрочем, на какие бы уступки ни шла Россия для общесоюзных успехов, все оказывалось мало. Спасение французов в 14-м, отвлечение ударов на себя в 15-м уже “не считались”. В марте французский посол Палеолог не без злорадства писал: “Если русские не будут напрягаться до конца с величайшей энергией, то прахом пойдут все громадные жертвы, которые в течение 20 месяцев приносит русский народ. Не видать тогда России Константинополя: она, кроме того, утратит и Польшу, и другие земли”. В общем, известное утверждение, что большевики Брестским миром лишили Россию плодов победы, получается верным лишь наполовину. Даже в период полной лояльности среди союзной дипломатии имелась группировка, выискивающая лишь повод, чтобы лишить ее этих плодов и еще и саму сделать объектом раздела.

И угодить партнерам было чрезвычайно трудно. Уже 1.4, после весеннего наступления и жертв, спасших Верден, тот же Палеолог возмущенно высказывал премьеру Штюрмеру, что этого недостаточно: “Я еще более настаиваю на своих обвинениях; я доказываю цифрами, что Россия могла бы сделать для войны втрое или вчетверо больше: Франция между тем истекает кровью”. А когда Штюрмер попытался напомнить о российских потерях, Палеолог ответил, что численность населения России 180 млн., а Франции — 40 млн., поэтому “для уравнения потерь нужно, чтобы ваши потери были в 4,5 раза больше наших. Если я не ошибаюсь, в настоящее время наши потери доходят до 800 тыс. человек… и при этом я имею в виду только цифровую сторону потерь”. Почему “только цифровую”, сказать в глаза Штюрмеру посол не посмел, но в дневнике записал с предельной откровенностью: “По культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран в свете… Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве и науке, люди талантливые и утонченные; это сливки и цвет человечества. С этой точки зрения наши потери чувствительнее русских потерь”. Пожалуй, тут впору усомниться в “культурности и развитии” самого Палеолога и тех, кто держал его на посту посла, — но… ведь понятие “культура” не имеет однозначного определения.

Аналогичные суждения можно встретить и в других местах записок посла. Скажем, когда речь зашла о “польском вопросе”, он указывает: “Русские должны наконец понять, что в отношении цивилизации поляки и чехи их сильно опередили”. Кстати, это и предыдущее упоминания о Польше не случайны. Россия предполагала после войны объединить Польшу под своим протекторатом, предоставив ей внутреннюю автономию — как в Финляндии. Но французы, пользуясь затруднениями союзницы, вспомнили вдруг о традиционных симпатиях к полякам и начали выступать за предоставление им полной независимости. Царь полагал, что будоражить этот вопрос вообще не время. При любых уступках Польше немцы тут же пообещают ей вдвое больше, а русские солдаты и народ этого просто не поймут: воевали-воевали — и только для того, чтобы отдать свою территорию? Поэтому все переговоры по “польскому вопросу” откладывались до окончания войны. Но французы и в этом случае упрямо стояли на своем, не воспринимая доводов.

В апреле-мае завязались дипломатические баталии по всем указанным проблемам. Сперва они велись союзными послами, потом прикатила делегация во главе с министрами Вивиани и Тома, чтобы “русские отрешились от эгоистических задних мыслей”. Чтобы отправили во Францию 400 тыс. солдат, чтобы пошли навстречу румынам и к ним послали еще 200 тыс., и дожать насчет Польши. Алексеев и министры отбрыкивались, как могли. Доказывали, что снять такое количество войск — это просто оголить фронт (где было всего 2 млн. активных штыков), что немцы прорвут оборону и овладеют Ригой. На что господа делегаты отмахивались и призывали не придавать внимания таким “пустякам”. Мол, Россия потом “будет вознаграждена”. Конечно, царь не пошел на то, чтобы за подобные обещания отдать на опустошение и разграбление российские города и села. Но и отказывать наотрез не хотел, снова стали искать компромисс. И договорились послать во Францию еще 5 бригад по 10 тыс. чел. Вопросы с Румынией и Польшей остались открытыми.

Да ведь еще ладно, что требовали помощь. Но при этом же и оплевывали. Получалось по украинской пословице “за наше жито, тай нас же бито”. Неуступчивость русской власти и командования страшно раздражала западных политиков. И они искали инструменты для давления на царя, все более откровенно делая ставку на оппозицию и по сути превращая ее в собственную “пятую колонну” в союзной державе. Кстати, это еще одна причина, вынуждавшая царя на уступки либералам. Так, осенью 15-го по поводу роспуска Думы французские газеты выступили с прямым шантажом: “По словам союзных делегатов, неопределенность внутренней политики России учитывается общественным мнением союзных держав как неблагоприятный признак для общего дела союзников. Особенно неблагоприятное впечатление производит не вполне благожелательное отношение к законодательным учреждениям. Продолжение такого рода неопределенности внутренней политики может вызвать в союзных странах охлаждение, что особенно нежелательно теперь, когда возникает вопрос о финансировании России. Деловые круги Европы, не имея твердой уверенности в политическом курсе России, воздержатся вступать в определенные с нею соглашения”.

В 16-м при посещении Думы иностранными делегатами говорилось: “Французы горячо и искренне относятся к Государственной Думе и представительству русского народа, но не к правительству. Вы заслуживаете лучшего правительства, чем оно у вас существует”. А Тома заявил Родзянко: “Россия должна быть очень богатой и уверенной в своих силах, чтобы позволить себе роскошь иметь такое правительство, как ваше, в котором премьер-министр — бедствие, а военный министр — катастрофа”. Простите — и такое высказывание позволяет себе министр дружественной державы? Добавим характерный штрих — тот же Тома “дал полномочия” Родзянко при необходимости обращаться лично к нему или к Жоффру “с указанием на происходящие непорядки”. “Мы поверим народным представителям и немедленно исполним все по Вашему требованию”. Это что, тоже нормально? Министр одной страны дает “полномочия” спикеру парламента другой страны?

Впрочем, пора оговориться. Все изложенное выше о “союзниках”, конечно же, относится только к политикам. Ясное дело, что простые солдаты и офицеры, британские, французские, итальянские, были тут ни при чем. Они-то как раз сражались отлично. Они не меньше русских любили свою землю и защищали ее героически. И не их вина, что у них были иные, чем у русских, стереотипы мышления и иные порядки. Что командовали ими часто хуже, чем русскими, поэтому они несли более серьезные потери. Что головы им засоряла газетная ложь — точно так же, как отравляла она и русских. Кстати, германская подрывная работа направлялась не только против России, но и против ее союзников. Даже в нейтральных США в 1916 г. прокатилась внезапная “эпидемия” катастроф — 50 взрывов на оборонных предприятиях, самым крупным из которых стал взрыв 30.7.16 сотен тонн боеприпасов на о. Блэк-Том в Нью-Йорке. Погибло множество народа. Недавно созданное Бюро расследований (будущее ФБР) работало дилетантски, и в итоге все списали на… несчастные случаи. И лишь после войны открылось, что это были четко спланированные германские диверсии.

Немцы скрытно спонсировали французскую радикальную оппозицию. А в Британии делали ставку на сепаратистов — и 23.4 вспыхнуло “Пасхальное восстание” в Ирландии. Правда, один из кораблей, везший оружие из Германии, был перехвачен англичанами, а лидера националистов А.Д. Кейсмента, прибывшего на немецкой подводной лодке, арестовали сразу после высадки. Тем не менее 2 тыс. мятежников под руководством “Ирландского республиканского братства” и партии “Шин фейн” захватили центр Дублина. Неделю шли бои, было много жертв среди мирного населения. Но власти действовали решительно, и 29.4 восстание было подавлено. Сотни расстреляли на месте, в ходе операции, Кейсмента и еще 15 руководителей повесили, 2 тыс. чел. получили разные сроки. И никакая общественность этим не возмущалась — наоборот, выражала одобрение действиям против предателей.

Британия в этот период отказалась еще от одной традиционной “свободы” — и вместо вольного найма ввела воинскую повинность. Ее армия быстро стала расти, что оказалось весьма кстати, так как французы крепко завязли под Верденом. Там обе стороны проявляли крайнее упорство, пытаясь переломить ситуацию в свою пользу. Но начала эффективно проявлять себя система “укрепрайона” — уже показавшая себя при обороне Осовецкой крепости. Но в Вердене эта система “заработала”, когда немцы уже захватили часть укреплений. Французы догадались восстановить разоруженные фортификации, а их противник — взятые, и теперь у тех и других долговременная оборона сочеталась с полевой. Надо отметить, что французская промышленность довольно быстро приспособились к изменившимся условиям боя и рождению групповой тактики. Как раз в ходе сражения за Верден начался массовый выпуск ручных пулеметов, в войска стали поступать автоматические пистолеты, ружейные гранатометы, разрабатывались небольшие траншейные мортиры, автоматические винтовки.

Хотя главные потери по-прежнему наносила артиллерия, которой стягивалось все больше. Только в марте французы выпустили по врагу 4 млн. снарядов калибра 75 мм. И немцы готовили шквалами огня каждую атаку. Но продвинулись лишь на 7 км. Потери обеих сторон достигали полумиллиона. Причем германцы держали в боях дивизии неделями и месяцами, почти до полного уничтожения. Французы — лишь по 4 — 5, максимум 10 дней, потом отводили для отдыха и пополнения. Но и этого хватало. Французский офицер писал: “Мы находились в мерзлой грязи под ужасной бомбардировкой, и единственной защитой являлся узкий окоп… Я прибыл сюда со 175 солдатами, а возвратился с 34, несколько человек сошли с ума, они не отвечают на вопросы”. В мае немцы сконцентрировали усилия в левобережном секторе, снова атаковали высоты 304 и Морт-Ом. Штурм высоты 304 поддерживало около 100 батарей тяжелых орудий. И оба опорных пункта удалось захватить. Но это ничего не дало — за высотами уже была построена новая оборона. Мало того, французы ответили контрударом в правобережном секторе. И после массированной бомбардировки из 51 тяжелой батареи 22.5 вернули форт Дуомон. Однако атакующих так повыбили, что удержать его не смогли, и 24.5 немцы снова его захватили.

В этот период состоялось также первое и единственное столкновение главных сил британского и германского флотов. В январе вместо Поля командовать “Флотом Открытого моря” был назначен более решительный Шеер и стал практиковать выходы к британским берегам. Производились обстрелы, эсминцы нападали на транспортные суда. А цель ставилась выманить с баз отдельные отряды английских кораблей и разгромить до подхода основных сил. С такой же задачей был организован и майский выход. Чтобы спровоцировать на бой британцев, немцы собирались бомбардировать г. Сандерленд. 15.5 к району действий отправились 16 субмарин — дежурить у английских баз и при возможности атаковать корабли. Подлодки U-72, U-74 и U-75 выставляли мины у выходов с баз. Для воздушной разведки выделялись 10 цеппелинов. Но из-за погоды их действия оказались невозможными, выход в море отложили. А субмарины по своим характеристикам могли находиться на позициях лишь до 1.6. И Шеер изменил план — вместо Сандерленда идти к проливу Скагеррак и помаячить крейсерами. Чтобы англичане узнали и выслали свои крейсера.

Но коды германского флота, добытые русскими на потопленном “Магдебурге”, англичанам были известны. И из перехваченного радиообмена с подлодками план раскрылся. Британский командующий Джеллико вывел в море весь “Гранд флит” (“Большой флот”) даже раньше Шеера, 30.5. Это была армада из 150 кораблей, в том числе 28 дредноутов, 9 линейных крейсеров, 8 броненосных и 26 легких, 79 эсминцев. Дежурившие германские субмарины нанести им потерь не смогли — англичане даже обманули их, и Шеер узнал о выходе лишь “нескольких кораблей”. В авангарде двинулись эскадры адм. Битти и подчиненного ему Томаса, за ними — “Гранд флит”. Шеер вывел флот 31.5, не подозревая, что вся морская мощь Британии движется ему навстречу. В авангарде пошла эскадра адм. Хиппера (должность его помощника занимал Редер, будущий гросс-адмирал или, как прозвали на Нюрнбергском процессе, гросс-пират нацистского флота), за ней в 50 милях “Флот Открытого моря”. У немцев было 16 дредноутов, 5 линейных крейсеров, 6 старых линкоров, 11 легких крейсеров и 61 эсминец.

Авангарды обнаружили друг друга западнее Скагеррака. Хиппер развернулся, чтобы навести врага на свой флот, корабли Битти легли на параллельный курс, и с дистанции 15 км начался бой. Англичане обладали преимуществом — 6 линейных крейсеров против 5, плюс с обеих сторон легкие силы. Но сказалась лучшая выучка германских артиллеристов. Уже через 18 минут взорвался английский линейный крейсер “Индифатигебл”, еще через 20 мин. — “Куин Мэри”. Однако к месту боя подтянулась и эскадра Томаса, вызванная Битти по радио. В 16.25 англичане пустили 12 эсминцев и легких крейсеров в торпедную атаку. И почти одновременно предприняли атаку германские миноносцы. Во встречном бою те и другие потеряли по 2 эсминца, был торпедирован и легкий крейсер “Зейдлиц”, но остался на плаву.

Однако вскоре британцы заметили приближающийся флот Шеера. И в свою очередь повернули назад, наводя немцев на “Гранд Флит”. Германские крейсера тоже развернулись, пошел бой на преследовании англичан. И они снова понесли тяжелые потери — был потоплен линейный крейсер “Инвинсибл” и два броненосных типа “Уорриор”. А около 18 часов немцы вдруг наткнулись на всю массу британского флота, скрытую туманом. Оба флота шли по сходящимся курсам в кильватерных колоннах. Джеллико быстро перестроился в общую колонну с уцелевшими кораблями авангарда и начал заворачивать свой строй с востока на юг, охватывая дугой головную часть противника. Шеер попал под сильный обстрел и чтобы выбраться из угрожающего положения, скомандовал кораблям поворот “все вдруг”. На 180 градусов. Прикрывая отход, эсминцы капитана I ранга Генриха поставили дымовую завесу и предприняли торпедную атаку — безрезультатную, но отвлекшую англичан.

В дыму и тумане противники потеряли друг друга. Шеер совершил перестроение и попытался уйти на юго-восток, к своим берегам. А “Гранд флит” продолжал двигаться по огромной дуге, как раз перерезая немцам пути отхода. И голова германского строя, продвигаясь в тумане, около 19 часов вдруг влезла прямо в центр боевого порядка англичан, подставляясь под массированный огонь со всех сторон. Пришлось снова резко поворачивать обратно, отрываться от противника, прикрываться дымовой завесой, крейсерами и эсминцами. В условиях плохой видимости эти маневры были опасными, и от таранного удара собственных соседей затонул немецкий легкий крейсер “Эльбинг”.

Сражение продолжалось и с наступлением темноты. Происходили стычки отдельных отрядов и кораблей. Но обе стороны показали себя неподготовленными к ночному бою. Два флота находились рядом, и именно ночью могли здорово потрепать друг друга миноносцами, однако не использовали такой возможности. Германские эсминцы вообще потеряли своих, начали выбираться самостоятельно. Шеер держал главные силы в кулаке, думая лишь о прорыве на свои базы. А англичане старались избежать ночного боя, чтобы возобновить его утром. Стремять не позволить противнику уйти, Джеллико обогнул немцев с востока, продвинулся южнее и повернул на запад — пошел между вражеским флотом и берегом. А чтобы не упустить Шеера, разделил силы на три эскадры. Далеко впереди линейные крейсера, потом дредноуты, а в арьергарде легкие крейсера и эсминцы. Перед рассветом Шеер поднял в воздух 5 цепеллинов для разведки — и пошла путаница. Дирижабль L-24 обстреляли свои же миноносцы, а он их в ответ пробомбил. С других цепеллинов доложили, что с запада подходят новые соединения английского флота. Хотя это были главные силы Джеллико, проскочившие мимо немцев и находившиеся уже гораздо западнее. И Шеер ринулся на прорыв между ними и арьергардом.

Британские миноносцы и крейсера смело напали на колонну, потопили старый линкор “Поммерн”, но и самим досталось изрядное количество снарядов. А главные силы “Гранд Флита” замешкались и на помощь им не пришли. Поэтому “Флот Открытого моря” прорвался относительно благополучно и укрылся в устьях германских рек. Джеллико, узнав об этом, скомандовал возвращение. Кстати, одним из участников боя был принц Георг — будущий король Георг VI, отец нынешней королевы Елизаветы. В Ютландском сражении англичане потеряли 3 линейных крейсера, 3 броненосных, 8 эсминцев, а из экипажей 6094 чел. убитыми, 510 ранеными и 177 пленными. Германский урон был скромнее — 1 додредноутный линкор, 4 легких крейсера и 5 эсминцев, 2551 убитых и 507 раненых. И кайзер поспешил объявить о грандиозной победе. Но со стратегической точки зрения бой завершился в пользу Англии. Германский план разбить противника по частям и прорвать морскую блокаду рухнул. Учитывая большое превосходство британского флота, его потери не были решающими, он сохранил господство на морях. В то время как немцы, чудом ускользнув от полного разгрома, стали вести себя гораздо осторожнее.

Но если действия на море можно было считать успешными для Англии, а под Верденом — сведенными “вничью”, то катастрофа грянула на Итальянском фронте. Итальянцы тут имели большое преимущество (53 дивизии против 35). Но основные их силы были сосредоточены в восточной части выступа, примыкающего к Апеннинскому “сапогу” севернее Адриатики — ген. Кадорна как раз готовил шестое наступление на Изонцо. А Конрад решил ударить с севера, у Трентино. Там местность считали труднопроходимой и держали мало войск. Австрийцы сосредоточили кулак из 18 дивизий при 2 тыс. орудий, в том числе 276 тяжелых (3 “Толстых Берты” калибра 420 мм). И 15.5 за артподготовкой последовала атака между Гардским озером и р. Брентой. Фронт прорвали почти сразу и начали продвигаться через плато Азиаго, нацеливаясь на Венецию, что отрезало итальянскую армию от всей страны. Возникла паника. 23.5 итальянцы оставили Фиуме, откатываясь на восток, лишь бы выбраться из мешка — и ясно было, что не успеют. К 1.6 австрийцы заняли Аршеро и Азиаго, оттеснили противника на последные отроги гор, готовые хлынуть на равнину, на Падую и Венецию. Итальянцы возопили о помощи. К кому? Ну конечно же, к России. Которой перед этим продавали негодные ружья…

56. Брусиловский прорыв

Весной 16-го кризис снабжения русской армии был преодолен. Не хватало только тяжелой артиллерии, ее производство отечественные заводы еще не освоили. Но трехдюймовок выпускалось достаточно, на всех фронтах изношенные орудия заменили новыми. А снаряды шли сплошным потоком, на ящиках рабочие писали: “Бей, не жалей!” Для повышения темпа огня батареи обучались стрельбе не по отмашкам офицеров, а “по огню” — наводчики держатся за шнуры, глядя друг на друга, и бьют дружной очередью вслед за правофланговым орудием. Пулеметов стало в 2 — 3 раза больше, чем в начале войны. В массовых количествах поступали гранаты, в полках стали формировать отряды гренадеров, мастерски владеющих этим оружием. Появились на фронте 90-мм бомбометы, ранцевые огнеметы, ружейные гранатометы, броневики, дымовые шашки, химические снаряды. Об успехах русской науки и промышленности говорит хотя бы тот факт, что всего через год после первых немецких газовых атак весьма эффективным угольным противогазом профессора Зелинского были уже снабжены не только все бойцы на передовой, но даже все лошади. (Французы вплоть до 1917 г. пользовались подручными средствами — ватно-марлевыми повязками, кострами перед окопами.) В апреле 16-го британский атташе Нокс с удивлением писал: “Русское военное положение улучшилось так, как того не смел бы предсказать ни один иностранный наблюдатель в дни отступлений прошлого года”. И солдаты повеселели — дескать, в таких условиях воевать можно!

Произошли изменения и в командном составе. В марте был наконец-то снят главнокомандующий Юго-Западным фронтом Иванов. Убрали его деликатно, придумав почетную и бездельную должность “советника” при Ставке (где он оказался востребованным лишь единожды — в марте 17-го ему поручили подавление революции в Петрограде. И конечно же, не справился). А на его место был назначен Брусилов. Начальником штаба фронта стал ген. Клембовский, а 8-ю армию принял Каледин. К апрелю на Востоке противник имел 90 дивизий (48 германских и 42 австрийских) против 141 русской. Силы каждой из сторон были объединены в 3 группировки. Петроградское направление прикрывал Северный фронт Куропаткина (466 тыс. бойцов), против него действовала группа Гинденбурга из 3 армий (200 тыс.). Путь на Москву защищал Западный фронт Эверта (754 тыс.) — против группы принца Леопольда Баварского (420 тыс.), а Юго-Западному фронту (512 тыс.) противостояли 4 австрийских и германская армии, подчиненные австрийскому командованию (441 тыс.). Численное неравенство противник везде старался компенсировать мощью фортификационных сооружений и обилием техники.

14.4 в Ставке собралось совещание для обсуждения планов летней кампании. Как уже отмечалось, сперва Алексеев был сторонником главного удара против Австро-Венгрии, что отвергли западные союзники, а настоять на своем он не сумел. И поскольку союзники планировали наступать против Германии, то и русская Ставка подстроилась к их планам для согласованности действий. Основной удар предполагался силами Западного фронта из района Молодечно на Вильно. Эверту передавалась большая часть резервов и тяжелой артиллерии. Еще часть выделялась Северному фронту для вспомогательного удара от Двинска — тоже на Вильно. Юго-Западному фронту предписывалось готовить наступление на Луцк и 2 вспомогательных участка, но подключиться к наступлению лишь после прорыва на Западном фронте — в помощь ему. Однако план вызвал возражения. Куропаткин заявил: “Прорвать фронт совершенно невероятно, ибо их укрепленные полосы настолько развиты и сильно укреплены, что трудно предположить удачу”. С ним согласился Эверт, указывая, что для прорыва нужно гораздо больше тяжелой артиллерии, а пока ее нет, лучше держаться оборонительных действий.

Многими исследователями их позиция преподносится чуть ли не в качестве трусости, но на самом деле ее вполне можно понять. Оба военачальника уже обожглись на мартовском наступлении, находились под впечатлением больших потерь. Которые на Западе сочли бы “обычными” — но психология русских полководцев существенно отличалась от понятий фалькенгайнов и петэнов, упрямо и хладнокровно гнавших в пекло своих солдат. Решения “позиционной проблемы” Эверт и Куропаткин не видели, а раз так, то и потери оказались бы неоправданными. И брать на себя ответственность за тысячи жизней они не хотели. А идея о сдерживании врага в обороне, учитывая экономические и продовольственные трудности немцев, была вполне резонной — но со многими “если бы”. Если бы между державами Антанты действительно существовало “Сердечное согласие”. И если бы внутреннее положение самой России не ухудшалось с затягиванием войны. Поэтому предложение, логичное с военной точки зрения, “осада” вместо “штурма”, было все же неприемлемо с политической.

Однако Брусилов уже видел выход из “позиционного тупика”. И попросил, чтобы его фронту тоже разрешили наступать — если и не добиться успеха, то отвлечь противника с главного направления. И Алексеев согласился, хотя и предупредил, что дополнительных средств усиления выделить не сумеет. Эверт с Куропаткиным смотрели на человека, который сам напрашивается на активные действия как на сумасшедшего — сочли, что новый главком просто легкомысленно хочет отличиться. Но и сами поправились — дескать, вообще-то наступать они могут, но за успех ручаться нельзя. И директива была изменена. Главный удар наносился Западным фронтом, а вспомогательные Северным и Юго-Западным. Ему предписывалось “тревожа противника на всем протяжении своего расположения, главную атаку производить войсками 8-й армии на Луцк”. Кстати, характерно, что на самом Юго-Западном фронте план вызвал возражения у Щербачева — который со своей 7-й армией тоже успел испробовать, что такое прорыв позиционной обороны. Но Брусилов, в отличие от чрезмерно мягкого Алексеева, был человеком, с которым особо не поспоришь. Указал, что довел свое решение не для обсуждения, а для уяснения и исполнения, — и точка.

А задача была и впрямь тяжелейшая. Укрепления на Украине противник совершенствовал 9 месяцев. Когда кайзер посетил участок Южной армии (против русских 7-й и 11-й), он пришел в восторг и объявил, что таких позиций не видел даже на Западе. А австрийцы были настолько уверены в неприступности своих рубежей, что даже устроили в Вене выставку, где демонстрировались макеты и снимки оборонительных сооружений как высшие достижения фортификации. За неделю до русского наступления Фалькенгайн и Конрад обсуждали, не опасно ли будет снять еще несколько дивизий в Италию для развития успеха. И решили — не опасно, такую оборону русским не прорвать. Она состояла из 3 полос, отстоящих друг от друга на 5 и более км. Самой сильной была первая из 2 — 3 линий окопов, общей глубиной 1,5 — 2 км. Основу ее составляли опорные узлы, в промежутках — сплошные траншеи, подступы к которым простреливались с флангов, на всех высотах — доты. От некоторых узлов шли вглубь отсечные позиции, так что и в случае прорыва атакующие попадали в “мешок”. Окопы были с козырьками, блиндажами, убежищами, врытыми глубоко в землю, с железобетонными сводами или перекрытиями из бревен и земли толщиной до 2 м, способными выдержать любые снаряды. Для пулеметчиков устанавливались бетонные колпаки. Перед окопами тянулись проволочные заграждения (2 — 3 полосы по 4 — 16 рядов), на некоторых участках через них пропускался ток, подвешивались бомбы, ставились мины. Две тыловых полосы были оборудованы послабее (1 — 2 линии траншей). А между полосами и линиями окопов устраивались искусственные препятствия — засеки, волчьи ямы, рогатки. Решающим численным превосходством Юго-Западный фронт не обладал, а по тяжелой артиллерии даже уступал противнику. Правда, в апреле-мае он получал некоторые пополнения и в итоге его силы составили 40,5 пехотных и 15 кавалерийских дивизий (534 тыс. штыков и 60 тыс. сабель), 1770 легких и 168 тяжелых орудий. Но против них у немцев и австрийцев было 39 пехотных и 10 кавалерийских дивизий (448 тыс. штыков и 38 тыс. сабель), 1301 легких и 545 тяжелых орудий.

Главные удары предусматривались силами 8-й армии. Один — на Луцк и дальше на Ковель. Севернее его поддерживала группа Зайончковского из 30-го и 5-го кавалерийского корпусов, а еще севернее наносился второй удар маневренной группой Гилленшмидта — 4-й кавкорпус с 46-м армейским должны были прорваться на Ковель через Маневичи. Противник здесь попадал в клещи и должен был бы отступать. А при этом покатился бы назад и на участке соседей — 3-й армии Западного фронта. Но чтобы враг не смог маневрировать резервами, Брусилов предусмотрел наступление на всем 450-километровом пространстве фронта. Вспомогательные удары нацеливались 11-й армией на Броды, 7-й на Галич, 9-й на Черновицы и Коломыю. Брусилов исходил из того, что полностью скрыть подготовку к наступлению невозможно — но запутывал противника, не позволяя ему определить, какой удар будет главным. Кстати, само по себе одновременное наступление в нескольких пунктах не было “изобретением”, такую тактику уже применяли и французы, и немцы, да и Алексеев готовил одновременные удары на трех фронтах. Но Брусилов использовал этот опыт, углубил и усовершенствовал. Корпусам, которые не войдут в армейские ударные группировки, приказывалось готовить свои участки прорыва. И таким образом подготовка велась на 13 участках, армейских и корпусных. Оборудовалось и 20 ложных участков.

Полководческий гений Брусилова заключался в том, что он одним из первых понял: в тех формах, которые приняла война, залог успеха лежит не только в области стратегии и общего количества материального обеспечения, а еще и детальной, грамотно продуманной и четко отлаженной организации — причем организации на всех уровнях. И операции предшествовала гигантская по масштабам “черновая” работа как главнокомандующего, так и его подчиненных. Общий срок подготовки занял 1,5 месяца, и штабом фронта были выпущены подробнейшие методические указания, в каких направлениях ее вести. На всех участках прорыва осуществлялись огромные инженерные работы, которыми руководил талантливый инженер ген. Величко (репрессирован в 1929 г.). Траншеями шло сближение с противником на 100 — 200 м, чтобы преодолеть расстояние одним броском. Заранее оборудовались артиллерийские позиции, командные и наблюдательные пункты, в том числе и запасные.

Особое внимание уделялось разведке. Была произведена аэрофотосъемка всего неприятельского фронта, с помощью проекционного фонаря снимки переносились на карту, увеличивались, размножались, и каждый офицер получал план своего участка в масштабе 250 саженей в дюйме (около 200 м в 1 см) с точным расположением позиций противника. Сотни наблюдателей круглосуточно следили за передним краем, выявляя огневые точки, батареи, командные пункты. Данные дополнялись агентурной разведкой, опросом пленных и перебежчиков. И все цели наносились на карты, получая номера. Для достижения скрытности войска сосредотачивались в тылах, орудия и парки — в лесах, маскировались брезентом, ветками, травой, что проверялось со своих аэропланов. Но командиры всех звеньев должны были готовиться на местности, выезжали на передовую, а артиллеристы на будущие позиции своих батарей, приборами определяли расстояние до целей, намечали ориентиры, рассчитывали исходные данные для стрельбы.

Атака предполагалась “волнами цепей”, но более редких, чем у французов (интервалы 5 шагов вместо 1 — 2). Каждый полк образовывал 4 волны, следующих одна за другой на 150 — 200 шагов (во Франции 50 — 70). Первая и вторая волны — с гранатами, дымовыми шашками, приспособлениями для резки проволоки. В каждой роте создавались штурмовые группы “из наиболее расторопных солдат”. Новшеством было и движение “перекатами” — первые 2 волны на передовой траншее не останавливаются, а проскакивают и захватывают вторую, где и закрепляются. А третья и четвертая волны проходят через них и со свежими силами атакуют следующую линию. Затыкание “дыр” с помощью резервов категорически запрещалось. Брусилов указывал, что всех дыр все равно не закроешь, а без риска на войне нельзя. Проломить в нужном месте, а в других враг и сам не выдержит, побежит. В тылах всех армий были оборудованы учебные городки с укреплениями, подобными тем, которые предстоит брать, и воины усиленно тренировались по их преодолению.

Очень четко было подготовлено “артиллерийское наступление” — этот термин и родился в Брусиловском прорыве. Никакой стрельбы по площадям — каждая батарея знала свои цели, основные и запасные. Для тесного взаимодействия с пехотой артиллерийские начальники должны были находиться при общевойсковых и подчинялись им. Часть легких батарей напрямую передавалась командирам полков, а наблюдатели со средствами связи направлялись в батальоны, чтобы своевременно оказывать поддержку. Различные группы артиллерии решали свои задачи — одни разрушают проволочные заграждения, другие бьют по окопам, третьи по вражеским батареям. Не допускалось ни малейшего перерыва между концом артподготовки и штурмом. Орудия продолжали работать — но тяжелые переносили огонь в глубину, на места скопления вражеских резервов, позиции артиллерии. А легкие должны были вести огонь по атакуемым объектам “до крайней возможности”, а когда пехота ворвется в них, часть батарей образует для нее с фронта и флангов огневую завесу против контратак, а часть снималась с позиций и быстро продвигалась вперед, сопровождая пехоту не только огнем, но и “колесами”. Между первой атакой и развитием прорыва требовался минимальный промежуток, чтобы враг не успел организовать оборону на следующих рубежах. А фронт атаки, чтобы участки не простреливались с флангов, установили для разных армий в 15 — 35 км.

Позаботился Брусилов и о подъеме боевого духа солдат. До них доводились факты зверств на оккупированной территории, обращения с русскими пленными. Произошел и показательный случай с “братанием”. Практика таких мероприятий возникла с Рождества 14-го во Франции, и выглядели они довольно фарисейски — вряд ли могла возникнуть “христианская любовь” между французами и оккупантами, насиловавшими и расстреливавшими их соотечественников. По команде офицеров встречались на нейтральной полосе, обменивались символическими подарками и по команде расходились, озираясь, не пальнут ли в спину. Но для русских солдат подобное отношение было невозможно — тут уж если “брататься”, то всей душой. Чем и стали пользоваться немцы для внедрения пацифистских настроений. А на Пасху 16-го около 100 солдат пошли “похристосоваться” с германцами, и их попросту взяли в плен. Брусилов объявил об этом в приказе, завершив его выводом: “Все контакты с противником разрешаются лишь посредством винтовки и штыка!”

По свидетельствам всех очевидцев, в том числе и иностранцев, настроение солдат и офицеров накануне битвы было приподнятое. Все горели желанием наконец-то намять бока врагу. Кстати, участвовала в прорыве и Чехословацкая бригада. Чешская дружина была сформирована в 1914 г. из 900 российских подданных. Но по мере того, как противник стал вербовать в войска пленных — поляков, финнов, мусульман, царь ответил адекватно, дружину тоже стали пополнять добровольцами из пленных. И весной 1916 г. в бригаде было 7 тыс., хотя использовали ее отдельными частями, разбросанными по фронту, чтобы оказывать и агитационное действие на чехов и словаков в австрийской армии. Срок готовности Брусилов назначил к 14.5 — но с “ефрейторским зазором”. Сам для себя определял на 2 недели позже. А по планам Ставки наступление намечалось 15.6.

Но случилась катастрофа в Италии. Король Виктор-Эммануил и ген. Кадорна обратились к царю, умоляя об экстренной помощи. О том же просил Жоффр. И по всему выходило, что выручать союзников действительно надо, — к середине июня могло статься, что спасать уже некого. К тому же, Италия как-никак, оттягивала на себя почти половину австрийских сил. 24.5 Алексеев запросил Брусилова, не сможет ли он начать раньше. Тот ответил, что будет готов 1.6, но обеспокоился, что при этом противник перебросит против него слишком крупные силы, поэтому просил, чтобы и Западный фронт начал раньше. Однако Эверт считал, что подготовиться не успеет, и Алексеев пошел на компромисс — сдвинул Брусилову начало операции на 4.6, а Эверту на 10.6, чтобы минимизировать разрыв. Ударные группы выдвигались на исходные рубежи всего за несколько дней до штурма, а некоторые батареи лишь за сутки. И начинали пристрелку — отдельными орудиями, одиночными выстрелами, чтобы не насторожить неприятеля. Перемещения осуществлялись по ночам, на дорогах выставлялись регулировщики, следившие за соблюдением правил движения, мерами воздушной маскировки и светомаскировки. И все эти меры дали свои результаты. О готовящемся ударе враг не подозревал, а широкомасштабные инженерные работы именно из-за их размаха восприняли в смысле, что русские зарываются в землю, усиливая оборону. По иронии судьбы 4.6 у эрцгерцога Иосифа-Фердинанда, командующего 4-й австрийской армией, был день рождения. И в этот же день было решено провести в войсках праздник по случаю побед в Италии… Но на рассвете неприятеля “поздравили” русские пушки, загрохотавшие по всему фронту.

В зависимости от важности задач численность армий и приданных им средств была не одинакова. Примерно треть всех сил фронта сосредоточилась в 8-й армии Каледина, на правом фланге. Второй по значению и силам была 9-я на левом фланге. А 11-я и 7-я в центре были небольшими, от них требовалось главным образом сковать врага. Мощность и длительность артподготовки тоже рассчитывалась “индивидуально”. Так, на Луцком направлении враг имел очень сильные укрепления, и артподготовка длилась 29 часов, в первый день сражения работали только орудия. Лишь 30-й корпус Зайончковского на второстепенном участке попробовал атаковать, но не продвинулся дальше проволочных заграждений. В 11-й армии Сахарова 6-й корпус ген. Гутора, действовавший на главном (в армейском масштабе) направлении, после 6-часовой артподготовки сразу захватил все 3 линии окопов первой полосы и ряд важных высот, причем против него дрались не австрийцы, а немцы. Атака была спланирована так четко, что их не спасли и глубокие убежища, превращавшиеся в ловушки. Сверху вроде еще грохотало, а русские были уже тут как тут, и укрывшимся под землей оставалось только сдаваться. Или вниз летели гранаты и дымовые шашки. Чуть позже захватил первую полосу и соседний, 17-й корпус Яковлева. Но затем неприятель остановил их контратаками, собрав все резервы и тесня назад. В тяжелое положение попала 16-я дивизия, ее Владимирский и Казанский полки отбивались в занятых укреплениях, не в силах под жестоким огнем ни отойти, ни получить подмогу.

В 7-й армии Щербачева в первый день атак не предпринималось — это был тот самый “неприступный” участок, который демонстрировали Вильгельму, и тут артподготовку рассчитали на 46 часов. А в 9-й, у Лечицкого, она длилась 8 часов, включая в себя и газовую атаку. И ударные корпуса, 11-й и 41-й, прорвали всю первую полосу вражеских позиций. Успех был достигнут и на участке 33-го корпуса. Здесь 2-й Заамурский полк при поддержке броневика “Цесаревич”, вырвавшегося вперед и открывшего огонь вдоль траншей, захватил неприятельские окопы. Правда, броневик под сильным артогнем потерпел аварию, но его смогли эвакуировать без потерь экипажа. А одну из рот заамурцев поднимал в атаку поручик Федор Толбухин — будущий маршал. Он начал Первую мировую рядовым — мотоциклистом при штабе 6-й дивизии. Затем окончил ускоренный курс Ораниенбаумского училища и выдвинулся в боях, проявив себя прекрасным командиром.

На второй день битвы на правом фланге фронта обстановка кардинально изменилась. Пошла на прорыв главная группировка 8-й армии — 39-й, 40-й, 8-й и 32-й корпуса. Атаковали лучшие части, чьи знамена были овеяны славой былых побед. В 8-м корпусе — 14-я дивизия из Волынского, Минского, Подольского и Житомирского полков, 15-я из Модлинского, Прагского, Люблинского, Замосцкого, в 40-м — 2-я и 4-я Железная стрелковые дивизии. На некоторых участках враг заставил их остановиться, пришлось возобновить атаку после повторной артподготовки по неподавленным огневым точкам. Но в итоге 8-й и 40-й корпуса прорвали укрепленную полосу и вышли на Луцкое шоссе. 39-й корпус севернее и 32-й южнее тоже пробили бреши, но были остановлены австрийцами, зацепившимися за третью линию окопов. Однако их оборона теперь оказалась под фланговым огнем прорвавшихся частей, и они держались только до вечера, чтобы отступить в темноте. В Ставку пошло донесение: “Фронт прорван на большом участке на Луцком направлении”.

А войска развивали успех. На острие удара наступала Железная стрелковая. Бойцы шли в атаку, как на праздник. И итальянский атташе, наблюдавший, как они вышагивают под огнем, восторженно кричал “Браво!” 7.6 Луцк был взят. За эту атаку был удостоен ордена Св. Георгия IV степени полковник Тимановский, который после недавнего ранения вел вперед свой батальон, опираясь на палку. А начдив Деникин, тоже лично шедший в цепях стрелков, получил в награду “Георгиевское оружие, бриллиантами украшенное” с надписью — “За двукратное освобождение Луцка”. Да, освобождение. Первым делом ворвавшиеся на улицы солдаты срубили виселицы, установленные оккупантами в городском саду. За три дня 4-я австрийская армия была разгромлена. Было захвачено 45 тыс. пленных, 66 орудий, многие другие трофеи. Части 32-го корпуса, действующего южнее Луцка, взяли г. Дубно. Прорыв армии Каледина достиг 80 км по фронту и 60 в глубину.

Используя успех соседей, Сахаров тоже перенес усилия на правый фланг, и его 17-й корпус, прорвав фронт, устремился за 32-м. Но на участке 11-й армии врага еще не сломили, а местность была трудной для наступления, с топкими болотистыми поймами многочисленных речушек — Пляшевки, Ситневки, Слоневки, Иквы. И на их берегах австрийцы оказывали ожесточенное сопротивление. 6.6 в наступление перешла и 7-я армия. Части ее 2-го корпуса захватили первую позицию, а затем взяли крупный опорный пункт Язловец. Остальные корпуса были врагом остановлены. При последующих атаках 2-й корпус с введенным резервом — 2-м кавкорпусом и при поддержке 16-го сбили немцев с рубежа по р. Стрый и заняли г. Бучач. Но 11.6 последовал сильный фланговый контрудар австрийской группировки и 48-й германской дивизии. Кое-где русские войска, понеся большие потери, подались назад. И перешли к обороне. В 9-й армии продвижение было остановлено 7.6 сильными контратаками. В трехдневных оборонительных боях войска Лечицкого перемололи наседавшие на них соединения 7-й австрийской армии Пфлянцер-Балтина (считавшейся в Австро-Венгрии образцовой — она почти целиком состояла из мадьяр). А 10.6 после новой мощной артподготовки русские 41-й и 11-й корпуса нанесли сокрушительный удар, опрокинули и погнали противника. К 13.6 9-я армия продвинулась на 50 км, взяла более 40 тыс. пленных. Причем местные русины тоже встречали русских как освободителей — после кампании террора, учиненной австрийцами. Всего же на первом этапе сражения фронт Брусилова захватил 200 тыс. пленных, 219 орудий, 644 пулемета, 196 минометов и бомбометов.

Людендорф вспоминал: “4.6 русские атаковали австро-венегрский фронт восточнее Луцка, у Тарнополя и севернее Днестра. Атака была начата русскими без значительного превосходства сил. В районе Тарнополя ген. граф фон Ботмер, вступивший после ген. фон Линзингена в командование Юго-германской армией, … отбил русскую атаку, но в остальных двух районах русские одержали полный успех и глубоко прорвали австро-венгерский фронт… В то же время мы все еще считались с возможностью атаки у Сморгони, или, как это опять начало обрисовываться, на старом мартовском поле сражения у Риги”. Австрийское и немецкое командование срочно требовало подкреплений. Конрад повернул в дороге корпуса, направленные на добивание Италии. А потом начал снимать с Итальянского фронта. Фалькенгайн, зная о предстоящем наступлении англичан и французов на Сомме, собрал резервы, готовясь нанести там упреждающий удар. От этого тоже пришлось отказаться — все пошло на Восток. Гинденбург получил приказ выделить на Украину все, что можно, из своей группы. Кайзер обратился даже к румынам, суля золотые горы! Но теперь Бухарест уже не склонен был очутиться на его стороне, хотя ответил весьма характерно — дескать, если бы австро-германские части заняли Бессарабию, “а Румынии предложили бы управлять ею, то она бы не отказалась”.

В России и среди ее союзников известия о победах Юго-Западного фронта встретили с ликованием. И удивлением — еще бы, это была первая в истории успешная наступательная операция в условиях позиционной войны! Великий князь Николай Николаевич прислал Брусилову лаконичную телеграмму: “Поздравляю, целую, обнимаю, благословляю”. Приветствия и поздравления сыпались со всех сторон, и от общественности, и от иностранцев. Итальянский посол Карлотти лично приехал в Думу, чтобы с ее трибуны поблагодарить “неустрашимые русские войска, спасшие Италию”. Зарубежные газеты удивлялись: откуда вообще в России взялся талантливый полководец, когда русских генералов всегда изображали тупыми и бездарными реакционерами? И выдвигались версии самые фантастические — вроде того, что Брусилов англичанин, служил военным советником в Китае и Японии, а потом перешел на русскую службу.

К сожалению, далеко не все шло гладко. Запланированный обходной бросок на Ковель маневренной группы Гилленшмидта не получился. Только что сформированный из новобранцев 46-й корпус и кавалеристы прорвать оборону не смогли. И вместо того, чтобы заставить отступить врага, оборонявшегося севернее, теперь сам Брусилов просил помощи соседей, иначе правый фланг его ударной группировки оставался открытым. А к тому же, примененная методика нескольких ударов имела и обратную сторону — у главнокомандующего не оставалось крупных резервов для наращивания усилий. Правда, это в какой-то мере компенсировалось бы при активных действиях Западного фронта. Но они откладывались. Эверт растерялся, не в силах выполнить поставленную задачу. Готовился он обстоятельно, что было давно обнаружено немцами. Они как раз и ждали главного удара у Молодечно, наращивали силы. А об этом разведка доносила Эверту, и он считал себя не вправе спешить, чтобы операция не провалилась. Вдобавок в Белоруссии зарядили дожди, что очень напоминало мартовскую распутицу. И Эверт доложил, что не будет готов раньше 17.6.

Брусилов соглашался даже на это. Но просил, чтобы поддержала соседняя, 3-я армия. Однако прежними планами ее активные действия вообще не предусматривались, и педантичный Эверт полагал, что ее нельзя пускать в бой без подготовки, до сосредоточения дополнительных войск и артиллерии, то есть до 16 — 19.6. А Алексеев с доводами соглашался и не решался кардинально похерить и поменять все планы — ведь наступление Западного фронта столько готовилось! Поэтому опять пошел на компросмисс — у Молодечно наступать 17.6, а 3-й армии хотя бы левофланговым 31-м корпусом Мищенко нанести вспомогательный удар на Пинск не позже 12.6. Но один корпус против сильной обороны ничего не мог сделать… Задачу Северному фронту тоже изменили — вместо вспомогательного удара предписав “демонстрации”. И вот это было вполне разумно — у Куропаткина, собственно, серьезных успехов и не ожидали. А войска с его фронта Алексеев стал забирать туда, где они были нужнее — один корпус и дивизион тяжелой артиллерии отправил к Брусилову, еще несколько соединений в 3-ю армию Леша, чтобы поддержала Брусилова.

Алексеев, кстати, и сам увлекся наступлением на юге. Ведь оно подтверждало правоту его идеи, что удар надо было наносить здесь. 9.6 он изменил директиву фронту: поскольку центральный участок не продвинулся вперед, а “клещи” под Ковелем не удались, предписывалось развивать прорыв 8-й армии не на северо-запад, а на юго-запад, на Рава-Русскую и Львов. Что перерезало пути сообщения австро-германцам, стоявшим против 11-й и 7-й армий, обеспечивало выход в их тылы и при удаче могло привести к крушению всего их фронта в Галиции. Иногда Алексеев подсказывал и частные решения, хотя очень деликатно, не желая вмешиваться в прерогативы Брусилова и командармов. Так, когда правофланговый корпус 11-й армии и левофланговый 8-й увязли в лобовых боях на р. Икве, он предложил оставить там лишь заслон, а оба корпуса перебросить севернее и нанести фланговый удар на Рудню-Почаевскую: “Вопрос решится быстро и без тяжелых жертв длительной атаки. Позволяю высказать мнение только потому, что хорошо знаю район и условия ведения в нем действий”. Действительно, решение оказалось удачным. 15.6 Рудня была взята, и оборона по Икве рухнула сама собой.

Боевые действия разгорались на всем пространстве Восточного театра, от берегов Скандинавии до Карпат . На Балтике активизировалась борьба на коммуникациях. Охоту за немецкими транспортами вели 4 старых подлодки типа “Крокодил”, 5 английских и 7 новых типа “Барс” (между прочим, субмарина “Барс”, созданная по проекту инженера Бубнова, считалась в то время лучшей в мире). Вели поиск противника и миноносцы Колчака, произведенного в контр-адмиралы. Один из офицеров вспоминал: “Три дня мотался с нами в море и не сходил с мостика. Бессменную вахту держал. Щуплый такой, а в деле железобетон какой-то! Спокоен, весел и бодр. Только глаза горят ярче. Увидит в море дымок — сразу насторожится и рад, как охотник. И прямо на дым. Об адмирале говорят много, говорят все, а он, сосредоточенный, никогда не устающий, делает свое дело вдали от шумихи. Почти никогда не бывает на берегу, зато берег спокоен”. В июне, получив информацию о выходе из Швеции большого германского конвоя под сильной охраной, эсминцы Колчака и 1-я бригада крейсеров контр-адмирала Трухина вышли на перехват. Потопили вспомогательный крейсер, 2 сторожевика и, по разным данным, от 2 до 5 транспортов.

На Северном фронте уже не Куропаткин, а немцы ему устраивали артналеты и демонстрации атак, чтобы русские не снимали войска к Брусилову. А Эверт 15.6 нанес удар, но еще не главный, а призванный отвлечь врага — у Барановичей, на участке 4-й армии ген. А.Ф. Рагозы. И для демонстрации результаты оказались неплохими, захватили 2 линии окопов, несколько высот, кое-где проникли и в 3-ю линию. Но атаковал лишь один Гренадерский корпус, и дальнейшего развития не последовало, вырвавшиеся вперед части даже пришлось оттягивать назад. Однако этот бой заставил Эверта еще больше заколебаться и… переиграть планы. Разведка и опрос пленных подтверждали, что у Молодечно и Сморгони враг собрал огромные силы. И главком доложил в Ставку, что штурм не получится. Войска готовы, и если прикажут, он начнет, но уверен в поражении. Иное дело, если перенести удар к Барановичам, где можно добиться прорыва. Но на это потребуется 12 — 16 дней. И Алексеев не настаивал. Да и на чем настаивать? Но том, чтобы слепо ломануться на мощные укрепления и захлебнуться кровью? Теоретически предложение Эверта было логично. Да вот только производить эти маневры следовало гораздо раньше, не ожидая полного сосредоточения на прежнем участке и крайних сроков. Да в общем-то, и Алексееву следовало бы не деликатничать, а гораздо раньше вмешаться в подготовку Западного фронта.

Ставка разработала новую директиву. Вильнюсское направление менялось на Барановичское, а 3-й армии предписывалось нанести удар на Пинск. Из состава Западного фронта 2 корпуса передавались Брусилову. Но и направление удара 8-й армии опять корректировалось. Не на юго-запад, а на северо-запад, снова на Ковель. По сходящимся направлениям с войсками Эверта, нацеленными на Барановичи и Брест. Что тоже теоретически было логично — при удаче получался не лобовой, а фланговый удар в обход мощных укреплений у Вильно, что заставило бы противника очистить Белоруссию и часть Литвы. Но ведь и сами по себе эти изменения вносили разлад и дезорганизацию. Брусилов протестовал против оттяжки сроков. Сообщал о перебросках против него крупных сил и заявил, что из-за угрозы флангам вынужден будет остановить наступление. Но оно остановилось и без его приказов. Немцы и австрийцы стягивали против Юго-Западного фронта новые и новые дивизии. И главная группировка под командованием Линзингена сосредотачивалась как раз против глубоко вклинившейся 8-й армии, ей решили устроить “Танненберг”. У Каледина было 12 дивизий, враг собрал 12,5. На правом фланге — группа ген. Руше, в Ковеле выгружался 10-й корпус, а на растянувшемся левом выдвигались 6 дивизий Марвица и 25 тяжелых батарей. И 16.6 на 8-ю и 11-ю армии обрушился контрудар — концентрически, с разных направлений. Об ожесточенности сражения свидетельствуют, например, бои у Киселина, где столкнулись знаменитая германская Стальная дивизия и Железная стрелковая. Немцы 4 дня засыпали стрелков снарядами, шли в атаки, а их раз за разом отражали. После чего на их позициях появился плакат: “Ваше русское железо не хуже нашей германской стали, а все же мы вас разобьем!” Русский ответ был короче: “А ну, попробуйте!” И немцы попробовали. Их дивизия предприняла 42 атаки. И оказалась совершенно обескровленной, ее пришлось вывести на переформирование. Но и Железная стрелковая понесла огромные потери — в некоторых полках осталось в строю по 300 — 400 чел.

19.6 в помощь 8-й попыталась наступать 3-я армия Леша, провела артподготовку, однако залили дожди, поднялась вода в Припяти, смыла мосты, и операция сорвалась. Тем не менее, она сыграла определенную роль, отвлекая противника. Но Линзинген продолжал атаковать. Наиболее опасная ситуация сложилась у Сахарова — Марвиц решил вбить клин между 11-й и 8-й армиями, и на р. Стырь у дер. Гумнище бросил 28-ю германскую и 29-ю австрийскую дивизии на позиции ополченской 126-й. Фронт был прорван на участке 5 км, русскую дивизию разрезали пополам. И Сахаров дал приказ об отходе своего правого фланга. Но тогда открывался левый фланг 8-й армии, она тоже должна была отходить, и Брусилов приказ отменил. Наоборот, приказал наступать и вырвать у врага инициативу. Единственным резервом Сахарова были два драгунских полка, Архангелогородский и 4-й Заамурский. Их он и послал в контратаку. Они ринулись в конном строю, врубились в ряды наступавших немцев, ошеломили и погнали назад. Поддержали кавалерию несколько рот Прагского полка, случайно оказавшихся рядом, пошли в штыки и отбили пленных, взятых перед этим противником. К контрнаступлению постепенно подключились 105-я и полки расчлененной 126-й дивизии. И враг начал откатываться настолько поспешно, что взорвал мосты через Стырь, оставив часть своих войск на русском берегу, на уничтожение.

Стоит отметить, что Брусилов не поддался соблазну снимать на угрожаемый участок войска с других направлений. И пока на его правом фланге, под Луцком, отражались контрудары, на левом 9-я армия продолжала наступать. Части ее 11-го и Сводного корпусов вышли к г. Черновицы. Австрийцы называли его “вторым Верденом”, превратив в крепость. Тут был сплошной железобетон долговременных сооружений, джунгли проволочных заграждений с пропущенным током, масса артиллерии вплоть до 305-мм. У Лечицкого во всей армии было лишь 47 тяжелых орудий, остальные легкие. Но его более слабая артиллерия одержала верх над австрийской путем умелого управления — был применен метод последовательного сосредоточения огня. Орудия сектор за сектором подавляли оборону противника, а пехота последовательно занимала обработанные участки. 17.6 мощные предмостные укрепления на левом берегу Прута были взяты. Город мог обороняться еще долго, но австрийцы были сломлены морально, к тому же части 9-й армии обходили их севернее. И в Черновицах началась паника. Взорвав мосты через Прут, гарнизон стал поджигать и взрывать склады, эшелоны на станции, тяжелые батареи. Форсировав Прут на подручных средствах, в город ворвалась рота капитана Самарцева из Новоузенского полка, не встречая уже особого сопротивления. Но основную часть войск река задержала на сутки, поэтому пленных и трофеев было немного — враг бежал. 18.6 Черновицы были заняты. И оказался взломанным весь южный фланг австрийского фронта. Преследуя противника и громя части, брошенные для организации новых рубежей обороны, 9-я армия хлынула, занимая Буковину. 12-й корпус, продвинувшись далеко на запад, взял г. Куты. 3-й кавалерийский корпус, проскочив еще дальше, занял г. Кимполунг (ныне в Румынии). А 41-й корпус 30.6 захватил Коломыю, выходя к Карпатам.

Тем временем у Луцка германские атаки окончательно выдохлись, так ничего и не добившись, и обе стороны вели перегруппировку. С 25.6 Брусилову была подчинена 3-я армия, и он стал готовить новый удар — на Ковель. А немцы сосредотачивали силы для нового флангового контрудара, с севера, от ст. Маневичи. Но русские их опередили. 3.7 началось общее наступление Западного и Юго-Западного фронтов. 4-я армия Рагозы силами трех корпусов повела атаки на Барановичи, остальные армии Эверта предпринимали демонстрации. В первый день части 4-й армии взяли 2 линии окопов, 3 тыс. пленных. Противник считал положение угрожающим, начал вывозить из Барановичей все ценное. Но ситуация была уже иной, чем в июне. Германские войска успели усилить тут оборону, а обнаружив концентрацию войск, тоже подбросили дополнительные контингенты. К тому же Эверт действовал по шаблону, по старым переводным наставлениям, и прорыв опять осуществлялся на одном узком участке в 8 км, что мешало по простреливаемому коридору подводить свежие войска для наращивания усилий. На таком пространстве трудно было маневрировать, выбирать более оптимальные направления. Контратаками и пулеметами немцы наступление остановили. На Северном фронте и у оз.Нарочь в ходе демонстрационных атак русские войска тоже сумели захватить передовые позиции противника — без дальнейшего развития. А на других участках немцы сами предприняли артобстрелы, химические удары и атаки, чтобы отвлечь русских. Эверт 4.7 провел повторную артподготовку у Барановичей, а 7.7 — третью, за каждой из которых следовали попытки штурма, но успеха это не принесло. 10.7 он доложил в Ставку, что потери достигли 80 тыс. и запросил, продолжать ли атаки или прекратить их. Верховное Главнокомандование распорядилось прекратить. Теперь главным признавался Юго-Западный фронт, куда решено было перебросить стратегический резерв — гвардию и другие соединения.

Фронт Брусилова начал наступление 4.7. 3-я армия, входившая теперь в его состав, встретила ожесточенное сопротивление той самой Маневичской группировки, которая стягивалась для флангового удара. Но теперь этой группировке пришлось разворачиваться на восток против удара Леша, а армия Каледина навалилась на нее с юга, с Луцкого выступа, и фронт был прорван. Русские войска взяли г. Галузию, Маневичи, Городок и вышли в нижнем течении на р. Стоход, захватив кое-где плацдармы на левом берегу. Из-за этого немцам пришлось отступать и севернее, в Полесье. Но полностью преодолеть Стоход на плечах врага не удалось. Подтягивая свежие войска, прибывающие по железной дороге в Ковель, противник создавал тут сильную оборону. И Брусилов остановил атаки для новой перегруппировки и подготовки артиллерийского удара. Людендорф писал: “Русская атака в излучине Стыри, восточне Луцка, имела полный успех. Австро-венгерские позиции были прорваны в нескольких местах, германские части, которые шли на помощь, также оказались здесь в тяжелом положении, и 7.7 ген. фон Линзинген был принужден отвести свое левое крыло за Стоход. Туда же пришлось отвести с участка южнее Припяти правое крыло фронта генерал-фельдмаршала принца Леопольда Баварского, где была расположена часть армейской группы Гронау. Это был один из наисильнейших натисков на Восточном фронте. Надежды на то, что австро-венгерские войска удержат неукрепленную линию Стохода, было мало… Несмотря на то, что русские атаки в любой момент могли возобновиться, мы продолжали выискивать отдельные полки, чтобы поддержать левое крыло фронта Линзингена северо-восточнее и восточнее Ковеля”.

11-я армия в этот раз смогла продвинуться лишь правым флангом и взяла г. Берестечко, 7-я успехов не добилась, только кое-где сумела улучшить позиции. А 9-я свое наступление, собственно, и не прекращала, очищая от остатков 7-й австрийской армии долины Днестра и Прута. На запад она дошла до долины р. Серета, выйдя к г. Делатынь, на севере взяла г. Долина. В результате Брусиловского прорыва — кстати, единственной в истории операции, названной не по месту действия, а по фамилии полководца, глубина продвижения у Каледина достигла 80 км, у Лечицкого — 120 км. Была спасена Италия, ослаблено давление врага во Франции — немцы оттуда сняли 11 дивизий, австрийцы с Итальянского фронта — 6. Фронт Брусилова освободил почти всю Волынь, занял почти всю Буковину и часть Галиции. В боях было взято 378 тыс. пленных, 496 орудий, 1044 пулемета, 367 минометов и бомбометов. Брусилов за эту победу был награжден “Георгиевским оружием, бриллиантами украшенным”.

Ситуация для Центральных Держав была критической. Алексеев обращался к Жоффру и другим союзным представителям, что вот теперь-то надо бы нажать в других местах: “Вряд ли будут более благоприятными условия в дальнейшем для успеха наступления из Салоник. Русские войска прорвали широкую брешь в австро-германской линии, а в Галиции мы вновь перешли к наступательной войне. Германия и Австрия стягивают сюда все свои свежие силы, и таким образом ослабляют свой фронт на Балканах”. Кроме того, он считал: “Сейчас наступил момент, наиболее подходящий для вступления Румынии, и это единственный момент, когда вмешательство Румынии может быть интересно для России”. Но отказались англичане — они уже испытали боевое мастерство болгар и наступать на них считали слишком опасным. А Румыния глупо и нудно продолжала торговаться. Тем не менее лето 16-го стало переломным моментом во всей войне. Отныне стратегическая инициатива перешла в руки Антанты.

В период летних сражений русские солдаты, офицеры, гражданские люди сплошь и рядом проявляли чудеса героизма. И героизма, различного по формами. Так, на Западном фронте опять отличилась унтер-офицер Мария Бочкарева. Дочь бедного крестьянина из Томска, она в 14-м подала прошение о зачислении на службу. И царь лично разрешил такое исключение. Она воевала рядовым в 28-м Полоцком полку, четырежды была ранена и за доблесть заслужила полный Георгиевский бант из 4 крестов и 4 медалей. Была произведена в прапорщики… А другая русская женщина, В.В. Мещерякова, всюду ездила с Преображенским полком, где служили три ее сына. Один погиб, и мать продолжала провожать в бой и встречать из боя двоих оставшихся. Или такой случай — в июле немцы предприняли газовую атаку на позиции Грузинского и Мингрельского полков. Противогазы имелись, но, надев их, солдаты перестали слышать команды, и когда немцы полезли на штурм, началась неразбериха и паника. Тогда полковник Отхмезури снял маску и начал отдавать приказания. И его примеру последовали все офицеры в траншее. Паника улеглась, атаку отбили. Большинство солдат уцелело. Офицеры отравились и погибли.

Летом 16-го бежал из плена ген. Корнилов. Крепость Нейгенбах, где его содержали, сильно охранялась, но он стал морить себя голодом, чтобы приобрести “больной” вид. И из тюремного лазарета удрал. Где-то разжился австрийским солдатским мундиром и выдавал себя за дезертира. Прятался, шел ночами, питаясь тем, что находил на полях. Прошел часть Австрии, всю Венгрию и через Румынию добрался до своих. Стал из-за этих приключений национальным героем, а царь назначил его командиром 25-го корпуса. А в лазарете, в селе Рожище, геройски погиб уполномоченный Красного Креста Г.М. Хитрово. Недалеко от лазарета были сложены пироксилиновые шашки и при германском воздушном налете взорвались. Загорелись бараки с ранеными, и Хитрово руководил их эвакуацией, вытаскивал сам, пока не обрушилась кровля.

На Юго-Западном фронте 9-й Казанский драгунский полк получил приказ атаковать, но не мог двинуться с места под жестоким огнем. Тогда вдруг полковой священник о. Василий (Шпичек), очень тихий и скромный человек, выехал на своей смирной лошадке вперед и крикнул: “За мной, ребята!” — и поскакал, безоружный, на врага. За ним ринулись офицеры, потом весь полк. И смели противника. Впрочем, такой подвиг был далеко не единичным. С крестом в руке поднимал в атаки Лейб-гвардии стрелков иеромонах о. Александр (Тарноуцкий), несколько священников погибло в рядах 318-го Черноморского полка. Часто священники брали на себя столь опасное дело, как вынос раненых с поля боя. Всего же за время войны 14 священнослужителей были награждены Георгиевскими крестами, более 100 — наперсным крестом на Георгиевской ленте. Было убито и умерло от ран более 30, ранено более 400, а 100 военных священников оказались в плену. И как разъяснял протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский: “Пленение священника свидетельствует, что он находился на своем посту, а не пробавлялся в тылу, где не угрожает опасность”.

В заключение остается еще вернуться к процитированному в начале книги утверждению, будто победа обошлась Брусилову в “миллион убитыми”. Точные цифры потерь Юго-Западного фронта за время наступления составили 497.967 солдат и офицеров. Но из них — 62.155 убитыми и умершими от ран. Ранеными и больными — 376.910, без вести пропавшими — 38.902. А откуда взялись версии о “миллионе убитых”, нетрудно проследить по мере переписывания из источника в источник. В современной Брусилову литературе говорилось, что он “потерял почти полмиллиона”. Потом, по мере того как слово “потерял” стали воспринимать иначе, мы встретим уже, что Брусилов “положил полмиллиона”. Ну а на каком-то этапе, видать, и “пол” выпало. И 62 тысячи погибших превратились в миллион. Хотя разница, наверное, есть…

57. Сомма

В результате Брусиловского прорыва австрийские атаки в Италии с 5.6 все более ослаблялись, а затем наступление было остановлено. Войска перебрасывались на Восток, а остающиеся вынуждены были растягивать боевые порядки. 16.6 итальянцы перешли в контрнаступление, а 25.6 австрийцы начали общий отход на позиции, подготовленные у них в тылах. Итальянцы преследовали, нанесли ряд ударов, а 9.7 Кадорна приказал прекратить атаки в Трентино и начал перегруппировывать свои дивизии снова на Изонцо.

Во Франции, где 150 дивизиям Антанты (95 французских, 49 английских и 6 бельгийских) противостояли 125 германских, все так же шла бойня под Верденом. Безразличие Петэна к своим потерям озадачило даже Жоффра, и он заменил его ген. Нивелем. После того как французы растрепали силы в контрударе на Дуомон, кронпринц снова, в 14-й раз, предпринял штурм. Опять в правобережном секторе. 1.6 ему удалось обложить форт Во и лишить защитников воды, через неделю форт сдался. Что дало кронпринцу аргумент против перебросок из-под Вердена против русских — мол, успех не за горами. Но Фалькенгайн и сам считал необходимым “обескровливание” Франции, и упрямая долбежка продолжилась. 17.6 последовал 15-й штурм. Немцы понесли очередные огромные потери, но, как раструбили их газеты, имели “бешеный успех” — продвинулись на несколько десятков метров и взяли “ферму Тиомон”. Кронпринц нацеливался на последнюю, внутреннюю линию правобережных фортов — Тиомон, Флери, Сувиль и Таван. 22.6 начался 16-й штурм. Опять артподготовка из 1600 орудий, газовая атака фосгеном. И 10 дивизий ринулись на фронте в 2 км. В их числе был введен свежий Альпийский корпус, так что служивший в нем Паулюс имел возможность пройти через репетицию грядущего сталинградского ада. Французская дивизия, стоявшая на острие прорыва, была практически уничтожена. Немцы взяли форты Тиомон и Флери. Но Сувиль отбился. Его уже некому было брать. Из 30-тысячного штурмового авангарда к руинам форта вышло 30 чел.

Интенсивность войны на море заметно снизилась. Правда, Шеер еще трижды выводил флот в надежде встретить отдельные британские отряды. Тщательно готовился (скажем, при выходе в августе было выслано на позиции 24 субмарины, а на разведку 8 цеппелинов). Но теперь немцы действовали осторожно, к берегам Англии не лезли, сохраняя возможность быстро вернуться на базы. А британское командование после понесенных потерь тоже не жаждало генеральной схватки. Читая вражеские радиограммы, оно о германских рейдах знало заранее, и не удивительно, что Шеер никого не встречал. Вместо артиллерийских баталий англичане стали расширять минную войну, планируя запереть немцам пути в Северное море заграждениями от Борнума до Ютландии. Но и германский флот применял минирование. Мины срывало штормами, и порой было невозможно понять, на чьей мине погиб тот или иной корабль. В Ирландском море подорвался и затонул британский линкор “Одейшес”. А 15.6 Англия понесла особенно тяжелую утрату — у Оркнейских островов на мине погиб крейсер “Гемпшир”, на котором военный министр Китченер направлялся на совещание в Россию.

Надо сказать, что успехи Брусилова снова высоко подняли престиж русских. Члены думской делегации, посетившей Лондон и Париж — Набоков, Чуковский, Немирович-Данченко — сообщали, что Запад испытывал очередной приступ “любви” к восточной союзнице: “Англию захлестнуло книгами о России, о русском народе. Даже “Слово о полку Игореве” переведено на английский”. “Дейли телеграф” писала: “Понемногу мы начинаем понимать русскую душу… Непоколебимая лояльность, за которую мы так благодарны. Все, что неясно грезилось мечтателями-идеалистами, — выносливость, добродушие, благочестие славян — так выделяется из общего ада страданий и несчастья”. Впрочем, западная “любовь” оказывалась очень уж непостоянной, целиком зависящей от потоков массовой информации. Так, в гибели Китченера британское общественное мнение не преминуло обвинить… Россию. Дескать, ну конечно же, о поездке героя Англии знали в царском дворце, через Распутина все стало известно немцам, вот и перехватили! И вообще разве можно что-то серьезное доверять этим русским! Кроме того, все восторги были уделом простых граждан и фронтовиков. Но позиция политической и военной верхушки оставалась очень далекой от “понимания русской души”. Если Китченер все же понимал необходимость хороших отношений с Петроградом, то на смену ему пришел демагог Ллойд Джордж, сразу начавший проявлять озабоченность “усилением” России и откровенно радовавшийся, когда у русских случались неудачи.

Жоффр вошел во вкус дергать своими требованиями русскую Ставку, совершенно затерроризировал Жилинского, пытаясь ему приказывать. Когда же тот напомнил, что является не французским генералом, а представителем русского императора, потребовал немедленно отозвать его. И Жилинского пришлось заменить ген. Палицыным. А вдобавок западные политики и дипломаты начали очень уж явно… завидовать успехам России. На фоне собственных скромных достижений. И продолжали мерить союзницу на свою мерку. В 15-м опасались, как бы Россия после поражений не пошла на сепаратный мир, а часть политиков даже заговорила о “неэффективности” союза с русскими — а в 16-м возникли обратные опасения: а ну как Россия сочтет свой союз с Англией и Францией “неэффективным”? И во французском правительстве возникла бредовая версия — мол, “если русская армия будет иметь больший успех, чем наша”, то Петроград сможет заключить почетный мир с немцами, а Берлин пойдет на односторонние уступки, чтобы наверстать свое за счет западных стран. Накручивали сами себя. И посол Палеолог опять писал, истекая беспочвенной злобой: “Если Россия не выдержит роли союзника до конца, … она тогда поставит себя в невозможность участвовать в плодах нашей победы; тогда она разделит судьбу Центральных Держав”.

А ведь кроме политических, у западных держав существовали и другие рычаги давления — экономические, финансовые. И ярким примером стала экономическая конференция, созванная по просьбе России. Запад вроде откликнулся, согласился рассмотреть возникшие перед нашей страной проблемы “на многосторонней основе”. Конференция проходила в Париже под председательством французского министра торговли Клемантеля, и получилось так, что от сути вопроса, российских финансовых трудностей, иностранные делегаты отмахнулись и увлеклись проектами послевоенных отношений с Германией. Дескать, надо устроить ей полный экономический бойкот и разорить. Русские возразили, что нам это не выгодно, — страна граничит с Центральными Державами, и львиная доля довоенной торговли велась с ними. Тогда спохватились и начали вырабатывать “экономическую программу для России” — что вылилось в откровенные споры о послевоенных разделах русского рынка. Британия, как “главный кредитор” и поставщик вооружения, претендовала на то, чтобы целиком заменить на этом рынке Германию. Французские газеты писали: “Внимание всего мира будет обращено на Россию. После войны возникнет огромная конкуренция за торговлю с Россией ”. А о проблемах насущных так и не вспомнили. Правда, русская делегация смогла договориться об очередном займе в 5 млрд. франков, но тут же в довесок ей попытались навязать льготные тарифы для французской и британской промышленности на нашем рынке. А французы еще потребовали, чтобы в “нагрузку” к займам у них покупали вино, а то сбыта почти нет и фермеры разоряются. Словом, Россия, неся огромные убытки от собственного “сухого закона”, должна была за дефицитную одолженную валюту покупать дорогое вино во Франции! Между прочим, еще и удивлялись, почему это у русских слабеют прозападные симпатии? И Ллойд Джордж писал Асквиту: “Они всегда воображают, что мы стараемся извлечь барыш из отношений с ними”.

Финансовыми трудностями страны стремились воспользоваться не только союзники, но и американцы. Их посол в Петрограде Дэвис начал закидывать удочки — мол, не боится ли Россия, что плодами ее побед воспользуются англичане, предъявив счет за долги? И чтобы избежать этого, предложил Сазонову заключить широкомасштабное экономическое соглашение, предоставляющее США “особые права” в России и превращавшее страну, по сути, в американский рынок сбыта и сырьевой придаток. Понимали ли царь и правительство, что западные державы ведут себя нечестно? И что даже после победы будут и давление, и трения по поводу условий мира, и попытки экономической экспансии? Да, понимали. И упреки Николаю II, будто бы он слепо следовал в фарватере англо-французской политики, абсолютно беспочвенны. И император, и российская дипломатия продолжали вести политику сугубо “российскую”. Решения Парижской конференции Советом министров и Думой так и не были утверждены. А Дэвису Сазонов вежливо, но твердо ответил, что на такое соглашение Россия могла бы пойти в критические дни 15-го, а теперь время совсем другое. Тем не менее русские стали активно играть на возникшей конкуренции США и Англии. Была достигнута договоренность о прокладке прямого кабеля для связи с Америкой.

Но блестяще удалось сыграть и на других противоречиях — 3.7 Россия заключила секретное соглашение с Японией. Номинально оно касалось раздела сфер влияния в Китае — “обе высокие договаривающиеся стороны признают, что их жизненные интересы требуют предотвращения контроля над Китаем какой-либо третьей державы, питающей враждебные намерения в отношении России или Японии”. Но был и пункт, превращающий соглашение в военный союз: “В случае, если третья держава объявит войну одной из договаривающихся сторон, другая сторона по первому же требованию своего союзника должна прийти на помощь”. Причем японцы готовы были пойти и на большее, если бы им уступили Сев. Сахалин. Николай отказался даже обсуждать такой вариант — но все равно, в Токио расценивали договор как величайший успех, там уже предвидели, что после войны могут подвергнуться нажиму Англии и США. И Россия была довольна — она получила перестраховку на случай нелояльного поведения западных партнеров и обрела эффективное оружие против шантажа с их стороны.

А в это время во Франции началось долгожданное наступление на р. Сомме. Готовились к нему с декабря, и оно стало поистине “материальным сражением”. “Не умением, а числом”. Из прошлого опыта союзное командование сделало выводы весьма прямолинейные — что надо сосредоточить артиллерии еще больше, чем раньше. И орудия разных калибров устанавливались в несколько ярусов. Чтобы завезти миллионы снарядов, к фронту подводились специальные железнодорожные ветки. Никакой маскировки не соблюдалось. Подумали, что скрыть такую подготовку невозможно, значит и нечего стараться. Просто нужно еще больше артиллерии, чтобы не помогло никакое противодействие. Наоборот, пусть враг соберет побольше войск, тут им и конец придет. Во избежание больших потерь операция предполагалась заведомо длительная. Брать укрепленные позиции поэтапно. Артиллерия разрушает, пехота занимает, потом перемещаются орудия, и все повторяется. Для войск назначались рубежи выравнивания, вырываться вперед или атаковать ночью запрещалось. Инструкция Жоффра гласила: “Порядок важнее быстроты”. Отказ от методичного образа действий разрешался лишь тогда, когда организованное сопротивление будет сломлено. Кое-какие ошибки все же учли — фронт прорыва назначили на широком участке, в 40 км. Но на одном единственном. Удар наносили 4-я английская и 6-я французская армии. В качестве резерва могла быть введена недавно сформированная 10-я французская. Вооружены пехотинцы были превосходно, имели по 4 — 8 ручных пулеметов, 12 ружейных гранатометов на роту, много 37-мм орудий для действий в пехотных цепях. “Волны цепей” должны были наступать с “движением огня” впереди них. В полосе прорыва шло 32 дивизии. Только на английском участке было сосредоточено 444 легких орудия, 588 тяжелых, 10 сверхтяжелых, 360 траншейных, да у французов не меньше. Прорвав фронт на Сомме, планировалось развивать наступление на Камбрэ, Валансьен и Мобеж. Сперва главная роль отводилась французам, но в связи с битвой у Вердена перешла к англичанам.

Немцы укреплялись 2 года, выстроив 2 основных и промежуточную позиции. Глубже сооружалась 3-я. Каждая позиция — 3 линии окопов с бетонированными укрытиями, проволочными заграждениями, опорными пунктами. Зная о сосредоточении противника, германское командование хотело просто сорвать наступление упреждающим ударом. Захватить и уничтожить батареи, запасы снарядов. И собирало тут встречную группировку, но Брусиловский прорыв заставил перебросить ее на Волынь. Однако в успех противника Фалькенгайн не верил. Он полагал, что французы скованы под Верденом, а англичан как вояк ставил не высоко. Поэтому против 32 дивизий противника стояли всего 8 немецких и 7 находились в резерве. 24.6 началась еще невиданная по масштабам артподготовка. На каждый метр фронта было за неделю выброшено около тонны стали и взрывчатки. Но лупили опять по площадям. Зачем какие-то цели, если и так море огня все сметет? На ряде участков провели химические атаки. Около тысячи союзных самолетов завоевали полное господство в воздухе и тоже клевали вражеские траншеи. В общем, опять утюжили пустое место — защитники или поглибли в первые часы или укрылись. А обеспечить даже при столь масированном огне прямые попадания в убежище — дело маловероятное.

1.7 начался штурм. Англичане пошли беззаботно, некоторые брали с собой футбольные мячи — сочли, что после такого артобстрела противника впереди не осталось. Впрочем, Британия к лету введением воинской повинности создала фактически новую 5-миллионную армию. Вот она и двинулась, новая и неопытная. И… застряла. Собственная артиллерия так перерыла пространство, что нельзя было пройти. Да еще и сохраняя порядок “волн цепей”, да еще и с выкладкой по 30 кг! (Рассудили, что путь открыт, и предстоят долгие переходы по занимаемой территории). А германская оборона оказалась отнюдь не подавленной. Солдаты из убежищ быстро заняли окопы, заработали пулеметы. В первый же день англичане потеряли 60 тыс. чел. У более умелых французов и успех был больше. Они под прикрытием “огневого вала” заняли первую позицию, кое-где ворвались на вторую, хотя тоже понесли немалые потери — они двигались “волнами цепей”, а немцы уже применяли групповую тактику, рассыпаясь отдельными отрядами по воронкам и дотам. Но прорыв здесь был возможен — по сути он уже и произошел. Местное германское командование приказало оставить еще не взятые участки второй позиции, оказавшиеся под фланговым обстрелом, и отходить, чтобы соединиться с выдвигаемыми резервами. Были брошены без боя ключевые опорные пункты Барле и Биаш. А третья позиция еще существовала только в проектах. Во вражеской обороне возникла брешь…

Но — “порядок важнее быстроты”! Вместо того, чтобы использовать исключительную возможность для победы, командиры французских корпусов, достигнув рубежей, назначенных на этот день, приказали войскам остановиться. И ждать отставших англичан. Немцы опомнились, получили подкрепления, вновь вернулись в Биаш и Барле, так и не занятые французами. (И Барле так и не смогли потом взять до конца операции). И пошло кровопролитное “прогрызание” германской обороны. Лишь к 10.7 французы смогли овладеть второй позицией. И снова ждали англичан. Но немцы уже успели оборудовать третью позицию. Массированные штурмы предпринимались 14.7, 20.7, 30.7. Однако неприятель стоял насмерть — готовых рубежей обороны в тылу больше не было. А постепенно и германское командование подтянуло сюда значительные силы, и против союзников сражались уже не 8, а 30 дивизий. И на фронте заработали уже не одна, а две жутких “мясорубки” — Верден, где упрямо атаковали немцы, и Сомма, где столь же упрямо лезли в лобовые атаки англичане и французы, продвинувшись за 2 месяца на 3 — 8 км.

В августе итальянцы предприняли шестое наступление на Изонцо. И в связи с отвлечением австрийцев на русский фронт имели успех — взяли г. Горицу, 15 тыс. пленных. Но к Триесту так и не прорвались. Вышел из пассивного состояния и Салоникский фронт, хотя инициировал это не французский командующий Саррайль, а болгары. Они перешли в наступление, захватили часть греческой территории в нижнем течении р. Струмы, начали атаки южнее г. Монастир (Битоль). Как бы то ни было, но 300 тыс. сосредоточенных здесь английских, французских и сербских войск оказались вовлечены в более интенсивные боевые действия.

Но ожесточенная “баталия” развернулась в данный период и на фронте дипломатическом. Французы снова предпринимали отчаянные усилия по вовлечению в войну Румынии. Собственно, России румыны были уже и задаром не нужны. Они могли сыграть свою роль лишь в июле, пока не выдохлось наступление Юго-Западного фронта — армии обеих стран имели бы возможность эффективно помочь друг другу, а немцы и австрийцы затыкали дыры последними резервами, и любая добавка могла стать решающей. В августе новый союзник был способен лишь создать дополнительные проблемы, и русская Ставка относилась к его вовлечению все более прохладно. Но Франция вопреки мнению Алексеева форсировала процесс. Бриан писал Братиано: “Если Румыния не использует предоставляющейся ей возможности, то она должна будет отказаться от мысли стать, путем объединения всех своих соплеменников, великим народом”. Условия согласовывались и пересогласовывались. На переговорах в Париже вроде договорились, что французы начнут наступление на Салоникском фронте, русские пришлют экспедиционный корпус в Добруджу — правда, не 200 тыс., но на 50 тыс. Алексеева вынудили согласиться. А румыны выставляют там армию в 150 тыс. И с двух сторон наносят удары на Софию, выводя из войны Болгарию.

Но тут вдруг выяснилось, что румынское правительство и король Фердинанд воевать с Болгарией вообще не планируют. И подписали в Софии с царем Фердинандом договор о нейтралитете, чтобы всю армию бросить на захват Трансильвании. Французы были в шоке — мол, как это, жертвовать своими солдатами в Македонии только для того, чтобы румыны прихватили Трансильванию? Алексеев тоже разводил руками — дескать, и посылка корпуса в Добруджу теряет смысл. Впрочем, он был убежден, что румынские планы и дипломатические игры глупы и беспочвенны — Болгария на них ударит несмотря ни на какой договор. К такому же мнению приходили англичане с французами. Бриан писал Палеологу: “Я согласен с сэром Эдуардом Греем и генералом Жоффром, что мы, в конце концов, могли бы не требовать немедленного объявления войны Болгарии со стороны Румынии, потому что весьма вероятно, что немцы принудят болгар немедленно напасть на румын, и тогда русские части всегда успеют начать военные действия”. И наконец, 18.8 было достигнуто соглашение. Румынам гарантировали и материальную, и финансовую помощь. А после победы — и Трансильванию, и Банат, и даже Буковину (занятую русскими). С чего такая щедрость? Она объяснялась просто. Франция, называвшая себя “латинской сестрой” Румынии, наивно видела в ней будущий “противовес” России — взамен Австро-Венгрии, подлежащей разрушению. Возможно, сыграла роль и принадлежность румынских политиков, как и французских, к масонским кругам.

Но вот весьма красноречивая деталь политики Бухареста — уже когда вопрос о вступлении в войну был решен, Румыния поспешила продать Австро-Венгрии огромное количество продовольствия, сырья, военных материалов и имущества. Просто лишние копейки урвать — а Румынии союзники помогут, даром дадут. После чего король обратился к войскам с приказом: “Румынские солдаты! Я призвал вас, чтобы вы пронесли ваши знамена за пределы наших границ… Через века веков нация будет вас прославлять!” 27.8 была объявлена война Австро-Венгрии (но не Германии и Болгарии). И все же сперва это вызвало в Берлине панику. С востока жмут русские, с запада англичане и французы, чем же новый фронт прикрывать? Вильгельм даже заявил: “Война проиграна!” Требовались “спасители отечества”. Фалькенгайн, безрезультатно растрепавший германские силы, был снят, и начальником Генштаба стал Гинденбург — если не для немедленного спасения, то хоть для того, чтобы назначением популярной фигуры поднять “дух нации”. Разумеется, он занял пост в тандеме с Людендорфом, который придумал себе новую должность “первого генерала-квартирмейстера”. И назначение они приняли на условиях фактической диктатуры — окончательной милитаризации страны, централизации управления и подчинения всех государственных структур военному командованию.

Кайзер, который уже и при Фалькенгайне почти не вмешивался в военные дела, теперь полностью отошел от них. Ему в утешение придумали новую должность “главнокомандующего всеми силами союзных держав”, а Гинденбург и Людендорф принялись распоряжаться сами от его имени. И первое, что они сделали, — прекратили тупую бойню под Верденом. За 6,5 месяцев, потеряв в дивизиях по 70 — 100, а то и 150% (с учетом пополнений) личного состава, немцы продвинулись здесь на 7 — 10 км. Отмена атак высвобождала значительные силы — или то, что еще уцелело. Но другой очаг бойни, на Сомме, продолжал функционировать. Стоит отметить, что хотя русская Ставка и допускала ошибки (как же без них-то?), но на фоне германского и особенно англо-французского командования ее деятельность выглядит весьма неплохо. Она, по крайней мере, реагировала на обстановку, быстро прекращала операции, если те оказывались бесперспективными, и переносила усилия в другие места. Союзного командования на такое не хватало, хотя возможности имелись — ведь русский фронт опять оттянул на себя неприятельские силы и резервы. По подсчетам британского Генштаба с 1.6 по 23.10 число германских батальонов на Востоке возросло на 221, а на Западе уменьшилось на 74 (на самом деле, намного больше — летом и осенью против России с разных фронтов и из Германии были направлены 33 дивизии). Даже во время операции на Сомме продолжались переброски на Украину. Фалькенгайн писал: “Если оказалось невозможным положить конец натиску и превратить его при помощи контрудара в дело, выгодное немцам, то это приходится приписать исключительно ослаблению резервов на Западе, а оно явилось неизбежным из-за неожиданного разгрома австро-венгерского фронта в Галиции, когда верховное командование не сумело своевременно опознать решительного перенесения центра тяжести русских из Литвы и Латвии в район Барановичей и в Галицию”. А фронт на Сомме укреплялся за счет ослабления других участков — воспользоваться этим союзники не сумели и продолжали долбить…

3.9 после бомбардировки из 2,5 тыс. тяжелых орудий последовали новые атаки, длившиеся 4 дня. 39 германских дивизий с трудом сдерживали натиск, получив приказ не сдавать ни пяди земли, и поэтому понесли огромный урон от артогня. Массы разлагающихся трупов заражали воздух. А в итоге англичане на узком участке между селом Жинши и лесом Лез продвинулись на 2 км. Что на полном серьезе квалифицировалось союзным командованием: “Результаты средние”. 15.9 начался новый штурм, во время которого британцы применили новое оружие — танки. Переняв идею русских конструкторов, построивших и испытавших первый танк еще в 15-м, англичане в глубокой тайне построили несколько десятков машин и в качестве эксперимента ввели в бой. Германский очевидец писал: “Все стояли пораженные, как будто потеряв способность двигаться. Огромные чудовища медленно приближались к нам, гремя, прихрамывая и качаясь, но все время продвигаясь вперед. Ничто их не задерживало. Кто-то в первой линии окопов сказал, что явился дьявол, и это слово разнеслось по окопам с огромной быстротой”. Эти первые танки имели экипаж 8 чел, массу 28 тонн, вооружение — 2 малокалиберных пушки и 4 пулемета. Их максимальная скорость достигала 6 км/ч, а запас хода — 19 км. Но надежность оставляла желать много лучшего. Из 49 имевшихся танков на исходные позиции смогли выйти лишь 32, остальные сломались. А в атаке приняли участие 18 — у других также выявились неисправности, или они застряли в собственных окопах.

Как их лучше использовать, еще не знали: 9 пустили самостоятельно, а 9 — впереди пехоты. И добились успеха. Один танк двинулся к деревне Флер, которую перед этим безуспешно штурмовали 35 дней. Немцы бежали, и пехота заняла деревню без жертв. Другая машина встала над траншеями, смела из пулеметов все живое, а потом пошла вдоль окопов и “насобирала” 300 пленных, поднимавших руки. За 5 часов на участке шириной 10 км англичане продвинулись на 4 — 5 км, овладели несколькими населенными пунктами. Но 10 танков были разбиты снарядами или получили повреждения, их пришлось эвакуировать в тыл или бросить на поле боя. В общем, была одержана победа местного значения, однако эффект внезапности оказался утрачен. Танки применяли еще 25 — 26.9 у Гедекура, но уже без особого результата. Немцы находили средства противодействия — огонь прямой наводкой, а самое простое — увеличение ширины траншей. И они становились для танков серьезным препятствием. А к концу года германские инженеры изобрели пулю “К” (бронебойную) для борьбы с такой техникой. В качестве любопытного парадокса можно отметить, что от разработки своих танков немцы в Первой мировой отказались — сочли, что эти дорогостоящие “игрушки” неэффективны и не имеют будущего.

Русская бригада Лохвицкого в сражении на Сомме не участвовала. Ее пока направили на спокойный участок у Шалона. Она заняла позиции у с.Оберив, войдя в состав 4-й армии ген. Гуро. Но русские солдаты сразу превратили спокойный участок в беспокойный. Пошли стычки на аванпостах, вылазки, поиски разведчиков. Немцев злили, провоцировали на ответные вылазки и атаки — и били. Совершали подвиги, как былинные чудо-богатыри. Французские газеты восторженно описывали случай, как “священник Соколовский с группой русских разведчиков направился на ночную вылазку, потерял правую руку и вернулся с солдатами в русские траншеи”. Гуро отмечал, что русские проявили “беспримерную храбрость” во время атаки, которую немцы предприняли 19.9, стараясь оттянуть резервы союзников от Соммы. В августе — сентябре в Брест прибыли еще 3 бригады, отправленные через Архангельск: 2-я под командованием Дитерихса (впоследствии командовал армиями у Колчака и был вождем Белого Движения на Дальнем Востоке), 3-я Марушевского (впоследствии стал главнокомандующим Северной белой армией в Архангельске) и 4-я Леонтьева. Общая численность русского экспедиционного корпуса достигла 44 тыс. чел., он подчинялся русскому представителю во Франции ген. Палицыну, а в оперативном отношении французам.

Согласно майской договоренности должны были прибыть еще две бригады, но произошло неожиданное. Соединения Дитерихса и Леонтьева Жоффр вдруг направил на Салоникский фронт. Что вызвало, мягко говоря, недоумение — ведь при выклянчивании войск подразумевалось, что они позарез нужны на выручку Франции. Однако самый острый момент, связанный с натиском на Верден, миновал. И теперь у союзников возникли опасения, как бы русские слишком много не возомнили о себе — на своих фронтах побеждают да еще и вообразят себя спасителями Франции. И когда бригады уже находились за морем, вдруг было заявлено, что они тут, собственно, уже и не нужны. Алексеев дальнейшую отправку на Запад прекратил. И еще небезынтересный момент — даже питание и бытовое обеспечение русских войск, защищавших Францию в рядах ее армии, по-мелочному осуществлялось… за счет России. И Палицын, докладывая в Ставку о ген. Игнатьеве, через которого шли денежные расчеты с союзниками, писал: “Военный агент берет на себя величайшую ответственность, производя платежи без предварительного согласия на это наших главных управлений, но я долгом почитаю всеподданнейше доложить Вашему императорскому величеству, что без него и я, и подчиненные мне во Франции войска давно умерли бы с голоду”.

58. Дейр-Эз-Зор

После зимних и весенних операций Кавказская армия закрепилась на занятых рубежах. Штаб ее перебазировался в Эрзерум, здесь же разместились тылы и склады. Назначалась гражданская администрация, начала налаживаться жизнь мирного населения. Но, в отличие от проектов российского руководства конца 1914 — первой половины 1915 гг, ни в соглашении Сайкса — Пико, ни в других документах о создании автономной Армении больше не вспоминалось. Даже наоборот, о предоставлении западным армянам автономии заговорила вдруг в своих условиях сепаратного мира Турция (автономии в составе Османской империи, но под протекторатом русских), какую-то “армянскую конституцию” пытались разрабатывать французы, однако Петроград подобные идеи уже отвергал. Почему? По одной простой причине — Турецкая Армения была разорена и обезлюжена. А понятие “автономии” в начале века понималось гораздо шире, чем сейчас. Оно обозначало практически полноценное государство со своей армией, финансами, внешней политикой — лишь правители должны были номинально утверждаться страной-сюзереном, ей выплачивался и некоторый налог. Поэтому весьма сомнительно, чтобы Армения после геноцида смогла стать жизнеспособной “автономией”. Турки держали бы ее под контролем и могли в любой момент оккупировать или постепенно колонизировать просачиванием мусульман на опустевшие земли. “Хитрость” иттихадистов состояла в том, чтобы создать между собой и Россией беззащитную буферную зону, которая никуда от них не уйдет. Главное — удалить русские войска, как в 1878 г., а там можно будет гнуть свою линию, играя на противоречиях между Россией и Западом. Царь подобного положения не желал и стоял теперь за прямое присоединение края к России, не оставляя дипломатических лазеек для сведения всех жертв и усилий на нет.

А районы, куда вступили русские части, представляли собой печальное зрелище. На кошмарные находки солдаты и офицеры натыкались на каждом шагу. Ученый-востоковед В.А. Гордлевский вспоминал о грудах костей на улицах и в окрестностях вырезанного Битлиса. Зауряд-прапорщик Удовиц, ездивший на фуражировку в село Дейрюк, докладывал, что в трех сгоревших сараях обнаружил не менее 200 трупов. В селении остался единственный уцелевший армянин. Полковник З., производивший инженерные работы недалеко от Муша, тоже вспоминал, как в развалившихся сараях наткнулись на массу костей: “Как оказалось, эти ужасные оскаленные черепа и скелеты были все женские и детские. При этом, если судить по цветам одежды, по цвету и длине кос, а главным образом, по прекрасным жемчужным здоровым зубам, жертвами турок стали или совсем молодые женщины, или девочки-подростки, или дети. Большинство черепов было в платках, повязанных, как повязывают обыкновенно армянки. Вы представляете себе голый череп, улыбающийся голым оскалом зубов и в платке? Но особенно тяжелое впечатление на всех произвел один скелет молодой матери, в костяных руках которой, прижавшись к грудной клетке, покоилось дитя месяцев 4 — 5… Вероятно, когда мы начали наступать и турки решили бросить селение, сарай с женщинами, забив наглухо узкие оконца и дверь, они подожгли. Деревянные столбы и деревянная же крыша, подгорев, рухнули и похоронили всех находившихся в сарае… Так как священника с нами не было, то совершал похоронный обряд я сам: прочел несколько молитв, какие помнил, пропел с саперами “вечную память” — и все. Таким же образом месяц спустя мы похоронили в другом селении около 100 женских и детских скелетов, также найденных нами в сарае при работах…”

Находили и живых — хотя порой это было тоже жутко. У Вартениса разъезд казаков увидел, как четыре ребенка, исхудавших и голых, сидели на корточках возле разложившегося трупа лошади, и, вырывая клочья гнили, жадно пожирали их. Они совершенно одичали и увидев людей, трое убежали — найти их так и не смогли. А девочка лет десяти продолжала еду, ее взяли и привезли в полк. В Дзегхазе среди развалин был найден восьмилетний мальчик, умирающий от голода — он 3 месяца прожил один, среди мертвых. Армянка Анаит Баграмян, вывезенная впоследствии в Америку, вспоминала: “…Под турецким ятаганом пала вся наша семья, легла вся деревня. Спаслись только я и один из моих семи братьев, восемью годами старше меня. Мы укрывались в пещерах. По ночам выползали, как маленькие зверьки, из наших нор и бродили по пожарищам, отыскивая пищу, спотыкаясь о трупы родных и близких. Как памятны мне эти летние ночи! В обгорелых деревнях — ни души, только бездомные кошки жалобно мяукают на заросших травой земляных крышах… Так месяца два с лишним мы жили в пещерах, а по ночам блуждали в царстве мертвецов, ни на что не надеясь. И вдруг подступила русская армия. Мой брат выбежал приветствовать ее. Солдаты посадили нас на свои седла, наделили хлебом и сахаром. Наконец мы увидели веселые лица и услышали живой смех. Первые русские слова, которые я узнала, были “хлеб” и “брат”… Сколько света пролили они в наши детские души!..”

В Эрзеруме по докладам штаба Кавказской армии из 25 тыс. армян уцелело около 200 чел., в Трапезунде из 18,5 тыс. — 459 (перешедших в ислам). До войны население Эрзерумского, Ванского и Битлисского вилайетов составляло 580 тыс. чел. Из них осталось 12 тыс. Остальные либо погибли, либо бежали. А в районах, оставшихся под контролем иттихадистов, весной и летом 1916 г. завершалось “решение армянского вопроса”. Как докладывал австрийский министр иностранных дел Меттерних своему канцлеру, теперь власти “намереваются расчленить и разогнать последние группы армян, оставшихся от первой высылки”. Впрочем, никаким “разгоном” и не пахло. Талаат в ноябре 15-го еще раз подтвердил в телеграмме губернаторам: “Цель высылки известного народа состоит в том, чтобы обеспечить благополучие нашего отечества в будущем, ибо, где бы они ни жили, они никогда не откажутся от мятежных идей. Мы поэтому должны стремиться, насколько возможно, уменьшить их число”. И шло добивание “последних групп”.

Приказ Талаата от 26.12.15 г. потребовал “выслать на место ссылки” армян, занятых на строительстве Багдадской железной дороги. Но тут уж стали возражать германские подрядчики, которые остались бы без рабочих рук. И 16.1.16 другим приказом разрешили оставить рабочих, пока не завершат свой труд. Но их жен и детей велели немедленно отправить в пустыню. Швейцарский инженер Коппель пытался как-то помочь несчастным, спасти детей, но заслужил выговор от немца-директора. В январе угнали в концлагеря 5 — 6 тыс. армян, оставшихся в Айнтабе. В 3-й армии удушили ремесленников, сперва сохраненных для обслуживания частей. Делались и попытки извлечь практическую “пользу” из уничтожаемого человеческого “материала”. Так, в 1919 г. на процессе над младотурецкими лидерами были представлены доказательства преступлений иттихадистских врачей. На три десятилетия опередив нацистских коллег, они уже тогда практиковали опыты над людьми. Государственный попечитель здравоохранения Трапезунда Али Сахиб испытывал на женщинах и детях какие-то “новые лекарства”. Хотя, возможно, и яды, поскольку все, над кем он экспериментировал, отравились и погибли. А зимой 1915/1916 г. по распоряжению главного врача 3-й армии Тевфика Салима в Эрзинджане производились испытания противотифозной вакцины. Работа осуществлялась профессором патологоанатомии Хамди Сауд-беем и его помощниками в главной городской больнице, а в качестве подопытного материала использовались солдаты-армяне. По идее Тевфика Салима и Сауд-бея, для “прививок” следовало брать кровь больных тифом, при экспериментах с важным видом присутствовали многие местные военные и штатские “шишки”. Однако с медицинской точки зрения методика была совершенно безграмотной, тифозную кровь впрыскивали подопытным без должной инактивации и добивались лишь того, что они заражались и умирали.

А большинство уцелевших армян вымирали в лагерях. Россия пыталась оказать им хоть какую-то помощь. 17.1.16 г. Сазонов направил послам в Париже и Лондоне, Извольскому и Бенкендорфу, распоряжение обратиться к союзным правительствам с просьбой об оказании материальной поддержки депортированным. По проекту российского МИДа, для этого требовался примерно миллион франков, а направлять помощь в Турцию можно было негласно, через американцев или по линии армянской церкви. Треть суммы Россия готова была взять на себя. Французы тоже изъявили согласие внести треть миллиона — но оговорили это условием, что согласятся и англичане. А Британия, самая богатая держава Антанты, как раз и отказала, хотя для нее подобная сумма была сущими пустяками. Ответ Лондона гласил: “Английское правительство сожалеет, что, ввиду многочисленных срочных обращений к английскому казначейству для оказания помощи подданным Англии и союзных держав, оно лишено возможности распространить эту помощь и на турецких армян”.

Но, несмотря на голод и болезни, сотни тысяч депортированных еще были живы — главным образом, благодаря поддержке местного (кстати, мусульманского) населения, иностранцев и попустительству ряда представителей власти. Так, каймакам Рас-ул-Айна Юсуф Зия-бей старался по возможности облегчить участь жертв, сосланных в его район. Вали Алеппо Сами-бей симпатий к армянам не питал, но не хотел устраивать резню в своих владениях и не препятствовал несчастным собирать подаяние или отбросы на свалках. А губернатор Дейр-эз-Зора араб Али Сауд-бей, будучи противником политики геноцида, пытался спасать людей и даже вынашивал утопические планы, что с помощью сосланных армянских ремесленников и крестьян сможет окультурить и обогатить свои гиблые края. Говорил: “Я полагаю, что благодаря их труду эти пустыни могут быть превращены в цветущие поля”. Поэтому селить депортированных старался в более или менее пригодных для человека местах, вблизи населенных пунктов, по мере возможности подкармливал, выделял одежду.

Однако смягчение или даже затягивание уничтожения младотурецких лидеров не устраивало. В начале 1916 г. последовал приказ Талаата об армянах, “скопившихся на линии Интилли — Айран — Алеппо”, и пошла вторичная депортация. Теперь уже из самих лагерей — из западных в более восточные. Из Коньи — в Киликию, из Киликии — в окрестности Алеппо, а оттуда — в Дейр-эз-Зор, где все потоки должны были исчезнуть в пустыне. И снова побрели жуткие караваны, вымирая в пути, с добиванием отстающих и издевательствами. Каймакам Юсуф Зия-бей докладывал, что Рас-ул-Айн больше принять не может, поскольку невозможно даже хоронить мертвых. И отправлять живых дальше тоже невозможно — они не в силах идти. На что получил совет — “ускорьте высылку”. Каким образом, должен был и сам догадаться. Но он предпочел остаться “недогадливым”.

В феврале губернатором Аданы был назначен “подковщик из Башкале” Джевдет-бей — могущественный родственник Энвера. По пути он заехал в Рас-ул-Айн, где скопилось 50 тыс. армян, возмутился, что они еще живы и приказал немедленно уничтожить. Зия-бей отказался и тут же был уволен. На его место был назначен активист “Иттихада” Керим Рефи-бей. Точно так же заменили и других непригодных исполнителей. В Алеппо Сами-бея заменили Абдулхалик-беем — от младотурецкой партии акцию курировал Нури-бей, а непосредственным исполнителем стал Эюб Сабри-бей. А на Али Сауд-бея сыпались доносы, что он помогает армянам, и вместо него в Дейр-эз-Зор назначили Заки-бея, выделив ему в помощь Салих-бея, организатора бойни в Марзване. После кадровых перестановок “конвейер” заработал уже бесперебойно. Из Рас-ул-Айна стали каждый день отправлять по 300 — 500 чел., якобы в другие лагеря. Отводили на берег р. Джурджиб в 10 км от города, загоняли в воду и убивали. Палачей было мало, и обреченных, вынужденных ждать очереди, даже не охраняли. Поэтому из первых партий десятки обезумевших от ужаса людей прибегали назад. Но жандармы и офицеры встретили их выстрелами и кнутами, как скот, гнали обратно к месту бойни. Следующие колонны уже знали, куда их ведут. К апрелю здесь истребили 14 тыс. чел. Вырезали в пути и караваны, отправленные из западных лагерей через Айнтаб и Мараш.

Из лагерей в районе Алеппо — Карлик, Баб, Маара, Мамбидж и др., где собралось около 200 тыс. чел., начали отправлять пешие этапы в Мескене и Дейр-эз-Зор. Причем очередная телеграмма Талаата запрещала проводить расследования насчет жестокости со стороны конвоиров и даже на предмет вымогательства — чтобы поощрить рвение исполнителей. Переходы стали формой истребления. Маршрут выбирался не по правому берегу Евфрата, а только по левому, по безводным пескам. Ни есть, ни пить обреченным не давали, а чтобы измотать их, гнали то туда, то сюда, нарочно меняя направление. Этих смертников описал обер-лейтенант В. Мюллер: “Прежде чем немецкий саперный отряд начал свое плавание по Евфрату, в Джераблузе у нас было неприятное переживание, мы наблюдали, как в Турции преследуют армян. Под конвоем турецких жандармов мимо нас проследовали 4 или 5 партий по тысяче армян в каждой. Это были пожилые люди, большей частью женщины, и дети. Они являли собой картину нищеты и отчаяния. Они происходили главным образом из населенного почти одними армянами района Тарсус, то есть местности западнее и южнее горных цепей Тавра и Амануса. У турецкого коменданта тылового района в Джераблузе мы узнали, что армяне “переселяются” с берегов Средиземного моря в глубь страны, в горные и пустынные районы. По всей вероятности, их ждала гибель”. Впрочем, “неприятное переживание” не помешало Мюллеру и дальше воевать в составе турецкой армии. А потом так же добросовестно служить Гитлеру и дослужиться до генерал-лейтенанта. Свое сочувствие к жертвам геноцида обеих войн он выразил в воспоминаниях уже после того, как “поумнел”. А поумнел, видать, в августе 1944 г., когда с остатками своей окруженной 4-й армии капитулировал под Минском и в колоннах таких же “вразумленных” прогулялся по улицам Москвы.

Ну а депортированных армян, в том числе и встреченных Мюллером, действительно ждала гибель. По оценкам секретаря комитета по делам депортации в Алеппо Наим-бея, из 200 тыс. отправленных дошло живыми 5 — 6 тыс. Очевидец потом сообщал: “Мескене из конца в конец был завален скелетами… Он походил на долину, заполненную высохшими костями”. А в Дейр-эз-Зор была направлена телеграмма министерства внутренних дел: “Пришел конец высылкам. Начинайте действовать согласно прежним приказам, и сделайте это как можно скорее”. Сколько людей было здесь уничтожено, не знает никто. Одни погибали, другие прибывали. Наим-бей указывает, что тоже около 200 тыс. Для их истребления Заки-бей применял разные способы. В лагерях стали формировать партии тех, кто поздоровее. Из них отделяли девушек и девочек-подростков — для продажи. Заки-бей организовал в подвластных ему городах бойкие работорговые рынки, где паслась масса перекупщиков, а средняя цена девушки составляла 5 пиастров (по нынешнему курсу — 15 долл.). А остальных гнали по дороге на Шаддад и убивали в пустынях. Придумали и такое усовершенствование, как уничтожение в ямах, наполненных нефтью. Загоняли, набив впритирку, и поджигали. Так что и прототипы крематориев в турецких лагерях тоже существовали.

Но подобных средств оказывалось недостаточно, и по американским данным, в апреле в Дейр-эз-Зоре оставалось 60 тыс. чел. Из них 19 тыс. четырьмя колоннами отправлены в Мосул. Без резни, просто по пустыне. Путь в 300 км занял больше месяца, и дошло 2,5 тыс. А для прочих, еще пребывавших в лагерях, искусственно усугубили голод. Вообще прекратили подвоз продовольствия и перекрыли любые каналы поиска пропитания. В архиве “Американского комитета по оказанию помощи армянам и сирийцам” сохранились впечатления очевидца: “Мне невозможно передать то впечатление ужаса, которое осталось у меня после посещения армянских становищ, особенно расположенных на восток от Евфрата, между Мескене и Дейр-эз-Зором. В этом районе даже и становищами нельзя назвать те места, где ссыльные, в большинстве голые, остаются почти без пищи, согнаны вместе, как скот, и живут под открытым небом, без всякого крова, в ужасных условиях чрезмерно сурового климата пустыни, с палящим летом и леденящей зимой. Только немногим, еще не совсем обессиленным, удалось устроить себе убежища под землей, на берегу реки: да еще некоторые другие, сохранившие от погрома кое-какие лохмотья, построили жалкое подобие палаток. Все изголодались. Все с испитыми, бледными, угрюмыми лицами, иссохшими, исхудалыми телами кажутся ходячими скелетами, подтачиваемыми самыми ужасными болезнями. Впечатление такое, что правительство хочет уморить их всех голодом”. Другие свидетели рассказывали, что люди там “умирают, поедая траву”, а когда приезжало начальство, рылись в конском навозе, отыскивая непереваренные зерна овса. Доходило до поедания трупов умерших раньше… На июль в Дейр-эз-Зоре оставалось 20 тыс., а в сентябре один немецкий офицер нашел там лишь несколько сот ремесленников — работавших на турецкое начальство, сохранившее за собой и такой источник дохода. Прочие вымерли..

Так завершилась программа геноцида. И в наше время лишь названия некоторых районов и пригородов Еревана — Нор (новый) Зейтун, Нор Киликия, Нор Мараш, Нор Малатия, Нор Себастия (Сивас), Нор Харберд (Харпут) и т.п. напоминают о цветущих городах и краях, некогда населенных армянами. Точное число жертв, конечно, определить невозможно. Истребляемых никто не считал. Какое-то количество людей уцелело, спасшись в России, в Персии, чудом выбираясь в Болгарию или Грецию. Выжили жены и рабыни, попавшие в семьи мусульман. В некоторых районах местные власти ленились лезть в труднодоступные места и смотрели сквозь пальцы на уцелевшие там отдельные деревни. Кое-кого оставили “для представительства” — и Талаат, собственным приказом низложив католикоса западных армян Завена, назначил нового, чтобы давать нужные интервью иностранным газетам. По оценкам армянской патриархии, было уничтожено 1,4 — 1,6 млн. человек. Однако эти данные касаются только армян. А были вырезаны и тысячи христиан-сирийцев, половина народа айсоров, почти все халдеи. Эти этносы жили в глухих горных районах, не имели ни сильной церковной организации с международными связями, ни интеллигенции, оставившей бы свои записи, — так что даже не смогли рассказать миру о своем уничтожении. Необходимо добавить и мусульман, убитых за то, что помогали или пытались помочь обреченным христианам. И таким образом, общее число жертв точнее будет определить в 2 — 2,5 млн., хотя эти цифры тоже весьма приблизительные.

По замыслам иттихадистов, собственность истребленных народов должна была обогатить государство, дать ему ресурсы для борьбы за вожделенный “Туран”, но тут вышел просчет — львиная доля всего имущества и богатств была уничтожена в ходе погромов или разграблена на местах. И государственные руководители пытались выручить хоть что-нибудь. Например, когда только еще поползли слухи о резне, многие состоятельные армяне застраховали свою жизнь и имущество за границей. И теперь у Талаата хватило наглости, чтобы с “чистыми и искренними” глазами попросить посла Моргентау, одного из самых активных борцов с геноцидом, чтобы тот повлиял на американские страховые кампании. “Так как армяне почти все теперь уже умерли, не оставивши наследников, то, следовательно, их деньги приходится получить турецкому правительству, оно должно ими воспользоваться. Можете вы мне оказать эту услугу?” Эту услугу ему, разумеется, не оказали. Но кое-что из награбленного сумел урвать и “Иттихад”. И в 1916 г. в германский Рейхсбанк из этих сумм было переведено денег и ценностей на 100 млн. золотых марок. Как видим, немецкие финансисты не брезговали подобными операциями задолго до зубных коронок Освенцима.

59. Эрзинджан и Огнот

Летом 1916 г. Турция сделала отчаянную попытку взять реванш за понесенные поражения. Мобилизовала все ресурсы, усилили помощь и немцы. Согласно сводке русского Генштаба от 8.6, турками было получено и отправлено на фронт Кавказ 23 паровоза, 900 вагонов, 15 тыс. винтовок “маузер”, 144 орудия (половина тяжелых), 34 обычных пулемета и 6 зенитных, 96 автомобилей, в том числе и броневики, 120 тыс. трофейных русских винтовок. Ехали новые инструкторы — число германских офицеров и генералов в Турции достигло 800, слали и унтеров, солдат-специалистов. Кавказская армия Юденича состояла к лету из 4 корпусов — на Черноморском побережье 5-й Кавказский, южнее 2-й Туркестанский, в районе Эрзерума 1-й Кавказский, а левый фланг от Киги до границы с Ираном прикрывал 4-й Кавказский. В Персии действовал отдельный 1-й Кавказский кавалерийский корпус Баратова. В составе фронта насчитывалось 183 батальона, 55 ополченских дружин, 175 кавалерийских сотен, 28 инженерных и 6 автомобильных рот — всего 240 тыс. штыков и сабель, 470 орудий и 657 пулеметов. Однако турецкое командование кроме разбитой 3-й армии перебрасывало на Кавказ с Дарданелл 2-ю армия Иззет-паши, 12 свежих дивизий. И набиралось 282 батальона. Боеспособность усиливалась и обилием технических средств — броневиками, пушками, пулеметами, даже химическим оружием. Германские советники Энвера исходили из прошлогодних представлений о нехватке у русских артиллерии и боеприпасов, и были уверены, что предпринятые меры гарантируют успех — тем более что разбросанность соединений и бездорожье помешают Юденичу манипулировать резервами.

Правда, при подготовке удара наложились и серьезные помехи — Трапезунд-то был у русских. И для переброски 2-й армии оставалась только Анатолийская железная дорога на юге Малой Азии. Отсюда возник и план операции — корпуса 3-й сдвигались севернее, а части 2-й, довезенные до Алеппо, выдвигались пешим порядком в район Харпута и Диарбекира. И по русским флангам наносились с северо-запада и юго-запада концентрические удары, обходящие с двух сторон Эрзерум и сходящиеся у Кеприкея. После окружения и разгрома главных сил Юденича предполагалось все то же вторжение в Закавказье. Но перемещение массы войск по единственной магистрали, а потом “на своих двоих” было задачей непростой и ох какой не быстрой. (Скажем, подкрепления в Месопотамию, отправленные таким способом в феврале — марте, добрались до Багдада лишь в конце мая). А завершить переброску и развертывание 2-й армии получалось лишь где-то в июле. И до этого времени, чтобы перехватить у русских инициативу и не дать им провести перегруппировку на юг, 3-й армии предписывалось провести частную операцию — вернуть Трапезунд. Содействовать ей должен был турецко-германский флот, пресекая русские перевозки на Черном море.

Еще одна операция вызрела на восточном фланге фронта. Здесь после капитуляции англичан освободилась 6-я турецкая армия — и насчет ее использования мнения разделились. Немецкие советники полагали, что надо всеми силами наступать на юг к Персидскому заливу (где Германия, выкинув англичан, смогла бы наложить лапу на нефтяные месторождения). Но командующий армии, которым стал Халил-бей, решил иначе — осуществить прорыв в Персию. Взять Тегеран, втянув таким образом страну в союз с Турцией, и двигать на Закавказье. Таким образом, и 6-я армия повернула против русских. Для поддержки наступления персидский маршал Низам-эс-Салтан обещал сформировать иранские войска. Была направлена и германская миссия в Афганистан, чтобы склонить эмира совершить нападение на Индию. А 4-я турецкая армия Джемаль-паши, расквартированная в Сирии и Палестине и также пополненная, готовилась к повторному наступлению на Суэц. Такой разброс во все стороны, в общем-то, попахивал авантюрой. Но немцев он устраивал, поскольку Суэц для англичан был весьма болезненной точкой, и хотя бы попытка удара давала надежду отвлечь их соединения с Западного фронта. А сами турки после Дарданелл и Кут-эль-Амары считали британцев слабым и изнеженным противником — ну а раз так, то чего бы не побить их еще раз?

И боевые действия стали разворачиваться одновременно в разных регионах. Баратов после отхода из Ирака 3 месяца сдерживал противника оборонительными боями, закрепившись между Керманшахом и Хамаданом. Впрочем, и выдвинутый против него турецкий корпус ожидал главных сил и вперед не лез, окопавшись и опутав позиции проволочными заграждениями. В этих схватках опять отличился вахмистр Буденный — его с четырьмя драгунами послали взять языка, а он, пробравшись через колючую проволоку во вражеские окопы, захватил и притащил к своим целый полевой караул из 7 человек. За что получил Георгия I степени и стал кавалером полного банта из 4 крестов и 4 медалей (но в прапорщики не произвели — образования не хватало).

Очень напряженная ситуация сложилась на Черном море. Оно являлось для России важнейшей транспортной коммуникацией. Морем шло снабжение Одесского промышленного района углем из Мариуполя, Юго-Западного фронта — продовольствием и конями из южных районов, оружием и боеприпасами с приазовских заводов, пошло и снабжение Кавказской армии через Трапезунд. Черноморский флот в это время значительно усилился, в его составе были уже 2 дредноута, “Императрица Мария” и “Екатерина Великая”, — по 23 тыс. тонн водоизмещения, имеющие 1200 чел. экипажа, 12-дюймовые орудия. В строю были и 5 старых броненосцев, 2 крейсера, 5 новейших эсминцев и 20 старых, 10 подводных лодок (из них 6 новой конструкции). И кое-какие успехи они имели. Субмарина “Тюлень” одерживала победы почти в каждом походе, потопила угольный транспорт у Зунгулдака, у Босфора пустила на дно вражеский пароход “Дубровник” и 3 шхуны, а одну захватила и привела в Севастополь. Подлодка “Морж” тоже захватила бриг с грузом керосина. Но вот с задачей охраны собственных коммуникаций флот справляться перестал. Адм. Эбергард действовал по шаблону, прежними методами. И немцы постепенно приспособились к ним, стали менять тактику. Мины тралить они научились — а возобновлять постановки на местах, где уже ставились заграждения, Эбергард опасался, чтобы не подорвались свои корабли. Кроме того, теперь уже и противник начал активную минную и подводную войну. Прикрывал заграждениями свои порты, ставил их в российских водах. А после вступления в войну Болгарии немцы оборудовали базу для своих субмарин в Евксинограде, недалеко от Варны, и вовсю разгулялись по морю.

Противолодочную и противоминную оборону командующий и его штаб поставить на должном уровне не смогли. У собственных берегов маневренная группа шла по только что протраленному фарватеру — и вдруг раздался взрыв, миноносец “Живучий” переломился и скрылся под водой за несколько секунд. Потом выяснилось, что за тральщиком успела проскользнуть немецкая подлодка и поставить мины. Причем крейсер “Кагул”, шедший за “Живучим” уцелел лишь чудом. Капитан то ли интуитивно, то ли случайно совершил поворот, обходя место взрыва слева, а не справа, как было положено в таких ситуациях. Иначе тоже налетел бы на мину. А когда весной “Императрица Мария” пошла в поход к болгарским берегам, недалеко от устья Дуная подорвался на мине и затонул миноносец “Лейтенант Пущин”.

Но особенно доставалось транспортным судам. К лету был отремонтирован “Гебен” и вместе с “Бреслау” и подлодками принялся совершать набеги на русские сообщения. Боя они не принимали. Встретившись однажды с “Императрицей Марией”, “Гебен” после первого же обмена залпами ушел, пользуясь преимуществом в скорости. Однако такие встречи были скорее исключением, чем правилом. Опасаясь вражеских субмарин, главные силы Черноморского флота сидели теперь в Севастополе, прикрывшись заградительными сетями и минными полями. И хотя разведка у Эбергарда была поставлена отлично, он всегда получал предупреждения о выходе вражеских кораблей из Босфора, но не успевал перехватить их. Быстроходные крейсера нападали на транспорты, топили их и скрывались, прежде чем появлялись русские линкоры. К середине 1916 г. были пущены на дно 19 пароходов транспортной флотилии — она оказалась под угрозой полного уничтожения.

Снабжение Кавказской армии нарушалось. А 22.6 перешла в наступление 3-я турецкая армия, которую возглавил Вехиб-паша. Кроме потрепанных 9-го, 10-го и 11-го корпусов, ей было придано два свежих — 5-й и 3-й. И она нанесла удар в стык 5-го Кавказского и 2-го Туркестанского корпусов у Байбурта. Вспомогательный удар наносился южнее, по шоссе Эрзинджан — Эрзерум. Здесь русских потеснили, заставив отступить из Мамахатуна. А у Байбурта фланговые части двух корпусов были отброшены в разные стороны, и фронт прорван. Турки перерезали дорогу, соединяющую Трапезунд с Эрзерумом и, соответственно, 5-й Кавказский с основными силами армии, и стали продвигаться в русские тылы. Основная группировка врага нацеливалась на приморский городок Офа, между Трапезундом и Ризе. Предполагалось выйти на побережье восточнее Трапезунда, окружить 5-й Кавказский, прижать к морю и разгромить или заставить эвакуироваться. Теснили корпус и с других направлений, но укрепления, построенные по приказу Юденича, сыграли свою роль, и атаки отражались. А у г. Офа создалась опасная ситуация — части 5-го турецкого корпуса значительно углубились в расположение русских и к 1.7 находились уже в 20 км от побережья.

Но углубляясь в прорыв и повернув с восточного направления на север, к морю, турки сами подставили Кавказской армии открытый фланг, и Юденич не преминул этим воспользоваться. По данным авиаразведки он знал, что у Байбурта, пройденного турками, они оставили для прикрытия мало войск, и приказал 2-му Туркестанскому корпусу 2.7 перейти в контрнаступление на этот город, а 1-му Кавказскому на Мамахатун. Закипели ожесточенные бои по всему фронту. На Мамахатун наступали 39-я дивизия Рябинкина, Донская и 4-я Кубанская пластунские бригады и 5-я Кавказская казачья дивизия. Встретив сильные позиции, где окопались 5 турецких полков, пехота несколько раз атаковала их, но взять никак не получалось.

И утром 7.7 1-й Таманский казачий полк произвел блестящую атаку в конном строю — по сложнейшей горной местности, усыпанной валунами, под шквальным огнем. Командир полка Колесников приказал развернуть одну сотню в линию и идти широким наметом, “не оглядываясь”, привлекая на себя весь огонь, а за ней двинуть весь полк несколькими колоннами. План удался. Турки были уже надломлены натиском пехоты и артобстрелами. Как писал очевидец, “первые лучи солнца осветили все поле боя и сверкнули на шашках казаков, выхваченных из ножен”. Конница понеслась неудержимой лавиной, опережая пехотные батальоны, тоже поднявшиеся в атаку. И враг не выдержал, побежал. Было взято в плен 70 офицеров, 1500 аскеров, 2 орудия, пулеметы, огромные обозы. И баллоны с газом, которые враг собирался применить но не успел установить и подготовить. Отступившие части противника укрепились в Мамахатуне и естественной крепости кратера Губах-даг. 11.7 после жестокого боя атаками 1-го Кавказского казачьего полка был захвачен Мамахатун, а к 14.7 154-й Дербентский, 153-й Бакинский и 155-й Кавказский полки ночной атакой овладели вершиной Губах-дага.

В это время севернее части 2-го Туркестанского корпуса также вели упорные атаки, тесня противника, и 16.7 заняли Байбурт. И турецкие планы сорвались — еще до того, как были достигнуты эти успехи, вражеское командование приостановило наступление на г. Офа, так и не взяв его, и, стремясь избежать второго Сарыкамыша, начало спешно отводить войска из намечающегося мешка. Но теперь уже и Юденич не собирался останавливаться до полного разгрома неприятеля. От Байбурта, развивая прорыв, русские части продвинулись на 25 — 30 км на запад и 20.7 захватили г. Гюмишхане, перехватив еще одну дорогу из Трапезунда на Эрзерум с ответвлением на Эрзинджан, угрожая этому городу с севера. 39-я дивизия 1-го Кавказского корпуса продолжала наступление на Эрзинджан с востока, со стороны Мамахатуна. А на Черноморском побережье перешел в контрнаступление и 5-й Кавказский корпус — взял г. Вакси-Кебир и вышел в долину р. Кеклит-Ирмак к западу от Трапезунда.

А Юденич приказал трем бригадам — Сибирской, 4-й пластунской и 1-й из 5-й казачьей дивизии — оставить артиллерию, взять пулеметы на вьюки и идти по тылам противника без дорог, горными тропами. 21.7 Таманский и 1-й Кавказский полки столкнулись с отступающими частями турок в Лори Дараси — Долине Роз. Атаковали, но были отброшены ливнем орудийного и пулеметного огня, понеся потери. Но и противник не задержался на сильных позициях и ближайшей же ночью снялся с них, откатываясь дальше. Своим продвижением по горам казачьи бригады угрожали флангам турок, заставляя их ускорять отход, а следом, по долинам, шли пехотные части, закрепляя достигнутые рубежи. 30.7, перевалив несколько хребтов, полки 5-й казачьей вышли в 20 км западнее Эрзинджана, перерезав шоссе на Сивас, а Сибирская бригада с пластунами и 39-я дивизия в этот же день с двух сторон вошли в город. Кстати, среди наступавших войск находился и великий князь Николай Николаевич. И сразу после взятия Эрзинджана принял парад на главной площади. Как вспоминал хорунжий Ф. Елисеев, “стоя в автомобиле, великий князь проехал фронт, здоровался с каждой частью в отдельности, а потом, остановив автомобиль в каре частей, благодарил их за доблесть, труды и понесенные жертвы. Слова, сказанные им в честь государя императора, были подхвачены восторженным “ура”…”

3-я турецкая армия опять была разгромлена наголову. Ее остатки в беспорядке отступали к Харпуту и Сивасу. Русские взяли 17 тыс. пленных. На Черноморском побережье вышли к г. Тиреболу в 70 км западнее Трапезунда, заняв удобный для обороны рубеж по р. Харшид-дараси. Продвинулись на 40 км юго-западнее Эрзинджана до селения Кемах (того самого, где год назад иттихадисты организовали место для массовой бойни армян). Была установлена связь с племенами дерсимских курдов, настроенными враждебно по отношению к туркам, и они, пользуясь материальной поддержкой русских и ослаблением турецких войск, начали готовить восстание.

Однако к этому времени наконец-то смогла завершить переброску 2-я турецкая армия. Ее ударная группировка, насчитывавшая 74 тыс. штыков, 98 орудий и 7 тыс. курдской конницы, сосредоточилась юго-западнее Эрзерума, остальные части у Диарбекира и Харпута. И 1.8 Иззет-паша перешел в наступление. У русских здесь оборонялся один лишь 4-й Кавказский корпус, растянутый на 400 км от г. Киги до Урмии, а его стык с 1-м Кавказским корпусом прикрывала конница — 2-я Кавказская казачья дивизия ген. Абациева и 2-я бригада казаков из 5-й Кавказской. На этом стыке турки и нанесли главный удар. Отбросив кавалерийские части, прорвали фронт у Киги и Огнота, нацеливаясь на Кеприкей. Навалились и на правофланговую группу 4-го Кавказского корпуса, заставив ее отойти за реку Чорборх-дараси, а остальные силы Де Витта под угрозой обхода и под натиском с фронта вспомогательной группировки противника, наступающей от Диарбекира, оставили Битлис и Муш, отступив севернее.

Почти параллельно турки начали и наступление в Иране против корпуса Баратова. Одновременно с ударом с фронта Халил-бей попытался произвести глубокий обход, направив сильный сводный отряд во главе с германскими офицерами севернее, на Биджар. От него требовалось перехватить дорогу Тавриз — Хамадан, прервав связь Баратова с флангом 4-го Кавказского корпуса, и выйти в тыл русских, обороняющихся между Керманшахом и Хамаданом. Но отряд этой задачи не выполнил. Он дошел только до Синнаха (Сенендедж) на полпути к Биджару, и наткнулся на выдвинутую сюда русскую кавалерию. Для обеих сторон встреча стала неожиданной, и после короткого боя разошлись в разные стороны. Русских здесь было немного, и они не атаковали. Но и германо-турецкий отряд почувствовал себя неуютно, не зная сил противника. Тоже не решился атаковать и отошел к главным силам в Керманшах. Дальнейшее наступление турок вылилось в упорные лобовые бои.

А на фронте Кавказской армии, к северу от Муша и Битлиса, шло ожесточенное сражение. К 11.8 на левом фланге соединения 4-го Кавказского корпуса смогли остановить продвижение турок и начали контратаками постепенно теснить их обратно. Но на направлении главного удара наступления турки продолжали углубляться, прорвались в долины р. Меграрет-Су и Аракса, вышли к г. Хнысу. Положение стало опасным — перед неприятелем оказались открыты пути с юга и на Эрзерум, где располагался штаб армии, тыловые склады и учреждения, и на Кеприкей, с угрозой перерезать дорогу в российское Закавказье. Но решающим образом сказалось предшествующее поражение противника и падение Эрзинджана. Вместо комбинированного удара на Кеприкей с севера и с юга наносился только один. 3-я армия помочь ему уже не могла. А Юденич получил возможность манипулировать имеющимися войсками, перебрасывая их с правого крыла на левое. Из армейского резерва он выдвинул на направление прорыва 5-ю Кавказскую стрелковую дивизию и другие части, создав ударную группу из двух отрядов — генерала Дубинского, у которого было 18 батальонов, и Николаева — из 10 батальонов, 8 ополченских дружин и 9 сотен конницы. Они подчинялись непосредственно командарму, и им предписывалось нанести контрудар во фланг наступающей турецкой группировке, в направлении на Огнот и Чолик. Для поддержки наступления привлекалась и 4-я Кавказская стрелковая дивизия Воробьева. Одновременно был отдан приказ об активизации действий 4-му Кавказскому корпусу.

Контрнаступление началось 24.8, но результатов не дало. У турок на этом участке все равно оставалось значительное превосходство — 82 батальона против 58 русских. Отряд Дубинского встретил упорное сопротивление, а потом противник, быстро произведя перегруппировку, обрушил на него вдвое превосходящий кулак, отбросил и сам перешел в атаки, захватывая новые рубежи. Николаеву с большим трудом удалось поддержать отступающие войска Дубинского и приостановить врага. Но на восточном фланге турецкого прорыва дело пошло более успешно. Здесь части Де Витта 24 — 25.8 штурмом овладели городом Муш и отбросили турок к хребту Куртин-даг, захватив много пленных. 27.8 отбили Битлис, разгромив оборонявшие его части и вбив клин в турецкий фронт — отчлененная фланговая группировка вынуждена была отступать не на запад, а на юг, к Мосулу. Что заставило турецкое командование метаться и перераспределять войска, снимая их с главного направления.

Юденич тоже перераспределял войска, снимая их из района Эрзинджана. Отсюда в эпицентр сражения перебрасывались Сибирская казачья бригада, 2-я и 4-я Кубанские пластунские бригады, части 5-й казачьей дивизии. Другие соединения от Эрзинджана поворачивались на юг, на Бингель. 28.8 началось второе контрнаступление русских. Сперва были одержаны успехи. Атакующие прорвались к Огноту, взяли 340 пленных и несколько пулеметов. Но турецкое командование проявило редкое упорство — собрало все, что могло, и бросило войска в третье наступление. Турки понесли в лобовых встречных атаках огромные потери, но опять сумели не только остановить, а опрокинуть русские части и прорвать фронт. Ситуация стала критической, поскольку резервы Юденича были израсходованы. Но и турки находились в незавидном положении — развивать прорыв им было уже нечем. Их части страшно поредели, были совершенно измотаны в непрерывных боях. А к русским подтягивались соединения с других участков. 4-я пластунская бригада ген. Крутеня, снятая с Сивасского направления, сделала невозможное — форсированными маршами за 5 — 6 переходов преодолела 200 км и с ходу вступила в бой в районе Киги. В пользу русских складывалось положение и на флангах. 4-й Кавказский корпус одолевал противника в тяжелых боях у Муша — здесь обозначилось продвижение на запад, на Бингель. А с севера туда же, навстречу им перенацелились войска 1-го Кавказского корпуса ген. Калитина.

И турки “сломались”. Юденич, верно уловив этот момент, бросил собранную под Огнотом группировку в третье контрнаступление, и его противник уже не выдержал. Фронт 2-й вражеской армии стал разваливаться. Разрозненные и перемешавшиеся между собой остатки ее дивизий стали откатываться назад, полностью очистив занятые районы. Русские устремились в преследование, добивая их. И боевые действия переместились в горы Бингель-даг и Кызыл-Чубук, где противник смог зацепиться на перевалах и пытался остановить части Кавказской армии, угрожающие уже Харпуту и Диарбекиру. Здесь тоже разыгрались жестокие схватки, но противоборствующие стороны “развела” сама природа. Неожиданно рано, в середине сентября, в горах вдруг выпал снег и ударили морозы. Войска не были готовы к зиме — и турки, и русские сражались в летнем обмундировании. И Юденич 20.9 прекратил наступление, отведя полки в долины. Из соединений, собранных для Огнотской операции, был сформирован 6-й Кавказский корпус под командованием Дмитрия Константиновича Абациева — и занял позиции между 1-м и 4-м Кавказскими корпусами, прочно прикрыв это направление. Сражение завершилось полным разгромом 2-й турецкой армии, она потеряла убитыми, ранеными и пленными около 60 тыс. чел. Русские потери были тоже немалые — 21 тыс. Фронт замер западнее Трапезунда, Эрзинджана, потом поворачивал на восток, проходя южнее Муша, Битлиса и озера Ван. В результате кампаний 1915 — 1916 гг. Кавказская армия продвинулась на 250 — 300 км, заняла всю Турецкую Армению и часть Курдистана — территорию, превышающую современные Грузию, Армению и Азербайджан, вместе взятые.

Безуспешным оказалось и второе турецкое наступление на Суэц. В Сирии и Аравии иттихадисты сосредоточили 12 дивизий против 4 британских. Но оказалось, что англичане возвели для защиты канала сильные укрепления — причем сделали это весьма “оригинальным” способом. Полиция просто хватала египетских крестьян, съезжавшихся на базар, и отправляла на оборонительные работы. И турецкие атаки с помощью корабельной артиллерии были отражены. К тому же англичане позаботились, чтобы отвлечь значительную часть сил противника. Через ученого-археолога, а попутно шпиона Т.Э. Лоуренса британское разведывательное “Бюро по арабским делам” установило контакты с шерифом (духовным правителем) Мекки Хусейном бен Али. И Англия сумела поднять на восстание арабов Гиджаса — равнины Аравийского полуострова, прилегающей к Красному морю, пообещав им независимость.(И заведомо обманув, поскольку в соглашении Сайкса — Пико уже поделила Ближний Восток с французами. А когда Хусейн бен Али, возглавив восстание, провозгласил было себя “королем арабов”, его сразу же тормознули, признав только “королем Гиджаса” — ведь британцы одновременно заигрывали и с его врагом Ибн Саудом, эмиром Неджда и лидером ваххабитов). Но обманы вскрылись уже после войны, а пока выступление арабов очень помогло западным державам, связав турок на Ближнем Востоке по рукам и ногам.

Ну а угрожающая ситуация на Черном море озаботила Ставку, и было решено сменить командующего флотом. Им стал А.В. Колчак, уже выдвинувшийся своими делами в ряд блестящих флотоводцев. Была еще одна причина, по которой выбор остановили на нем — его опыт в высаживании десантов под Ригой. В связи с готовящимся вступлением в войну Румынии и победами на Кавказе Ставка начала планировать на весну 1917 г. Босфорскую операцию — удар по Константинополю, чтобы окончательно сломить Турцию. Она предполагалась в двух вариантах — либо наступлением через Болгарию при поддержке с моря, либо десантом. Колчак по дороге с Балтики заехал в Могилев, где был принят Алексеевым и Николаем II. Его проинструктировали о делах с Румынией и поставили задачи, ближайшую — обезопасить морские коммуникации, а на будущее — подготовка к удару на Босфор. Алексеев пояснил, что выбор Колчака — это общее мнение, и по своим личным качествам он может выполнить операцию успешнее, чем кто-либо другой. И выяснилось, что сам Колчак, еще будучи на Балтике, обдумывал возможности десанта на Босфор и изучал ошибки, допущенные союзниками в Дарданеллах, чтобы их избежать.

Самый молодой из командующих флотами (ему было 42 года) прибыл в Севастополь 6 (19).7, и когда принимал дела у Эбергарда, получилось так, что сразу же вскрылось, почему не удается перехватить немцев — вечером вдруг поступило сообщение разведки, что из Босфора вышел “Бреслау” в неизвестном направлении. Колчак хотел немедленно выйти в море силами флота, но выяснилось, что ночной выход вообще не организован, фарватеры не протралены. И если начать тралить на рассвете, то можно выйти лишь в 9 часов утра. Колчак тотчас дал приказ начальнику охраны Севастопольских рейдов заняться организацией ночных выходов с базы — и чтобы такая система действовала уже через двое суток. А утром все же вывел корабли, подняв свой флаг на “Императрице Марии”. И около 16 часов настиг “Бреслау”, шедший к берегам Кавказа. С 90 кабельтовых открыли огонь, и первым же залпом добились попаданий в немецкий крейсер, который выпустил дымовую завесу и кинулся наутек. Хотя скорость у него была выше, Колчак преследовал его до вечера — для острастки.

А потом командующий решил вообще отказаться от оборонительной тактики. Распорядился не сидеть в портах за минными заграждениями, уступив море противнику, а самим атаковать и блокировать врага на его базах. Прежние шаблоны и инструкции он отмел. На возражения, что немцы и турки все равно вытралят мины, приказал ставить столько мин, чтобы не успевали тралить. Приспособить для этого мелкосидящие суда, чтобы без риска подорваться повторно минировать места собственных полей. И ставить заграждения не дальше 5 миль от берега, чтобы не лишать себя возможности бомбардировать этот берег артиллерией тяжелых кораблей. Весь флот разделить на 2 или 3 группы, одна из которых должна постоянно находиться в море, наблюдая за противником. И Босфор буквально завалили минами, а вдоль турецких берегов теперь непрестанно курсировали миноносцы. Немцы свидетельствовали: “Постановка русскими морскими силами мин перед Босфором производилась мастерски”. Или: “Летом 1916 г. русские поставили приблизительно 1800 — 2000 мин. Для этого они пользовались ночами, так как только ночью можно было подойти к берегу, и новые мины ложились так близко к старым, что можно было только удивляться той ловкости и уверенности, с которыми русские сами избегали своих собственных раньше поставленных мин”. Цифра названа точно — было поставлено 2 тыс. мин.

Колчак организовал и операцию против Варны. На разведку отправилась подлодка “Тюлень”, потом в охранении линкоров 2 гидрокрейсера (авианосца) подошли к кромке вражеского минного поля, и самолеты нанесли бомбовый удар по порту. А за ними к берегу двинулся подводный минный заградитель “Краб” в сопровождении миноносца “Заветный”. Но их обнаружила вражеская авиация, и они вынуждены были отойти в румынские воды. 28.8 повторили попытку подойти к Варне — на “Крабе” выявилась неисправность в двигателях, и его в район операции вел на буксире миноносец “Гневный”. Их опять заметили, налетели самолеты противника и начали бомбить. “Гневный” отстрелялся от их атак из орудий пулеметов, но фактор скрытности был утрачен, и русские корабли снова ушли. Лишь 1.9, с третьей попытки, тот же миноносец вывел “Краб” к Варне, и субмарина, погрузившись, произвела постановку заграждения. Тоже не совсем удачно — из-за неполадок вышли мины только с одного борта, 30 из 60. Но в ближайшие дни на них подорвались 2 болгарских эсминца и сторожевик.

По береговым объектам наносились артиллерийские, авиационные удары, и Колчак таил надежду помериться силами с “Гебеном” и другими вражескими кораблями в открытом бою. Об одном из своих “визитов” к неприятелю он писал: “День ясный, солнечный, штиль, мгла по горизонту. Гидрокрейсера продолжают операции у Босфора — я прикрываю их на случай выхода турецкого флота. Конечно, вылетели неприятельские гидропланы и появились подлодки. Пришлось носиться полным ходом и переменными курсами. Подлодки с точки зрения линейного корабля — большая гадость; на миноносце — дело другое… Неприятельские аэропланы атаковали несколько раз гидрокрейсера, но близко к нам не подлетали. К вечеру только закончили операцию; результата пока не знаю, но погиб у нас один аппарат с двумя летчиками. Возвращаюсь в Севастополь. Ночь очень темная. Без звезд, но тихая, без волн. За два дня работы все устали, и чувствуется какое-то разочарование. Нет, Сушон меня решительно не любит, и если он два дня не выходил, когда мы держались в виду Босфора, то уж не знаю, что ему надобно”. Но боя с линейными силами немцы не принимали. А вскоре “Гебен” подорвался на мине — в третий раз, и капитально. Надолго вышел из строя. Погибли на минах и 6 вражеских подводных лодок. Оставшиеся корабли уже не рисковали выходить и прятались в своих портах. Черное море стало безраздельно русским.

Бои в Иране продолжались до глубокой осени. Но и на этом фронте успехи Центральных Держав оказались скромными. Германская миссия в Афганистане окончилась неудачей, эмир вступать в войну остерегся. И в Персии ожидаемой поддержки турки не получили. Большинство населения относилось к ним враждебно. А если иранские бандиты порой обстреливали русских, то с таким же успехом они обстреливали и турок — просто так, от нечего делать. Дивизия, которую персидский маршал Низам-эс-Салтан якобы сформировал в Керманшахе, как выяснилось, представляла собой лишь 300 — 400 оборванцев, навербованных по базарам и думающих лишь о том, как бы пожрать на халяву, получить денег — если дадут, и сбежать. Сам же Низам откровенно мошенничал с единственной целью выманить побольше средств на свою “армию”. Хотя в итоге тоже остался с носом. Караван с германским золотом, отправленный ему из Багдада, до Керманшаха не дошел. Возле пограничного Ханэкина на него напали разбойники и разграбили. Правда, имелись все основания подозревать, что они действовали по наводке или даже под руководством местного турецкого коменданта, которого неосторожно предупредили об особом характере груза. Но концов так и не нашли.

Халил-бею оставалось наступать лишь в расчете на собственные силы. Они тоже были немалыми, но если турецкие пехотные дивизии превосходили русских в ударной силе, то корпус Баратова состоял, в основном, из конницы, и превосходил противника в маневренности. И, отступая при фронтальных ударах, производил смелые демонстрации и диверсии на вражеских флангах, тревожа турок с разных направлений и угрожая охватами. К тому же Баратов имел относительно прочный тыл, закупая продукты и фураж у шахского правительства. Туркам же в краю, уже несколько раз разоренном войной, даже продовольствие приходилось везти караванами из Багдада, за сотни километров. А по мере углубления в Персию коммуникации все больше растягивались. В результате Халил-бей сумел продвинуться на 200 км и взять г. Хамадан. Но дальше части Баратова заняли хорошие позиции у г. Сурджана по притокам р. Карачай и к Тегерану турок не пустили, отбив все атаки.

А когда стабилизировалось положение под Огнотом и Мушем, для помощи Баратову командование стало перебрасывать дополнительные контингенты. Его корпус был усилен 3-й Кубанской казачьей дивизией. А в Западный Иран были направлены 4-я Кавказская казачья дивизия Филимонова, 2-я и 3-я Забайкальские бригады. И на их базе сформировался еще один корпус — 7-й Кавказский, который возглавил генерал-лейтенант Ф.Г. Чернозубов. Он занял позиции от турецкой границы до г. Хиссара и прикрыл промежуток между флангами армии Юденича и корпуса Баратова. Турецкие планы прорыва через Иран оказались похороненными. Впрочем, некоторым участникам этого наступления все же суждено было добраться до вожделенного российского Кавказа. Но гораздо позже. Например, германский капитан Эрвин Мак, командовавший у Халил-бея саперными частями, дошел до Северного Кавказа в 1942 г., будучи уже командиром танковой дивизии. Там он и остался, найдя свою погибель.