Тайны вокруг начала Второй Мировой войны. Была ли замешана советская секретная служба? Применение абверкоммандо в ходе боевых действий против Франции в 1940 году
О неделях, предшествовавших началу Второй мировой войны, в высшей степени интересных с политической точки зрения, уже написано немало книг. Свои комментарии по тем насыщенным событиями дням с обеих сторон дали и разные политики и военные, в том числе Черчилль и Сталин. Но все эти высказывания и попытки исторически разъяснить и истолковать процессы того периода не способны высветить одну жуткую тайну.
В период с 10-го по 22 августа 1939 года в Москве находилась особая миссия Великобритании и Франции. Обе делегации под руководством английского адмирала Дракса и французского генерала Дюмека вели переговоры с маршалом Ворошиловым. Они зондировали, готов ли Советский Союз и насколько далеко зайти в совместных с этими странами действиях, чтобы запугать Гитлера. С их точки зрения в последние месяцы он откровенно преследует цель снова присоединить к рейху Данциг и создать так называемый польский коридор, ведущий по бывшим восточнопрусским землям к Балтийскому морю. Фактически с лета 1939 года в германской прессе и на радио была развязана безобразная пропагандистская кампания против Польши. Отношения между Германией и Польшей были крайне напряженными.
Так обстоят дела, когда Драке и Дюмек встречаются с Ворошиловым. При этом у последнего создается впечатление, что правительства союзнических стран пока еще твердо для себя не решили, вступят ли они в войну, если Германия нападет на Польшу. Хотя он докладывает [245] Сталину эти соображения, тот предпринимает следующие меры: 19 августа сообщает на политбюро свою точку зрения о необходимости заключения пакта с Германией; 22-го — отсылает делегацию англичан и французов; 23-го — заключает с Германией пакт о ненападении.
В более поздних публикациях Сталин объяснял это свое решение вопреки мнениям генералов так:
«Мы были абсолютно убеждены, что Германия, если заключим союзнический договор с Францией и Великобританией, будет вынуждена отступиться от Польши. Так можно было бы избежать войны и последующее развитие событий при таком положении вещей приняло бы для нас угрожающий характер. С другой стороны, Германия, если мы принимаем ее предложение пакта о ненападении, обязательно нападает на Польшу, и тогда вмешательство Франции и Англии в эту войну становится неизбежным. В этом случае мы с выгодой можем ждать, когда очередь дойдет до нас. Потому наше решение вполне определенное: мы должны принять германское предложение и отослать французско-английскую миссию под каким-либо благовидным предлогом. Я повторяю, в наших интересах, если вспыхнет война между рейхом и англо-французским блоком. Для нас весьма существенно, чтобы война тянулась как можно дольше, пока обе группировки не исчерпают себя».
Почему Сталин тогда смог так точно предвидеть действие и последствия заключения пакта о ненападении с Германией? Отчего он с уверенностью рассчитывал на то, что Гитлер после подписания этого соглашения нападет на Польшу, а Франция и Великобритания в ответ на это вступят в войну против Германии?
Удивительно, как хладнокровное и страшное решение Сталина совпало с моментом, когда Гитлер еще надеялся, что страны-союзники ответят на немецкое нападение на Польшу всеми возможными политическими и дипломатическими средствами, однако не объявлением войны. Действовал ли Сталин, руководствуясь своим политическим чутьем, или же советская секретная служба так хорошо информировала его о намерениях руководящих лиц в упоминаемых странах, что он был совершенно уверен, принимая столь выгодное для своей страны решение? [246]
Советская разведка, как установили органы абвера в ходе войны, уже тогда обладала чрезвычайно эффективной агентурной сетью в различных западноевропейских странах. Вполне возможно, она давала Сталину компетентные консультации по этому решающему вопросу. В том, что так могло и быть, говорит следующее.
Когда Риббентроп со своей делегацией 22-го и 23 августа 1939 года обсуждал в Москве процедуры пакта о ненападении, то после подписания договора их пригласили на небольшое торжество, во время которого был обмен тостами. Один из этих тостов Сталин почти ликующим голосом провозгласил сам: «Позвольте нам выпить за деловые качества господина Берии!» Берия — тогдашний шеф советской секретной службы. Этот тост Сталина не вписывается в протокол празднования по случаю подписания пакта о ненападении. Он мог соответственно означать как благодарность Берии, так и высокомерную насмешку в отношении немецкой делегации.
То решение Сталина представляется характерным для образа мыслей и позиции руководящих лиц в Советском Союзе. Глава государства, по его же собственным словам, знал наверняка, что от его решения зависит мир или мировая война. Он выбрал войну, так как она сулила выгоды для его страны. Никита Хрущев, будучи в то время премьер-министром Советского Союза, в 1959 году публично признал тогдашнее решение Сталина как верное и целесообразное. Этого на Западе забывать не должны.
Но что же обдумывал и планировал Гитлер в те дни? К чьим советам он прислушивался? Кого до конца он посвящал в свои замыслы? И когда, в какой момент он принял окончательное решение напасть на Польшу?
Эти вопросы скрыты за непроницаемой завесой тайны, которую исторические исследования до сих пор не в состоянии до конца приоткрыть. В любом случае Гитлер не советовался с адмиралом Канарисом, шефом своей разведки, так как ему не доверял. Не посвящал он и соответствующих командующих. Когда Гитлер 31 августа 1939 года в 17 часов отдал приказ к выполнению плана развертывания войск против Польши, фельдмаршал фон Рундштедт и начальник его штаба генерал фон Манштейн все еще полагали, что в действительности речь идет о блефе; ибо Гитлер уже однажды отдавал подобный приказ, а [247] именно 25 августа в 15.25, но уже в 20.30 отменил его. За лето 1939 года он уже отдавал и другие распоряжения, в особенности о передислокации войск в непосредственной близости от польской границы, которые могли означать начало военных действий, но явно предназначались лишь для того, чтобы оказать на Польшу давление демонстрацией военной мощи.
Бросая взгляд в прошлое, с военной точки зрения, можно сделать вывод: кто, как Гитлер, не доверяет собственным генералам, которым предстоит вести войну, а шефу собственной разведслужбы перед началом войны не дает возможности доложить об оценке обстановки, поступает по отношению к самому себе крайне безрассудно, а по отношению к собственной стране в высшей степени безответственно.
Первоначальная фаза войны на Западе. Деятельность подотдела абвера в Трире с 1 сентября 1939 года по 9 мая 1940 года
Уже через несколько дней после начала польской кампании на Западе установилась позиционная война. Ее фронт простирался от пограничного треугольника у Перля на Мозеле, далее на юго-восток по Саарской области и Пфальцу до Рейна, а затем вдоль этой реки на юг до швейцарской границы.
Это была утомительная, ни на что не похожая война. Французы называли и называют ее «странной войной» — «drole de guerre». Союзные сухопутные войска не демонстрировали особого наступательного порыва. Немецкая сторона этому радовалась, поскольку тем временем ее основные силы вели бои в Польше.
После начала войны я мог продолжать свою контрразведывательную работу из Трира. По прямой до фронта было всего лишь 40 километров. Временами отзвуки канонады докатывались до бюро в пограничной комендатуре. Время от времени через город пролетали и французские самолеты, однако на этом этапе войны Трир оставался нетронутым.
Мне присвоили звание майора, и я получил, в свое подчинение несколько офицеров запаса. Даус был произведен [248] в зондерфюреры и оставался моим помощником.
Из-за разразившейся войны пассажирское сообщение между рейхом и граничащими на западе такими нейтральными странами, как Нидерланды, Бельгия и Люксембург, сильно сократилось. В Германию приезжало значительно меньше иностранцев. В результате контроль за ними существенно облегчился. С другой стороны названные страны усилили свои пограничные посты и основательнее проверяли выезжающих из Германии. Это осложнило мою работу. Чтобы успешно выполнять свою задачу — разведывать французскую секретную службу, устанавливать ее агентов и прежде всего выявлять замыслы, направляемые против рейха, — я был вынужден поддерживать с моими доверенными лицами, работающими из Бельгии и Люксембурга против Франции, скоротечные контакты. Кроме Того, как и большинство служивших на западе рейха офицеров I и IIIf отделов, в связи с военным положением я получил новое неотложное задание.
Теперь почти ежедневно я получал зашифрованные телексы с разведывательными заданиями управления абвера. То в той, то в другой части Франции нужно было устанавливать, какие там расквартированы части. У меня имелся приказ всех надежных осведомителей бросить на западное направление, чтобы постоянно знать о дислокации сухопутных сил союзников. Особенно важны были места скопления войск.
Теперь окупалось то, что я изучил западные границы рейха как свои пять пальцев и с доверенными лицами еще в мирные годы разведал и облазил нелегальные переходы. Так что в сопровождении помощника Дауса я часто без труда нелегально пробирался в Люксембург и Бельгию и устраивал встречи с кураторами доверенных лиц Петером Бреннером и Фольмером — главными фигурами в тайной войне против западных секретных служб и вооруженных сил. Каждый независимо друг от друга имел множество ценных наблюдателей, которые, как и прежде, могли совершать разведывательные поездки по Франции.
В первые недели войны этих лазутчиков как можно чаще отправляли в поездки, и именно в те районы Франции, а иногда также и Бельгии, в которых по поручению [249] службы абвера необходимо было разведать, какие дивизии противника там дислоцируются. При этом результаты наблюдений шпионов как можно быстрее должны приходить ко мне, а затем в службу абвера, так как противник в случае необходимости мог передислоцировать войска в совершенно новое место всего за несколько дней.
По этим причинам в сентябре 1939 года мы с Даусом почти каждую вторую ночь выезжали, чтобы встретиться с осведомителями на люксембургской или бельгийской территории, забрать у них донесения и передать им новые инструкции.
Данные осведомителей по Франции поначалу представлялись не особенно важными. Собственно говоря, они подтверждали лишь то, что службе абвера было и так известно о дислокации войск противника. В инспектируемых районах не обнаруживалось ничего, что могло бы свидетельствовать о подготовке крупного наступления противника.
Вечно усталые, как собаки, возвращались мы с Даусом иЗ наших ночных экскурсий. Полученная информация тотчас же пересылалась по телетайпу в Берлин.
Даус, как мне казалось, до конца не осознавал всю важность сведений, собираемых нашими наблюдателями во Франции и Бельгии.
— Осмелюсь спросить, господин майор, — сказал он однажды, — отчего управление в Берлине придает такое большое значение тому, чтобы мы постоянно посылали наших людей на вражескую территорию, хотя мы уже многократно доносили, что в разведываемых районах ничего существенного не происходит?
Я невольно улыбнулся:
— Дорогой Даус, основные наши силы в настоящее время воюют в Польше. Донесения позволяют предполагать, что польская кампания закончится в ближайшие недели не в последнюю очередь потому, что несколько дней назад в кампанию против Польши с Востока вступили и армии Советского Союза. Понимаете, отчего такое значение теперь приобретает для нас Западный фронт? На нашем Западном фронте в целом стоят примерно 45 или 46 дивизий. Правда, большинство из них были сформированы совсем недавно и имеют ограниченную боеготовность. Танковых и моторизованных частей на Западном фронте [250] нет вообще. Основная масса люфтваффе также задействована против Польши. А противник на Западе располагает свыше сотни французских дивизий.
В этой связи высшее руководство считает, что западные державы после начала польской кампании предпримут крупное наступление на рейх, чтобы уменьшить давление на своих атакованных на Востоке союзников. С этой вероятностью приходится считаться и сегодня. Тревожно лишь то, что до сих пор мы не смогли обнаружить присутствие во Франции английских войск{48}. Пока вермахт на Западном фронте не стал сильнее, чем в данный момент, крайне важно, чтобы наша служба своевременно обнаружила вероятную подготовку французских и английских частей к крупному наступлению на рейх. Только тогда мы сможем те немногочисленные соединения, которые имеются у нас в резерве, заранее сосредоточить в нужных направлениях и заблаговременно перебросить с Востока уже освободившиеся части. Потому большинство дислоцированных на границах офицеров I и IIIf отделов абвера, как и мы оба, трудятся не покладая рук днем и ночью, чтобы использовать все имеющиеся возможности для выяснения этого решающего вопроса. Я не имел права сказать вам об этом раньше, а теперь обязан попросить вас никому об этом не говорить, в том числе и нашим разведчикам Бреннеру и Фольмеру. Конечно, оба давно подтвердили свою надежность. Но мало ли что, Даус!
В первые месяцы 1940 года Гитлер снова отдавал приказы о выдвижении войск на исходные позиции для наступления, однако тут же отменял приказ. Но вдруг положение еще более осложнилось, правда, уже на другом театре. Проводилась комбинированная воздушно-сухопутно-морская операция против Дании и Норвегии. Хотя англичане вступили в бой, но германский вермахт после ожесточенных боев захватил обе страны. Это событие в [251] Северной Европе явилось тревожным звонком вслед за угрозой западным державам. Многие немцы, среди них и офицеры, которые уже не верили в наступление на Западе, снова начали всерьез подумывать об этом.
Моя задача после оккупации Дании и Норвегии не изменилась. Однако значительное число служивших на Западе офицеров и других сотрудников абвера переводились в обе Скандинавские страны; там они должны будут, исходя из условий, взять на себя обязанности по разведке и контрразведке. Таким образом, мне теперь придется меньшими силами выполнять те же задачи.
Если теперь и ждали немецкого наступления на Западе, тем не менее приказ, развязавший там кампанию, все же оказался неожиданным. В течение апреля Гитлер снова несколько раз отдавал приказ о наступлении и отменял его. Казалось, все это опять указывало на его нерешительность.
Напряжение последних месяцев и сильное расстройство желудка серьезно ухудшило состояние моего здоровья. Войсковой врач настоятельно рекомендовал мне несколько дней абсолютного покоя и строгую диету, чтобы привести желудок в порядок. 7 мая я позвонил майору генштаба фон Уккерману, из I отдела 16-й армии, не будет ли возражений против краткосрочного отпуска.
Фон Уккерман ответил, что не возражает. «Думаю, — буквально сказал он, — в ближайшие дни не произойдет ничего существенного. Так что отправляйтесь в отпуск! Желаю скорейшего выздоровления! Правда, оставайтесь поблизости от Трира, чтобы с вами можно было связаться. При непредсказуемости некоторых наших руководящих инстанций в конце концов никогда не можешь знать точно, что произойдет завтра. Вы меня понимаете, не так ли?» Я его понимал.
Абверкоммандо под началом Райле во время кампании на Западе
Утром 8 мая я выехал в Эйфель. Уже к полудню следующего дня я почувствовал себя настолько окрепшим, что даже предпринял небольшую прогулку. После обеда, лежа на закрытой террасе, я вдруг увидел автомобиль, [252] бешено мчавшийся вверх по долине. Это был Даус. Самое позднее завтра к 3 часам утра подразделения абвера (личный состав был уже оповещен) должны стоять наготове в предписанном районе. Итак, на этот раз дело с наступлением было нешуточным. С помощью Дауса я собрал свои пожитки.
Местом сбора отряда служила одна из казарм Трира. Даус и я в полевой форме уже к 18 часам были на месте. В течение ближайших часов поодиночке или небольшими группами подходили и другие сотрудники отряда. Но только к полуночи все оказались в сборе, вооружены и распределены.
Мой отряд получил официальное наименование абверкоммандо ОКБ{49} IV. Три других отряда формировались севернее и в то же самое время готовились к выступлению в полосе ответственности других армий. Я имел приказ моими разведывательными группами абвера форсировать Мозель и Сюр в разных местах одновременно с передовыми отрядами 16-й армии. Из последних донесений отдела 1с 16-й армии прояснилось, что эта армия образует южное крыло наступающих сил и одновременно их фланговое прикрытие.
Я распорядился большинство подчиненных мне групп разделить для форсирования рек под Вассербиллигом и Эхтернахом, в то время как сам с оставшимися группами влился в авангард, который должен был переправляться через Мозель значительно южнее, а именно под Винхеринген — Вормельдингеном.
Марш в сомкнутых колоннах при погашенных фарах проходил медленно. Было около 3 утра, когда я с группами вступил в район сосредоточения по дороге в Винхеринген. Мотоциклист отряда доложил, что группы в полном составе сосредоточились на месте. И глубокая темнота, и гнетущая тишина снова сгустились над ждущими колоннами. Сознание, что наступательная операция против западных держав действительно разразится всего лишь через несколько часов, тяжелым грузом наваливалось на ожидающих.
Особенности нашего положения были таковы: мост у Винхерингена, по которому предстояло переправиться в [253] Люксембург, находился в 20 километрах от германо-французского фронта и линии Мажино. Что делать, если враг откроет огонь по мосту? Глухая тишина, чем дольше длилось ожидание, становилась все зловещее.
Вдруг на востоке блеснул первый рассветный луч. Сначала смутные очертания, потом все более четкие контуры ожидавших колонн проступали из ландшафта. И вот лавина пришла в движение, не раздаются ни громкие команды, ни единого выстрела. Мост преодолен, все спокойно. Перед колоннами сонно лежала люксембургская земля, открывавшая теперь прямой путь к столице страны.
Тем временем совсем рассвело. Высоко в небе вдруг начался бой нескольких немецких и французских самолетов, но треск их пулеметов длился всего несколько секунд. После этого слышалось только урчание моторов грузовиков, спешащих обогнать колонны.
Применение абверкоммандо в Люксембурге
10 мая 1940-го. Яркое, безоблачное небо. Стремительным броском, нигде не останавливаясь, мой отряд входит в центр города Люксембурга. На подходящей площади делаем привал. Командирам подразделений я отдаю устное распоряжение:
— Господа! У вас уже имеются письменные инструкции с задачами по городу Люксембургу. Сегодня в первую очередь необходимо провести мероприятия, которые могли бы обезопасить наши проходящие части от предательских вылазок: розыск установленных нами вражеских агентов, до сих пор действовавших против нашей страны из Люксембурга.
При проведении операции учтите, что мы пока единственные немецкие солдаты в городе. Части, вместе с которыми мы вошли, в западном и юго-западном направлении будут продвигаться вперед, пока не войдут в контакт с противником.
Еще одно принципиальное замечание: во всех ситуациях я прошу сохранять корректность. При арестах незамедлительно подключается комиссар тайной военной полиции, доктор Моммзен, который будет постоянно находиться при штабе отряда. [254]
Штаб отряда с двумя отделениями пока что оставался на месте, другие группы отправились работать, как если бы они были на германской территории при проведении учения. Все проходило спокойно и без суеты.
В сопровождении Дауса, Петера Бреннера и нескольких солдат я поехал в городскую тюрьму, чтобы освободить находившихся там под арестом наших нелегалов, схваченных и осужденных в Люксембурге в прошлые годы за разведывательную деятельность в пользу Германии. Начальник тюрьмы заявил протест, разумеется, я не мог его удовлетворить.
Радость освобожденных нелегальных агентов (шестерых мужчин и одной женщины, работавших на абвер) не поддается описанию. Только двое из них прежде были моими нелегалами, остальные работали на службы абвера в Кёльне и Мюнстере. Они оказались полезным подкреплением для моего отряда, поскольку хорошо знали страну и людей и помимо немецкого говорили на французском.
К двум освобожденным агентам после их ареста на допросах люксембургские полицейские применяли жестокие методы, а во время заключения издевались тюремщики. По этому поводу составили протокол. Но впоследствии дело против люксембургских чиновников никогда не возбуждалось, во всяком случае нашими освобожденными нелегалами. Фактически по результатам расследований речь шла о несущественных издевках.
Этот день 10 мая 1940 года передо мной, как командиром отряда в Люксембурге, поставил еще много других вопросов и потребовал быстрого принятия решений. Важное донесение прислал капитан запаса Бруннер, возглавлявший одну из 11 групп, а по гражданской профессии — адвокат. Он установил, что участок железной дороги Трир — Люксембург на люксембургской территории в целом ряде мест подготовлен к взрыву.
Бруннер основательно подошел к ситуации и в одной из люксембургских служб отыскал не только ключ к минным камерам, но и служебную переписку соответствующих ведомств о задачах и целях минирования. Из документов следовало, что люксембургские власти в этом деле действовали в тесном сотрудничестве с французскими службами. [255]
Уже через полчаса я был в Мерше, расположенном в 17 километрах севернее столицы Люксембурга, у офицера транспортной службы 16-й армии и передавал ему добытые документы и ключ к минным камерам, указав как на необходимость принять срочные военные превентивные меры и меры по разминированию, а также на политическое значение переписки.
Два дня спустя с коротким визитом в Люксембурге появился адмирал Канарис в сопровождении полковников генштаба Пикенброка и фон Бентивеньи. Он был в хорошем расположении духа.
— Читал твои донесения, — сказал он. — Но ты допустил одну ошибку, сынок. Ящик с ключом к минным камерам и документацию о люксембургско-французском сотрудничестве тебе следовало привезти мне. А уж я бы сумел воспользоваться ими у Гитлера на пользу абвера и для признания твоих заслуг. А так, кто знает, доберутся ли когда-нибудь документы до Гитлера по каналам 16-й армии и группы армий «А».
— Я посчитал, что в первую очередь необходимо обеспечить безопасность участка дороги Трир — Люксембург, господин адмирал. Потому и передал ключ с документами в 16-ю армию.
— Ну ладно, продолжай в том же духе. И мои приветы нелегалам, которых ты успел освободить! До свидания!
Канарис, будучи в добродушном настроении, имел привычку обращаться на «ты» к офицерам абвера, которых хорошо знал по работе.
Но трое людей из французской конкурирующей фирмы, как узнал Петер Бреннер, ныне унтер-офицер при моем штабе, все же бежали из Люксембурга. Во всяком случае, группы, ворвавшись в квартиры трех французских коллег, уже никого не застали. При этом был захвачен один радиопередатчик. В целом с ними поддерживали отношения 22 человека. Четверо из них нам показались подозрительными. Речь шла о полицейских. Двое из них — те самые сотрудники уголовной полиции, что принимали участие в допросах освобожденных нами доверенных лиц. По свидетельству наших людей, они были особенно жесткими и антигермански настроенными. Но этого слишком мало, чтобы возбудить против них расследование и допросить их. [256]
Их следовало взять под неусыпное наблюдение. Возможно, они захотят и теперь передавать врагу донесения о наших частях на этой территории. С уверенностью можно было предположить, что канал связи во Францию через линию фронта у них отсутствовал. Не имелось и почтовых голубей, как уже установили. Таким образом, у них оставались лишь две возможности: рация или канал через нейтральные страны. Итак, мы должны позаботиться о том, чтобы пеленгаторы нашей службы радиоперехвата основательно прочесали люксембургскую территорию. А во-вторых, уполномоченная военная цензура будет внимательно просматривать письма, отправляемые из Люксембурга в Швейцарию и Швецию. Другие обходные каналы для письменных донесений вряд ли стоило принимать во внимание. Третья мера заключалась в негласном наблюдении секретных агентов за подозреваемыми.
Тем самым в первый день наступления нашим отрядом было сделано все, что представлялось необходимым.
Применение абверкоммсждо ОКВ IV в ходе кампании во Франции. Марш на Седан — Шарлевиль — Ирсон — Камбре — Аббевиль
Быстрее чем ожидалось абверкоммандо получил приказ от службы Ic AOK 16 по дальнейшему применению. Уже 16 мая 1940 года в первой половине дня я вместе с моим штабом в сопровождении девяти отделений абвера покинул столицу Люксембурга. Следующим объектом был Седан. У Арлона наша колонна без задержек вступила на бельгийскую территорию. Быстрым маршем мы двигались все дальше на Запад. Примерно к полудню достигли Бульона.
После короткого отдыха в этом городке двинулись дальше. До Седана уже было рукой подать, всего 13 километров. После того как мы пересекли границу Франции, свидетельства боевых действий стали встречаться все больше: разрушенные дома, дымящиеся руины, расстрелянные автомобили и разбившийся французский самолет. Мы расчистили завалы на дороге и сразу после полудня достигли Седана. [257]
На первый взгляд город казался полностью покинутым и пустым. Фактически жители большей частью эвакуировались или бежали. Но в некоторых зданиях размещались раненые, французские и немецкие солдаты. Я тотчас распорядился установить, из каких они частей. Донесение о результатах опроса было срочно отправлено с мотоциклистом в отдел 1с АО К 16 и по радио передано в службу абвера. Впрочем, это были те же части, о которых мы еще две недели назад доносили в Берлин. Наши осведомители отлично сработали по меньшей мере в районе Седана. И все же других результатов отряду в Седане добиться не удалось. Административные здания и казармы оказались основательно очищенными.
Во второй половине дня улицы Седана ожили. Входили части с пополнениями для фронта. Появился и немецкий медперсонал. Потому я принял решение уже следующим утром продвигаться далее вперед, а именно до Шарлевиля, если боевые действия не воспрепятствуют этому продвижению.
17 мая 1940 года отряд снялся рано утром и поначалу без всяких происшествий выступил в направлении Шарлевиля. Но на половине пути надолго задержало препятствие: мины. Германские танковые части, за которыми я следовал, это место могли обойти. Отряд же, в основном на легковых автомобилях, был не в состоянии этого сделать. Нужно вызывать саперов для обезвреживания мин и расчистки препятствия. Прежде чем продолжить движение, мы осмотрели и обследовали расположенные неподалеку разрушенные укрепления линии Мажино. Не было обнаружено ничего существенного. И тем не менее из сохранившихся обрывков документов и записок мы установили, какими французскими частями оборонялись эти бункеры.
После трехчасовой задержки отряд смог продолжить движение и в полдень вошел в Шарлевиль, город, расположенный на Маасе, неподалеку от подножия Арденн. Напротив, отделенный только рекой, лежал город Мезь-ер, плотно забитый вражескими войсками.
Сотрудники отряда в Шарлевиле увидели пустынные улицы и необитаемые, частично разрушенные дома. Не видно было ни одного человека. В результате последовавших основательных розысков не удалось обнаружить [258] ни немецких солдат, ни оставшихся местных жителей.
Мост через Маас в Мезьер был взорван. Его стальной каркас, лишенный какой-либо облицовки, высокой искривленной дугой дотягивался почти до другого берега, хотя и сильно перекрученный и опиравшийся на быки только на этом берегу. В Мезьер нам нужно обязательно попасть на предмет обследования секретных документов, потому я вместе с командиром группы, капитаном Бруннером, попытался переправиться по какой-то удивительной, почти гимнастической лесенке. Несколько солдат, не страдающих головокружением, последовали за нами и благополучно переправились через реку.
В Мезьере мы тщательно обыскали казармы и административные здания. Нигде ни души. Повстречали лишь двух больных брошенных лошадей: одна из них студила рану на ноге в водах Мааса. При обследовании зданий мы обнаружили пару свидетельств о частях, остававшихся последними в казармах Мезьера.
Ближе к вечеру квартирьеры отряда обнаружили большую, чистую гостиницу неподалеку от шарлевильского железнодорожного вокзала. Комнаты в ней и помещения ресторана оказались неповрежденными и в полном порядке. Важно, что в погребах отеля сохранились запасы отличной провизии и напитков. Бежавшие или эвакуировавшиеся хозяева ничего не успели забрать из своих сокровищ. Целый день отряд обходился без горячей пищи, даже крошки хлеба во рту не было. Ни у штаба, ни у отряда не имелось полевых кухонь. Отряд занимался самообеспечением, насколько это было возможно, или становился на довольствие в первой же ближайшей части. Но где теперь искать эту танковую часть, которая перед нами прошла через Шарлевиль?!
Выдача провизии и вина контролировалась, личный состав предупредили о возможности строгого наказания за злоупотребления. Как у начальника абверкоммандо, у меня были права наложения дисциплинарных взысканий на командира отдельного батальона.
Вскоре в нашем пристанище стало оживленно и уютно. Добрые французские вина делали свое дело. Вражеские самолеты, появившиеся поздним вечером и сбросившие бомбы в непосредственной близости на [259] вокзал Шарлевиля, не смогли испортить общего настроения.
На следующий день выступили на рассвете — необходимо как можно быстрее снова войти в контакт с частями на фронте. Следующим пунктом был город Ирсон примерно в 50 километрах, расположенный по дороге Шарлевиль — Камбре. Во время марша повсюду виднелись свежие следы недавних боев: сожженные дома в деревнях, в полях беспризорные лошади, бездомные собаки и ревущие коровы с распухшим выменем, поскольку их никто не доит. На дороге картины, полные трагизма: колонны за колоннами беженцев из Седана, Шарлевиля и окрестностей. Буквально перед занятием этой местности немецкими войсками они добровольно пустились в бегство или стали эвакуироваться. Но в этот момент их обогнали как отступавшие французские войска, так и следовавшие за ними германские танковые и моторизованные соединения. С детьми и скарбом, на лошадях или машинах люди медленно ползли, измученные и молчаливые, в направлении Ирсон — Камбре. И куда они шли? На фронт? Их было нелегко убедить, что лучше и безопаснее всего им вернуться к родным очагам.
Ирсон также был пуст. Таким образом, у абверкоммандо снова была полная свобода выбора постоя.
Поиск секретной документации в городке оказался безрезультатным. Поэтому я решил оставить в Ирсоне в качестве резерва два отделения, а самому с несколькими группами двинуться в направлении Гиз — Сен-Кантеном, а остальную часть отряда под командой капитана Бургера отправить на Камбре. Однако и эти броски не дали существенных результатов. За Камбре и Сен-Кантеном еще шли бои. Правда, можно было точно установить, какие части противника сражались на этом участке.
Бои на линии Камбре — Сен-Кантен велись упорные и кровопролитные. На полях всюду валялись трупы солдат: вповалку друг на друге немцы, англичане и французы. Боевые действия вынуждали и друзей, и врагов оставлять своих погибших товарищей там, где они были убиты. Никто не заботился об этой армии павших, где друг и враг мирно покоились рядом.
Я с небольшим количеством моих солдат тоже был не в состоянии похоронить их. Мне не оставалось ничего [260] иного, как собирать документы для донесения в соответствующие инстанции.
Вечером 18 мая все группы отряда сосредоточились в месте сбора в Ирсоне. Меня совершенно не удовлетворили результаты первых трех дней на французской территории. Поэтому я поразился радиограмме, переданной 19 мая службой абвера:
«Продолжайте! Донесения о частях противника, участвующих или участвовавших в боях на определенных участках, очень важны. Ликенброк».
20 мая из берлинского Центра пришла еще одна радиограмма, не менее неожиданная:
«Бельгийцы переводят нелегалов, содержавшихся до сих пор под арестом в Брюсселе, в направлении Аббевиля. Попытаться освободить любыми способами. Роледер».
Определившись с местонахождением, я прямо в ночь с 20-го на 21 мая выехал из Ирсона в сопровождении всего лишь одной группы под командованием обер-лейтенанта запаса Нибура. К Камбре подъехали еще в предрассветных сумерках. Из-за горизонта, казавшимся столь широким, дома сливались и были едва различимы. Проезжая через местечко, я обратил внимание, что весь транспорт немецких войск укрывался, плотно прижавшись к домам, а у каждого автомобиля выставлен двойной пост. Части явно находились в боевой готовности.
Я со своими людьми продолжил движение в направлении Арраса. Город должен быть взят еще вчера вечером. Через несколько километров подъехали к деревне Маркион. В предрассветных сумерках во многих местах виднелись кучки солдат, которые, скорчившись, прятались за домами. Что это, передовое подразделение?
На выезде из деревни под раскидистым деревом стоял генерал с несколькими офицерами. Я вышел из машины и отрапортовал:
— Майор Райле, начальник абверкоммандо ОКБ IV, следую со спецзаданием в Аббевиль.
— Вот как, у нас пропагандисты? — воскликнул генерал. — Мы ждем танковой атаки.
— Мы не пропагандисты, господин генерал. У меня приказ из службы абвера разыскать и освободить наших сотрудников, арестованных в Брюсселе и перевозимых в Аббевиль. [261]
— Через Аррас вам не проехать. Город снова занят противником. Перед нами ни одной германской части. Лучше разворачивайтесь поживее, пока совсем не рассвело, чтобы понапрасну не попасть в передрягу.
— А есть ли где проезд на Ду, господин генерал?
— Кто сейчас скажет? Рискните.
Мы поискали и нашли дорогу на Ду и оттуда на Аббевиль. На протяжении более чем 100 километров пути мы встретили только одно немецкое подразделение численностью с роту. Проехав его, мы неожиданно натолкнулись на французскую колонну, разоружили ее и взяли солдат в плен. И больше ни одной живой души в окрестностях. Но дорога и примыкающие поля на некоторых участках были усеяны танками и грузовиками. Очевидно, всего несколько часов назад немецкие самолеты расстреляли английские колонны. В некоторых грузовиках за рулем или где их настигла смерть застыли мертвые солдаты. Разоружение ошеломленной французской колонны — двух офицеров и 80 рядовых — вылилось в задержку на несколько часов, поскольку пришлось долго ждать, пока не подошло немецкое подразделение, которому пленные были переданы.
Несмотря на эту проволочку, я с группой обер-лейтенанта Нибура около полудня все же вошел в Аббевиль. Сразу же начались напряженные поиски тюрем и других зданий, в которых могли держать разыскиваемых нелегальных сотрудников. Но все поиски и розыски оказались тщетными. Позднее выяснилось, что разыскиваемых нелегалов как раз в это время отправили в Южную Францию. Их нашли там в конце французской кампании и освободили.
При обследовании административных зданий в Аббевиле я впервые во Франции натолкнулся на канцелярские шкафы, в которых оказались в полной сохранности документы по ведшейся вплоть до последнего дня корреспонденции военных и гражданских служб. Основательно загрузившись подборкой секретной документации, к вечеру тронулись в обратный путь в Ирсон. С этого момента у дешифровщиков, аналитиков и переводчиков отряда работы стало выше головы. Они отсортировывали важный материал от несущественного, перерабатывали фактическое содержание секретных документов для донесений и отобранную, но все же менее важную для оперативного [262] руководства документацию отправляли на обработку в предназначенные для этого службы абвера в Висбадене. Пока аналитики, дешифровщики и переводчики корпели, группы абвера ежедневно добывали все новую и новую секретную документацию вражеских частей и служб в Гизе, Сен-Кантене, Камбре, Аррасе, Ду, Аббевиле и других городах, а также на полях сражений.
Эти успешные операции с 22-го по 31 мая 1940 года проводились в узкой захваченной полосе, которая тянулась по линии Седан — Шарлевиль до побережья Ла-Манша под Аббевилем и отрезала воюющие в Бельгии вражеские сухопутные войска от армий во Франции.
Но в эти дни судьба битвы еще не была решена. Вплоть до первых дней июня противник отчаянно пытался прорвать захваченный немецкими армиями плацдарм, чтобы восстановить сообщение между своими войсками во Франции и Бельгии. Подобные попытки прорыва предпринимались особенно в районах предмостных укреплений и оборонительных рубежей на Сомме у Аббевиля, Амьена и Перонны. Из-за этих контратак противника некоторые из подчиненных мне групп абвера оказывались втянутыми в боевые действия. С счастью, потери в них были немногочисленными.
1 июня 1940 года абверкоммандо в составе всех отделений подтянулось в южнобельгийский городок Абэ-ла-Нёв. Солдаты отряда нуждались в краткосрочном отдыхе, чтобы восполнить снаряжение, в особенности транспорт. За прошедшие три недели — с начала наступления — личный состав отряда без передыху находился в деле и в большинстве случаев был вынужден ночевать в необитаемых и разрушенных зданиях или же в пути в своих машинах.
Абэ-ла-Нёв война пощадила. Население местечка жило своей обычной жизнью. Для большинства моих солдат и офицеров встреча с мирным населением деревни стало огромным потрясением, так же, как и для меня самого. Мужчины и женщины местечка, жители страны, которая за несколько недель до того была наводнена немецкими войсками, приняли солдат отряда сдержанно и молчаливо, но в целом достаточно корректно и невраждебно.
По правде, за такое отношение местного населения благодарить следовало пастора Абэ-ла-Нёв. С ним, умудренным, [263] многоопытным и высокообразованным человеком, любили беседовать офицеры отряда. Но о войне при этом речь почти не заводили. Основные темы разговоров — общечеловеческие проблемы и великие мастера искусства и литературы. Как-то само собой получилось, что жители деревни и солдаты отряда стали вместе посещать службы в церкви общины, в то время как на севере страны еще не закончилось одно из самых значительных сражений кампании.
Солдаты абверкоммандо в полной мере наслаждались выпавшими днями отдыха. Одни преимущественно сидели на своих удобных квартирах, погрузившись в чтение припасенных с собой любимых книг; большинство же искали отдыха и разрядки на воле. Неподалеку от деревни у прозрачного ручейка имелись славные полянки, чтобы поваляться и помечтать. Кроме того, стояла прелестная погода.
Правда, передышка в Абэ-ла-Нёв слишком быстро закончилась. Вечером 4 июня я получил из отдела 1с штаба 16-й армии от майора генштаба фон Уккермана устную информацию: «Дюнкерк сегодня пал. Кровопролитное сражение в Северной Бельгии в целом завершено. Перегруппировка войск для второго этапа кампании только что закончилась. Уже утром наши армии начинают новое крупное наступление. 16-я армия снова будет прикрывать фланг и потому продвинется мало, пока армии правого крыла не выдвинутся вперед. Оперативно и по времени многое будет зависеть от того, сумеет ли 4-я армия, как запланировано, с ходу форсировать Сомму на участке Амьен — Аббевиль и вдоль побережья быстро пройти на юг. И все-таки пройдет несколько суток, прежде чем дивизии нашей армии со всей мощью устремятся в направлении Вердена.
При условии, что управление абвера не ставит для вас никаких других задач, я предлагаю, чтобы вы послали свои группы в Дюнкерк, Кале, Булонь и Лилль. Хотя, к сожалению, нескольким сотням тысяч англичан и десяткам тысяч французов удалось уйти из Дюнкерка морем через Ла-Манш, зато трофеи в виде секретных документов ваши люди должны там найти в изобилии. Задавшие деру были на седьмом небе от счастья, что им удалось спасти свою шкуру. [264]
Правда, для 16-й армии было бы несравненно важнее установить, какие части противника противостоят им, какие силы находятся на участке Верден — Мец — Нанси и, прежде всего, ведется ли и какая подготовка для контрудара командованием противника. Командующий нашей армией, генерал-полковник Буш, очень интересуется прояснением этого вопроса, только я сомневаюсь, что вам что-либо удастся там сделать».
Я не совсем разделял его мнение и возразил:
— Наш I отдел, как вам известно, располагает во Франции определенным числом нелегалов, проверенных еще в мирное время. Большинство из них имеют надежные каналы связи, некоторые снабжены даже радиопередатчиками. Правда, под вопросом, функционируют ли еще эти каналы. В любом случае нам следует проинформировать об этом службу абвера. Не знаете, сделано ли это?
— Думаю, пока что нет! При моем последнем разговоре с отделом 1с группы армий «А» не шло речи об уведомлении службы абвера.
— Тогда я советую послать в Берлин в управление абвера радиограмму следующего содержания: «Для командования 16-й армии срочно запрашиваются разведданные о дислокации и сосредоточении частей противника на участке Мец — Нанси — Верден — Вогезы».
— Согласен!
— Впрочем, я попытаюсь разведать этот участок, столь важный для вашей армии, по некоторым спецканалам.
В те дни, когда я вместе с моими сотрудниками и переводчиками старался внести ясность в эти вопросы, столь важные для военного командования, группы абверкоммандо действовали в полосе Дюнкерк — Кале — Булонь — Аррас — Лилль и захватывали там секретные документы вагонами.
При поиске и изъятии материалов абверкоммандо ограничивались наиболее важными документами военного, оборонительного и политического характера. В противоположность этому державы-победительницы после окончания войны искали в Германии в исследовательских центрах, патентных бюро и промышленности документацию экономического свойства. Пресса западных держав в 1945 — 1946 годах ликовала: изъяты богатейшие трофеи всех времен. [265]
В последние недели кампании во Франции было обнаружено очень много и английских материалов. Войсковые штабы побросали их. Эти документы давали сведения по дивизиям противника, которые на первом этапе кампании противостояли нашим частям в Бельгии и Северо-Восточной Франции. Одновременно из них явствовало, что значительная часть этих дивизий была уничтожена или бежала в Великобританию; в этом отношении для германского военного командования имело значение, как с уверенностью можно заключить из материалов, что эти разбитые и обращенные в бегство дивизии противником на втором этапе кампании уже не могли быть введены в действие.
Тем временем германские наступательные операции разворачивались снова. Лучше всего развивало успех в направлении Руана правое крыло германского фронта, простиравшееся до Ла-Манша, несмотря на храброе сопротивление французских войск. Некоторые дивизии 4-й армии уже 9 июня вышли к Сене.
Абвер в Париже
20 июня 1940 года в сопровождении моего шофера я отправился в Париж. Верден и Шалон-сюр-Марн уже были позади. Шофер жал на педаль газа: я хотел как можно быстрее добраться до Парижа. Там меня ждали новые задачи.
Еще 18 июня я из Меца выехал в Верден, сдал там отделу 1с штаба 16-й армии отчет и затем в тот же день с большинством подчиненных мне групп абвера выехал в южном направлении. Моей следующей целью был Нан-си. Абверкоммандо я приказал войти в этот город по возможности одновременно с боевыми частями. Нужно спешить, если отряд хочет заблаговременно войти в контакт с передовыми подразделениями армии.
Днем позднее, 19 июня, абверкоммандо вошел в Нан-си через несколько часов после первых подразделений. Некоторое время спустя явился унтер-офицер, радист отряда, и передал мне следующую радиограмму из аппарата абвера: «Майор Райле переводится в службу абвера в Париже. Командование отрядом передать обер-лейтенанту [266] Науману и немедленно убыть. Доложить начальнику по адресу Париж, 46, бульвар Распаи».
Едва я успел дочитать радиограмму, как появился обер-лейтенант Науман, которому я и передал командование отрядом.
И вот я уже на пути в Париж. Прощание с подчиненными мне до сих пор офицерами и солдатами далось мне тяжело. Но приказ есть приказ.
Наконец смутным силуэтом вынырнул из-за горизонта Париж. О том, что адмирал Канарис рассчитывал на продолжительное пребывание немецких войск во Франции, свидетельствовала организованная там уже на шестой или седьмой день оккупации города служба абвера.
Я сразу же доложил о себе знакомому мне по прежним годам полковнику Рудольфу, начальнику управления абвера в Париже. Рудольф, голубоглазый блондин под пятьдесят, крепкого телосложения и импозантный, был кадровым офицером еще в Первую мировую войну. Теперь же он считался одним из старейших сотрудников абвера. Коммуникабельный, ценящий юмор и острое словцо, по службе он не терпел никаких шуток. Немногословный, он ограничивался самым существенным и проверенным сотрудникам предоставлял большую свободу действий. Возможно, это было связано с некоторой склонностью к комфорту и с его убеждением лучше ничего не делать, чем сделать ненужное.
— Я рад, — сказал он, — видеть здесь старого знакомого и приветствовать в вашем лице начальника отдела IIIf. У вас будут полностью развязаны руки. В данный момент я только знаю, что обнаружен большой объем секретных материалов, обработка которых — ваша первостепенная задача. Поначалу я могу дать вам только одного сотрудника, капитана Лейерера. А остальной персонал будет предоставлен в ваше распоряжение в ближайшие дни, поскольку сюда следует несколько абверкоммандо. Ознакомьтесь с положением дел и затем дайте мне свои предложения, как и какими силами вы желаете приняться за работу. Ну а сейчас вам конечно же лучше всего расположиться в своих двух комнатах и отдохнуть. Вечером, наверное, за ужином, вы сможете рассказать мне о действиях вашего отряда, а завтра с утра познакомите капитана Лейерера со всеми сотрудниками отдела. [267]
Прежде всего я позаботился о том, чтобы моего шофера устроили на постой, и затем уже велел отвезти себя в мой приют, находившийся на четвертом этаже отеля «Лютеция». Из моей комнаты было видно пол-Парижа, в особенности Латинский квартал. Я впился взглядом в лежавшую передо мной панораму, словно оказался здесь мимолетно, проездом, и лихорадочно пытался запечатлеть в своей памяти прелестную картину города. Если бы тогда кто-нибудь попытался мне предсказать, что я проживу в этой квартире более четырех лет и Париж станет тем уголком на земле, к которому накрепко привяжется мое сердце и где я буду чувствовать себя дома, я счел бы того сумасшедшим или шутником.
Итак, на следующий день утром я отправился в наше бюро в отеле «Лютеция» и впервые побеседовал со своим помощником, капитаном Лейерером — человеком среднего роста, стройным, темноволосым, бывшим офицером полиции. В абвере капитан служил уже два года. Хотя он пришел с оперативной работы, но она ему была не особенно по душе; с большим удовольствием он разрабатывал в бюро хитроумные процессы. Многие годы подряд Лейерер являлся одним из моих неприметно эффективных сотрудников.
Затем я попросил капитана Лейерера познакомить меня с работавшими в отеле сотрудниками службы. Группы и сектора были заняты столь плотно, как когда-то службы абвера до войны у нас дома. Правда, группу II психологической войны и борьбы с диверсиями и деморализацией войск на вражеских территориях представлял всего лишь один начальник. Напротив, в группе I были заполнены все сектора. Начальник ее майор Вааг, племянник адмирала Канариса. В своей работе по разведке в странах противника он использовал богатый опыт, накопленный еще в мирные годы.
Группа III со своими разнообразными секторами для тщательной контрразведки и защиты от агрессивного шпионажа и диверсий, как и в большинстве служб абвера, была укомплектована персоналом лучше всего. Начальник группы — капитан 2-го ранга Лангендорф — тоже опытный офицер абвера. Однако вследствие одного-единственного, не взвешенного замечания в своем докладе, на котором присутствовал адмирал Канарис, [268] несколькими месяцами спустя он навлек на себя неудовольствие шефа.
В целом на этот момент служба абвера в Париже насчитывала примерно 25 офицеров, 20 штабных сотрудниц, а также от 20 до 30 унтер-офицеров и рядового состава — радистов, шоферов и прочего вспомогательного персонала. Большинство сотрудников жили в отеле «Лютеция», и там же располагались их рабочие помещения. Обедали также в гостинице. Это заставило меня задуматься, в особенности когда я установил, что обслуживающий персонал кухни (кстати сказать, отменной) полностью состоял из французов, а в ресторане и баре в любое время были доступны шампанское и вина лучших сортов по смехотворным ценам.
То, что в памятные дни разгара лета после победного завершения кампании праздновали и перепробовали множество замечательных вин из прямо-таки неисчерпаемых запасов Франции, было вполне понятно. Вполне объяснялись и весьма нежные отношения, установившиеся между некоторыми сотрудниками службы мужского и женского пола. Несмотря на это, в отеле никогда не случалось непривлекательных сцен или безобразных выходок. Если когда-либо кто-то набирался сверх меры, то товарищи вежливо, но твердо отводили его в свою комнату. Французский персонал гостиницы «Лютеция» также с первого до последнего дня оккупации по отношению к немецким служащим бюро оставался ровно вежливым, но слегка сдержанным, хотя это не всегда было даже заметно. Эти французы и француженки, будь то кельнеры, повара или горничные, серьезно относились к своим профессиональным обязанностям и желали продемонстрировать немецким постояльцам, насколько хорошо работают во французских гостиницах и как в них уютно и чисто. Впрочем, они, конечно, были заинтересованы и в сохранении своих рабочих мест.
То, что этот микроклимат поддерживался годами, что немцы и французы за долгую войну без трений работали и уживались друг с другом под одной крышей, в первую очередь говорило о заслуге полковника Рудольфа, который своими манерами и сознательно холодным дистанцированием как от собственных подчиненных, так и французского [269] персонала заботился о том, чтобы никто не выходил за рамки.
22 июня в сопровождении Лейерера я предпринял длительную поездку по Парижу, чтобы ознакомиться с покинутыми административными зданиями французских министерств военных и иностранных дел и составить себе представление об объемах конфискованных секретных материалов, которые находились под охраной. Улицы Парижа, столь оживленные в обычные времена, были почти пустыми. То, что время от времени по ним медленно проезжали машины с немецкими солдатами, осматривавшими достопримечательности чудесного города, лишь усиливало впечатление его опустошенности. Большинство парижан эвакуировались, поскольку французское правительство первоначально собиралось оборонять свою столицу. Но когда французский фронт между Ла-Маншем и линией Мажино оказался прорванным, 13 июня Париж провозгласили открытым городом.
И в зданиях, где еще несколько недель назад работали французские высшие чиновники, не было ни души. Административные помещения почти все без исключения стояли с растворенными настежь дверьми. Папки и служебные документы грудами валялись в шкафах и на письменных столах. Только часть зданий охранялась, поскольку существовала опасность, что беспризорная документация может быть украдена или сожжена.
Уже через несколько часов мне стало ясно, что необходимо срочно вызывать несколько отрядов абвера, для обеспечения надлежащей сохранности и классификации находящегося во множестве мест материала, до сих пор даже приблизительно не оцененного.
Когда я вернулся в отель «Лютеция», меня ждало еще одно донесение: группа абвера под Орлеаном обнаружила железнодорожный состав, полностью загруженный секретными архивами французского военного министерства. По всей видимости, состав направлялся через Орлеан в Южную Францию, но не смог переправиться через Луару, так как немецкие летчики разбомбили мост через реку.
Я нередко в полном одиночестве охотно бродил по Парижу и обстоятельно осматривал памятники архитектуры. Собором Парижской Богоматери, церковью Святой [270] Мадлены, Домом инвалидов, церковью Сакре Кёр и другими сооружениями и монументами я любовался, лишь проезжая мимо них. Только у Триумфальной арки я вышел, чтобы посетить Могилу Неизвестного Солдата и осмотреть это внушительное сооружение, на которой высечены даты славных битв из французской истории.
В этот день мне было не суждено предаться спокойным размышлениям и размеренной работе. Я намеревался заняться планом по дальнейшим действиям отдела IIIf парижской службы абвера, но тут поступило известие, что французы приняли условия, переданные им 21 июня, и подписали в Компьене перемирие. Вследствие этого вся служебная деятельность приостановилась. В большом зале ресторана отеля сотрудники абвера также собирались вокруг отдельных столиков. За веселыми разговорами оказалась опустошена не одна бутылка шампанского.
С кем бы я в этот вечер ни говорил, все сердечно радовались окончанию кампании. Товарищам, похоже, представлялось само собой разумеющимся скорое заключение мирного договора с Францией и Великобританией. Это настроение царило целую неделю. То обстоятельство, что генерал Де Голль из Великобритании призвал французов к продолжению войны с Германией, было немецкой общественности малоизвестно или не принималось ею во внимание. Маршал Петен в связи с призывом Де Голля 23 июня 1940 года официально объявил, что генерал смещен со всех постов.
Правда, всего несколько недель спустя надежды на скорый мир развеялись, по меньшей мере в офицерских кругах, которые узнали об изданных 16 июля и соответственно 1 августа директивах Гитлера № 16 и 17. Первая касалась по высадке в Великобритании так называемой операции «Морской лев», вторая — ведения воздушной и морской войны против страны. Но круг людей, достаточно информированных, чтобы более-менее верно оценивать общее положение после усиления воздушной войны против Великобритании, оставался узким. Кроме того, тому, кто к нему принадлежал, приходилось помалкивать, поскольку он подвергался опасности быть заклейменным как пораженец и понести наказание.
Уже в этот ранний период, в августе 1940 года, геббельсовская пропаганда душила любую публичную дискуссию [271] о неблагоприятной ситуации и тенденциях развития, благодаря якобы своей особой изощренности, после войны так часто приписываемой ей в прессе и на радио.
Правда, у меня не оставалось времени целыми днями праздновать, как многие другие военнослужащие. Когда я следующим утром, 23 июня, стал трезво обдумывать свои задачи, мне стало ясно, что нужно срочно приняться за необходимую подготовку, поскольку строительство сети осведомителей требует времени, особенно в чужой стране. Отдел IIIf опоздает, если уже после возникновения пожара начнет формировать пожарную команду. Но сначала я использовал два отделения тайной военной полиции и только что прибывший отряд абвера, чтобы выставить охрану в обнаруженных точках с секретными материалами. Затем я посовещался с Рудольфом.
В Париже и окрестностях обнаруженными в огромных объемах секретными документами можно было бы полностью загрузить несколько железнодорожных составов. Под Орлеаном, как доносили, фактически стоял целый эшелон, груженный исключительно документами французского военного министерства. Необходимо срочно подготовить в Париже вместительное здание, чтобы свезти туда изъятые архивы. Вскоре подходящее здание нашлось. Многие эвакуировавшиеся парижане еще не вернулись в свои жилища. Да, кроме того, здания, в которых размещались французские министерства и другие власти, пустовали.
Уже через несколько дней изъятые документы огромными кучами громоздились на сборном пункте. При первом же взгляде на гору этих документов мне сразу стало ясно, что необходимы неотложные меры по охране, обработке и анализу всего этого богатства.
Вскоре о находке документации во Франции прослышали внешнеполитическое ведомство, затем Главное управление имперской безопасности и другие берлинские центральные ведомства и заверили, что в скором времени пришлют уполномоченных, которые примут участие в обработке.
Требовалось подготовить инструкцию для обеспечения планомерной классификации, обработки архивов и воспрепятствия произвольному вмешательству представителей разнообразных служб и органов. Иначе многие [272] тысячи единиц документов могли разлететься по разным местам.
Разработанные мной положения гласили:
1. Офицеру абвера поручается охрана материалов и руководство по его классификации и обработке.
2. Все военные и гражданские служащие, получившие в своих ведомствах или от своих начальников задание провести обработку документации на сборном пункте, должны доложить о себе его начальнику. К классификации и обработке документации допускается лишь персонал, подтвердивший в том служебную необходимость.
3. Все оригиналы документов остаются на сборном пункте. В случае необходимости с документа может быть снята фотокопия.
4. Документы, с точки зрения германской стороны не представляющие интереса, но могущие иметь ценность для Франции, готовятся для последующей передачи соответствующим французским властям.
Полковник Рудольф после согласования с зарубежной службой абвера одобрил эти директивы. Позднее стало ясно, что издание этого предписания оказалось очень своевременным.
Впрочем, в те же дни капитан абвера Виганд со своей командой обнаружил еще одно место хранения французской документации, имевшее особое значение для абвера. Речь идет о центральной картотеке и управлении делами Сюрте насьональ в Париже, рю Суссе, 11. Бежавшие французские чиновники оставили служебные помещения со всей документацией в таком порядке, словно дела велись вплоть до последнего дня перед оккупацией Парижа.
По моему предложению надзор за материалами возложили на капитана Буланга — человека энергичного и вполне способного выдержать натиск высоких чинов и министерских служащих из Берлина. Разумеется, в подчинение ему выделили по меньшей мере 10 — 20 унтер-офицеров и солдат.
Для обработки документов, с точки зрения интересов абвера, нам, кроме того, потребовалось еще несколько зондерфюреров с отличным знанием французского языка, затем несколько офицеров абвера, которые могли бы оказать мне помощь при обработке отобранных материалов, представляющих для абвера интерес. Большинство [273] этих людей следовало направить на сборный пункт, руководимый капитаном Булангом, с заданием просмотреть весь материал и прислать мне для более детального анализа фотокопии тех документов, в которых речь идет о планах, мероприятиях, служащих, нелегалах и агентах французских секретных служб.
Разумеется, особенно тщательно мы искали документы по шпионажу и диверсиям против рейха и вермахта. С несколькими помощниками я хотел просмотреть направленный мне материал, с точки зрения интересов вермахта, чтобы установить, какие отделы нашей службы или подразделения абвера на территории рейха следует подключать для дальнейшей обработки материалов. Тогда отдельные документы можно было отправлять в соответствующие инстанции с сопроводительными письмами и кратким изложением содержания.
Когда здесь, в Париже, мы обнаруживали, например, отчеты вражеских агентов и изменников родины об их деяниях, то III отдел нашей службы в Берлине в сотрудничестве с местными компетентными подразделениями абвера на родине мог лучше и быстрее, чем мы, проверить все обстоятельства дела. Впрочем, возбуждение уголовных дел по подобным составам преступлений в большинстве случаев являлось компетенцией судов Германии.
Вторая причина представлялась мне еще более весомой. Мы находились на вражеской территории. В настоящий момент все было спокойно. Наши военнослужащие и парижане нормально ладят друг с другом. Они обоюдно надеются, как казалось, на скорейшее заключение мира. Но пока невозможно даже предугадать, как долго мы здесь будем оставаться. Также раньше или позже может измениться отношение населения. Поэтому мне представлялось разумным как можно скорее начать с собственно работы отдела IIIf, с обнаружения друзей, вербовки нелегалов и агентов среди населения, и не только в Париже, но и на всей оккупированной территории Франции. В нашу задачу входило — иметь по всей стране неприметных, втайне наблюдающих осведомителей, с помощью которых мы могли в известной мере постоянно контролировать пульс французов. Одновременно, благодаря этим тайным сотрудникам в [274] стране, мы исследовали бы возможность каким-либо образом, например через Испанию или Португалию, наладить контрразведывательную работу против Великобритании. Нам нужно было каким-то способом попытаться подобраться к нашему на тот момент самому крупному противнику — Интеллидженс сервис.
Чтобы суметь реализовать эти замыслы, нам требовались еще специалисты, в первую очередь офицеры по линии отдела IIIf, обладающие опытом в вербовке и руководстве доверенных лиц и агентов. Далее, нам следовало привлечь всех испытанных перед войной в разведывательной и контрразведывательной работе нелегалов, в особенности тех из них, которые владели французским настолько хорошо, что среди населения могли сойти за французов. Чем быстрее мы привлечем сюда эти кадры, тем лучше. Уже в ближайшие недели, пока множество эвакуированных и бежавших во время боевых действий французов еще только возвращались и многие из них подыскивали себе новое жилье, нам лучше всего бы удалось «законсервировать» хорошо говорящих по-французски нелегалов. В этой связи представлялось желательным создание на оккупированной французской территории новых подразделений абвера. Было немыслимо успешно руководить из Парижа проведением по всей Франции необходимых контрразведывательных мероприятий без подключения отделений.
Но создание сети нелегалов во Франции я считал первоочередным делом, потому хотел заниматься обработкой и передачей интересующих нашу службу секретных документов лишь в той мере, в какой это было неизбежно.
Полковник Рудольф разделял мое мнение. Адмирал Канарис, так сказал он, видимо, исходит из таких же или аналогичных соображений. Он уже отдал распоряжение сформировать ряд других подразделений абвера на занятой французской территории. После того как подразделения будут сформированы, нам придется выполнять двойную задачу: во-первых, как парижский отдел абвера местной компетенции по Парижу и пригородам (Большой Париж); во-вторых, как главное управление абвера по Франции в качестве профессионального оперативного руководства всеми подразделениями абвера на французской территории. [275]
Чтобы иметь возможность выполнять новые задачи, мне следовало изыскать дополнительный вспомогательный персонал.
В последующие недели улицы Парижа стали постепенно снова оживать. Эвакуировавшиеся семьи начали возвращаться, приниматься за свой прежний труд, жизнь опять запульсировала почти как прежде. Все это не в последнюю очередь благодаря мерам, принятым командующим войсками во Франции и его администрацией. Среди прочего им столь удачно был назначен обменный курс французской валюты 20 франков = 1 марка. С одной стороны, немецкие военнослужащие все-таки могли себе что-то позволить на свое денежное довольствие, а с другой — французское население отнюдь не без энтузиазма принимало немецкие марки в качестве оплаты за труд или проданные товары.
В результате летом 1940 года в Париже наладилось своеобразное житье-бытье. Повсюду были видны немецкие военнослужащие, прогуливающиеся по бульварам в компании очаровательных женщин, разглядывающие достопримечательности или сидящие со своими спутницами за столиками в бистро или кафе и наслаждающиеся едой и напитками. По вечерам такие крупные увеселительные заведения, как «Лидо», «Фоли-Бержер», «Шехерезада» и прочие, переполнялись. И вне Парижа в предместьях, знаменитых по истории — Версале, Фонтенбло, — почти в любой час встречались небольшие группы немецких солдат, уцелевших в боях и желавших полной мерой насладиться жизнью.
Пока военнослужащие немецких войск таким образом предавались отдыху и наслаждениям, абвером уже предпринимались меры, которые должны были на длительный срок обеспечить широкомасштабную работу по разведке и контрразведке во Франции. Адмирал Канарис добился открытия новых отделений абвера в Сен-Жермен-ан-Ле, затем в Дижоне, Анже и Бордо. Позднее сформировались еще некоторые подотделы абвера, в том числе в Бресте; затем отдельных офицеров абвера направили в крупные гавани на побережье Ла-Манша, а других откомандировали в главные штабы ВВС. Резидентуры абвера появились также в Бельгии, Нидерландах и Люксембурге. Уже в конце 1940 года большинство [276] из перечисленных резидентур были работоспособны.
Во Франции отделам абвера, в компетенцию которых территориально входили все оккупированные районы севернее и западнее так называемой демаркационной линии, в качестве оперативных придавались группы тайной военной полиции. Органам РСХА исполнение оперативных задач во Франции было поручено только в июне 1942 года.
После занятия юга Франции в ноябре 1942 года новые учреждения абвера открылись в Лионе, Марселе, Тулузе и Лиможе.
Южная Франция была оставлена в качестве суверенной территории французскому правительству во главе с маршалом Петеном с резиденцией в Виши. В этом регионе вплоть до его оккупации немецкими частями исполнительную власть осуществляло исключительно правительство Виши. Поэтому с 1940-го по 1942 год случалось, что органы полиции арестовывали нелегалов абвера, выполнявших задания в Южной Франции.
Таким образом, по ту сторону демаркационной линии, с точки зрения службы абвера в Париже, находилась сфера влияния иностранного государства. Однако соблюдение паспортных и таможенных формальностей для французов, желавших пересечь демаркационную линию, не требовалось. Почтовое сообщение между двумя разделенными частями Франции также функционировало беспрепятственно: словно бы демаркационной линии не существовало. Равным образом велись неконтролируемые междугородные телефонные разговоры между обеими частями Франции, что приобретало для контрразведывательной работы важное значение. Сил для отслеживания междугородных переговоров не хватало.
В то время как негласная работа всех направлений абвера в июле и августе 1940 года набирала обороты, дислоцированные во Франции части, как уже описывалось, наслаждались продолжительным отдыхом. Немецкие военнослужащие очень быстро освоились во Франции и, благодаря своему корректному и дисциплинированному поведению, завоевали симпатии у французского населения. Доходило до того, что французы открыто ликовали, [277] когда немецкие люфтваффе сбивали английские самолеты, появлявшиеся над Парижем.
Эти корректные, во многом дружественные отношения между немецкими солдатами и французами ничем не омрачались в течение почти года. Большинство немцев и французов в июле 1940 года надеялись на скорый мир, поэтому на готовность Гитлера в своей публичной речи 19 июля 1940 года к мирным переговорам с Великобританией и резко отрицательный ответ лорда Галифакса несколько дней спустя, казалось, почти никто не обратил внимания или воспринял трагически. Но иллюзия оказалась обманчивой. На оккупированных французских территориях нашлось, пожалуй, немало французов, с большим интересом воспринявших призыв генерала Де Голля к продолжению борьбы против Германии и понявших, что могли бы означать заявления английского лорда в будущем. На этот период времени круг таких французов, по данным абвера, был еще очень узок. Кроме того, большинство его членов благоразумно вели себя тихо и выжидательно.
Обработка огромной массы секретных материалов потребовала создания новых подразделений абвера. В конце июля 1940 года полковник Рудольф однажды сказал мне:
— В этой работе меня интересуют три вопроса: во-первых, будет ли результатом обработки материала наказание изменников родины?
Во-вторых, как и насколько успешно французские секретные службы вели шпионаж в Германии? Правильно ли оценивали соответствующие французские органы военную мощь Германии?
В-третьих, остались ли на оккупированной французской территории сотрудники вражеских разведслужб? Отмечена ли уже где-нибудь во Франции новая активность иностранных разведслужб? Нам следует безустанно заниматься именно этой проблемой.
— На первые два вопроса, — сказал я, — управление абвера даст заключительный ответ только тогда, когда будут обработаны и проанализированы все изъятые секретные материалы. Но видимо, пройдет еще не один месяц, прежде чем будет результат. Только в центральной картотеке Сюрте насьональ, рю Суссе, 11, складировано огромное количество карточек и папок. [278]
Тем не менее мне кажется, что на первый вопрос приблизительно можно ответить уже сейчас. Наши аналитики за последние три-четыре недели своей работы в Париже обнаружили множество шпионских отчетов из Германии. Большинство этих донесений о секретах рейха, в особенности о воинских частях, оборонительных сооружениях и секретных технологиях оборонной промышленности, поступало от агентов, которые от случая к случаю на время засылались французскими секретными службами в Германию специально для шпионажа. Эти агенты, как только установят их имена и личности, будут объявлены в розыск. Правда, большинство из них могут оказаться вне нашей досягаемости. Если их удастся схватить, с уверенностью можно ждать возбуждения уголовного преследования за государственную измену или же умышленное разглашение военной тайны.
Некоторые из пока что обнаруженных шпионских донесений исходят от лиц, до сих пор проживающих в Германии. Эти документы уже отосланы в III отделение службы абвера в Берлине. Ясно, что против установленных изменников, как только их схватят, будет выдвинуто обвинение. Возможно, наши аналитики в ближайшие месяцы обнаружат еще массу материалов, дающих повод для уголовного преследования.
По второму вопросу на основании имеющихся пока что результатов с уверенностью можно сказать, что службы Второго бюро за годы перед войной заслали в Германию огромное число агентов с разведывательными целями. Для этого они предпочитали вербовать немцев, служивших во французском Иностранном легионе или по каким-либо иным причинам покинувших Германию. Но в качестве шпионов в Германию засылались бельгийцы, люксембуржцы и другие иностранцы, так же как в некоторых случаях и французские граждане.
По вопросу, верно или ложно соответствующие французские службы оценивали военную мощь рейха на основании полученных ими разведданных, пока я еще не могу высказаться. Вообще-то это задача I отделения нашей службы в Берлине, куда для изучения этого вопроса будут направлены соответствующие документы. Между тем, просматривая документы, которые поступают ко мне, я обратил внимание на некоторые длинные шпионские [279] отчеты, принадлежащие эмигрантам. Авторы, в большинстве случаев промышленники, писатели и художники, хотя и были хорошо информированы относительно общей обстановки, однако, как мне кажется, ненависть к национал-социализму исказила их оценку. Они склонны предвзято указывать на слабости НСДАП и обороноспособности страны. Мое частное мнение основывается на том, что компетентные органы Франции, судя по всему, не сумели оценить военной мощи рейха в ее полном объеме.
— То, что вы мне сейчас сказали, больше, чем я ожидал услышать. Но что с моим последним вопросом? Смогли ли абверкоммандо и ваши осведомители нащупать следы, которые указывали бы на активизацию иностранных разведок на оккупированной французской территории?
— Нет, господин полковник. Хотя в Париже установлены несколько чиновников Сюрте, но пока не обнаружено никаких доказательств того, что они были оставлены для ведения подрывной деятельности против нас. Полагаю, что сейчас у них и возможностей нет передавать донесения в Великобританию, даже если бы они того хотели. В этой связи примечательно, что наша тайная военная полиция повсеместно наладила превосходные контакты с органами муниципальной полиции.
Полковник Рудольф также считал, что в настоящий момент у британской разведки на французской оккупированной территории нет планомерно работающих агентов и явочных квартир. Но все может измениться. Нам следовало сохранять бдительность.
Усиленная вербовка доверенных лиц и агентов. Первое появление Интеллидженс сервис в оккупированных областях. Первый арест вражеского радиста
Германская контрразведка имела в своем распоряжении значительное число военнослужащих и нелегалов, отлично владевших языком и нередко, подобно Нибуру и Ноттерману, замаскировавшись под английских или голлистких офицеров, вступавших в контакт с агентами [280] шпионских сетей или членами Сопротивления. В каждом отделе абвера в Нидерландах, Бельгии и на оккупированных французских территориях имелись такие особо одаренные мужчины и женщины. Многие из них внесли выдающийся вклад, сутками и месяцами поддерживая личные контакты с вражескими агентами и при этом подвергаясь ежечасной опасности быть разоблаченными и убитыми.
Готовность к работе этих людей тем более достойна внимания, что на службе военной контрразведки они не могли рассчитывать ни на высокие награды, ни на материальное вознаграждение. Они выполняли опасные для жизни задания по идейным соображениям, считая себя обязанными приложить все силы и отдать свою жизнь на то, чтобы оградить Германию и товарищей по вермахту от шпионажа, диверсий и прочих опасностей. Многие из них погибли, как, скажем, один капитан парижского отдела абвера, застреленный во время операции.
Впрочем, эти активнейшие и удачливые сотрудники германской контрразведки и после войны ни в коем случае не могли быть спокойными за свою жизнь. Многие из них судами стран-победительниц были приговорены к смерти и казнены. Этой судьбы среди других не избежал и патер Филуциус{50}. Другие бывшие нелегалы абвера получали многолетние сроки лишения свободы во Франции, Бельгии и Нидерландах.
По опыту из произошедшего в Вильнюсе дела доктора Бенджамена я посчитал настоятельно необходимым существенно расширить базис работы отделения IIIf во Франции. Все офицеры получили указание усилить вербовку осведомителей и агентов. Найти в Париже агента для руководителя нелегалов отделения IIIf не представляло труда. Миллионный город приютил достаточное количество авантюристов и сомнительных субъектов, готовых к сотрудничеству за хорошую плату или какое-либо иное материальное вознаграждение. Агентами отделения IIIf были представители самых различных наций, русские и чешские эмигранты, итальянцы и выходцы из Северной Африки, а в некоторых случаях и французы, которые — как упомянутая в деле доктора Бенджамена хиромантка — из [281] презренной алчности могли предать даже собственных соотечественников.
Разумеется, на таких людей, завербованных агентами, нельзя было полностью положиться, в особенности в рискованных и опасных делах. Как только война стала склоняться не в пользу Германии, многие из этих агентов, легко переходивших в стан противника, стали даже опасными для своих немецких хозяев. Руководство ими требовало осторожности и осмотрительности. Не каждый куратор осведомителей отделения IHf справлялся с такими людьми.
Потому большее внимание абвером уделялось другой категории секретных сотрудников, а именно мужчинам и женщинам, бывшим на стороне Германии по идейным соображениям. Это были по-настоящему доверенные лица.
К таким моим самым ценным секретным сотрудникам принадлежал Феликс, бывший бельгийский летчик, фламандец по национальности, и патер Филуциус, католический священник из парижского предместья. Оба — не знавшие друг друга и работавшие независимо друг от друга в соответствии с заданиями в различных направлениях. Самостоятельно, но почти одновременно, а именно зимой 1940/41 года, они пришли к результатам, содержавшим первые указания на то, что английская секретная служба нащупывает почву во Франции и Бельгии и пытается открыть тайный фронт против германских оккупационных властей.
Одной поездки из Парижа в Брюссель, совершенной в декабре 1940 года с определенной целью, оказалось для Феликса достаточно, чтобы там установить контакт с одной из групп Сопротивления, которая собиралась наладить курьерскую связь с Великобританией. Курьерский маршрут должен пролегать через Монпелье на юге Франции, а далее через Испанию и Португалию в Лондон. Феликс отслеживал эту группу, пока она по курьерскому маршруту не получила передатчик и не начала по радио из Брюсселя передавать в Лондон шпионские донесения. Арест членов этой шпионской сети теперь был неизбежен. Благодаря четким указаниям великолепного осведомителя, оказалось не сложно обнаружить передатчик и арестовать радиста вместе с некоторыми [282] его товарищами. Так в начале 1941 года прошла первая ликвидация вражеского радиста германской контрразведкой в Бельгии.
У патера Филуциуса был большой круг знакомых, и через него он иногда узнавал о подготовке к шпионской деятельности и тайном сопротивлении германским оккупационным властям. Как-то от одного друга ему стало известно, будто порученец британского премьер-министра Черчилля вошел в контакт с членом правительства Виши, с целью склонить маршала Петена на сторону Великобритании. Патер Филуциус почел за свой долг передать эту информацию мне, чтобы, как он считал, послужить делу мира. Он страстно мечтал о скорейшем мире и долгосрочном германо-французском союзе. Об англичанах он отзывался нелестно и придерживался мнения, что лишь они виноваты, что до сих пор нет мира. Патер Филуциус рассматривал генерала Де Голля как орудие в руках англичан, которые желают лишь бессмысленно затянуть дело. Он же был верным приверженцем маршала Петена.
В^январе 1941 года я представил полковнику Рудольфу отчет о содержании донесений, которые получал от Феликса и патера Филуциуса. К этому моменту раскрытая Феликсом группа Сопротивления в Брюсселе еще не имела позднее захваченную нами шпионскую радиостанцию.
Я предложил полковнику Рудольфу:
— По информации одного из моих лучших людей, британская секретная служба устанавливает курьерский маршрут через Португалию, Испанию и Южную Францию к группе Сопротивления в Бельгии, которую она собирается снабдить передатчиком. Цель этой операции в первую очередь шпионаж против нас в Бельгии. По сведениям другого надежного источника, у посланца Черчилля был тайный контакт с людьми из окружения маршала Петена. Я предлагал передать эту информацию главнокомандующему и представить подробный отчет шефу нашей службы. Но самым важным я считал нацелить все подразделения на Западе, включая службу радиоперехвата, на то, что службы противника готовы установить со своей агентурной сетью радиосвязь. Теперь все соответствующие силы и средства должны [283] быть сосредоточены на контратаке на нашем тайном фронте.
Так и поступили; полковник Рудольф одобрил предложения.
Во Франции обстоятельства для вражеской разведки складывались гораздо благоприятнее, нежели в Бельгии. Для Интеллидженс сервис и голлистской службы было не сложно создать явочные квартиры с радиостанциями в Южной Франции и оттуда постоянно засылать шпионов на оккупированную территорию. Демаркационная линия для вражеских агентов не была препятствием, и на юге Франции, на суверенной территории правительства Виши, мы не обладали никакой исполнительной властью. Появились ли уже подобные явочные квартиры в Южной Франции, мы не знали. Но с уверенностью могли рассчитывать на то, что рано или поздно англичане и Де Голль начнут действовать именно таким образом. Вражеские службы крайне редко пользовались и курьерскими маршрутами этих групп, которые из Франции через Испанию и Португалию вели в Великобританию. Шли недели, прежде чем связник добирался до Лондона, и доставлявшиеся донесения, по большей части, уже устаревали. Тайный фронт нашего противника был опасен для нас лишь тогда, когда он оснащался достаточным количеством передатчиков.
Впрочем, я с оптимизмом смотрел на состояние контрразведки. До сих пор на французской территории мы не выявили ни одного сеанса вражеского радиообмена. Однако подобная оценка была не совсем корректной. Ибо фактически за несколько недель до того в Париже начал работать передатчик британской Интеллидженс сервис.
Дело французского капитан-лейтенанта Анри Луи Оноре д'Этьена д'Орва. Разведслужба роялистов
Иногда секретные разведывательные службы гораздо быстрее продвигались, благодаря неожиданным посторонним помощникам, нежели планомерной разведывательной работе сети собственных нелегалов и технических средств. Эти посторонние помощники — везение и случай. Так начальник отделения абвера IIIf в Анже, майор Дернбах, благодаря случаю играючи разрешил одну [284] задачу, которую я с помощью доверенных лиц и агентов сумел разъяснить только частично в ходе многомесячной, трудоемкой работы.
Несколькими неделями спустя после этого разговора с полковником Рудольфом агент голлистской разведки явился в одно из германских учреждений на оккупированной французской территории. Он показал, что несколько дней назад вместе с французским капитан-лейтенантом д'Этьеном д'Орвом и несколькими другими французами ночью был переправлен морем через Ла-Манш и высажен на французском побережье. Д'Этьен д'Орв имел задание создать на северо-западе Франции подпольную явку, вести разведывательную работу против немецких оккупационных войск и передавать результаты шпионажа по радио в Лондон, поскольку сам он был радистом д'Этьена д'Орва. .Показания голлистского агента подтвердились. Местное компетентное учреждение абвера в Анже с помощью этого предателя смогло без особого труда схватить д'Этьена д'Орва вместе с несколькими его помощниками и заполучить рацию. Этот аппарат, передававший в Великобританию информацию для голлистской разведслужбы, теперь можно было использовать в ущерб голлистам. Майор Дернбах, с привлечением переметнувшегося радиста, установил связь с радиоцентром в Лондоне, где поначалу не могли и предполагать, что передатчик находится в руках немцев. Благодаря этому счастливому случаю впервые с оккупированной французской территории оказалось возможным начать радиоигру против действующего в Лондоне разведывательного радиоцентра и некоторое время передавать дезинформацию хозяину д'Этьена д'Орва.
Но гораздо важнее этой контригры для германской контрразведки были данные, которые изменник-агент сообщил о структуре и мероприятиях голлистской разведки в Великобритании. Из них стало ясно, что руководство голлистской службы разведки в Лондоне в январе 1941 года впервые получило возможность заслать во Францию офицеров с радистами и помощниками. Переброску попытались осуществить двумя путями: один раз морем через Ла-Манш (в случае с д'Этьеном д'Орвом), в другом — через Португалию и Испанию. Этим каналом в январе 1941 года из Лондона в Южную Францию должны [285] были отправиться уже несколько подобных разведывательных групп.
Все эти сведения для абвера оказались очень важными. Однако германской контрразведке важную информацию поставляли не только изменники, но и конфискованный передатчик весом примерно 30 килограммов, примитивной конструкции и слишком громоздкий, не позволявший его незаметно куда-нибудь вмонтировать. С подобной аппаратурой голлистская разведка вряд ли могла достичь больших успехов. Ясно, что вскоре она будет вынуждена оснащать своих агентов более легкими и надежными передатчиками.
Д'Этьен д'Орв и арестованные с ним помощники предстали перед военным трибуналом. В этом случае доклад отделения абвера в Анже о результатах прежних расследований компетентному суду был неизбежен, так же как и возбуждение уголовного дела об изощренном военном шпионаже. Радист, выдавший своего офицера, все же сохранил себе свободу и жизнь. Со служебной точки зрения было даже выгодно, чтобы в кругах агентов противника заговорили, что мы благосклонно обращаемся со шпионами, когда они приходят к нам с повинной и доносят о своем задании. Так произошло, что графа д'Этьена д'Орва, благородного человека знаменитой французской фамилии, осудили на смертную казнь и 29 августа 1941 года расстреляли, а радист остался жить.
Этот случай учит, что никогда нельзя отправлять на территорию противника более двух-трех человек вместе для выполнения опасного задания. И это только при условии, что люди по-человечески близки друг другу и при любых обстоятельствах стоят друг за друга.
Правда, ни одна секретная служба не застрахована от предательства.
Приезд адмирала Канариса в Париж. Обзор положения во Франции с июля 1940-го по июнь 1941 года
В целом германским войскам во Франции с июля 1940-го до начала кампании в России в июне 1941 года секретная работа вражеских разведок причиняла мало [286] беспокойств, Диверсии против военных объектов и нападения на немецких военнослужащих были редкостью. Попытки британской Интеллидженс сервис и голлистской разведки создать подпольные опорные пункты для шпионажа на оккупированной французской территории и создание движения Сопротивления неоднократно эффективно пресекались с немецкой стороны.
При этом германская служба контрразведки, благодаря анализу раскрытых случаев шпионажа, заблаговременно выявила, что лондонский Центр голлистской разведки планирует и готовит развертывание во Франции в больших масштабах тайного фронта против Германии. Но если успехи этой службы до лета 1941 года были весьма скромными, то все же рано или поздно абверу следовало ожидать многочисленной засылки крупных голлистских шпионских групп, проведения диверсий и создания движения Сопротивления. Из этих соображений службу IIIf в оккупированных западных областях значительно усилили, а также ускорили создание сети нелегалов, направленной на выявление ожидаемого тайного наступления врага.
Офицеры III отдела в этот период были самыми занятыми немецкими военнослужащими во Франции. Тем не менее еще до лета 1941 года они могли спокойно все планировать и реализовывать. Еще не царила лихорадочная нервозность, которая проявилась позднее, когда начались ежедневные диверсии и нападения.
В течение этого первого года оккупации адмирал Канарис посещал подразделения абвера во Франции всего лишь несколько раз. В последующие годы он появлялся в Париже гораздо чаще. Тогда он постоянно заслушивал подробные отчеты руководителей групп и помощника отделения ПК о работе и неудачах, об их тревогах и пожеланиях. В большинстве случаев в заключение он наносил визит главнокомандующему на Западе, фельдмаршалу фон Рундштедту, и командующему войсками во Франции, генералу Отто фон Штюльпнагелю, чтобы с ними обсудить важнейшие результаты работы абвера и одновременно узнать, какие у них имеются пожелания и претензии.
Командующий во Франции, как начальник администрации, которому на оккупированной территории по принципиальным вопросам подчинялись и французские полицейские [287] власти, интересовался всеми проблемами, касавшимися поддержания порядка и безопасности. Потому он принимал живое участие в делах, связанных с контрразведкой. Фельдмаршал фон Рундштедт, как главнокомандующий армиями, дислоцированными на оккупированных в Западной Европе территориях, напротив, в тот период в первую очередь интересовался военными событиями в Великобритании. Он желал получать непрерывно и по возможности подробную информацию о численности и структуре британских вооруженных сил, о производительности военной британской промышленности, так же как и о вероятных замыслах и планах английского правительства, направленных против Германии.
Эти вопросы и пожелания ставили перед занимавшимися ими сотрудниками военной разведки, так называемого I отдела, крайне сложные задачи. Британские службы безопасности создали настолько отличную систему контроля, что доверенным лицам, во время войны нелегально внедрявшимся в Великобританию, практически было невозможно долгое время действовать незамеченными.
Адмирал Канарис хорошо понимал потребности в разведданных главнокомандующего войсками на Западе и командующего войсками во Франции. Поэтому он придавал большое значение тому, чтобы главное управление абвера по Франции прилагало все силы для возможно исчерпывающего информирования этих двух главных штабов. Примечательно, что, приезжая, он всегда осведомлялся у обоих командующих, удовлетворительны ли достижения руководящих сотрудников абвера в Париже. Офицеры, не оправдавшие его ожиданий, быстро освобождались от должности и исключались из абвера.
Один подобный случай произошел в Париже летом 1941 года. Канарис приказал начальникам групп доложить о происшествиях в зонах своей ответственности в присутствии всех помощников главного управления абвера по Франции. Капитан-лейтенант Лангендорф, начальник группы III отдела абвера, в своем докладе упомянул, что среди прочего несколько групп испанцев-республиканцев подставили под угрозу общую безопасность в некоторых департаментах оккупированных территорий. Наличной полевой полиции оказалось достаточно, чтобы взять под надежный контроль круг всех антигермански настроенных [288] лиц да еще и испанцев. А вообще говоря, стоило бы подумать об интернировании всех испанцев-республиканцев в концентрационный лагерь.
Лангендорф был далек от того, чтобы предлагать это все всерьез. Но само упоминание концентрационного лагеря в этом контексте стало роковым. Канарис в видимом раздражении перебил докладчика. С трудом сдерживаясь, он высказал свое неудовольствие ходом мыслей капитан-лейтенанта, явно учитывая, что часть присутствовавших офицеров находятся в подчинении докладчика. Но тот, кто знал Канариса ближе, понимал, что звонок прозвенел. Некоторое время спустя капитан-лейтенант Лангендорф покинул абвер.
Насколько большое значение Канарис придавал тому, чтобы подчиненные ему офицеры и солдаты отдавали все свои силы поддержке обороноспособности страны, настолько жестко он следил за тем, чтобы сотрудники абвера не превышали своих полномочий и при проведении служебных операций строго держались в правовых и гуманных рамках. Невыносимой, даже бесчеловечной для него была сказанная капитан-лейтенантом Лангендорфом мысль отнять свободу у несчетного количества невиновных людей.
При каждом удобном случае адмирал письменно и устно повторял, что станет принимать строжайшие меры против тех сотрудников абвера, кто будет обходиться с арестованными ненадлежащим образом. Такая его позиция принесла свои плоды. Она стала общим достоянием офицерского корпуса абвера и сохранялась и тогда, когда Канарис уже не был шефом заграничной службы абвера. Отдаваемые им приказы оказались жизнеспособными. Еще зимой 1944/45 года я приводил личному составу подчиненных мне четырех отрядов фронтовой разведки (прежде абверкоммандо) письменные приказы адмирала об обращении с военнопленными.