25. Фландрия, Белград, Циндао

На Западе немцы по планам Фалькенгайна попытались атаковать под Верденом. Линия фронта здесь делала излом — от границ Швейцарии шла с юго-востока на северо-запад, а у Вердена поворачивала на юг, и наносить удары тут можно было с двух сторон, охватывая этот выступ. 23.9 в результате обстрела фортов южнее Вердена образовалась брешь. Но все же крепость не была целиком окружена, оборонялась во взаимодействии с полевыми частями, затыкавшими прорывы, поэтому развить этот успех немцы не смогли. К тому же сверхтяжелой осадной артиллерии и снарядов к ней было не так много, она сосредотачивалась последовательно для взятия сначала одной крепости, потом другой. А как раз в этот момент “толстые Берты” подвезли к Антверпену. Понимая, что это означает смертный приговор городу, бельгийская армия 25.9 совершила третью вылазку, стараясь помешать установке этих монстров. Немцы, почти не имея свободных резервов, собрали сюда все, что можно, вплоть до 3 полков морской пехоты — элитных частей, специально натренированных для десантов, послав их в атаки в качестве обычной пехоты и фактически погубив. Но вылазку отразили. И “толстые Берты” начали обстрел. Англичане, пытаясь помочь союзникам и спасти важный порт, в начале октября тоже высадили в Антверпене все, что могли — 2 бригады морской пехоты и дивизию территориальных войск. Но было уже поздно. Держаться под бомбардировкой значило обречь город на разрушение, а защитиков на гибель. Но и немцы не достигли своей цели уничтожить здесь бельгийскую армию. 9.10 она оставила Антверпен и под прикрытием британских кораблей стала отходить вдоль берега на Остенде.

Тем временем, продолжался “бег к морю”. Обе стороны не оставляли попыток воспользоваться открытым флангом друг дружки, немцы надеялись, опередив противника, занять порты Дюнкерк, Кале, Булонь, связывающие Англию с французами, союзники по Антанте — не допустить этого и упереться флангом в побережье. По мере продвижения на запад происходили жестокие фронтальные сражения то на р. Скарп у Арраса, то на р. Лис у Лилля. В октябре фронт достиг заливных лугов Фландрии. Французское командование объединило войска, перебрасываемые сюда, в 8-ю армию. Но резервы истощались. Снимать соединения с пассивных участков становилось все труднее, чтобы совсем не оголить их. Новые дивизии формировала Британия, всюду висели плакаты, где изображался лорд Китченера с перстом, указующим на читающего и надписью: “Твоя страна нуждается в тебе!” И записывались многие — порой считая войну чуть ли не видом спорта. Но в связи с контрактной системой формирования армии такие добровольцы были совершенно неподготовленными, из них только еще предстояло сделать солдат. С октября стали прибывать индийцы и канадцы, однако их было еще мало. Так что отход бельгийской армии, сомкнувшейся с левым флангом союзников, оказался очень кстати — хотя в ней оставалось всего 82 тыс. бойцов.

Штурм Вердена в это время был прекращен — германская промышленность начала испытывать трудности, и для снарядов к “толстым Бертам” не хватало пороха. Но Фалькенгайн не оставлял надежды прорвать фронт во Фландрии. На приморский фланг направлялись вновь сформированные корпуса, составившие “новую 4-ю” армию. И 20.10 немцы перешли в решительное наступление. Натиск был сильнейший, лезли напролом. Бельгийцев отбросили от Остенде к французской границе. Они отступили на левый берег р. Изер. Но здесь решили держаться до конца — это был последний не занятый оккупантами клочок бельгийской территории. И по приказу короля Альберта 25.10 были разрушены шлюзы каналов у Ньюпора. Вода разлилась, образовав огромное “озеро” длиной в 12 км, шириной в 5 км и глубиной около метра. Немцы вынуждены были оставить свои позиции, охваченные этим наводнением. То же самое сделали французы, затопив часть побережья у Дюнкирхена и Берга. Так что бельгийская армия все же смогла удержаться на своей земле. “Столицей” стала деревня Фюрн, где разместилась штаб-квартира короля.

А немцы перенесли главные усилия южнее, к г. Ипр, где оборонялись англичане и части 8-й французской армии. Сражение было чрезвычайно кровопролитным. Обе стороны несли колоссальный урон. Молодежь, составлявшая новые германские соединения, была совершенно необученной, но зато заражена оголтелым пангерманистским духом, исполнена энтузиазма победить или геройски погибнуть и атаковала, не считаясь ни с какими потерями. Под Лангемарком несколько полков, сформированных из добровольцев, студентов и гимназистов, установили круговую поруку — чтобы никто не дрогнул под огнем, пошли вперед, взяв друг друга под руки, с песней “Дойчланд, Дойчланд юбер аллес” (да, эта песенка тоже уже существовала и была крайне популярной). Погибли почти полностью. Сперва англичан такое смешило, и их пулеметы исправно косили наступающих. Дальше стало уже не до смеха, потому что натиск не ослабевал, за одной атакой следовала другая, и обороняющиеся держались еле-еле, теряя все больше товарищей.

Кстати, в этих боях участвовал и рядовой Гитлер. От призыва в многонациональную австро-венгерскую армию он уклонился, поскольку сражаться за разношерстную империю Габсбургов, зараженную “славянством”, “еврейством” и т.п., не желал. Но войну считал необходимой и писал, что “само существование германской нации было под вопросом”. Перебравшись в Мюнхен, он уже 3.8.1914 подал петицию королю Баварии Людвигу III с просьбой принять добровольцем в баварскую часть. Был призван в запасной полк, а в конце октября направлен к Ипру. В армии Гитлеру очень понравилось. Один из офицеров потом вспоминал, что полк стал для него “словно дом родной”. А сам он писал: “Я оглядываюсь на эти дни с гордостью и тоской по ним”. Он считался образцовым солдатом, выполнял обязанности связного и был известен способностью доставить по назначению донесение даже под самым жестоким огнем, за что и был награжден Железным крестом II степени.

В сражении на Ипре обе стороны потеряли 238 тыс. чел. убитыми, ранеными и пленными. Из-за погибшей молодежи в Германии эти бои стали называть “избиением младенцев”. Но и войскам Антанты здорово досталось — британский экспедиционный корпус потерял 80% личного состава. Однако прорвать фронт немцы не смогли. В ноябре начались проливные дожди, влажная почва Фландрии превратилась в сплошное болото, и 15.11 битва прекратилась. Обессилевшие и обескровленные противники на всем пространстве от Швейцарии до Ла-Манша зарывались в землю и опутывались колючей проволокой. На Западном фронте началась та самая позиционная война, которой так опасались немцы. Впрочем, в данный момент это оказалось для них очень кстати. Потому что русские наступали, приближаясь к границам Германии, а переход к обороне на Западе позволил начать дополнительные переброски на Восток. Но и во Франции обе стороны старались поддерживать в окопавшихся войсках “наступательный дух” и устраивали периодические вылазки ограниченными силами то на одном, то на другом участке, что давало сомнительные результаты при больших потерях. Всего же в 1914 г. на Западном фронте немцы потеряли 757 тыс. чел., французы — 955 тыс., англичане и бельгийцы — около 160 тыс.

Но бои гремели уже по всему миру. На Балканах сербская армия в течение 2 месяцев сдерживала наступление австрийцев. Однако людские и экономические ресурсы сторон были слишком неравны. Одолеть сербов стало уже для Австро-Венгрии “делом чести”, и даже несмотря на успехи русских здесь решили оставить достаточные силы. Сербские войска, не имея возможности смениться с позиций и передохнуть, крайне устали. Не имея своей военной промышленности, испытывали острую нехватку оружия и боеприпасов. А австрийцы, концентрируя артиллерию, подавляли и выбивали противника градом снарядов, на который нечем было отвечать. Постепенно им удалось вклиниться в оборону, форсировать Дрину и Саву, создавая угрозу окружения, и 7.11 сербы начали отходить в глубь страны. Дивизии генерала Потиорека заняли Белград, о чем не преминули раструбить, как о преддверии окончательной победы. Это и в самом деле было важно для Центральных Держав, поскольку теперь можно было установить прямой “мост” для связи с Турцией. Сербское правительство перебралось в Ниш, ставка воеводы Путника — в Крагуевац. Потрепанные части отступали. Русский посланник кн. Трубецкой доносил в Петроград: “Переутомление физическое и нравственное после четырех месяцев непрерывной борьбы овладело сербскими войсками до такой степени, что в середине ноября катастрофа кажется мне неизбежной…”.

А австро-венгерские части на оккупированной территории повели себя примерно так же, как немцы в Бельгии. Взятие Белграда, дальнейшее их продвижение сопровождалось массовыми расправами над мирным населением. Первое, что появлялось в каждом занятом населенном пункте, это виселицы — они строились “профессионально”, армейскими саперами, хорошо освоившими такой вид работ. И никогда не пустовали. Импровизированные “военно-полевые суды” из случайных офицеров выносили приговоры сотнями, называя это местью за Франца Фердинанда. И казнили по малейшему подозрению в помощи противнику, а то и просто за косой взгляд. Поскольку объявлялось, что каждый серб — это бандит. Или родственник бандита. Ведь все взрослые мужчины ушли с армией — и австрийцы вздергивали стариков, подростков, женщин. Когда американский корреспондент Шепперт, ставший свидетелем этих зверств, обратился к офицерам штаба Потиорека с вопросом, зачем же казнят мирных женщин, ему не особо подумавши ляпнули, дескать ничего подобного, из мирного населения уничтожают только мужчин. И скабрезно шутили, что женщинам можно найти другое применение. Ну а по деревням, вдали от случайных глаз, отбрасывались и последние “формальности”, и расправы принимали самый разнузданный характер. Грабили, жгли, хватали всех, кто попался под руку, и расстреливали или кололи штыками. Нередко глумились, заставляли раздеваться перед смертью. Обреченные женщины, девушки, а то и мальчики подвергались изнасилованию.

От ужасов этого нашествия вслед за отступающей армией устремились десятки тысячи беженцев, запрудив все дороги. Возле складов Красного Креста, где выдавалась гуманитарная помощь, выстраивались огромные очереди, в которых обессиленные люди даже не сидели, а лежали, по несколько дней дожидаясь куска хлеба. А скопления людей, кочующих под открытым небом, среди грязи и холода, породили другое страшное бедствие — тиф. Большинство беженцев в надежде на помощь устремлялось в Ниш, к своему правительству, и там образовался главный очаг эпидемии. Даже те, кто приходил здоровыми, заболевали и умирали прямо на улицах. Но в солдатах происходящее пробудило новую волну ненависти к оккупантам. Части отбивались все более ожесточенно. Помогла и Черногория, тоже объявившая войну Австро-Венгрии. У нее армия была и вовсе маленькая, но смелыми действиями создала угрозу на фланге вражеского прорыва, в критический момент отвлекла на себя силы противника и заставила приостановиться. А тем временем Сербия через черногорские и албанские порты получила от союзников орудия, боеприпасы. Россия, несмотря на собственную нехватку вооружения, прислала 150 тыс. винтовок. И Путник подписал приказ, в котором были слова “Лучше смерть, нежели стыд оккупации”. 3.12 1-я сербская армия, первой сумевшая довооружиться и пополниться, совершенно неожиданно для австрийцев перешла в наступление. А когда они начали перенацеливать свои соединения против нее, нанесли удар 2-я и 3-я сербские армии. В бой шли отчаянно, не щадя себя, понимая, что речь идет о спасении своего народа. Жестокая схватка продолжалась 12 дней, и к 15.12 части Потиорека во второй раз были разбиты и выброшены из Сербии. Захватив много пленных и трофеев, сербы с развернутыми знаменами вошли в Белград.

А на Дальнем Востоке японские войска в сентябре высадились на Шаньдунском полуострове, где Германия арендовала у Китая Циндао. Немцы считали его “своим Гонконгом” — тут разрабатывались угольные копи, что позволяло заправлять углем корабли, был построен сталелитейный завод. А в военном отношении Циндао виделся “своим Порт-Артуром”. Еще во время восстания ихэтуаней вокруг него возвели вал длиной 5 км., в крепости имелось много артиллерии, с моря ее прикрывали береговые батареи. С началом войны вал усилили, за ним построили редуты, а промежутки между ними перекрыли траншеями и проволочными заграждениями. Но число защитников крепости оказалось слишком маленьким. Возможность выступления Японии на стороне Антанты германское руководство прозевало, и оборона предполагалась только от британских и русских десантов или мятежей китайцев. Гарнизон Циндао насчитывал всего 2 тыс. штыков, к которым присоединилось еще 1,5 тыс. добровольцев — служащих, клерков, гимназистов. С такими силами о полевых сражениях нечего было и думать, поэтому японцы смогли беспрепятственно десантироваться и обложить Циндао с суши и с моря. Мощная крепостная артиллерия какое-то время играла свою роль, и первый штурм 6.10 был отбит. Но японцы довели численность войск до 30 тыс. чел. и повели активную осаду, заставив немцев расстрелять боеприпасы. А 9.11 начали второй штурм. И губернатор Циндао предпочел капитулировать, чтобы предотвратить гибель защитников и не подвергать население опасности уличных боев. Кроме того, в сентябре — ноябре японские десанты захватили ряд тихоокеанских островов, принадлежавших Германии, — Каролинские, Марианские, Маршалловы. Очевидно, Япония была бы не против прибрать к рукам и остальные немецкие владения в этом регионе — Соломоновы острова, Самоа, Новую Британию, Новую Гвинею. Но их, можно сказать, увели из-под носа — там высадились английские и новозеландские отряды. И активное участие японцев в мировой войне на этом, собственно, и закончилось.

Сразу несколько новых фронтов возникло со вступлением в войну Турции. Ведь она угрожала Суэцкому каналу, британским владениям в Египте, Кувейте, их нефтяным концессиям в Иране. И британцы стягивали в эти районы войска для их обороны. А кайзер рассчитывал с помощью Турции поднять против англичан и французов восстания в их колониях. Ведь турецкий султан считался халифом — духовным лидером всех мусульман. 30.7.1914 г. Вильгельм писал: “Наши консулы и агенты в Турции и Индии должны поднять весь мусульманский мир на жестокую гражданскую войну против ненавистной, лживой и бессовестной нации лавочников, даже если нам придется умереть, истекая кровью, зато Англия потеряет хотя бы Индию”. Однако столь глобальные проекты оказались несбыточными. К началу ХХ в. турецкий султан во многих отношениях сохранял свое духовное лидерство в исламском мире лишь номинально. И уж тем более был утрачен авторитет “халифата” после младотурецкой революции, когда Мехмед Решад V стал марионеткой правящей партии.

А политика “Иттихада” имела к исламу весьма косвенное отношение. К власти дорвались собравшиеся кто откуда сугубые “западники”, выставляющие приоритет “европейских” ценностей над традиционными, а своих мнений над установками Корана. Насаждались расовые теории, несовместимые с исламом. А засилье “неверных” — немцев — ничем по сути не отличалось от засилья англичан, причем “джихад” вести предполагалось как раз под руководством “неверных”. Словом, возникла система даже не исламского, а “исламизированного” экстремизма, отбрасывающего саму духовную суть религии и лишь использующего ее в качестве знамени для достижения вполне “земных” политических и геополитических целей. Поэтому даже внутри Османской империи существовала сильная оппозиция “Иттихаду” — ее называли “старотурками”. А Англия в своих владениях, естественно, поощряла такую оппозицию. И 1.11.1914 г. совет старших улемов, собравшийся в Египте, призвал мусульман отвергать пропаганду Стамбула, поскольку “образ действий Турции находится в резком противоречии с главными интересами ислама”. Британия подумывала даже о том, чтобы создать на подконтрольных ей территориях альтернативный духовный центр, “второй халифат”. А вдобавок начала игру на внутримусульманских противоречиях. В Иране, Йемене, Бахрейне поддерживала шиитов, не признающих суннитских халифов, а в Аравии как раз тогда стала помогать ваххабитам, которые под лозунгом “очищения ислама” стремились отделить Аравию от Османской империи.

Несколько фронтов возникло и в Африке. Здесь у немцев было четыре колонии — Того, Камерун, Германская Юго-Западная и Германская Юго-Восточная Африка. На Того развернулось наступление из Французской Гвинеи, британские подразделения перебрасывались сюда из Судана. На Камерун союзники нацеливались из Нигерии, Французского и Бельгийского Конго, на Юго-Западную Африку — из Южно-Африканского Союза и Анголы, на Восточную Африку — из Родезии и Бельгийского Конго. Войск в Африке у всех держав было немного и дополнялись они добровольческими отрядами колониальных служащих, охотников, фермеров, плантаторов и их слуг. Война вылилась в мелкие стычки, происходившие на обширных пространствах, в джунглях и саваннах, в очаговые бои за те или иные населенные пункты. И в 1914 г. союзникам удалось захватить лишь Того. В Восточной Африке немецкий генерал фон Леттов-Форбек, используя ошибки противников и несогласованность действий англичан и бельгийцев, отразил все попытки вторжения. В Камеруне и Юго-Западной Африке действия тоже приняли затяжной характер. Однако в связи с господством на морях британского флота колонии немцев оказались отрезанными от метрополии и были практически для нее потеряны, а сопротивляться могли лишь опираясь на собственные силы.

И в то время, как державы Антанты активно использовали экономические, сырьевые и людские ресурсы своих заморских владений, Германия очутилась в блокаде, черпать пополнения могла только за счет своего населения, а экономика вынуждена бала переориентироваться на внутренние ресурсы или поставки из нейтральных государств. В какой-то мере немцы учитывали возможность такой ситуации. И чтобы лишить Антанту ее преимуществ, запланировали широкомасштабные крейсерские операции на океанских коммуникациях. Для этого сразу с началом войны, пока блокада еще не установилась, в дальние плавания вышли несколько отрядов. В Тихий океан отправилась эскадра вице-адмирала Шпее, от которой потом ряд кораблей отделился для самостоятельных действий — легкий крейсер “Эмден”, вспомогательный крейсер “Эйтель-Фридрих”. В другие моря пошли отряды, возглавляемые легкими крейсерами “Карлсруэ” и “Кенигсберг”. Когда Япония, располагавшая сильным флотом, также вступила в войну, осадила главную тихоокеанскую базу Циндао и лишила Германию островных стоянок, крейсерам было разрешено возвращаться домой. Но этим почти никто не воспользовался. Корабли покидали Германию на волне шовинистического угара, и команды опасались, что скоротечная война кончится без их вклада в победу, без славы и наград. Впрочем, прорываться назад было уже и небезопасно. 17.10 четыре эсминца, прежде входившие в дозор “Эмдена”, — S-115, S-117, S-118 и S-119, возвращаясь домой, были встречены в Северном море у о. Тессел британским отрядом из легкого крейсера “Андаунтед” и четырех эсминцев. Произошел бой, и все немецкие корабли были потоплены, 80% экипажей поглибла, остальные попали в плен. Англичане же потерь почти не имели.

Однако германские крейсерские силы продолжали безобразничать на морях в течение нескольких месяцев, нанося торговым, а то и военным флотам Антанты ощутимые потери. Легкий крейсер “Кенигсберг” курсировал в западной части Индийского океана. “Карлсруэ” с четырьмя вспомогательными судами под командованием капитана Келера наводил ужас в Северной Атлантике, потопив и захватив 17 пароходов. Но особенно отличался “Эмден”, которым командовал фон Мюллер. Он в Тихом океане пиратствовал в прямом смысле слова, предпочитая действовать под британским флагом и вводя в заблуждение суда противника, уничтожил или захватил 25 транспортов, причем один из них, русский пароход “Рязань”, был тоже переоборудован во вспомогательный крейсер, получивший название “Корморан”. А 28.10 “Эмден”, опять выдавая себя за “англичанина”, дерзко вошел в порт Пенанг (у берегов Малаккского полуострова) и потопил стоявшие там русский легкий крейсер “Жемчуг” и французский миноносец “Муспэ”. Ну а эскадра Шпее из 2 броненосных крейсеров “Шарнхорст” и “Гнейзенау”, и 3 легких, “Дрезден”, “Лейпциг” и “Нюрнберг”, 11.1 у мыса Коронель (Чили) встретила английскую эскадру контр-адмирала Крэдока из броненосных крейсеров “Гуд Хоуп”, “Монмаут” и легкого “Глазго”. Между ними разыгралось сражение, в результате которого немцы не потеряли ни одного корабля, а оба британских броненосных крейсера пошли на дно — ускользнул лишь “Глазго”.

По всей Великобритании это поражение было воспринято как пощечина. Против германских крейсеров были выделены крупные силы, и началась настоящая охота на них. Уничтожить “Карлсруэ” никак не удавалось — его обнаруживали много раз, но это был самый быстрый крейсер в Атлантике и неизменно уходил от преследования. Но 14.11 у берегов Вест-Индии он погиб сам из-за мощного взрыва, произошедшего на его борту. Причина осталась неизвестной. Перед этим он причаливал на Кубе, загружался топливом и купил взрывчатку, поскольку свои запасы израсходовал на подрыв задержанных судов. Ни одна из спецслужб Антанты удачной диверсией не похвасталась, значит Келеру просто подсунули некондиционный товар или взрыв случился по неосторожности. Для поисков и уничтожения “Эмдена” были брошены 10 кораблей. Английский легкий крейсер “Сидней” 9.11 нашел его в Индийском океане возле Кокосовых островов, где “Эмден”как раз высадил десант, чтобы уничтожить находившуюся там британскую радиостанцию. И “Сидней” расстрелял его на якоре. Но эпопея “Эмдена” этим не кончилась. Уцелевшая часть его команды во главе со старшим офицером фон Мюкке сумела захватить на Кокосовых островах парусную шхуну “Эйше”. Совершила полное приключений плавание через океан и достигла Аравии, принадлежавшей союзным туркам. Моряки были включены в состав германских военных специалистов в Турции, а фон Мюкке командовал отрядом судов на Евфрате. Потом, кстати, был известен как один из видных активистов борьбы за мир — но это уже после Второй мировой, когда Германию разгромили еще раз и борьба за мир в ней стала более престижным хобби, чем бряцание оружием…

А эскадру Шпее сумели перехватить 8.12 у Фолклендских островов. Но на этот раз перевес был на стороне англичан — у вице-адмирала Стэрди имелось 2 линейных крейсера, “Инфлексибл” и “Инвинсибл”, 3 броненосных — “Карнавон”, “Кент” и “Корнуолл” — и легкий “Глазго”. И результаты сражения получились в точности противоположными. Стэрди не потерял ни одного корабля, а у немцев были потоплены “Шарнхорст”, “Гнейзенау”, “Лейпциг” и “Нюрнберг”. Ускользнуть удалось лишь “Дрездену”.

Продолжалась борьба и у берегов Европы. В ноябре, когда фронт вышел к побережью, англичане с помощью мин, приобретенных у России, выставили заграждения, чтобы закрыть вход в Ла-Манш и защитить фланг сухопутных армий от ударов с моря. А продолжавшие действовать подводные лодки стали нести потери. 23.11 у Скапа-Флоу немецкую субмарину U-18 заметил и протаранил обычный рыболовный траулер. А в декабре подводная лодка U-11 погибла на мине у Зеебрюгге. Но основные силы германского флота вели себя пассивно, не решаясь даже на операции миноносцев. Дескать, их потребуется прикрывать крейсерами — а кайзер опасался новых потерь. Правда, командующий линейным флотом адм. Ингеноль попытался реализовать стратегию ослабления англичан в “частных” боях. И трижды предпринимал набеги на Ярмут, рассчитывая повторить то же, что англичане у Гельголанда, — обстрелять несколькими кораблями, вызвать погоню и навести ее на всю массу флота. Но в декабре, когда спровоцированная британская эскадра действительно вышла в море, Ингеноль вдруг получил приказ отступить и вернуться в Вильгельмсхафен. Кайзер рискнуть не решился. Вскоре Ингеноля заменили на фон Поля. Но положение на германском флоте осталось прежним.

26. Лодзь

После успешного Варшавско-Ивангородского сражения русские войска нуждались в серьезном отдыхе и пополнении. Но Ставка решила иначе — дать лишь 12-дневную передышку, чтобы подтянуть отставшие тылы, восстановить израсходованные боекомплекты, и продолжить наступление. С одной стороны, степень разгрома противника штабом Верховного Главнокомандующего преувеличивалась, и такое решение оказалось в принципе ошибочным. Но с другой стороны, еще свежими были примеры, как разбитым немцам позволяли спокойно отойти и оправиться после Гумбиннена. И после Марны. Николай Николаевич и его сотрудники прекрасно понимали, что любую паузу используют не только русские, но еще более эффективно и неприятель. Восстановит боевой дух частей, подтянет подкрепления, построит оборону. А вторжение в Германию, даже частичное, могло дать огромный стратегический выигрыш. Выход русских армий в Силезию с ее угольным бассейном, захват Познани ставили германскую промышленность на грань катастрофы, а взятие Кракова угрожало обходом всему австро-венгерскому фронту. На продолжении русского наступления настаивали и союзники, бросавшие в это время последние резервы в битву у Ипра. Жоффр и Китченер умоляли нажать, чтобы немцы не сняли соединений с Востока на Запад. Хотя на самом деле ситуация была уже иной. Фалькенгайн, чтобы остановить русских, отправил из Франции на Восток почти всю конницу и готовил переброску 7 пехотных корпусов. И успей они прибыть к Гинденбургу, ситуация могла измениться кардинально. Так что и ошибочность решения о наступлении остается весьма спорной. Другое дело, что были допущены просчеты в его реализации.

В рамках планирующейся операции правофланговым 10-й и 1-й армиям приказывалось разгромить противника в Восточной Пруссии и выйти на Нижнюю Вислу. 2-я армия наступала на Калиш. Южнее нее 5-я и 4-я (тоже переданная в состав Северо-Западного фронта) наносили главный удар, на Ченстохов, куда отступила 9-я германская армия. А на армии Юго-Западного фронта возлагались вспомогательные функции — 9-я обеспечивала левый фланг основных сил, продвигаясь к Кракову. 3-я и 8-я наступали также на Краков и к Карпатам, а 11-я осуществляла блокаду Перемышля. Начать планировалось 14.11… Причем надо особо подчеркнуть — приказы и директивы Ставки, отданные в ходе подготовки наступления, несколько раз обращали внимание на два важных пункта. Принять все меры к обеспечению наступления “со стороны Торнского района” — крепости Торн (ныне Торунь), оставшейся на правом фланге. И “принять самые энергичные меры к тому, чтобы выяснить направление отступления противника, стремясь отнюдь не потерять соприкосновение с ним”. Ни того, ни другого командование Северо-Западного фронта не сумело или не смогло сделать.

А немцы, обеспокоенные угрозой вторжения, в это время сами готовили мощный контрудар с целью не только остановить русские армии, но и, разумеется, устроить очередные “Канны”. С 1.11 у них было создано общее командование вооруженных сил на Востоке — Обер-Вест, которое возглавил Гинденбург (конечно, в паре с Людендорфом). Командующим 8-й армии стал фон Белов, а 9-й — Макензен. Немцы на Востоке продолжали читать русские радиограммы (точно так же, как на Западе французы приноровились читать немецкие), и Гиндербургу стало известно о том, что русские армии остановились для подготовки дальнейшего наступления. Тут же начал осуществляться энергичный контрманевр. С помощью разрушения коммуникаций немцы сумели оторваться от преследования, но на территории Германии с коммуникациями было все в порядке. И 9-я армия, на разгром которой нацеливались русские, спешно меняла расположение. Из района Калиша и Ченстохова ее перебрасывали к Торну, именно туда, откуда Николай Николаевич не ожидал опасности. Сюда же в помощь Макензену прибывали кавалерийские дивизии с Западного фронта, в результате чего был собран кулак из 5,5 корпусов и 5 кавдивизий — 155 тыс. чел, 450 пулеметов и 960 орудий. Вспомогательную группу составляли 4 свежих корпуса, сформированных из гарнизонов крепостей и местного ополчения — “Грауденц”, “Познань”, “Бреслау”, “Торн” — 124 тыс., 250 пулеметов и 480 орудий. Южнее располагалась 1-я австрийская армия, усиленная группой ген. Войрша из 4 германских дивизий. Кроме того, в ближайшие недели ожидались корпуса, обещанные Фалькенгайном, а Конрад перебрасывал на север 2-ю австрийскую армию.

9-я германская должна была нанести удар по правому флангу вытянувшегося дугой русского фронта — между Вислой и Вартой, в направлении на Лодзь — в стык между 1-й и 2-й русскими армиями. С фронта то место, откуда ушла армия Макензена, оставалась прикрывать вспомогательная группировка и части прибывающей 2-й австрийской. Здесь создавался еще один кулак, который наносил удар в стык между 2-й и 5-й русской армиями. Тоже нацеливался на Лодзь, где должен был соединиться с прорвавшимися частями Макензена, и таким образом 2-я русская армия оказывалась в кольце. Две австрийских армии и группа Войрша должны были в это время атаковать 5-ю армию Плеве, содействуя основной операции.

Главнокомандующий Северо-Западным фронтом Рузский перегруппировку противника прозевал, полагая, что армия Макензена все еще находится у Ченстохова. А противоположные сообщения разведки оставил без внимания. Его силы в районе готовящегося сражения насчитывали — в 1-й армии Ренненкампфа 123,5 тыс. чел, 200 пулеметов и 440 орудий, во 2-й Шейдемана — 158,5 тыс. чел., 350 пулеметов и 540 орудий, в 5-й у Плеве — 85 тыс.чел., 190 пулеметов, 320 орудий. В общем, на начало операции, пока к Гинденбургу не подошли новые германские и австрийские соединения, численное превосходство сохранялось за русскими, однако на направлении главных ударов немцы создали многократный перевес. Впрочем, и германское командование допустило ошибку. Оно могло бы достичь куда большего успеха, если бы позволило начаться запланированному наступлению русских, армии Северо-Западного фронта продвинулись бы дальше на запад, прямо в “мешок”, да и к немцам успели бы подойти дополнительные контингенты. Однако так же, как русская Ставка, руководство Обер-Вест предпочло начать операцию без передышки для войск, без достаточного обеспечения силами и материально-техническими средствами. Но исходило из других соображений — что столь масштабные перевозки войск скрыть невозможно.

Считало, что русскому командованию о них уже известно, а значит, оно разгадает замысел и может предпринять меры противодействия, как было при наступлении на Варшаву и Ивангород. И Гинденбург решил начать пораньше, чтобы не потерять фактор внезапности. Соединения германских ударных группировок после массированной артподготовки ринулись в атаку 11.11 — на 3 дня опередив наступление русских. Два германских корпуса, 17-й и 11-й наступали на армию Шейдемана с фронта, а четыре — 1-й, 25-й, 20-й и кавалерийский, продвигаясь вдоль берега Вислы, обрушились у Влоцлавска на 5-й Сибирский корпус 1-й армии — левофланговый, обеспечивавший стык со 2-й. Макензен стремился окружить его и уничтожить, что открыло бы ему дорогу для рывка по русским тылам, на Лодзь. Но ни внезапность, ни подавляющее превосходство ожидаемого результата не принесли. Сибиряки сражались упорно и отчаянно, отражая атаку за атакой. Командование корпуса использовало несогласованность в действиях германских соединений и умело маневрировало наличными силами, перебрасывая их с одного участка на другой. Немцев здесь задержали на 2 дня. Лишь понеся значительные потери, 5-й Сибирский начал отступать. Поставленной Макензеном задачи его войска не выполнили — окружить корпус так и не смогли, и он отошел вполне организованно.

Однако путь открылся, и ударная группировка врага двинулась дальше. В районе г. Кутно навалилась на 2-й, правофланговый корпус 2-й русской армии. И хотя он тоже оказал упорное сопротивление, в двухдневных боях немцы нанесли ему поражение и отбросили, перерезав железную дорогу Варшава — Познань, одну из артерий, питающих войска Шейдемана, и стали выходить им в тыл. Связь между 1-й и 2-й русской армиями оказалась разорванной. Шейдеман предпринимал меры по выправлению ситуации, начал переброску двух корпусов на свой обходимый правый фланг. Рузский же с решениями по противодействию запоздал. Он все еще превратно оценивал обстановку, и 14.11 его 5-я армия и 4-я армии, как и 9-я Юго-Западного фронта, все же перешли в наступление на Ченстохов, где основных сил противника давно не было. Лишь 15.11 угрозу осознал и Рузский и тоже начал перегруппировку.

К этому времени обозначилось и второе направление вражеского прорыва — не только в обход правого, но и в обход левого фланга 2-й армии, где начали наступление корпуса “Познань”, “Бреслау”, 3-й кавалерийский и австрийцы. А поскольку Шейдеман направил львиную долю своих сил против Макензена, то неприятелю на этом направлении противостоял только конный корпус Новикова из 3 кавдивизий, прикрывавший стык между 5-й и 2-й армиями. Под напором многократно превосходящих сил он начал отходить, и вторая половина германских “клещей” тоже стала углубляться в русские тылы. Однако здесь положение спас своевременный и энергичный маневр командующего 5-й армией Плеве. Он развернул часть своих сил на север и перешел ими в наступление во фланг прорывающейся группировки. Разбил и отбросил ее и прикрыл своими войсками брешь во фронте.

Конечно, то же мог сделать и Ренненкампф против прорвавшихся корпусов Макензена. Но… дело в том, что сам Ренненкампф, по свидетельствам современников, стал уже “не тот”, что на Японской или под Гумбинненом. Хотя официальное расследование без труда установило его полную невиновность в трагедии Самсонова, но его оклеветал выгораживавший себя Жилинский, имеющий, дескать, связи с иностранцами. А добавил клеветы, в отместку за попытку снять его после Каушена, изрядный склочник Хан Нахичеванский, вхожий в “высший свет” аристократии. Клевету тут же подхватила либеральная общественность, имевшая на Ренненкампфа зуб за подавление революции в Забайкалье. И началась его массированная травля в газетах, в салонных слухах, на заседаниях всевозможных общественных комитетов. Травля, на которую он не мог аргументированно ответить, поскольку оперативные документы и те же приказы Жилинского, определявшие его поведение, были секретными. И боевой генерал “сломался”. В нем не осталось ни прежней инициативы, ни решительности. Действовал неуверенно, приказы отдавал непоследовательные — не желая давать повод для новых обвинений в трусости, но и опасаясь поражения, которое опять сделало бы его козлом отпущения. В общем, с оглядкой на начальство.

А положение его армия занимала сложное. 5-й Сибирский корпус, подвергшийся удару, — на левом берегу Вислы, а остальные корпуса — на правом. И между ними — единственный мост. Причем на правом, против главных сил армии, тоже начались атаки. Вот и гадай, где враг проводит главное наступление? Отправишь войска на левый берег — а вдруг это демонстрация? И попробуй верни их назад. Словом, Ренненкампф промедлил, пока не получил однозначных указаний Рузского. Что и позволило немцам вбить глубокий клин в расположение русских. Армия Шейдемана отступила к Лодзи. Ее правофланговый 1-й корпус, выдвинутый навстречу немцам, неприятель тоже потеснил, и фронт армии изогнулся дугой вокруг этого города. А Макензен перерезал железную дорогу Лович — Лодзь, вторую из трех коммуникаций, связывавших войска Шейдемана с тылом. 16 — 17.11 немцы выставили заслон против загнувшегося русского фланга и запустили в открывшиеся тылы сильную группировку ген. Шеффер-Баяделля из 3 пехотных и 2 кавалерийских дивизий — 48 тыс. штыков и сабель. Она стала обходить Лодзь с юго-востока и юга. Вышла на третью, последнюю железнодорожную артерию 2-й армии Варшава — Петроков и взорвала ее, создав угрозу полного окружения.

Немцы учитывали и психологический момент — что это ведь была та же самая армия, части которой всего 2,5 месяца назад побывали в кольце и подверглись разгрому. Поэтому кое-где началась и паника. В первую очередь, как это обычно бывает, в тылах, обозах, лазаретах, где люди не знают реального положения дел и чувствуют себя беспомощными. В Лодзи в этот момент находился с санитарным поездом депутат Думы и лидер партии октябристов А.И. Гучков. По натуре — отъявленный авантюрист и сорвиголова, успевший несколько раз подраться на дуэлях, побывать добровольцем на Бурской войне, а на Японской возглавлявший санитарный отряд и отправившийся в плен вместе с ранеными, чтобы защищать их интересы и не допустить расправ над ними. Теперь он писал знакомым, что “только чудо может спасти нашу армию”, и уже настроился снова остаться вместе с ранеными в плену. Потом, кстати, вернувшись в Петроград, принес заряд паники туда — принялся “бить тревогу”. Что вот, мол, от “общественности” скрывают истинное положение дел, а на фронте сплошные катастрофы — не успел приехать, как чуть-чуть беда 2-й армии не повторилась.

Но только стратегические познания Гучкова (будущего военного министра Временного Правительства) исчерпывались пальбой в бурских саваннах. А на самом-то деле ситуации на войне бывают разными, и “чуть-чуть не считается” или считается далеко не всегда. Разумеется, если действовать грамотно. Ведь те же глубокие обходы — маневр очень опасный и для тех, кто его производит. И если в Пруссии из-за ошибок Самсонова и Жилинского немцы смогли его успешно осуществить, избежав потенциальных неприятностей, то под Лодзью русское командование отреагировало хоть и с запозданием, но в целом четко и грамотно. Фронтовых частей 2-й армии паника отнюдь не коснулась — они видели перед собой врага, которого можно бить. И били, сами переходили в контратаки, не позволяя Макензену снимать войска для усиления обходящей группировки. А против нее командование фронта срочно стягивало силы с других участков. Прибыл кавкорпус Новикова, гвардейская кавалерия — им было приказано атаковать, не считаясь с потерями. Под Петроковом отличились своей отчаянной атакой кавалергарды, под Колюшками — нижегородские драгуны, отважно дралась 5-я кавдивизия, сшибаясь в рубках с 6-й и 9-й германскими кавдивизиями. Урон русская конница и впрямь понесла значительный, но противника задержала. А тем временем на направление прорыва выдвигались и разворачивались к бою части 1-го Сибирского и 5-го корпусов 2-й армии. А за счет сил 1-й армии на фланге у германского клина, в районе Ловича стали сосредотачиваться 2 корпуса для контрудара.

Немцы продолжали атаки и на правом фланге 5-й армии — их корпуса “Познань”, “Бреслау”, 5-я и 8-я кавалерийские и 7-я австрийская дивизии не оставляли попыток отбросить противостоящие им части Плеве и тоже прорваться в тылы 2-й русской армии, навстречу группе Шеффер-Баяделя, но успеха не имели. А русские 9-я и 4-я армии (после отмены общего наступления 4-ю вернули в состав Юго-Западного фронта) наседали на австрийцев и группу Войрша, не позволяя снимать отсюда части на главные направления. Ну а группа Шеффер-Баяделля 20 — 21.11 встретила оборону перекрывших ей движение пехотных дивизий и в упорных боях была остановлена. Одновременно части 1-й армии, собранные у Ловича, перешли в наступление во фланг прорвавшимся немцам, соединились у Лодзи с войсками 2-й армии и восстановили целостность фронта. Таким образом, 5 германских дивизий сами очутились в кольце. До 24.11 они вели ожесточенные бои в окружении, пытаясь прорваться назад и атакуя 63-ю и 6-ю Сибирскую дивизии, перекрывшие им пути выхода.

Однако Ренненкампф совершил еще одну ошибку. Чтобы облегчить Шеффер-Баяделлю выход из ловушки, Макензен усилил натиск с фронта, и командующий 1-й армии перевел часть Ловичской группы на другой участок, считая его угрожаемым. В результате окруженные немцы ночной атакой опрокинули боевые порядки 6-й Сибирской дивизии и вырвались, уходя на северо-восток. Их преследовала русская кавалерия, но кольцо уже разомкнулось, и они смогли добраться до позиций своей армии. Точнее, спастись из кольца удалось лишь жалким остаткам ударной группировки — из 48 тыс. осталось 6, остальные погибли, были ранены или угодили в плен. Людендорф писал: “Крупная оперативная цель, уничтожить русских в излучине Вислы, не была достигнута”. Вместо повторения “Танненберга” сами немцы с трудом и огромными потерями вытащили из мешка свои дивизии. И единственным реальным результатом операции стал срыв русского вторжения в Германию. Что, в общем-то, тоже преподносилось пропагандой в качестве блестящего успеха.

Бои шли и на других участках. Так, Уссурийская казачья бригада наступала на г. Цеханов, а в тылу у нее, в местечке Сахоцин, остались обозы нескольких частей. И туда внезапно налетела германская кавалерийская бригада. Разогнала и пленила обозных, захватила массу трофеев, в том числе и знамя 1-го Нерчинского полка. И двинулась вслед за уссурийцами, чтобы ударить сзади и сорвать атаку на Цеханов. Один полк выступил вперед, другой потянулся по дороге чуть позже, увозя захваченное. Но в это время в Сахоцин возвращался из разведки хорунжий Григорий Семенов с 10 казаками. Узнав от своего вестового, сбежавшего от немцев, что произошло, будущий Забайкальский атаман мгновенно сориентировался и со своим разъездом неожиданно налетел на германский арьергард — спешившийся и разошедшийся по местечку эскадрон. Порубил и обратил в бегство заставу противника, и произошло невероятное — немцы, не разобравшись в силах русских и преследуемые казаками, кинулись удирать, заразили паникой своих товарищей, сопровождавших обозы, эта паника, усиливаясь, покатилась от хвоста колонны к головным эскадронам, и весь полк, бросив добычу, устремился прочь. И в результате дерзким налетом 11 чел. отбили знамя полка, 150 повозок, артиллерийский парк, освободили 400 пленных и сорвали вражеский удар в тыл своей бригады. Семенов был награжден орденом Св. Георгия IV степени, все его казаки — Георгиевскими крестами.

В конце ноября Гиндербург принял решение временно перейти к обороне, ожидая подкреплений. А когда из Франции подойдут первые 4 корпуса из 7 обещанных, перейти в новое наступление, проломив стык 1-й и 2-й армий у Ловича и нацелив удар на Варшаву. Второй удар планировался в стык 4-й и 5-й русских армий на Новорадомск и Пжедборж. Предполагалось прорваться на флангах ослабленных предыдущими боями войск Шейдемана и Плеве и при удаче захватить в мешок уже не одну, а две армии. Но и русские войска в это же время готовились отойти несколько назад, чтобы сократить линию фронта, уплотнить боевые порядки и приблизиться к тыловым базам. Для подготовки тыловых рубежей требовалось выиграть время, поэтому было решено 1-й армии перейти в частное наступление у Ловича. Этот удар, разумеется, не мог привести к ощутимому успеху, но во многом смешал карты противнику. Потому что и Макензен вынужден был начать боевые действия раньше запланированного срока, до сосредоточения ударной группировки. 1.12 9-я германская армия тоже перешла в наступление, и у Ловича завязались ожесточенные встречные бои. А чтобы не действовать вразнобой, и 2-я австрийская армия начала атаки, силясь прорваться на южном фланге у Плеве.

На других направлениях тоже разыгрались сражения. Отвлекая немцев с главного участка, в декабре перешла в наступление 10-я армия в Восточной Пруссии. Она достигла вражеских позиций на р. Ангерапп, а в районе Мазурских озер атаковала крепость Летцен. Русские взяли несколько высот, отбили контратаки, но дальше не прошли. Оборонительная система была слишком сильной — линии колючей проволоки, спирали Бруно, траншеи усиливались блиндажами и пулеметными гнездами, и все это умело сочеталось с каналами и озерами, простреливалось артиллерией. Когда ударили морозы, сковав льдом водные рубежи, была предпринята еще одна попытка штурма. К ней подготовились более тщательно, части отводили в тыл, тренировали на похожей местности, где были построены аналогичные укрепления. Тем не менее атака снова сорвалась. Тяжелой артиллерии, способной подавить огневые средства противника, у 10-й армии было мало. Да к тому же вдруг ударила оттепель. Полки 64-й дивизии, двинувшиеся на штурм, немцы огнем заставили залечь в болоте перед заграждениями. Пролежали в грязи целый день, не в силах подняться из-за обстрела, а вечером снова похолодало, шинели вмерзли в грунт, и их откалывали штыками. Для оказания первой помощи и профилактики заболеваний в блиндажи, куда под покровом темноты вернулись участники атаки, были стянуты все врачи, фельдшеры и санитары — оттирали денатуратом, от переохлаждения давали пить пивные дрожжи. Но все равно было много обмороженных.

Но в итоге всех этих действий планы Гинденбурга были сорваны. Прибывающие из Франции соединения он вынужден был вводить в бой по частям, на различных направлениях. И нигде не добился решающего успеха. Несмотря на то, что численное преимущество все больше склонялось на сторону противника, русские продолжали драться геройски. Как всегда безупречно действовала наша артиллерия, значительно превосходившая противника выучкой и меткостью огня. Немецкое командование по опыту боев даже выработало неофициальное соотношение, которое стали использовать в расчетах для подготовки дальнейших операций — для создания равновесия на одно русское орудие надо выставлять три немецких. Впрочем, в боях отличались все рода войск. Русская пехота по своим боевым качествам удостаивалась самых высоких оценок — в том числе и со стороны германских офицеров. И даже авиация, хотя по техническим данным самолеты значительно уступали противнику, делала все, что возможно.

Тут, кстати, стоит помянуть добрым словом одного из забытых ныне “отцов русской авиации” генерала от кавалерии Александра Васильевича Каульбарса. Это был весьма одаренный и разносторонний человек. В молодости — известный путешественник, обследовавший Тянь-Шань, горные перевалы Хан-Тенгри, совершавший экспедиции по Китаю и Джунгарии и награжденный Золотой медалью Русского географического общества. В 1873 г. участвовал в походе русских войск через пустыни на Хиву, обследовал устье Амударьи и первым доказал, что она раньше впадала в Каспийское море. В Турецкую проявил себя и блестящим военачальником, а потом был военным министром Болгарии. В качестве командира 2-го Сибирского корпуса отличился в Китайской кампании, разгромив мятежников и взяв Пекин еще до прибытия войск союзных европейских держав. В Японскую командовал армией, выдержав под Мукденом главный удар противника. В 1905 г. подавлял беспорядки (за что его и “забыли”). А в должности командующего войсками Одесского округа стал энтузиастом авиации и в 1907 г. основал знаменитый Одесский аэроклуб, открывший дорогу в небо многим известным летчикам. В мировую войну Каульбарс был уже в преклонных летах, для руководства строевыми объединениями не годился, и его назначили “по увлечению” — командующим авиацией Северо-западного направления. Так что он стал первым в истории России авиационным военачальником. И его воспитанники и подчиненные на изношенных, стареньких аэропланах творили чудеса. Садились и взлетали там, где это казалось невозможным. Доставляли донесения, вели разведку, осваивали методы бомбежки, экспериментировали с установкой бортового вооружения. Подвиг совершил ротмистр Юрков — он совершил посадку на вражеской территории и, прекрасно говоря по-немецки, выдал себя за германского летчика. Собрал у противника нужные сведения и улетел.

Но подвигов вообще совершалось множество. Так, еще один поразительный случай выпал в декабре на долю Г.М. Семенова. Он, опять с разъездом в 10 чел., был отправлен разведать вражеские позиции на шоссе на г. Млава. Но заметив, что германская пехотная застава ночью потеряла бдительность и греется у костров, казаки открыли по ней огонь с нескольких сторон. Побили и разогнали, стали разбирать рогатки с проволочными заграждениями. И снова случилась “цепная паника”. Немцы приняли налет за крупное наступление, бегущие пехотинцы напугали роту, державшую оборону в с. Модлы, она тоже стала отступать — и достигла Млавы, гарнизон которой тут же начал эвакуироваться. А Семенов скрытно продвигался следом, периодически посылая донесения командованию. Так что в город вошел вдвоем со своим вестовым Чупровым. Из единственной винтовки подбили и захватили 2 машины, ранили нескольких немцев, чем внесли окончательную дезорганизацию среди отступающих. Когда недоумевающее командование, зная о сильных укреплениях противника, для проверки донесений Семенова послало взвод Приморского драгунского полка корнета Коншина, двое героев, взявших город, ужинали в ресторане на главной улице. Вскоре подошла и вся бригада. Семенова за этот подвиг наградили Георгиевским оружием.

Сражение в Западной Польше продолжалось до середины декабря, и перелома немцы так и не добились. Русские части были серьезно повыбиты, начинал сказываться недостаток боеприпасов. И 13.12 Верховный Главнокомандующий дал приказ об отводе армий на заранее подготовленные позиции по линии рек Бзура, Равка и Нида. Но и противник был настолько измочален в боях, что даже не смог перейти в преследование, так что отход был осуществлен вообще без какого бы то ни было давления со стороны немцев и австрийцев. К 19.12 части Северо-Западного фронта встали на указанных рубежах и закрепились на зиму, доукомплектовываясь, приводя себя в порядок и готовясь к новым операциям. Немцы удовлетворились занятием оставленной территории и атаковать новую линию фронта тоже не спешили. На Восточном фронте, как и на Западном, началась позиционная война.

Рузский выкрутился — ведь за ним была репутация “героя Галиции”. Но на Ренненкампфа уже катились бочки, и неудачное руководство войсками в Лодзинской операции стало последней каплей, он был снят с поста командующего армией. Для тупого и слепого “общественного мнения” это подлило масла в огонь, и оно буквально взбесилось против “немца” (Хотя среди российского офицерства было 9% немцев — и сражались они ничуть не хуже русских, поскольку их Отечеством была Россия, а не Германия). По клеветническим наветам весной 1915 г. было начато следствие, генерала обвиняли в измене и даже в мародерстве на территории Восточной Пруссии. Но следствие его полностью оправдало — были выявлены лишь ошибки, и никаких преступлений. Однако принципиальности в данном случае царь не проявил, “общественность” лишний раз раздражать не хотел, и официально об оправдании Ренненкампфа объявлено не было. Да опять же, материалы расследования были секретными, касаясь оперативных вопросов. И генерал вышел в отставку…

27. Карпаты

В то самое время, когда грохотали пушки у Лодзи и Лецена, разыгралось еще одно сражение — на Юго-Западном фронте. Здесь 3-я армия успешно продвигалась к Кракову, а 8-я выходила в предгорья Карпат. Карпатский хребет сам по себе представляет мощную естественную крепость. Он имеет форму подковы длиной 400 км и глубиной 100 км, выгнутой в сторону России и прикрывающей Венгерскую равнину. Точнее, это не один хребет, а несколько, высотой 1000 — 3000 м, тянущихся один за другим и прорезанных лишь “воротами” перевалов — Дуклинского, Лупковского, Ростокского, Русского, Ужокского, Верецкого, Вышковского, Яблоницкого, Татарского. Горы тут очень крутые, поросшие лесом и кустарником, дорог мало, да и они в дождливую погоду из-за суглинистых почв становятся труднопроходимыми. В долинах много речушек и ручьев, которые расчленяют горы в самых различных направлениях. В летнее время они немноговодны, но в период осенних дождей бурные и тоже представляют серьезные препятствия. В долинах часто садятся густые, тяжелые туманы. А на вершинах рано выпадает снег, начинаются метели.

По отношению к 8-й армии Карпаты оказались превосходной “фланговой позицией”, и австрийцы, отступившие к перевалам, в любой момент могли нанести оттуда удар по левому крылу фронта, как они уже попытались сделать. И Брусилов, и вышестоящее командование видели выход в том, чтобы самим захватить перевалы и таким образом прикрыться Карпатами. Но сделать это было непросто. 8-я армия в боях понесла большие потери — а все подкрепления направлялись на Северо-Западный фронт, где готовилось главное наступление. В это время армию посетил начальник санитарной части Вооруженных Сил принц Ольденбургский — воочию увидев состояние дел, он телеграфировал напрямую великому князю Николаю Николаевичу, и только тогда Ставка прислала на Юго-Западный фронт 2 дивизии. 12-я Сибирская была включена в состав 8-й армии, а другую дивизию Иванов передал Радко-Дмитриеву. Плохо было и со снабжением — по разнарядке зимним обмундированием сперва следовало обеспечить Северо-Западный фронт, где зима начиналась раньше. Но на Юго-Западном тепло было только в долинах, а в горах уже выпал снег. И Брусилов распорядился приобретать теплые вещи, минуя интендантство.

Для операции в Карпатах он выделил 24-й и 8-й корпуса, приказав им овладеть главным хребтом от Ростокского до Лупковского перевалов. Правда, задача 4 раза менялась и была поставлена крайне неясно. Настолько неясно, что в последующих мемуарах военачальников даже возник спор, было ли приказано войскам переходить Карпаты и вторгаться на Венгерскую равнину или нет? Дело в том, что в это же время шли и другие споры. Директива Главнокомандующего Юго-Западным фронтом предполагала другой план наступления — 8-й армии предписывалось “частью сил” занять горные проходы, а с “главными силами” двигаться к Кракову, поддержать 3-ю армию. Брусилов же доказывал, что это невыполнимо — поскольку в Карпатах, на левом фланге, остается не менее 4 корпусов противника. Если оставить их “в покое” и двигаться к Кракову — они ударят в тыл. И если даже выделить против них заслон из 2 корпусов, то еще один, 7-й, должен прикрывать осаду Перемышля. А на Краков придется идти не с “главными силами”, а с одним корпусом. Иванов же упрекал Брусилова, что тот увлекается перспективами собственных побед, мечтает о вторжении в Венгрию и не желает считаться с общей обстановкой на фронтах и приказами командования. Командующий 8-й армией надеялся, что в случае успеха задачу ему все же изменят. Поэтому и строил запутанные формулировки вроде задачи “возможно глубже охватить фланг противника”. С одной стороны, вроде бы не противоречащие указаниям фронтового командования, а с другой — предоставляющие подчиненным простор для инициативы и возможность самим догадаться, как действовать. Чем черт не шутит — если получится за Карпатами охватить фланг австрийского фронта, то вдруг противник побежит? И это даст куда более ощутимые результаты, чем лобовое наступление на хорошо укрепленный Краков? Вдруг получится такая же петрушка, как со Львовом, и второстепенное направление само собой станет главным?

Как бы то ни было, 20.11 части пошли на штурм перевалов. 48-я дивизия Корнилова наступала на Ростокский, правее — 49-я и 2-я сводная казачья дивизии выходили на дорогу к местечку Цисну, еще правее двигалась 4-я Железная стрелковая бригада — перед ней перевалов не было, а части 8-го корпуса Орлова наступали на Лупковский перевал. Противник оказывал ожесточенное сопротивление. Особенно упорно дрались венгерские части, защищая подступы к своей родине. Но Корнилов в жарком бою взял перевал, спустился с гор и, преследуя неприятеля, 23.11 взял город и важный железнодорожный узел Гуменне (ныне в Словакии). Столь же успешно действовала и 49-я дивизия. Сбив атакой оборону врага, овладела частью Карпатских Бескид, вышла на равнину и захватила станцию Кошнац, перерезав шоссе и железную дорогу Гуменне — Медзилаборце (Мезоляборч) — главные коммуникации и питательные артерии австрийского фронта. Вместе с пехотой на Венгерскую низменность прорвалась казачья дивизия Павлова и ринулась в рейд, наводя панику.

8-му корпусу и 4-й стрелковой бригаде пришлось труднее. Для прикрытия перевала австрийцы у станции Лупково организовали сильную оборону, и наступление Орлова захлебнулось. Деникин решил помочь соседу и двинул туда своих железных стрелков. 3 дня его бригада вела бой за Лупково, и противник был разбит, некоторые его части практически уничтожены. Бригада взяла город и станцию, захватив 2 тыс. пленных. Но фактор внезапности, способствовавший успеху 48-й и 49-й дивизий, был утерян, противник тут успел как следует укрепить перевал, и штурм, при сомнительных шансах на победу, грозил огромными потерями. Тогда Деникин решился на отчаянный шаг — без дорог, козьими тропами обойти перевал и ударить в тыл его защитникам. Оставил у Лупкова один батальон с артиллерией и обозами, приказал навьючить имеющихся лошадей патронами и сухарями и повел бригаду в горы.

Погода была отвратительная — ударил мороз до минус двадцати, на высоте было еще холоднее, бушевала вьюга. Солдаты и офицеры, поддерживая съезжающих коней и цепляясь за мелкий кустарник, карабкались по обледенелым склонам, пробивались через снежные заносы. И прошли — а противник, считая в таких условиях движение по бездорожью абсолютно невозможным, появления русских никак не ждал. Австрийцы отсиживались в теплых блиндажах, когда деникинцы обрушились на них в клубах метели, сжимая в замерзших руках винтовки и греясь в рукопашной. Разгромили и погнали вниз, не давая опомниться и столь же неожиданно захватывая тыловые рубежи. Опрокинули отряд, прикрывавший станцию и город Медзилаборце и взяли его. В этой дерзкой операции бригада, в которой насчитывалось всего-то 4 тыс. штыков, взяла более 3700 пленных, 9 орудий, несколько эшелонов с грузами, горы оружия и снаряжения. Сама же потеряла 164 чел. убитыми и около 1100 ранеными и обмороженными. Верховный Главнокомандующий, узнав об этом подвиге, прислал железным стрелкам телеграмму с “горячей благодарностью”. А Брусилов писал Деникину: “Молодецкой бригаде за лихие дела, за блестящее выполнение поставленной задачи шлю свой низкий поклон и от всего сердца благодарю Вас, командиров и героев-стрелков. Перенесенные бригадой труды и лишения и славные дела свидетельствуют, что традиции старой Железной бригады живут в геройских полках и впредь поведут их к победе и славе”.

Таким образом, русские прорвались за Карпаты, были захвачены важнейшие австрийские коммуникации. Но развития этот успех не получил. Для этого требовались сильные подкрепления, а как раз в это время сложилась критическая ситуация у Лодзи. И чтобы оттянуть на себя силы противника, перед Юго-Западным фронтом еще более настоятельно встал вопрос об ударе на Краков. Поэтому даже имеющимися войсками поддержать 24-й корпус Брусилов уже не мог, их настойчиво перенацеливали на север. И колебался, получая доклады Цурикова, что прорвавшиеся части могут оказаться в опасном положении, командующий армией колебался. То ли отводить войска назад, то ли нет — все же жалко было отказаться от достигнутого успеха. Австрийцы же вскоре опомнились, и начали стягивать к прорыву значительные контингенты. Корнилов, преследуя врага, продвигался на юг — но при этом оказывался все больше уязвимым с востока. Чтобы хоть как-то прикрыть свой фланг и защитить шоссе, ведущее в тыл, к Ростокскому перевалу, он оставил один полк с батареей у села Такошаны. Но противнику в общем-то даже не потребовалось много времени — он сам готовился к очередному контрудару со стороны Карпат, так что силы были под рукой. Свежую венгерскую гонведскую дивизию, выдвигавшуюся к фронту в районе Ужгорода, срочно повернули на запад, и она навалилась на заслон у Такошан. Первые атаки полк отразил, но 24.11 четырехкратно превосходящим врагом был смят и отошел к перевалу. Враг перехватил шоссе, и 48-я дивизия оказалась отрезанной от тылов и от своего отступившего полка.

25.11 австрийцы, подтянув войска, начали атаки на Гуменне еще и с запада. На помощь подошли части 49-й дивизии, и Корнилов, передав им оборону города, развернул свои 3 полка на восток, к Такошанам, чтобы отбить важную дорогу. Но неприятель здесь тоже наращивал усилия, и его встретили 6 полков. Тяжелые бои продолжались двое суток, и командир корпуса просил у Брусилова разрешения на отход. Однако тот понимал, что отступление с наседающим противником на хвосте может обернуться полным разгромом и отходить разрешал лишь после того, как австрийцам нанесут поражение. Что в сложившихся условиях было уже нереальным. К 27.11 48-я дивизия дралась почти в полном окружении. У нее оставалась свободной только одна дорога — горная, вьющаяся крутым серпантином над ущельями и занесенная снегом. И Цуриков приказал Корнилову отступать. Осаживая врага контратаками, дивизия двинулась в горы по этой единственной дороге, даже точнее — тропе. Но оказалось, что у селения Сины враг перерезал и ее. Обойти было нельзя — чтобы вывезти артиллерию, требовалось прорываться через поселок, и начались уличные бои. Корнилов собрал все “резервы” — роту саперов, штабных писарей, случайные подразделения и команды и лично повел их в атаку. И пробились. На следующий день вышли к своим, не потеряв ни одного орудия и выведя 2 тыс. пленных. Причем своей героической борьбой 48-я сдержала контрудар противника, отвлекла на себя его силы, и тем самым прикрыла отход 49-й дивизии и 4-й бригады, которые тоже вынуждены были оставить равнину.

Прорыв за Карпаты, по сути, стал лишь широкомасштабным рейдом, напугавшим австрийцев, нанесшим им серьезный материальный и моральный урон, после чего части 8-й армии закрепились на перевалах. Но никакой передышки в боях не было. В то время, как войска Брусилова вели сражение за Карпаты, его правый сосед, 3-я армия Радко-Дмитриева продолжала наступление. Опрокинув оборону 4-й австрийской армии, форсировала р. Дунаец, взяла города Бохния, Лепанов, Добчица, преодолела еще одну линию обороны по притоку Вислы р. Раба и к концу ноября вышла к внешним обводам Краковской крепости. К северу от Вислы наступали 9-я и 4-я армии, углубившись на запад примерно на столько же и смыкаясь с 3-й. 28.11 в Вене возникла паника — русские на 15 км подошли к Кракову. Но на этих рубежах продвижение соединений Радко-Дмитриева застопорилось. Все атаки, направленные на вражеские укрепления, разбивались. К тому же, в ходе наступления его армия сильно растянула свой левый фланг — линия фронта здесь образовала длинный выступ, ограниченный с юга отрогами Карпатских гор, а с запада упирающийся в оборону у Кракова.

А противник на данном участке усиливал свою группировку. Как уже отмечалось, в начале декабря он планировал общее наступление, и если на севере Польши оно имело целью разгром 2-й и 5-й русских армий, то на юге предусматривался удар как раз в основание создавшегося выступа. Прорвать стык между 3-й и 8-й армиями, отрезать войска Радко-Дмитриева, прижать к Висле и уничтожить. А одновременно атаковать с Карпат, проломить растянувшиеся боевые порядки армии Брусилова и деблокировать Перемышль. Таким образом, все южное крыло русского фронта оказалось бы разрушенным, а при удачном раскладе 3-я и 8-я армии очутились бы в окружении. Сюда стягивались новые корпуса, в том числе переброшенные из Сербии. Прибыл и германский корпус — что особенно сильно встревожило Радко-Дмитриева. Он требовал срочной поддержки. И командование фронтом настояло, чтобы 8-я армия шла ему на помощь. Правда, Брусилов доказывал, что это ничего не даст. Что польские Западные Карпаты (Бескиды), в отличие от Восточных, не представляют серьезной преграды, и вражеская пехота с горной артиллерией может через них пройти где угодно. Поэтому занятием перевалов тут не ограничишься — фланг и тыл группировки под Краковом все равно будут незащищенными. А для прикрытия всей линии вдоль хребта у 8-й армии недоставало сил, в дивизиях вместо 15 — 16 тыс. оставалось по 5 — 6 тыс. бойцов, а в некоторых и до 3 тыс. Ощущалась и нехватка боеприпасов. По сути, более правильным было бы отступить от Кракова, что срезало бы опасный выступ и сократило фронт. Но тогда требовалось бы отводить назад и соседей — 9-ю и 4-ю армии. Продолжал играть роль и фактор отвлечения на себя австро-германских сил. Да пожалуй, командованию фронта было и жаль отказаться от столь заманчивой цели, как Краков, — который, казалось, вот-вот падет. Точно так же, как командованию 8-й армии было сперва жаль отказываться от прорыва в Закарпатье. И Брусилов получил категорическое подтверждение приказа двигаться на поддержку 3-й армии.

К Кракову он направил 8-й и 24-й корпуса, на перевалах их сменил один лишь 12-й корпус. Главной коммуникационной линией армии становилось шоссе Новый Сандец — Кросно — Санок — Самбор, проходящее вдоль северных склонов Бескид. Штаб Брусилова переносился в Кросно, а его войска растягивались параллельно шоссе, с востока на запад, на расстояние около 200 км. Чтобы облегчить положение Радко-Дмитриева, 8-му корпусу Орлова было приказано срочно выдвинуться к г. Новый Сандец и с ходу наступать на г. Лиманова, во фланг краковской группировки противника — как тут были замечены не только австрийские, но и германские части. 24-й корпус перемещался еще западнее по тыловым дорогам. Но одновременно данные разведки свидетельствовали о том, что противник накапливается за Карпатами, явно готовя контрудар. И Брусилов заблаговременно перенес свою коммуникационную линию на 50 — 70 км глубже, на дорогу Перемышль — Ярослав — Ржешув. Правда, больше он не успел предпринять ничего. Из Краковской крепости австрийцы скрытно вывели часть своей 4-й армии и обходными путями перебрасывали к Лиманову, собирая здесь группировку из 6-го и 14-го австрийских корпусов, 10-й и 11-й кавдивизий и 39-й германской пехотной дивизии ген. Рота. И как раз эту группировку атаковал корпус Орлова. Разумеется, успехов не добился, но оттянул на себя часть сил. А 2.12, одновременно с наступлением Гинденбурга против Северо-Западного фронта, враг начал операцию и здесь. Но только удар получился размазанным по нескольким направлениям. Вместо того чтобы сконцентрировать усилия и прорваться с юга на север к Висле, отрезая 3-ю армию, австро-германское командование вынуждено было несколько соединений нацелить на запад, против атакующего 8-го корпуса, а несколько — на северо-запад, против выдвигающегося 24-го. Что, несомненно, ослабило эффект. Но все равно — под Лимановым дивизии Орлова были остановлены и отброшены. А 14-й австрийский корпус, сохранивший северное направление, взял г. Лепанов, разбив левофланговые части Радко-Дмитриева и создав для него угрозу окружения.

Однако в это же время создалась и другая угроза. Параллельно с наступлением под Краковом атаковала и 3-я австрийская армия ген. Бороевича — через Карпаты. В западной части они действительно были вполне проходимыми, да и в восточной перевалы удерживал лишь корпус ген. Леша, вынужденного раскидать свои 3 пехотных и кавалерийскую дивизии на широком фронте. Австрийцы навалились силами 4 корпусов и прорвали его оборону. Корпус понес потери и был отброшен на северо-восток. Штаб 8-й армии в г. Кросно оказался в тяжелом положении. Австрийцы надвигались с юга. Восточнее Кросно вышли к г. Саноку, где располагался резерв Брусилова, недавно присланная 12-я Сибирская дивизия. Она была еще необстрелянной, потерпела поражение и стала отступать на Романув. А австрийцы, заняв Санок, перерезали важную дорогу, соединявшую штаб армии с тылами, и по этой же дороге, стоило им повернуть налево, могли беспрепятственно выйти к самому штабу — до него было всего 35 км хорошего шоссе.

Брусилов отправил все службы на север, в Ржешув. Но сам покинуть Кросно не мог, чтобы в критический момент не было окончательно утрачено управление армией — нарочные с донесениями искали бы штаб в Кросно, требовалось и время, чтобы перекинуть линии связи. И командарм, оставшись без войск почти уже во вражеском тылу, тщетно пытался предпринять какие-либо меры. С отступившими 12-й Сибирской дивизией и 12-м корпусом связи не было. 24-й все еще находился на марше, передвигаясь на запад по прежнему приказу. 8-й откатывался от Нового Сандеца в полном беспорядке — Орлов растерялся, выпустил из рук управление и не знал, где его части. Каждую минуту Брусилов мог ожидать появления вражеских отрядов и на случай обороны командного пункта выдвинул на шоссе все, что у него было, — конвойную сотню казаков и полуроту охраны. Но к счастью, обошлось. Австрийская разведка сработала плохо, противник имел весьма расплывчатое представление о расположении русских войск и штаба армии и повернуть на Кросно не догадался. Так что Брусилов на следующий день благополучно выбрался в Ржешув.

Командование фронта, 3-й и 8-й армий начали выискивать возможности, чтобы выправить положение. Останавливали и собирали по дорогам откатывающиеся части. Некоторые в неразберихе отступления перемешались, растеряли свои подразделения. Так, в 19-й дивизии осталось 4 сводных батальона по 700 — 800 штыков. Но впоследствии стали подтягиваться отбившиеся роты и батальоны, и дивизия возвратила боеспособность. Аналогичное положение было в 12-й пехотной и 12-й Сибирской дивизиях. В 3-й армии 10-й корпус был спешно переброшен с северного фланга, из-за Вислы, на южный. Контратаками у г. Болехиня задержал врага, что позволило главным силам Радко-Дмитриева выйти из намечавшегося мешка. А чтобы ликвидировать прорыв на участке 8-й армии, был повернут на юг 24-й корпус. Отступившему 12-му приказали занять выгодную фланговую позицию, одновременно прикрывающую Перемышль и создающую угрозу с востока вражескому продвижению. По согласованию с Алексеевым под Ржешув форсированными маршами перебрасывалась 10-я кавдивизия, чтобы связать между собой войска 24-го и 12-го корпусов и восстановить целостность фронта. 8-й корпус выводился в резерв для переформирования. Орлов был снят, а на его место назначен ген. Драгомиров. Подключили и войска осадной 11-й армии, приказав ей выдвинуть одну дивизию на юг и выбить противника из Санока.

В результате всех этих мер к 10.12 австрийцы были остановлены. А 14.12 3-я армия завершила отход за р. Дунаец, и попытки противника форсировать реку на ее плечах также были отражены. Людендорф писал: “Генерал фон Конрад хотел охватить у Карпат южное крыло” русского фронта, однако успеха не добился. Нанес русским поражение “в сражении у Лиманова и Лепанова”, но “охват ген. Бороевича из Карпат между г.Санок и р. Дунайцем скоро наткнулся на превосходящие силы противника, который не замедлил перейти в атаку”. Вот только никаких “превосходящих сил противника” на этом участке не было. Четыре австро-венгерских корпуса наткнулись на три потрепанных русских — те же самые, что перед этим терпели поражение, но перегруппировались и были приведены в порядок. И перешли в контрнаступление. После жестоких встречных боев сломили зарвавшиеся австро-германские части и погнали прочь. К концу 1914 г. войска Юго-Западного фронта снова вышли к Карпатам и заняли перевалы. Брусилов за эту операцию был награжден орденом Белого Орла с мечами, Корнилов за свой карпатский рейд произведен в генерал-лейтенанты.

28. Сарыкамыш

Для укрепления своего малочисленного и растянутого “пунктиром” фронта кавказское командование спешно изыскивало местные ресурсы. Правда, здешнее ополчение по своим боевым качествам выгодно отличалось от впервые взявших оружие “ратников”, служивших на других фронтах. Так, было создано 11 казачьих полков третьей очереди — из казаков старших возрастов, которые порой могли дать фору кадровой молодежи. А поскольку районы Османской империи, где велись боевые действия, были в основном населены армянами, надеявшимися на освобождение, то началось и формирование армянских добровольческих дружин. Армяне призывались и на обычную службу, поэтому в дружины шли фактически тоже ополченцы-ратники, однако они были воодушевлены высочайшим национальным подъемом и становились отличными бойцами. В течение осени было создано 4 дружины, в каждой около тысячи штыков, и разведэскадрон в 70 сабель.

Командиром 1-й был назначен Андраник Озанян (или просто Андраник — у армян было принято обращение по имени), уже снискавший тогда репутацию народного героя. В юности он стал “гайдуком” в Сасуне, с группой таких же отчаянных парней месяц отбивался от турецких солдат в монастыре Аракелоц. Прославился во время рецидива резни в Сасуне в 1904 г., организовав оборону жителей нескольких деревень на г. Талворик. Потом эмигрировал. В Балканской войне сформировал отряд армянских добровольцев, сражался в составе болгарской армии, разгромил штаб турецкого корпуса и был награжден “Крестом храбрости”. А теперь прибыл в Россию. 2-ю дружину возглавил Драстамат Канаян (Дро), впоследствии — военный министр Армении, 3-ю Амазасп — впоследствии вместе с красными оборонявший от турок Баку, 4-ю Кери. Армяне всего мира с энтузиазмом начали сбор денег для дружин, добровольцы ехали из разных стран, тысячи желающих обращались в русские посольства и консульства в Египте, на Кипре, в Париже, Вашингтоне, Софии. И министерству иностранных дел пришлось решать массу вопросов, связанных с этим массовым порывом. Например, министр путей сообщения Рухлов писал Сазонову: “Милостивый государь Сергей Дмитриевич! В ответ на письмо от 10.12.1914 г. за № 876(1) я имею честь уведомить Ваше высокопревосходительство, что мною, по соглашению с министром финансов, признано возможным допустить бесплатную перевозку из Болгарии на Кавказ по казенным и Владикавказской железным дорогам в вагонах 4 и 3 классов зарубежных армян, поступающих в добровольные дружины для действия против турок при условии предъявления удостоверений от Российского посланника в Софии”. Так что, конечно, добровольческих частей можно было создать гораздо больше, но… все упиралось в нехватку оружия. По мере подхода и мобилизации новых войск началось и постепенное упорядочение прежней импровизированной системы организации. И войска Эриванского и Макинского отрядов были объединены в 4-й Кавказский корпус, командиром которого был назначен генерал от инфантерии Петр Иванович Огановский.

Но во второй половине ноября ситуация на Кавказском фронте стала осложняться. Перед ним обнаруживались все новые турецкие соединения. Началось на флангах. Против войск Огановского появились вдруг подтянутые с юга арабские части. Атаковали и захватили перевал Клыч-Гядук. Отбить его было приказано Лабинскому полку. Стоял сильный мороз, снега уже навалило много, и спешившиеся казаки полезли на кручи, увязая по колено, а то и по пояс. Лишь к вечеру смогли добраться до исходной позиции, совершенно окоченевшие. Обмороженных оттирали спиртом, поили коньяком — на Кавказе его хватало, даже боролись между собой, чтобы согреться. А ночью ринулись в атаку. Но оказалось, что для легко одетых арабов такие условия стали еще более катастрофическими. 300 чел. уже замерзло, остальные были не в состоянии драться и сдались. Русские потери составили 40 чел. обмороженными. Наутро полк, а за ним и вся 2-я Кавказская казачья дивизия двинулись за перевал, в Дутахскую долину, громя и преследуя не ожидавшие этого турецкие части, 20.11 был взят г. Дутах. Враг бежал к Евфрату, и дивизия вслед за ними устремилась на г. Мелязгерт.

Но 3-й Волгский полк Тускаева вырвался далеко вперед и попал в ловушку курдов. Они пропустили и полностью перебили головные разъезды, а потом 5 тыс. всадников внезапно обрушились на полк. Обтекали со всех сторон, прижимая к Евфрату. Приданные орудия, едва успев развернуться, отстреливались картечью в упор — офицерам-артиллеристам при этом приходилось отбиваться и из револьверов. Смятые волгцы стали отходить, прорубаясь из окружения подразделениями и группами. На помощь начдив послал Лабинский полк. Он атакой отбросил противника, что и помогло сослуживцам вырваться, но затем курды опомнились и всей массой насели и на лабинцев. Казаки стали пятиться, огрызаясь контратаками. Выручил товарищей подъесаул Борисенко, отчаянно вынесшийся с пулеметом на фланг атакующих курдов и ударивший кинжальным огнем. Кое-как отбились. Но дивизия потеряла 130 чел., 2 орудия и пулемет, оставила Дутах и отошла за Клыч-Гядук, в Алашкертскую долину. А курдский бек, руководивший операцией, получил от кайзера германский Железный крест.

Удар был нанесен и на западном фланге, в Аджарии. Сюда морем перебрасывался отборный 1-й Константинопольский корпус. Его бригада была 16.11 скрытно высажена в местечке Хопа и внезапно перешла границу, сбив русские посты и заслоны. Силы Батумского отряда ген. Ельшина состояли всего-то из 19-го Туркестанского стрелкового полка, 2 сотен казаков и 16 орудий. Они отошли к Батуму, готовясь защищать его. Но враг, дойдя до р. Чорох, повернул сперва вверх по течению, на Артвин, куда дорога осталась открытой. А тем временем на турецкой территории собрались остальные соединения корпуса и двинулись им навстречу, вниз по долине Чороха. У Артвина обе группировки соединились, угрожая Батуму и углубляясь дальше на восток. 24.11 они заняли г. Ардануч. Резервов у русского командования почти не было — побережье охраняла 3-я пластунская бригада ген. Геника, и ее разделили надвое, половину послали для обороны Батума, половину прикрыть г. Ардаган.

А турки, вступив на российскую территорию, начали агитацию среди аджарцев, вооружали их и формировали отряды “четников” по 500 — 600 чел. Распространялось воззвание: “Мусульмане! Из гранитных гор Кавказа слышна хвала Аллаху и героизму мусульманских войск. Привет тебе, мусульманский народ Кавказа, от имени наместника великого пророка Магомеда Халифа. Ныне он призываетт тебя к священной войне… Мусульмане-кавказцы! Теперь вы должны, как и прочие мусульмане, восстать против врагов нашей веры и крови — русских и объявить им священную войну… Сплотитесь и вооружайтесь ружьями и кинжалами против врага Корана и именем священной войны изгоните его из пределов нашей родины, всячески препятствуйте прибывающим на помощь русским войскам из России; разрушайте железные дороги, мосты, телеграфы и телефоны; организуйтесь, нападайте на врага и преследуйте его. Слушайтесь прибывших из Турции организаторов, указывайте им дороги и слушайте их, ибо они ваши кровные братья”.

24.11 возобновились турецкие атаки и на центральном участке, у Кеприкея. Но с помощью прибывающих частей 2-го Туркестанского корпуса Берхману удавалось сдерживать натиск, и его войска отбивались на позициях у селений Маслагат, Юзверан, Арди и Даяр. Правда, значительных успехов в это время добился Азербайджанский отряд Федора Григорьевича Чернозубова, в который влилась и 1-я армянская дружина. Он выбил турок из приграничных районов Ирана, взял г. Котур. После чего сам перешел границу и вторгся в Порту с востока. С боями были захвачены г. Сарай, Баш-кала. И части Чернозубова по сути проникли во фланг и тыл турецкого фронта. Но пока эти успехи не могли быть востребованы, а в самом отряде для их развития не хватало сил. Положение осложнялось тем, что штаб армии остававался в Тифлисе и при огромных расстояниях и плохой связи координировать действия различных группировок был почти не в состоянии. Юденич предлагал переместить командование в Карс или Сарыкамыш. Но престарелый Воронцов-Дашков заболел, а замещающий его Мышлаевский возражал против подобного решения.

А Энвер-паша, лично прибывший руководить войсками, со своим начальником штаба германским генералом Ф. Бронсартом фон Шеллендорфом в это время готовили решающую операцию. С целью… да ведь ясное дело — устроить русским свои “Канны”. Что они, хуже Гинденбурга с Людендорфом? При имевшемся численном перевесе это выглядело не столь уж сложным. Среди горных теснин войска Берхмана были связаны с тылом всего двумя коммуникационными линиями. Одна — дорога, ведущая от Боржоми и Ахалкалаки на Ардаган и Ольты, где располагался Ольтинский отряд Истомина. А горным хребтом Турнагел от нее была отделена соседняя долина, где проходила вторая — железная и шоссейная дороги, Александрополь — Карс — Сарыкамыш. Сарыкамыш был конечной станцией, а позиции русских частей находились в горах, в 70 — 100 км от нее. Энвер решил совершить глубокий обход. 11-й корпус и 2-я кавдивизия удерживают русских с фронта, а 9-й и 10-й корпуса скрытно выходят севернее и обрушиваются на Ольтинский отряд. С нескольких направлений, чтобы окружить и уничтожить его. Потом совершают переход через горы и захватывают Сарыкамыш в тылу у русской ударной группировки. Она оказывается в кольце, отрезанная от российского Закавказья, ее с нескольких сторон теснят на юг и сбрасывают в ущелье Аракса.

А в группе Берхмана была сосредоточена треть Кавказской армии. И при ее уничтожении разрушался весь русский фронт — заткнуть такую дыру было нечем. Открывалась чистая дорога для вожделенного вторжения в Закавказье. По дороге, ведущей в тыл из Ольты, турки могли соединиться с другой своей группировкой, наступающей из Аджарии, и образовать с ней общий фронт, который было бы удобно снабжать морем. Подготовка операции завершилась к 19.12. Двум корпусам было приказано оставить тяжелую артиллерию и обозы — снабжение предполагалось “за счет местного населения”. Возглавить поход Энвер решил самолично, чтобы и слава победителя досталась только ему. Причем обратился к войскам с характерной речью: “Солдаты, я всех вас посетил. Видел, что ноги ваши босы, и на плечах ваших нет шинелей. Но враг, стоящий напротив вас, боится вас. В скором времени вы будете наступать и вступите на Кавказ. Там вы найдете всякое продовольствие и богатства. Весь мусульманский мир с надеждой смотрит на ваши последние усилия”. В чем, надо сказать, был не оригинален. Поскольку почти дословно, лишь слегка перефразировав, повторил речь Наполеона накануне похода в Италию. И 90 тыс. бойцов двинулись в наступление.

В противостоящем им Ольтинском отряде ген. Истомина было всего около 2 полков пехоты, казачий Терско-Моздокский полк, и 24 орудия. Причем они были разобщены, прикрывая два “просвета” долин у селений Ардос и Ид. 22.12 на каждый из этих участков обрушилось по дивизии. А еще 2 дивизии обходили их фланги, чтобы сомкнуться у Ольты и взять отряд в кольцо. Соединения 9-го турецкого корпуса чуть южнее пошли без дорог, горами, проникая в стык Ольтинского и Сарыкамышского отрядов и нацеливаясь на перевал Бардус, чтобы отрезать оба отряда друг от друга. Полки Истомина стали отходить. Сперва в Ольты, но Истомин вовремя обнаружил опасность обхода и 23.12 отвел их дальше — по дороге на Ардаган. Части Энвера вступили в Ольты, одновременно продолжая обходное движение на Сарыкамыш. А 11-й вражеский корпус начал демонстративные атаки, чтобы приковать к себе части Берхмана — и эти атаки были успешно отбиты. Турки попытались обойти и южный фланг, прорвавшись в долину Аракса, но были остановлены у Кара-Дербентского прохода казаками 1-го Горно-Моздокского полка подполковника Кулебякина.

И ситуация сложилась запутанная. Истомин просил помощи у Берхмана и докладывал в Тифлис о мощном обходе. А Берхман, отразив натиск противника, доносил, что начинает новое наступление на Кеприкей. В это время к исполнению своих обязанностей вернулся Воронцов-Дашков и, не в силах понять, что же происходит, приказал Мышлаевскому и Юденичу выехать в Сарыкамыш и разобраться на месте. А там положение было уже критическим. Передовые отряды 9-го турецкого корпуса захватили перевал Бардус в 5 км от Сарыкамыша и появились на подступах к городу. Где войск не было вообще — все силы находились на передовой, как и Берхман с его штабом. Проездом в городе оказался возвращавшийся из отпуска начальник штаба 2-й пластунской бригады полковник Букретов (будущий Кубанский атаман). По собственной инициативе возглавил и стал организовывать оборону, сколотив для этого отряд из 100 мальчишек-подпоручиков, выпускников Тифлисского училища, только что приехавших на фронт, и нескольких взводов, охранявших станции и склады. Отряд занял позиции севернее города и отразил первые наскоки неприятеля.

24.12 прибыли Юденич и Мышлаевский, который принял командование группировкой на себя. Воочию убедившись в положении дел, послал Берхману приказ прекратить наступление и выделить часть сил, чтобы парировать прорыв на фланге. Но в тылах — ни в Карсе, ни в Александрополе резервов к этому времени не было — все ушли на фронт при отражении ноябрьских атак. Оставалось оперировать наличными силами. Но пока до Берхмана дошел приказ, его наступление уже началось, части успели дополнительно удалиться от Сарыкамыша. А узнав об обходе, Берхман растерялся и 25.12 вместо каких-либо контрманевров просто разослал подчиненным соединениям приказ об отступлении. Правда, теперь он оставался только командиром 1-го Кавказского корпуса. А Юденич, временно вступивший в командование “сводным корпусом” из частей 2-го Туркестанского и тыловых отрядов, стал рассылать свои приказы. В первую очередь — бригаде Пржевальского. Сняться с позиций и ускоренным маршем идти к Сарыкамышу. Но тоже — пока дошло… Бригада как раз наступала, и наступала успешно, но получив такой приказ, Пржевальский понял всю важность ситуации и немедленно вывел ее из боя. Однако турки отход заметили, ринулись вдогон, пришлось остановиться и отбиваться.

Сражения кипели уже по всему фронту. На Приморском участке турки вышли к Батуму, обтекали его, и в сводке боевых действий тревожно отмечалось: “По сведениям администрации, население Нижней Аджарии, получив оружие, присоединилось к противнику и движется на Чакву”. Одна дивизия Константинопольского корпуса, продвигаясь на восток, выбила пластунские батальоны, защищавшие Ардаган, и взяла его. В Тифлисе резервов тоже не было. Но из растянувшегося в дороге 2-го Туркестанского туда прибыла 1-я Сибирская казачья бригада ген. Калитина, ее и послали под Ардаган. Нажимали турки и на другом фланге, ожесточенные бои шли на Тапаризском перевале, обороняемом Закаспийской бригадой и армянскими дружинами Дро и Амазаспа. Дро был тяжело ранен и даже среди лихих казаков заслужил репутацию “храбрейшего из храбрых”.

А Энвер уже отдал приказ начать общую атаку на Сарыкамыш. Часть сил 30-й дивизии он отрядил для преследования Ольтинского отряда, который после падения Ардагана оказался отрезанным с двух сторон, но при этом стал “пробкой” на горной дороге, не позволявшей двум вражеским группировкам соединиться. Остальные турецкие полки повернули на юг. Войска 9-го корпуса концентрировались у Бардуса, готовые ринуться на Сарыкамыш, соединениям 10-го было приказано совершить более глубокий обход, и они переходили хребет Турнагел западнее Сарыкамыша, чтобы перерезать железную дорогу и шоссе, ведущие в тыл. В приказе Энвер манил аскеров конкретной желанной целью — теплыми квартирами. И делал вывод: “Если русские отступят, то они погибли; если же они примут бой, нам придется сражаться спиной к Карсу”. Тепло, еда и крыша над головой туркам и впрямь были очень кстати. Разумеется, фразы их главнокомандующего о “босых ногах” были “исторической” метафорой, но обмундирование у них было пожиже русского, а морозы стояли до 30 градусов, и еще не вступая в бой, они несли потери сотнями обмороженных. А “самоснабжение” работало вовсю, тем более что территория была уже российской. Грабили подчистую, поджигали дома — чтобы погреться.

26.12 начался штурм. Сборные команды Букретова стояли насмерть. В ремонтных мастерских и среди грузов на станции нашлось несколько орудий и пулеметов, и озверелых аскеров, отчаянно лезущих к теплу и пище, отбивали огнем. В это время подоспел 1-й Запорожский полк Кравченко из дивизии Баратова, Юденич сразу же направил казаков прикрыть район вокзала. К городу стали подходить и туркестанские стрелки, отступающие подразделения 1-го Кавказского корпуса, их тоже немедленно ставили на оборону. 27.12 русские разведчики, совершив вылазку, добыли ценнейшего “языка” — ранили и утащили к своим начальника штаба 29-й турецкой дивизии. Однако полученные от него сведения ввергли Мышлаевского в панику. Пока Сарыкамыш атаковали лишь с севера, а тут стало известно, что крупные силы выходят к железной дороге и намного западнее. Известной стала и огромная численность турецкой группировки. И Мышлаевский чуть не сделал то, на что и надеялся Энвер, — решил отходить к Карсу, пока это возможно. Но Юденич наотрез отказался, тем более что формально не был напрямую подчинен Мышлаевскому — тот был лишь “помощником” главнокомандующего. Доказывал, что отступление в условиях горной зимы под ударами неприятеля обернется полной катастрофой. Они разругались, Мышлаевский обиделся и повел себя, прямо скажем, не по-военному — утром 28.12, ничего не сказав Юденичу, послал приказ Берхману отступать. А сам уехал из Сарыкамыша.

Да еще по дороге в Тифлис наделал дел. В Кагызмане встретился с командиром 4-го корпуса Огановским и приказал ему, не ожидая результата боев под Сарыкамышем, отступать из Алашкертской долины к границе, а то и дальше — на Эривань. Огановский не стал спешить выполнять такое распоряжение. Решил сперва сам разобраться. Но дальше по пути Мышлаевскому попался командир Азербайджанского отряда Чернозубов, который после достигнутых успехов как раз хотел хлопотать о дальнейшем наступлении — на Ван. Но тоже получил приказ — что под Сарыкамышем катастрофа, дорог каждый солдат, и отряду надо оставить все занятые территории и отступать к Джульфе. Чернозубов воспринял информацию буквально и начал с ходу выполнять…

Юденич же в докладе в Тифлис и в приказе по своим войскам сообщил: “Наступление турок на Сарыкамыш к вечеру 14 декабря окончилось неудачей, и названный город остался за нами. Отряд полковника Довгирда с успехом отразил атаки турок на Сырбасанскую позицию. На Самерскую позицию турки 14 декабря не наступали” (даты по старому стилю). Но самые тяжелые дни были впереди. Турецкий 10-й корпус спустился с гор, перерезая железную дорогу. А Юденичу приходилось не только организовывать оборону, но и увязать в дальнейших склоках. Берхман подчиняться ему не желал, ссылался на приказ Мышлаевского и упрямо выводил части из боя. И Юденич со своим помощником ген. Драценко начали рассылать директивы частям через его голову — как распоряжение “штаба армии”. А потом пришел приказ Воронцова-Дашкова, узнавшего от Мышлаевского о сложившейся ситуации. В нем на Юденича возлагалось командование всей группировкой для прорыва из окружения. Главнокомандующий писал: “Вы должны разбить турок у Сарыкамыша и открыть себе дорогу на Карс вдоль железной дороги… Для облегчения вашего движения можно уничтожить часть обозов и бросить излишние тяжести”.

Такое назначение пришлось генералу очень кстати. Но не для того, чтобы отступать, — он в это время видел реальную возможность… победить. Имеющимися в наличии и уже находящимися в окружении силами подрубить под основание длинный язык вражеского прорыва. Тем более что возле этого основания сражался 9-й турецкий корпус, начавший атаки раньше 10-го, измотанный и понесший большие потери. Вечером 28.12 подошла 1-я пластунская бригада, совершив беспримерный марш “20 часов похода, 4 часа отдыха” — да еще по пояс в снегу, по горам и “чертовым мостам” над ущельями. Пржевальскому Юденич поручил оборону города. Берхмана убеждал остановиться и удержать натиск с фронта, а когда тот опять попробовал не подчиниться, отстранил от должности. И занялся подготовкой контрудара. Между тем Воронцов-Дашков обратился и в Ставку. Указывал на невозможность совмещения гражданского и военного руководства и, верно успев оценить своих помощников, просил возложить командование на Юденича. Ставка поступила осторожнее. Воронцов-Дашков остался “главнокомандующим”, но в дополнение был введен пост “командующего” армией, коим и назначался Юденич.

Правда, узнал он об этом не сразу. Потому что осколком снаряда разбило радиостанцию на вокзале, и оборвалась единственная связь с Тифлисом… Положение было чрезвычайно тяжелым. Выйдя на железную дорогу и шоссе, турки повернули на Сарыкамыш и навалились на него уже не только с севера, а и с востока. 29.12 крупными силами, не считаясь с потерями, захватили ключевую высоту Орлиное гнездо. Прорвались на городские окраины, захватили станцию, казармы Елисаветпольского полка, прорывались к центру. Командир Запорожского полка И.С. Кравченко погиб. Энвер уже объявил о победе, ему казалось, что русских остается только добить, только еще чуть-чуть дожать. Но вот дожать-то не получалось. Защитники города продолжали драться, переходили в отчаянные штыковые. Стояли насмерть. Один из командиров докладывал: “18 декабря гнал людей на бой… В ротах осталось по 70 — 80 человек, офицеры командуют 3 — 4 ротами; был случай, когда командир полка командовал ротой… Страшные потери в людях… Пулеметов нет”. А Пржевальский вызвал полковника Тетерю и сказал: “У меня остался последний резерв — 2 сотни… Возьми их, иди туда и действуй по обстоятельствам. Теперь пришла твоя очередь спасать Сарыкамыш. Больше ни на какие подкрепления рассчитывать нельзя”. И 2 сотни 6-го пластунского батальона пошли в атаку ночью — опять молча, без выстрелов. И опрокинули врага, погнали из города. Потому что и аскеры выдохлись в уличных боях, их части были повыбиты.

Перспектива перед Энвером встала безрадостная. Идти назад было еще хуже — через те же снежные горы, по морозу, да еще и голодными, по тем местам, которые сами же разграбили. И он требовал перегруппироваться и снова атаковать… Но уже начинал сказываться маневр Юденича — Пржевальскому приходилось тяжко именно из-за того, что значительные силы командующий нацелил на другой фланг. И в то время как части 10-го турецкого корпуса лезли с востока, на северном направлении отряды Букретова, Попова и Барковского стали одолевать 9-й. Оттеснять его фланговые части и охватывать, углубляясь по направлению к перевалу Бардус. И уже начали перехватывать пути сообщения между турецкими позициями и перевалом. А к Сарыкамышу подходили новые подкрепления. Полки Кавказской казачьей дивизии лихого кавалериста Николая Николаевича Баратова, 2-я пластунская бригада Гулыги. Юденич смог усилить и Пржевальского, и на этом фланге инициатива тоже перешла к русским. Отряды Баратова, Габаева и Фесенко стали теснить и охватывать турок со стороны железной дороги.

Продолжалось и обходное движение, предпринятое Юденичем. И 2.1 во вражеском тылу был захвачен Бардусский перевал. 9-й турецкий корпус оказался в окружении. А 4.1 русские перешли в общее наступление. Оно протекало в трудных условиях. Например, казаки 1-го Уманского полка атаковали в конном строю по снегу, доходившему до брюха лошадей. Но успех обозначился сразу же. Голодные, обмороженные и поредевшие в боях турки сломались. Начали отступать все более беспорядочно. Около 16 часов 14-я рота 154-го Дербентского полка под командованием капитана Вашакидзе, прорвавшись штыковой атакой на стыке двух соединений, захватила в плен командира 9-го турецкого корпуса со штабом, 107 офицеров и 200 солдат, а вдобавок еще и артиллерийскую батарею. Другие подразделения Пржевальского там же, в Сарыкамышских лесах, пленили командиров 17-й, 28-й и 29-й вражеских дивизий, взяли 30 орудий, 20 пулеметов. А войска турецкого 10-го корпуса по горным дорогам покатились назад, спеша выскочить из ловушки через Ольты, пока и этих путей не перехватил противник.

Сводка штаба Кавказской армии сообщала: “22 декабря вечером вполне определилось полное поражение обоих турецких корпусов, причем 9 корпус был уничтожен полностью; все его генералы с командиром корпуса Исхан-пашой во главе, 220 с лишним офицеров, около 7 тыс. нижних чинов, уцелевших от 30-тысячного корпуса после многодневных боев под Сарыкамышем, вся наличная артиллерия, ручное оружие, боевые припасы — все это осталось в наших руках. Части 10 корпуса бросились в беспорядке спасаться по направлению на Косор… преследуемые нашей конницей и пехотными частями”. Операция успешно развивалась. 32-я пехотная дивизия 10-го корпуса, пытавшаяся по приказу Энвера прикрыть отступление 31-й и 30-й, была разгромлена конницей Баратова. Остальные спасались кто как может. Замерзали, выбившись из сил. Пытались отбиваться. Или просто брели, куда скажут командиры. Бежал и сам Энвер. Причем, по некоторым данным, тоже чуть не угодил в плен — по иронии судьбы, его спасли, отбив от появившихся русских, аскеры части, набранной из турецких армян.

В ходе преследования разгром вражеской ударной группировки завершался. У Бардуса был взят в плен 92-й полк 31-й дивизии — в нем осталось 1,5 тыс. чел. У селения Исси-Су добили батальон 52-го полка той же дивизии — часть уничтожили, остатки сдались. В сводках перечислялись многочисленные пленные и трофеи — караваны верблюдов, запасы снарядов, гурты скота. При очищении от остатков 10-го корпуса района Чатаха было взято 5 тыс. пленных и 14 орудий. Перешли в наступление и соединения, державшиеся с фронта против 11-го корпуса. Турок теснили атаками, угрожали обходными маневрами. Под Зевином отряд туркестанских стрелков полковника Довгирда, чтобы преодолеть 15 км, шел 5 суток. Потому что снег был глубже человеческого роста и мороз 20 градусов. Но пробились там, где это казалось невозможным, заняли важную позицию в тылу противника и вынудили его к дальнейшему отступлению. К 5.1 русские части вновь вступили на турецкую территорию.

Одновременно была одержана победа и на другом участке. Ольтинскому отряду Истомина, остановившему преследующих турок у селений Мерденек и Демер-Кап, Юденич приказал наступать не на Ольты, а на север, на Ардаган. Он отвлек на себя часть сил занимавшей город дивизии, а в это время подошла бригада Калитина и сразу с марша вместе с державшимися тут пластунами устремилась на штурм. Наблюдавший эту атаку полковник М.Е. Семенов писал: “Сибирская казачья бригада, словно возникнув из-под земли, сомкнутым строем, с пиками наперевес, широким наметом, почти карьером, так неожиданно и резко атаковала турок, что они не успели защититься. Это было что-то особенное и даже страшное, когда мы смотрели со стороны и восхищались ими, сибирскими казаками. Покололи пиками, потоптали конями турок, а остальных забрали в плен. Никто не ушел от них”. Ардаган был взят. Рухнули и планы противника снабжать и подкреплять морем свою группировку в Аджарии. 26.12 на русских минах, выставленных у входа в Босфор, подорвался “Гебен”. Получил 2 пробоины и должен был надолго встать в док на ремонт. И на море стал господствовать русский флот, пресекая вражеские сообщения.

Энвер-паша, удравший в Эрзерум, 7.1 еще попытался нанести контрудар 11-м и остатками 10-го корпусов. Но эти атаки отразили. И не просто отразили, а еще раз разгромили врага. Так, одна лишь 2-я пластунская бригада Гулыги блестящим контрударом взяла 4 тыс. пленных и захватила штаб 30-й турецкой дивизии — перед этим выбравшейся из окружения. Чем и завершилась Сарыкамышская битва. Из 90 тыс. чел. ударной группировки назад вернулось 12400 чел. Остальные погибли или попали в плен — русские похоронные команды только вблизи города закопали 28 тыс. турецких трупов. Да и те, кому повезло выбраться, были небоеспособны — истощенные, обмороженные, больные. Русские войска потеряли в этом сражении 20 тыс. убитыми, ранеными и обмороженными. Кстати, среди тех, кто обслуживал русских и турецких раненых в госпиталях Сарыкамыша, был будущий писатель Дмитрий Фурманов, пошедший тогда добровольцем в санитарный отряд.

Чтобы не допустить прорыва и развала всего фронта, Энвер спешно стягивал под Эрзерум части с других участков и фронтов. Фон Сандерс писал: “История тяжелого поражения была сохранена в тайне, насколько это возможно. Было запрещено говорить об этом. Не подчинившихся этому приказу задерживали и наказывали. В Германии также об этом знали очень мало”. И, что очень характерно для немецких вояк, пытался свалить разгром на “затруднения, связанные с природными условиями русской зимы”. Забыв, что в данном случае зима была “турецкой”. Что османское командование, готовя операцию, не могло не знать собственных природных условий. И что русские сражались в точно таких же условиях и точно так же страдали от них (из 20 тыс. наших потерь более 6 тыс. было обмороженных).

После столь грандиозной победы Россия получила поздравления от союзных главнокомандующих, Жоффра и Френча. Командиром 1-го Кавказского корпуса стал Калитин, удостоенный ордена Св. Георгия III степени. Пржевальский стал командиром 2-го Туркестанского корпуса. 1-ю пластунскую бригаду принял Гулыга, а 2-ю Букретов, произведенный в генералы. Гулыга был награжден Георгиевским оружием, а Пржевальский и Букретов орденом Св. Георгия IV степени, как и Юденич, произведенный в генералы от инфантерии. Если бы у него существовали резервы, он имел бы возможность развить наступление на Эрзерум. Но резервов не было, а губить армию подобно Энверу он не собирался. Поэтому на передовых позициях по линии Зевин — Караурган — Исламзор — Меджингерт оставил лишь авангарды. А главные силы на период суровой горной зимы расположил в глубине, на квартирах — в Бардусе, Башкее, Каракурте, Сарыкамыше и Карсе.

29. К новой кампании

Кончался 1914 г., начинался 1915-й. Ни одна из воюющих держав своих планов не выполнила. Война вдруг оказалась другой, не такой, как ожидалось, — огромные потери, качественно иные условия боевых действий, неудачи старых, отработанных приемов и успех неожиданных решений… Да и своих противников, как выяснилось, обе стороны недооценивали. И все же, если судить в целом, первая кампания завершилась в пользу Антанты. Немцы, австрийцы и турки не смогли использовать преимущества внезапности и заблаговременной подготовки. Война приняла затяжной характер — а ресурсы Антанты значительно превосходили ресурсы Центральных Держав, и такая война в перспективе вела к однозначному финалу.

По сравнению с другими участницами мирового конфликта Россия на этот момент выглядела неплохо. Она, конечно, не смогла стать, как надеялись ее союзники, “паровым катком”, который раздавит всех врагов, но в отличие от Франции, понесшей значительные территориальные потери, уступила противникам лишь часть Западной Польши и Аджарии — однако и сама занимала часть Восточной Пруссии, Турции, всю Галицию. Противоборство с Германией Россия свела фактически вничью и нанесла сокрушительные поражения Австро-Венгрии и Османской империи. Это уж позже, когда потребовалось преувеличить собственный вклад в победу за счет вклада русских, появились теории, что единственным серьезным противником была Германия, а австрийцы и турки — так, ерунда. Но позволительно напомнить, что в последующих кампаниях 1915 — 1917 гг. и турки, и австрийцы неоднократно били англичан, французов, итальянцев, и били крепко. А вот русские били турок с австрийцами. Значит, дело было все же не в слабости германских союзников и не в их неумении воевать, а в умении воевать против них.

Но “переосмысление”, кто из противников был “настоящим”, а кто нет, началось только в последующей литературе, а в то время союзники очень высоко оценивали победы России, и британский представитель ген. Нокс говорил, что в 1914 г. “русская армия проявила себя настолько хорошо, насколько все, кто знал ее, мог надеяться”. Престиж нашей страны значительно поднялся, и о какой-либо ее зависимости, попытках помыкать ею на тот момент и речи не было. Скорее, просили, заискивали. Опасались, как бы немцы снова не пошли их ломить, рассчитывая в этом случае только на помощь с Востока. И Россия считала себя вправе самой выдвигать условия, предлагать проекты послевоенного переустройства мира. Так, еще в сентябре Сазонов разработал предложения, что после победы должен быть произведен передел Балкан по национальному признаку. Но особо стоит остановиться на “проблеме проливов”, которая стала одним из главных предметов чудовищных исторических спекуляций и до сих пор порой изображается чуть ли не причиной вступления России в войну.

Проблема эта действительно существовала. Ведь главной доходной статьей русского бюджета был экспорт хлеба, который шел через южные порты. И, скажем, в 1912 — 1913 гг., когда Турция в связи с Триполитанской и Балканскими войнами закрыла проливы для иностранных судов, Россия понесла колоссальные убытки. Обострилась проблема и в 1914 г., когда Порта еще до вступления в войну заняла позицию весьма однобокого “нейтралитета”, пропуская через Дарданеллы и Босфор германские корабли и не пропуская корабли Антанты, так что Россия сразу же очутилась в фактической изоляции, ее главные сообщения с Западом оказались перерезанными. Но тем не менее о желательности аннексии проливов речь абсолютно не шла. Против этого выступали и русский Генштаб, и министерство иностранных дел во главе с Сазоновым. Так в докладе Генштаба в 1913 г. указывалось, что “идея овладения проливами весьма заманчивая”, но такой захват “с практической точки зрения едва ли желателен”. Что он имел бы какой-то смысл лишь при наличии огромного флота, “подобного английскому или германскому”. Иначе обладание проливами вызовет вражду к России со стороны европейских держав, а польза от них будет нулевой — их в любой момент можно блокировать с моря.

Поэтому Генштаб обосновывал мысль, что даже в случае войны следует добиваться лишь демилитаризации Босфора и Дарданелл и права свободного прохода через них. Эту точку зрения разделял и МИД — что владение таким беспокойным и конфликтным местом, как Стамбул, создало бы России массу проблем при отсутствии реальной выгоды. И в сентябрьских предложениях Сазонова говорилось отнюдь не о “приватизации”, а о том же — что после войны проливы должны стать открытыми. Об “исторической миссии” овладения Константинополем орали лишь безответственные общественники, вроде депутата Думы Милюкова. Но после подлого нападения Турции идею утверждения на проливах стал разделять и царь — хотя его мнение противоречило позиции советников и специалистов.

Свою геополитическую программу Николай изложил в ноябре 1914 г. в беседе с французским послом М. Палеологом. Он говорил: “За те жертвы, которые несет русская армия и народ, и чтобы народу были понятны цели этих жертв в войне, ему навязанной, считаю разумным, что Германия должна будет поплатиться изменениями ее границ”. Царь предполагал восстановление Польши, куда вошли бы Познань и, “может быть, часть Силезии”, аннексировать часть Восточной Пруссии. Франции следовало возвратить Эльзас и Лотарингию, Бельгии в компенсацию за ущерб отдать район Ехля-Шапелль, между Голландией и Германией как средство от новых вторжений создать маленькое “буферное” государство Ганновер, а германские колонии французам и англичанам поделить по своему усмотрению. Что касается Австро-Венгрии, то “Галиция и южная часть Буковины позволят России достигнуть естественных границ у Карпат”. Николай предлагал предоставить независимость Хорватии, автономию Чехии, Сербии отдать Боснию, Герцеговину, Далмацию и Северную Албанию, а южную — Италии. Болгарии, “если будет разумной”, Сербия вернет Македонию. А если выступит на стороне Антанты Румыния, предоставить ей Трансильванию. К вопросам утверждения на Босфоре царь подходил все же осторожнее, чем сторонники “креста над Св. Софией”. Он говорил о том, чтобы гарантировать “свободный проход в проливах”, для чего передать России часть побережья до “окрестностей Константинополя”. А сам Стамбул, по мысли Николая, должен был стать “свободным городом. Само собой разумеется, что мусульманам должна быть гарантирована охрана их священных мест и их могил”. Насчет Турецкой Армении Николай заявил: “Я не могу оставить ее под гнетом Турции. Нужно ли присоединять Армению? Это будет зависеть от решения Армении, в противном случае я устрою ей автономию”. И заключил беседу: “Наше дело не будет правым перед Богом и историей, если мы, побуждаемые идеей морали, не обеспечим на долгое время спокойствие в мире”.

Однако параллельно с надеждами и перспективами, на рубеже 1914/15 гг. начали все более грозно вырисовываться серьезные проблемы. И ближайшей из них, надвигавшейся уже вплотную, был “снарядный голод”. Точнее — общая нехватка боеприпасов, снаряжения, вооружения. Но только и эта проблема нуждается в пояснениях. Утверждения, будто Россия, собираясь воевать, не удосужилась заготовить нужного количества боеприпасов, на самом деле являются абсолютно некомпетентными и рождены различными дилетантами из “общественности”. “Заготовить” заранее столько снарядов было невозможно по чисто техническим причинам. Потому что артиллерийские пороха и запальные трубки длительному хранению не подлежат. И завали ты страну снарядами — куда их потом девать? Только уничтожать. А изделия это не дешевые. Словом, даже теоретически произвести боеприпасы в необходимом для войны объеме могла лишь та страна, которая заведомо собиралась воевать летом 1914 г!

И Германия действительно попыталась это сделать. Ее Генштаб и военное министерство, учтя поразивший всех в свое время расход боеприпасов в Японской войне, в 1912 г. ввели новую программу производства снаряжения. И заготовили по 1500 снарядов на орудие (у французов — 1300, у русских — 1000 — 1200). А патронов по 3 тыс. на винтовку (у русских — 1 тыс.) И все равно этого оказалось чрезвычайно мало. “Снарядный голод” стал не чисто русским, а общим явлением. Так, французский промышленник Рено вспоминал, что еще в сентябре его вызвал военный министр Мильеран, который выглядел очень расстроенным, нервно ходил по кабинету и повторял: “Нам нужно иметь снаряды!…” А у немцев их повышенные запасы израсходовались за 2 месяца. 21.9, во время боев на р. Эна стал остро ощущаться дефицит патронов. В октябре из-за отсутствия снарядов был прекращен штурм Вердена. В ноябре Тирпиц записал в своем дневнике, что с тяжелыми “Бертами” решено подождать, для них требовалось слишком много пороха. А его не было вообще. Армия тогда была “спасена флотом” — с морских складов выгребли все и отгрузили 2000 тонн, этого хватило до 1915 г. А особенно острый кризис наступил зимой, в декабре-январе. В декабре в германской армии выделялось по 30 — 50 артиллерийских выстрелов в день на дивизию. Причем применялись эрзац-снаряды из чугуна, отвратительного качества. В январе, как пишет Тирпиц, из-за нехватки снарядов немцы не могли отвечать на огонь противника.

Еще раз отметим, что обе коалиции рассчитывали на скоротечную войну, мобилизации экономики не предусматривал никто — и изначально болезнь была общей. Но западные державы вовремя приняли меры к ее лечению. Франция активизировала своих промышленников, и они откликнулись сразу же. Еще бы не откликнуться, если в критических условиях они и цены могли диктовать соответствующие. Заказы размещались в США и других нейтральных странах. А в Германии сказалась предусмотрительность строителей флота. При заключении контрактов на поставки для морского ведомства они вводили в текст и мобилизационные условия по увеличению выпуска продукции на случай войны. И выбирали только те фирмы, которые принимали такие условия. Таким образом, уже была создана база для развертывания промышленности на военное время. Еще с августа 1914 г. при военном министерстве образовался “отдел военного сырья”, куда вошли крупные германские промышленники. И хотя он предназначался для распределения ресурсов, но стал и готовым органом по мобилизации производства. И положение с боеприпасами быстро пошло на улучшение.

Словом, вина российского военного министерства была не в том, что оно не подготовило страну к войне. Подготовили-то ее не хуже, чем Францию. И не в том, что не предусмотрели затяжной войны. Этого тоже никто не сумел предусмотреть. Так, в Германии запас нитратов, необходимых для производства пороха, рассчитывался всего на 6 месяцев (и русская разведка об этом знала). И лишь открытие способа получения азота из воздуха позволило немцам вести длительные боевые действия. Но ведь и в России о кризисе снабжения стало известно задолго до того, как он разразился. Еще 24.8 Сухомлинов направил Янушкевичу телеграмму о дефиците винтовок. Дескать, то, что осталось от мобилизации, вынуждены отправить в Сербию. Поэтому просил отдать распоряжение Ставке собирать винтовки на поле боя. А первый приказ с требованием экономить снаряды, поскольку их в запасе мало, как вспоминает Брусилов, он получил 10.9., в разгар сражения под Гродеком. А дальше такие напоминания пошли регулярно, поскольку фронт ежедневно расходовал 45 тыс. снарядов, а заводы производили лишь 13 тыс. В ходе боев вышла из строя часть артиллерии, а производилось мало, и количество орудий сократилось на 25%. Однако и этого оказывалось “много” в связи с нехваткой снарядов, и батареи из 8-орудийных начали переформировывать в 6-орудийные, “излишки” отправляли в резерв (войскам объявляли, что артиллерия нужна для нового, Кавказского фронта).

И уже наступил “винтовочный голод”. Действующей армии было нужно около 60 тыс. ружей в месяц, а производилось 10 тыс. Для новых формирований изымались винтовки у флота, из тыловых и запасных частей. А обучение призывников шло поочередно или с ружьями старых образцов. Пополнения прибывали на фронт безоружными, и по несколько тысяч человек оставались в корпусах при обозах, ожидая, когда выдадут. Впрочем, из этого положения кое-как выходили, поскольку имелась масса трофейного оружия. На Юго-Западном фронте целые дивизии переводились на австрийские винтовки “манлихер” (солдаты называли их “манлихеровинами”), патронов к ним было порой даже больше, чем к русским. Использовались и трофейные пулеметы “шварцлозе”. А инженерные части русских армий были централизованно перевооружены германскими винтовками “маузер”. Но, кстати, и у немцев творилось то же самое. Они тоже вовсю переводили свои тыловые части и ландштурм на трофейное оружие, русское и французское. И в дивизиях собирались тысячные безоружные команды — правда, потом сообразили, начали призывать столько, сколько можно вооружить.

И вина Сухомлинова заключалась в том, что имея достаточный резерв времени, он должных мер не принял. До войны вместо развития отечественной базы министерство сочло, что проще ориентироваться на иностранцев. Но и во время войны не особо напрягалось. Заказы оборонными заводами выполнялись медленно, при внесении корректив в производство действовала огромная инерция. Но министерство этому внимания не уделяло. Впрочем, подрядчики прекрасно знали, с какой стороны подъехать к Сухомлинову или его супруге, чтобы их прегрешения не замечались, — впоследствии выяснилось, что стоимость гардероба мадам Сухомлиновой втрое превышала заработки мужа. Тем не менее в ноябре министр заверил Думу, что положение под контролем, а проблемы с боеприпасами и оружием временные и к марту выправятся. О том же он докладывал царю. На чем же основывалась его уверенность? А на том, что министерство снова пошло по накатанному пути и заказало все недостающее за границей. В британской компании “Армстронг и Виккерс” разместило заказ на 5 млн. снарядов, кроме того, был подписан контракт на поставку из Англии 1 тыс. аэропланов и моторов, 250 тяжелых орудий, 27 тыс. пулеметов, 1 млн. винтовок, 8 млн. гранат, 200 тыс. тонн взрывчатки. Заказали и оборудование, чтобы довести отечественное производство снарядов до 40 тыс. в день. И на этом успокоились. Заказ приняли, обещали по самым важным пунктам отгрузить продукцию к весне. Так чего еще надо? “Галочку” поставили, а это главное — не считаясь даже с тем, что доставить грузы в Россию и то было непросто, из портов остались открытыми лишь далекий Владивосток и Архангельск, где навигация начиналась в апреле — мае.

Одно цеплялось за другое. Поставлять вооружение в долг союзники не желали. А война и без того требовала огромных средств (ежедневные расходы достигали 16,3 млн. руб.). И министр финансов Барк вел переговоры о предоставлении России валютных кредитов для оплаты заграничных заказов. Но шли они примерно так же, как переговоры с каким-нибудь МВФ в 90-х. Был и важный психологический момент, в этой сфере западные деятели чувствовали свое преимущество, могли взять “реванш” за свои неудачи на фронтах, чтобы выручавшие их русские не особо зазнавались. И кочевряжились, увязали в “консультациях”, требовали конкретизировать, на что предполагается пустить кредит, и уже сами принимались обсуждать, на что стоило бы дать, а на что нет. Первый этап прошел в сентябре, второй в октябре, третий в декабре. В итоге согласились выделить 40 млн. (просили 100) под 6% годовых и… под обеспечение русским золотом. Которое должно быть доставлено в Англию. Даже соображения, что золото перевозить сейчас опасно, так не лучше ли отложить расчеты до конца войны, были отметены. То есть практически речь шла даже не о займах, а о выгодной спекулятивной операции.

В русской армии проявился и дефицит других предметов снабжения, в первую очередь — сапог. Хотя тут уж тыловики были ни при чем. Солдат отправляли из запасных частей прекрасно обмундированными, но пошло настоящее поветрие — пока эшелоны тащились до фронта, продавать или менять на спиртное сапоги, а то и шинели. На фронте все равно дадут новые, босиком в бой не пошлют. Но запасы армейских интендантств были не безграничны, и заменить обувь, разбитую по дорогам, получалось уже нечем. В ноябре председатель Думы Родзянко посетил Ставку и в беседе с Верховным узнал об этой проблеме, предложив привлечь к работе по снабжению земства — они могли на местах привлечь к выполнению заказов многочисленные мастерские, кустарей-одиночек. Николай Николаевич воспринял такую инициативу положительно, и вопрос был решен. Действительно, с помощью земств удалось быстро преодолеть кризис снабжения обувью и одеждой. А во “Всероссийском Земском Союзе помощи больным и раненым” последняя часть названия сама собой затерлась, он стал забирать все большие полномочия и распространять деятельность на другие направления.

Начинала сказываться и такая проблема, как ухудшение качественного состава армии. В первые месяцы боевых действий войну вели кадровые, отлично обученные полки и дивизии. А уже через полгода картина изменилась. Как уже отмечалось, подготовка офицеров запаса в России была поставлена очень слабо. А для унтер-офицеров, по грубейшей ошибке военного министерства, отдельный мобилизационный учет унтер-офицеров не предусматривался, их призывали скопом, вместе с рядовыми. И распределяли по общему количеству “нижних чинов”. Большинство запасных унтеров попали в первую волну призыва и в войсках оказались в избытке, часто занимая в строю места рядовых. Правда, нередкие утверждения, будто в первых сражениях кадровая армия “полегла”, а офицерство “повыбили на 75%”, стоит отнести к чисто эмоциональным (в российской армии за всю войну погибло 8,3% офицеров и выбыло из нее по ранению или болезни около 20%). Однако имел место другой процесс — не столько поголовное “выбивание”, а “разбавление”. Кто-то действительно погибал, попадал в плен, кто-то был ранен и отправлен на лечение (а по ранению офицеру или солдату полагался еще и отпуск). Кого-то потом посылали в новые формирующиеся части — ведь и для них требовались офицеры, унтера. А кто-то считал, что с него уже хватит, и старался зацепиться в тыловых ведомствах, учебных командах. Но даже если в итоге возвращался в свой полк, то на время отсутствия его кем-то требовалось заменять.

Офицеров — неподготовленными запасниками. Да и их не хватало. В декабре последовал указ о мобилизации некоторых категорий студентов, их, как и отличившихся солдат, имеющих нужный образовательный ценз (4 класса гимназии, реального училища или учительской семинарии), направляли на ускоренные курсы училищ, в школы прапорщиков. И через 4 — 6 месяцев выпускники становились офицерами. Создавались и унтер-офицерские школы и курсы. Но разумеется, новоиспеченным командирам по своим профессиональным качествам было далеко до кадровых. А ведь те же унтера в царской армии были цементирующий основой каждого полка, непосредственными наставниками и учителями солдат.

Пополнения солдат тоже шли все хуже. Ведь сперва шел призыв запасников I очереди, потом — II очереди, а потом и ратников ополчения, впервые вставших в строй. А в учебных командах не хватало уже ни винтовок, ни патронов, чтобы люди толком научились стрелять и владеть штыком. И командиры в запасных батальонах оставались не лучшие — те рвались на фронт. А неподготовленных солдат на фронт посылать нельзя — еще не те времена были. И сотни тысяч безоружных и необученных призывников копились в тыловых казармах, когда некомплект действующих частей достигал 500 тыс. чел. Но и те, кто формально прошел учебный курс, прибывали на передовую все равно неподготовленными. Со временем многим из них удавалось приобрести нужный опыт, стать отличными солдатами. Но лишь со временем, а сперва они, необстрелянные и неумелые, несли лишние потери. Кстати, это видно и по биографиям участников войны. Одни погибали или получали ранения в первые же месяцы — два пребывания на фронте, а другим удавалось войти в нелегкую боевую колею, и они потом годами сражались без единой царапины.

Но проблемы — проблемами, а война-то продолжалась. Зима обеспечила на фронтах некоторую передышку. А одновременно строились и планы на следующую кампанию. Главком Юго-Западного фронта Иванов с подачи Алексеева предлагал нанести удар по более слабому звену вражеской коалиции, Австро-Венгрии. Утверждалось, что “путь на Берлин лежит через Вену”, — лишить Германию главной союзницы, и она падет, оставшись в изоляции. Генерал-квартирмейстер Ставки ген. Данилов отстаивал другое решение, что надо нанести удар на Северо-Западном фронте, разгромить врага в Восточной Пруссии, а дальше двигаться на Берлин. И в этом с ним соглашался главнокомандующий фронтом Рузский. Что тоже имело свою логику — при удаче удар на Германию сулил более близкое окончание войны. А ведь решительный штурм по кратчайшему направлению иногда и впрямь сулит больший успех, а в итоге — и меньшие потери, чем долгие и изматывающие маневры. Эта точка зрения и победила.

Наступательные русские планы при всех перечисленных выше трудностях довольно часто оцениваются как заведомая авантюра. С чем позволительно не согласиться. Потому что как раз в этот момент ситуация со снабжением и боеприпасами у немцев и австрийцев была еще хуже. У русских кризис только еще начинался, а у противника достиг максимума. Вот и следовал вывод — нужно использовать момент и перехватить инициативу, пока враг не выправил положения и не накопил новых резервов. Ошибки, конечно же, были — в обоих вариантах. В 1915 г. у Германии имелось еще достаточно сил, чтобы помешать вторжению на свою территорию или подкрепить австрийцев. Как известно, сломить ее в итоге удалось лишь длительной войной на истощение ресурсов. Но это нам с вами известно. А тогда учесть все факторы было трудно, если не невозможно. Ведь к изменившимся условиям войны обе стороны только начинали приспосабливаться — методами “тыка”, а то и интуитивно. И не только в России, но и во всех других странах командование отбрасывало саму мысль о затяжной войне с неизбежными колоссальными жертвами и лишениями. Но куда более пагубным, чем ошибки в планах, оказалось для нашей страны другое обстоятельство — Англия и Франция стали в это время проявлять отчетливую тенденцию свалить главную тяжесть борьбы на русских — хотя бы временно. И крупных операций вообще не планировали, только стратегическую оборону. Предполагали отсидеться за укреплениями, накопить силы за счет формирования британской армии и войск из колоний. Перестроить промышленность, ликвидировать отставание от немцев в артиллерии, особенно тяжелой, изжить нехватку боеприпасов. Британский главнокомандующий Френч вообще заявлял, что на Западе “надо только выстоять до тех пор, пока русские не смогут завершить дело”.

Австро-Венгрия самостоятельных планов уже не строила, фактически отдавшись под покровительство Германии. А у германских армии и флота опять возникли два независимых плана. Флотское командование учитывало сильнейшую зависимость западных противников, особенно Англии, от морских перевозок, и представило кайзеру план “неограниченной подводной войны”. Предлагалось в январе 1915 г. издать декларацию, что с такого-то момента прибрежные районы Великобритании и Ирландии объявляются военной зоной. И что всякое торговое судно, оказавшееся в ней, вне зависимости от национальной принадлежности, будет топиться. Причем в декларации следовало предупредить, что “не во всех случаях будет иметься возможность для спасения команд и пассажиров”. Словом заходить туда суда попросту не должны — иначе пусть пеняют на себя. В проекте фон Поля доказывалось, что таким образом осуществится полная блокада Англии, а это позволит лишить ее сырья и ресурсов и вывести из войны. Кайзер дал согласие, но реализация плана по политическим и техническим причинам была отложена до весны — когда подготовят базы подлодок во Фландрии.

А в армии Фалькенгайну удалось собрать кое-какие резервы, формировались новые дивизии и корпуса. Но чтобы уравнять их по боеспособности со старыми, была начата и общая реорганизация. В дивизиях ликвидировались бригадные структуры и вместо 4 полков оставлялись 3 при сохранении прежнего количества орудий. Таким образом, удельный вес артиллерии значительно повышался, а пехоты — снижался. А освободившиеся бригадные кадры и полки из “старых” соединений направлялись в новые для улучшения их качества, передачи опыта и создания организационного костяка. Данные мероприятия проводились не сразу, а по мере получения для новых дивизий орудий и пулеметов. И впоследствии Фалькенгайн полагал, что благодаря этим преобразованиям и были достигнуты успехи в 1915 г.

Что же касается планов, то Гинденбург и Людендорф предложили перенести главные усилия на Восток. Раз не удалось разгромить Францию, а потом обрушиться на Россию, сделать наоборот. Как они указывали, нужно “поставить на колени Россию”, разбив ее армии, принудить царя к капитуляции и затем снять до 100 дивизий с Востока и перебросить на Запад. Причем в дальнейшем можно было бы обеспечиваться за счет России промышленным сырьем и продовольствием, которого уже не хватало. Фалькенгайн был против. Он сомневался, что “война должна быть выиграна на Востоке”, что Запад в результате такой кампании пойдет на уступки. Как он писал: “На безбрежных пространствах России были бы уложены те силы, без которых нельзя обойтись во Франции”. И указывал — дескать, можно ли разгромить Россию вообще — “вопрос, остававшийся совершенно туманным. Опыт Наполеона не вызывал на подражание его примеру”. И стоял за то, чтобы “применить новые корпуса на Западе”. У той и другой точек зрения нашлись сторонники и противники.

Фалькенгайна поддержал Тирпиц, считавший, что с Россией необходимо вообще мириться, а воевать только с Англией и Францией. Но союзником Гинденбурга стал канцлер Бетман-Гольвег. Он утверждал, что наоборот, “война с Англией есть лишь преходящая буря. После нее отношения станут лучше, чем когда-либо”. Поэтому Англия — “бульдог, которого не следует раздражать”. Надо, мол, “победить на континенте, а не бросаться в авантюры, вроде подводной войны”. А мир должен быть достигнут за счет “реакционной России, что не закроет возможности для переговоров с демократическим Западом”. В меморандуме Бетмана приводились доводы, что война против русских популярна и понятна среди всех слоев общественности, и ставился вопрос — “мы должны выбирать между Англией и Россией, чтобы и после заключения мира иметь опору против одного из этих главных врагов”. Откуда следовал вывод — воевать всеми силами против России и искать соглашения с Англией. Ну а на все эти споры наложились опасения, что если русских не разгромить, последуют их новые вторжения в Германию. И главный весомый аргумент — что ослабленная поражениями Австро-Венгрия следующего удара уже не выдержит и рухнет окончательно. Так кайзеру и Фалькенгайну пришлось согласиться с планом Гинденбурга. Основной натиск германской военной машины в 1915 г. переносился на Восток.