Содержание
«Военная Литература»
Исследования

101. Перекоп

Легенды о Крыме как неприступной твердыне сильно преувеличены. Всего на полуостров вели три дороги. Перекопский перешеек шириной около 10 км. Восточнее, за Сивашом, где к Крыму близко подходит Чонгарский полуостров, от него в одном месте была проложена узкая, до 300 м, дамба с железнодорожной линией и мостом, а в другом, где пролив сужается до 1 км, находился гужевой мост. Третья дорога, еще восточнее — через Генический мост на Арабатскую стрелку. Хотя еще в мае было принято решение об укреплении перешейков, к моменту отхода армии в Крым сделано было очень мало. Не хватало ни сил, ни средств, ни материалов. Действовать по методу большевиков, выгнавших на строительство Каховки массу херсонского населения, белое командование не додумалось. Работа шла «по мере возможностей» — увы, весьма ограниченных. Долговременные огневые позиции, бетонированные казематы, тяжелые морские орудия имелись. Но не на перекопском, а на чонгарском направлении, у последней на крымском берегу станции Таганаш — тут проходила железная дорога, и проще было подвезти стройматериалы.

А на Перекопе первую линию обороны представлял Турецкий вал — земляной, насыпанный еще пленными запорожцами. За ним в 20— 25 км находились несколько линий Юшуньских укреплений между озерами и заливами. Все позиции представляли собой обычные окопы, т. е. канавы, оплывшие и полуобвалившиеся от осенних дождей. [516]

Из-за недостатка в Крыму лесоматериалов их не смогли даже обшить досками. Блиндажи имелись только на Турецком валу. Отнюдь не долговременные, а деревоземляные — «в три наката». Окопы прикрыли линиями колючей проволоки — всего на Перекопе, на всех полосах обороны ее насчитывалось 17 рядов. Большинство окопов не были обеспечены проволочными заграждениями с тыла, на случай обходов — опять из-за дефицита материалов, обычных кольев. Естественно, такие укрепления не спасали от огня тяжелых, а чаще и легких орудий. Для артиллерии долговременных укреплений на Перекопе не имелось вовсе — только полевые. И пустовавшие. Установка орудий планировалась в последний момент, т. к. свободной крупнокалиберной артиллерии в Крыму не было, иностранцы этот дорогой «товар» не поставляли. Но при отходе тяжелые орудия достались красным, и подавляющее большинство артиллерии составляли полевые трехдюймовки. Железнодорожная ветка, запроектированная от Юшуни к Перекопу для подвоза снарядов, была построена лишь на четверть. Фугасы, минные поля, электрический ток в заграждениях являлись лишь плодами фантазии. Они родились из выдумок крымских журналистов, продолжавших даже на краю гибели соревноваться в шапкозакидательстве. Из их газет данные перекочевали в красные разведсводки и растекались слухами среди большевиков. Ну а потом их, понятное дело, увековечили в победных реляциях и мемуарах, придавая дополнительный вес одержанным победам. А то соотношение сил выглядело уж больно «несолидным».

Турецкий вал обороняла Дроздовская дивизия, насчитывавшая лишь 3260 штыков. Полтора красных полка... Рядом, на выступе Литовского полуострова, стояла бригада Фостикова, 2 тыс. плохо вооруженных повстанцев. Корниловцы и марковцы, на долю которых выпали самые тяжелые бои в Заднепровской операции и при отступлении, занимали Юшуньские позиции и прикрывали южный берег Сиваша. На Чонгарском направлении и Арабатской стрелке оборону занимали Донской корпус и кубанцы Канцерова. Вместе около 3 тыс. чел. В резерве оставались обескровленные 13-я, 34-я дивизии и кавкорпус Барбовича. В тылу дополнительно формировалась еще одна, 15-я дивизия. В общей сложности у Врангеля было 22—23 тыс. чел., 120 орудий, 750 пулеметов.

Южный фронт против них имел в своем составе 198 тыс. чел., 550 орудий, 3059 пулеметов, 57 бронемашин и танков, 84 самолета. Кроме того, в подчинение Фрунзе Махно прислал «армию» во главе с Каретником — около 5,5 тыс. чел. На главных направлениях (по советским данным) у белых приходилось на километр фронта 125—130 штыков и сабель, 5—7 орудий, 15—20 пулеметов. У красных: 1,5— 2 тыс. штыков и сабель, 10—12 орудий, 60—80 пулеметов. Первоначально Фрунзе планировал главный удар 4-й и 1-й Конной армиями в глубокий обход, через Арабатскую стрелку, что позволяло выйти аж к Феодосии. Но со стороны Азовского моря этот путь прикрывался огнем белых кораблей, а красная флотилия застряла в Таганроге из-за раннего ледостава. И основное направление штурма сместилось на Перекоп, куда было стянуто огромное количество артиллерии, в том числе только что захваченной у белых. [517]

Прорыв предполагался силами 6-й армии комбинированным ударом — в лоб и десантом через Сиваш на Литовский полуостров. На Чонгарском направлении планировался вспомогательный удар. Отступившие белые части едва успели обосноваться на позициях. Давать им какую-то передышку, чтобы прийти в себя и дополнительно укрепиться, Фрунзе не собирался. Да и из Москвы его торопили. 3.11 завершилась операция в Таврии, а через 2—3 дня красные уже изготовились идти на приступ. Ждали только западного ветра, который в этих местах отгонял воду Сиваша на 7—10 км, обнажая дно. Вскоре дождались.

7.11 красные произвели демонстрацию на Чонгарском направлении, один из полков 30-й дивизии переправился по наплавному мосту в Крым, ворвался в первую линию траншей, но был выбит и едва спасся. Стало ясно, что красные намерены штурмовать полуостров. В этот день Крым был объявлен на осадном положении. Руководство обороной возлагалось на Кутепова, под командованием которого объединялись все войска.

В ночь на 8.11 началась основная операция Фрунзе. В лоб Турецкий вал штурмовала группа Блюхера из четырех бригад 51-й дивизии, Латышской дивизии, артгруппы из 55 орудий, 14 танков и бронемашин. Через Сиваш направлялся десант по трем бродам. Справа две бригады 51-й дивизии, в центре 52-я дивизия, слева — 15-я. Общая численность переправляющихся достигала 20 тыс. чел., вдесятеро больше, чем повстанцев Фостикова. Страницы советской литературы и кадры фильмов о бойцах, отважно уходящих в воду, не имеют ничего общего с действительностью. Дно было совершенно открыто. А погода стояла холодная, в ночь операции мороз дошел до минус двенадцати. Грязь подмерзла. Авангарды шли вообще посуху. Следующим, когда корка была разбита ногами и колесами орудий, приходилось идти в грязи, доходившей до щиколоток, на отдельных участках по лужам. Лишь 52-й дивизии досталось тяжелее — около километра двигаться по ледяной жиже, доходившей почти до пояса. Обнаружить десант белые никак не могли — опустился густой туман. В этом тумане 15-я дивизия слегка заблудилась — вышла на крымский берег даже дальше, чем предполагала. Ей пришлось возвращаться, чтобы оказаться у основания Литовского полуострова, в тылу бригады Фостикова.

52-я вышла на кубанцев в лоб. В 2 часа ночи ее авангарды выбили окоченевших казаков из первой линии окопов. На подмогу Фостикову из ближайшей деревушки выступили несколько батальонов дроздовцев, отбросили красных назад. Но во фланг дроздовцам ударила подоспевшая 15-я дивизия. В рукопашной белогвардейцы опрокинули и прижали к берегу один из ее полков. Однако силы красных прибывали, подходили все новые и новые части, растянувшиеся на бродах. Белые стали отступать. Часть кубанцев сдалась. Правда, продвинуться дальше Литовского полуострова большевикам так и не удалось. Их остановили артогнем и контратаками. Из тыла подошли на помощь части 34-й, Корниловской дивизий, несколько броневиков. Третья колонна красных, две бригады 51-й дивизии, запоздала с переправой и приблизилась к Крыму только в 8 часов утра. Выйти на берег ей не [518] дали. Контратакой 2-го Дроздовского полка она была отброшена и залегла в грязи на дне Сиваша. Дождавшись «хвостов» колонны, полки большевиков штыковой атакой оттеснили белых и зацепились за берег, однако через час их снова скинули в болото.

Лобовой штурм Турецкого вала начался с задержкой из-за тумана, мешавшего артиллерии. Потом последовала артподготовка, длившаяся 4 часа. Атакующих Блюхер распределил пятью «волнами». Первая расчищает проходы в проволочных заграждениях. Вторая, 10 батальонов, подкатывается к валу. Третья, слившись со второй, прорывает оборону и продвигается дальше. Четвертая, 4 свежих полка, «чистильщики», добивают уцелевших в траншеях белогвардейцев. Пятая, кавбригада, включается в преследование бегущих. Но дроздовцы, даже ослабленные уходом на Литовский полуостров значительной части дивизии, не дрогнули. Отбивались отчаянно. Первая волна была истреблена, даже не достигнув заграждений. Вторая, с бронеотрядом, сумела преодолеть их первую линию, потеряв несколько машин, при этом была частично перебита, частично прижата к земле. В третью атаку среди колонн пехоты Блюхер пустил артиллерийские батареи, выдвинутые на прямую наводку. Но это лишь дало возможность отойти назад остаткам предыдущих отрядов. Фрунзе подтвердил приказ: готовиться к новому штурму. Попытку наступления 9-й советской дивизии по Арабатской стрелке снова отразили огнем врангелевские корабли.

Одолеть белых большевики все еще не могли. Ударные дивизии, захватившие было весь Литовский полуостров, под непрерывными контратаками пятились к его краю, панически просили о помощи. Фрунзе направил туда конницу — 7-ю кавдивизию и махновцев. В это же время он получил известие, что ветер переменился и вода возвращается в Сиваш. Тогда он приказал выгнать в Сиваш население окрестных сел и возводить дамбу. Удерживать воду плетнями, снятыми в тех же селах. Сколько можно, до конца. Сколько уж там людей перетонуло и осталось инвалидами — кто знает? Появление на Литовском полуострове кавдивизии и махновцев Каретника привело к перелому. Вслед им Фрунзе послал еще и 16-ю кавдивизию. Белые войска стали отступать к Юшуни, и большевики хлынули в Крым. Около полуночи Блюхер начал четвертый штурм Турецкого вала. Ночные действия оказались более удачными. К половине четвертого утра красные овладели гребнем вала. Защитники, дроздовцы и корниловцы, уже были отрезаны от своих. Их атаковали и с тыла, что способствовало успеху фронтальной атаки. Штыками они проложили дорогу и вырвались из окружения.

К вечеру 9.11 красные по всему фронту вышли к Юшуньским позициям, а 51 -я дивизия с ходу прорвала первую линию обороны. Дальше ее остановили. Большевики подтянули значительное количество артиллерии — 20 легких и 15 тяжелых батарей. 150 орудий, буквально перепахивали землю, сметая проволочные заграждения. На следующий день возобновились атаки. 51-я дивизия, наступающая на западном фланге, захватила вторую линию траншей. Но судьба сражения за Крым оставалась все еще неопределенной. Ее соседям, 15-й и 52-й дивизиям, продвинуться так и не удавалось. Фрунзе писал:

«Во всех [519] позициях полугодичной борьбы Врангель как командующий в большинстве случаев проявлял и выдающуюся энергию, и понимание обстановки. Что касается подчиненных ему войск, то о них приходится дать безусловно положительный отзыв».

Белогвардейцы держались. Врангель попытался еще организовать контрудар, способный изменить ситуацию. Подтянул свой последний резерв — корпус Барбовича, которому предписывалось вместе с дроздовцами занять и удержать последнюю, третью линию обороны и отбросить красных. С Чонгарского направления началась переброска под Юшунь Донского корпуса.

Узнав от авиаразведки об этом перемещении, Фрунзе направил на Перекоп 2-ю Конармию, а 4-й приказал нанести удар с Чонгарского полуострова. В ночь на 11.11 30-я дивизия, воспользовавшись густым туманом, начала форсировать пролив по наплавным мосткам у Тюп-Джанкоя. На рассвете ее части ринулись на штурм. Завязался бой за первую и вторую линии окопов. Одновременно со стороны железнодорожной дамбы при поддержке бронепоездов пошла атака по основе взорванного моста. Здесь красные были разбиты и выброшены обратно, но бой отвлек часть сил от Тюп-Джанкойского участка, где по мосткам сумели переправиться две бригады. Получив сообщение о наступлении у Чонгара, угрожающем выходом в тыл всей группировке, сосредоточенной под Юшунью, Врангель повернул назад донцов, отправил к станции Таганаш все исправные бронепоезда. Контрудар теперь возлагался на одного Барбовича. 11.11 началось последнее сражение.

Латышская дивизия, сменив в первом эшелоне уставшие части 51-й, прорвала третью, последнюю полосу Юшуньских позиций на западном фланге, а на восточном, сильно отставшем, наоборот, конница Барбовича атаковала и разметала 7-ю и 16-ю кавдивизии красных. Затем ударила по 15-й и 52-й стрелковым дивизиям. Красные побежали. Белая кавалерия гнала их, выходя в тылы выдвинувшихся вперед Латышской и 51-й. А с моря эти дивизии стала поливать огнем врангелевская флотилия, вошедшая в Каркинитский залив. Однако тем же утром в Крым переправились основные силы 2-й Конармии, около 7 тыс. сабель, и ускоренно двигались против Барбовича. Во встречном бою Миронов применил хитрость. Учтя наступательный порыв белой кавалерии, укрыл за своим конным строем 250 пулеметов на тачанках. Перед столкновением красные разомкнулись, и на летящих вперед белогвардейцев в упор хлынул ливень огня. Головные части были скошены, остальные смешались, налетая на падающих и поворачивающих. Кони спотыкались о трупы... А дальше на Барбовича пошла лава Конармии. Вслед за ней повернула отступавшая пехота. К концу дня последняя полоса Юшуньских укреплений пала.

Продолжались бои и под Чонгаром. Возвращенные донцы атаковали и почти вырубили авангардный полк большевиков, а за ним уже шли другие переправившиеся части. Казаки пятились, огрызаясь отчаянными контрударами. Хутора по нескольку раз переходили из рук в руки. Под вечер красные саперы завершили наводку свайного моста, и по нему сплошными потоком пошли войска — кавкорпус Каширина, [520] артиллерия. Несколько часов дрался, сдерживая большевиков, бронепоезд «Офицер» — и погиб, окруженный и подорванный. В 3 часа ночи 12.11 красные ворвались на станцию Таганаш. Советские армии двумя потоками стали выливаться на просторы Крыма. Штурм завершился. Южный фронт потерял в этой операции около (а может, и более) 10 тыс. чел. Опять закидали головами.

Гражданское население Крыма до последнего дня пребывало в состоянии блаженного неведения. Чтобы не создавать паники и почвы для активизации большевистского подполья, различных беспорядков, Врангель сразу после отхода в Крым 4.11.20 выступил на пресс-конференции, где рассказал о ситуации в общих чертах верно, но не упоминая об отрицательных последствиях отступления. Указал, что план красных окружить Русскую армию сорвался, что при выходе из кольца белые сами нанесли серьезное поражение 1-й Конармии. Что отход совершен организованно и с незначительными потерями (в первые дни, не обобщив еще сведений из войск и основываясь только на перечне вышедших частей, сохранении ими боеспособности, так считало и само белое командование). Врангель говорил:

«Противник, несомненно, в ближайшие дни попытается атаковать наши позиции: он встретит должный отпор. Все состоит в том, чтобы выиграть время. Внутреннее разложение, необходимость оттянуть часть своих сил для борьбы с антибольшевистскими русскими силами, наступающими с запада (Имелась в виду 3-я Русская армия Перемыки-на-Савинкова, которая так окончательно и не организовалась) и для подавления очагов восстаний ослабит противника, находящегося против нас, и наша задача лишь в том, чтобы выдержать лишения, неизбежно связанные с пребыванием в осажденной крепости, и не упустить надлежащего момента для перехода в наступление... Запад, которому большевизм грозит в той же мере, как и нам, должен учесть ту роль, которую наша армия сыграла в победе Польши... Однако иллюзий себе делать нельзя. Нам временно предстоят тяжкие лишения, население должно делить эти лишения наравне с армией. Малодушию и ропоту нет места. Тем, кто не чувствует себя в силах делить с армией испытания, предоставляется свободный выезд из Крыма. Те, кто, укрываясь за спиной армии, не пожелает этим правом воспользоваться и будут мешать армии в выполнении ее долга, рассчитывать на снисхождение не должны — они будут беспощадно переправляться через фронт. Всех же честных сынов родины я призываю к дружной работе и ни одной минуты не сомневаюсь в конечном торжестве нашего дела».

Такого же рода сообщение, только более краткое и сухое, сделал штаб главнокомандующего. Несмотря на то что заявление Врангеля не давало повода для излишнего оптимизма, в газетах оно стало толчком к очередной шапкозакидательской кампании. Говорилось, что Крым может «спокойно смотреть на свое будущее». Что можно даже радоваться попыткам красных штурмовать

«перекопские твердыни» — «чем больше при этом погибнет лучших красноармейских полков, тем скорее деморализация охватит остальную часть Красной армии. Для защиты перекопских позиций наша армия даже слишком велика...»

Масла подлил ген. Слащев, возвращенный из «отпуска», как специалист [521] по защите перешейков. 7.11, накануне штурма, он заявил в интервью газете «Время»:

«Население полуострова может быть вполне спокойно. Армия наша настолько велика, что одной пятой ее состава хватило бы на защиту Крыма...»

Понятное дело, Слащев припомнил о собственных подвигах, когда удерживал красных с 4-тысячным корпусом. Но тогда его штурмовали силами 1—3 дивизий, а не пяти армий...

И Крым жил спокойно. Работали кинотеатры, в Таврическом дворянском собрании ставили пьесы сбежавшиеся сюда из Совдепии лучшие актеры. Внепартийное совещание общественных деятелей во главе с кн. Долгоруковым еще надеялось на активизацию поддержки Запада и приняло обращение к странам Антанты, где говорилось:

«Ключ спасения от большевизма не в Париже, не в Лондоне, не в Нью-Йорке, а в Крыму».

Лишь самые дальновидные «пессимисты» уже начали подыскивать места на пароходах и покупать валюту — крымский рубль, хоть и сильно обесценился, еще конвертировался по курсу 500—600 тыс. за 1 фунт стерлингов. Катастрофа 8—9.11 грянула для многих, как гром среди ясного неба. Надо отметить, что даже белое командование, знавшее о положении лучше, чем обыватели, не предполагало, какое колоссальное преимущество в живой силе и артиллерии обеспечил себе враг. Ставка Врангеля оценивала войска Южного фронта в 100 тыс., из них 25 тыс. конницы, а у Фрунзе было 200 тыс., из них 40 тыс. конницы. С возможностью поражения считались, но не ожидали, что оно может совершиться так быстро...

10.11 после совещания Врангеля с Кутеповым было решено начать эвакуацию тылов. Для этого были реквизированы все коммерческие суда, находящиеся в портах, независимо от национальности. Стали грузиться лазареты, некоторые центральные учреждения. Через французского посланника графа де Мартеля белое правительство обратилось к Франции с просьбой о предоставлении убежища. Для предотвращения беспорядков, организуемых местными коммунистами, из работников штабов создавались команды, вооруженные винтовками и гранатами. Вскоре, еще без общего объявления, началась выдача документов на эвакуацию и среди населения.

11-го и в ночь на 12-е рухнули последние рубежи обороны. Эвакуационный план к этому времени был уже разработан, распределены корабли между частями, выделены транспорты для семей военнослужащих, тыловых и правительственных учреждений. Суда, оставшиеся после разнарядки, предназначались для гражданского населения. Чтобы обеспечить быструю и планомерную погрузку, она должна была производиться в разных портах. 1-му и 2-му корпусам было приказано отходить на Севастополь и Евпаторию, корпусу Барбовича — в Ялту, кубанцам — в Феодосию, донцам — в Керчь. Войска двинулись по этим направлениям сразу после сражения, командование сумело организовать отход достаточно четко. Более того, удалось оторваться от врага на 1—2 перехода. Измотанные и повыбитые в сражении красные части не смогли начать немедленное преследование. Фрунзе направил Врангелю радиограмму с предложением капитуляции на почетных условиях. Сдавшимся гарантировалась жизнь и неприкосновенность, а тем, «кто не пожелает остаться в России, — свободный выезд за рубеж при условии отказа под честное слово от дальнейшей борьбы».

Трудно сказать, по какой причине Фрунзе поступил столь не по-большевистски. [522] Возможно, зауважал противника, играл в рыцарское благородство. Возможно, из чисто практических соображений, считая, что прижатые к морю врангелевцы будут сражаться с отчаянием обреченных и положат еще массу красных. А может быть, Фрунзе мыслил уже категориями профессионального полководца и хотел сохранить для своих войск цвет Русской армии. Листовками с этим обращением, как и с аналогичными обращениями РВС армий, засыпали с самолетов отступающих. Сыпали и прокламации с обращением к офицерам ген. Брусилова (его подпись, как потом выяснилось, получили обманом, сообщив ему, что в Крыму произошел переворот, Врангеля свергли и идут распри. И если, мол, авторитетом Брусилова возглавить офицерское движение, то можно без кровопролития перетащить врангелевцев в Красную армию).

О какой-то настоящей амнистии коммунистическое руководство и не думало. 12.11 Фрунзе строго одернул Ленин:

«Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Удивлен уступчивостью условий. Если враг примет их, надо приложить все силы к реальному захвату флота, т. е. невыходу из Крыма ни одного судна. Если же не примет, нельзя ни в коем случае повторять и расправиться беспощадно».

Лишь через день красные смогли наладить преследование, 6-я армия двинулась на Евпаторию, 2-я, а за ней и 1-я Конные — на Симферополь и Севастополь, 4-я и 3-й кавкорпус — на Феодосию и Керчь. Правительство Франции после некоторых колебаний согласилось предоставить убежище Русской армии и беженцам. Правда, потребовало «под залог» расходов передать корабли флота. Выбора не было — нужно было спасать людей. 12.11 вышел приказ Врангеля об общей эвакуации. Он писал:

«Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье».

Всем желающим остаться в России предоставлялась полная свобода. Другой приказ Врангеля гласил:

«Воспрещаю какую бы то ни было порчу и уничтожение казенного имущества, так как таковое принадлежит русскому народу».

Еще метался со своими проектами Слащев. Предлагал Кутепову дать новое сражение, выгнав на позиции

«всю тыловую сволочь», «всех под ружье и в поле» .

Кутепов ответил:

«Положить армию в поле — дело нехитрое»

— и отказался. Слащев обратился и к Врангелю, предлагая высадить всю армию на Кавказе, «пан или пропал». Главнокомандующий передал ему:

«Желающим продолжать борьбу предоставляю полную свободу. Никакие десанты сейчас за неимением средств невыполнимы».

Взбешенный Слащев на своей яхте «Жанна» уехал в Константинополь... Люди потянулись в порты — с узлами, чемоданами, подводами, груженными скарбом. Приказ об эвакуации стал неожиданностью не только для штатского населения. Атаманское училище, вызванное из Симферополя, чтобы обеспечить порядок при погрузке, считало, что идет для усмирения какого-то выступления местных большевиков или «зеленых», и прибыло налегке, оставив все имущество.

Стоит отметить, что картина эвакуации Крыма впоследствии тоже была искажена. В отличие от Одессы и Новороссийска, она проводилась относительно спокойно и организованно. Порядок поддерживался [523] воинскими командами, которым было приказано любыми мерами пресекать всякие проявления бесчинств (например, Высоцкий в фильме «Служили два товарища», силой прокладывающий себе путь и лезущий с конем, был бы расстрелян тут же, возле трапа). Порядку способствовало и значительное количество плавсредств — ведь уходил весь русский флот, все суда, способные пересечь море, своим ходом или на буксире. Часть людей грузились на иностранные корабли — французские, английские, американские. Разумеется, вывезти всех беженцев, скопившихся в Крыму, возможности не было.

Но многие из них сами решили остаться. Крым все-таки был последним клочком русской земли. Покинуть его — значило бы стать изгнанником, скитаться по неизвестной и пугающей чужбине. У некоторых решение остаться определилось неожиданностью эвакуации. Может, подумав, они и захотели бы уехать, но вот так, сразу... Стали рождаться самоуспокаивающие слухи и теории. Что, раз большевики победили в войне, им придется налаживать международные связи, и в Крыму им «придется держать экзамен перед Западом». Поэтому от каких-либо репрессий они, конечно же, воздержатся. Успокаивали и местные рабочие, уже сжившиеся с приезжими «буржуями» и неплохо относившиеся к этим несчастным людям. Посчитав себя хозяевами положения, они уверяли, что возьмут беженцев под свое покровительство и бесчинствовать в своих городах большевикам не позволят. Остаться решили и многие военные, доверившись листовкам Брусилова, Фрунзе и др., а также слухам об офицерах, воевавших на польском фронте. Вера в правоту Белого Дела после полного поражения, естественно, у кого-то зашаталась. А прощение вроде открывало выход из тупика...

14.11 погрузка на суда закончилась. В опустевшем штабе состоялась простенькая церемония вручения знамен корниловцам, марковцам и дроздовцам. Три года лучшие белые части сражались без знамен, а получили их, по горькой иронии, в последний день пребывания на родине... Получив доклад, что части уже на кораблях и грузятся заставы прикрытия, Врангель перешел на крейсер «Генерал Корнилов». Все военное имущество, все склады были переданы под охрану профсоюзов (тем не менее чернь их все-таки погромила сразу после ухода белых). «Белая Россия» превратилась в огромный город на воде. Долгое время корабли стояли на рейде, проверяя, не забыли ли кого на берегу. Посылали шлюпки на розыски отставших. На борту крейсера Врангель составил письмо на имя де Мартеля с просьбой ходатайствовать перед правительством Франции о переброске Русской армии на западный противобольшевистский фронт «для продолжения борьбы против поработителей России, врагов мировой цивилизации и культуры» (еще не верилось, что никакого западного фронта больше не будет). В случае невозможности такого решения Врангель просил возбудить вопрос о предоставлении белой армии и флота в распоряжение международной комиссии по охране проливов.

К вечеру «государство на воде» снялось с якорей и пошло в Константинополь. «Генерал Корнилов» 15.11 направился в Ялту, где Врангель съехал на берег и проверил завершение эвакуации. Потом крейсер пошел в Феодосию. Там тоннажа не хватило, и часть кубанцев направилась в Керчь. Врангель на «Корнилове» пошел и туда. Выяснилось, [524] что в Керчи погрузка завершилась успешно, на корабли посажены и донцы, и кубанцы. Утром 17.11 «Генерал Корнилов» последний раз прошел вдоль побережья Крыма и взял курс на Босфор...

Армия эвакуировалась полностью. Конечно, кроме тех, кто отстал в пути, застрял в глубине полуострова или решил сдаться. Большевики рапортовали потом о 30 тыс. пленных. Миронов докладывал о 10 тысячах вырубленных «отступающих» — цифра сомнительная, поскольку главные силы белых он так и не настиг. Так что неизвестно, кого рубила по дорогам 2-я Конармия. Несовпадение ранее приведенных данных о численности Русской армии с количеством спасшихся, плененных, репрессированных пусть вас не смущает. При описании фронтовых действий назывались цифры боевого состава. Но, во-первых, в результате потерь он постоянно менялся — сколько солдат и офицеров находились в лазаретах, в отпусках по ранению! Во-вторых, нужно учесть тыловые штабы, службы, учреждения, охрану складов, гарнизоны городов, флот, маршевые и запасные части, училища. В ранних советских источниках фигурирует вообще фантастическая численность армии Врангеля — 130—150 тыс. чел. В более поздних и «трезвых» общая численность определяется в 80 тыс. Хотя, повторяю, даже по советским данным на фронте находились на более 30—40 тыс.

Наконец, в число «белогвардейцев» попали и те, кто к армии не принадлежал. Офицеры, уволенные по тем или иным причинам. Или уклоняющиеся от службы — при Врангеле таковых было меньше, чем в деникинский период, но все же в тыловых городах хватало. Попала в «пленные» и часть дезертиров, вышедших с гор навстречу красным. Одним «зеленым» повезло больше — присоединились к махновцам, другие очутились в разряде «красных партизан», а третьи угодили в плен. Так был расстрелян знаменитый капитан Орлов, явившийся с отрядом в Симферополь. 16.11 Красная армия вступила в Керчь. Южный фронт был ликвидирован.

А корабли с Русской армией и беженцами шли к турецким берегам. Всего, по данным Врангеля, на 126 русских судах (т. е. не считая иностранных) эвакуировалось 145 693 человека (кроме экипажей). Из них более 100 тыс. гражданских беженцев. Разумеется, всех желающих взять так и не смогли. Грузили, сколько влезет, впритирку. Условия были, конечно, жуткие. Чтобы посадить людей, сбрасывали в море снаряды и другое имущество. Забивали пассажирами проходы и палубы. Даже на «Генерале Корнилове» отдельная каюта была выделена только Врангелю — она же комната для совещаний. Штабные генералы ужимались по десятку в крохотных каютках. На миноносце «Грозный» (штатная численность экипажа 75 чел.) ехали 1015. И полз он еле-еле, потратив на дорогу четверо суток. Плохо было и на других судах. Людям не хватало воды, продуктов. Были несколько случаев сумасшествия. Многие беременные женщины преждевременно рожали — уже потом, в Константинополе, на одном из феодосийских пароходов, где таких случаев было больше всего, выделили специальную «родильную каюту», куда возили рожениц с других судов. Но почти все младенцы появлялись в те дни мертвыми...

На кошмар переполненных кораблей жаловались многие авторы-эмигранты, в основном из людей, непривычных к серьезным лишениям. [525] Их статьи в эмигрантской прессе охотно перепечатывала и цитировала советская литература, злобно смакуя такие подробности «бегства буржуев». И при этом упускали — первые по незнанию, вторые по понятным причинам — несколько факторов. Что в данное время в подобных условиях функционировал весь «нормальный» транспорт Совдепии. И что терпеть тесноту и грязь трюмов пришлось лишь несколько дней — во имя спасения жизни. Потому что большая часть оставшихся в Крыму, и по своему желанию, и без него, уже никогда не смогла никому и ни на что пожаловаться.

102. Угли погасшего пожара

Как вокруг большого потушенного костра еще ползут во все стороны языки пламени, так и после поражения Врангеля еще продолжала полыхать на юге гражданская война. В Подолии между поляками и советскими войсками держалась 40-тысячная армия Петлюры, забытого вчерашними союзниками-поляками и оставшегося в изоляции. Части красного Юго-Западного фронта, отступая на восток от Львова и Карпат, автоматически усилились — сомкнулись со своими отставшими тылами, впитали в себя подкрепления, не догнавшие их во время броска на Польшу, пополнились за счет переставшего существовать Западного фронта. И Уборевич, вновь назначенный командующим 14-й армией, 15.11 под Проскуровом (Хмельницким) перешел в наступление на петлюровцев. Действовал он согласно излюбленной своей тактике: взломав оборону на узких участках, пустил в прорыв имевшиеся у него конные соединения — кавдивизии Примакова и Котовского. В двухнедельных боях Петлюра был разбит. Его армия частично ушла в Польшу и Румынию, частично рассеялась по Украине мелкими отрядами. Эмигрировал в Румынию и сам «головной атаман». Под Мозырем были разгромлены и немногочисленные русские белые части, сформированные в Польше Савинковым и Перемыкиным.

На юге и востоке Украины возобновилась война против Махно. Большевики его, конечно, обманули, когда при заключении союза против белых разрешили провести мобилизацию в «повстанческую армию». За время борьбы между Совдепией и Врангелем батька хорошо отдохнул, окреп и усилился. У него уже имелись правильно организованные штабы, даже с офицерами Академии Генштаба, свое интендантство, функционировали госпиталя, укомплектованные медперсоналом, захваченным у красных и у белых. Создавались крепкие полки и дивизии, особенно конные и пулеметные. С проведением разрешенной ему мобилизации эта сила грозила значительно возрасти, сделав батьку реальным соперником коммунистов.

И они пошли на попятную, запретив мобилизацию сразу после победы над Врангелем. Конфликт углублялся положением в Крыму. 1-я и 2-я Конармии, находившиеся там, состояли из забубенной вольницы, по духу и характеру мало чем отличавшейся от махновцев. Учитывая, что окончание войны с белыми сулило конец их бесшабашной жизни, допускавшихся в их отношении послаблений, конармейцы стали перетекать в батькины части, оказавшиеся вместе с ними. Встревоженная [526] советская власть потребовала от Махно не принимать перебежчиков и прекратить агитацию. А 24.11 Фрунзе направил батьке ультиматум — в двухдневный срок перейти на положение регулярных частей Красной армии и передислоцироваться на Кавказский фронт. Выслушивать такие распоряжения от большевиков, с которыми он договорился лишь об оперативном подчинении, Махно не желал, а красные принялись разворачивать против него войска, обкладывая Гуляй-Поле.

26.11 началась операция по ликвидации «махновщины», был отдан приказ об аресте батьки и его главных помощников. Симферопольский штаб его крымской группировки захватили, не дожидаясь истечения срока ультиматума, командиров расстреляли. Но сама группировка численностью около 5 тыс. чел. тут же рассыпалась на отдельные отряды и ринулась прочь из Крыма. Заслоны, выставленные на перешейках, махновцы опрокинули или обманули и вырвались в Таврию. Сам батька из стягивавшейся вокруг него ловушки тоже ускользнул и принялся собирать свои части. В ответ на вероломство красных он захватил Бердянск и устроил там поголовную резню коммунистов. Все только что сформировавшиеся в городе советские, партийные органы, командный состав частей были полностью уничтожены.

Под Бердянск немедленно направили войска 4-й армии и окружили Махно кольцом из трех дивизий. В верха полетели телеграммы о том, что противник попал в западню. Однако на рассвете 6.12 Махно вдруг всеми силами обрушился на одну из дивизий, 42-ю. Остальные соединения большевиков еще не успели сообразить, в чем дело, а он яростной атакой буквально разбросал ее и ушел, захватив Токмак. Красные принялись спешно менять планы, передвигать войска. Махно опять окружили. А 12.12 он повторил тот же маневр, расшвырял еще раз ту же самую 42-ю дивизию и с отрядом около 5 тыс. чел. рванулся к Никополю, где по льду перешел на правый берег Днепра. Наперерез ему бросили 1-ю Конармию. Догнать его она не смогла. Севернее Екатеринослава Махно вернулся на Левобережье и, делая по 250—300 км за сутки, направился в южную часть Полтавской губернии, оттуда мимо Харькова прошел в Воронежскую и через Купянск, Бахмут к 15 января 1921 г. вновь вернулся в Гуляй-Поле. Всюду по ходу движения он крушил советскую власть, поднимал крестьян и разбрасывал вокруг себя, как искры, мелкие отряды. Война разгорелась не на шутку, в действия против Махно втягивался практически весь Южный фронт.

Война возобновилась и в Закавказье. Ну здесь-то все шло по отработанным схемам. Обстановка стала иной, чем в мае 20-го, большевики теперь могли себе позволить не обращать внимания на ноты и миротворческие проекты Керзона. И принялись разыгрывать прежний сценарий, прерванный польской войной. В конце ноября началась операция против Армении. Во-первых, разумеется, 29.11 произошло восстание «народа». А во-вторых, Красная армия на этот раз не замедлила, тут же пришла на помощь и 2 декабря заняла Ереван. В тот же день Армения стала советской республикой.

Впрочем, вот тут-то сопротивления не было, поскольку после весенней остановки продвижения большевиков в Закавказье на Армению обрушилось очередное турецкое вторжение и рецидив геноцида, [527] в ходе которого было вырезано 180 тыс. человек. Поэтому армяне теперь были рады даже Красной армии — лишь бы оградили их от подобных кошмаров.

Конечно, после этого Грузия должна была уже готовиться к своей участи. Тем более что для подготовки очередного спектакля полпредом в Тифлис был назначен сам С. М. Киров. Но Грузии пришлось немного подождать. Пока улягутся морозы и метели, сделав проходимыми горные перевалы. Пока большевики оглядятся — не собираются ли помочь грузинам какие-нибудь англичане. Кроме того, предстояло договориться о границах с турками, также претендующими на некоторые области Грузии. Благо в восточной Турции со своими революционными войсками властвовал Кемаль-паша, ведущий войну с султаном и оккупационными войсками Антанты, так что диалог с ним для Москвы был не так уж сложен. Предстояло стянуть и побольше войск для «блицкрига» — учитывая утрату фактора внезапности. Подготовка завершилась к февралю, и все разыгралось точно так же, как в других «суверенных государствах». Киров устраивает восстание, которое немедленно создает «правительство», взывающее о помощи. По перевалам через Кавказский хребет и по железной дороге из Азербайджана хлынули красные. И 25 февраля с Грузией как государством было кончено.

Правда, и другие государственные границы не являлись для большевиков неодолимым препятствием. Оренбургский атаман Дутов разместился в Китае, в крепости Суйдун. В 21-м, когда вся Россия заполыхала восстаниями, он начал собирать отряд из казаков, спасшихся на чужбине, чтобы снова прорваться в родные степи. Осуществить планы ему было не суждено. Чекисты Касымхан, Чанышев и Ходжамшаров получили задание похитить атамана. Они пробрались в Суйдун, проникли в кабинет Дутова и оглушили его. Но были замечены охраной, поднялась тревога. Тогда красные агенты его застрелили. Это была одна из первых чекистских террористических акций за границей, направленных против лидеров Белого Движения.

А в Крыму зимой 1920/21 г. развернулась жуткая, еще не виданная по масштабам кампания террора. Когда Красная армия при победоносном шествии от перешейков к черноморским портам рубила сдающихся и приканчивала штыками раненых в захваченных лазаретах, это была только прелюдия. Вскоре она прекратилась, и настало затишье. Власти довели до всеобщего сведения, что победивший пролетариат великодушен и мстить не собирается. Что теперь, когда война окончена, каждый может честно работать в родной стране, а кто не захочет, получит право уехать за границу. Крым вздохнул с облегчением. Но «бутылка» полуострова оставалась закупоренной, из нее никого не выпускали. Приказ Ленина «расправиться беспощадно» еще ждал своего исполнения. На собрании московского партактива 6.12.20 он цинично заявил:

«В Крыму сейчас 300 тысяч буржуазии. Это — источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».

Операции по массовому истреблению возглавили председатель Крымского ВРК Бела Кун и секретарь Крымского комитета партии Р. С. Землячка — у нее уже имелся не- [528] малый опыт: во время Донского геноцида она занимала должность члена РВС 8-й армии.

В. Вересаев вспоминал:

«...Вскоре после этого предложено было всем офицерам явиться на регистрацию и объявлялось, что те, кто на регистрацию не явится, будут находиться вне закона и могут быть убиты на месте. Офицеры явились на перерегистрацию. И началась бессмысленная кровавая бойня. Всех являющихся арестовывали, по ночам выводили за город и расстреливали из пулеметов. Так были уничтожены тысячи людей».

Спаслись только те, кто не поверил советской власти и сбежал в горы, к «зеленым». Но таковых оказалось очень мало — ведь большинство оставшихся в Крыму офицеров были «поверившие» листовкам за подписью Брусилова, воззваниям об амнистии РВС Южфронта и красных армий.

Вслед за офицерами террор обрушился на мирное население. Хватали и гнали на расстрел членов семей белогвардейцев, юристов, бывших служащих гражданских учреждений. Люди уничтожались «за работу в белом кооперативе», «за дворянское происхождение» или вообще «за принадлежность к польской национальности». По улицам шныряли чекисты и особотдельцы, арестовывая людей просто по принципу приличной одежды. Потом стали устраивать облавы, оцепляя целые кварталы — всех задержанных сгоняли в казармы и в течение нескольких дней сортировали, проверяя документы — кого отпустить, а кого отправить в мясорубку. Очевидец пишет:

«Окраины города Симферополя были полны зловония от разлагающихся трупов расстрелянных, которые даже не закапывали в землю. Ямы за Воронцовским садом и оранжереи в имении Крымтаева были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанных землей, а курсанты кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать камнями золотые зубы изо рта казненных, причем эта охота давала всегда большую добычу».

Общие цифры расстрелянных в Крыму приводятся разные, но все — огромные. В. Кондратьев («Лит. газета» № 21, 1989 г.) называет 30 тыс. чел., но он считает только офицеров. Бывший политзаключенный А. Клингер, ссылаясь на советские данные, приводит цифру 40 тыс., но опять же неполную, это данные только за 20-й год. Ген. Данилов, служивший в Крыму в штабе 4-й красной армии, называет 80 тыс. — с ноября 1920 по апрель 1921 г., из них 20 тыс. только в одном Симферополе, откуда в связи о удаленностью от моря выезд во время эвакуации оказался практически невозможным.

Вскоре убийцам стал помогать начавшийся голод. Небогатые запасы Крыма частично подъела Красная армия, частично вывезли в Россию в рамках «продразверстки», остатки расхватали нахлынувшие из центральных губерний мешочники. Даже партработники и чекисты, понаехавшие было отдохнуть от «трудов праведных» в крымские лечебницы, быстро побежали назад от голода. Но советские служащие, понятное дело, получали хоть какое-то снабжение. Беженцы же оказались предоставленными самим себе, без всякой помощи, лишенные каких бы то ни было средств к существованию. Лишенные даже возможности уехать — пропуска на выезд из Крыма подписывал лично Бела Кун. Люди в Крыму очутились фактически на положении заключенных, вымирая от голода. Стало погибать и местное татарское [529] население. Плюс эпидемии, с которыми никто не боролся... Обстановку 1920—1921 гг. в Крыму красноречиво описал находившийся там М. Волошин:

Зимою вдоль дорог валялись трупы,
Людей и лошадей, и стаи псов,
Въедались им в живот и рвали мясо.
Восточный ветер выл в разбитых окнах,
А по ночам стучали пулеметы,
Свистя, как бич, по мясу обнаженных
Мужских и женских тел...
Зима в тот год была Страстной неделей,
И красный май слился с кровавой Пасхой,
Но в ту весну Христос не воскресал.

Не в крымских размерах, но достаточно широко шли репрессии и в других областях — на Кавказе, Дону, Украине, в Сибири. Весной 20-го, после победы над Деникиным, их размах был относительно невелик. Игры с Западом, нежелание снова взбунтовать казаков, а особенно война с Польшей смягчили волну террора. Теперь победа считалась полной, и большевики ликвидировали прежние «упущения». Брали тех, кого раньше сочли возможным оставить на свободе или отпустить под «честное слово». Брали бывших белогвардейцев, пошедших во время польской войны в Красную армию. По местным чекистским застенкам гремели расстрелы. Систематически, каждую ночь уничтожались партии смертников в подвалах Одессы, Новочеркасска, Ростова, Екатеринодара. Ни пол, ни возраст не играли роли. На казнь шли и совсем юные гимназистки за неосторожное слово на митинге, и офицерские жены, иногда и беременные. Их расстреливали, например, «за укрывательство» проживавших с ними мужей. Тех, чья вина признавалась меньшей, гнали этапами в концлагеря. Но дело в том, что в 1920—1921 гг. до создания системы ГУЛАГа оставалось еще долго, подневольный труд заключенных еще не использовался, поэтому многие лагеря также служили лишь местом физического уничтожения. Например, в Холмогорском концлагере, являвшемся тогда главной тюрьмой для «контрреволюционеров», под руководством коменданта, чекиста Квицинского, только в январе-феврале 21 г. были расстреляны 11 тысяч человек. Хоронить такую массу людей в промерзлой земле оказалось очень трудно, и трупами набивали несколько зданий. А весной, когда пошел смрад, здания взорвали.

103. «Красный террор» и «белый террор»

Революции не делаются в белых перчатках... Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах?

И.А. Бунин

Рассматриваемая нами история Белого Движения идет к завершению, поэтому стоит подробнее рассмотреть некоторые факторы, сопутствующие всей гражданской войне. Например, явление террора. [530] Как известно, его принято разделять на «красный» и «белый». Коснемся для начала красного. В других главах уже приводилось много примеров его осуществления, и вряд ли имеет смысл снова поднимать конкретные факты. Они слишком многочисленны, и их перечисление, даже поверхностное, заняло бы слишком большой объем. Интересующимся же можно порекомендовать обратиться к книге С. П. Мельгунова «Красный террор», основу которой составили материалы деникинской комиссии по расследованию большевистских зверств. Проанализируем качественно, чем же явление «красного террора» отличалось от классических жестокостей военизированных режимов и репрессивных кампаний в каких-то иных государствах. Можно прийти к выводу, что отличалось оно размахом, направленностью и внутренним содержанием, причем первое и второе непосредственно вытекали из третьего.

Террор, исподволь ширившийся с момента победы советской власти, открыто легализуется и вводится в систему сразу после установления однопартийного правления — летом 18-го, вместе с продразверсткой, запретом товарных отношений, комбедами и т. п. И точно так же, как продразверстка не являлась следствием голода (наоборот, она сплошь и рядом выступала его причиной), а частью единого ленинского плана построения коммунизма, так и «красный террор» явился отнюдь не ответом на «белый». Он тоже был неотъемлемой частью нового порядка, создаваемого большевиками. Особенность «красного террора» заключается в том, что он выступал не наказанием за какие-либо проступки. И даже не методом подавления противников — это была всего лишь одна из его функций. Он был не средством для достижения какой-либо конкретной цели, а одновременно являлся и целью. Одной из основ строящегося коммунистического порядка — и эта основа, в свою очередь, строилась и совершенствовалась вместе с другими составными частями «нового общества». В чудовищной антиутопии ленинского государства с партийным руководством, отдающим распоряжения, и винтиками-исполнителями, слепо их реализующими, террор должен был выполнять те же функции, что впоследствии в нацистской Германии выполняли лагеря смерти: уничтожить те части населения, которые не вписываются в схему, начертанную Вождем, и потому признаются лишними. Или на каких-то этапах начинают мешать выполнению общего плана

Это был еще не террор сталинских лагерей, использующих рабский труд людей, отвергнутых режимом. Ведь по первоначальному ленинскому плану вся страна должна была стать таким лагерем, отдающим по команде бесплатный труд и получающим взамен пайку хлеба. Поэтому людей, признанных неподходящими для подобной схемы, требовалось просто истребить. Отсюда и направленность террора. Раз право мыслить, строить планы и делать выводы в новом обществе предоставлялось только партийной верхушке, лишней и мешающей оказывалась именно мыслящая часть населения. В первую очередь — интеллигенция, а также примыкающие к ней слои граждан, научившиеся и привыкшие думать самостоятельно, — например, кадровые рабочие Тулы или Ижевска, наиболее передовая и хозяйственная часть крестьянства, объявленная «кулаками». Поэтому «красный террор» осуществлял не просто массовое уничтожение людей — он стремился уничтожить [531] лучших. Подавлял все культурное и передовое, убивал саму народную душу, чтобы заменить ее партийно-пропагандистским суррогатом. Шло эдакое «зомбирование» целого народа. В идеале постоянно действующий карательный аппарат должен был для таких целей «состригать» все мало-мальски возвышающееся над серой массой, пригодной к безоговорочному послушанию.

Естественно, для столь обширных задач репрессивная система требовалась мощнейшая. И она создавалась — многослойная, охватывающая сетью террора всю страну: ВЧК, народные суды, перечисленные ранее трибуналы нескольких видов, армейские особотделы. Плюс права на репрессии, предоставляемые командирам и комиссарам, партийным и советским уполномоченным, продотрядам и заградотрядам, органам местной власти. Основой всего этого сложного аппарата были, конечно, ЧК. Именно они не только карали за конкретные проступки, но осуществляли общегосударственную, централизованную политику террора.

О размерах репрессий нам остается только догадываться и судить приблизительно, на основании косвенных данных (да и вряд ли при большевистской безалаберности велся сколько-нибудь полный учет уничтоженных). Так, палач-теоретик Лацис в своей книжке «Два года борьбы на внутреннем фронте» привел цифру расстрелянных 8389 чел. с множеством оговорок.

Во-первых, это число относится только к 1918-му— первой половине 1919 гг., т.е. не учитывает лета 1919-го, когда множество людей истреблялось «в ответ» на наступление Деникина и Юденича, когда начались «расстрелы по спискам», когда при подходе белых заложники и арестованные расстреливались, топились в баржах, сжигались или взрывались вместе с тюрьмами (как, например, в Курске). Не учитываются и 1920—1921 гг., годы основных расправ с побежденными белогвардейцами, членами их семей и «пособниками».

Во-вторых, приводимая цифр относится только к ЧК «в порядке внесудебной расправы», в нее не вошли деяния трибуналов и других репрессивных органов.

В-третьих, число убитых приводилось только по 20 центральным губерниям — не включая в себя прифронтовые губернии, Украину, Дон, Сибирь и др., где у чекистов был самый значительный «объем работы»

И в-четвертых, Лацис подчеркивал, что эти данные «далеко не полны». Действительно, даже со всеми оговорками они выглядят заниженными. В одном лишь Петрограде и в одну лишь кампанию после покушения на Ленина были расстреляны 900 чел. Впрочем, здесь возможна казуистика, поскольку в «ленинские дни» расстреливали не «в порядке внесудебной расправы», а «в порядке красного террора».

Особенностью «красного террора» являлось и то, что он проводился централизованно, по указаниям правительства — то массовыми волнами по всему государству, то выборочно, в отдельных регионах. Например, телеграмма № 3348 по Южфронту во время рейда Мамонтова доводила до сведений дивизий и полков:

«Реввоенсовет Южного фронта приказывает во изменение прежних постановлений в отношении общей политики Донской области руководствоваться следующим: самым беспощадным образом подавить попытку мятежа в тылу, применяя в этом подавлении меры массового уничтожения восставших».

Летом 1920 г., во время наступления Врангеля, Троцкий [532] объявил «красный террор» в Екатеринославской губернии. В предыдущих главах приводились и многочисленные телеграммы Ленина с подобными указаниями. В централизованных указаниях оговаривались категории населения, попадающие под уничтожение в той или иной кампании, а порой даже вид казни. Так, в телеграмме в Пензу от 11.8.18 Ленин приказывал:

«...Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц... Найдите людей потверже».

Другая особенность — подкрепление террора классовой теорией. «Буржуй» или «кулак» объявлялся недочеловеком, во всех отношениях выступал неким неполноценным существом, «неприкасаемым». Поэтому его уничтожение с точки зрении коммунистической морали, в общем-то, и не являлось убийством. Точно так же, как потом, в нацистской Германии — уничтожение «расово неполноценных» народов. Только в России речь шла не о народе, а о его классово-неполноценной части. Поэтому с «классовой» точки зрения вполне допустимыми признавались пытки. Уже говорилось, что вопрос об их применимости открыто обсуждался в печати и решался положительно. Ассортимент их уже в гражданскую был весьма разнообразным — пытки бессонницей, светом — автомобильные фары в лицо, соленой «диетой» без воды, голодом, холодом, побои, порка, прижигание папиросой. Кроме «подручных» средств, применялись и специальные. Несколько источников, в том числе доклад Центрального комитета Российского Красного Креста, рассказывают о шкафах, в которых можно было только стоять прямо (вариант — сидеть скорчившись) и в которые на длительное время запирали арестованных, иногда впихивая по нескольку человек в «одиночный» шкаф. Савинков и Солженицын, ссылаясь на свидетелей, упоминают «пробковую камеру», герметически закрытую и нагреваемую, где заключенный страдал от недостатка воздуха, и кровь выступала из пор тела. Учитывая культурный состав жертв, применялись и пытки другого рода, моральные: размещение мужчин и женщин в общей камере с единственной парашей, всякого рода глумления, унижения и издевательства. Например, для арестованных женщин из культурных слоев общества практиковалась многочасовая постановка на колени. Вариант — в обнаженном виде. А один из киевских чекистов, согласно докладу Красного Креста, наоборот, вгонял «буржуек» в столбняк тем, что допрашивал их в присутствии голых девиц, пресмыкающихся перед ним — не проституток, а таких же «буржуек», которых ему удалось прежде сломить.

Не случайно открытие Н. Тэффи, узнавшей в комиссарше, наводившей ужас на всю округу г. Унечи, тихую и забитую бабу-судомойку, которая раньше всегда вызывалась помочь повару резать цыплят. «Никто не просил — своей охотой шла, никогда не пропускала». Не случайны и портреты чекистов, комендантов тюрем, рисуемые очевидцами — садистов, кокаинистов, полубезумных алкоголиков. Как раз такие люди оказались нужны новой власти и заняли должности, соответствующие своим склонностям. А для массовых расправ, согласно сводке 1 -го кутеповского корпуса, старались привлекать китайцев или латышей, так как обычные красноармейцы, несмотря на выдачу водки и разрешение поживиться одеждой и обувью жертв, часто не выдерживали и разбегались. [533]

Если пытки оставались на уровне «самодеятельности» и экспериментов, проводимых везде по-своему, то казни унифицировались, приводились к единой методике. Уже в 1919—1920 гг. они осуществлялись одинаково и в Одессе, и в Киеве, и в Сибири. Жертвы раздевались донага, укладывались на пол лицом вниз и убивались выстрелом в затылок. Такое единообразие позволяет предположить централизованные методические указания, учитывающие режим максимальной «экономии» и «удобства». Один патрон на человека, гарантия от нежелательных эксцессов в последний момент, опять же — меньше корчится, не доставляет неудобств при падении, как положил, так и лежит, оттаскивай и клади следующего. Лишь в массовых случаях форма убийства отличалась — баржи с пробиваемыми днищами, винтовочные залпы или пулеметы. Впрочем, даже в этих ситуациях предписанный ритуал по возможности соблюдался. Так, в 1919г. перед сдачей Киева, когда одним махом бросили под залпы китайцев множество заключенных (добавив к ним и партию гражданских сотрудниц ЧК, канцелярских и агентурных, — видимо, слишком много знавших), даже в царившей спешке подрасстрельных, дожидавшихся своей очереди, не забывали пунктуально раздевать. А в период массовых расправ в Крыму, когда каждую ночь водили под пулемет целыми толпами, обреченных заставляли раздеваться еще в тюрьме, чтобы не гонять транспорт за вещами. И зимой, по ветру и морозу, колонны голых мужчин и женщин гнали к месту казни.

Но, пожалуй, такой порядок объяснялся не садизмом и желанием поглумиться. Он вполне вписывался в изначальные проекты нового общества и обосновывался все той же железной логикой ленинской антиутопии, напрочь похерившей все моральные и нравственные «пережитки» и оставившей новому государству только принципы голого рационализма. Поэтому система, уничтожающая ненужных людей, обязывалась скрупулезно сохранять все, способное пригодиться, не брезгуя и грязным бельем. Вот только волосы не состригали на матрацы, как нацистские последователи, — но в условиях свирепствующего тифа оно было бы и небезопасным. А одежда и обувь казненных (за исключением разворованного непосредственными исполнителями) тщательно приходовались и поступали в «актив» ЧК. Любопытный документ попал по какой-то случайности или недосмотру в ПСС Ленина, т. 51, стр. 19:

«Счет Владимиру Ильичу от хозяйственного отдела МЧК на проданный и отпущенный Вам товар...»

В нем за подписью зав. хозяйственным отделом Московской ЧК перечисляются вещи: сапоги — 1 пара, костюм, подтяжки, пояс.

«Всего на 1 тыс. 417 руб. 75 коп.»

Поневоле задумаешься, кому принадлежали выставленные потом в музеях ленинские костюмы, пальто и кепки? Остыть-то успели после прежнего хозяина, когда их вождь на себя натягивал?

Когда после «красного» террора обращаешься к «белому» и начинаешь исследовать материалы, то поневоле возникает вопрос — а был ли он вообще? Если определять «террор» по его большевистскому облику, как явление централизованное, массовое, составляющее часть общей политики и государственной системы, то ответ однозначно получится отрицательным.

Нет, белогвардейцы вовсе не были «ангелами». Гражданская война [534]— страшная, жестокая война. Происходили и расправы над противником, и насилия. Но когда касаешься конкретных фактов, выясняется, что такие случаи совершенно несопоставимы с «красным террором» ни количественно, ни качественно. Сразу оговорюсь — все сказанное относится к районам действия регулярных белых армий, а не самостийной «атаманщины», где обе стороны уничтожали друг дружку примерно «на равных». Но «атаманщина» и не повиновалась распоряжениям верховной белой власти. Наоборот, жестокости творились вопреки этим распоряжениям.

Что же касается других областей, можно отметить общую закономерность: подавляющая доля жестокостей приходится на «партизанскую» фазу Белого Движения. Например, начало Корниловского похода, когда не брали пленных — да и куда их было девать, если Добровольческая армия не имела ни тыла, ни пристанища. Но уже во время отступления от Екатеринодара в апреле 18-го положение стало меняться — даже многие видные большевики были отпущены на свободу с условием, что своим влиянием защитят от расправ оставленных по станицам нетранспортабельных раненых. Конечно, случаи бессудных расправ повторялись и позже. Но они строжайше запрещались командованием и носили характер стихийных эксцессов. Да и относились обычно только к комиссарам, чекистам, коммунистам и советским работникам. Часто не брали в плен «интернационалистов», т. е. немцев, венгров, китайцев. Не жаловали и бывших офицеров, оказавшихся на службе в Красной армии, — к ним относились как к предателям. А относительно основной массы пленных — как раз они стали одним из главных источников пополнения белых армий: крестьянин еще придет или не придет по мобилизации, а пленный никуда не денется, особенно если он и красными был мобилизован насильно. Для сравнения — с красной стороны случаи массовых расправ с пленными наблюдались и в 19-м, и в 20-м.

Главные вспышки репрессий против красных и им сочувствующих, известные фактически, происходили во время антибольшевистских восстаний на Кубани, на Дону, на Урале, в Поволжье, принимая особенно ожесточенный характер там, где социальная рознь дополнялась этнической (казаки против иногородних, киргизы против крестьян и др.). Опять же, мы имеем дело с некой «партизанской» фазой. Со стихийными взрывами, когда на большевиков выплескивалась ответная ненависть населения, доведенного ими до мятежа. Но даже во время таких вспышек степень красных и белых расправ оказывалась отнюдь не однозначной. Вспомните-ка «Железный поток» Серафимовича. Таманская армия, вырезающая на своем пути селения, не щадя ни женщин, ни детей, для поднятия боевой злости вынуждена свернуть с пути и сделать крюк в 20—30 верст, чтобы взглянуть на пятерых повешенных большевиков. Можно привести и более строгие примеры. Вешенские повстанцы почти сразу после своей победы (после геноцида!) постановили отменить расстрелы. Или, скажем, в 1947 г. состоялся процесс над Шкуро, Красновым, Султан-Гиреем Клычем и другими белогвардейцами, сотрудничавшими с Германией. Разбиралась и их деятельность в период гражданской войны. Так вот, в материалах процесса, опубликованных в советской литературе, упоминаний о каких-то массовых расправах по отношению к мирному населению [535] нет даже в 1918 г., когда Шкуро возглавлял повстанцев. Везде речь идет лишь о «командирах и комиссарах», и жертвы перечисляются поименно. То же самое относится к Султан-Гирею Клычу, командовавшему Дикой дивизией. А ведь это разбирались деяния самых «зверских» белых частей!..

Примерно в это же время, летом 18-го, А. Стеценко, жена Фурманова, поехала в Екатеринодар и попала к моменту его захвата белыми. И угодила «в лапы» деникинской контрразведки. Весь город знал, что она — коммунистка, дочь видного екатеринодарского большевика, расстрелянного Радой. И прибыла из Совдепии... Убедившись, что она не шпионка, а просто приехала навестить родных, состава преступления не нашли и ее отпустили. При восстаниях на Волге и в Сибири видные коммунисты, сумевшие избежать стихийной волны народного гнева, как правило, остались живы. Уже упоминалось о красных лидерах в Самаре, которых постепенно обменяли или устроили им побеги из тюрем. Лидер владивостокских коммунистов П. Никифоров спокойно просидел в заключении с июня 1918 г. по январь 1920 г. — и при правительстве Дербера, и при Уфимской Директории, и при Колчаке, причем без особого труда руководил оттуда местной парторганизацией. В 1919—1920 гг. пребывал в колчаковской тюрьме и большевик Краснощекое — будущий председатель правительства ДВР. А казаки Мамонтова из рейда, за сотни километров, вели с собой пойманных комиссаров и чекистов для суда в Харьков — и многие из них потом тоже остались живы.

На советской стороне террор внедрялся централизованно — вплоть до прямых указаний правительства о масштабах и способах репрессий. У белых он проявлялся в виде стихийных эксцессов, всячески пресекаемых и обуздываемых властями по мере организации этой «стихии». Если в открытой советской литературе, в ПСС Ленина, сохранилось множество документов, требующих беспощадных и поголовных расправ, то выдержек из подобных приказов и распоряжений по белым армиям вы не найдете нигде — несмотря на то, что в руки красных попало множество архивов, штабных и правительственных документов противника в «освобожденных» городах. Их просто нет, подобных приказов. И советская историческая литература свои утверждения о «белом терроре» вынуждена делать либо голословно, либо опираясь на «жуткие» документы, вроде телеграммы ставропольского губернатора от 13.08.19, требовавшей для борьбы с повстанцами таких карательных мер, как составление списков семей партизан и выселение их за пределы губернии (впечатляющее зверство по сравнению с ленинскими директивами!). Часто в качестве примера приводится приказ ген. Розанова, который со ссылкой на японские методы предлагал «строгие и жестокие» меры при подавлении Енисейского восстания. Только умалчивается, что Розанов был за это снят Колчаком. А Врангель, объявляя Крым осажденной крепостью, грозил беспощадно... высылать противников власти за линию фронта.

Главная разница между «красным» и «белым» террорами вытекает из самой сути борьбы сторон. Одни насаждали незнакомый доселе режим тоталитаризма (а по первоначальным планам, пожалуй, сверхтоталитаризма), другие сражались за восстановление законности и правопорядка. Было ли совместимо с законностью и правопорядком [536] понятие «террор»? Законы — это первое, что старались восстановить белые командующие и правительства, обретя под ногами освобожденную территорию. Например, на Юге действовали дофевральские законы Российской Империи военного времени. На севере — самое мягкое законодательство Временного правительства. Даже в Ярославском восстании одним из первых приказов полковника Перхурова восстанавливались дооктябрьские законы, судопроизводство и прокурорский надзор.

Да, белые власти казнили своих врагов. Но казни носили опять же персональный, а не повальный характер. По приговору суда. А смертный приговор, в соответствии с законом, подлежал утверждению лицом не ниже командующего армией. Интересно, осталось бы у советских командармов время для прямых обязанностей, если бы им несли на утверждение все приговоры в занимаемых их войсками районах? Кстати, тот же порядок существовал у Петлюры. Не верите — откройте Островского, «Как закалялась сталь», где петлюровцы совещаются, не приписать ли арестованному несколько лет, поскольку приговор несовершеннолетнему «головной атаман» не утвердит.

Беспочвенными выглядят обычно и описания белой контрразведки — с пытками, застенками и расстрелами. Будто их срисовывали с ЧК. Контрразведка имела множество недостатков, упоминавшихся ранее, но правом казнить или миловать она не обладала. Ее функции ограничивались арестом и предварительным дознанием, после чего материалы передавались судебно-следственным органам. Как бы она осуществляла пытки и истязания, не имея даже собственных тюрем? Ее арестованные содержались в общегородских тюрьмах или на гауптвахтах. Да и как после пыток она представила бы арестованных суду, где, в отличие от дилетантов-контрразведчиков, работали профессиональные юристы, которые тут же подняли бы шум по поводу явного нарушения законности? И к тому же недолюбливали контрразведчиков. Наконец, при оставлении белыми городов советская сторона почему-то не задокументировала никаких «жутких застенков» — в отличие от белых, неоднократно делавших это при оставлении городов большевиками. Впрочем, все относительно. В Екатеринославе, например, общественность и адвокатура выразили бурный протест против бесчинств контрразведки. Выражались они в том, что она держала арестованных по 2—3 дня без допросов и предъявления обвинения. С точки зрения законности такие действия, конечно, были бесчинствами.

Что касается судов, решавших судьбу обвиняемых коммунистов, то подход их был хоть и строгим, но далеко не однозначным. Вину определяли персонально. Так, весной 19-го в Дагестане взяли с поличным несколько десятков человек, весь подпольный ревком и комитет большевиков, на последнем заседании, накануне готовящегося восстания. Казнили из них пятерых. 22.4.20 в Симферополе арестовали в полном составе собрание горкомов партии и комсомола, тоже несколько десятков человек. К смертной казни приговорили девятерых. 4.06.20. в Ялте взяли 14 подпольщиков. Расстреляны шестеро.

В целом литература о «белом терроре» обширна. Но обычно отделывается общими фразами. О том, как наступающие красные освобождали тюрьмы, полные рабочих. Забывая уточнить — попали эти [537] «рабочие» в тюрьмы за свои убеждения или за воровство и бандитизм. Ну а как только дело доходило до конкретных фактов, обвинения начинают прихрамывать. Так, солидный труд Ю. Полякова, А. Шишкина и др. «Антисоветская интервенция 1917—1922 гг. и ее крах» приводит аж... два примера расправы офицеров-помещиков с крестьянами, разграбившими их усадьбы. Это на весь колчаковский фронт (учтем и то, что официально Колчаком подобные действия запрещались, как и Деникиным). Из книги в книгу кочевал факт из листовки Уфимского комитета большевиков о каком-то поручике Ганкевиче, застрелившем двух гимназисток за работу в советском учреждении. Не говорится только, был ли этот Ганкевич психически здоров и как к нему потом отнеслось командование. Точно так же по книгам повторяется пример, приведенный Фурмановым в «Чапаеве» — о пьяных казаках, изрубивших двух красных кашеваров, случайно заехавших в их расположение. Подобное переписывание друг у друга фактов, кажется, говорит само за себя — и вовсе не об их массовости. (Между прочим, тот же Фурманов вполне спокойно описывает, как он сам приказал расстрелять офицера только лишь за то, что у него нашли письмо невесты, где она пишет, как плохо живется под красными, и просит поскорее освободить их.)

Нельзя отрицать — зверства и беззакония со стороны белых тоже были. Но совершались вопреки общей политике командования. И являлись не массовой кампанией, а единичными случаями, поэтому остается открытым вопрос — подлежат ли такие факты какому-либо обобщению? Так «зеленый главком» Н. Воронович в своих воспоминаниях рассказал, как карательный отряд полковника Петрова, подавляя бунт крестьян, расстрелял в селении Третья Рота 11 человек. Но этот расстрел был единственным. Как пишет Воронович:

«То, что произошло тогда в селении Третья Рота, по своей кошмарности и чудовищной жестокости превосходит все расправы, учиненные до и после того добровольцами...»

И стоила деникинцам эта расправа мощного восстания в Сочинском округе... В Ставрополе в 1920 г., когда уже рушился фронт, озверелые от поражений казаки выместили свою ярость, перебив около 60 чел. политзаключенных, содержавшихся в тюрьме. Возмутилась вся местная общественность, тут же последовали протесты во все инстанции городского прокурора Краснова (вскоре ставшего министром юстиции в деникинском правительстве). Но этот случай был тоже единственным в своем роде. В отличие от большевиков, уничтожавших при отступлении заключенных, белые никак не могли позволить себе такого, понимая, что красные отыграются на мирном населении. Наоборот, как уже говорилось, в ряде случаев, например, в Екатеринодаре, заключенные коммунисты выпускались на свободу, чтобы предотвратить бесчинства вступающей в город Красной армии.

Б. Александровский, работавший врачом в Галлиполи, в одном из лагерей разгромленной белой армии, писал:

«Среди врангелевских офицеров господствовало убеждение, что главной ошибкой, одной из причин поражения, являлась мягкость в борьбе с большевизмом».

Действительно, о размерах репрессий можно судить по таким документам, как воззвание Крымского обкома РКП(б)к рабочим, солдатам и крестьянам:

«Товарищи! Кровь невинно замученных девяти [538] ваших представителей взывает к вам! К отмщению! К оружию!»

Невинно замученные девять — Севастопольский подпольный горком партии, арестованный 4.02.20 в ходе подготовки восстания и расстрелянный. Интересно, какими же цифрами пришлось бы оперировать белым, если бы они догадались выпускать подобные воззвания о работе ЧК?

Но самый красноречивый пример сопоставления красных и белых репрессий приводит бывший ген. Данилов, служивший в штабе 4-й советской армии. В апреле 1921 г. большевики решили устроить в Симферополе торжественные похороны жертв «белого террора». Но сколько ни искали, нашли только 10 подпольщиков, осужденных военно-полевым судом и повешенных. Цифра показалась «несолидной», и власти взяли первых попавшихся покойников из госпиталей, доведя количество гробов до 52, которые и были пышно захоронены после торжественного шествия и митинга. Это происходило в то время, когда сами красные уже расстреляли в Симферополе 20 тысяч человек...

104. Дела дальневосточные

Мир, воцарившийся на Дальнем Востоке, согласно договору между ДВР и Японией от 15.07.20, был, конечно, весьма относительным. Большевики с помощью других социалистических партий всячески старались разложить армию Семенова — точнее, ее 1-й корпус, состоящий из «старых» войск атамана. Обрабатывали забайкальское казачество, агитируя его отказаться от поддержки Семенова и принять сторону ДВР. Ну а 2-й и 3-й корпуса, т. е. каппелевцев, слишком много познавших в этой войне и уже не подлежавших никакому идеологическому разложению, постоянно клевали партизаны, то бишь «народармейцы».

Народно-революционная армия ДВР была понятием достаточно растяжимым. То вдруг части 5-й красной армии, нацепив на фуражки вместо звезд кокарды и нашив на рукава ромб, превращались в части НРА. То, наоборот, дивизии НРА, преобразованные из партизанских отрядов, снова превращались в «стихийных» партизан, относительно действий которых руководство ДВР делало невинные глаза и пожимало плечами — это, мол, не наши войска, а «дикие» повстанцы, и нам они не подчиняются. Правда, партизаны и в самом деле подчинялись командованию НРА постольку поскольку. Получали вооружение, боеприпасы, снабжение, но приказы выполняли те, что сами считали нужными. «Чужих» комиссаров спроваживали, а могли исподтишка и прикончить. А уж правительственные распоряжения и вовсе игнорировали — каждый командир считал себя на занимаемой территории высшей властью.

Но каких-либо конфликтов с партизанами руководство НРА и Дальбюро ЦК РКП(б) терпеливо избегали. Им сходили с рук любые выходки, их постоянно поглаживали по головке и заигрывали с ними. Дело в том, что партизаны были еще нужны — и нужны именно в своем нерегулярном, полубандитском виде. Чтобы, официально оставаясь в стороне, действовать против японцев, если понадобится подтолкнуть вывод их войск. Или против семеновцев, с которыми ДВР обещала [539] японцам прекратить боевые действия. И все-таки впервые с 1918г. российская восточная окраина более-менее замирилась. Несмотря на разницу господствующей идеологии и форм правления, между различными областями устанавливались регулярные сообщения, налаживались даже связи на «правительственном» уровне. А владивостокским коммунистам через Дальбюро ЦК постепенно «вправляли мозги», отрывая их от коалиции со «своими», приморскими социалистами и буржуазией, и направляя в струю «генеральной линии» на строительство ДВР.

В ДВР председателю правительства Краснощекову приходилось довольно туго. Со стороны ортодоксальных товарищей по партии он подвергался яростным нападкам — ему ставили в вину «соглашательство», легализацию других социалистических партий, «отступничество», выражающееся в формальной свободе слова и печати, упор публичных выступлениях на «независимость» ДВР от РСФСР. Не мог же он всем и каждому громогласно объяснять: «Братцы, да это мы просто японцев так обманываем!» И держался он только благодаря личному заступничеству Ленина и Троцкого.

Все сильнее менялся и режим правления в Чите, постепенно теряя последние черты «атаманщины» и приобретая нормальные формы государственности. Здесь прошли всеобщие выборы, и с сентября начал работу законодательный орган — Временное Восточно-Забайкальское Народное собрание. Семенов отказался и от прежних сепаратистских идей, признав над собой верховное командование Врангеля. Хотя при разделяющих их расстояниях этот акт, разумеется, мог быть только политическим шагом. Кстати, их положение было в чем-то схожим. К осени 20 г. семеновские войска оказались стиснуты на относительно небольшой территории: около 300 км с севера на юг и 300—400 км с запада на восток. Эта территория вдавалась клином в территорию ДВР вдоль ветки железной дороги, отходящей от Читы на Харбин, в полосу КВЖД. Японские войска из Забайкалья постепенно выводились, а большевики в ответ не возобновляли попыток ликвидировать «читинскую пробку» вооруженной силой и всячески демонстрировали мирные устремления. Все, казалось, шло к политическому урегулированию ситуации. И Забайкалье, и Дальний Восток начали готовиться к выборам в Учредительное Собрание (а между делом предвыборная кампания дала коммунистам прекрасную возможность открытой агитации против Семенова).

В рамках этой подготовки в сентябре состоялось совещание областных правительств в Верхнеудинске. Владивостокская делегация во главе с лидером приморских коммунистов Никифоровым, включавшая и эсеров с меньшевиками, предварительно посетила Читу, где участвовала в работе Народного собрания. В это время в прямые переговоры с Никифоровым вступил ген. Войцеховский, находившийся в отставке, но сохранивший свое влияние в белой армии. Войцеховский доказывал Никифорову, что каппелевцы два года сражались за Учредительное Собрание и образование в России демократической республики. Теперь их чаяния исполняются — Учредительное Собрание созывается, и правовое, парламентское государство вскоре будет создано. Поэтому Войцеховский просил... включить каппелевцев в состав НРА. Ведь, воюя еще под знаменами Самарского КомУЧа [540] к Уфимской Директории, они даже название носили почти такое же — Народная армия. Он указывал:

«Мы готовы принять условия, на которых перешла к земской власти во Владивостоке колчаковская армия».

И настаивал на отдаче распоряжения НРА о прекращении действий против каппелевцев — воевать-то, мол, не из-за чего, и те и -другие стоят за одно и то же.

Никифоров к сентябрю уже начал избавляться от «владивостокского сепаратизма» — теперь партия нацеливала его в руководство ДВР. И знал он о планах строительства новой республики куда больше молодого генерала, поэтому откровения и предложения Войцеховского выглядели для него достаточно наивными. Два крепких корпуса, на которые действительно смогли бы опереться демократические силы ДВР, меньше всего нужны были большевикам в составе НРА. Да и вообще не забайкальские семеновцы с казачьими колебаниями настроений, а именно каппелевцы, продолжающие самоотверженно бороться за идею свобод и прав человека, выступали для коммунистов врагом номер один — учитывая и то, что они быстро завоевали себе популярность среди населения. Но прямо отказать генералу Никифоров тоже не мог — японцы еще не завершили вывод войск, и приходилось играть во взаимопонимание. Поэтому он отделался обещанием довести предложения Войцеховского до сведения правительства ДВР.

Красное руководство в это же время готовило своим противникам совсем иную участь. Уже разрабатывался и 27.09 был принят план Читинской операции. Стягивалось большое количество войск — и регулярных частей НРА, и партизанских соединений. У Семенова к сентябрю насчитывалось 18—20 тыс. штыков и сабель, 9 бронепоездов, 175 орудий. 3-й и 2-й каппелевские корпуса прикрывали белую территорию с севера и востока, располагаясь от Читы до ст. Бырка. С запада, вдоль железнодорожной магистрали Чита — Маньчжурия, держал позиции 1-й семеновский корпус. 15 октября, едва последний японский эшелон покинул пределы Забайкалья, войска Амурского фронта ДВР получили приказ о наступлении. Специально для японцев разыграли «мятеж». Части НРА переименовали в «Повстанческую армию», которая направила правительству ДВР послание:

«Мы как восставший народ, как партизаны не можем подчиниться вашему решению о перемирии и будем бороться до тех пор, пока не разгромим белых».

Нападение явилось совершенно неожиданным — казалось, все шло мирно. А для каппелевцев выглядело и бессмысленным «недоразумением». Они серьезно восприняли подготовку к Учредительному Собранию, искренне приветствовали движение к парламентаризму. И вот теперь «парламентаризм» обрушился на них. Но постепенно они оправились от неожиданности и 20.10 нанесли врагу ощутимый контрудар к северу от Читы и на центральном участке обороны. Однако силы были неравны. Многочисленные партизанские бригады и дивизии, собранные со всего Дальнего Востока и отлично вооруженные, обтекали со всех сторон, просачиваясь сквозь боевые порядки, создавая многослойную «кашу». Их подкрепляли красноармейские и народармейские полки. Сильные удары наносились под основание «семеновского выступа» с целью отрезать белые войска от границы, [541] окружить и уничтожить. 21.10 3-й корпус Молчанова без боя оставил Читу, с большим трудом пробиваясь на юг. Легкой победы, несмотря на огромное превосходство, у НРА все равно не получилось. Каппелевцы нанесли ей еще целый ряд контрударов: 23.10 — под Хараши-бири, 3.11 — под Хадабулаком, 13.11 — под Борзей.

1-й Семеновский корпус в тяжелых боях оказался расчлененным. Отдельные его части и отряды самостоятельно пробивались к границе. Другие соединения оттянулись к железнодорожной магистрали, где в районе станций Оловянная — Борзя отражали натиск 1-го Забайкальского корпуса НРА. Белые войска и с востока, и с запада с боями отошли постепенно к Маньчжурской дороге, а затем стали отступать вдоль нее. Одну из главных задач Читинской операции — уничтожить каппелевцев, не дать им уйти в Китай — красным выполнить так и не удалось. 21.11 сражение завершилось. Оба каппелев-ских корпуса и соединившаяся с ними часть семеновского перешли границу Маньчжурии, где были разоружены китайцами и осели в полосе КВЖД, в основном в «русском» Харбине. Какая-то часть разгромленного 1-го корпуса рассыпалась по Бурятии, Монголии и Туве в виде белопартизанских отрядов Унгерна, Бакича, Кайгородова, Казанцева и др. Другая часть перешла к красным или пополнила ряды партизан. Любопытно, что в этом числе оказались на службе большевиков именно те деятели, которые проявили себя беззакониями и насилиями во времена «атаманщины», включая даже печально знаменитых семеновских контрразведчиков. Подобные «специалисты» как будто лишь сменили хозяев, поскольку многие из них тут же оказались связаны с ЧК или Госполитохраной ДВР.

Сам атаман Семенов отправился в Приморье, где еще находились японцы и держалась коалиционная власть. Пытался добиться там поддержки, возродить Белое Движение. Но в декабре был выслан владивостокским правительством и уехал в Порт-Артур. Ну а большевики, устранив главных противников, перенесли столицу ДВР в Читу и начали наконец-то выборы в Учредительное Собрание. Без белых-то оно сподручнее. Да и результаты немножко другие...

Сразу после победы над Семеновым в Забайкалье началась волна террора. И, как ни парадоксально, он оказался направлен отнюдь не против активных участников «белого террора» — наоборот, теперь они очутились в числе тех, чьими руками осуществлялся «красный террор» — обрушившийся, как обычно, на людей, мешающих или способных помешать коммунистическому господству. В городах вовсю разошлась ГПО, вылавливая «белогвардейцев» и «контрреволюционеров».

Подчинение Госполитохраны ВЧК было практически неприкрытым — она не стеснялась даже пересылать в ЧК некоторых своих арестованных. По селам и станицам террор отдали на откуп партизанам. Использовать их в роли карателей тоже оказалось очень удобно. Никаких законов и распоряжений центральной власти они не признавали, так что «демократическая республика» выглядела вроде и ни при чем. А суд и расправа у партизан были короткими. Кого комбриг решит — того и в «расход». Если вообще не поленятся довести до комбрига, вместо того чтобы прикончить по пути «при попытке к бегству». Расправа тут пошла примерно по «донскому» сценарию 1919 года. [542]

Уничтожалась казачья верхушка: кто-то когда-то избирался поселковым атаманом, кто-то высказывался против советской власти, кто-то просто оказался слишком богатым. Сводились старые счеты, накопившиеся в условиях гражданской войны, а то и раньше.

В этой обстановке и происходили выборы в Учредительное Собрание ДВР, когда запуганные и затерроризированные избиратели вынуждены были думать не о какой-то там политике, а о собственной жизни. Бесцеремонно расправлялись и с политическими соперниками. Так в ст. Зоргол партизаны убили кандидата от партии эсеров Я. Гантимурова, видного казачьего деятеля, объезжавшего станицы в ходе предвыборной кампании и явно одерживавшего верх в Приаргунье. В результате прошел большевистский кандидат, оставшийся в единственном числе. Избирательные комиссии, конечно же, тоже очутились под контролем коммунистов.

Некоторые депутаты стали чисто номинальными. Например, несмотря на обстановку красной «демократии», в Учредительное Собрание оказались избранными популярные в народе начальники каппелевцев: командующий армией ген. Вержбицкий, командир 3-го корпуса ген. Молчанов. Видя, что творится в Чите, они, естественно, из Китая не приехали. В феврале 1921 г. Учредительное Собрание ДВР начало работу. Результаты выборов вполне соответствовали условиям их проведения. Из депутатов 91 представляли большевиков, 18 эсеров, 180 было от крестьян — «большинства» (сторонников коммунистов), 41 от крестьян — «меньшинства» (сторонников других партий). Любопытно, что основной сложностью для коммунистического руководства стало как раз подавляющее большинство, которое оно себе создало. Теперь приходилось с боем протаскивать каждое положение «буржуазного парламентаризма», каждую формулировку «демократических свобод» и вообще всеми силами отбиваться от предложений о «советской власти» и воссоединении с РСФСР. Не объявишь же с трибуны «парламента», что сам этот «парламент» — надувательство, пока еще необходимое в политических целях. Поэтому работа Собрания затянулась до апреля. Была принята демократическая конституция, территорией ДВР провозглашалось все пространство от Байкала до Тихого океана. Само Учредительное Собрание переименовали в Народное, ставшее парламентом ДВР, и принялись формировать правительство. Конечно, даже по конституции при таком большинстве депутатов коммунисты имели полную возможность сделать его однопартийным. Но тогда идея «буферного государства» опять терялась. Перед Японией и странами Запада нужно было создавать видимость коалиции. И образование правительства растянулось еще на месяц.

Лидеры большевиков, находившиеся в курсе всех хитростей дальневосточной политики Москвы — председатель правительства Красношеков, председатель совета министров Никифоров, — должны были ломать сопротивление товарищей по партии, не понимавших, зачем идти на уступки уже раздавленным политическим конкурентам, и еще и уговаривать этих конкурентов принять второстепенные портфели. В итоге меньшевикам достались посты министра промышленности, министра финансов и председателя правления Дальбанка, эсерам — министра юстиции, народным социалистам — министра просвещения. Тут действовал и другой принцип — противникам отдали [543] все направления, пребывавшие в полном развале. Себе же оставили министерства иностранных дел, внутренних дел, земледелия, военное министерство, ГПО и Верховный суд.

Пока вершилась высокая политика, в Забайкалье продолжался террор, и казаки стали уходить в Китай, в Монголию. Процесс облегчался тем, что до революции граница здесь была открытой. Многие казаки за небольшую мзду китайским чиновником строили на маньчжурской территории заимки, где содержалось их главное богатство — стада, табуны, отары (это обходилось даже дешевле, чем в России, учитывая стоимость земли и налоги). Такие хозяева ушли первыми, еще зимой. Другие, у кого зимовья скота находились на русской стороне, начали миграцию в апреле, перед вскрытием рек, когда оставалось подождать всего немножко до появления подножных кормов. Шли со стадами в сотни и тысячи голов. Кому-то удавалось проскочить со всем хозяйством, кого-то перехватывали народармейские пикеты, открывая пулеметный огонь, — и тогда многочисленные туши перебитого скота устилали лед пограничных рек. Всего за границу откочевало около 15% забайкальского казачества.

Потом красные произвели карательный налет на китайскую территорию. Два отряда под общим руководством партизанского комбрига Федорова перешли границу, напали на несколько эмигрантских поселков, образовавшихся там, и ограбили их. Угнали скот, перерыли имущество, разыскивая деньги и золото (некоторые казаки успели перед уходом за рубеж распродать дома и хозяйства, а в ДВР было золотое обращение). Два десятка богатых казаков арестовали. Затем, по-видимому, сообразив, что арест в соседнем государстве чреват лишними проблемами, один отряд своих пленных отпустил, другой — перебил. По поводу набега эсеровская фракция Народного Собрания ДВР делала запрос правительству — разумеется, оставшийся без последствий.

Весной 1921 г. коммунистическому руководству казалось, что после разгрома Семенова у ДВР не осталось серьезных противников. Однако это оказалось не так. Глядя на события в Забайкалье, стали задумываться владивостокцы — нужна ли им такая «демократия»? Они и раньше-то относились к ДВР настороженно. И когда Учредительное Собрание провозглашало власть новой республики до Тихого океана, Приморье признавать над собой эту власть было абсолютно не склонно. А физически подавить там инакомыслящих большевики не могли — в Приморье оставались японцы. Они вели свою политику и к русским вопросам относились с позиций собственных интересов, но сильно обиделись, что их так нагло провели с Забайкальем.

12.05 завершилось формирование правительства ДВР, а сразу после этого, 26.05, в Приморье произошел очередной переворот (Владивосток побил в данном отношении все «рекорды» — в 1917—1922 гг. власть здесь менялась 14 раз, причем, называя эту цифру, современники оговаривались — «если не ошибаюсь»). Образовалось Временное Приамурское правительство, которое возглавили промышленники, братья Меркуловы. Новая власть тоже была коалиционной, но уже без большевиков. Отстранить их от участия в руководстве оказалось тем легче, что регионально-сепаратистское течение коммунистов, склонное к коалиции, было уже подавлено центром, а самая деятельная [544] группа во главе с Никифоровым, заправлявшая во Владивостоке в 20-м, переместилась в Читу, в руководство ДВР.

Новое правительство понимало, что красные не оставят его в покое. Что рано или поздно с ними придется столкнуться в той или иной форме — РСФСР, ДВР или партизанских соединений. Нужно было удержать собственную территорию от вражеских поползновений. И к тому же правительство не теряло надежды распространить свое влияние на другие регионы Дальнего Востока и Сибири — считалось, что в результате бесчинств они должны выступить против коммунистов. Требовалась крепкая и надежная армия, а своих, владивостокских частей и малочисленного уссурийского казачества для этого было явно недостаточно. Но армия имелась почти готовая — за границей, в Китае. И Меркуловы повели переговоры с белогвардейцами, оказавшимися в эмиграции. Ген. А. Н. Пепеляев их приглашение отверг, не желал сотрудничать с японцами. Зато предложение приняли каппелевцы. Из Харбина и других пунктов КВЖД, где они разместились в беженских условиях, их ядро выехало во Владивосток под руководством ген. Молчанова, командовавшего у Колчака знаменитой Ижевской дивизией и прошедшего с подчиненными весь путь от Урала до Читы и Харбина. На службу владивостокской власти каппелевцы поступили, сохранив свое прежнее название и восстановив, по возможности, прежние части.

Перебралась в Приморье и часть забайкальских казаков — в основном тех, кто ушел за границу налегке, бросив все имущество, и теперь не имел ни кола ни двора. Ехали с семьями, с женами и детьми, надеясь найти пристанище среди собратьев — уссурийских и амурских казаков. Общее командование казачьими формированиями принял ген. Глебов. Образовалась Белоповстанческая армия, во главе которой встал Михаил Константинович Дитерихс. В Приморье приехал и Семенов. Однако его репутация была сильно подмочена «атаманщиной», и большинство владивостокских деятелей не желали с ним связываться и не доверяли ему. Безрезультатно проторчав здесь три месяца, обивая пороги в попытках переговоров, он снова вынужден был эмигрировать.

105. Империя Унгерна

Отнюдь не все белогвардейцы, выброшенные войной за пределы России, удовлетворились бесправным существованием беженцев Например, Роман Унгерн фон Штернберг, вместо того чтобы искать милости у китайцев, решил создать в сердце Азии новую могучую империю, которая стала бы прибежищем и второй родиной его товарищей по несчастью или даже преемницей ценностей, уничтоженных в России. Идея была проста — если рухнула великая Белая, европейская империя, надо построить великую Желтую империю — азиатскую.

Вполне подходящей основой для такого государства Унгерну показалась Монголия. Она в 1911 г. при дипломатической и военной поддержке России получила независимость от Китая. Но после крушения ее северного покровителя китайцы снова начали прибирать ее [545] к рукам. В 1918 г. они ввели в Ургу, монгольскую столицу (ныне Улан-Батор), первый батальон своих войск, а в ноябре 1919г., при поражении Колчака, которого все же опасались как преемника прежней российской власти, «удовлетворили просьбу о добровольном присоединении к Поднебесной республике». Страна была оккупирована, ее армия распущена, противники китайского владычества арестованы, разогнаны или казнены.

В октябре 20 г., когда потерпела поражение армия Семенова, в Монголию отступил Унгерн со своей дивизией. Было в его «дивизии» 800 казаков и 6 пушек. С этими силами барон решил начать войну против Китая. Богдо-Гэгэну, главе ламаистской церкви в Монголии и до китайской оккупации ее светскому правителю, он направил письмо:

«Я, барон Унгерн фон Штернберг, родственник русского царя, ставлю целью, исходя из традиционной дружбы России и Монголии, оказать помощь Богдо-хану в освобождении Монголии от китайского ига и восстановлении прежней власти. Прошу согласия на вступление моих войск в Ургу...»

Насчет «родственника русского царя» Унгерн, конечно, приврал для важности — он лишь одно время служил в императорском конвое (хотя, кто его знает, относительно дальнего родства по немецким линиям?). Что за «войска», Богдо-Гэгэн не знал. Но звучало солидно, и он тайно переслал Унгерну свое согласие.

Оставив основные силы своего уставшего в боях и переходах отряда на берегах Онона, барон с самым надежным «полком» (т. е. несколькими сотнями казаков) и артиллерией двинулся на Ургу. Китайский гарнизон, оборонявший город, насчитывал 8 тыс. чел. Унгерн осадил Ургу и подверг артиллерийскому обстрелу, но взять нахрапом не смог. Тогда он отошел к главным силам «дивизии» и принялся переманивать на свою сторону и агитировать на войну монгольских князей, формируя из их отрядов вспомогательное войско, командовать которым он поставил князя Лубсан-Цэвэна. Между тем китайцы, заподозрив Богдо-Гэгэна в тайных связях со свалившимся на их головы врагом, арестовали его «за измену». Унгерн этим мгновенно воспользовался. Он объявил себя защитником Желтой веры, придав войне религиозный характер. А потом с сотней казаков совершил дерзкий налет и выкрал Богдо-Гэгэна прямо из столицы.

Его воинство, чуть больше тысячи человек, снова подступило к Урге, где находились уже 12 тыс. китайских солдат. Сначала барон предпринял демонстрацию силы, распустив слухи о своей 13-тысячной армии и приказав казакам жечь в степи множество костров. Затем обложил город, перекрыв все дороги, кроме пути на север, откуда китайцы не могли получить никакой подмоги. Ну а дальше пошел на штурм, наголову разгромил защитников и занял столицу. Желтая империя была создана.

Но в это время в войну вмешалась третья сила — красные. Монголия давно их интересовала в плане перспектив «мировой революции». Еще в июле 1919г. Ленин, Чичерин и калмыцкие коммунистические деятели Чапчаев и Амур-Санан обсуждали проект экспорта революции через Монголию в Тибет, а оттуда — в Индию, чтобы разжечь там восстание против англичан. Теперь ставка была сделана на Сухэ-Батора, бывшего офицера монгольской армии, сбежавшего от [546] китайских репрессий в Россию. В 20-м он приехал в Иркутск, где обучался в школе красных командиров. Там же он прошел подготовку в разведотделе 5-й армии. В январе 1921 г. сколоченный Сухэ-Батором партизанский отряд перешел границу и начал действовать вблизи Кяхты, имея за спиной советскую территорию, получая там убежище и необходимую помощь. 1.03.21 в Троицко-Савске (русская половина Кяхты, разделенной надвое границей) он провел «съезд» созданной здесь же «Народной партии», который взял курс на восстание. Далее все разворачивалось по типовому сценарию. «Армия» Сухэ-Батора в 400 чел. ночью ворвалась из Троицко-Савска в монгольскую часть Кяхты, выбила оттуда китайцев, а утром «правительство» красной Монголии обратилось к правительствам РСФСР и ДВР за помощью. Правда, китайские войска, в панике оставившие Кяхту, были разбиты все-таки не красными, а белыми. Одну отступающую колонну в тысячу штыков уничтожили в бою, другая, в 1100 чел., сдалась.

Освободительная война в Монголии перешла в гражданскую. Силы здешних красных казались мизерными, серьезной поддержки среди населения, верящего в священную власть Богдо-Гэгэна, они не имели. И Унгерн решил покончить с ними. 21.05 он предпринял поход на север, наступая главными силами по Кяхтинскому тракту. В 100 км западнее двигалась бригада полковника Резухина. К этому времени стали сбываться надежды Унгерна на то, что возрожденная им Монголия может стать базой для остатков Белого Движения. Под его крыло начали собираться белопартизанские формирования, бродившие по Забайкалью, Туве и монгольским степям. Южнее озера Хабсугул действовала бригада Казагранди, из Урянхайского края шел отряд Казанцева в 700 сабель, вдоль Керулена и Онона двигались части Кайгородова, в Западной Монголии базировался отряд Бакича.

5.06 беломонгольский авангард атаковал и уничтожил передовой отряд Сухэ-Батора. Двинувшись далее к Кяхте, он, в свою очередь, был атакован и разбит основными силами красных. Подойдя следом, Унгерн развернул наступление на Кяхту ядром своей армии — 2700 сабель при 7 орудиях. Хотя красные обильно снабдили Сухэ-Батора пулеметами и артиллерией, он со своими силами в 700 чел. не устоял и пятился, готовый уйти за рубеж. Но с советской стороны тут же перешла границу и вступила в бой полнокровная бригада 35-й дивизии красных. Части полковника Резухина, подошедшие с запада, попытались ударить противнику во фланг, однако перешли в наступление еще две бригады той же 35-й дивизии, кавалерийский полк, конные отряды партизан Щетинкина. Внезапно оказавшись против такой массы войск, Унгерн не смог выдержать их удара. Потерпев жестокое поражение, он стал отходить на юг.

А красное командование, заманившее его к границе, отдало приказ начать Ургинскую операцию. Кроме 35-й, в Монголию направлялись 12-я Читинская дивизия и партизаны. Всего экспедиционный корпус насчитывал 7,5 тыс. штыков, 2,5 тыс. сабель, 20 орудий, 2 броневика, 4 самолета и 4 парохода. Бои с белыми заслонами, старавшимися задержать продвижение врага, произошли на р. Иро и на р. Хара, где отряд с 1 орудием и 2 пулеметами оказал отчаянное сопротивление и на день сумел остановить красных. Но, конечно, при таком превосходстве [547] большевиков эти заслоны погибали. 5.07 экспедиционный корпус занял оставленную без боя Ургу. Белые попытались сконцентрировать свои части в Западной Монголии. В районе г. Улясутай собрались отряды Казанцева, Кайгородова, Шубина и Бакича общей численностью до 4 тыс. чел., а также монголы под командованием Хатан-Батора Максаржаба. Унгерн намеревался пробиться к ним, но его не пропустили. Передовой отряд его казаков на р. Заин-хурэ встретила красная конница и разгромила. С севера навалились партизаны Щетинкина. Завязались упорные бои, длившиеся несколько суток. Лишь воспользовавшись густым туманом, Унгерн нащупал брешь во вражеском кольце и сумел ускользнуть. Ему перекрывали все пути, но красные плохо стерегли дорогу на север, в Россию, и Унгерн рванулся туда, вышел к станции Мысовая. Большевики развернули преследование. У Гусиного озера им удалось настичь его, и снова закипел бой. Унгерн опять прорвался и ушел — на этот раз в Монголию. Но тут был схвачен бывшим союзником, князем Суйдун-Гуном, решившим перекинуться на сторону сильнейшего. И выдан Щетинки ну.

Сухэ-Батор установил связь с беломонгольским отрядом Максаржаба, повел с ним переговоры, и тот тоже перешел на сторону красных, ударив в ходе боя со своими войсками в 300 сабель в спину отрядам Казанцева и Шубина. Сражения на западе еще продолжались. Красномонгольскую «армию» Хасбатора в 400 чел. части Бакича и Кайгородова осадили в монастыре на оз. Толбонур и перебили почти полностью. Но пока длились бои с ней, сюда подошли советские войска под командованием Байкалова, и белогвардейцы опять понесли жестокое поражение. В конце октября 185-м стрелковым и 59-м кавалерийскими полками был разбит последний крупный белый отряд — ген. Бакича. Сам он ушел в Туву, но и туда следом двинулись красные. Бакич вернулся в Монголию, в г. Улангоме его окружил Хатан-Батор Максаржаб, взял в плен и выдал большевикам.

Все белогвардейские начальники были расстреляны. Стоит упомянуть, что война в Монголии велась с обеих сторон с азиатской жестокостью. Белые монголы казнили своих противников в соответствии с «историческими традициями», восходящими к Средневековью. Красные в этом плане им ничуть не уступали. Но если пресловутая жестокость Унгерна ограничивалась какими-то отдельными случаями — большевики-то в руки его войск почти не попадали, наоборот, он вынужден был уходить и спасаться от них, то нашествие красного экспедиционного корпуса прокатилось по Монголии жуткой волной террора. Попутно боролись с «феодальными пережитками», разоряя монастыри, отрезая у монголов косы и с мясом выдирая серьги из ушей женщин. Этот поход стал трагедией для мирных забайкальских казаков, сбежавших в Монголию от террора ДВР. Они подвергались ограблению, массовым расстрелам, насильственному обратному переселению. Те, что спаслись, потеряв все имущество, ушли в Китай.

Следует отметить и тот факт, что на белой стороне русские и монголы были представлены более-менее на равных, русские белогвардейцы поначалу составили лишь костяк армии. На красной стороне численность местных отрядов была ничтожной. По сравнению с советскими войсками они служили лишь «довеском», придававшим операции [548] декорум законности. Сухэ-Батора и Хатан-Батора Максаржаба наградили орденами Красного Знамени. Власть Богдо-Гэгэна ограничили «клятвенным договором», отстранив его от светских дел. Осенью 1921 г. Сухэ-Батор нанес визит в Москву и Петроград, встречался с Лениным, Фрунзе, Дзержинским. Подписал договор о дружбе. Советское правительство подарило Монголии русские конторы и ведомства, находящиеся на ее территории, аннулировало долг в 5 млн. золотых рублей. А монгольское правительство взамен попросило о такой мелочи, как... отложить вывод Красной армии из Монголии. Естественно, просьба была удовлетворена.

Вернувшись, Сухэ-Батор повел вполне ленинскую политику. Организовал свою ЧК — Государственную внутреннюю охрану. И прокатились две волны репрессий. Из Народной партии десятками исключали и казнили «заговорщиков». Полетели головы всех «умеренных» соратников по революции, не согласных с советским образцом построения государства. В 23 г. умер и сам Сухэ-Батор. То ли от болезни, то ли отравленный — в Монголии подобное случалось. Вскоре скончался и Богдо-Гэгэн. Преемника у него уже не было. 13.06.24 монгольская Народно-революционная партия приняла решение ввести в стране республиканский строй и идти к социализму. Попутно красные войска, вошедшие в Туву для преследования белогвардейцев, установили там Тувинскую Народную республику (аннексированную значительно позже, в 1944 г.). Правда, после столь крутых «реформ» в Монголии о дальнейших планах проникновения в Тибет и Индию пришлось забыть — вряд ли тибетские буддисты сочли бы теперь коммунистов своими друзьями и союзниками. Но уже и политика Совдепии начинала меняться от «мировой революции» к «сосуществованию». Так что ничего страшного...

106. «Зеленое» движение

Осенью 1920 г., когда были раздавлены последние сильные очаги Белого Движения — врангелевский Крым и семеновская Чита, — приобрело широчайший размах другое движение, «зеленое». Повстанческое. Фрунзе в борьбе с ним ввел термин «малая гражданская война». Но если присмотреться, она выглядит не такой уж и «малой». Вся Тамбовская и часть Воронежской губерний были охвачены восстанием под руководством А. С. Антонова. Ленин 19.10.20 писал об «антоновщине» Дзержинскому и командующему войсками ВОХР Корневу «Скорейшая (и примерная) ликвидация безусловно необходима».

Но «скорейшей» не получалось, восстание ширилось. На Южной Украине вовсю полыхала «махновщина». В январе 21 г. началось мощное Западносибирское восстание под руководством Сибирского крестьянского союза, охватившее Омскую, Тюменскую, часть Оренбургской, Челябинской, Екатеринбургской губерний. Возглавил его эсер В. А. Родин. Это лишь три крупнейших очага, но имелись другие. Мелкими отрядами и бандами были полны Правобережная Украина, Крым, Белоруссия. В Туркестане продолжалось басмаческое движение. На Дону восстали казаки в Хоперском и Усть-Медведицком округах. Шла война в Дагестане. На Кубани и Северном Кавказе действовали [549] отряды генералов Пржевальского, Ухтомского, полковников Назарова, Трубачева, подполковников Юдина, Кривоносова, сотников Дубины, Рендскова общей численностью до 7 тыс. чел. В Карелии повстанцы объединились в бригаду — около 3, 5 тыс. Восстала вся Армения...

Практически вся Россия занялась пожаром крестьянской войны. В разное время существовали диаметрально противоположные оценки «зеленого» движения. В советской литературе его предпочитали обходить молчанием или упоминали вскользь, как нечто незначительное. И 21-й год обычно рисовали, как год уже мирный, год восстановления разрушенного хозяйства. А осложнялось это восстановление лишь действиями отдельных «кулацких банд». Такое отношение вполне понятно. Правда оказалась невозможной для публикации: не могла же «рабоче-крестьянская» власть воевать против всего крестьянства! А раз так, то приходилось умалчивать и о самом ходе борьбы — успехи «зеленых» уж никак не объяснишь ни поддержкой Антанты, ни профессиональной офицерской выучкой. Хотя ответ на этот вопрос прост — «зеленое» движение какое-то время держалось и побеждало именно благодаря своей массовости.

И масштабы боевых действий в 21 г. ни по количественному составу воюющих, ни по территориальному охвату не уступали 18, 19, 20 годам, а то и превосходили их. Посудите сами, с одной стороны — население целых уездов и губерний, с другой — практически вся Красная армия. Правда, ее состав в 21 г. был сокращен с 5 млн. до 800 тыс., Совдепия просто не могла больше содержать такую махину. Да и боеспособной все равно была только часть войск, которую и оставили при демобилизации. Кроме того, учитывая, что в войне против крестьян обычные красноармейцы часто показывали себя ненадежными, в ней участвовали войска ВОХР и части ЧК, занятые и в прошлые годы на «внутреннем фронте», а также командные курсы и отряды ЧОН (частей особого назначения) — «добровольческие» формирования, создающиеся из коммунистов и комсомольцев. Руководили операциями лучшие военачальники. Против Антонова — Тухачевский, Уборевич, против Махно — Фрунзе.

В «перестроечные» годы отношение к «зеленому» движению изменилось. Оно стало рассматриваться как некий «третий путь» развития России. Причем путь истинный, хоть и нереализованный. Подобные теории тоже вполне понятны и тоже проистекают из конкретной политической конъюнктуры. Поскольку самих основ социализма «зеленое» движение не затрагивало. Оно выступало под лозунгами «советов без коммунистов», а чаще допускало даже и коммунистов (как, скажем, Махно), но на равных правах с другими партиями, без диктата. Программа «зеленых» определялась как раз «перестроечными» требованиями: плюрализм политических мнений, многопартийность — правда, обычно допускалась свобода деятельности лишь левых, социалистических партий. А также отказ от централизации, командно-административных методов руководства хозяйством, свобода торговли, владение землей и продуктами своего труда. И неудивительно, что в конце 80-х, когда «красный» путь развития показал свою полную несостоятельность, историки и публицисты принялись изыскивать компромиссы, в том числе «народный», «зеленый» путь. [550]

Если же разобраться, то никакого «третьего пути» «зеленое» движение не представляло. Напомним, что в 1917 г. после крушения царской власти страна быстро покатилась к всеобщему развалу и анархии. И на какое-то время настал действительно «крестьянский рай». Деревня пребывала в состоянии фактического безвластия, до нее у слабого правительства руки не доходили, все налоги с повинностями были позабыты, все запреты сняты. Предоставленные самим себе, крестьяне делали что хотели. Делили землю, растаскивали помещичье и казенное имущество, рубили лес, браконьерничали. С политической точки зрения — с ними все заигрывали, как с самой многочисленной частью населения. С экономической — они оказались в выгодном положении, как держатели продуктов питания.

В наступившей затем гражданской войне белая сторона выступала за восстановление законности и порядка в любых формах, характерных для цивилизованного государства. Так, Самарский КомУч, Уфимская Директория держались четкой республиканской ориентации. К республиканским формам оказалась близкой и колчаковская армия, впитавшая войска указанных правительств. Колчак, Деникин, Врангель держались принципов непредрешения будущего государственного устройства. Скажем, среди дроздовцев было много республиканцев, среди марковцев — монархистов, но это не мешало им сражаться плечом к плечу. Конкретная форма «порядка» у белых выступала второстепенной, лишь бы обеспечивала человеческие права. Красная сторона боролась за порядок аномальный, выдуманный ее вождями. Зеленая же сторона в их противоборстве представляла не «третий путь», а «нулевой вариант». Тот самый «первичный хаос», из которого все равно рано или поздно неизбежен был выход в красную или белую сторону. Возврат к положению 1917 г., к тем самым многопартийным советам, еще без диктата большевиков, которые и привели страну к развалу, а в конечном итоге — к этому диктату. Между прочим, в конце борьбы это стал понимать даже Махно. Он говорил «В России возможна или монархия, или анархия, но последняя долго не продержится».

В политическом отношении многопартийные советы неизбежно шли бы или к пустой говорильне, или к подавлению одной лидирующей партией остальных. В экономическом — старые сельские общины, которые и стали местными «советами», уже изжили себя к началу XX века, и путь опять приводил к развилке — либо к уравниловке и власти типа комбедов, либо к укрупнению частных хозяйств, т. е. реформам типа врангелевских.

Из указанной сути вытекают и сильные, и слабые стороны «зеленого» движения. Сила, как уже говорилось, заключалась в массовости. А массовость обеспечивалась воспоминаниями о «крестьянском рае». И тем, что «зеленые» почти никогда не ставили себе глобальных общегосударственных задач — они боролись за конкретные, местные интересы, против конкретных притеснений и злодеяний властей — продразверстки, мобилизации, попыток коллективизации. Чтобы воевать в «зеленых», не нужно было далеко уходить от дома. Ну а слабость была в том, что, выступая против централизации, «зеленое» движение само по себе оказывалось децентрализованным. Нет, не поддержки населения ему не хватало — поддержка была почти стопроцентной. И не помощи Антанты. Помощь не так уж и требовалась. К 1920 — 1921 гг. [551] у крестьянства скопилось множество оружия, вплоть до артиллерии, а в первых же боях и налетах это количество пополнялось трофеями. Одевались и обувались повстанцы за свой счет, да и кормились не иностранными консервами. Так что снабжены всем необходимым они были куда лучше, чем белые армии в 1918 году. Но, несмотря на размах, «зеленое» движение оставалось «местным», привязанным к своим деревням, волостям и уездам. Так, Махно, даже контролируя весь юг Украины, добивался того, «чтобы освобождаемый нами тыл покрылся свободными рабоче-крестьянскими соединениями, имеющими всю полноту власти у самих себя». Поэтому так велика была роль персональных лидеров. Без того же Махно или Антонова подобные «соединения» разных сел или уездов уже оказывались ничем между собой не связанными. Причем лидер являлся в большей степени знаменем, чем руководителем или организатором. Махно был талантливым партизанским командиром, но конкретное выражение его таланты находили лишь в действиях относительно небольшого ядра его «армии».

Из «нулевого варианта» «зеленого» движения вытекает и то, что в войне 1918—1920 гг. оно не играло самостоятельной роли. Повстанцы либо вредили тылам той стороны, на территории которой находились, либо соединялись с основными противоборствующими силами, как с белыми — ижевцы и воткинцы, вешенские повстанцы, сражавшиеся под теми же лозунгами «советов без коммунистов, расстрелов и чрезвычаек», так и с красными — Григорьев, Махно, близкий к «зеленому мировоззрению» Миронов. Отметим лишь, что прочный союз у таких повстанцев получался только с белыми. Потому что лозунги многопартийности, прекращения террора, свободной торговли и др. с белогвардейским восстановлением нормальных форм государственности вполне согласовывались. А для красных любой человек, высказывающий подобные требования, заведомо являлся врагом и подлежал уничтожению — сразу или потом, когда в нем отпадет надобность. И лишь в конце 20-го, после разгрома белых, «промежуточное» «зеленое» движение перестало быть «промежуточным», а превратилось в единственную силу, еще противостоящую красным.

Ядром Белого Движения были интеллигенция и казачество. Офицеры и «вольноперы» военного времени — вчерашние студенты, учителя, инженеры, гимназисты, а таковых было большинство. Крестьянство оказалось вовлечено в белые армии относительно небольшой своей частью, иногда по идейным соображениям, а чаще по мобилизациям. В этом смысле о Белом Движении можно сказать то же самое, что часто говорилось о декабристах — они шли «за народ, но без народа». Ядром «зеленого» движения стало крестьянство. Но уже без интеллигенции, которой в 1917—1919 гг. оно не доверяло, а к 1920 — 1921 гг. уже разбитой, истребленной, эмигрировавшей. А в оставшейся части — подавленной и деморализованной. В результате «зеленые» оказались лишены организующего начала. И некой «единой души», которая обеспечила бы им порыв к общей цели. Как это ни странно звучит, «зеленым» недоставало интеллигентской самоотверженности и интеллигентского подвижничества. Ведь, действительно, в годы гражданской войны только русский интеллигент Серебряного века культуры, воспитанный на идеалах служения народу, смог, забыв [552] все личное, взвалить на себя крест возрождения России, идти на лишения и смерть за, казалось бы, абстрактное «торжество истинной свободы и права на Руси», а не за конкретный кусок хлеба, выдираемый из рта продотрядом. Поэтому для серьезного подрыва «зеленого» движения стало достаточно туманных обещаний или нищенских подачек, как замена продразверстки продналогом, тоже грабительским, но оставляющим крестьянину какую-то долю результатов его труда. Причем без всяких гарантий необратимости такой замены. Малочисленное «барское» и казачье Белое Движение сопротивлялось и угрожало большевизму целых три года. А превосходящее по численности и размаху «зеленое» движение за каких-то полгода было в основном раздавлено. Кстати, этот разрыв между противниками большевиков — белыми и «зелеными», стал, наверное, главной причиной победы коммунизма в гражданской войне.

107. Кронштадт

Рассматривая «зеленое» движение, можно отметить еще одну закономерность — в конце 1920—1921 гг. начали восставать самые «революционные» районы, служившие опорой коммунистам в предыдущие годы войны. На Дону — «мироновские», Усть-Медведицкий и Хоперский округа. В Воронежской губернии — Богучарский уезд, где обычно формировались войска для борьбы с казачеством. На Урале бурлили и бастовали Пермь и Мотовилиха во главе с ультрареволюционером Мясниковым, расстрелявшим в 18-м великого князя Михаила Александровича и закопавшим живым архиепископа Андроника. В Сибири повернули винтовки против красных партизанские края, зверски убивая комиссаров и продовольственных агентов. В Крыму самые «большевистские» села, при Врангеле являвшиеся базами подпольщиков, после первого же наезда продотрядов начали служить надежным убежищем для уцелевших офицеров и переправлять их в горы, к тем же «зеленым».

Восставали обманутые. Те, кто позволил одурманить себя красной пропагандой и иллюзиями коммунистического рая. Но обманы стали вскрываться. Методы правления и хозяйствования объявленные вынужденными, вызванными борьбой против белогвардейцев и Антанты, оказались будничными атрибутами советского государства. Проследив географию антибольшевистских выступлений в 1918— 1921 гг., мы увидим, что восставали почти все, но не одновременно. Одни районы подавили и обескровили раньше, у других протест вызрел и прорвался только в конце войны. Расчет Ленина на силу рычагов центральной власти оказался верным. Сохранять господство большевиков позволяла и гибкость, точнее, изворотливость, характерные для их политики и пропаганды, принцип «разделяй и властвуй». Например, для подавления богучарцев в 21-м бросили донских казаков, которых те подавляли раньше.

По своей сути, лозунгам, политической направленности к «зеленому» движению примыкает и Кронштадтский мятеж, тоже произошедший в одном из главных очагов прошлой «революционности». 24.02.21 в Петрограде началась сильнейшая забастовка, против рабочих [553] были брошены курсанты, в городе ввели комендантский час. На следующий день ЧК начала массовые аресты. Но волнения не прекращались. В Москве в эти дни собирался очередной, X съезд компартии, и петроградские рабочие требовали немедленной отмены политики военного коммунизма, созыва Учредительного Собрания, создания многопартийной системы и коалиционного правительства. Шел интенсивный обмен делегациями между забастовщиками и гарнизоном Кронштадта, насчитывавшим 26 887 чел. Все это привело к тому, что 2.03 Кронштадт, взбудораженный петроградскими событиями и ответными репрессиями властей, восстал, присоединяясь к требованиям Петрограда. Какими-то жестокостями и зверствами мятеж не сопровождался, коммунистов только арестовали, да и то меньшую часть — 327 из 1116.

Большевики перепугались — ведь Кронштадт относился к самым верным их войскам. Значит, за ним могли последовать и другие. Кронштадт открывал доступ к Петрограду, доступ вторжению извне — если бы оно последовало. Да и сама по себе такая многочисленная армия мятежников (куда больше, чем было у Юденича!) на пороге «колыбели революции», с мощной крепостной и корабельной артиллерией, что-нибудь да значила. Принимались срочные меры. Семьи повстанцев, находящиеся в Петрограде, сразу арестовали в качестве заложников. Спешно стягивались «надежные» войска, а ненадежные выводились подальше. Так, несколько тысяч матросов, расквартированных в Петрограде, погрузили в эшелоны и отправили в Севастополь, который их не принял, опасаясь антисоветских настроений. Эшелоны остановились в Александровске (Запорожье), где матросы слонялись по городу, громогласно критикуя коммунистов. Началось брожение среди местных рабочих, и эшелоны отправили в Мелитополь. Там повторилась та же история. Так их и гоняли туда-сюда по всему югу, пока мятеж не был подавлен.

Восставший Кронштадт митинговал, протестовал и выдвигал требования, не предпринимая никаких активных действий, а коммунисты стянули артиллерию, создали две войсковые группировки — у Ораниенбаума и Лисьего Носа. 7.03 открылись боевые действия. За два дня в артиллерийской перестрелке были выпущены более 5 тыс. снарядов. 8.03 последовал штурм, но был отбит огнем крепости и кораблей. Мятеж получил широчайший резонанс в эмигрантских кругах. Начался сбор средств для закупки продовольствия кронштадтцам. Русскими банками, Земско-городским союзом, промышленниками были собраны для этого 545 тыс. франков и 5 тыс. фунтов стерлингов. Для экстренной продовольственной помощи комитет представителей русских банков повел переговоры в Лондоне, а Союз русских промышленников обратился к США с просьбой отправить восставшим транспорт с хлебом.

В Ревель прибыл Чернов, планируя из оставшихся в Эстонии белогвардейцев Юденича создать три отряда по 300 чел., которые стали бы организующими ядрами для наступления на Ямбург, Псков и Гдов. Сюда же съехались представители Савинкова, Врангеля, Чайковского. Правда, от предложений Чернова о помощи, переданных в Кронштадт, восставшие уклонились. Ходили слухи о переброске под Петроград всей армии Врангеля. Но это были только слухи. Союзники, [554] от которых зависели любые конкретные шаги в данном направлении, заняли наблюдательную позицию и никакой заинтересованности в возобновлении Белого Движения не проявляли. Хотя англо-французская эскадра в Копенгагене из 14 кораблей была приведена в боевую готовность, но тоже оставалась в выжидательном режиме — на всякий случай. Да и состояла она из небольших судов — миноносцев, легких крейсеров, так что для серьезных самостоятельных действий она не предназначалась.

Но события как быстро вспыхнули, так и быстро покатились к развязке. В Петроград приехали Троцкий и Сталин, для непосредственного командования собранными сюда войсками прислали Тухачевского. Не считая ни одну из своих частей стопроцентно надежными и опасаясь их перехода к мятежникам, большевики всячески укрепляли в них партийное влияние, даже направили третью часть делегатов съезда партии (более 300 чел.), всех военных. 16.03 последовала новая артиллерийская дуэль, а в ночь на 17.03 — второй штурм. Ударные группировки из Ораниенбаума и с Лисьего Носа в маскхалатах начали скрытное движение по льду. Обнаружили их слишком поздно. Несмотря на большие потери, атакующие ворвались в Кронштадт. После ожесточенных рукопашных схваток, происходивших и на улицах, и на кораблях, восстание было подавлено. Сказалось, конечно, и отсутствие единства среди мятежников. Когда одни дрались насмерть, для других красные оставались еще «своими» — с которыми можно было спорить на митингах, а идти в штыки рука не поднималась. Сказалось и отсутствие дисциплины, хорошего общего командования — иначе разве одолели бы так быстро гарнизон, численно превышающий всю армию Врангеля, засевший в крепости, куда более сильной, чем Перекоп? Часть мятежников сумела прорваться и по льду ушла в Финляндию, часть сдалась. 18.03 сражение завершилось, большевики заняли Кронштадт полностью.

Интересно, как в дни мятежа проявилась знаменитая «гибкость» ленинской политики. Вождь буквально за неделю резко сменил свой и партийный курс. Если 8.03.21 на X съезде он утверждал:

«Свобода торговли немедленно приведет к белогвардейщине, к победе капитализма, к полной его реставрации» ,

то к концу съезда он уже убеждал делегатов, что в свободе торговли в общем-то нет ничего страшного, поскольку власть остается в руках «рабочего класса». Вряд ли эта уступка была рассчитана на кронштадтцев. Скорее — на умиротворение Петрограда и на то, чтобы мятеж не стал детонатором нового крестьянского взрыва. Ну и, естественно, расчет был на пропаганду в Красной армии, состоящей из тех же крестьян. Удержать в верности правительству войска, которым предстояло штурмовать Кронштадт. Реальное же введение НЭПа, замена продразверстки продналогом, потом всячески затягивалась. Так, в областях, побывавших во власти белых, еще и в 21-м собиралась продразверстка под предлогом их «задолженностей».

Коммунистические утверждения о «заговоре» в Кронштадте не выдерживают критики. Ну какой здравомыслящий заговорщик стал бы поднимать восстание в первых числах марта, вместо того чтобы выждать пару недель? И подтаявший лед Финского залива сделал бы крепость на много месяцев неприступной, в то время как сами мятежники [555] сохраняли бы полную свободу действий, имея в распоряжении весь флот. Именно поэтому эмигранты и заботились о продовольственной помощи. Из даты восстания, таким образом, видна его стихийность. Подавлялось же оно с обычной жестокостью. Только на месте в первый день расстреляли около 300 чел., не считая убитых в бою. Сколько казнено потом, сколько погибло заложников из мирного населения, остается неизвестным.

Однако стихийность выступления коммунистов не устраивала. «Краса и гордость революции», матросы, не могли стихийно восстать против любимой партии. Требовалось другое объяснение — и немедленно, как для населения России, так и на будущее, для истории. Срочно нужен был заговор. Официальная биография Ф. Э. Дзержинского под ред. С. К. Цвигуна рассказывает:

«В марте 1921 г. ЦК РКП(б) и СНК РСФСР поставили перед чекистами задачу — выявить и разоблачить подлинных вдохновителей и организаторов кронштадтского мятежа».

Раз задача поставлена, то заговор, конечно же, был найден. Летом 21г. вскрывается так называемая «Петроградская боевая организация» с обширными заграничными связями и планами свержения советской власти в Петрограде, а затем и во всей России. Надуманность и фиктивность этого дела очевидна, т. к. в организации — по «официальным» спискам — числились всего 36 военных. И она якобы осенью собиралась захватить Петроград, Бологое, Ст. Руссу, Рыбинск, Дно. 24.08 61 человек — «руководство» и «активные участники» заговора — были расстреляны. Даже в чекистском списке их вина обозначалась: «присутствовал», «переписывал», «знала», «разносила письма», «дал согласие», «обещал, но отказался из-за малой оплаты», «снабдил организацию веревками и солью для обмена на продукты питания для членов организации», «доставлял организации для передачи за границу сведения о музейном деле» и другой подобной чушью. Кто же стал жертвами? Профессора В. Н. Таганцев, М. М. Тихвинский, Н. И. Лазаревский — геолог, химик, юрист. Поэт Н. С. Гумилев. Скульптор С. А. Ухтомский. Офицеры В. Г. Шведов, Ю. П. Герман, П. П. Иванов. Заводской электрик А. С. Векк. женщин в возрасте от 20 до 60 — 2 сестры милосердия, 2 студентки, 4 как «сообщницы по делу мужей»... Всего летом одним махом арестовали более 200 чел. Но аресты по «делу Таганцева» продолжались до ноября. О каком-то самодурстве местных властей не могло быть и речи. 19.06 Дзержинский писал Ленину: «Дело очень большое и не скоро закончится. Буду следить за его ходом». Поскольку в мясорубку попали столь видные люди, многие ходатайства за них направлялись лично Ленину. И неизменно им отвергались. В общем, большевики, по своему обыкновению, решали задачу комплексно. И Кронштадт в качестве «довеска» повлек за собой очередную кампанию по добиванию цвета петроградской интеллигенции...

108. «Малая Гражданская»

В первой половине 1921 г. война между красными и «зелеными» достигла своего пика. Как все стихийные взрывы народного возмущения, она сопровождалась чрезмерной жестокостью. Впрочем, и [556] здесь большими злодеяниями выделялась все-таки не стихийная, а централизованная, советская сторона. Например, осенью 20-го при первом подавлении «антоновщины» — «примерном», как требовал Ленин, — повстанцев в плен не брали. По свидетельствам современников, поголовно казнили даже женщин, захваченных в составе их отрядов, заподозренных в связях с мятежниками или в принадлежности к эсерам, причем, по принятой здесь «традиции», женщины перед расстрелом подвергались групповому изнасилованию. В то время как Антонов рядовых красноармейцев не убивал — их или отпускали домой, или предлагали службу в повстанческих отрядах. Убивали, и часто действительно со звериной жестокостью, комиссаров, чекистов, бойцов специальных карательных частей, продармейцев. А сама первая попытка подавления, как и первая попытка Фрунзе уничтожить Махно, осталась незавершенной. На огромных пространствах России, Украины, Сибири, Белоруссии власть коммунистов держалась только в крупных городах и по железным дорогам, все остальное становилось для них либо «вражеской территорией», либо ареной боев, захватываемой то одной, то другой стороной. Вскоре против Махно развернулся фактически весь Южный фронт. В борьбу с ним втянулись 1-я Конармия, 2-й (бывшая 2-я Конармия) и 3-й кавкорпуса, большинство броневых и значительное количество пехотных частей. Менее боеспособные и мобильные соединения, бесполезные в активных действиях против махновцев, распределялись гарнизонами по городам и крупным селам.

На «антоновщину» Южного фронта уже не хватило. Сюда перебрасывались войска с Западного и Юго-Западного. Уже к марту силы тамбовского красного командования насчитывали свыше 40 тыс. штыков и сабель, 63 орудия, 463 пулемета. Тем не менее одолеть крестьян не удавалось, они успешно противостояли большевикам. А. С. Антонов, бывший начальник уездной милиции г. Кирсанова, старался ввести среди повстанцев четкую организацию, преобразуя крестьянские отряды в подобие регулярной армии. Его войска сводились в полки численностью около тысячи чел., а кавалерийские полки, ставшие его ударной силой, состояли из 1,5—3 тыс. бойцов. В начале апреля он нанес красным серьезное поражение под Рассказово, всего в 30 км от Тамбова, разгромив там крупный гарнизон. К маю большевистские силы, действующие против Антонова, увеличились на 7 тыс. чел. Командующим сюда был назначен Тухачевский, его заместителем — Уборевич. Сильные бои шли по рекам Ворона и Хопер, у сел Семеновка, Никольское, Пущино, Екатериновка. Красные, собрав кавалерийскую группировку из дивизии Котовского, 14-й кавбригады и Борисоглебских командных курсов, атаковали повстанцев, но добиться решающего успеха так и не смогли.

На Украине Махно, хотя и с большими потерями, нанес поражение 2-му кавкорпусу. После рейда на север к ядру его войск присоединились крупные силы повстанцев под командованием Бровы и Маслака. Фрунзе, теперь уже не торопясь, принялся обкладывать его кавалерийскими соединениями и расстановкой гарнизонов, постепенно затягивая петлю и намереваясь оттеснить батьку из его «вотчины» в сторону Донбасса. Махно отвечал ударами. Так, им был разгромлен штаб 14-й дивизии буденновцев, все командование во главе [557] с А. Я. Пархоменко погибло. Усилению красных батька пытался противопоставить разжигание повстанческого движения в других районах. В начале марта, переждав суровую зиму, он выделил самостоятельную группу Бровы и Маслака, направив ее для действий на Дону и Кубани. Группу Пархоменко послал в район Воронежа. 600 сабель и полк пехоты Иванюка отправились под Харьков. Сам Махно решил сменить тактику и перейти от партизанских налетов к рейдовой войне. К этому времени он был уже калекой — в предыдущих боях пуля раздробила и вынесла ему кости щиколотки. Он передвигался на тачанке.

С ядром своих войск он пошел через Днепр, под Николаев, там повернул назад, двинулся по Таврии, мимо Перекопа. Под Мелитополем он попал в окружение. Махно принял бой, уклонился от одной из красных колонн, другую демонстрациями атак заставил развернуться к бою и напрасно ждать настоящей атаки больше суток, а сам напал на третью колонну, разгромил ее и прорвался по стрелке между Азовским морем и оз. Молочным на Токмак. Тут он отделил еще часть армии под командой Куриленко в район Бердянска и Мариуполя, а сам с 1,5 тыс. сабель и двумя пехотными полками пошел на Черниговщину, где его снова окружили. Он атаковал и разбил красных, но через два дня навалились свежие части. Махно был опять ранен — в бедро через слепую кишку навылет. 16.03 его армия рассыпалась по 100—200 чел. и группами вышла из кольца в разные стороны, на соединение с Куриленко, Кожиным и другими атаманами. Отряд Забудько остался для действий под Черниговом. При Махно был «особый полк», около тысячи чел. На него наскочила 9-я советская кавдивизия и преследовала 180 км. Вскоре Махно наткнулся и на другие красные части, шедшие ему навстречу. Разыгрался бой, который стал бы для него последним, если бы не 5 пулеметчиков, которые, спасая батьку, пожертвовали жизнью, до последнего держали противника огнем, дали Махно оторваться на 3—4 км и уйти. Месяц Махно отлеживался после ранения, а затем приказал своим частям, находившимся поблизости, сгруппироваться на Полтавщине. К маю здесь собрались 2 тыс. сабель и 10—15 тыс. пехоты. И батька начал поход на Харьков, чтобы «разогнать земных владык из партии большевиков». Против него Фрунзе бросил несколько кавалерийских дивизий, 60 броневиков. Несколько недель шли бои. В конце мая 1-я Конармия, подавлявшая восстания под Екатеринославом, двинулась для той же цели на Дон. По пути, под Новогригорьевкой, Буденный с 19-й дивизией ВНУС при поддержке 16 броневиков атаковал «сводную группу» Махно. Бой закончился полным поражением красных. После этого батька выделил отряд сибиряков под командованием Глазунова и отправил за Урал, на родину — поднимать народ там.

Летом сражения продолжались. Засуха и неурожай, охватившие Екатеринославскую, Таврическую, Херсонскую, Полтавскую губернии и Дон, заставили Махно рассредоточить повстанцев и перенести действия на Кубань, под Царицын, под Саратов, а другой частью — на Киевщину и Черниговщину. С группами Петренко и Забудько он совершил рейд до Волги, обогнул весь Дон, по дороге стараясь связать между собой местные отряды. В боях Махно был снова ранен, и в начале августа с сотней кавалеристов его отправили за границу, на [558] лечение и для отдыха от непрерывных сражений. 16.08 он форсировал Днепр у Кременчуга, получив при этом несколько легких ранений. 19.08 столкнулся с частями 7-й кавдивизии красных. Она попыталась его окружить, однако Махно прорвался, сбив отчаянной атакой один из полков и вырубив пулеметную команду. 22.08 батька был ранен еще раз — пуля вошла ниже затылка, но поверхностно, выйдя через правую щеку. 26.08 произошел последний бой с красными, а через два дня Махно перешел Днестр.

В Румынии уже находились некоторые из его помощников, действовавшие под Херсоном и Одессой и отступившие за границу. Они сумели хорошо устроить батьку, при помощи огромных взяток избежали всех сложностей с властями. А на Украине с уходом лидера повстанческое движение стало быстро гаснуть. Этому способствовал еще целый ряд факторов — замена продразверстки продналогом, неурожай, амнистия сложившим оружие. Широко применялись и репрессивные меры. Так, в местах, охваченных «махновщиной», из числа «кулаков» назначались «ответчики», т. е. заложники, обязанные под страхом смерти (своих и близких) предупреждать власти о действиях повстанцев, следить за исправностью железных дорог и телеграфных линий. Военно-революционный совет махновской армии во главе с анархистом Волиным почти в полном составе попал в плен. Правда, судьба у сподвижников батьки сложилась по-разному. Кого-то расстреляли. А, например, начальник его контрразведки и палач, знаменитый Левка Задов, оказался на службе в ЧК и был репрессирован только в 30-х.

В других областях страны «зеленое» движение тоже стало терпеть поражения. Еще весной красные сумели подавить западносибирское восстание «Родина». А летом группировка советских войск под командованием Уборевича в районе Сердобска, Бакура и Елани разгромила основные силы Антонова. Крайне жестокие меры против тамбовских повстанцев ввел Тухачевский. По его приказу участки открытого поля огораживались колючей проволокой, и туда сгонялись семьи подозреваемых крестьян. На солнцепеке их держали три недели. Если за это время не являлся кормилец, чтобы своей жизнью выкупить семью, ее высылали на север — в чем есть, без всякого имущества.

Осенью красные войска, поднакопившие опыта и силенок, добивали повстанцев на Украине. Только на Правобережье Днепра было уничтожено 444 отряда общей численностью свыше 30 тыс. чел. Из них убиты в боях и расстреляны около 10 тысяч. Еще делались попытки централизации повстанческих сил и нового подъема борьбы. Во Львове образовался «Головной повстанческий комитет» генерал-хорунжего Ю. Тютюнника. В ночь на 28.10 подчиненная ему бригада Палия переправилась через пограничную реку Збруч и заняла станцию Ярмолинцы, а 4.11 под Коростенем из Польши перешла еще одна бригада — 500 чел. с 3 пулеметами. На следующий день в районе Олевска перешли границу основные силы Тютюнника — его Киевская дивизия в 1250 чел. Тютюнник провозгласил себя командующим повстанческой армией, образовал «правительство» Украинской народной республики, атаковал г. Коростень, но был отбит. Вскоре из Бессарабии переправилась еще одна группа его войск под руководством Пшенника и штурмовала Тирасполь. Красное командование [559] перебросило сюда дополнительные стрелковые части, 9-ю Крымскую дивизию Котовского. Даже не успев как следует развернуть работу по организации широкого восстания, Тютюнник потерпел поражение. 17.11 красные перешли в наступление, юго-восточнее г. Овруча разбили его Киевскую дивизию, а у села Ст. Гута — бригаду Палия. Повстанцы начали отступать и ушли за границу. Через два дня выбили за Днестр и группировку Пшенника. Той же осенью были разгромлены (в основном, силами 1-й Конармии) повстанческие отряды Кубано-Черноморской области, к ноябрю — на Дону, в декабре — в Ставрополье. Несколько дольше держалась Карелия. Зимой 1921—1922 гг. на половине ее территории была свергнута советская власть, посылаемые на усмирение карательные отряды разбивались. Но к весне все было кончено и здесь.

Попытку централизации повстанческого движения в Туркестане предпринял Энвер-паша — военный преступник, избежавший петли под крылышком Ленина и пригретый «про запас» для развития мировой революции. Но мог ли бывший диктатор Турции долго оставаться приживалкой у другого диктатора? Когда советская власть стала укрепляться в Средней Азии, он решил устроить там исламскую революцию и поднять священную войну против «неверных». Заручившись союзом с эмиром Сейид-Алимом, пребывавшим в Кабуле, Энвер провозгласил себя «великим вождем ислама» в Восточной Бухаре (нынешний Таджикистан и юго-восток Узбекистана). В Кара-Су он провел съезд мулл, ишанов и басмаческих курбаши, стараясь объединить их разрозненные и враждующие отряды. Присвоил себе титул, ни более ни менее, как «верховный главнокомандующий всеми войсками ислама, зять халифа и наместник Магомета». Против него красные собрали группировку из восьми кавалерийских и стрелковых полков. Пошла жесточайшая драка, в которой стороны истребляли не только друг друга но и мирное население — свыше 5,5 тыс. местных жителей были убиты и около 3 тыс. ранены. В июне 22 г. советские войска предприняли общее наступление. У г. Байсун Энвер потерпел сокрушительное поражение и стал отступать в горы, цепляясь за перевалы и рубежи рек. 4.08.22 возле кишлака Оби-Дар ядро войск Энвера было окружено и разгромлено, а сам он убит.

«Зеленое» движение, в 1921 г. широко разлившееся по всей России, в 1922-м практически исчезло. От него остались только малочисленные отрядики и банды — они распадались сами или поочередно уничтожались советскими войсками. А. С. Антонова, то пробовавшего вести партизанские действия, то скрывавшегося среди местного населения, тоже выследили, и он погиб вместе со своим братом.

109. «Костлявая рука голода»

Подрыву массового повстанческого движения способствовали не только успехи Красной армии. И не только переход от политики военного коммунизма к НЭПу. В 1921 г. по крестьянству ударил голод. Он явился не следствием войны. Страна, прежде являвшаяся крупнейшим экспортером зерна, лишившись всех рынков сбыта, уж как-нибудь сама себя прокормила бы. Голод стал прямым результатом ленинских [560] планов построения общества нового типа, в первую очередь — хлебной монополии и продразверстки. Уже было показано, что «война за хлеб» началась в мае 18 г., в почти мирное еще время, и никак не инициировалась борьбой с белыми — они тогда представляли из себя лишь отдельные небольшие отряды. Наоборот, гражданская война разыгралась в полную силу после внедрения большевистской продовольственной политики, основанной на желании нового правительства уничтожить торговлю, «порождающую капитализм», и ввести централизованное распределение продуктов питания, которое сделало бы всех граждан полными рабами государства.

В 21-м проявились последствия такой политики, о которых коммунисты как-то не задумывались. Голод охватил 12 губерний России и Украины. Эпицентром стало Поволжье, Самарская и Саратовская губернии. Здесь всегда урожайные годы сменялись неурожайными. Но первые с избытком создавали запас продовольствия для вторых, что давало возможность нормального существования. В 18, 19, 20-м все излишки (да и не только излишки) выметались продотрядами. И суровая зима 1920—1921 гг., а вслед за ней засуха, привели к катастрофе. Помощь? А откуда? По всей России продразверстка приучила крестьян не сеять больше того, что сможешь потребить сам, — все равно отберут. А во многих местностях и в 21-м под теми или иными предлогами «временно» собирали продразверстку, укрепляя такое убеждение.

Действия коммунистических властей в период голода поражают цинизмом и бесчеловечностью. В голодающие районы направили «всероссийского старосту» М. И. Калинина, и он уговаривал крестьян не разбегаться, а как-нибудь потерпеть — резать лошадей, собирать траву и т. п. А в это же время, например, войска ВЧК согласно постановлению СТО от 13.4.21 обеспечивались продовольствием по «усиленной норме № 1»: в день 2 фунта (800 г.) хлеба, 1/2 фунта мяса, в суточный рацион входили также крупа, овощи, масло или сало, мука, чай, сахар, табак, спички, мыло. Всего чекистские части получали 75 тыс. таких пайков, но они же были нужны советской власти—и теперь не только для борьбы с повстанцами, но и для операций в связи с голодом. 1.06.21 Совет Труда и Обороны издал постановление «О прекращении беспорядочного движения беженцев»:

«Категорически воспрещается каким бы то ни было органам выдавать пропуска на проезд беженцев к Москве и западной полосе без согласования с Центральным эвакуационным комитетом... ВЧК и всем ее местным органам, особенно Транспортному отделу ВЧК, следить за выполнением настоящего приказа, фактически не допуская самовольного или незаконного передвижения беженцев и захвата подвижных составов».

Голодающие запирались в своих областях — на вымирание. Чтобы не хлынули вдруг в столицу, досаждая властям и вызывая беспорядки. Или не побежали через границу...

Сколько ни ройтесь в ПСС Ленина, вы не найдете там в это время истерических призывов «Хлеба! Ради бога, хлеба!», как во время войны, когда голод угрожав Москве. Теперешнее бедствие волновало вождей постольку поскольку. Зато началась их активная борьба с Комитетом помощи голодающим (Всероспомгол). Он был создан в июне либеральной русской общественностью во главе с бывшими деятелями [561] Временного правительства, кадетской и социалистических партий — Прокоповичем, Кусковой, Кишкиным, при участии В. Г. Короленко и упорном противодействии большевиков, причем особенно ярым врагом «предоставления легальных возможностей противникам советской власти» выступал нарком здравоохранения Семашко. Только 21.07, после препирательств, продолжавшихся почти два месяца, комитету разрешили легализоваться. В него вошли видные деятели науки и культуры, дореволюционной общественности. В дело помощи голодающим включились эмигрантские круги, начав широкий сбор средств. Устанавливались связи с зарубежными благотворительными и политическими организациями.

Но эта была не та рука, которая, по мнению большевиков, могла протягивать помощь. Народ должен был знать только одного хозяина. И сразу после образования комитет подвергся ожесточенной травле. Ему ставили в вину связь с «реакционными представителями церкви» (т. е. с патриархом Тихоном). Ставили в вину связь с «белой эмиграцией» — собиравшей деньги для крестьян. (Хотя даже в докладе ВЧК указывалось: «Левые кадеты, эсеры и меньшевики отвергают «спекуляцию на голод». Они полагают, что нужно добросовестно стремиться к помощи голодающим, хотя вместе с тем считают, что эта помощь сама по себе благополучно отразится на политическом положении России».) Ставили в вину контакты с английской торговой делегацией в Москве. Требования комитета обеспечить всем «работникам по голоду законную защиту их деятельности, скорое продвижение и полную сохранность всех грузов и пожертвований, предназначенных для голодающих» расценивались и преподносились как «выражение открытого недоверия советской власти», проявления вражды к ней. А создание местных филиалов комитета пахло, по мнению коммунистов, широкой антисоветской организацией. Ставились в вину переговоры с западными державами, которые начались через посредничество эмигрантов, причем переговоры успешные. 12.08.21 Верховный Совет Антанты решил создать комиссию по оказанию помощи голодающим в России во главе с Ж. Нулансом. Комиссия собиралась действовать через Всероспомгол. Но это было уж слишком! И 27.08.21 Ленин приказывает: «Предписать Уншлихту сегодня же с максимальной быстротой арестовать Прокоповича и всех без исключения членов (некоммунистов) Комитета помощи — особенно не допускать собрания их в 4 часа». И Комитет посадили. На свободе оставили только умирающего Короленко.

Что касается комиссии Нуланса, то она потребовала от большевиков допуска в страну 30 экспертов для получения информации на местах. Ленин 4.09.21 указал: «Поручить Чичерину составить в ответ Нулансу ноту отказа в самых резких выражениях типа прокламации против буржуазии и империализма...» Отвергли коммунисты и помощь Ф. Нансена. Он ставил лишь одно условие — контроля за тем, что деньги пойдут именно на голодающих, а не куда-то еще, причем для контроля фонд Нансена предлагал те же кандидатуры, которые входили в состав Всероспомгола. Могли ли большевики терпеть такое недоверие к себе? Такое попрание права их партии творить в своей стране все, что ей будет угодно? [562]

Помощь предложила АРА (Американская администрация помощи) — ассоциация нескольких благотворительных и религиозных организаций. Возглавлявший ее министр торговли США Г. Гувер и европейский директор Ч. Браун тоже выдвинули ряд требований — свобода действий своих сотрудников в России, их экстерриториальность, право организовывать местные комитеты помощи и т. п. Ленин по этому поводу писал:

«Тут игра архисложная идет. Подлость Америки, Гувера и Совета Лиги Наций сугубая... Гувер и Браун наглецы и лгуны».

АРА тоже отказали. Американцы пошли даже на то, что сняли часть требований. И лишь тогда подписали соглашение, разрешающее помощь голодающим детям. АРА успела ввезти 28 миллионов пудов продовольствия, но затем ее начали обвинять в том, что она принимала на работу «лиц с установившейся контрреволюционной репутацией» (а кого же еще могли принимать американцы, тупых местных «партейцев»?), обвинять в связях с эсерами. Вокруг комитетов АРА органы ЧК раздули волну шпиономании, и ее деятельность стали прикрывать то в одном районе, то в другом, а потом она и вовсе была прекращена.

Основания для недоверия у «буржуев», выдвигавших условия контроля за благотворительными средствами, имелись, и весьма серьезные. Например, в том же 21-м в протоколах комиссии по золотому фонду можно найти:

«Слушали: об отпуске ВЧК золотого кредита на закупку а) секретного гардероба на 10 тыс. чел. в сумме 350 тыс. руб.

б) продовольствия на сумму 1 255 500 руб.

в) обмундирования для войск особых отделов, пограничных, ДТЧК и ВОХР на сумму 1518 800 руб.».

Отказано лишь во втором пункте, поручено обеспечить «за дензнаки». Остальное, почти 2 млн. золотых рублей, удовлетворено. За подписью Ленина. Миллион рублей золотом получил осенью 21г. Кемаль-паша на поддержку турецкой революции. В июне-июле 21-го прошел 3-й конгресс Коминтерна, и началось интенсивное формирование зарубежных компартий (а также агентурной сети), которое тоже требовало золотого и валютного финансирования.

В Поволжье, на Украине вымирали деревни, люди доходили до каннибализма, но Ленин с соратниками старались извлечь выгоду даже из бедствий и, по обыкновению, умели решать задачи комплексно. В отличие от своих противников, они оказались не прочь «спекулировать на голод» и придумали одним махом убить двух зайцев. Пополнить средства, необходимые для очередных политических авантюр, и разрушить последний, кое-как еще удерживающийся бастион прежней России — православную церковь. 19.03.22 Ленин дал указание Молотову:

«Провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем больше число представителей духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать...»

«Крестьянские массы будут либо сочувствовать, либо окажутся не в состоянии поддержать духовенство...»

«Сейчас победа над реакционным [563] духовенством обеспечена нам полностью».

И под предлогом помощи голодающим потребовали изъятия церковных ценностей.

Однако... церковь согласилась на их передачу. Она решилась сделать лишь две оговорки — что не могут быть переданы священные сосуды, используемые в богослужении, это было бы кощунством. И еще высказалась о том же контроле, чтобы ценности расходовались именно на голодающих. Контроль? Это было оскорблением. Для большевиков любая попытка их контролировать являлась враждебной акцией. Тем более что ценности предполагалось «использовать на таких направлениях, как государственная работа, хозяйственное строительство, укрепление международного положения» — попросту говоря, на собственные нужды партии. И вообще добровольная передача ценностей Ленина не устраивала. Поэтому к оговоркам тут же придрались, преподнося их как отказ и раздув по этому поводу пропагандистскую кампанию. Начались провокации — большевики по-хамски врывались в храмы, устраивали обыски, насильно выгребая все, что, по их мнению, относилось к ценностям. Попутно ломали утварь, иконы, кощунствовали и безобразничали. Слабые протесты на эти действия мгновенно подхватила красная пропаганда, извратив их по-своему — как антисоветскую агитацию и отказ голодающим в куске хлеба. И на церковь обрушилась лавина репрессий. Казнили множество священников, монахов и монахинь, просто верующих — например, за распространение воззваний патриарха Тихона. В 1922 г. церкви был действительно нанесен удар, от которого она не могла оправиться «несколько десятков лет». Закрывались храмы, монастыри, монахи переводились в рабочие совхозов. Шли массовые аресты и ссылки «по церковному признаку». Погромную кампанию проводили в предельно сжатые сроки, весной 22-го. Чтобы успеть до нового, хорошего урожая...

Ну а в голодающих губерниях в 1921 — 1922 гг. вымерло, по различным оценкам, 5—6 миллионов человек...

110. Галлиполийское сидение

Когда говорят о белоэмиграции, обычно представляют русского офицера, заливающего ностальгию водкой в ресторанах Парижа... Такое представление неверно. Чтобы добраться до Парижа, нужны были средства. А какие средства могли быть у фронтового офицера, получавшего нерегулярное жалованье деникинскими или врангелевскими бумажками? Париж с Верховным Советом Антанты, Верховным экономическим советом, Лигой Наций был в то время центром мировой политики. Поэтому он стал центром политической эмиграции. Здесь обосновались обломки различных партий, течений, политических группировок. Стекались в «мировую столицу», издавна связанную с Россией, и другие эмигранты — но по мере возможностей. Гораздо больше русских оказалось в Германии — хотя бы потому, что жизнь там была дешевле, чем во Франции. Но и в Германии процент «настоящих» белогвардейцев был невелик. В основном здесь осели люди, выехавшие в 18-м, во время мира немцев с Совдепией, эвакуировавшиеся [564] вместе с немцами или поляками. Берлин, Прага стали в какой-то мере «культурными» эмигрантскими центрами. Но разговор о судьбах двухмиллионной русской эмиграции — это уже другая обширная тема. Мы же ведем речь лишь о Белой гвардии...

Когда огромная флотилия с войсками Врангеля и крымскими беженцами в ноябре 20 г. прибыла в Константинополь, начались переговоры с французскими оккупационными властями об их дальнейшей судьбе. По настоянию Врангеля Русская армия, как организованная боевая сила, была сохранена. Ее чинами, согласно приказу главнокомандующего, оставались солдаты и офицеры. Все иные считались беженцами, французы объявили, что тем из них, кто не претендует на помощь властей, обязуется жить на свои средства и готов дать в этом подписку, предоставляется свобода передвижения, остальные направлялись в специальные лагеря — в Турции, Греции, Сербии, на островах Эгейского архипелага. Эвакуированные разделялись. Кто-то выплеснулся в Константинополе, других суда повезли в разные стороны. Русские корабли, захваченные в качестве залога «на покрытие расходов», французы перегнали в Бизерту (Тунис). Команды разместили там в лагерях, а корабли бесцельно простояли несколько лет в состоянии неопределенности. А потом, когда Франция окончательно утвердила их своей собственностью, они оказались уже ни на что не годными — ведь с 17 года они не видели ни нормального ухода за собой, ни регламентных работ. И их продали на металлолом.

В Константинополе остался штаб главнокомандующего, ординарцы, конвой — 109 офицеров, 575 солдат и казаков. 1-й корпус Кутепова, в который сводились все регулярные части — 9363 офицера и 14 698 солдат, направлялся на полуостров Галлиполи (западный берег пролива Дарданеллы). Донской корпус Абрамова — 1977 офицеров и около 6 тыс. казаков, располагался в турецких селениях Чилингир, Санджак-Тепе, Кабакджа. Кубанский корпус Фостикова, около 300 офицеров и 2 тыс. казаков, был вывезен на остров Лемнос. При армии остались более двух тысяч женщин, 500 детей.

Конечно, в Константинополе русских офицеров было больше — и из предыдущих волн эвакуации, и из окончательной, крымской. Кто-то из них никогда не был связан с Белым Движением, кто-то решил порвать эту связь, перейдя на положение неорганизованных беженцев. Не всех таких офицеров можно было принимать буквально — многие русские становились «полковниками» и «капитанами», лишь бы увеличить шансы как-то пристроиться. Скажем, разве турку на вокзале не лестно, что его чемоданы несет русский полковник? Точно так же как любая русская женщина, пошедшая на панель, становилась «княжной». Среди офицеров, отошедших от армии, возникали свои «союзы», «лиги», «центры», играющие в политику, в заговоры — что чаще всего выражалось в поисках покровителей, которые выделили бы организации средства к существованию.

Вокруг армии и беженства крутились шпионы всех мастей, аферисты, вербовщики. Французы вовсю набирали волонтеров в Иностранный легион для войны в Алжире. Находились благодетели, вербовавшие желающих ехать в Бразилию, обещая авансы, средства на проезд и земельные участки — что на самом деле оборачивалось рабским [565] трудом на кофейных плантациях. Большевистская агентура тут же принялась внедрять возвращенческие настроения. Все факторы работали на нее — душевный упадок, ностальгия, жалкие условия существования. А информация о том, что в это время творилось в Крыму, за границу не проникала. Если и доходили какие-то слухи, то уж больно неправдоподобными выглядели сами масштабы зверств.

От подобных разлагающих влияний и старалось уберечь армию белое командование. Уберечь, как единое целое, от разброда и распада. Ведь пока сохранялась армия, Белое Движение еще не было побеждено. Еще жила идея возрождения прежней России. Еще оставалась надежда вернуться на Родину с оружием в руках и возобновить борьбу. Нельзя сказать, чтобы союзники гостеприимно встретили людей, столько раз выручавших их в годы мировой войны и спасавших Европу от нашествия большевиков. Правда, пайки поначалу установили сносные, на 2 франка в день — 500 г. хлеба, 250 г. второсортных консервов, крупа, немного картофеля, жиры, соль, сахар, чай. Зато условия размещения оказались отвратительными. На Лемносе у кубанцев — лагеря, палатки под зимними ветрами, недостаток пресной воды. Положение донцов по сравнению с другими частями считалось «удовлетворительным». Казаки разместились в овчарнях, бараках и землянках, штаб корпуса — на станции Хадем-Киой, приемная ген. Абрамова находилась в местной кофейне. Инициативой казаков и усилиями командования вскоре было организовано обучение ремеслам, охота, открыты курсы для офицеров, самодеятельный театр.

На полуострове Галлиполи, куда отправили основную часть белогвардейцев, некогда турки держали пленных запорожцев. Лагеря для русских пленных располагались там и во время войны 1853— 1855 гг. Это, пожалуй, говорит само за себя. В 1915 г. во время Дарданелльской операции на полуострове происходила высадка англо-французского десанта при поддержке корабельной артиллерии, поэтому крохотный городишко Галлиполи был полуразрушен. Он смог вместить в себя, включая и развалины, едва ли четверть корпуса — штаб, лазареты, части обеспечения, женщин и детей. А основная масса войск располагалась в 7 км от города по берегам речушки в Долине Роз — где никакими розами давно уже не пахло. Русские окрестили ее по-своему — Голое поле. Под непрекращающимся холодным дождем выгружались с кораблей, трое суток ставили выданные французами палатки. Кроме чахлого кустарника на холмах, не было даже топлива, чтобы просушить одежду и обогреться.

В этих условиях Кутепову приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы армия не утратила окончательно своего духа и осталась армией. Он провел реорганизацию, переформировал части, сводя воедино остатки прежних полков и команд. Укрупненные таким образом полки объединил в новые дивизии, начальниками которых стали генералы Витковский, Туркул, Скоблин, Барбович. Военный лагерь было приказано организовать по уставным правилам — наладить несение службы суточным нарядом, выставить караулы. Как в дореволюционное время, возобновлялись регулярные занятия строевой и боевой подготовкой, словесностью и законом Божьим. Свободное [566] время Кутепов требовал занять работой по благоустройству лагеря — сделать грибки для часовых, выровнять линейки, соорудить въезд в лагерь, полковые вензеля, навесы для знамен, из подручных материалов, кустарника и тростника, плести койки, собирать морскую траву на циновки и матрацы. Для поддержания дисциплины и порядка в полках восстанавливались офицерские суды чести. Действовали и военно-полевые суды.

Этими мерами, которые скептики расценивали как «солдафонские» и «дубовые», Кутепов достиг результата — армия не развалилась и не разложилась. Она постепенно выходила из состояния шока, возрождались ее внутреннее единство и боевой дух. В условиях лишений, оторванности от родины, унижения возникал некий микрокосм прежней армии, прежней России. Галлиполийский корпус стал понемногу оживать. Сооружалась церковь с иконостасом из одеял, лампадами из консервных банок и звонницей из снарядных гильз. Начали работать мастерские по починке одежды и обуви. Была отлажена гарнизонная и патрульная служба. Частям предписывалось соблюдение своих полковых праздников, проведение смотров и парадов. Запрещалась нецензурная брань, «порожденная разгулом войны». За продажу (или пропой) оружия, чему вначале были примеры, военно-полевой суд стал выносить смертные приговоры. В частях стали выпускать рукописные журналы и газеты, организовалась фехтовально-гимнастическая школа. Был выработан даже дуэльный кодекс. Приказ Кутепова по этому поводу, утвержденный Врангелем, гласил:

«Признавая воспитательное значение поединков, укрепляющих в офицерах сознание высокого достоинства носимого ими звания, для поддержания воинской дисциплины и укрепления моральных основ приказываю всем судам чести прибегать к поединкам во всех случаях, когда это окажется необходимым».

Поединки не очень поощрялись, но и не запрещались. Только ни дуэльных пистолетов, ни шпаг не было, да и офицеры за время гражданской привыкли к другому оружию. И в Галлиполи, когда оказывалась оскорбленной чья-то честь, традиционными стали такие смертоносные поединки, как дуэль на винтовках или фехтование в штыковом бою.

Врангель смог приехать в Галлиполи только 22 декабря. Посетил он и лагерь кубанцев на Лемносе. Выступил перед войсками, принял парады, побеседовал с командованием и вновь вернулся в Константинополь, где обосновался на последнем русском корабле — яхте «Лукулл». Из военачальника он вынужден был превращаться в политика и дипломата, вертеться в клубках интриг, хитросплетений политической конъюнктуры, вести постоянные переговоры с союзниками, изыскивать полезные контакты. Борьбу за армию приходилось начинать не только с иностранцами, но и со своими, русскими. На Врангеля давило и левое, и правое крыло эмиграции. Одни добивались «демократизации» армии, другие, наоборот, обвиняли главнокомандующего в «либерализме». Сразу несколько политических группировок, претендующих на роль «правительств в изгнании», старались взять армию под свой контроль (не предлагая при этом какой-либо реальной помощи). Врангель заявлял относительно этих организаций:

«Я за власть не цепляюсь. Но пройдя через горнило бедствий, [567]

потоки крови, через Временное правительство, всякие комитеты... они хотят теперь снова повторить тяжелые ошибки прошлого... Передавать армию в руки каких-то комитетов я не имею нравственного права, и на это я никогда не пойду. Мы должны всемерно сохранять то знамя, которое вынесли. Разве может даже идти речь о том, чтобы армия находилась в зависимости от комитетов, выдвинутых совещанием учредиловцев, в рядах которых находятся Милюков, Керенский, Минор и присные, именно те, которые уничтожили, опозорили армию, кто, несмотря на все уроки, до сего времени продолжают вести против нее войну».

Для некоторого противовеса противникам при содействии Струве, Бернацкого, ген. Шатилова из политических деятелей, принимающих сторону Врангеля — кадетов, народных социалистов, учредиловцев, — в Константинополе образовался свой «парламентский комитет».

В оппозицию Врангелю встал ген. Слащев. С лета пребывая не у дел, он много пил (что началось еще в гражданскую), стал баловаться кокаином. Но сохранял немалую популярность. Теперь Слащев отошел от дел, занялся огородничеством. А по ресторанам вел разговоры, критикуя главное командование, обвиняя Врангеля во всех поражениях и называя его «виновником потери нашей земли». Распространял версии о сокрытии каких-то денег. Подобные заявления он делал местным газетенкам — в качестве скандальной фигуры он занял прочное место в поле зрения прессы. В начале января Слащев опубликовал брошюру «Требую суда общества и гласности», где собрал свои рапорты Врангелю, выдержки из прежних статей и интервью газетам, пытаясь доказать этой подборкой вину главнокомандующего. В общем-то это было неким повторением ситуации с письмом-памфлетом Врангеля Деникину, только в гораздо менее логичной и более вызывающей форме. Суд чести при штабе главнокомандующего постановил исключить Слащева со службы, лишить звания без права ношения формы одежды и выслать из Константинополя. Слащев решения суда не признал, подчиняться ему не собирался и трубил об этом везде, где мог.

Штабы Врангеля и Кутепова все еще пробовали разрабатывать планы каких-то операций. О высадке в Грузии, переводе на Дальний Восток. Устанавливались контакты с Савинковым, Перемыкиным и Булак-Балаховичем, обосновавшимися со своими отрядами в Польше. Рост оптимистических надежд на будущее вызывали крестьянские восстания на Тамбовщине, Украине, в Сибири. Белое командование даже стало готовить для переброски в Россию летучие отряды из лучших офицеров-добровольцев, которые смогли бы добраться до восставших районов и стать центрами организации антибольшевистской борьбы. Но сухопутные дороги в Россию были блокированы войсками Кемаля и фронтами турецкой гражданской войны. Возможность морских десантов целиком зависела от союзников, которые не проявляли в этом плане ни малейшей заинтересованности. А перевозка на Дальний Восток стоила слишком дорого...

К 1921 г. международное положение складывалось далеко не в пользу белогвардейцев. Англичане подозрительно относились к присутствию русского войска у Дарданелл, традиционно опасаясь за свои [568] сферы влияния на Ближнем Востоке. Приближения к ним никаких «очагов напряженности» они не желали. К тому же они вовсю развивали работу по началу торговли с Советской Россией, готовился обмен делегациями и подписание торгового соглашения. Для этих целей армия Врангеля, застрявшая в Турции, была лишь помехой. Менялась и политика Франции. Она теперь тоже заявляла, что склонна разрешить торговые соглашения с большевиками. С меркантильной точки зрения у нее оставалась какая-то надежда получить старые российские долги от Совдепии, но никак не от Врангеля. А в военно-политическом плане, вместо прежней континентальной союзницы — России, Франция пыталась обрести поддержку в союзах малых государств и делала ставку на Польшу, Румынию, Латвию, Эстонию. Но их благополучие целиком зависело от мира с Совдепией. Италия и Греция боялись пребывания 35-тысячного русского контингента вблизи своих границ.

Контингента непонятного — армии без государства, не подчиненной ни одному из существующих правительств и слушающейся лишь своего главнокомандующего. Кто знает, против кого ей вздумается повернуть штыки? Перейти на сторону Кемаля, двинуться напролом через границы в Россию или выкинуть еще какую-нибудь штуку? Тем более что это были не просто 35 тысяч солдат и офицеров, а отборные воины, закаленные в двух войнах, прошедшие огонь и воду, умеющие доходить до пределов самоотверженности и драться с десятикратно превосходящим противником — многие из них более шести лет не выходили из боев. Врангель считал преступным сводить на нет такую силу. Но Европа считала опасным ее сохранение. Русская армия оказалась никому не нужна. Она всем мешала. Вскоре последовали конкретные шаги.

Уже в конце 20 г. Франция сочла свои союзные обязательства исчерпанными эвакуацией (купленной ценой флота) и решила избавиться от обузы, которой стали для нее белогвардейцы. От Врангеля все настойчивее требовали, во-первых, разоружить армию, а во-вторых, сложить с себя командование и распустить войска, переведя их на положение гражданских беженцев. Он категорически отказывался. Лишить армию довольствия французские оккупационные власти боялись — кто знает, какой взрыв способны учинить эти русские? Они старались закручивать гайки постепенно, уменьшая продовольственные пайки и довольно ехидно предлагая восполнить разницу «за счет средств главнокомандующего». Средств у главнокомандующего не было никаких. И борьба за армию приняла еще одно направление — поиска денег. С протянутой рукой представители Врангеля обращались к состоятельным гражданам, сумевшим сохранить капиталы, к правительствам и общественным организациям. Дорог был каждый франк, доллар и фунт, которые позволили бы лишний день пропитать какое-то количество белогвардейцев. Огромные суммы имелись в распоряжении русских посольств за рубежом. Но расставаться с ними дипломаты не спешили. Они образовали Совет послов, который вел собственную политику, а о деньгах уклончиво отвечали, что они принадлежат «законному правительству России». Ну а какое правительство считать законным, послы намерены были решать сами. [569]

Старшина русского дипкорпуса М. Гире вместо денег тоже давал советы перевести всех эвакуированных на положение беженцев — мол, только тогда можно будет рассчитывать на помощь общественных и благотворительных организаций.

Кое-какую поддержку оказала американская администрация помощи АРА, открывшая в лагерях свои продовольственные пункты и начав поставлять хлеб, молоко, одеяла — из которых белогвардейцы стали шить себе одежду. Струве и Бернацкий пытались вести в Париже переговоры с правительствами Антанты, но безрезультатные. Вдобавок ко всему их голоса глушились другими эмигрантскими кругами. Левые кадеты и социалисты готовили здесь сбор нового «Учредительного Собрания», заседал тот же Совет послов. Между тем отношения с французами обострялись. Их начальник штаба в Константинополе ген. Депре стал пытаться распоряжаться русскими войсками, минуя Врангеля. В лагерях была учреждена должность французских «командующих», которым подчинялись русские коменданты. Такой «командующий» в Галлиполи от лица оккупационных властей потребовал сдать оружие. Врангель выступил с протестом, угрожая непредсказуемыми последствиями, которые может вызвать такой шаг, и французы уступили.

По поручению Верховного комиссара Франции ген. Пелле Врангеля посетил адмирал де Бон, предложив ему сложить с себя звание главнокомандующего, дабы успокоить общественное мнение. Врангель ответил:

«Я буду оставаться на своем посту до той поры, пока не удалят меня силой, и буду употреблять все свое влияние для того, чтобы задержать русских от гибельного шага — переселения в Бразилию или возвращения в Совдепию».

Союзники стали запрещать рассылку по лагерям приказов Врангеля, его выезды из Константинополя. И принялись направлять в лагеря своих офицеров для опроса белогвардейцев, желающих выйти на положение беженцев. Попутно разъясняли, что русские сейчас вовсе не обязаны оставаться в подчинении своих начальников, что они вольны вернуться на родину или остаться на чужбине, бросив армию.

Серьезного успеха подобная агитация не имела. Армия продолжала держаться даже в обстановке жестоких лишений. Люди не имели возможности помыться и бороться со вшами, имелись смертные случаи от тифа и холеры. Ходили во фронтовых обносках или самодельных одеяниях. Постоянное сокращение пайков обрекало армию на полуголодное существование. Попробовали создать рыболовецкую команду, но уловы в здешних местах были бедными, да и то половину приходилось отдавать турецким владельцам сетей и лодок. Другие команды ходили за десятки километров за топливом. Под носом французских часовых воровали со складов на дрова немецкие снарядные ящики, а то и снаряды — их разряжали и продавали порох местным охотникам. Кто-то действительно не выдерживал такой жизни и бежал — нанимаясь к Кемалю, записываясь в Иностранный легион, вербуясь в Бразилию или возвращаясь в Россию. 30 офицеров решили с оружием пробиваться в славянские страны. В местечке Бу-лаир их попытался задержать отряд греческой жандармерии, но они атакой рассеяли греков. Те через своего префекта сообщили по телефону [570] в Галлиполи Кутепову. Пока офицеры праздновали победу в местном кабачке, подошел высланный из лагеря патрульный наряд и арестовал их.

Но большая часть армии стойко переносила все невзгоды. А к весне, с наступлением тепла, она вообще стала оживать. Пошли на убыль болезни — люди избавлялись от насекомых, смогли купаться в море и речушках. Благотворно сказывался и отдых от войны. Стал оживать и сам по себе заброшенный Галлиполи. Сюда, как к уголку России, пусть суррогатному, неполноценному, потянулась часть неорганизованных беженцев из Константинополя. Из мужчин, желающих поступить или вернуться в армию, был даже сформирован «беженский батальон». Вокруг внезапно возникшего воинского поселения собиралась и другая публика. Съезжались греки, армяне, турки, открывающие грошовые лавчонки, кабачки и трактирчики для тех, у кого каким-то образом завелись деньги. К такой толпе изголодавшихся мужчин двинулись второразрядные константинопольские проститутки. По вечерам набережная, которую окрестили «Невским проспектом Туретчины», переполнялась гуляющей публикой. Особенно оживлялся городок в воскресенье, когда пароход привозил продовольствие, газеты, почту. Играли полковые оркестры. Были сооружены 7 церквей. Открылась гимназия, кадетские корпуса, функционировал самодеятельный театрик, периодически наезжали и артисты-эмигранты из Константинополя, в том числе знаменитости. Организовывалась рукописная печать, различные клубы.

Но к весне донельзя ухудшились и отношения с французскими властями. Стало доходить до конфликтных ситуаций. Командующий оккупационными войсками ген. Шарпи принял решение о переводе донцов из Чаталджи, где они немножко обустроились, в гораздо более худшие условия на о. Лемнос. Это вызвало возмущение. Казаки лопатами и кольями разогнали сенегальских стрелков, прибывших для их усмирения и переселения. Были раненые. Лишь после распоряжения Врангеля, призвавшего донцов успокоиться, инцидент удалось погасить, и перевод состоялся. Участились конфликты русских с французскими патрулями. В самом Константинополе в день праздника Конной гвардии, когда главнокомандующий устроил торжественный развод караулов в русском посольстве и консульстве, а юнкера прошли с оркестром по улице, это вызвало переполох властей. Врангель получил приказ Пелле разоружить конвой и штабных ординарцев, но выполнить его отказался. Тогда Пелле приказал очистить здание посольства от всех военных учреждений, а Врангелю предписал выехать из Турции. Главнокомандующий выразил желание попрощаться с войсками в Галлиполи и на Лемносе. Во избежание эксцессов ему запретили. Разрешили лишь обратиться к войскам с письменным посланием, текст которого подлежал согласованию с французами. Врангель стал тянуть время, делая заявления в газетах с намеками на непредсказуемые действия армии. В Галлиполи пошли слухи о его аресте. Раздались призывы идти с оружием на Константинополь выручать его. Напуганные союзники кинулись к Врангелю, и он успокоил войска своим приказом. Распоряжение о высылке из Турции пришлось спустить на тормозах. [571]

Вскоре ген. Шарпи отдал новый приказ русским частям сдать оружие. Кутепов, ознакомившись с ним, заявил: «Пусть приходят и отнимают силой». Французы, указывая на непосильность расходов по содержанию Русской армии, недвусмысленно намекнули на прекращение снабжения. В ответ Кутепов усиленно занялся смотрами и парадами. Союзники встревожились, не собираются ли русские идти на Константинополь? Кутепов «успокоил» их, что нет, «это просто очередные занятия на случай, если армии придется походным порядком пробиваться в Сербию». Тогда оккупационное командование очередной раз сократило паек и попробовало воздействовать демонстрацией силы. К Галлиполи подошла мощная эскадра из 2 линкоров, 3 крейсеров, миноносцев и транспортных судов с пехотой. На запрос русских французский комендант позволил себе «пошутить», что у них проводятся маневры:

«Завтра будет высажен десант, который начнет операцию с целью овладения городом».

Кутепов ответил своей «шуткой»:

«По странному совпадению завтра назначены и маневры всех частей моего корпуса по овладению перешейком полуострова».

Ночью эскадра убралась от Галлиполи — от греха подальше.

Французы одну за другой слали ноты:

«Ввиду образа действий, принятых ген. Врангелем и его штабом, наши международные взаимоотношения заставляют нас вывести эвакуированных из Крыма из подчинения власти, не одобряемой, впрочем, всеми серьезными и здравомыслящими кругами».

Подобные заявления размножались для расклейки по лагерям. Шарпи писал Врангелю:

«Честь имею просить Вас пригласить русских комендантов следить за тем, чтобы их подчиненные не мешали распространению этих документов. Согласно предписанию французского правительства паек, выдаваемый русским, будет уменьшен...»

Пелле дополнял:

«Позвольте мне прибавить, что телеграмма эта в точности отражает мысли и намерения республики, касающиеся решения в ближайшее время уничтожить существующую организацию беженцев, расселенных в окрестностях Константинополя».

Врангель отвечал:

«Армия, проливающая в течение шести лет потоки крови за общее с Францией дело, есть не армия генерала Врангеля, а Русская армия. Желание французского правительства, чтобы армия ген. Врангеля не существовала и чтобы русские в лагерях не выполняли приказы своих начальников, не может быть обязательным для русских в лагерях; и пока лагери существуют — русские офицеры и солдаты едва ли согласятся в угоду французскому правительству изменять своим знаменам и своим начальникам».

На сокращение пайков он писал:

«Решение французского командования, хотя, я надеюсь, было продиктовано исключительно финансовыми соображениями, может быть истолковано и как желание воздействовать на моральное состояние войск. Убежденный в необходимости сохранять порядок, который особенно обязателен в тяжелые минуты, лишенный возможности выявлять мой личный авторитет в войсках, я вынужден отклонить от себя всякую ответственность за дальнейшее».

Копии таких ответов он публиковал в печати, сопровождая заявлениями, вроде «Если французское правительство настаивает на уничтожении армии, то единственный выход — перевезти всю армию на [572] берег Черного моря, чтобы она смогла по крайней мере погибнуть с честью».

Добиться неподчинения белому командованию, подорвать его авторитет союзники так и не смогли. Огромную популярность приобрел Кутепов, неотлучно находившийся при войсках, деливший с ними все тяготы. Его в шутку называли «Кутеп-паша, царь Галлиполийский». Когда в марте он по вызову штаба приехал в Константинополь, на пристани его встретили громовым «ура!», подхватили на руки и несли по улицам. Для разоружения и расформирования французы принимали и другие меры нажима. Запретили въезд в русские лагеря, аннулировали все ранее выданные пропуска. Врангель вместо сдачи приказал Кутепову собрать оружие и хранить под усиленным караулом. Но одновременно предписал сформировать в каждой дивизии ударный батальон из лучших бойцов в 600 штыков и пулеметную команду в 60 стволов. А контрразведка постаралась, чтобы это его «секретное» распоряжение стало известно союзникам...

Вовсю активизировалась большевистская агентура, агитируя солдат и офицеров за возвращение на Родину, распуская слухи об амнистии прошлых «грехов». К этой агитации подключились французы, стараясь подогреть возвращенческие настроения — только бы развалить армию и избавиться от нее. Дошло до прямых провокаций. Учитывая, что возвращенчество сильнее всего затронуло казаков, подогнали к Лемносу судно, начав грубую вербовку желающих ехать в Россию. Офицеров отгоняли от рядовых. Фостиков выставил заградительный отряд, но французы навели на него пушки миноносца, высадили солдат и начали без разбора загонять казаков на корабль. Вместе с желающими попадали и нежелающие. Некоторые прыгали за борт, чтобы добраться до берега и вернуться в лагерь.

К концу марта отношения Врангеля с союзниками приблизились к полному разрыву. От более решительных действий в отношении белогвардейцев французов удерживал тот же страх их открытого выступления. И еще неопределенность. Союзные дипломаты, политики, военные гадали о причинах упрямства Врангеля, его неповиновения и независимой позиции. На что он, собственно, рассчитывает? Предполагали, что он позволяет себе такое, имея в запасе некий крупный козырь. Строили версии — какой именно? Секретный договор с Германией? С Японией? С Кемалем? Секретные американские займы? Секретный план нового вторжения в Россию с Савинковым? Никому и в голову прийти не могло, что в этой критической ситуации ему оставалось рассчитывать только на бога, на счастливый случай и на своих подчиненных...

111. В поисках пристанища

Во время Кронштадского мятежа, всколыхнувшего было надежды эмиграции, окончательно прояснилось, что никакой поддержки антибольшевистской борьбе в России державы Антанты больше не окажут. И возобновление этой борьбы отодвигалось из ближайшего будущего на неопределенные сроки. Отношения с французскими оккупационными [573] властями обострились до предела. Срочно требовалось найти какой-нибудь выход. 4 апреля на Балканы выехала миссия во главе с начальником штаба Русской армии П. Н. Шатиловым — для переговоров с правительствами государств, которые согласились бы приютить у себя белые войска. При переговорах было решено исходить из следующих условий: части армии принимаются при сохранении их воинской организации; для обеспечения существования просить о предоставлении им общественных или частных работ, которые войска могли бы выполнять большими силами — полками или дивизиями; если же таковых работ, не унизительных для достоинства армии, не окажется, ходатайствовать о временном расселении на казарменном положении. Шатилов ехал в славянские страны, на которые возлагались максимальные надежды — королевство СХС (сербов-хорватов-словенцев, позже Югославия) и Болгарию, вез личные послания Врангеля к королю Александру и царю Борису. Такие же переговоры в Греции поручались ген. Кусонскому, в Чехословакии — ген. Леонтьеву, в Венгрии — фон Лампе.

Софию миссия сначала посетила проездом, поручив здесь представителю Врангеля ген. Вязьмитинову подготовить почву — позиция Болгарии, как страны, проигравшей войну, во многом зависела от позиции Белграда, и успех должен был определиться тем, примут ли русские предложения победители-сербы. 6.04 Шатилов прибыл в Белград. Приехавшие с ним генералы Богаевский и Науменко, политические деятели Львов и Хрипунов начали выступать с докладами и публикациями в прессе о положении армии и беженства в турецких лагерях, о состоянии казачества, чтобы склонить на свою сторону общественное мнение. 10.04 русскую делегацию принял председатель Скупщины, 14.04 — премьер-министр Пашич, на следующий день — военный министр Иованович, а 16.04 — король Александр. Переговоры прошли успешно. Королевство СХС соглашалось принять 5—7 тыс. русских на службу в пограничную стражу, 5 тыс. — на общественные работы. Соглашалось оно и на прием других контингентов, если их содержание не ляжет на средства страны. Считалось возможным еще для какой-то части армии «приискать в будущем соответствующие работы, каковые в настоящее время еще не производятся». На вопрос о переезде в королевство белого командования ответ был положительным.

Югославия вообще охотно принимала русских беженцев — уже к началу 21г. здесь разместились 70 тыс. эмигрантов. Власти относились к ним доброжелательно, с исключительным вниманием. Сербия была традиционно связана с Россией. Король Александр получил образование в Петербурге, в Пажеском корпусе, его сестры Милица и Анастасия были замужем за великими князьями Николаем Николаевичем и Петром Николаевичем. В отличие от других стран, в Югославии считались действительными все российские дипломы об образовании и ученые степени. Молодое и слабо развитое государство остро нуждалось в квалифицированных специалистах, и ему очень кстати пришлись выброшенные из России ученые, инженеры, врачи, педагоги, агрономы. Теперь оно получило и лучшие воинские кадры. Была еще одна причина, способствующая такому отношению к армии [574] Врангеля. Королевство СХС образовалось после мировой войны в результате объединения двух стран-победительниц, Сербии и Черногории, и присоединения к ним ряда областей, изъятых у побежденных Австрии и Болгарии. Поэтому все ключевые позиции в стране занимали сербы. А «побежденные» народы, хорваты, словенцы, македонцы, оказались на второстепенном положении. С ними начались трения. Король и правительство рассчитывали, что в случае конфликта они смогут опереться на русских. Само их присутствие стало бы сдерживающим фактором для сепаратистов.

17.04 миссия выехала в Софию. Здесь ее принял царь Борис, прошли переговоры с начальником штаба армии Топалджиковым и министром общественных работ. Удалось добиться поддержки болгарской православной церкви и французского посла, завзятого русофила. В принципе болгары тоже склонны были дать положительный ответ. Говорили о возможности принять несколько тысяч человек на строительство и ремонт шоссейных дорог, разместить воинские части, содержащиеся за свой счет. Но права царя были ограничены конституцией, окончательное решение зависело от премьер-министра Стамболийского, лидера левой земледельческой партии. Из-за его болезни конкретные соглашения задерживались. Но переговоры пришлось прервать.

Врангель срочно вызвал Шатилова в Константинополь в связи с серьезными событиями. 7.04 большевистское радио передало обещание амнистии солдатам, казакам и крестьянам, мобилизованным в армию Врангеля, а также мелким чиновникам, сотрудничавшим с белыми и желающим вернуться в Россию. Для Франции это явилось хорошим предлогом отделаться от такой обузы, как белая армия. Амнистия вроде бы снимала все проблемы и обязательства по отношению к русским союзникам в глазах общественности. Одно дело — спасение от смерти, другое дело — содержание людей, которым уже ничто не угрожает. И 18.04 последовала нота правительства Франции.:

«...Ген. Врангель образовал в Константинополе нечто вроде русского правительства и претендует сохранить войска, вывезенные им из Крыма, как организованную армию... Не предусмотрено никаких кредитов для удовлетворения какой бы то ни было русской армии, находящейся на территории Константинополя. Существование на турецкой территории подобной армии было бы противно международному праву. Оно опасно для мира и спокойствия Константинополя и его окрестностей, где порядок с трудом обеспечивается союзнической оккупацией... Ввиду поведения ген. Врангеля и его штаба наша международная ответственность заставляет нас освободить эвакуированных из Крыма от воздействия ген. Врангеля — воздействия, осужденного всеми серьезными русскими группами. Не оказывая никакого давления на самого ген. Врангеля и его офицеров, необходимо разорвать их связь с солдатами... Никакого принуждения не будет допущено над эвакуированными для побуждения их вернуться в Россию; им будет предоставлена полная свобода эмиграции в Бразилию или поиска себе заработка в других странах... Все русские, находящиеся в лагерях, должны знать, что не существует больше армии Врангеля, что бывшие их начальники не могут ими больше распоряжаться [575] и что впредь они совершенно свободны в своих решениях. Франция, более пяти месяцев помогавшая им ценой больших затруднений и тяжелых жертв, достигла пределов своих возможностей и не в состоянии более заботиться об их довольствии в лагерях. Франция, спасшая их жизнь, со спокойной совестью предоставляет им самим заботиться о себе».

Текст ноты широко распространялся в русских лагерях. Но... армия Врангеля все же существовала. Сохраняла повиновение начальникам и, будучи «совершенно свободной в своих решениях», распадаться не хотела. А на командование армии обрушилась масса проблем. Срочно форсировать переговоры о перемещении в балканские страны. Максимально ускорить сам перевод туда. И деньги. Чтобы армия смогла продержаться еще несколько месяцев, пока эти меры осуществятся. Чтобы оплатить перевозку. Чтобы обеспечить содержание войск, для которых в первое время не найдется работы —- ждать, пока она появится, русские теперь не могли. В Париже к деятельности по поддержке врангелевцев активно подключился бывший командующий Северной армией ген. Миллер, сохранивший некоторые связи со времен мировой войны, когда был представителем русской Ставки в Бельгии и Италии. В Париж выехал и Шатилов. При содействии Миллера он был принят, французским главнокомандующим ген. Вейганом. Изложил просьбы об отсрочке прекращения снабжения армии, об указаниях оккупационным войскам в Константинополе не оказывать давления на русское командование и не препятствовать перевозкам войск в Сербию и Болгарию. Вейган обещал содействие, хотя и подчеркнул ограниченность своих возможностей в мирное время. Действительно, немедленного снятия с довольствия не произошло. Французы лишь продолжили практику постепенного сокращения, сняв для начала с пайка еще 2,5 тыс. чел., которым предоставлялось «питаться из средств главкома, Лиги Наций и АРА».

Кое-как стала решаться финансовая проблема. Миллер сумел получить 600 тыс. долларов от русского посла в Вашингтоне, в распоряжении которого остались средства не только царского и Временного правительств, но и правительства Колчака. Миллион франков перевел через Земско-городской союз на нужды армии русский агент в Токио. Было принято также решение, за которое потом Врангель подвергался серьезным нападкам — о распродаже невостребованных ценностей Петроградской ссудной кассы, эвакуированной во время войны в Крым, а оттуда — в Сербию. Законные их владельцы погибли или были раскиданы кто где (при объявлении таковых предусматривалась выплата стоимости заклада). Общественность, осуждавшая эту акцию Врангеля, как нарушение права собственности, обычно забывала, что другим «собственником» пыталось выступить советское правительство, славшее ноту за нотой и добивавшееся возврата ценностей в свое распоряжение. Впрочем, в значительной мере такое возмущение и инспирировалось теми же большевиками.

Вскоре завершились переговоры в Болгарии, продолженные после отъезда Шатилова ген. Вязьмитиновым. Несмотря на противодействие крайне левых сил, правительство решило принять белогвардейцев. Оно выставило лишь два условия — что русские будут прибывать [576] организованно со своим командным составом и что верховное командование поручится за их благонадежность. Сыграло роль широко распространенное здесь понятие славянского братства, традиционные симпатии к русским со времен Шипки и Плевны — приют белогвардейцам рассматривался как ответная помощь России в беде. Имели место и чисто практические соображения — надежда улучшить финансовое положение за счет обмена на левы валюты, переводимой на содержание русских войск. К тому же после капитуляции по условиям мира большая часть болгарской армии была расформирована. Теперь страна получала готовые прекрасные войска, которые даже не требовали от нее расходов. Она свободно могла разместить их в своих опустевших казармах, даже обеспечить обмундированием со ставших ненужными складов. Врангель предлагал и дальнейшее сотрудничество — например, открыть в Софии русскую военную академию под руководством ген. Юзефовича, где могли бы обучаться и болгарские кадры — поскольку по условиям мира Болгарии запрещалось иметь свои академии. Но это предложение встретило возражения сербов, не желавших усиления соседей.

Для Врангеля согласие Болгарии стало тем более важным, что войска, которые предстояло обеспечивать «за свой счет», было гораздо выгоднее направить именно туда. Жизнь там была дешевле, и из-за низкого курса лева стоимость содержания 1 человека в Сербии равнялась содержанию 4 человек в Болгарии.

И началась переброска Русской армии из негостеприимных лагерей в балканские страны. Первыми в Югославию направлялись кавдивизия Барбовича, 4103 чел., — для службы в пограничной страже, а на работы по строительству железных и шоссейных дорог — технический полк в 1,5 тыс. чел., а также отряд кубанцев и донцов ген. Фостикова, 3 тыс. чел. Лагеря на о. Лемнос из-за самых плохих условий существования решили эвакуировать в первую очередь. Для отправки в Болгарию назначались 4573 чел. донцов бригады Гуселыцикова — на предоставленные там работы, и группа войск 1-го корпуса в 8336 чел. под командованием Витковского — для размещения за счет главнокомандующего. Вторым эшелоном предполагалось перевезти на Балканы три кадетских корпуса, училища, лазареты, семьи. Приказ Врангеля гласил:

«Части армии, перевозимые в первую голову, будут устроены на различного рода работы. Остальные же (1-й армейский корпус) за отсутствием пока аналогичных предложений сохранят порядок жизни войсковых организаций и будут расположены казарменно. Армия должна существовать в полускрытом виде, но армия должна быть сохранена во что бы то ни стало».

В июле в Галлиполи прошел ряд торжеств. 12.07 — производство юнкеров в офицеры, а затем — открытие памятника над могилами белогвардейцев, умерших здесь, и братскими могилами русских военнопленных прошлых войн. Закладка его состоялась 9.05. По приказу Кутепова каждый воин должен был возложить на место памятника камень весом не менее 10 кг, в результате чего образовался курган из 24 тысяч камней. Он был увенчан мраморным крестом, а спереди на нем помещались российский герб и мраморная доска с надписью на русском, французском, турецком и греческом языках: «Первый корпус [577] Русской армии своим братьям-воинам, в борьбе за честь Родины нашедшим вечный приют на чужбине в 1920—1921 годах и в 1845— 1855 годах и памяти своих предков-запорожцев, умерших в турецком плену».

16.07 прошло торжественное открытие памятника — богослужение, парад, возложение венков в виде «тернового венца» из колючей проволоки и жести, передача командующим коменданту Галлиполи акта об охране русской святыни... Эти торжества стали и прощальными. «Галлиполийское сидение» кончалось, несколько зафрахтованных пароходов начали развозить армию в разные стороны.

Союзные оккупационные власти и здесь пытались ставить палки в колеса. Условием посадки на суда поставили разоружение. Назрел новый конфликт. Выкрутился из положения Шатилов. Не желая обострять отношений, приказал сдать неисправное оружие, а исправное переносить на пароходы в ящиках, тайно. Тайна, конечно, была шита белыми нитками, но формальности соблюдались, а французские офицеры, осуществлявшие непосредственный контроль за посадкой, предпочитали закрывать глаза на проносимые винтовки и пулеметы. В отличие от своего начальства, пытающегося крутить какую-то международную политику, они смотрели на вещи проще — черт с ними, с этими русскими, лишь бы убирались поскорее и подальше. Когда в Салоники прибыли первые 2 парохода с 5 тысячами белогвардейцев для следования далее в Югославию по железной дороге, ген. Шарли, придравшись к тому, что, по его сведениям, приехать должны были не более 3 тыс., приказал не пускать на берег «лишних». Врангелевцам пришлось чуть ли не силой выгружаться и пробиваться к станции — благо греки тоже смотрели на вещи трезво и транзиту русских не противились.

Продолжалась и агитация за переход на положение беженцев. Им обещали проезд в те же балканские страны, но уже в гражданском виде, независимо от армии. Набрав тысячу таких желающих, французы выделили им пароход и отправили в Варну. Но тут уж с возражениями выступила Болгария, напомнив о своих условиях приема русских и заявив, что в страну нежелателен въезд неорганизованных элементов, за которых не может поручиться главное командование. Хотя, в общем выход из армии не запрещался. Хочешь — уходи. Люди, пожелавшие сделать это, лишь обязаны были в 3-дневный срок перебраться в отдельный лагерь и до отъезда соблюдать требования воинской дисциплины. Но разлагающая агитация в войсках таким лицам запрещалась под угрозой военно-полевого суда. А командирам отъезжающих частей предписывалось не принимать с собой таких беженцев.

Осенью в Галлиполи еще оставались более 10 тыс. чел. Но им было уже полегче, чем прежде. Место стало «своим», хоть как-то обжитым. Ко второй зиме можно было подготовиться более капитально — рыли землянки, копили редкое здесь топливо, использовали для благоустройства вещи уехавших. А главное — больше не было гнетущей неопределенности и безысходности. Появилась надежда на скорое улучшение, и оставалось только ждать своей очереди отъезда.

Белогвардейцев не оставляли без внимания и советские спецслужбы. От захваченного Францией флота у Врангеля оставалось еще [578] одно судно — яхта «Лукулл» водоизмещением 1600 т. По международным законам — последний кусочек русской территории. На яхте разместилась резиденция главнокомандующего. Здесь он жил, работал, проводил совещания в узком кругу, несколько раз посещал на ней лагеря. Кроме 33 чел. команды, на «Лукулле» располагались адъютанты, дежурные офицеры, 18 конвойцев охраны. 15 октября в 16.30 большой пароход «Адрия», шедший из Батума через Босфор под итальянским флагом, при хорошей видимости и спокойном море внезапно повернул на полном ходу в сторону «Лукулла», стоявшего на рейде. Тревожных гудков пароход почему-то не давал. «Адрия» застопорила машины и стала отдавать якоря лишь в 200 метрах от яхты, когда столкновение было уже неизбежным. Вахтенный офицер мичман Сапунов приказал бросать кранцы и побежал поднимать команду. Удар пришелся на левый борт, прямо в помещения, занимаемые Врангелем. Форштевень «Адрии» проломил борт «Лукулла» и застрял в нем. Потом пароход стал отваливать задним ходом. В широкую пробоину хлынула вода, и яхта затонула почти мгновенно. Не спустив шлюпок, не бросив спасательных кругов, «Адрия» отошла от места происшествия. Сам Врангель с женой и адъютантом по счастливой случайности незадолго до катастрофы съехал на берег в одно из посольств. Погибли повар и Сапунов, до последней секунды старавшийся принять какие-то меры. Утонули все имущество, документы и архив Врангеля. С помощью водолазов часть документации удалось потом поднять со дна в подпорченном виде. Остальное пропало. В ходе следствия капитан «Адрии» Симич и лоцман Самурский ссылались на сильное течение «форс-мажор», лишившее пароход возможности маневрировать. Выяснилось также, что Симич принимал меры, чтобы задержаться в карантине и пройти мимо «Лукулла» ночью. В общем, настоящие виновники угадывались достаточно прозрачно. Но прямых улик не было, и дело списали на «несчастный случай».

Нащупывая слабые звенья в цепи Белой гвардии, советские спецслужбы начали операцию по обработке Слащева. Учитывая его конфликты с Врангелем, неуравновешенность, беспорядочный образ жизни, большевистская агентура стала склонять его к возвращению в Россию, гарантируя неприкосновенность. В декабре Слащев на своей паровой яхте «Жанна» тайно покинул Турцию и взял курс на Крым. Вместе с ним отправился ряд его ближайших соратников — ген. Мильковский, полковники Гильбих и Мизерницкий, а также жена и ее брат. Накануне отъезда, по свидетельству очевидцев, Слащев кутил в ресторане, громогласно распространяясь, что вынужден уехать «с целью борьбы с политикой Запада, который распродает Россию». По прибытию в Совдепию его действительно не тронули, и он выступил с рядом заявлений, приглашая «всех русских офицеров и солдат, находящихся еще за границей, подчиниться советской власти и вернуться на родину». В одном из них говорилось:

«Я вернулся в Россию и убедился, что прошлое предано забвению. И теперь, в качестве одного из бывших начальников Добровольческой армии, командую вам: «Последуйте моему примеру!»

В беседах с Фрунзе и другими коммунистами Слащев сообщил ряд сведений о врангелевских частях и их планах. Союз Георгиевских кавалеров исключил генерала из [579] числа своих членов «ввиду позорного перехода к большевикам», а Врангель отметил «Несомненно, большевики еще не раз используют Слащева как рекламную фигуру. Своим возвращением он нанес ощутимый удар Русской армии и всему Белому Движению».

Операция со Слащевым явилась частью более широкой акции. 3.11.21 «в честь четырехлетней годовщины Великой Октябрьской революции» Президиум ВЦИК принял постановление:

«1. Объявить полную амнистию лицам, участвовавшим в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича в качестве рядовых солдат, путем обмана или насильственно втянутым в борьбу против Советской России.

2. Предоставить им возможность вернуться в Россию на общих основаниях с возвращающимися на Родину военнопленными...»

И за рубежом красная агентура раздула очередную кампанию агитации за возвращение. (Постановление, разумеется, было чисто пропагандистским трюком. Вернувшихся из-за границы белогвардейцев сажали — если не сразу, то с небольшой отсрочкой. Если не за амнистированную «белогвардейщину», то по обвинениям в шпионаже или антисоветской агитации.)

И все же, несмотря на все удары и трудности, очередной этап борьбы за армию Врангель выиграл. Ее переброска на Балканы постепенно завершалась. Новогодний приказ главнокомандующего гласил:

«Еще один год отошел в вечность. Русская армия отбила новые удары судьбы. Она осталась на посту. Она на страже государственности. Ее пароль — Отечество. Одни клевещут на нее, другие зовут за собой. Она выполнит свой долг. Его укажет народ. Мы ждем призыва Родины. Да принесет его грядущий год!»

Сам Врангель выехал в Сербию 26 февраля, с последним эшелоном. Несмотря на запрет союзнических властей, он остановился в Галлиполи и выступил перед войсками. Он говорил «Родные славянские страны широко открыли двери своих государств и приютили у себя нашу армию до тех пор, пока она не сможет возобновить борьбу с врагом отчизны... Спасибо вам за вашу службу, преданность, твердость, непоколебимость. Спасибо вам и низкий поклон».

Был учрежден знак «В память пребывания Русской армии в военных лагерях на чужбине» — черные самодельные кресты с надписями: «Галлиполи», «Лемнос», «Кабакджа», «Чаталджи», «Бизерта». Из-за нехватки транспортных средств в Галлиполи оставалось около тысячи человек под командованием ген. Мартынова. Из лагеря они переселились в город и в течение 1922 г. небольшими партиями перевозились в Венгрию. Их арьергард прибыл в Сербию в мае 1923 г.

112. На Балканах

После переезда из турецких лагерей Донской корпус расположился на юге Болгарии, штаб ген. Абрамова разместился в Старой Загоре. Цвет Белой гвардии, 1-й корпус, был расквартирован на севере страны, штаб в Велико-Тырново, части заняли пустые казармы распущенной по мирному договору болгарской армии — в Свиштове, [580]

Севлиеве, Никополе, Белоградчике. Врангель депонировал в Болгарском банке сумму, достаточную для пропитания корпуса в течение года. По приказу Кутепова с 20.01.22 войска приступили к регулярным занятиям по программам мирного времени. В Софии находились представитель главнокомандующего, управление снабжения.

Отношение к себе белогвардейцы встретили двоякое. Со стороны правительства, правой и умеренной общественности — очень теплое. Звучали речи о

«потомках Шипки и Плевны, которые воскресят Русь и по-братски, рука об руку, пойдут вперед вместе с братьями-славянами».

На параде, устроенном Кутеповым, присутствовал болгарский военный министр, а осиротевшее болгарское интендантство безвозмездно отпустило русским обмундирование, сукно и кожу на обувь. Среди гражданских беженцев была организована регистрация добровольцев для пополнения белых частей. Но в Болгарии была и сильная компартия. Щедро подпитываемая Коминтерном, она подминала под себя левые круги других организаций, в том числе и правящей земледельческой партии. С этой стороны на врангелевцев посыпались яростные нападки, вплоть до митингов и демонстраций с требованиями силой посадить белых на корабли и отправить в Совдепию. Пыталась оказать давление и советская сторона. Так, 3.04.22 последовала нота Украинской ССР, где выражался протест против приема войск Русской армии и заявлялось, что всякие воинские части, размещенные и снабжаемые Болгарией, в случае их действий против УССР будут рассматриваться как регулярные части болгарской армии со всеми вытекающими отсюда последствиями. В стране была широко развита советская агентурная сеть. Тотчас после размещения войск под боком у них обосновался «Союз возвращения на родину». Но в первое время Кутепову удавалось держаться твердо. Всякие попытки властей отойти от прежних договоренностей, вроде предложений сдать оружие на хранение в болгарские склады, им блокировались.

В королевстве сербов-хорватов-словенцев кавдивизия Барбовича была зачислена в пограничную стражу, казаки Фостикова расположились в районе г. Вране, где сооружали шоссе к болгарской границе, технический полк был направлен на железнодорожные работы. В Белой Церкви разместились Николаевское кавучилище, Крымский, Донской и Русский кадетские корпуса. Многих офицеров приняли в жандармерию. Всем, зачисленным на службу, Югославия сохраняла их воинские звания (но только полученные до революции, иначе ей пришлось бы содержать слишком много полковников и генералов). Штаб главнокомандующего и интендантство находились в городке Сремски Карловцы в 50 км от Белграда. Врангель прибыл в страну 1 марта и через две недели был принят королем Александром. Левые круги, хоть и менее сильные, чем в Болгарии, тоже попытались раздуть в прессе антиврангелевскую шумиху, и МИД Югославии вынуждено было сделать заявление:

«Пребыванию ген. Врангеля в столице печать придает такое значение, которого оно на самом деле не имеет. Русский генерал прибыл в нашу землю, чтобы пользоваться полным гостеприимством, каким пользовались и другие русские...»

По завершении перевода войск на Балканы вышел в отставку ген. Шатилов. [581] Крым, Константинополь, поиски пристанища — этого оказалось достаточно, чтобы надорвать силы. Начальником штаба главнокомандующего стал ген. Миллер.

Нужно было приспосабливаться к новым условиям, когда корпуса и дивизии разделились расстояниями, условиями существования и государственными границами. «Официальные» представители Врангеля находились в Праге, Софии, Париже, Бухаресте, Будапеште, Белграде, в других странах имелись военные агенты. Для связи с ними, с Кутеповым и Абрамовым при штабе главнокомандующего создавался отдел дипкурьеров. На несколько человек удалось получить официальное разрешение Антанты, другие путешествовали под видом коммивояжеров. Король Александр разрешил Врангелю пользоваться собственным шифром.

Разбросанная по Балканам, армия все еще оставалась армией и сохраняла боеспособность. Согласно мобилизационным планам, первые 4 дивизии могли быть развернуты в течение 5 дней. Начали наводиться контакты с Румынией. С ее правительством велись переговоры о пропуске Русской армии через ее территорию на случай войны. Предложения Врангеля шли дальше — к заключению союзного соглашения, где при разногласиях сторон арбитром выступал бы король Александр. Зондировалась также возможность размещения в Румынии, поближе к русским границам, 15-тысячного белого контингента. Ряд румынских лидеров, Братиану, Дука, склонялись к серьезному обсуждению этих предложений и подписанию договора. Такой позиции способствовали отношения с Советской Россией, продолжающие ухудшаться из-за подрывной деятельности большевистских спецслужб и Коминтерна. Размещение белогвардейцев могло стать для Румынии ответной мерой на подобные действия, позволяющей держать противника под угрозой.

По прогнозам врангелевского штаба, война с большевиками должна была возобновиться в самое ближайшее время, но предполагалось, что со стороны европейских государств она вначале будет носить оборонительный характер, и театром ее станут именно Балканы. На основании разведданных и анализа политической ситуации делался вывод, что румынская армия, усиленная французами в материально-техническом отношении, но слабая духом и разболтанная, продержится при нападении Совдепии не больше 2—3 недель. А при ее отступлении в Добруджу и приближении красных войск к болгарской границе последует колоссальный взрыв — левый переворот в Болгарии и националистический (кемалистский) в европейской части Турции, велика была вероятность революционного рецидива и в Венгрии.

На основе данных прогнозов удалось наконец-то достичь сближения с Советом послов под председательством Гирса. Русские дипломаты считали такое развитие событий вполне вероятным, а ситуацию в Южной Европе действительно угрожающей. Мнение русских разделял министр-председатель королевства СХС Пашич и югославский Генштаб, с которыми прошли специальные переговоры. При содействии Гирса и сербов разработки врангелевского штаба были доведены до военных и правительственных кругов Франции с предложениями [582] немедленно обратить внимание на состояние румынской армии и приложить все усилия к подъему ее боеспособности, а также использовать силы Русской армии. Для этого врангелевцы просили их поддержать в вопросах размещения 15-тысячного корпуса в Румынии, разрешения учета бывших солдат и офицеров в Венгрии, Чехословакии, Румынии, Югославии; прекращения подрывной деятельности против армии в Болгарии. В случае развития событий по указанному варианту просилось разрешение на отступление русских частей из Болгарии в Югославию. Соответствующие переговоры представители Врангеля начали в Будапеште и Бухаресте.

Часть секретных документов, фигурирующих во всех этих переговорах — инструкций, обращений, переписки, попала в руки советской разведки и впоследствии стала оружием в дипломатической кампании против белогвардейцев. Интересно, что в то время коммунисты планировали свой очередной удар действительно в направлении Балкан. И действительно в ближайшем будущем. Штаб Врангеля ошибся только в одном — агрессия должна была начаться не наступлением Красной армии, а изнутри, разжиганием революций в Румынии и Болгарии. Тут уж белое командование проглядело явную закономерность, все акции Совдепии против других государств начинались «народными восстаниями» — и лишь затем следовало внешнее вторжение.

В Югославии левые хоть и были слабее, чем в Болгарии, но тоже старались клюнуть белогвардейцев. Последовал запрос в Скупщине — признает ли правительство Врангеля как законного главу русского правительства? А если нет, то почему Врангель управляет судьбами русских эмигрантов? И находится ли королевство СХС в состоянии войны в Россией? Если нет, то почему оно содержит на своей территории формирования, ведущие подготовку к такой войне? Министр иностранных дел Пинчич ответил:

«Ген. Врангель пользуется здесь правом гостеприимства. Его пребывание не носит ни политического, ни военного характера. Мы не признали Врангеля, когда он был главой Русской армии и победоносно двигался на Москву. Мы не признали его и теперь... Мы воздержимся от принятия на себя каких-либо обязательств, которые могли бы вовлечь нас в войну с Россией...»

Врангелю приходилось выдерживать и борьбу другого рода, внутри эмиграции. К 1922 году ее политическая часть окончательно распалась на группы, течения, блоки (например, в Харбине насчитывались 22 партии, боровшиеся между собой). Крупнейшими из таких группировок стали: монархисты-кирилловцы (сторонники великого князя Кирилла Владимировича); блок Высшего монархического совета с монархистами-николаевцами (сторонниками великого князя Николая Николаевича); национально-прогрессивная группа — кадетского, либерального направления; блок отколовшегося от кадетов левого крыла с социалистами и левоказачьими организациями. Борьба велась вплоть до терроризма — в Берлине монархисты устроили покушение на Милюкова, во время которого погиб закрывший его Набоков, видный деятель кадетской партии (отец знаменитого писателя). Каждая группировка старалась перетянуть на свою сторону Врангеля [583] — такой козырь, как обладание армией, давал неоспоримые преимущества в борьбе за роль «правительства в изгнании». И каждая группировка стремилась Врангеля свалить — из опасений, что он примкнет к другой партии. В самой Югославии приезд главнокомандующего связывался с взрывом надежд на его «объединяющую роль», только различные течения понимали это по-своему, подразумевая, что он непременно включится в междоусобную грызню на их стороне. Когда надежды не оправдались, посыпались обвинения: с одной стороны — в «реакционности», с другой — в «либерализме».

Позиция Врангеля в данном отношении была однозначной. На «одном из собраний высших чинов армии он заявил:

«Как бы ни сложилась обстановка, армия призвана играть особую роль в возрождении России. Лозунг, начертанный на наших знаменах — «Мы боремся за Отечество, народ сам решит, какой быть России», — единственно верен. Вокруг армии начинается политическая борьба. Я решил сделать все, чтобы не дать вовлечь ее в такую борьбу».

То же самое подтверждал Кутепов:

«Все мы считаем, что армия должна быть вне политики, и если в нашей армии солдаты и офицеры — монархисты, и если великий князь Николай Николаевич пользуется большим авторитетом в войсках, армия признает только одно знамя — национальный русский флаг. Все слухи, что армия вошла в контакт с той или иной политической группировкой, — сплошь провокация. Наша задача — сохранение организованных кадров офицеров и солдат для будущей России».

В приказах неоднократно подчеркивалось строгое запрещение офицерам принимать участие в каких бы то ни было политических организациях. Врангель говорил:

«И офицер старой императорской армии не мог состоять членом монархической партии, так же, как не мог быть членом любой другой. Мы, старые офицеры, служившие при русском императоре во дни славы и мощи России, мы, пережившие ее позор и унижение, не можем не быть монархистами. Но мы не можем допустить, чтобы, прикрываясь словами «вера», «царь», «отечество», офицеров вовлекали в политическую борьбу».

Междоусобицы были благодатной почвой для деятельности коммунистов, играющих на разногласиях, недовольствах, а то и ловко стравливающей противников. Огромный вред антибольшевистским силам нанесло «сменовеховское движение» (по названию журнала «Смена вех», выходившего в Париже в 1921 — 1922 гг.). Сменовеховцы стали проповедовать поддержку советской власти, поскольку она выражает интересы России, как державы. Большевистское правительство рассматривалось как реальная власть, защищающая русские границы. Предлагалось сотрудничеством с ней добиваться того, чтобы извлечь из революции все доброе и справедливое, способствуя отмиранию всего злого и жестокого. Строились расчеты на перерождение коммунистических начал в национально-государственные, а в качестве примера приводился НЭП, как начало возврата к здоровым экономическим отношениям. (Интересно, что если среди эмигрантов сменовеховское движение всячески поддерживалось и поощрялось коммунистами, вплоть до финансирования его изданий, то внутри России сменовеховцев, сотрудничающих с властями не по идейным, а по государственным соображениям, травили и преследовали, как «попутчиков», случайных и вредных.) Под сменовеховским флагом [584] открывались различные общества и союзы, ведущие возвращенческую агитацию — одни из большевистских агентов, другие из распропагандированных эмигрантов.

Кое-кто вернулся, даже военачальники. Кроме Слащева, уехали в Россию ген. Болдырев — главнокомандующий войск Уфимской Директории, генералы Секретев, Гравицкий, Клочков, Зеленин. Еще дважды, в 1922 и 1923 гг., вернувшиеся генералы обращались с воззваниями к войскам белых армий. Но вопреки утверждениям советской литературы, из двухмиллионной русской эмиграции «прозревших» нашлось относительно немного. Значительный поток возвращенцев наблюдался лишь в 1921 г. — 121 843 чел. Уезжали случайные, колеблющиеся, склонные верить красной пропаганде. Потом количество пожелавших вернуться резко упало. За 9 лет, в 1922—1931 гг., оно составило 59,6 тыс. чел. Сказалось и устройство беженцев на чужбине, и просачивающаяся за рубеж информация о том, что творится в России. Всего за 10 лет вернулись 181 432 чел., около 9% бежавших и изгнанных. Так что широкомасштабные попытки коммунистов вернуть эмигрантов под свое владычество вряд ли можно считать удавшимся.

113. Русский Общевоинский Союз

Мощным ударом по Русской армии стала Генуэзская конференция. Рассматривая ее историю и предысторию, можно увидеть, что это мероприятие, открывшее коммунистам выход на мировую политическую арену, было спровоцировано самими коммунистами. Европу трясли послевоенные экономические кризисы. Под их влиянием происходили кризисы политические, менялись правительства в Италии, Польше, Греции, Австрии, на волоске висели правительственные кабинеты Англии и Германии. Во многих кругах надежды на улучшение связывались с возвращением в мировую экономическую систему такого огромного рынка сбыта, поставщика сырья и продовольствия, как Россия. Тем более что этот рынок предстояло бы осваивать заново, а значит, те, кто дорвется до лакомого куска первым, получили бы немалые выгоды. Интересы выгоды стали перевешивать интересы морали и нравственности. Уже в 1921 г. торговые соглашения с Совдепией заключили Англия, Германия и Италия, вовсю наводили мосты прибалты.

В этих условиях в ноябре 1921 г. прозвучало заявление большевиков о том, что они готовы пойти на уступки в вопросе о возвращении старых долгов России в ответ на получение определенных льгот, признание великими державами советского правительства и заключение ими мира с Совдепией. И Европа на эту приманку клюнула. Состоялась Каннская конференция Верховного Совета Антанты, на которой были приняты решения о созыве общеевропейской конференции по экономическим и финансовым вопросам с участием Советской России, о некотором ослаблении давления на Германию, чтобы не толкнуть ее в объятия большевиков. И «о взаимном признании различных систем собственности и различных политических форм, существующих в настоящее время в разных странах».

10.04.22 Генуэзская конференция открылась. Ее ход сразу же покатился [585] далеко не в пользу Европы. Чичерин обставлял западных лидеров как детей. Он гораздо лучше умел говорить, строить неожиданные логические ходы и играть на внешних эффектах. В какой-то мере ему мог противостоять только Ллойд-Джордж, тоже опытный демагог и тоже из левых. Ни о каком возвращении старых долгов уже речи не было — большевики сразу выдвинули ответный счет за убытки, нанесенные интервенцией. Они умело создавали сенсацию за сенсацией, быстро завоевав популярность публики, и принялись выбрасывать собственные идеи пропагандистского плана. Газеты в те дни писали:

«Британский премьер создал для большевиков всемирную даровую трибуну. Они этой трибуной успешно воспользовались. Своим участием в конференции в качестве равных среди равных большевики достигли политического престижа, который им нужен».

Позиция советской делегации усиливалась спецификой коммунистов — в отличие от Запада, они могли говорить все, что угодно, ведь никакого отношения к конкретным делам их слова не имели. А главное — конференция была проиграна европейскими державами задолго до ее открытия! Самим приглашением большевиков, признанием «различных систем собственности», «различных политических форм», они де-факто признали советское правительство законным, согласились закрыть глаза на попрание прав человека в России и на все, что там творили коммунисты. А раз так, то иностранная интервенция и поддержка Антантой антибольшевистской борьбы действительно выступали актом ничем не спровоцированной агрессии! Поэтому позиция Запада оказалась такой слабенькой и уязвимой.

Отыскивая компромиссные решения, великие державы пытались «по-человечески» торговаться. Шли на уступки, рассчитывая на ответные шаги. Такой «уступкой» стала и армия Врангеля. Ею решили пожертвовать в угоду интересам общеевропейской политики. Англия и Франция надавили на Белград. Король Александр был вынужден оказать давление на Врангеля. И 22.04 русский главнокомандующий выступил с заявлением:

«...Единственная моя цель — сохранение и обеспечение жизни моих старых соратников, дав им возможность, не будучи в тягость приютившим их дружественным странам, обеспечить трудом свое существование до той поры, пока Господь не даст нам возможность снова послужить Родине. В настоящей политической обстановке о каких-либо приготовлениях к вооруженному выступлению говорить не приходится. Все мои усилия направлены лишь к тому, чтобы улучшить материальное благосостояние моих товарищей по оружию. Одновременно начавшаяся в последние дни и ведущаяся по разным мотивам травля моих соратников и меня в Польше, Чехословакии, Болгарии, Сербии и Англии, травля, ведущаяся как частью прессы, так и некоторыми левыми группами, имеет одни общие источники — и материальные, и духовные».

Белым частям в Югославии теперь запрещалось именоваться «армией». Официально они низводились до уровня обычных эмигрантских организаций.

Пошло давление и в Болгарии. Кутепов получил ультимативное требование о том, что его войска больше не могут пользоваться правами боевых частей, должны подчиняться гражданским болгарским властям и разоружиться. Всем желающим вернуться в Россию предлагалась депортация, желающим остаться — перевод на сельскохозяйственные [586] работы. Врангелю въезд в Болгарию запрещался. Кутепов до поры до времени шел на непринципиальные уступки и спускал требования на тормозах. А в Генуе советская делегация нанесла новый удар. 17.05 в подкомиссии, обсуждавшей общеевропейские обязательства о ненападении, большевики потребовали дополнить обязательства мерами против «банд», нападающих или готовящих нападение из-за рубежа. Назывались части Савинкова, Петлюры, Врангеля, требовалось их разоружение и перевод в более далекие от России страны. При этом в президиум конференции, а в копиях — в газеты, были переданы добытые советской разведкой секретные документы белогвардейцев, относящиеся к их связям с правительственными и военными кругами других государств. Подборка была сделана очень искусно, преподнося документы в нужном для Совдепии свете. Западные газеты писали:

«Это самый сильный удар, который большевики нанесли нам под занавес Генуэзской конференции».

Она закончилась полным триумфом коммунистов. Они сделали себе колоссальную рекламу, способствующую усилению «левых» в Европе, увозили с собой Раппальский договор с Германией о возобновлении дипломатических и экономических отношений, решение о созыве новой конференции для урегулирования взаимоотношений между Россией и другими странами, полученное обещание Югославии и Болгарии распустить армию Врангеля. И ухитрились абсолютно ничего не дать взамен!

Вслед за Генуей на белогвардейцев обрушился новый удар — в Болгарии. Ситуация там обострялась с каждым днем. Она напоминала 1917 г. в России, с той лишь разницей, что события развивались не в военной, а в послевоенной обстановке. Фигура царя была практически номинальной. У власти находился Болгарский земледельческий союз, примерно соответствующий русским эсерам. Государство стремительно катилось влево. Усиливалась компартия, подпитываемая Коминтерном точно так же, как в России большевиков подпитывала Германия. Правительство Стамболийского делало коммунистам одну уступку за другой — как в свое время правительство Керенского. Вся страна была опутана большевистской агентурой, по данным контрразведки Кутепова, в ее состав входили даже начальник жандармерии Мустанов и софийский градоначальник Трифонов. Подбивая правящую партию земледельцев к первому шагу — антимонархической революции, коммунисты активно готовились к захвату власти. Белогвардейцы были для них костью в горле, которую во что бы ю ни стало требовалось удалить. Имелись и другие силы, пытающиеся, как Корнилов в России, спасти страну. Был создан союз «Народный сговор» во главе с А. Цанковым, А. Грековым и X. Калафовым, опирающийся на офицеров и унтер-офицеров, уволенных из армии после капитуляции Разумеется, союз искал контактов с Кутеповым. И Кутепов на такие контакты шел — он не был ни политиком, ни дипломатом, он был солдатом и видел, что происходит в Болгарии. А коммунисты на этих связях играли. Подготавливая собственный переворот, они, как и в России, пугали страну правым переворотом. Государство было на грани гражданской войны.

Штаб Врангеля призывал к осторожности. Был срочно возвращен в строй и направлен в Болгарию лучший дипломат — ген. Шатилов. [587] Его оценка ситуации гласила:

«Положение Русской армии в Болгарии в случае вооруженного выступления земледельцев, поддержанных местными большевиками, будет чрезвычайно затруднительным. В этом случае нам необходимо соблюдать полнейший нейтралитет, дабы не вызвать к себе взрыв вражды со стороны болгарского народа и иностранных держав. Этого же требует наш долг по отношению к принявшей нас стране. При этом положение наше будет значительно облегчено, если болгарская армия окажется на стороне короны. Если же она расколется и в большей своей части окажется на стороне земледельцев, то обстановка для нас сложится значительно тяжелее, но и в этом случае я не вижу оснований отказаться от нашего нейтралитета, так как конец борьбы будет означать возвращение к существующему ныне политическому положению. Только в одном случае обстановка может заставить нас выйти из положения нейтральных зрителей, именно, если выступление будет организовано земледельцами, руководимыми коммунистами, так как успех в борьбе, одержанный левыми партиями при этой группировке сил, имел бы первым последствием расправу с нами».

Миллер подготовил от имени Врангеля приказ русским частям в Болгарии находиться в состоянии полной готовности, но не принимать участия в боевых действиях внутри страны, а в случае чего отступать в Югославию... Только левые группировки Болгарии не собирались начинать активных действий, пока не нейтрализованы белые войска. В прессе и с трибун они до предела раздули опасность правого переворота, подтолкнув правительство к акциям против врангелевцев. Полиция совершила внезапный налет на кутеповскую контрразведку, арестовала ее начальника Самохвалова. При обыске обнаружили ряд документов, признанных компрометирующими — сведения о болгарской армии, состоянии дорог, подвижного состава (каковые действительно собирались), списки агентурной сети контрразведки, схемы каналов связи между Тырново, Софией и Белградом, фигурировали и какие-то приказы Врангеля, которые квалифицировались как подготовка государственного переворота — белое командование признало их подброшенными фальшивками, указав на ряд неувязок и неточностей в них. Одновременно власти произвели налеты с обысками на русскую военную миссию и квартиру Кутепова. Охрана, поднятая по тревоге, ощетинилась винтовками и пулеметами, намереваясь принять бой за своего командира, но Кутепов остановил готовое начаться кровопролитие и приказал конвойцам сдать оружие болгарам. Начальник штаба болгарской армии Топалджиков по телефону вызвал Кутепова в Софию, гарантируя возвращение. Там он был арестован.

Узнав о событиях, Врангель направил Стамболийскому гневную телеграмму:

«...Болгарское правительство в сознании своего бессилия ищет опоры у тиранов России и в жертву им готово принести Русскую армию. Преследуемые клеветой и злобой, русские воины могут быть вынуждены сомкнуть ряды вокруг своих знамен. Встанет вновь жуткий призрак братоубийства. Бог свидетель, что не мы вызвали его».

Европейские газеты вышли с сенсационными заголовками: «Врангель объявляет войну», «Ультиматум русского главнокомандующего». Болгарское правительство обвинило белогвардейцев в создании [588] шпионской организации и участии в подготовке государственного переворота. Левыми организовывались соответствующие митинги и манифестации. Для сглаживания конфликта в Софию прибыл Миллер, заверяя, что телеграмма Врангеля не ультиматум, а лишь указывает на несправедливое отношение к русским, и что «русские контингенты ни при каких условиях не будут участвовать в политической жизни страны» — он привез с собой приказ главнокомандующего об этом.

Из Болгарии были высланы генералы Кутепов, Шатилов, Попов, Вязьмитинов, ряд старших офицеров. Чтобы дело действительно не кончилось последним сражением белогвардейцев на чужбине, Кутепов, несмотря на запрещение контактов с войсками, переслал приказ с требованием сохранять спокойствие и дисциплину. Корпус принял ген. Витковский. Болгарское правительство предписало ему разоружить части и переводить их на самообеспечение путем создания рабочих артелей по местам расквартирования...

Теперь Русская армия как организованная сила постепенно угасала. Втягивалась в новую жизнь, новую работу или службу, новый быт. Соединения и части, устроенные на общественные работы, вынуждены были со временем расходиться по разным местам в поисках другого заработка. Кто-то находил потерянные семьи, кто-то создавал новые. Кто-то, поднакопив денег, уезжал в другие страны, надеясь устроиться там получше... Процесс такого распада был неизбежен, и Врангель, учитывая это, параллельно со старыми, отмирающими структурами начал другую форму организации армии — в виде воинских союзов. Начало этой работы было положено еще в 21-м, в Константинополе, когда главнокомандующий стал получать много писем и ходатайств от бывших деникинцев и офицеров других белых фронтов о зачислении в армию. Удовлетворить их он не мог по материальным соображениям — надо было как-то прокормить хотя бы имеющиеся войска. И Врангель приказал своим представителям в разных странах начать регистрацию желающих числиться в составе армии.

Такая работа продолжалась и в следующие годы. Целью союзов Врангель видел не создание политической организации, а сохранение до лучших времен кадров российской армии, готовых, когда понадобится, вернуться в строй. К возникающим в разных государствах воинским структурам стали примыкать независимые офицерские общества, образовавшиеся там и сям на чужбине, где по идейным соображениям, где по соображениям взаимопомощи и совместного поиска средств к существованию. Присоединился и ряд воинских монархических организаций, начавших появляться еще в 1918—1919 гг. в оппозиции белым правительствам демократического и либерального толка. В основном они ориентировались на великого князя Николая Николаевича, бывшего главнокомандующего российской армии, популярного в войсках, а взгляды Николая Николаевича во многом совпадали со взглядами Врангеля, он также считал недопустимым вовлечение офицерства в политическую грызню, считал несвоевременным выдвижение монархических лозунгов, а кроме того, он признавал Врангеля законным русским главнокомандующим. Несоответствие между приказами о непринадлежности к политическим партиям и собственным монархизмом участники соответствующих организаций [589] обычно извиняли тем, что «русский монархизм — не политическая партия», а образ мышления.

В 1924 г. Врангель приказом № 82 подытожил сделанное:

«Дабы связать между собой и армией офицеров, рассеянных по всем странам, оказать им нравственную и, в пределах возможного, материальную поддержку, еще в 21 г. мною предложено военным агентам и военным представителям в разных государствах приступить к образованию воинских союзов и обществ... Ныне, после трех с половиной лет изгнания, армия жива. Она сохранила свою независимость... Признавая своевременным завершить ныне начатую в 1921 г. работу по объединению офицеров за рубежом и считая всех членов главных офицерских союзов в составе армии, приказываю:

1. Объединение и руководство деятельностью всех офицерских союзов и обществ в разных государствах осуществлять через военных представителей и военных агентов в данных государствах.

2. Военным представителям и военным агентам

а) предложить господам офицерам, не состоящим в настоящее время в союзах данной страны, но считающим себя в составе армии, записаться в один из союзов;

б) предложить через означенные союзы всем господам офицерам, не считающим себя в составе армии, выйти из союзов; тем из господ офицеров, которые состоят в союзах и входят одновременно в состав каких-либо политических организаций, предложить, как чинам армии, выйти из последних; те из господ офицеров, кои нашли бы возможность от этого уклониться, подлежат исключению из союзов...

в) указать всем союзам... на мое решительное требование не допускать обсуждения каких-либо вопросов характера политического, предоставив обсуждение «программ», «тезисов» и «лозунгов» тем, кто видит в этом спасение Родины».

На совещании представителей региональных союзов в Белграде Врангель сказал:

«Борьба за Родину не кончена, и вставшая по призыву царя Русская армия ныне в изгнании, в черном труде, как некогда на поле брани, отстаивает честь России. Пока не кончена эта борьба, пока нет верховной русской власти, только смерть может освободить русского воина от выполнения долга. Этот долг для меня — стоящего во главе остатков русской армии — собрать и сохранить русское воинство за рубежом России. Так, окруженный врагами, отбивая знамя, призывает к себе остатки родного полка командир знаменного взвода...»

Так образовался РОВС — Русский Общевоинский Союз. А историю Добровольческой армии Корнилова — Вооруженных сил Юга России Деникина — Русской армии Врангеля на этом можно считать завершенной.

114. Политическое завещание Вождя

Со второй половины 1921 г. в России наступил мир. Правда, еще продолжались действия на Дальнем Востоке, но они велись «другим государством» — ДВР. А существованию коммунистической диктатуры больше ничего не угрожало, и в Советской России закладывались основы будущего общества. Дальше, в конце 20-х и в 30-х лишь совершенствовалась, крепла и затвердевала система, созданная в 22-м. [590]

Уродливые черты советского государства уже были видны. Бюрократический аппарат в 1922 г. составил 2,5 миллиона «совслужащих» — в 10 раз больше, чем в «чиновничьей» царской России.

Победители вовсю делили плоды побед. Но победителями стали не «пролетарии», как это пыталась было доказать «рабочая оппозиция» РКП(б). Победителями стали правящая верхушка, партийный и государственный аппарат. Вышло в свет постановление «о материальном поощрении активных партработников». Партработникам на предприятиях и в сельском хозяйстве устанавливался минимальный заработок 300 руб., работникам ЦК, ЦКК, губкомов минимум составил 430 руб. Плюс 50% надбавки имеющим семью из 3 человек. Плюс 50% надбавки за работу во внеслужебное время. Чисто номинальные отчисления начинались лишь с «партмаксимума» — сумм, превышающих 645 руб. Это при среднем месячном заработке рабочего... 10 руб. Но кроме этого, партработники получали бесплатно спецпайки, спецжилье, спецздравоохранение, иногда — спецтранспорт. На месяц работникам центральных органов полагалось в пайке 1,2 кг масла, 1,2 кг сахара, 4,8 кг риса и другие продукты. Плюс отпуска от 1 до 3 месяцев с возможностью отдыха и лечения за границей. Для этого постановлением ЦК от 5.05.22 партработникам выделялись 100 золотых рублей на устройство за границей и по 100 руб. золотом на каждый месяц отпуска (напомним, что как раз в это время, весной 22-го, шла кампания по изъятию церковных ценностей — под предлогом помощи голодающим!). Число «активных партработников», т. е. пресловутая «номенклатура», составляло 15 325 чел., с членами семей — 74 470. Да еще 1920 освобожденных партработников в руководстве советских и хозяйственных органов. Постановлением от 27.09.22 число «ответственных партработников» было увеличено до 20 тыс., а общее число работников партаппарата, получающих дополнительные блага, — до 40 тыс. Вот они-то и стали истинными победителями в революции и гражданской войне. Все остальные войну проиграли...

В стране царил НЭП, хотя непрочность и временный характер этой политики уже тогда просматривались довольно прозрачно. Мелкие предприниматели, торговцы, крестьяне, имевшие неосторожность рьяно взяться за хозяйство и сумевшие за год накормить страну, обеспечить ее самыми необходимыми товарами, с самого начала подвергались травле, как «нэпманы», «кулаки». Над ними издевалась пресса, они находились под неусыпным надзором властей и по любому поводу преследовались, им постоянно ставили палки в колеса. Подвергалась травле и беспартийная интеллигенция, честно включившаяся в восстановление страны — как «случайные попутчики».

Экономическое послабление ни в коей мере не означало послабления политического. «Золотой век ленинской демократии» ничего общего не имел ни с Лениным, ни с демократией. Всплеск общественной активности возник стихийно в связи с тем же экономическим послаблением, с миром, с прекращением голода и возвратом к более-менее сносным условиям существования. Если демократия и была в какой-то мере возможна, то пока лишь внутри правящей партии. Но и там она быстро сходила на нет. Уже X съезд РКП(б) в 21 г. принял постановление о недопустимости фракций, а в феврале 22 г. разгромили, частично исключили и арестовали «рабочую оппозицию» под руководством [591] Шляпникова, Мясникова и Коллонтай. С некоммунистами было еще проще. 28.12.21 пленум ЦК РКП(б) постановил начать волну репрессий против социалистических партий:

«Предрешить вопрос о предании суду Верховного трибунала ЦК партии социалистов-революционеров...»

До сих пор их не трогали как союзников в борьбе с белогвардейцами, теперь надобность в них отпала. Весной прошли массовые аресты меньшевиков, а над эсерами устроили публичное судилище, фарс долго готовился, подбирался и обрабатывался состав подсудимых. И в июле 22 г. на суде большинство из них каялись во всех грехах, расписывались во всех предложенных им преступлениях. Видных зарубежных социалистов, прибывших защищать их в качестве адвокатов, подвергли хулиганским выходкам при непосредственном участии Бухарина, травили, угрожали расправой и выдворили вон. А подсудимых приговорили к смерти с... отсрочкой приговора в зависимости от дальнейшего поведения эсеровской партии. Большевистские вожди боялись эсеровских террористов, и потому решили сделать бывших лидеров партии вечными заложниками.

В связи с переходом на мирные рельсы, началом торговли с Западом, выходом на мировую политическую арену функции внесудебных расправ у ВЧК пришлось все-таки отобрать. Связь тут прослеживается четко — приглашение на Генуэзскую конференцию последовало в январе 22 г., а ВЧК была преобразована в Государственное Политическое Управление (ГПУ) в феврале. Но суть от этого не изменилась. Весной 22 г. XII партконференция вынесла резолюцию:

«Репрессии... диктуются революционной целесообразностью, когда дело идет о подавлении тех отживающих групп, которые пытаются захватить старые, отвоеванные пролетариатом позиции» .

Просто репрессии теперь должны были стать «законными», по суду. И началась подготовка соответствующего Уголовного кодекса.

Впрочем, и ГПУ на этот счет «не обижали». Едва создав ее, вроде бы лишенную функции внесудебных расправ, ЦК РКП(б) 27.04.22 постановил:

«Предоставить ГПУ право непосредственного расстрела на месте бандитских элементов, захваченных на месте совершения ими преступления».

Да и сама новая организация не очень ограничивала себя в средствах. В начале 23-го ревизор комиссии по обследованию ГПУ Скворцов застрелился, оставив письмо:

«Поверхностное знакомство с делопроизводством нашего главного учреждения по охране завоеваний трудового народа, обследование следственного материала и тех приемов, которые сознательно допускаются нами по укреплению нашего положения, как крайне необходимые в интересах партии, по объяснению тов. Уншлихта, вынудили меня уйти навсегда от тех ужасов и гадостей, которые применяются нами во имя высоких принципов коммунизма».

Совершенствовались и другие элементы карательной системы. Многочисленные концлагеря для политических противников и инакомыслящих, хаотически разбросанные по всей стране, с непохожими друг на друга порядками, реорганизовывались. Часть из них упразднялась, часть преобразовывалась в тюрьмы, часть сливалась и укрупнялась. Главными стали лагеря в Холмогорах, Архангельске и Портаминске. В 1923 г. немногочисленные заключенные, сумевшие выжить в этих трех точках, были переправлены на Соловки. Внешняя [592] политика Советского государства в этот период полностью соответствует НЭПу. Торговые отношения, которые наперебой ринулись устанавливать с Россией страны Запада, были такими же непрочными и поверхностными, как и сам НЭП. Условия концессий, широко предлагаемых большевиками, для подавляющего большинства иностранных фирм оказывались неприемлемыми. А те из них, кто все же рискнул за такие концессии ухватиться, продержались недолго — рано или поздно они были обмануты и выдворены, потеряв вложенные деньги и завезенное оборудование.

Стратегическая внешнеполитическая задача оставалась прежней — «мировая революция». Только после неудачных военных попыток центр тяжести переносился на подрывную деятельность Коминтерна, работу спецслужб и дипломатии. При Коминтерне активно началось искусственное создание компартии Китая. Считалось, что объединение под большевистскими знаменами двух стран — самой большой по территории и самой большой по людским ресурсам — сделает такой союз непобедимым. По тем же причинам обращалось особое внимание на густонаселенную Индию, куда для разжигания революции направлялись огромные суммы, в том числе и в голодном 21-м. А на протесты Англии о нарушении заключенных соглашений замнаркома Литвинов 27.09.21 давал разъяснение, что соглашения заключались с советским правительством, а антибританскую пропаганду ведет не правительство, а Коминтерн. Под руководством начальника Академии Генштаба РККА Снесарева разрабатывались даже планы военного вторжения в Индию через Афганистан. Правда, в то время нашлись трезвые головы из бывших офицеров, сумевшие доказать, что афганские племена, выгнавшие в 19-м англичан, русских тоже не пустят и похоронят в своих горах любую армию.

В Турции шла гражданская война. Кемаль-паша во главе националистов вел борьбу против султана и греческих оккупационных войск. Свою собственную, турецкую компартию Кемаль вырезал, а ее руководство в полном составе вывез в море и утопил. Но это вовсе не помешало советскому правительству стать единственным государством, признавшим его, и установить с ним дипломатические отношения. Ведь его борьба была «антиимпериалистической». Оказывалась значительная помощь оружием, деньгами и другими средствами. В Карее, Эрзеруме, Сарыкамыше, Битлисе, Ване осталось еще много имущества русской армии с 1917—1918 гг. Хватало на юге и лишнего оружия, оставшегося от гражданской. Все это через Батум и Самсун переправлялось к Кемалю. Продвижение кемалистов сопровождалось жестокой резней греко-армянского населения. Но такие «мелочи», понятное дело, не могли повлиять на дружественное отношение большевиков к революционному режиму. Кемалистам сделали огромные территориальные уступки — отдали Каре, Ардаган, Артвин, принадлежавшие ранее России. В Ангору (Анкару) была направлена военная миссия во главе с Фрунзе. Она отвезла Кемалю миллион рублей золотом, оказала инструктивную и методическую помощь. Так что в победах Кемаля есть и советская заслуга (война закончилась в 23-м разгромом греческих войск, пленением главнокомандующего Трикуписа с его штабом, взятием Смирны и Константинополя).

К Турции примыкают Балканы. Как уже говорилось, они представлялись [593] весьма благодатным полем для экспорта революции. Но на этом направлении их планы сорвались — сначала мешали белогвардейцы, размещенные в Болгарии. И лишь когда их нейтрализовали, в сентябре 1923 г. вспыхнуло вооруженное восстание. Но к этому времени и правые успели набрать силу, сорганизоваться, и выступление было подавлено.

На западе ставка делалась на Германию. Ее избрали в качестве «слабого звена в цепи империализма». Проигравшая войну, заклейменная как агрессор, она изнемогала от послевоенных тягот, усугубленных наложенными на нее репарациями. Поэтому здесь, по коммунистическим расчетам, можно было ожидать следующий революционный взрыв. С Германией всячески налаживались связи, было заключено торговое соглашение, а в 1922 г. — Раппальский договор. Рассматривая Германию как потенциального союзника в грядущей войне с «мировым империализмом», не кто иной, как Советский Союз, способствовал ее возрождению — не только экономическому и политическому, но и военному. Германофилами в советском командовании считались Ворошилов, Егоров, Якир. По Версальскому договору немцам запрещалось иметь военные училища, и большевики принялись активно помогать им в подготовке армейских кадров, широко распахнув двери своих училищ и академий для офицеров вермахта. В 20-х годах германские летчики обучались на базе в Липецке, танкисты — под Казанью, под Саратовом был создан совместный полигон для испытаний боевых отравляющих веществ. Германские делегации присутствовали на всех учениях и маневрах Красной армии. Такое тесное сотрудничество продолжалось вплоть до 1933 г., до прихода к власти Гитлера...

В общем, нетрудно увидеть, что ни одно из перечисленных внешнеполитических достижений в итоге не пошло на пользу ни России, ни самой компартии, ни хотя бы ее руководству.

С окончанием гражданской войны почти совпадает смерть В. И. Ленина. Или, во всяком случае, завершение его деятельности во главе государства. Будто этот страшный человечек появился только для того, чтобы отыграть свою роль в трагедии гибели России — и уйти. Начавшиеся после Сталина, и особенно в «перестроечные» годы, попытки реабилитировать Ленина, спасти его мудрый и светлый имидж на основе «политического завещания» — нескольких страничек работ, продиктованных урывками в промежутке между двумя инсультами, вполне объяснимы. Ведь остальные десятки томов его «наследия» посвящены теории и практике пути военного коммунизма. И все теории, заполнившие эти десятки томов, рано или поздно провалились, показали свою полную несостоятельность.

Но вряд ли можно серьезно говорить о каком-то идеальном, в корне изменившемся за несколько месяцев жизни «ленинском пути развития». Вождь часто и очень круто менял тактику, линии проведения своей политики, сама же политика не менялась никогда. Несколько отрывочных статеек, а тем более выдираемых из них цитат, не дают ни малейших оснований говорить о «новом пути». Скорее наоборот, они подтверждают прежние установки.

«На основе рабоче-крестьянской власти и советского строя двинуться догонять другие народы...»

Расширение компетенции Госплана, т. е. усиление не рыночных, [594] а государственных рычагов экономики. А ленинский «строй цивилизованных кооператоров» осуществляется «при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата над буржуазией» . И те кооперативы, которые имел в виду Ленин, основаны «на государственной земле при средствах производства, принадлежащих государству», при «обеспечении руководства за пролетариатом по отношению к крестьянству». Т. е. его взгляды ничем не отличались от предыдущих работ, а его тотальное «кооперирование в достаточной степени широко и глубоко русского населения» при таких условиях и оговорках по сути соответствует сталинской коллективизации. «Ученик», чтобы обеспечить за собой авторство идеи, лишь перевел слово «кооперирование» на более понятный язык. Ведь описанный выше «кооператив» ничем не отличается от обычного колхоза — причем колхоза первоначального, не с собственными средствами производства, а обслуживаемого государственной МТС. Что же касается той части завещания, которая указывает на недостатки Сталина — «Письма к съезду», то в этой же работе Ильич постарался обделать и всех остальных ближайших соратников, оставив лишь за собой право на непогрешимость.

Но среди последних работ Ленина конца 21 — начала 22 гг. есть и вполне завершенные. Они куда более заслуживают названия политического завещания. И если мы к ним обратимся, то найдем исчерпывающую теоретическую базу того, что потом стало называться «сталинизмом». В докладе «Новая экономическая политика и задачи политпросветов» 17.10.21 Ленин говорил:

«...Всякая тут идеология, всякие рассуждения о политических свободах — все это болтовня, фразы... диктатура пролетариата — есть самая ожесточенная, самая бешеная борьба, в которой пролетариату приходится бороться со всем миром... Мы должны сказать, что должны погибнуть либо те, кто хотел погубить нас, и о ком мы считаем, что он должен погибнуть, и тогда останется жить наша Советская республика, либо наоборот, останутся жить капиталисты и погибнет республика. В стране, которая обнищала, либо погибнут те, которые не могут подтянуться, либо вся рабоче-крестьянская республика. И выбора здесь нет так же, как не должно быть никакой сентиментальности. Сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество».

О том, что НЭП — «всерьез и надолго», принято судить по этой единственной фразе Ленина, причем предназначенной для публичного использования. А вот что он писал Троцкому 21.1.22:

«Я не сомневаюсь, что меньшевики усилят теперь и будут усиливать самую злостную агитацию. Думаю поэтому, что необходимо усиление и надзора, и репрессий против них. Конечно, такие злостные помощники белогвардейцев, каковы все меньшевики, могут прикинуться непонимающими, что государственный капитализм в государстве с пролетарской властью, может существовать лишь ограниченный и временем, и областью распространения, и условиями своего применения, способам надзора за ним и т. д.»

В феврале 22 г. Ленин пишет Сокольникову:

«Наркомюст, кажется, не понимает, что новая экономическая политика требует новых способов, новой жестокости кар. Не спит ли у нас наркомюст?»

А в марте 22 г. на XI съезде партии вождь [595] прямо заявил, что отступление, длившееся год, закончено и что задача теперь — перегруппировка сил.

Вопреки рисуемому обычно портрету Ленина с эдаким рекламным аскетизмом, в его отношении к собственной личности прослеживаются вполне «сталинские» черты. Не таким уж он был скромнягой. Например, еще в 1919 г., отправляя телеграмму в Симбирск, он без «ложной скромности» писал адрес «...улица Ленина, 64 » («Ленин и ВЧК». док. 260). А в 21-м, при аннексии Грузии, 9-я дивизия, захватив и восстановив Пойлинский мост через Куру, написала Ленину, что решила назвать мост его именем. Ильич не возражал.

В последние месяцы деятельности, весной 22-го, Ленин, как уже говорилось, нанес массированный удар по церкви с ограблением храмов и массовыми репрессиями против священнослужителей. Кроме того, он вовсю занимался лично подавлением малейших проблесков свободомыслия, появившихся было при НЭПе, укреплением тотальной системы внутригосударственной слежки и шпионажа. 19.05.22 он писал Дзержинскому:

«Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей. Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ. Мои отзывы о питерских двух изданиях: «Новая Россия» № 2. Закрыта питерскими товарищами. Не рано ли закрыта? Надо разослать ее членам Политбюро и обсудить внимательнее... питерский журнал «Экономист»... это, по-моему, явный центр белогвардейцев. В № 3... напечатан на обложке список сотрудников... Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи...»

А уж создание системы государственного террора — целиком ленинская заслуга. Ее основы в мирное время он излагал в письме заместителю председателя ВЧК Уншлихту в январе 22-го:

«Гласность ревтрибуналов — не всегда; состав их усилить «вашими» людьми, усилить их связь (всяческую) с ВЧК; усилить быстроту и силу — их репрессий, усилить внимание ЦК к этому. Малейшее усиление бандитизма и т. п. должно влечь военное положение и расстрелы на месте».

На будущий террор Ленин нацеливал государство во многих своих последних работах.

В мае 22 г., за несколько дней до первого инсульта, он занимался вопросами создания в стране Уголовного кодекса. 15.05 он писал дополнение к проекту вводного закона. В проекте говорилось:

«...впредь до установления условий, гарантирующих Советскую власть от контрреволюционных посягательств на нее, революционным трибуналам предоставляется право применения как высшей меры наказания — расстрела по преступлениям, предусмотренным статьями 58, 59, 60, 61, 62, 63...»

Ленин приписал «Добавить и статью 64, и 65, и 66, и 67, и 68, и 69»,

а в записке наркомюсту Курскому указал:

«По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)... к всем видам деятельности меньшевиков, с-р. и. т. п.;

Найти формулировку, ставящую эти деяния, в связь с международной буржуазией и ее борьбой с нами...»

Через два дня, 17.05, Ленин, посылая один из разработанных им параграфов кодекса, писал Курскому:

«Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и [596] узаконить его принципиально, ясно, без фальши и прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого. С коммунистическим приветом Ленин».

Ну а сам параграф кодекса, рожденный Лениным, гласил (в нескольких вариантах):

«Пропаганда и агитация, или участие в организации, или содействие организациям, действующие (пропаганда и агитация) в направлении помощи той части международной буржуазии, которая не признает равноправия приходящей на смену капитализма коммунистической системы... карается высшей мерой наказания с заменой, в случае смягчающих вину обстоятельств, лишением свободы или высылкой за границу».

«Пропаганда и агитация, объективно содействующие (или способные содействовать) той части международной буржуазии, которая»

и т. д. до конца...

«Такому же наказанию подвергаются виновные в участии в организациях или в содействии организациям или лицам, ведущим деятельность, имеющую вышеуказанный характер...»

Перечисленные идеи и разработки создавались Лениным еще в здравом уме, твердой памяти и гораздо более, чем цитаты из нескольких последних набросков, претендуют на определение «ленинского пути развития». Поэтому лозунг последующих десятилетий — «Сталин — это Ленин сегодня» — не только плод лести. Он соответствует действительности, т. к. Сталин ленинскими методами добросовестно и буквально воплощал в жизнь ленинские планы. Разве что выступал по отношению к этим идеям плагиатором. В конце концов, он был всего лишь одним из ленинских «апостолов». Ильич даже поучал Сталина методам работы. Например, 16.02.23 писал ему:

«Пригрозите расстрелом тому неряхе, который заведует связью, не умеет дать Вам хорошего усилителя и добиться исправной телефонной связи со мной».

Ленин прекрасно знал качества Сталина — жестокость, упрямство, неумолимость. Знал и использовал, посылая туда, где требовалась «железная рука»: летом 1918 г. — в Царицын, осенью 1918 г. — в Вятку, весной 1919 г. — в Петроград; при выходе Кутепова к Орлу — в Серпухов, при взятии поляками Киева — на Юго-Западный фронт. И генсеком его сделал не кто иной, как Ленин — еще в здравом уме и твердой памяти на XI съезде РКП(б), как раз когда объявил, «отступление законченным» и решил, что снова пора закручивать гайки. Оценивая невоенные потери советского народа от репрессий, голода, эпидемий, можно отметить, что в среднем на каждый из 31 года правления Сталина пришлось по миллиону жизней, а каждый из 5 лет правления Ленина обошелся России примерно в 3,5 миллиона человек. Так что «ученик» даже не дотягивал до «учителя».

115. Волочаевские дни

К концу 1921 г. марионеточный характер Дальневосточной республики, конечно, уже не представлял тайны для Японии. Она прекрасно видела, что имеет дело с теми же большевиками, прячущимися от нее за маской «демократии». Но если Совдепия придумала эту игру из боязни открытого столкновения с японцами, то и Япония к [597] большой войне тоже не была готова. Ведь шел только 21-й год, а не 32-й, когда она оккупировала Маньчжурию и получала непосредственный выход к русским границам. А в 21-м она еще вела другую политику, и у нее были другие проблемы — упрочить свое влияние в Китае; освоить и удержать за собой позиции, завоеванные в ходе мировой войны в Тихоокеанском регионе, где она вытеснила немцев. Боевые действия вдали от метрополии, на чуждой и враждебной территории, были бы для Японии очень некстати. Поэтому она принимала правила игры, предложенной большевиками, и предпочитала иметь дело с ДВР, а не РСФСР — делая вид, будто и в самом деле относится всерьез к «буферной республике».

С 26.08.21 в Дайрене (китайский Далянь, бывший русский Дальний) начала работу конференция с участием ДВР и Японии об урегулировании дальневосточных взаимоотношений и выводе японских войск. Шла она долго и туго. ДВР отвергала проекты Японии о сохранении наблюдения и контроля, как затрагивающие ее «суверенитет». А Япония умело обыгрывала (в отличие от европейских держав в Генуе) нарушения прав человека и беззакония в ДВР. Упиралась в необходимость защиты своих граждан, приводя пример резни в Николаевске-на-Амуре. И под этими предлогами торговалась, стараясь сохранить на Дальнем Востоке зону своего влияния. Переговоры постоянно заходили в тупик, не приводя к каким-то общим решениям.

Заходили-то заходили, но... Япония все-таки вынуждена была делать уступки, оккупация Дальнего Востока была очень уж тяжелым бременем. Одно дело в 1918—1919 гг., когда приходилось всего лишь помогать дружественным режимам Семенова и Калмыкова громить разрозненные партизанские банды, а в 1921 г. обстановка складывалась другая. ДВР всячески поощряла партизанскую вольницу, обильно снабжая оружием, боеприпасами, деньгами, и натравливала на японцев. И в то же время открещивалась от партизан — мол, это не подчиненные ей войска, а народная стихия. Мало того, стихия буйствует и творит преступления не на территории, подконтрольной правительству ДВР, а в областях, которые пытаются контролировать японцы. Поэтому для прекращения разгула вольницы Японии надо всего-навсего вывести свои войска и передать эти области «общенародно избранной» власти ДВР, которая в своих районах сумела усмирить такую же вольницу (выгнав на восток, в оккупированные области).

Японские гарнизоны в городах и на железнодорожных станциях оказывались в изоляции. Остальную территорию фактически контролировали огромные партизанские соединения, которые постоянно клевали оккупантов наскоками и обстрелами, нарушали перевозки, портили линии связи. Совершили даже налет на Хабаровск, а их крупная база находилась всего в 75 км от него. В общем, японцев всячески выживали, создавая для них нетерпимую обстановку. Какие-то отдельные карательные экспедиции в этих условиях уже не имели смысла, а в случае серьезных военных операций партизаны всегда имели возможность уйти в ДВР. Тут могло быть три выхода. Попробовать изменить формы влияния — чему противилась ДВР. Начать полномасштабную войну и широкую оккупацию — что было неприемлемо для Токио, да и малоперспективно: завоюй она всю территорию до Байкала, еще вопрос — дадут ли ей там закрепиться другие великие [598] державы? И что делать с этой территорией, которую пришлось бы удерживать силой? Ну а третий выход — сокращать занимаемую территорию до размеров, позволяющих держать ее под контролем.

Японцы решили оставить Приамурье (нынешний Хабаровский край), главный очаг дальневосточной партизанщины, и отойти в Приморье, где и население относилось к ним более лояльно, и у власти прочно стояло белое правительство Меркуловых. Да и само богатое Приморье удобно вписывалось между Японией, принадлежавшей ей Кореей и зависимыми от нее областями северного Китая, что создавало благоприятные возможности удержать его и рисовало перспективу образования единой обширной зоны японского влияния на Дальнем Востоке. И начался очередной этап отвода оккупационных войск.

Здесь, в Приамурье, и столкнулись в полную силу две дальневосточных власти, ДВР и владивостокское Временное правительство. Вслед за уходящими японцами катились партизаны. 21.10 они заняли Хабаровск. Но Хабаровском, конечно, большевики не ограничились. Сюда для закрепления позиций и установления новой власти двинулись регулярные части Народно-революционной армии, а партизан подтолкнули дальше, в Приморье. Однако там развернуться вольготно им не дали. Партизанские соединения встретила Белоповстанческая армия Дитерихса. К концу 21 г. в ней насчитывались около 15 тыс. штыков и сабель. Большевики всячески усиливали своих подопечных, подпирали их регулярными войсками, но белогвардейцы отбивали все попытки их натиска. Очистив Приморье, они 30.11 сами перешли в решительное наступление. Партизанский фронт был разгромлен. В жестоких боях армия Дитерихса разбила и противостоящие ей части НРА, обратив их в бегство. 22.12 белые взяли Хабаровск. Войска ДВР белые отбросили за Амур и вышли на его северный берег, преследуя их вдоль Транссибирской железной дороги. Красное командование спешно перебрасывало подкрепления. В Иркутске стояла 5-я советская армия, части которой путем небольшого изменения знаков различия превращались в части НРА, поэтому рано или поздно белое наступление должно было остановиться. Это случилось у станции Ин, где фронт замер и стороны перешли к позиционной войне.

Большевики получили удары и в других местах. Несколько белых отрядов было отправлено на север, один из них, казаки есаула Бочкарева, занял Петропавловск-Камчатский. Кроме того, успех белогвардейцев под Хабаровском совпал с мощным восстанием в Якутии. Революция и гражданская война сначала задевали ее лишь краешком, с большой задержкой. Лишь 1 июля 1918 г. отряд «интернационалистов» Рыдзинского, присланный на пароходах по Лене, установил в Якутске советскую власть. Против него выступил казачий атаман Гордеев с белопартизанами, и вскоре большевистский отряд, попавший в засаду, был уничтожен. Уже 22 августа 1918 г. Якутск стал «белым». При крушении власти Колчака, в декабре 1919 г., его заняли партизаны, а весной 1920 г. сюда добрались советские и партийные органы. Поскольку Якутия не вошла в ДВР, а осталась в черте РСФСР, на нее обрушилось все сразу — национализация банков, торговых и промышленных предприятий, земли, продразверстка. Приехали и чекисты. Тут им, собственно, и «чистить»-то было некого, поэтому они принялись расстреливать малочисленную якутскую интеллигенцию [599] и арестовывать всех, кто побогаче. И в 1921 г. Якутия восстала — благо ружьишки имелись у каждого охотника. Командующим «армией» из белопартизанских отрядов стал корнет В. Коробейников, якутские формирования возглавил учитель М. Артемьев. Победы Дитерихса, надежды на поддержку из Владивостока придали восстанию новый размах. Зимой 1921/22 г. в руках белых партизан оказалась почти вся Якутия. Советские гарнизоны везде очутились в положении осажденных. Повстанцы держали в кольце Якутск, крупную слободу Амга и другие населенные пункты, где еще удерживались красные.

Положение на восточных окраинах России стало для большевиков угрожающим. И первое, что решило сделать коммунистическое руководство, — это «укоротить поводок» ДВР, которая в самостоятельном виде так обделалась в войне против Владивостока. Главнокомандующий НРА Эйхе был снят. Он, правда, счел приказ, поступивший из «другого государства», неправомочным и начал было артачиться, но его просто арестовали, выслали из ДВР и отстранили от военной службы. Вслед за ним слетел и председатель правительства Краснощекое. Хотя он добросовестно проводил линию Москвы на создание демократической видимости и только при поддержке Москвы преодолевал сопротивление собственных соратников-коммунистов, теперь Москва «умыла руки», предоставив тем же соратникам-коммунистам громить его в пух и прах за «сепаратизм», «соглашательство» с эсерами и меньшевиками, за «буржуазные пережитки» в виде свободы печати и слова, за «стремление к личной диктатуре». Причем одним из главных обвинителей выступал премьер-министр Никифоров — видимо, пытаясь загладить собственный прошлогодний владивостокский сепаратизм. В итоге Краснощекое был смещен, отозван в РСФСР и переведен на хозяйственную работу.

Резко закручивались гайки и без того хиленькой демократии. Госполитохрана начала волну арестов «контрреволюционеров» и «белых шпионов», закрывались «вредные» газеты. А Никифоров в феврале распустил коалиционный кабинет министров и сформировал новый — «без соглашателей», сведя почти до нуля даже существовавшее жалкое представительство других партий (здесь можно заметить и связь с принятым 28.12.21 решением пленума ЦК РКП(б) о преследовании эсеров и меньшевиков).

Главнокомандующим НРА и военным министром ДВР был назначен Блюхер, переведенный из РСФСР. С запада на восток пошли и эшелоны с войсками. Это было тем более удобно, что в европейской части России свирепствовал голод, а теперь красные дивизии предстояло кормить ДВР. Как бы вместо отсутствующей на ее территории продразверстки. Сосредоточение мощной армейской группировки завершилось к февралю, и 5.02.22 Блюхер перешел в наступление. Преодолевая упорное сопротивление, он постепенно стал теснить белогвардейцев, и 10.02 его войска вышли к главной полосе их обороны у станции Волочаевка. Здесь, перегораживая дефиле между реками Тунгуской на севере и Амуром на юге шириной около 30 км, располагались несколькими эшелонами, на 18 км в глубину, линии окопов и 6 рядов проволочных заграждений. Особенно сильным был [600] центральный участок у сопки Июнь-Корань, склоны которой защитники полили водой, превратив в ледяные скаты.

Первый день штурма успеха красным не принес. Они предпринимали атаку за атакой, несли большие потери, но везде были отбиты. 11.02 сражение возобновилось. Красные стали одолевать — их прорыв обозначился на северном фланге, грозя обходом. Ген. Молчанов, руководивший обороной, срочно двинул туда свои последние резервы и перебросил войска с центрального участка, где штурм был снова отбит, а недостаток защитников мог в какой-то мере компенсироваться укреплениями. Блюхер тут же воспользовался этим, а также своим численным преимуществом. Введя в бой свежие крупные силы, он нанес новый удар, как раз по ослабленному центральному участку, и проломил оборону. На следующий день, развивая успех, красные завершили прорыв укрепленной полосы и взяли Волочаевку. Белоповстанческая армия, понесшая значительный урон, с боями начала отступать. 14.02 части Блюхера заняли Хабаровск.

116. Земская рать

В 1922 г. коммунистическое руководство наметило ликвидировать последние очаги «белогвардейщины», еще сохранившиеся на востоке. На подавление якутского восстания командующий 5-й советской армией Уборевич направил Гонготскую кавдивизию Каландаришвили. Но партизанского комдива, прославившегося своей хитростью, белые повстанцы перехитрили. Они дали ему беспрепятственно пройти весь долгий путь, а засаду устроили в 33 км от Якутска, когда близость цели притупила бдительность. Пропустив авангард и первый эшелон дивизии, повстанцы напали на второй эшелон, следующий вместе со штабом, и уничтожили их. Погиб и комдив.

В Якутске ответили на поражение волной «красного террора», истребляя еще уцелевших торговцев, священников, учителей. А Уборевич послал новую подмогу — части, освободившиеся после операции в Монголии во главе с Карлом Байкаловым, назначенным командующим войсками Якутии и Северного края. Противостоять регулярной армии, артиллерии и пулеметам повстанцы, конечно, не могли, хотя и дрались отчаянно. Весной и в начале лета в кровопролитных боях у селений Кильдямцы, Техтюра, Никольское, Хохонки основные силы белых партизан были разгромлены. Большевики полностью очистили от повстанцев Вилюйский и Олекминский округа. Остатки рассеявшихся отрядов уходили в таежные дебри, к Охотскому морю, на Камчатку к есаулу Бочкареву. Для окончательного уничтожения белопартизан Байкалов 29.07 выслал из Якутска два экспедиционных отряда на пароходах «Соболь», «Диктатор» и «Революционный». Они должны были выйти на охотское побережье, завершив тем самым войну на этом театре. Экспедиция сумела добиться кое-каких успехов. Двигаясь по Лене и Алдану, заняла городки Хандыга, Усть-Мая, но дальнейший путь через тайгу, болота и горы оказался красным не по силам. Один из отрядов вообще застрял в местечке Алах-Юнь, не в силах двигаться ни вперед, ни назад, съел своих лошадей и оленей, ожидая два месяца установления зимней дороги. [601]

Что касается главного дальневосточного фронта, в Приморье, то здесь война густо перемешалась с политикой и дипломатией. Небольшую белую армию Дитерихса давно раздавили бы, а Временное правительство Меркуловых ликвидировали, но все еще мешало присутствие японцев и боязнь войны с ними. А поползновения партизан, за которых власти РСФСР и ДВР якобы не отвечали, Дитерихсу удавалось отражать. Дайренская конференция ДВР и Японии по вопросу вывода оккупационных войск, начавшись в августе 21г., продолжалась почти восемь месяцев и кончилась безрезультатно. Японцы предлагали другие формы своего присутствия и контроля, ДВР их отвергала. Да и чем дальше, тем виднее было для Японии, что словам ДВР все равно — грош цена, и переговоры с ней — пустая трата времени. В 22 г. прошла другая конференция, Чанчуньская, с участием уже трех сторон, РСФСР, ДВР и Японии, по тому же вопросу. И тоже завершилась безрезультатно. Камнем преткновения стал вопрос о Северном Сахалине, который Япония хотела придержать в дополнение к Южному Сахалину, аннексированному ею после русско-японской войны.

Но если эти дипломатические попытки Токио мог себе позволить отвергать, пока видел, что его опасаются, то давление на него пошло с другой стороны. С 1921 г. Англия, а за ней Италия, Германия и другие страны стали заключать с Советской Россией торговые соглашения. Начиналась борьба за «шкуру неубитого медведя» — за российский рынок. Япония, обосновавшаяся на русской земле, выглядела в этой борьбе уже противницей европейских государств. Разумеется, на этом играли и коммунисты, подсказывая партнерам, как мешает присутствие иностранных войск мирной торговле. Прошла Каннская конференция Верховного совета Антанты, принявшая резолюцию о «взаимном признании различных систем собственности и различных политических форм в разных странах» — и японская оккупация в Приморье потеряла всякое обоснование, ведь она осуществлялась по мандату Антанты.

США занимали в то время, пожалуй, самую последовательную из западных держав антикоммунистическую позицию. В восстановлении отношений с Совдепией они были заинтересованы меньше других — до революции экономические и торговые связи России с Америкой были относительно слабыми. Но усиление Японии для США было далеко не безразлично, и при выборе направления дальневосточной политики — антисоветская или антияпонская — курс стал опять склоняться к антияпонской. Решающее влияние на дальнейший ход событий оказала Вашингтонская конференция по урегулированию послевоенных отношений в бассейне Тихого океана, проходившая в ноябре 21 — феврале 22 г. с участием США, Англии, Китая, Японии, Франции, Бельгии, Голландии и Португалии. Западные державы обратили внимание, что Япония слишком уж много хапнула в этом регионе — отнюдь не равноценно усилиям, затраченным для общей победы. И принялись резко ограничивать ее интересы. Заметили и огромную, но компактную японскую зону, которая начала складываться из самой Японии, Кореи, северо-восточных провинций Китая, русского Приморья и Сахалина. Эту зону постарались разрушить. Заключенный на конференции «Договор девяти держав» предусматривал в [602] Китае «политику открытых дверей» вместо монопольного влияния Японии.

Надавили на нее и в вопросе о Приморье. Продолжение оккупации уже смахивало бы на протекторат и было нежелательно для Запада. К тому же фронт запирал восточные «ворота» России, что мешало предполагаемой торговле. И к тому же из Владивостока начиналась линия КВЖД, и, останься город в руках японцев, они так или иначе продолжали бы контролировать Маньчжурию. Бросать открытый вызов западным соперникам Япония еще не могла. К тому же на конференции обсуждались и другие вопросы — о составе военных флотов, об островных владениях. Чтобы выиграть в одном, приходилось уступать в другом. И вывод войск из Приморья был предрешен. Дополнительный импульс в том же направлении дала Генуэзская конференция. Правда, она касалась не Японии, а европейских держав, но само участие в ней большевиков стало признанием этими державами де-факто советского правительства, а оно благодаря грубейшим ошибкам западных политиков сумело представить иностранную интервенцию в виде неспровоцированной агрессии. Автоматически это распространялось и на политику Токио.

И все же, как ни парадоксально, последний толчок к выводу войск последовал из самого Владивостока. Серьезность его положения была очевидной. Шла война, постоянные бои с партизанами, теснящими белых на юг Приморья. Японское командование уже неоднократно заявляло о предстоящей эвакуации своих войск, хотя пока блефовало и практических действий не предпринимало. Владивосток вот-вот мог остаться один на один против всей Советской России. В этих условиях Временное правительство Меркуловых решило сложить с себя полномочия и созвать Земский Собор, который решил бы судьбу края и избрал прочную всенародную власть, опирающуюся на все слои населения и способную это население всколыхнуть. Прошли всеобщие выборы, и Земский Собор начал работу. Вариант подчинения ДВР он отверг и провозгласил Приморье независимым Земским Краем. Интересно, что в 1918 г., при перевороте в пользу Колчака, основную роль сыграло офицерство — а земская общественность, социалисты и т. п. отнеслись к идее военной диктатуры оппозиционно и в 1919 г. выступили открытыми противниками, стремясь установить демократическое правление. В августе 1922 г. та же самая общественность признала необходимость диктатуры. Собор избрал единоличным правителем Михаила Константиновича Дитерихса, передав ему всю полноту гражданской и военной власти.

Генерал-лейтенант Дитерихс был хорошим солдатом и командиром. В мировую войну командовал бригадой в Сербии и Македонии, затем в России занимался формированием чехословацких частей, с которыми и выступил против большевиков в 18-м. В 19-м он занимал посты командующего армией, а затем главнокомандующего в армии Колчака. Правда, на этом посту проявил и серьезные недостатки — был слишком увлекающейся натурой, способной допустить из-за этого просчеты в стратегическом планировании. Но если доходило до непосредственного руководства войсками — тут он был в своей стихии. Даже предатели-чехи в Иркутске, выдав Колчака, Дитерихса все же спасли, сохранив о его командовании самые теплые воспоминания. [603]

Современник писал:

«Он всегда своим исключительным бесстрашием, добротой и честностью во всем умел влюблять в себя подчиненных».

Глубоко, до мистицизма религиозный человек, он горячо верил, что дело, за которое он борется, — святое, и искренне ждал чуда, которое спасет Россию. Поэтому, став правителем, он даже армию свою назвал Земской Ратью, как во времена Минина и Пожарского, а сам вместо «главнокомандующего» принял звание «воеводы». Но вот политиком он оказался никудышным.

Правительство Меркуловых старалось всеми мерами угодить японцам, добиваясь их расположения и покровительства. Постоянно подчеркивало свое дружественное отношение к ним в публичных выступлениях и официальных заявлениях. Дитерихс был настроен антияпонски. И как русский патриот, которому не нравилась чужеземная оккупация, и как бывший сподвижник Колчака, находившегося в натянутых отношениях с Японией. Японцы — еще в Омске и Чите — отвечали Дитерихсу взаимной неприязнью. После своего избрания он выступил с обращением к населению Приморья, в котором призывал народ к священной борьбе против большевиков и... приветствовал эвакуацию из края японских войск... И все... Обращение выбило последний козырь из рук военной партии в Токио. До сего момента Япония «тянула резину», не теряя надежды со временем спустить на тормозах решения Вашингтонской конференции. Ее дипломаты еще могли на слишком настойчивые требования американцев вежливо раскланиваться и улыбаться, отделываясь наивной отговоркой, что войска задерживаются на русской территории «по просьбам фактического правительства Владивостока». Дитерихс лишил их этого предлога. А заодно самого себя лишил возможности если и не сохранить край под японской защитой, то хотя бы выиграть время и получше подготовиться. Теперь японцы на самом деле решили уходить, объявили об эвакуации своих войск не позднее 1 ноября и начали отводить части к портам. Решающая схватка с красными стала неизбежной и близкой...

К эвакуации японцев интенсивно готовилась и советская сторона. Москва отозвала военного министра «суверенной» ДВР Блюхера, а на его место назначила командующего 5-й армией Уборевича. Отсюда уже видно расширение масштабов приготовлений — главком Народно-революционной армии повышался в ранге от комдива до командарма. В Читу Уборевич прибыл вместе со всем своим штабом. Конечно, двинулись за Байкал и части 5-й армии. Как только вывод японских войск обозначился, в Приморье начала сосредоточиваться ударная группировка. В конце сентября туда перебрался и сам Уборевич для личного руководства операцией. Белые тоже старались изготовиться. Создавался Спасский укрепрайон. Незадолго до начала главных боев Дитерихс направил своего министра иностранных дел Н. Меркулова в Мукден, где тот провел переговоры с Чжан Цзолинем, фактическим властителем Маньчжурии, обещавшим в случае неудачи пропустить белых через границу и разрешить их размещение в полосе КВЖД.

Зато от «своих» Дитерихса ждал тяжелый моральный удар. Только что избранный Земским Собором под рукоплескания и патриотические речи, он ожидал и всеобщей поддержки. Но когда обратился с [604] призывом собирать ополчение, подниматься на защиту родного края, ни малейшей поддержки не получил. Добровольцев встать в ряды Земской Рати в многолюдном Владивостоке почти не находилось. Здешние обыватели привыкли, что их всегда защищает «кто-нибудь» — то чехи, то Колчак, то японцы, то каппелевцы, а сами защищать себя не спешили. К тому же большинство граждан не верили, что японцы все-таки уйдут, — считали это очередным блефом их командования. Ведь заявления об уходе звучали и раньше. Крестьяне, не испытавшие военного коммунизма и подзуживаемые большевистскими агентами, ждали прихода красных. Те же общественные деятели, которые на Соборе произносили громкие фразы, финансовые и промышленные тузы, поднимать народ, снабжать и финансировать ополчение отказались. Была Земская Рать, был у нее свой Воевода — вместо Пожарского, а вот Минина так и не нашлось. На фронте оставались те же каппелевцы да казаки — всего 9 тыс. чел. при 24 орудиях, 80 пулеметах и 4 бронепоездах...

О численности красных войск история и литература умалчивают. Потому что официально в Приморье действовали 2-я Приамурская дивизия, Дальневосточная бригада и бронепоезда НРА, а советские части маскировались под «партизанские соединения». Белогвардейцы потом указывали, что «партизаны», сражавшиеся с ними, совершенно не походили на тех, с которыми им обычно приходилось иметь дело, а сильно смахивали на кадровые, хорошо вышколенные войска. Можно лишь сказать, что численное преимущество у красных было подавляющим, поскольку в Приморье сосредоточилась вся 5-я армия или большая ее часть. Собрали сюда и всех дальневосточных партизан — настоящих, пустив их в первом эшелоне. Во-первых, вывод японцев еще не завершился и требовалось поддерживать декорум, а во-вторых, партизан было не жалко «расходовать» — чем больше погибнет, тем меньше проблем в будущем.

4.10 Уборевич начал общее наступление. Две группировки НРА под командованием Вострецова и Кондратьева он направил в глубокий обход — тайга предоставляла к этому богатые возможности. Разгорелось решающее сражение. В первый день жестоких боев успеха красные не добились. Несмотря на их перевес, каппелевцы отбивали все атаки. А ночью ген. Молчанов подтянул свои резервы, Приволжский и Прикамский полки, юнкеров Корниловского училища, и перешел в контрнаступление. Весь день длился встречный бой, завершившийся безрезультатно. Белогвардейцам удалось отбросить противника, но их части понесли большие потери, ни поддержки, ни подкреплений им ждать было неоткуда, и к вечеру Молчанов отвел войска на прежние позиции. 6.10 группы Вострецова и Кондратьева вышли в белые тылы. Основные силы Уборевича возобновили лобовые атаки. И Земская Рать стала пятиться. К концу дня большевики вышли на подступы к Спасску.

Сведения об укреплениях Спасска были впоследствии так же преувеличены советской литературой, как об укреплениях Перекопа. Его «форты» являлись таковыми лишь по названию. На самом деле они представляли собой 7 сопок, окружавших город, с вырытыми на них окопами и проволочными заграждениями. Красные решили брать их поочередно, сосредоточивая на каждой сопке огонь своей многочисленной [605] артиллерии. В 5 утра 7.10 после мощной артподготовки они пошли на штурм. Земская Рать отразила его. Одному из полков Уборевича удалось было прорваться на окраины Спасска, но его выбили контратакой. Двое суток напряженных боев Спасск держался. Атаки чередовались с массированными артобстрелами, перепахивающими укрепления, однако результаты их были мизерными — красные сумели зацепиться лишь за один из «фортов» в северо-западной части укрепрайона. Лишь на третий день, подтянув свежие соединения и бросив их на очередной приступ, Уборевич добился решающего успеха. К полудню пали пять «фортов», вся северная часть укреплений. Белогвардейцы оставили две удерживаемых сопки и отошли южнее города, в район цементных заводов, на последнюю линию обороны. Однако нового штурма Земская Рать уже не выдержала. Поредевшая, снова обходимая с флангов, 10.10 она стала отступать...

117. Эскадра идет в никуда

Войска Дитерихса отступали с жестокими боями. Михаил Константинович еще пытался зацепиться у станций Черниговка и Мучная, однако 12.10 навалившиеся на Земскую Рать и набравшие уже силу наступательного рывка красные части нанесли ей новое поражение, заставляя отходить дальше. После этого Уборевич попробовал взять белых в кольцо и уничтожить, не дав уйти за границу. Группа его войск под командованием Вострецова, еще раз брошенная в обход и вырвавшаяся вперед, захватила господствующие позиции у пос. Монастырище, перекрыв белогвардейцам дорогу на юг. 14.10 Земская Рать наткнулась на этот заслон. На прорыв пошли полторы тысячи ижевцев и кровопролитными атаками разбросали его, полностью перебив курсантский батальон, державший центральный участок обороны. С севера напирали красные, сдерживаемые лишь арьергардными схватками. Война была проиграна. Защищать Владивосток значило бы просто положить остатки войск. Да Дитерихс и не хотел защищать город, не пожелавший сделать ничего для собственной защиты. Тем более что отступление на Владивосток означало бы морскую эвакуацию армии, что при недостатке кораблей, в условиях паники, с идущими по пятам войсками противника грозило обернуться катастрофой. И он приказал частям от Никольска-Уссурийского (ныне Уссурийск) повернуть на юго-запад, уходить за реку Суйфун (ныне Раздольная) и двигаться по направлению к Посьету. А оттуда пешим порядкам — за границу, в полосу КВЖД.

Сам Дитерихс, совершенно разбитый, сильно состарившийся и поседевший за несколько дней, уходил с армией. Власть во Владивостоке он передал «трехдневному правительству» во главе с местным областником Сазоновым. Оно уже не играло никакой роли. Фактически все руководство сосредоточилось в руках командующего Сибирской флотилией адмирала Старка, штаб которого стал в ближайшие дни центром управления городом. Кроме военных кораблей, у Старка оставались отряды морских стрелков, Русско-Сербский добровольческий отряд и милиция, силами которых поддерживался порядок во Владивостоке. Началась подготовка к эвакуации. Ее планы [606] разрабатывались еще до наступления большевиков в двух вариантах. Согласно первому, флотилия шла в Посьет, забирала армию и направлялась на Сахалин или в Петропавловск-Камчатский. Это давало бы возможность, соединившись с отрядами, отправленными на север ранее, создать новый очаг Белого Движения в России. Второй план предусматривал уход флотилии в один из портов северного Китая, где она могла бы прокормиться, работая на Чжан Цзолиня.

Во Владивостоке вплоть до 15.10 царило спокойствие. Даже сведения о боях и отходе не особенно смущали горожан — они уже привыкли к постоянным попыткам партизанских наступлений и к тому, что армия иногда была вынуждена оставлять те или иные рубежи, но в результате всегда останавливала продвижение противника. И даже когда город узнал о полном поражении Земской Рати, уезжать на рейсовых пароходах, все еще курсирующих между Владивостоком и иностранными портами, стали лишь самые осторожные — в конце концов, в городе, кроме эскадры Старка, оставались еще японцы, уход которых многими ставился под сомнение. Однако обстановка быстро накалялась. 17.10 красные заняли Никольск-Уссурийский. Партизаны, пущенные ими, по обыкновению, впереди, учинили там погром. В самом Владивостоке подпольщики распространяли листовки, угрожая «буржуям» резней и напоминая о судьбе Николаевска-на-Амуре. Начиналась паника. Люди, желающие уехать, раскупали билеты в конторах иностранных пароходных компаний, сразу взвинтивших цены. Толпы горожан бросились в иностранные консульства, желая получить визу, что из-за наплыва просителей становилось все труднее. Вскоре визы перестали выдавать даже китайцы, всегда делавшие это беспрепятственно. А к 19.10 консульства и вовсе закрылись, перебравшись на военные корабли своих держав, находившиеся в порту.

В этот день красные заняли станцию Угловая в 20 км от Владивостока. Дальше, на ст. Океанская, японцы выставили свои заслоны, не желая пускать в город большевиков до завершения собственной эвакуации. Когда же обнаглевшие советские авангарды полезли напролом, японцы приняли бой и отбросили их на 6 км назад. Уборевич, в планы которого конфликт с иностранцами не входил, приказал остановить наступление и начал переговоры с японским командованием. А во Владивосток отступили следовавшие перед красными несколько тысяч казаков ген. Глебова — уссурийцы, амурцы, забайкальцы. Вопреки приказу Дитерихса, они пошли сюда, а не на Посьет, ссылаясь на разлившуюся реку Суйфун и опасность переправы через нее из-за близости советских войск. Хотя имелась и другая причина — многие казаки уходили с семьями, с женами и детьми. До Посьета нужно было тащиться 200 км по осенней грязи, до Владивостока — 50 км по относительно хорошей дороге, а дальше казаки надеялись добраться морем. Глебов стал договариваться с японцами, чтобы зафрахтовать у них несколько транспортов для перевозки казаков в Посьет.

Среди горожан паника достигла предела. Опасались, что красные вот-вот сомнут японский заслон или обойдут его. Когда какие-то 8 бандитов ограбили французское консульство, покатились слухи о просочившихся партизанах. Больше боялись не регулярных красных частей, а именно партизан с грабежами и резней. Чтобы не произошло [607] восстания в городе, адм. Старк приказал своим кораблям перевезти пленных красноармейцев на другой берег залива Петра Великого, откуда пешком они не скоро добрались бы до Владивостока. Договорились с консульским корпусом о передаче раненых под международную защиту — иностранцы согласились, но потребовали их перевода из городских госпиталей на Русский остров, где их безопасность могла контролироваться иностранными кораблями. Параллельно с этими перевозками флотилия спешно готовилась к походу. Распределяли по судам пассажиров, не сумевших сесть на рейсовые пароходы. Их число ограничивалось тем, что маршрут эскадры до сих пор был неизвестен, поэтому с ней уезжали те, кому было все равно куда ехать, лишь бы подальше от красных. Общая паника немного улеглась, но имелись опасения, что японцы сговорятся с большевиками за счет русских кораблей и не выпустят их, поэтому флотские торопились выйти в море.

Опасения оказались напрасными. Японцы на переговорах с Уборевичем обязались покинуть Владивосток не позднее 25.10, но потребовали, чтобы до этого срока красные оставались на прежних позициях, а кроме того, чтобы они не утруждали себя уже ненужной, но опасной для населения маскировкой, и занимали город сразу красноармейцами, а не партизанскими отрядами. Уборевича такие условия вполне устраивали, и японцы передали Старку крайний срок эвакуации. Когда пошли слухи, что резни не будет, число желающих покинуть Россию сразу уменьшилось. Рассуждали — если нет прямой опасности для жизни, то зачем все бросать и кидаться в неизвестность, да еще в общем хаосе? В случае чего, уехать можно будет и в более спокойной обстановке — Владивосток всегда был «международным» городом, и трудно было представить, что отсюда вдруг вообще нельзя будет уехать. Люди успокоились, только попрятались по домам, поскольку патрули с милицией оттянулись к порту и в городе стала пошаливать уголовщина.

24.10 завершилась посадка на японские и русские корабли казаков Глебова. Они, а следом и основное ядро флотилии — несколько крейсеров, миноносцев, канонерок и других судов с беженцами на борту — взяли курс на Посьет. Даже покинув Владивосток, ни пассажиры, ни команды, ни капитаны еще не знали, куда придется идти дальше, в Китай или на Камчатку. 25.10 погрузились на корабли последние эшелоны японцев. Во Владивосток вступила Красная армия... Ну а белогвардейцам и беженцам предстояло еще искать себе пристанища. В отличие от Юга России, где о них хотя бы первое время заботились союзники и благотворительные организации, здесь такого не было. Существовала, правда, полоса КВЖД, до революции принадлежавшая России и со значительной долей русского населения, но до нее еще требовалось добраться. Когда эскадра из Владивостока пришла в Посьет, там находилась походная канцелярия Дитерихса, а каппелевцы уже проследовали дальше, к границе. На совещании между Дитерихсом и Старком камчатский вариант был окончательно отвергнут. Разбитые и измученные войска были не готовы к продолжению активных действий, плавание на север поздней осенью было уже опасно, да и с продовольствием там было трудно. Армии грозил бы голод, а на снабжение иностранцами рассчитывать не приходилось. [608]

В Посьете казаки, ехавшие на кораблях Сибирской флотилии, узнав, что она пойдет на юг, выгружаться отказались. К ним присоединились и те, кто уже сошел на берег, добравшись сюда японскими транспортами. Из Посъета в зону КВЖД предстоял бы тяжелый пеший поход, и казаки стали требовать, чтобы флотилия довезла их до одного из корейских портов, откуда они могли проехать по железной дороге. Старк согласился, хотя предупредил о недостатке на кораблях пресной воды и продовольствия. Казаки стали снова загружаться на суда — теперь уже русские. Впоследствии им пришлось горько пожалеть о принятом решении. И каппелевцы, и штаб Дитерихса ушли в Китай. Чжан Цзолинь своего обещания поддержать армию не выполнил. Части разоружили и расформировали. Постепенно они рассеялись по дальневосточному зарубежью.

А эскадра Старка, везущая на борту 10 тыс. казаков, членов их семей и владивостокских беженцев, отправилась по свету без какой-либо конечной цели — искать, где ее примут. Первую стоянку сделали в корейском Сейсине (Корея тогда принадлежала Японии). Здесь власти вообще запретили сходить на берег, сославшись на скандалы, которые казаки устроили в Посьете, напившись сивухи, продававшейся в каждой корейской фанзе и китайской лавчонке. Согласились лишь прислать на корабли пресную воду и потребовали ухода.

Флотилия направилась в крупный порт Гензан (ныне Вонсан). Отсюда шла железнодорожная линия на Сеул, Мукден и Харбин, поэтому здесь же высаживалась большая часть беженцев, выезжавших из Владивостока частными пароходами. Сначала их встречали нормально, даже делали нуждавшимся скидку при покупке билетов, а то и отправляли бесплатно. Но потом Чжан Цзолинь испугачся массового наплыва русских в полосу КВЖД. Китайский консул получил указание прекратить выдачу виз, и даже те, у кого они уже имелись, застряли на неопределенное время. Беженцы, прибывшие с Сибирской флотилией, бросившей здесь якоря, вообще оказались в критическом положении. Город их не принимал. Японцы согласились взять на попечение и разместили в своих лечебных учреждениях только раненых — тут уж сказывался самурайский кодекс чести. Другие беженцы оставались на кораблях. Многие ютились на палубах, которые во время осенних штормов затевало водой, мокли под дождями. Начались болезни. Участились смертные случаи, особенно среди детей. Тогда власти все же пошли навстречу и выделили для размещения русских таможенные бараки, неотапливаемые, с земляными полами, разве что под крышей. От города они были отгорожены решеткой и полицейским постом. Выход в город разрешался по карточкам, выдаваемым через японского переводчика и действительным до 16 часов, потом ворота запирались. Казаки ждали решений начальства, гражданские беженцы осаждали консульства. Однако китайцы выдавали визы только на Шанхай, как международный порт — куда еще каким-то образом следовало добираться. Япония соглашалась принимать эмигрантов, но лишь тех, у кого имелось не менее 1,5 тыс. иен. Адм. Старк и ген. Глебов повели переговоры с властями, длившиеся три недели. Японцы все еще хотели соблюсти какие-то свои интересы и подталкивали русских идти на Северный Сахалин, занять его остатками белых войск и колонизировать. Что прекрасно дополнило бы [609] принадлежавший Японии Южный Сахалин. Предлагали в этом случае поддержку против большевиков. Только измученные, полубольные казаки уже не были «войском». А моряки считали безумием идти в это время года на Северный Сахалин, где нет ни одной хорошо защищенной бухты. Наконец пришли к компромиссному соглашению. Казакам разрешили временно остаться в бараках Гензана, обещав некоторую материальную помощь, а эскадра уходила куда-нибудь дальше. Здесь же осталась значительная часть беженцев, не терявшая надежды попасть на КВЖД, — те, у кого там были родственники, знакомые или просто с КВЖД связывались планы устроиться в «русском» Харбине. Казаки прожили в Гензане до лета 1923 г. Потом помощь японцев прекратилась, и они рассеялись кто куда...

Сибирская флотилия 21.11 снова вышла в море. Теперь на ней осталась небольшая часть белогвардейцев — морские стрелки, Русско-Сербский отряд, кадетские корпуса, семьи моряков и те беженцы, которым, собственно, ехать было некуда, и они приросли к эскадре, к «своим». Следующую остановку сделали в Фузане (ныне Пусан). На остававшиеся у флотилии деньги запаслись углем, провизией, водой. Старк еше раз попытался снестись с Чжан Цзолинем о приеме эскадры, но получил отказ. 1.12 власти Фузана запретили дальнейшее пребывание русских в своем,порту, и на следующий день флотилия покинула Корею.

Решено было идти в Шанхай. В огромном городе, считавшемся международной зоной, надеялись найти если не приют, то работу для беженцев, а моряки рассчитывали приспособить свои суда для коммерческих перевозок по побережью и р. Янцзы. В Желтом море на эскадру обрушился тайфун, стал сносить ее на юг, к островам Рюкю . Корабли разбросало поодиночке. Возле о. Тайвань со всем экипажем и пассажирами погиб миноносец «Лейтенант Дыдымов». Другие суда, потрепанные ураганом, постепенно собрались в Шанхае. Тут остались почти все беженцы, а расчеты Сибирской флотилии найти пристанище не оправдались. Шанхай тоже отказался ее принять. Простояв на рейде до начата января, она произвела самый необходимый ремонт, за который ей пришлось заплатить тремя мелкими судами, а потом взяла курс на Филиппины, чтобы искать приют у американцев. Во время перехода, опять у Тайваня, погиб еще один корабль, крейсер «Аякс», выброшенный бурей на мель. Спасти с него удалось только несколько человек. Эскадра Старка достигла Манилы, которая и стала конечным пунктом ее странствий. Здесь американские власти поставили корабли на прикол. Моряков списали на берег и поселили в лагере. Одни обосновались на Филиппинах навсегда, другие постепенно разъезжались по свету...

Ну а на российском Дальнем Востоке сразу после ухода белых, 13.11.22, Народное Собрание ДВР отменило «демократическую» конституцию и объявило об установлении полноценной советской власти, подав прошение о вхождении в состав РСФСР. Уже 14.11 «просьба была удовлетворена». ДВР сделала свое дело и больше была не нужна. Снимались и другие маски, тоже ставшие ненужными. В ноябре 22 г. за победу на Дальнем Востоке была награждена орденом Красного Знамени не какая-то там Н РА и не какие-то там «партизаны», а 5-я советская армия. В декабре красная экспедиция добралась [610] до Камчатки, разгромила казачий отряд есаула Бочкарева и заняла Петропавловск. «И на Тихом океане свой закончили поход...» Кстати, эта песня тоже свидетельствует, какие «приамурские партизаны» брали Волочаевку и Спасск. Родиться она могла только в войсках, переброшенных с Южного фронта, потому что представляет собой слегка переделанный «Дроздовский марш».

118. Последний поход

...Бросив дом, бросив семьи родные,
Собрались мы в ряды боевые.
Не на радость, на подвиг тяжелый мы шли,
От людей мы не ждали награды.
По пути разрушая преграды,
Крестный путь мы свершили одни...

Генерал-лейтенант Пепеляев

Если история Белого Движения в России открывалась Ледяным походом, то закрывалась она походом, который можно назвать «сверхледяным». Во время Якутского восстания Дитерихс назначил туда уполномоченным П. Г. Куликовского — бывшего эсеровского боевика, одного из ближайших соратников Савинкова. Якутию он хорошо знал, отбывая там ссылку, а потом и «вечную каторгу», которой ему в свое время заменили смертный приговор. Назначение было чисто условным, никакой связи с повстанцами не имелось, белых отделяли от них фронт, тайга, огромные расстояния. Но Куликовский развил бурную деятельность. Обратившись к якутским промышленникам Никифорову, Кушнареву, Галибарову, он собрал средства на организацию экспедиции, а возглавить ее предложил Анатолию Николаевичу Пепеляеву.

В 1914 г. он — лихой поручик и поэт, командир конной разведки, в 1917-м — уже полковник, командир полка, в 1918-м — возглавил антибольшевистское восстание в Томске. У Колчака командовал корпусом и армией. Его называли иногда «сибирским Суворовым». После разгрома, в начале 20 г., пытался организовать оборону Томска, но свалился в тифу, и подчиненные тайком, в крестьянской одежде, вывезли его за границу. 29-летний генерал-лейтенант поселился на окраине Харбина, работал извозчиком, ловил для заработка рыбу на Сунгари. Здесь он «остепенился», женившись на дочери железнодорожного мастера. Но прошлое напоминало о себе, звало в новые походы. Как и каппелевцы, он сначала клюнул на «демократию» ДВР, чуть было не уехал поступать на службу в Народно-революционную армию. От приглашения Меркуловых отказался, не желая сотрудничать с японцами. А получив предложение Куликовского идти на помощь восставшим, загорелся сразу. Из прежних соратников, оказавшихся за рубежом, из спасшихся на чужбине белогвардейцев он в короткий срок сформировал Сибирскую Добровольческую дружину. Их было всего 700 человек. Батальонами, ротами командовали генералы и полковники — такие же молодые, как их начальник. В дружине [611] было введено обращение «брат». «Брат полковник», «брат капитан»...

В сентябре 22 г. дружина с трех зафрахтованных пароходов высадилась в порту Аян и заняла его. Затем Пепеляев двинулся вдоль побережья на север, присоединяя малочисленные остатки белопартизанских отрядов. После 500-километрового марша белые заняли г. Охотск. Обеспечив таким образом некоторую тыловую базу, дружина начала поход в Якутию. Пешком, через хребет Джугджур, без дорог через тайгу, через болотные топи и мари. Преодолев еще 500 км и отогнав красных, Пепеляев взял г. Нелькан, но дальше продвинуться не смог. Начался голод, болезни, люди были измучены до предела. Достать оленей у местных тунгусов не удалось. И белогвардейцы решили вернуться в Аян, на побережье, замкнув таким образом треугольник своего маршрута протяженностью 1200 км. Пепеляев, по свидетельству современников, «был в эти дни бодр, строг к себе, внимателен к соратникам, голодал и пел со своими дружинниками, он даже писал стихи».

25.10 пал Владивосток, в декабре — Петропавловск-Камчатский. Дружина Пепеляева осталась одна, отрезанная от всего мира. Пути назад ей уже не было. Последний осколочек «белогвардейщины» в России. У нее не имелось даже плавсредств для эвакуации. И Пепеляев принял решение — наступать. Двигаться на Якутск. Поднять Якутию и идти на Иркутск. В случае удачи — возродить Белое Движение в Сибири, в случае неудачи — прорываться за границу. 26 декабря начался новый поход — зимой, через места, близкие к полюсу холода. На этот раз дружина шла, основательно подготовившись, с оленями и обозом продовольствия. Вскоре она снова заняла Нелькан.

Большевики не ожидали, что Пепеляев пойдет дальше в самые лютые морозы, когда «в тайге зверь не бежал, птица на лету застывала». Но он пошел. Его дружина преодолела тысячекилометровое ледяное пространство и ворвалась в центр Якутии. После подавления недавнего восстания красных войск здесь хватало. И вооружены они были получше, чем белогвардейцы, несшие только винтовки. Но силы большевиков разошлись по всему краю. В самом Якутске оставались артдивизион, отряд ЧОН, конный дивизион ГПУ и комендантская команда. Подступы к нему прикрывали гарнизоны в Павловске и Маинцах. Крупный отряд Курашева с 2 орудиями и несколькими пулеметами располагался в селе Чурапча, отряд Строда в 300 чел. и база снабжения — в с. Петропавловском, отряд Суторихина в 400 чел. — в слободе Амга. Через этот населенный пункт, занимавший центральное положение, осуществлялась связь между разбросанными по Якутии красными частями.

Пепеляев объявился внезапно. В освобождаемых селениях он объявлял, что несет избавление от большевизма, а не свой диктат. Якутам он говорил «Будущее Якутии — это вы сами. Править Якутией будете вы».

Какие-либо репрессии и насилия по отношению к местному населению строжайше воспрещались, даже к тем, кто сотрудничал с большевиками. Действовал Пепеляев решительно и дерзко. Авангардный батальон генерала Ракитина в 140 чел., громя и разгоняя красные гарнизоны, занял поселки Крест-Хальджай, Татту, Уолбу, Борогонцы. Затем часть своего отряда Ракитин повернул на [612] с. Чурапчу, в виде заслона от отряда Курашева, часть — к Маинцам, выходя на подступы к Якутску. Другой батальон, полковника Рейнгардта, скрытно вышел к Амге. Несколькими днями раньше советские войска там уменьшились наполовину — часть отряда Суторихина большевики рассредоточили в окрестных населенных пунктах, чтобы предотвратить возможные волнения среди населения. Тем не менее в Амге оставалось вдвое больше сил, чем у Рейнгардта. Еще с прошлого года, со времени осады повстанцами, слобода была сильно укреплена. Белые пошли на штурм ночью с трех сторон. Внезапность, дерзкая атака во весь рост с винтовками наперевес решили исход боя. Слобода была взята, гарнизон частью перебит, частью пленен, частью разбежался, вымерзая в тайге. Вслед за этим ликвидировали и мелкие отряды в окрестных селениях.

Пепеляев с основными силами дружины занял городишки Усть-Маю, Усть-Миль и двигался к Амге вслед за авангардами. Выигрыш он получил значительный. Красные части оказались отрезанными друг от друга, путь на Якутск был открыт. Город объявлялся на военном положении, разделялся на 5 оборонительных районов. Большевики мобилизовали все трудоспособное население на строительство укреплений, срочно пытались обучать местных призывников и формировать из них новые войска, рассылали гонцов с требованиями ко всем своим частям спешить на выручку столицы края. Некоторых гонцов перехватили белогвардейцы, но отряд Строда, получив такой приказ, выступил из Петропавловского на Якутск.

Главные силы Сибирской Добровольческой дружины вошли в Амгу 11.02.23. И тут Пепеляев допустил первую ошибку. Вместо того чтобы немедленно, не позволяя врагу опомниться, наступать на Якутск, который он имел все шансы взять, он решил остановиться, дать передышку своим бойцам. Расчистить тылы и поднять якутов на восстание. Амгу он сделал своей временной «столицей», выдвинув в направлении Чурапчи весь батальон Ракитина, а на перехват Строда выслал якутский партизанский отряд Артемьева. Дальнейшее наступление он назначил на 17.02.

Расчеты оказались неверными. Поднять новое восстание не удалось. Сказался и недавний разгром прежнего, и последовавшие за этим репрессии. Кого расстреляли, кто разбежался по таежным глубинкам, а оставшиеся жители были запуганы и выжидали, чем дело кончится. Сказался и еще один фактор, пропагандистский. В январе 23-го, всего за месяц до прихода Пепеляева, состоялся Учредительный съезд советов Якутии, объявивший ее автономной республикой. У людей появилась надежда, что власть теперь будет другая — хоть и советская, но «своя». Об автономии мечтали и говорили представители нарождающейся якутской интеллигенции еще до революции. Не все из их слушателей понимали это слово, но с ним связывалось что-то хорошее, светлое. Теперь якуты «автономию» получили. Конечно, ничего не изменилось, но почувствовать этого они еще не успели. Мало того, под флагом защиты своей «автономии» большевики теперь вели их мобилизацию. Сколько-нибудь значительной поддержки Пепеляев не дождался, зато потерял фактор внезапности и инициативу. А вскоре завяз в боях.

Отряд Строда, обнаружив засаду Артемьева, сделал вид, что поворачивает [613] назад, но обошел ее по другой дороге. Его движение засекли уже вблизи Амги, и Пепеляев допустил вторую ошибку. Вместо того чтобы раздавить врага крупными силами, послал лишь офицерскую роту под командованием генерала Вишневского. Расчет был на внезапность, нападения. Ночью 13.02 рота с партизанами Артемьева атаковала красных в аласе (зимовье) Сасыл-Сысы. Действительно, напасть удалось неожиданно. Строд был ранен, красные почти сломлены, оба их пулемета вышли из строя, схватка перешла в рукопашную. Большевики уже терпели поражение, но они захватили с собой из Петропавловского большой обоз боеприпасов, в котором оказалось много ручных гранат. Ими и отразили атаку Вишневского в ближнем бою. Обе стороны понесли большие потери. Лишь после этого подошел Пепеляев с главными силами дружины. И допустил следующую ошибку. Считая поражение красных очевидным и не желая лишнего кровопролития, затеял со Стродом переговоры о сдаче. Тот попросил время с 11 до 16 часов, якобы для совещания с отрядом. За этот срок красные возвели вокруг аласа полевые укрепления, исправили пулеметы и хорошо изготовились к бою. А еще одна ошибка, которую сделал Пепеляев, — не отступил от Сасыл-Сысы. Не оставил потрепанный Петропавловский отряд в своем тылу, сковав небольшими заслонами или даже дав ему выйти из удобного для обороны места, а связался боем со Стродом. Отчасти из-за того, что считал для себя, когда-то бравшего большие города, унизительным отступить от какого-то зимовья, отчасти желая заполучить богатый обоз боеприпасов. Предпринималось несколько штурмов, возобновлялись переговоры, день за днем гремела снайперская перестрелка, а положение оставалось прежним. Открытая поляна, пулеметы, густо рассыпаемые гранаты делали позицию красных неприступной. От отряда Строда мало что осталось, но несла потери и дружина, а в ней каждый человек был на счету. И терялось драгоценное время.

Обстановка начала меняться. Батальон Ракитина, действовавший против советских войск в Чурапче, потерпел поражение, попытавшись взять село Тюнгюлю, где укрепился гарнизон в 60 чел. Тотчас же красный отряд Курашева с артиллерией выступил из Чурапчи на Амгу. Пепеляев наконец-то оставил осажденные остатки Петропавловского отряда и с ядром дружины пошел Курашеву наперерез. Дважды устраивались засады, однако красные маневрировали, обходили их и 1.03 подступили к Амге. Завязался ожесточенный фронтальный бой. Несмотря на наличие пушек, одолеть дружину Курашев не мог. И красные, и белые несли потери, но не уступали друг другу. Однако в это время из Якутска подошел с войсками Байкалов. За две недели подаренной ему передышки он успел подготовить к бою свои части, пополнить их мобилизованными, собрать мелкие гарнизоны из ближайших к Якутску пунктов. 3.03.23 г. Сибирская Добровольческая дружина была разбита и оставила Амгу.

Пепеляев уходил на восток. Байкалов направил красные войска преследовать его и окончательно уничтожить белых. Но опять тысячекилометровый путь через зимнюю тайгу, горные хребты и морозы оказался под силу лишь измученному и обескровленному белому отряду. Большевики не смогли одолеть эту дорогу и прекратили погоню. На охотское побережье вернулась едва половина тех, кто начинал поход [614] в Якутию. Потери, болезни, отсутствие боеприпасов лишали их возможности дальнейших активных действий. Они не могли даже спастись без посторонней помощи — а оказать ее было некому. Оставалось надеяться на случай. На то, что в здешние воды забредет какое-нибудь иностранное судно. Однако в 23 г. японцы и американцы, бывшие здесь когда-то частыми гостями, опасались соваться к беспокойным русским берегам. И первыми появились красные.

Находясь на побережье, Пепеляев был все еще опасен коммунистам. Его имя, наличие каких-то белых сил на территории России могли способствовать новым волнениям, порождая надежды на избавление. Едва открылась навигация, два батальона 2-й Приамурской дивизии, 800 персонально отобранных бойцов под командованием Вострецова, на двух пароходах были отправлены морем против Пепеляева. Даже имея большое численное превосходство, Вострецов действовал осторожно. В Аяне еще с русско-японской войны имелось несколько старых береговых орудий, поэтому экспедиция сначала взяла курс на Охотск, где базировались остатки батальона Ракитина. Недалеко от Охотска десант высадился и с суши внезапно атаковал городок. Батальон белых был разгромлен мгновенно. Кого перебили, кого взяли в плен. Дальше Вострецов двинулся на Аян — по берегу, откуда Пепеляев не ждал опасности. Скрытно подойдя к нему, красные ночью ворвались в город, сразу же нацелив главный удар на штаб командующего, окружив его и отрезав от подразделений дружины. Видя полную невозможность дальнейшего сопротивления, которое обернулось бы односторонней бойней, Пепеляев отдал приказ сложить оружие. 17 июня 1923 г. последний очаг «белогвардейщины» в России был ликвидирован. Пепеляева судили, приговорили к расстрелу. Затем помиловали, заменив приговор 10-летним сроком заключения. Так он и сгинул где-то в лагерях.

119. Жизненные дороги

Пусть не всегда подобны горному снегу одежды белого ратника — да святится вовеки память его!

И. Л. Бунин

Остается, хотя бы коротко, рассказать о белогвардейских судьбах. У каждого они складывались по-разному. Разбросанные по разным странам люди устраивались, кто как может. Генерал-квартирмейстер деникинского штаба ген. Ю. Н. Плющик-Плющевский умер от разрыва сердца, работая грузчиком. Генерал И. Г. Эрдели и адмирал Г. К. Старк трудились в Париже шоферами такси. Генерал М. Ф. Квицинский стал в Швеции сапожником, генерал Тынов — чистильщиком обуви. Актером стал генерал Поляков (отец Марины Влади.) Генерал С. Г. Улагай служил в албанской армии. Генерал А. Г. Шкуро создал из казаков цирковую конную труппу и выступал с нею. А белогвардеец Иван Беляев был в Парагвае признан... святым. Он был из тех, кого судьба забросила в Южную Америку, и в 30-х годах поступил на парагвайскую службу, где выиграл войну с Боливией и близко [615] сошелся с индейцами, много помогая им и часто защищая. И столь ярко проявил лучшие качества русского офицера, что до сих пор индейцы-мака в своих верованиях чтут его как «сына Бога и брата Иисуса Христа».

Генерал А. И. Деникин зарабатывал литературой. Сначала жил в Бельгии и Венгрии, где жизнь была дешевле, а в 1920—1926 гг. вышли в свет его пятитомные «Очерки русской смуты», сразу завоевавшие широкую популярность и ставшие классикой мемуарной литературы. Деникин с семьей перебрался в Париж, где вышли в свет его новые книги — «Офицеры» и «Старая армия». Был близок с Буниным, Куприным, Шмелевым, Бальмонтом, Цветаевой. Литературой занялся и атаман Краснов. Кроме воспоминаний, он создал ряд повестей из казачьей жизни.

А кое-кто еще продолжал воевать. Один из сподвижников атамана Семенова, ген. Нечаев, сформировал в Харбине Русскую дивизию численностью 12 тыс. чел., которая в 1924—1927 гг. участвовала в китайской гражданской войне на стороне Чжан Цзолиня против революционных войск. Хотя, по сути, белогвардейцы тут выступали уже наемниками, но они рассматривали это как продолжение общей борьбы против большевизма — уже на китайской земле, поскольку в революционной армии сражалось много коммунистов, а руководили ее действиями советские военные специалисты во главе с Блюхером.

Обвинения белой эмиграции в терроризме в настоящее время повисли в воздухе, как только выяснилось, что все громкие процессы 20-х годов — дело «Промпартии», «Шахтинское дело» и др. были дутыми, а авторами почти всех политических убийств в СССР являлись свои же, советские спецслужбы. Некоторые белогвардейцы действительно пробовали пойти по пути террора, но их организации были слабенькими и малочисленными. Само воспитание и мораль русских офицеров делали их никуда не годными конспираторами и террористами. За границей у них еще кое-что получалось — убийства Воровского, Нетте. Но в обстановке Совдепии офицер, пробравшийся из-за границы, оказывался «виден за версту». При общей атмосфере слежки и подозрительности он становился легкой добычей ОГПУ, и в СССР нельзя назвать ни одного удавшегося теракта.

С этой точки зрения опасность для большевистских лидеров могли представлять эсеры — но их партию разгромили в 22-м, сделав ее руководителей заложниками с отсроченным смертным приговором. Опасались коммунисты и такого боевика, как Б. В. Савинков. Поэтому против него был направлен один из главных ударов спецслужб. Если белый терроризм размаха не получил, то красный набирал силу. В 20-х годах ОГПУ предприняло ряд крупномасштабных провокаций по созданию в СССР фиктивных подпольных организаций для выявления по стране антисоветски настроенных элементов. На одну из таких организаций поймали и Савинкова, спровоцировав его переход границы. 16.08.24 он был арестован. Военная коллегия Верховного суда приговорила его к расстрелу. Но провокация получила и дальнейшее развитие. «Учитывая признание Савинковым Советской власти», приговор ему заменили 10-летним заключением. От его имени выпустили покаянные письма к соратникам о прекращении борьбы и сотрудничестве с СССР — подделкой их занимался не кто иной, [616] как Я. Блюмкин, убийца посла Мирбаха в 18-м. А затем инсценировали самоубийство Савинкова — он был сброшен в лестничный пролет внутренней тюрьмы на Лубянке.

Началась настоящая охота на антикоммунистических лидеров. По тому же сценарию на фиктивную украинскую организацию заманили в СССР и убили атамана Ю. Тютюнника. В 1926 г. в Париже евреем Шварцбадом был застрелен С. В. Петлюра. Якобы из личной мести. Там же бесследно исчез ген. Монкевиц, отвечавший в РОВС за связи с русским подпольем. В 1927 г. заманили на советскую территорию, осудили и расстреляли популярного среди казахов атамана Анненкова.

В 1928 г. в возрасте 49 лет умер председатель Русского Общевоинского Союза П. Н. Врангель. Обстоятельства его смерти многие находили подозрительными. Тем более что вскоре, тоже при неясных обстоятельствах, скончались великие князья Николай Николаевич и Кирилл Владимирович, т. е. оба претендента на звание местоблюстителя русского престола. Почти одновременно погибла вся «верхушка», как бы символизировавшая собой прежнюю Россию.

В 1929 г. бывший генерал Я. А. Слащев, зачисленный в Красную армию, преподававший тактику на высших курсах командного состава «Выстрел» и в высшей школе ОГПУ, был застрелен в собственной квартире. Дело тоже осталось темным. Его быстренько замяли, обвинив в убийстве одного из слушателей. «Из личной мести». В том же году во время конфликта на КВЖД отряды чекистов совершили налет на поселки казаков-эмигрантов в Китае, истребив сотни мирных поселенцев. Свыше 600 чел. угнали в СССР.

После смерти Врангеля председателем РОВС стал А. П. Кутепов. В январе 1930 г. в Париже среди бела дня он был похищен ОГПУ. Его втолкнули в машину, усыпили эфиром, вывезли на побережье и переправили на советский пароход «Спартак». А. Солженицын писал, что Кутепов был убит на Лубянке, хотя его врач Алексинский считал, что из-за прошлых ранений Кутепов не смог бы выдержать действия наркотиков. На посту председателя РОВС убитого командира сменил его начальник штаба Е. К. Миллер. Любопытно, что А. И. Деникин проявил в эмиграции и недюжинные детективные способности. Так, сопоставляя различные факты, он еще в 26 г. определил, что якобы существовавшая в России подпольная организация «Трест», с которой связался Кутепов, является грандиозной провокацией ОГПУ, а в 27 г. пришел к неожиданному выводу, что на чекистов работает... командир Корниловской дивизии ген. Скоблин. Это было действительно так, Скоблина обработали и завербовали через жену, знаменитую певицу Плевицкую. Но неоднократные предупреждения Деникина в адрес Кутепова и Миллера не дали результатов — прямых доказательств не было, а косвенные заключения воспринимались как излишняя осторожность старого перестраховщика.

Но конспиратором он был куда лучшим, чем другие белые начальники, и хотя тоже вел серьезную антикоммунистическую работу, о «деникинской организации» в отличие от кутеповской до сих пор почти ничего не известно. Мы знаем лишь, что «комитет Мельгунова», как условно называлась эта организация, издавал журнал «Борьба за Россию», часть тиража которого нелегально переправлялась в СССР, [617] к участвовал в сборе и распределении средств для организаций, активно борющихся с коммунизмом. Все записи своевременно уничтожались Деникиным, а разговоров на данную тему он никогда не вел.

Небезынтересно, что пик политического терроризма пришелся на вторую половину 20-х годов. Т. е. как раз на годы раскулачивания и коллективизации. Поэтому вовсе не исключено, что коммунистическая верхушка опасалась возобновления гражданской войны и убирала тех, кто мог бы способствовать сопротивлению или возглавить его. Как известно, восстания действительно были, особенно сильные на Кубани, где казаки вырубили два полка Красной армии, а на подавление бросались танки и авиация. Но всеобщего размаха такие стихийные взрывы уже не получили. В 30-х годах уровень международного терроризма чекистов несколько снизился. Во-первых, русское крестьянство было окончательно побеждено, во-вторых, лучшие «международники» ОГПУ были троцкистами и попали под репрессии, а в-третьих, у спецслужб началась горячая пора внутри СССР.

Однако в сентябре 1937 г. последовали новые акции. 20.09 на квартиру к Деникину, когда он был один, явился Скоблин, настойчиво приглашая его в поездку на автомобиле за город. Деникин, будучи настороже, отказался. Предусматривался и силовой вариант увоза — в машине ждали сигнала двое неизвестных. Но неожиданно пришел здоровенный казак, которого Деникин пригласил помочь в ремонте, и Скоблин удалился. А через два дня был похищен Миллер. Его заманили на «деловую встречу», в грузовике с дипломатическими номерами вывезли в ящике в Гавр и погрузили на пароход «Мария Ульянова». Но у Миллера все же были подозрения, и он оставил письмо, что идет на встречу со Скоблиным. В результате агенты были разоблачены, Плевицкая получила 20 лет и умерла в тюрьме, а Скоблину удалось скрыться. Он пробрался в Испанию, где шла гражданская война, и в расположении республиканцев явился к советским чекистам, однако его поспешили убрать, как отработанную и компрометирующую фигуру.

Как ни парадоксально, немец Миллер пал жертвой своей антигерманской и антинацистской ориентации. В это время Советский Союз взял курс на сближение с гитлеровской Германией. Сторонники французской ориентации в европейском противостоянии во главе с Тухачевским были уничтожены, а само наметившееся было сближение с Францией оказалось торпедированным. Кстати, компромат на Тухачевского, чтобы он попал в СССР извне, из Германии, чекисты подбросили Гейдриху все через того же Скоблина, ставшего к тому времени двойником и работавшего и на ОГПУ, и на гитлеровскую СД. Советская сторона рассчитывала направить агрессию Гитлера на запад, и в рамках этой политики раньше других началось тесное сотрудничество большевистских и германских спецслужб. В частности, возник план превратить РОВС в прогерманскую «пятую колонну» в западных странах. А патриотическая позиция Деникина и Миллера мешала этому.

Приближение Второй мировой войны раскололо эмиграцию. Вероятность и близость советско-германского столкновения, как ни странно, оказалась для русского зарубежья куда более очевидной, чем для коммунистического руководства. По крайней мере никто, подобно [618] Сталину или Ворошилову, не верил в возможность прочного советско-германского союза против Запада. А война требовала выбора позиции — как воспринимать Советский Союз? Все еще как Российскую державу — распятую, униженную, но родную? Или как коммунистическое государство, не имеющее ничего общего с уничтоженной Россией? Каждый решал этот вопрос по-своему...

После смерти Миллера РОВС, как и рассчитывали чекисты, возглавил прогермански настроенный ген. Ф. Ф. Абрамов, бывший командующий Донским корпусом и 2-й армией у Врангеля. Но пробыл он на этом посту всего полгода, и в марте 1938 г. вынужден был уйти в результате скандала — когда выяснилось, что его сын является советским агентом. Председателем стал ген. А. П. Архангельский. Однако РОВС, детище Врангеля, стал уже распадаться. В сторону германской ориентации тянул начальник 2-го отдела РОВС (Германия, Австрия, Прибалтика) А. А. фон Лампе, образовавший в 39 г. независимое Объединение русских воинских союзов в Германии. На Дальнем Востоке после смерти в 1937 г. Д. Л. Хорвата и М. К. Дитерихса на роль единоличного вождя эмиграции претендовал Г. М. Семенов. Авторитет у Архангельского был далеко не тот, что у его предшественников (при Деникине он служил генералом для поручений, при Врангеле — начальником одного из отделов штаба). А с началом войны РОВС распался окончательно. Мир разделился фронтами, и о какой-либо связи русского офицерства в разных странах думать не приходилось. Изначальная задача РОВС — сохранение кадров российской армии — ушла в прошлое. А классический лозунг белогвардейцев «Кубанский поход продолжается!» потерял смысл, т. к. антисоветская борьба становилась антироссийской, а поддержка России означала бы отказ от борьбы с ее коммунистическим правительством.

Некоторые белогвардейцы заняли позицию «хоть с чертом, но против большевиков» — Краснов, Шкуро, Семенов, Султан-Гирей Клыч и др. Краснов и Шкуро надеялись поднять казаков для войны в союзе с Германией. В Маньчжурии ген. Бакшеев пытался формировать Захинганский казачий корпус. Осуждать их за это или оправдывать — вопрос неоднозначный. Во всяком случае, понять их можно. Они боролись не за Гитлера, а против большевиков. Душой они навсегда остались в прошлом, в гражданской войне, а значит, воевали вовсе не «против своих» — красные для них никогда не были «своими». Они и Дон с Кубанью представляли себе прошлыми, поэтому их агитация особого успеха не имела. Да и немцы не давали им широко развернуться. Держали, вроде как про запас, не доверяя русским — ведь они оставались патриотами. Старались сохранить особую позицию союзников, а не подчиненных. А с подобными союзниками можно было и обжечься. Например, украинские националисты, в 41 г. действовавшие совместно с Германией, увидев лживость обещаний о «самостийности» и бесчинства оккупантов на Украине, уже в 42 г. повернули оружие против вчерашних союзников и повели войну на два фронта — против коммунистов и против фашистов. То же в 45 г. сделали власовцы.

Можно отметить и такую закономерность, что к сотрудничеству с Германией в основном склонялись сепаратистские и националистические круги (казаков Гитлер признавал отдельной нацией, притом [619] относил ее к «полноценным»). Основное же ядро белой эмиграции заняло патриотическую позицию. Ее тоже нетрудно понять, если вспомнить, что и в гражданской войне на белой стороне была национально-государственная идея в противовес большевистской интернационально-классовой. Так, Деникин еще до войны вел активную пропаганду против сотрудничества с нацистской Германией, выдвинув двуединый лозунг: «Свержение большевизма и защита России». Он предсказывал, что Красная армия является единственной силой в Европе, способной сокрушить нацизм. И верил, что она сначала «храбро отстоит русскую землю, а затем повернет штыки против большевиков».

В 1940 г., после оккупации немцами Франции, Деникины бежали на юг, остановившись в пос. Мимизан. От заманчивых предложений немцев о сотрудничестве и переезде в Германию 70-летний генерал отказался, предпочитая жить в нищете. Его книги были запрещены, он жил огородничеством, ловил рыбу. И занимался антифашистской работой, слушая с женой радио, распространяя запретную информацию среди населения и продолжая агитацию среди эмигрантов против службы на нацистов. Общался с размещенными здесь власовцами, советуя им в бою переходить на сторону англо-американцев. Собирал материалы о зверствах нацистов и положении русских пленных — он был одним из первых на Западе, кто заговорил о двойной трагедии этих людей, преданных собственным правительством и уничтожаемых немцами.

А в США фонд помощи Красной армии возглавила великая княжна Мария Павловна. Активную деятельность в поддержку России вел бывший протопресвитер врангелевской армии о. Вениамин, ставший с 1938 г. митрополитом православной церкви в Северной Америке. Многие белоэмигранты и их дети сражались в американской и французской армиях, участвовали в движении Сопротивления во Франции, Чехословакии, Югославии, впоследствии были награждены орденами и медалями, даже советскими (как правило, посмертно). Хотя там, где война велась не против своего народа, разделение получилось еще более сложным и запутанным. В Албании против партизан сражался ген. Улагай, там же скончавшийся в 1944 г. В Югославии были русские «охранные части», действовавшие в составе вермахта против партизан (против коммунистов) под командованием бывшего белого генерала Б. А. Штейфона. Но и в составе партизан воевало много русских. Бывший полковник Ф. Е. Махин стал генерал-полковником в армии Тито. До генерала Народно-освободительной армии Югославии дослужился и белоэмигрант инженер В. Смирнов. Бывший командир деникинского полка М. Жимерский стал главнокомандующим Войска Польского, кавалером ордена Победы.

Окончание войны еще раз перемешало эмиграцию. При бомбежке Берлина погиб бывший гетман Скоропадский. В Маньчжурии во время операции против Квантунской армии специальные десантные отряды НКВД захватили Семенова, Бакшеева и их ближайших соратников. В 1946 г. они были осуждены и казнены. Всех русских, сотрудничавших с Германией и Японией и искавших убежища у англичан с американцами, союзники выдали СССР. Краснов, Шкуро, Султан-Гирей Клыч и лица, проходившие с ними по одному делу, были повешены [620] в 1947 г. Другие белогвардейцы, примкнувшие к неприятелю, пошли кто под расстрелы, кто по лагерям. Вместе с ними, с власовцами, с репатриантами, союзники одним махом выдали и тех русских, кто никогда никакого дела с немцами не имел, но бросился на запад искать убежища из стран, занимаемых Советской армией. Так сказать, «до кучи», не особо разбираясь. Этим беженцам вообще «не повезло». Их, тоже не особо разбираясь, ждала судьба всех выданных, лагеря или расстрелы. А в государствах, вошедших в советскую зону оккупации, особые отделы брали поголовно только тех, кто бежал из России уже в советские годы — от коллективизации, голода и т. п. Белоэмиграцию почти не тронули, арестовав лишь отдельных, самых заметных ее представителей. Так в Праге был арестован 75-летний генерал Н. Н. Шиллинг, там же умерший в 1945 г.

Некоторые белогвардейцы после войны пожелали вернуться в СССР. Например, один из лучших летчиков мировой и гражданской войн, командующий врангелевской авиацией генерал В. М. Ткачев, проживавший в Югославии и отвергший неоднократные предложения немцев о сотрудничестве. Митрополит Вениамин участвовал в 1945 г. в избрании Московского патриарха Алексия, в 1954 г. получил советское гражданство и переехал из США на родину. Он возглавлял Рижскую, затем Ростовскую и Саратовскую епархии, а закончил жизнь в 1961 г. в Псковско-Печерском монастыре.

Другие доживали век на чужбине. Победы Советской армии во многом затмили в глазах общественности бесчеловечность коммунистического режима, антисоветские взгляды зачастую стали подвергаться обструкции. Поэтому, например, Деникин вынужден был из Парижа переехать в США. Здесь он разработал и направил правительствам США и Англии меморандум «Русский вопрос», где доказывал, что в случае войны нельзя смешивать советскую власть и русский народ. Один из немногих в то время поднимал голос против выдачи Сталину казаков и власовцев. В Америке он начал работу над книгами «Путь русского офицера» и «Вторая мировая война, Россия и зарубежье». Эти работы остались незавершенными — 7.08.47 он скончался. Последние его слова были «Вот не увижу, как Россия спасется!»

И просил перед смертью, чтобы после освобождения России от большевиков его прах был перевезен на Родину.

Кое-кто дотянул до глубокой старости. Фон Лампе, скончавшийся в 1967 г. в Париже в возрасте 82 лет. Корниловский первопоходник, затем командир дивизии ген. А. Н. Черепов, умерший в 1964 г. в Нью-Йорке в возрасте 87 лет. Ген. Ф. Ф. Абрамов прожил 93 года, да и то погиб не своей смертью — в 1963 г. он скончался в США, сбитый автомобилем. В Европе и Америке белоэмиграция постепенно ассимилировала, растворяясь последующими поколениями в коренном населении. Но в Северном Китае еще долго сохранялись русские кварталы в городах, поселки и казачьи станицы. С 1954 г. оттуда началось массовое возвращение в СССР: в Китае установилась власть Мао Цзэдуна, пошли его попытки коллективизации и другие эксперименты, а затем и антисоветские кампании, в результате которых русское население подвергалось травле, окружалось атмосферой шпиономании; а в Советском Союзе, наоборот, наступила «хрущевская оттепель». Последняя партия казаков, около 30 тыс. чел., вернулась [621] из Китая в 1960 г. Расселенных по Сибири и Казахстану, их охотно брали колхозы и совхозы, как редких работников — хозяйственных, трудолюбивых, не развращенных еще социалистической безалаберностью, не ворующих и не спившихся. Но вернувшиеся, конечно, были уже детьми и внуками тех, кто в 1920—1922 гг. ушел за рубеж...

120. Некоторые итоги...

...Настанут дни, и вихрь кровавый
От нас умчится навсегда,
Взлетит опять орел двуглавый,
И сгинет красная звезда...

Граф Н. Зубов. Крым, 1920 г.

Большевики в 1917 г. совратили Россию, главным образом, обещаниями немедленного выхода из «империалистической бойни». Этим же «плюсом» советская литература частенько пыталась оправдывать все лишения революции и гражданской. Да, мировая война была жестокой. Позиционной, на перемалывание живой силы. Россия потеряла в ней около 2 миллионов человек (правда, в это число входят не только убитые, но и раненые). Революция и гражданская война, спасшие страну от «бойни», унесли, по разным оценкам, 14—15 миллионов жизней. Плюс 5—6 миллионов жертв голода 1921 — 1922 гг. Итого — 19—21 миллион погибших. 2 миллиона эмигрировали. Маршал Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» оценивал боевые потери Красной армии в 800 тыс. убитых и раненых. В более поздних советских изданиях (напр. М. Акулов, В. Петров, «16 ноября 1920 г.», М., 1989 г.) приводится уже другая цифра — 1 миллион только убитыми. Полагая боевые потери сторон примерно равными, мы увидим, что только на фронтах гражданской Россия понесла урон не меньший, чем на фронтах «империалистической» (уже шедшей к концу). Остальные миллионы жизней — это голод, эпидемии, разруха и террор. В каких пропорциях они между собой соотносились? А имеют ли здесь смысл пропорции? Эпидемии, вызванные разрухой... Смертность от эпидемий, вызванная недоеданием... Разруха и недоедание, вызванные национализацией и комиссарским хозяйствованием... Куда, например, отнести согнанных со своих мест беженцев, погибавших от тифа и замерзавших на дорогах? Или «буржуев», запертых зимой 1920/21 г. в Крыму на вымирание от голода и болезней? Или голод в Поволжье, вызванный политикой хлебной монополии и продразверстками? Это террор или «естественные» причины?

Итоги гражданской войны, в конце концов, оказывались трагическими не только для противников, но и для сторонников советской власти. Судьбы тех, кто сражался на красной стороне, вряд ли можно назвать лучшими, чем судьбы белогвардейцев. Еще в ходе войны началась практика устранения «лидеров» — всех, кто имел какое-то самостоятельное мышление и пользовался авторитетом в народе. И, следовательно, представлял потенциальную опасность для коммунистической верхушки. Автономов, Сорокин, Кочубей, спасавшийся от [622] красного расстрела и угодивший к белым. Едва сумел избежать расправы Махно. В 1920 г., едва завершился разгром Деникина, в результате довольно темной истории расстреляли Б. М. Думенко со всем штабом 2-го кавкорпуса. В феврале 1921 г. арестовали, а 2.04.21 расстреляли командующего 2-й Конармией Ф. К. Миронова. Тут уж даже формального повода и суда не было, просто прикончили в Бутырках, и все. Очевидна причастность к убийству Ленина, 5.03.21 он писал «Секретно. Т. Склянский! Где Миронов теперь? Как дело обстоит теперь? Ленин».

Из грифа видно, что речь шла не о праздном любопытстве. Впрочем, приговор Миронову вынесли еще в 19-м, но до конца войны он был нужен.

В 1922 г. при странных обстоятельствах погиб, сбитый машиной, Тер-Петросян (Камо), полезший было в нужды армянского народа. В 1925 г. последовала целая серия смертей. Застрелен Котовский. Убийцу весьма подозрительно выпустили из-под ареста и подставили под пули соратников Котовского. В авиакатастрофе погиб Мясников. При ненужной, но в приказном порядке назначенной операции язвы желудка скончался Фрунзе. Незадолго он писал жене:

«Я чувствую себя абсолютно здоровым, и как-то смешно не только идти, но даже думать об операции».

Сбежавший потом за границу секретарь Сталина Бажанов свидетельствовал, что Сталин был причастен к убийству Фрунзе. Но в 25-м фигуру такого масштаба он не смог бы убрать без ведома своих соправителей — Зиновьева, Каменева, Бухарина. И уж во всяком случае, без ведома Дзержинского. Просто исходя из исторических параллелей (которые большевиками всегда изучались), партийное руководство сочло Фрунзе наиболее подходящей кандидатурой на роль Бонапарта российской революции. Оставлялись кадры типа Буденного, готовые по указке партии слепо рубить кого угодно и ни на какое лидерство заведомо не претендующие.

В начале 30-х пришел черед троцкистов, а в конце 30-х дождались своей очереди на расстрелы и другие активные участники гражданской войны и революции. А. И. Солженицын писал:

«Большинство их, стоявших у власти, до самого момента собственной посадки безжалостно сажали других, послушно уничтожали себе подобных по тем же самым инструкциям, отдавали на расправу вчерашнего друга или соратника. И все крупные большевики, увенчанные теперь ореолами мучеников, успели побыть и палачами других большевиков (уж не считая, как прежде того все они были палачами беспартийных). Может быть, 37-й год и нужен был для того, чтобы показать, как малого стоит все их мировоззрение, которым они так бодро хорохорились, разворашивая Россию, громя ее твердыни, топча ее святыни. Россию, где им самим такая опасность не угрожала. Жертвы большевиков с 1918 г. по 1936 г. никогда не вели себя так ничтожно, как ведущие большевики, когда пришла гроза на них. Если подробно рассмотреть всю историю посадок и процессов 1937—1938 гг., то отвращение испытываешь не только к Сталину с подручными, но к унизительно-гадким подсудимым, омерзение к душевной низости их после прежней гордости и непримиримости».

Действительно, коммунисты попали в свою собственную мясорубку и старательно уничтожали [623] друг друга. В трибуналах 37-го заседали те, кто пошел под трибунал в 38 и 39-м... Расстрелом Тухачевского командовал Блюхер...

Размышляя об истории нашего государства, можно прийти к заключению, что при ленинском курсе развития период репрессий 30-х годов был закономерен. В той или иной степени, в той или иной форме неизбежен. Ведь кроме подозрительности Сталина и партийной междоусобицы, имелись и другие причины. В 30-х годах вступало в активную жизнь новое поколение, не видевшее воочию ни революции, ни гражданской, ни голода, ни продразверстки. Не только для Сталина, создающего себе новый имидж, но и для всей партии именно в это время требовалось создание новой истории — чистой, светлой и благородной. Как раз в 30-х резко меняется литература, от откровенного описания в 20-х красных жестокостей, заведомо оправданных «классовым подходом», — к описанию красной непорочности. А создание новой истории требовало устранения нежелательных свидетелей и самых активных участников террора в гражданскую. Именно они составили столь заметную плеяду жертв — Смилга, Дыбенко, Бела Кун, Лацис, Петерс, Уншлихт, Тухачевский и др. Подтверждением этой версии служит подмеченная Солженицыным закономерность — периоды репрессий против «старых партийцев» в разных социалистических странах наступали примерно через одинаковые промежутки времени после прихода коммунистов к власти (например, «культурная революция» в Китае).

Косвенным итогом победы коммунизма в России с полным основанием можно считать и германский нацизм. Не говоря уж о советской помощи военному возрождению Германии, именно ленинизм проложил нацизму путь. Система тоталитаризма была опробована впервые — и показала, что так править возможно. Что подобное сойдет с рук — и внутри страны, и со стороны международного окружения. Что сочетанием повального террора и оболванивающей пропаганды возможно изменить до неузнаваемости целые народы. Что, если уничтожать людей миллионами, гром не грянет и земля не разверзнется... Да и чем, в сущности, классовая теория лучше расовой? То же превосходство по праву рождения, превосходство классовое — чем лучше расового превосходства? Гитлер добивался счастья для «полноценной» расы, Ленин — для «полноценного» класса. Ленин в этом сравнении даже проигрывает. Гитлер шел по той же дорожке уже вторым, за Ильичем. И власть нацисты получили, в отличие от коммунистов, все-таки после законных выборов. Гитлер не намеревался подчистую рушить все устои прежней цивилизации, сохранил многие положения морали и нравственности, был терпим к религии, уважал право собственности, при выборе тех или иных политико-экономических ходов считался с общественным мнением внутри Германии. Наконец, Гитлер направил политику порабощения и геноцида на другие народы, а Ленин — на собственный... Кто же из них выглядит большим чудовищем?..

Демократические западные державы в результате своей русской политики оказались в огромном проигрыше. Гоняясь за мизерными и сиюминутными выгодами, копеечным выигрышем, они вместо России-союзницы (или даже России-соперника) получили Россию [624] врага. 70 лет противостояния плюс подкармливаемые из СССР левые, забастовочные, террористические движения, уж наверное, обошлись им неизмеримо дороже, чем те усилия и средства, которые они пожалели для спасения России и помощи белогвардейцам.

Могло ли Белое Движение победить? В военном плане — да. Хотя это и связано с различными «если бы».

Если бы в конце 18-го — начале 19-го союзники вмешались более активно.

Если бы массовый взрыв антибольшевистских крестьянских восстаний случился не в конце 20-го — начале 21-го, а на год раньше.

Если бы осенью 19-го поддержала Польша, а не гналась за сугубо персональной выгодой...

Ну а к чему привела бы такая победа — кто знает? К восстановлению монархии в той или иной форме? К демократической республике? К очередному непрочному кабинету, вроде Временного правительства и каким-то дальнейшим политическим встряскам? Или к установлению диктатуры, вроде Пилсудского или Маннергейма, с последующей постепенной демократизацией? Гадать на эту тему бессмысленно. Подобные гипотезы лежат уже в области фантазий, а фантазировать о прошлом вряд ли было бы корректно.

Но можно перечислить реальные итоги Белого Движения. Те, которых оно достигло самим фактом своего существования и напряженной борьбы.

Как погибла некогда Русь, заслонив собой Европу от монголо-татарских орд, так и Белое Движение, погибая в неравной схватке, спасло европейскую цивилизацию от большевистского нашествия. По крайней мере дважды. В первой половине 19-го, когда красные двинулись на запад, на соединение с венгерской и германской революциями, и летом 20-го, когда они прорывались через Польшу. (А можно добавить третий раз, в 22-м, когда размещение белых войск косвенно помешало экспорту революции на Балканы...) В первый, наиболее агрессивный период существования коммунизма, когда не угас еще революционный энтузиазм в России, а Европа была расшатана войной и послевоенными потрясениями, белогвардейцы приняли удар на себя и уберегли ее от глобальной катастрофы.

Белое Движение на целых 10 лет отодвинуло реализацию коммунистических планов строительства «общества нового типа». Лишь в конце 20-х большевики смогли вернуться к проведению тех мер, которые пытались начать еще в 18-м: коллективизации, раскулачивания и т. п. Встретив сопротивление, они вынуждены были отступить. Свернуть и завуалировать экономические и социальные авантюры, смягчить режим, хотя бы временно и внешне, замаскировать репрессии и сократить их масштабы. Но в конце 20-х обстановка была уже другой. И сталинизм, даже в его законченном бесчеловечном виде, уже не дотянул до первоначальных ленинских проектов создания жуткого государства-машины с всеобщей трудовой повинностью под вооруженным контролем, с продразверсткой и пайковым снабжением вместо товарно-денежных отношений, с физическим устранением всех, не вписывающихся в схему, с «быстрым и серьезным наказанием» за любое отклонение. Т. е. до планов превращения страны в единый концлагерь с рабским трудом вместо последующего выделения [625] в ней ГУЛАГов и пр. Фактически Белое Движение сорвало и похоронило эту чудовищную антиутопию.

В обстановке революционного безумия, массового психоза, попирающего все святое, уничтожающего все общечеловеческие истины и понятия, Белое Движение спасло и сохранило, хотя бы для потомков, честь России, ее доброе имя. Честь и доброе имя русского народа.

Белое Движение первым на планете столкнулось с таким порождением XX века, как тоталитаризм. И первым начало то, что сейчас мы называем «борьбой за права человека». Ведь если разобраться, то именно за права человека — на жизнь, на собственность, на гражданские свободы — оно сражалось и погибало.

Ранее уже говорилось, что преемник белых армий, Русский Общевоинский Союз, не был политической партией, а мыслился лишь как форма сохранения до лучших времен кадров российской армии, в качестве силы, способной возродить отечество. Уже в 30-е годы, по мере старения белого офицерства и генералитета, эта задача начала теряться. Кроме того, корни РОВС находились в гражданской войне, в Ледяных и Кубанских походах, Каховках и Волочаевках. Он жил этим прошлым и неминуемо нес на себе груз этого прошлого — старых заслуг и грехов, старых авторитетов и личных отношений, старых взглядов и оценок, старых приязней и неприязней. И в 1930 г. от него отпочковалась другая организация — Национальный Союз Русской Молодежи (позже — Национальный Союз Нового Поколения, еще позже — Народно-Трудовой Союз), созданный «вторым поколением» эмиграции — подрастающими детьми белогвардейцев, взрослеющей молодежью. Чтобы отгородиться от прошлого, разделившего белоэмиграцию на множество групп и течений, при образовании Союза были введены возрастные ограничения, в него принимали только лиц не старше 1895 г. рождения — тех, кому в гражданскую было 20—25. Взяв у РОВС лишь главную суть — продолжение борьбы с коммунистическим режимом, и цель — возрождение России на здоровых государственных началах, новый союз стал уже организацией политической. Это тот самый НТС, который в течение 60 лет всеми силами старался способствовать духовному, нравственному и политическому пробуждению России, с которым так долго и безуспешно боролся КГБ и который дожил до крушения коммунизма. Но это уже другая история...

А история Белой гвардии завершилась. В 1921 г., когда разбитые войска Врангеля были выброшены из России в Константинополь и беженские лагеря, крымский журналист А. А. Валентинов писал:

«И казалось, какой-то насмешкой звучали звонкие и красивые слова последних приказов Русской армии для всех этих несчастных, исковерканных, издерганных людей. Европа, которую они защищали столько времени, не сумела и не захотела их понять. Так, пожалуй, им и в самом деле остается лишь одно: смело ждать суда будущей России».

Их «будущая Россия» — это мы с вами...

19.01.1999
Москва

Дальше