Песни о будущей войне

Песня во многих смыслах выделяется среди других музыкальных и поэтических жанров. В силу своей краткости, простой мелодики, часто афористичности песня (или ее отдельные части) легко запоминается; песня сравнительно проста для повтора и для самодеятельного исполнения; песня легко распространяется среди слушателей (радиопередачи, самые примитивные аудиозаписи, концертное или любительское исполнение); наконец, даже слабо подготовленный автор способен породить свою собственную песню или вариант песни уже существующей. В силу всех этих причин песня является одним из важных индикаторов политического режима и общественно-политических настроений в обществе. Недаром древний мудрец сказал: «Не говорите мне, какие в стране законы; скажите мне, какие в стране поют песни». Песня «официальная» является показательным примером пропаганды со стороны элиты, указывает общее направление инициированной элитой индоктринации населения и, следовательно, иллюстрирует цели этой элиты. Песня «неофициальная» (частушки, народная, бардовская песня, некоторые разновидности романса) ярко и оперативно иллюстрирует изменения общественного сознания, отношения масс к элите, к ее действиям и объявленным целям. Ниже будет предпринята попытка рассмотреть «официальную» советскую песню конца 1930-х и рубежа 1930-1940-х годов в контексте общей милитаризации советского общества и подготовки людей к некоей будущей войне. «Неофициальная» песня этого времени могла бы стать не менее важным источником исторического знания; однако ее изучение является темой самостоятельного и очень серьезного исследования, на которое я в данном случае не посягаю.

Нужно сразу оговориться о границах понятия «официальная песня». Я подразумеваю под ним те музыкально-поэтические сочинения, которые были в рассматриваемый период изданы в СССР в виде текстов или записаны на советских государственных студиях грамзаписи, либо включены в кинофильмы, выпущенные на государственных киностудиях. Так или иначе, государство дало свою санкцию на существование этих песен. Учитывая особенности советского политического режима рассматриваемого периода, можно сказать, что государство согласилось использовать эти произведения в качестве пропагандистских материалов. Это и позволяет обобщенно назвать их песнями «официальными», хотя и художественный уровень их и даже близость к «генеральной линии» при этом, разумеется, различаются. Если выйти несколько за хронологические рамки темы, то можно привести пример: в равной мере официальными были и «Мы прошли с тобой полсвета, / Если надо — повторим» и «Враги сожгли родную хату». При этом по своим художественным качествам и пропагандистским потенциалам эти два сочинения так же несравнимы, как пепел и алмаз.

Тема будущей войны постоянно присутствовала в советском песенном творчестве, начиная с Октябрьской революции 1917 г. По содержанию можно выделить три периода песенного творчества на эту тему. Первый — период пафоса непосредственного распространения советской большевистской революции на другие страны. Соответственно звучит прямой призыв к боевым действиям за пределами РСФСР/СССР («Левый марш» В. Маяковского: «Эй, синеблузые, рейте / За океаны…»; «Гренада» М. Светлова: «Я хату покинул, пошел воевать, / Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…»). Затем, примерно с середины 1920-х и до середины 1930-х годов, наблюдается второй этап. Мировая революция «не отменена», но переносится из ближайшего будущего в будущее все более и более неопределенное. Будущая война присутствует в текстах, но выглядит не конкретной войной между конкретными государствами, а абстрактной Битвой, чем-то вроде Армагеддона, всемирным праведным мятежом, мировой гражданской войной трудящихся против эксплуататоров («Все страны охватит / Восстанья костер»{293}). Участие СССР подразумевается в качестве детонатора и моральной опоры «светлых сил», но точно не определяется. Одним из последних (может быть, последним) примером «коминтерновской» тематики стала «Кантата о Сталине» И. Дунаевского и М. Инюшкина: «И, песню о нем [Сталине] поднимая, как знамя, / Единого фронта шагают ряды; / Горит, разгорается грозное пламя, / Народы встают для последней борьбы»{294}.

В конце 1930-х годов эти темы теряют актуальность, что легко объясняется общим поворотом в политике государства и Коммунистической партии. Окончательно утвердилась концепция «построения социализма в одной стране», отброшены и забыты наивные мечты первых послеоктябрьских лет о «мировой революции»; роль Коминтерна падает с каждым годом, ему предписано организовывать трудящихся всего мира на защиту «отечества всех трудящихся». Внешняя политика из классовой окончательно превратилась в государственническую (намеренно я не говорю о «советской империи» — это отдельная тема; пусть будет просто государство). Соответственно меняются пропаганда и «официальное» песенное искусство как ее составная часть.

При этом, как мне кажется, нужно учесть, что далеко не все авторы-песенники напрямую выполняли какие-то постановления Политбюро ЦК ВКП(б) (скорее всего далеко не все поэты и композиторы даже и знали о таких постановлениях). Конечно, кто-то подчинялся прямому «социальному заказу», но большинство просто находилось под влиянием меняющейся атмосферы общественной жизни. Это[272,273] объясняет неодновременность и в целом некоторое запаздывание творческого ответа на политические запросы: даже проникнутому «генеральной линией» творцу требуется время, чтобы осознать «атмосферу», осуществить акт творчества и добиться (или дождаться), чтобы этот акт стал частью пропаганды, то есть был размножен и популяризирован.

В результате появляется то, о чем, собственно, и речь: песенное искусство рубежа 1930-1940-х годов. Имея в виду предвоенный характер этих лет, содержание песен будем рассматривать под углом четырех проблем: во-первых, вероятность Большой войны; во-вторых, причины ее начала и цели (грубо говоря, кто на кого нападет и ради чего); в-третьих, характер войны (где, как, какими средствами и способами); в-четвертых, к чему это все должно привести.

В песенных текстах кануна Второй мировой войны (как и в более ранних) смешаны две трактовки вероятности Большой войны. Первый вариант — война именно вероятна: «Если в край наш спокойный / Хлынут новые войны…», «Если завтра война, если завтра в поход…», «Если враг нашу радость живую / Отнять захочет в упорном бою…»{295} и т.д. Второй вариант — война неизбежна: «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин…». Здесь уже нет сослагательности, чувствуется уверенность в том, что товарищ Сталин в бой пошлет непременно, хотя и неизвестно когда. Этот второй вариант демонстрирует преемственность с более ранними «коминтерновскими» песнями («все страны охватит / восстанья костер» тоже неизбежно, хотя сроки неясны).

Почему в этом вопросе нет единообразия? Первое приходящее на ум объяснение — разные авторы-песенники просто по-разному представляли себе будущее. Наверное, так оно и было. Но в этом легком разнобое можно, по-моему, увидеть и отголоски реальной политической жизни 1930-х годов. Советский Союз столько раз участвовал в попытках создания системы коллективной безопасности, а потом от них отказывался (или терпел неудачу), столько раз менял реальных или потенциальных союзников, что пропаганда просто не могла проводить сколько-нибудь последовательную линию в этом вопросе. Соответственно размытым становилось и массовое представление о вероятности войны, не всегда поспевали за извивами «генеральной линии» и поэты.

Неизбежность или высокая вероятность войны диктует обязательность массовой подготовки к ней. Более того, в песнях подготовка и готовность к будущей войне становятся высшим смыслом жизни советской молодежи («Будь сегодня к походу готов»), именно по степени этой готовности проверяется уровень «советскости» молодого поколения. Недаром система массовой (фактически — всеобщей принудительной) физкультурной подготовки называлась «(Будь) Готов к труду и обороне». «И ребятам есть одна забота: / Подрасти бы только поскорей, / Чтоб водить, как Громов, самолеты, / Быть бойцом республики своей»{296}. Военная подготовка придает смысл физкультуре и спорту: «Физкультура-ура-ура! Будь готов! / Когда настанет час бить врагов, / От всех границ ты их отбивай!…»{297} Спортивно-техническая подготовка к войне охватывает не только «ребят»: «А девчата наши — патриоты. / Ни одна от нас не отстает, / Если парни водят самолеты, / Эскадрилью девушка ведет»{298}. Впрочем, дело не только в военно-прикладных видах спорта, а в общей готовности встать в строй вместе с мужчинами: «Если ранили друга — / Сумеет подруга / Врагам отомстить за него! / Если ранили друга — / Перевяжет подруга / Горячие раны его»{299}.

Причины Большой войны. В песнях война предстает сугубо обронительной, ответным действием Советского государства на агрессию мирового империализма. Иногда при этом прямо цитировались фразы из директивных выступлений политических деятелей: «Мы своей земли ни пяди / Никому не отдадим» («Бейте с неба самолеты…» А. Александров и С. Алымов, 1937){300}. Несмотря на то что тематика Гражданской войны (как российской, так и «мировой») заметно поблекла, некоторые связанные с этим аналогии продолжали жить, очевидно, чтобы поддержать советский патриотизм старшего поколения, задетого Гражданской войной. Будущую войну собираются развязать «генералы»{301} — явное развитие темы «офицеров-золотопогонников»[274,275] как символа Белого движения. Враг описывается как «враг матерый»{302} — можно предположить, что уже в прошлом (в Гражданскую войну?) пытавшийся воевать против советской власти.

Все военная деятельность СССР (включая военную службу советских граждан) объясняется только стремлением обеспечить безопасность своей территории, а следовательно — оплот мира во всем мире. «Мы войны не хотим, но себя защитим, / Оборону крепим мы недаром…»; «И воздух, и сушу, и море / Храня от угрозы войны, / Стоят в неустанном дозоре / Республики нашей сыны…»{303} Недаром и в получившей широкое распространение и популярность «Катюше» (М. Блантер, М. Исаковский, 1938) воин именно «землю бережет родную» — других задач у него не предусмотрено. Всего лишь «часовыми Родины» названы знаменитые три танкиста, хотя по ходу сюжета они и идут в наступление. По сути, «охрана границ» стала в песнях эвфемизмом, заменяющим понятие военной службы вообще — других задач у советского человека с ружьем не наблюдается. Причем безопасность рубежей, разумеется, будет гарантирована наилучшим образом на благо трудящихся всего мира — собственно, она уже (на момент написания той или иной песни) безусловно гарантирована. «Если только приведется / Слово армии сказать, / Есть у нас, за что бороться, / Есть, кому и защищать»{304}.

Песни вполне откровенно говорят и об ответном влиянии, об ответной экспансии Страны Советов. Однако эта экспансия — сугубо идейная и нравственная. Поэтому она, с одной стороны, не противоречит законам международного общежития, с другой — не может быть остановлена грубой силой, вооруженной рукой. «Летит эта песня быстрее, чем птица, / И мир угнетателей злобно дрожит, / Ее не удержат посты и границы, / Ее не удержат ничьи рубежи. / Ее не страшат ни нагайки, ни пули, / Звучит эта песня в огне баррикад. / Поют эту песню и рикша и кули, / Поет эту песню китайский солдат»{305}.

Таким образом, с одной стороны, выступает «идея, овладевшая массами» и выражающая объективный ход истории, с другой — материальная сила произвола и насилия, сопротивляющегося этому историческому движению (да еще сопротивляющаяся с использованием скрытных, нечестных приемов, поскольку для открытого боя сил у нее не хватает: «таится враг матерый…», «в эту ночь решили самураи…» и т.д.). Конечно, «идея, овладевшая массами» — словосочетание из ряда хрестоматийных марксистских лозунгов. И все-таки нельзя не поразиться, как выворачивались наизнанку в пропаганде основы марксистского учения. Ведь любой, освоивший «Капитал», знал, что на стороне будущего коммунизма выступают именно силы материальные, объективные законы экономики. Идеи же могут подвергаться многим трансформациям и извращениям в целях обмана трудящихся масс на потребу властям предержащим. На время «овладеть массами» вполне могут и классово чуждые идеи. Классический марксизм такой вероятности отнюдь не исключает.

Хотя и редко, но в песнях наряду с бойцами РККА в качестве хранителей рубежей и мира встречаются бойцы НКВД, стоящие на страже вместе с армией. «Ты Армии Красной бесстрашный боец / И держишь всегда наготове свинец /… / Мы бдительны всюду на каждом шагу / И будем без промаха бить по врагу. / Мы знаем, что враг ядовит и хитер, / Но глаз у любого чекиста остер»{306}.

Сокрушительность ответного удара особо ярко и непосредственно представлена в «Боевой сталинской»: «Всех проучим памятным уроком, / Кто ворвется в наш родимый дом, / И за око вышибем два ока, / А за зуб — всю челюсть разобьем»{307}.

Яркими примерами оборонительного характера войны предстают советско-японские конфликты у озера Хасан в 1938-м и в Монголии в 1939 г. В соответствующих текстах «самураи» однозначно предстают «захватчиками», инициаторами конфликта, получившими по заслугам: «Нарушать свои границы / Не позволим никому»{308}. Сам постоянно повторяющийся термин «самурай» (который, разумеется, позволял обойтись без географических и политических названий; самураи всегда японские, так же как паны всегда[276,277] польские) подчеркивал социально-экономическую отсталость противника. Самураи, как и паны, — феодалы. Следовательно, конфликт возникает не просто между государствами, а между социально-экономическими формациями, причем феодализм пытается навредить опережающему его аж на целых две формации социализму. Для любого, читавшего «Краткий курс истории ВКП(б)», историческая справедливость советского дела при этом очевидна (и, в общем-то, не так уж важно становится, кто сделал первый выстрел — все равно «мы» олицетворяем ход истории).

Даже участие СССР в уже начавшейся Второй мировой войне продолжало позиционироваться как революционно-освободительные действия (правда, песен на эту тему появилось немного по причинам вполне понятным — неполных два года от 1 сентября 1939-го до 22 июня 1941 г. были сроком не слишком большим для появления многочисленных «официальных» текстов). Тем не менее появилась, например, «Баллада о трех героях-танкистах» (В. Кочетов, А. Твардовский, 1940){309}: «Защитник разоренных сел, / Наш танк на помощь братьям шел… / За жизнь, за мир, за вольный труд». Чтобы не оставалось ни малейших сомнений, о каких «братьях» идет речь, далее говорится: «Подбитый танк со всех сторон / Был панской бандой окружен» (традиционно «панской» именовалась только буржуазная Польша и никакая другая страна в мире).

Вообще нужно сказать, что Польша как вероятный противник продолжала занимать явно неподобающее ей важное место в пропаганде вплоть до самого начала Великой Отечественной войны. Помимо хрестоматийного «Помнят польские паны…», можно в подтверждение привести строки из «Боевой конной»{310} (Д. Васильев-Бугай, В. Лебедев-Кумач, 1940), где в качестве залога будущих побед вспоминаются победы прошлые: «Нам расскажут Дубно и Отрада, / Как рубили белых и панов». Стоит обратить внимание, что это сороковой год, когда Польши уже не существовало.

Характер будущей войны наиболее выпукло представлен в хрестоматийном тексте В. Лебедева-Кумача (музыка Дм. и Даниила Покрасс, 1938) «Если завтра война», который, по сути, пересказывает соответствующие положения не менее знаменитого Полевого устава РККА 1937 г.: «И на вражьей земле мы врага разгромим / Малой кровью, могучим ударом». Решительная победа будет обеспечена совместными действиями всех родов и видов вооруженных сил:

В полном соответствии со ставшей афоризмом строчкой этой песни боевые действия развернутся «на земле, в небесах и на море». Причем война будет тотальной, народной войной: «Как один человек, весь советский народ /… / Если завтра война — всколыхнется страна / от Кронштадта до Владивостока…» В этих словах можно уже увидеть? некоторый отход от традиционного «шапкозакидательства»: для победы будут нужны усилия всей страны и всего народа, а не только сравнительно небольшого контингента «буденновцев», летчиков или танкистов, как это можно было понять из многих других песен. По сути, «Если завтра война…» является предисловием к бессмертной «Вставай, страна огромная…» — характер войны и масштабы потребных усилий в обоих текстах изображены весьма сходно.

Неоднократно в песнях упоминается «поход» как символ! войны на чужой территории (и одновременно как намек на то, что идея «мировой революции» не совсем списана в архив). В этом же ряду стоят строчки о пилотах, к которым слово «поход», разумеется, неприменимо: «Полетим мы из вражьего неба, / Вражьи гнезда разрушим дотла…»; «В далекий край товарищ улетает…»{311}. Оборона становится наступлением, опять-таки в полном соответствии с Полевым уставом и с теоретическими построениями Триандафилова и Тухачевского.

Возможность боевых действий на советской территории (тем более отступления, длительной обороны) категорически отвергается: «Наша поступь тверда, / И врагу никогда / Не гулять по республикам нашим!»; «Пусть враги, как голодные волки, / У границ оставляют следы — / Не видать им красавицы Волги / И не пить им из Волги воды»{312}. Тема неприкосновенности советской территории встречается не[278,279] только в разнообразных маршах, но и во вполне лирических текстах: «Любимый город может спать спокойно…»{313}

Характерна и еще одна особенность: с советской стороны постоянно упоминается разнообразная современная техника (в поход пойдут именно «машины» — «гремя огнем, сверкая блеском стали»). В крайнем случае в лавине танков, линкоров и самолетов иногда встречаются «лихие тачанки» — но это явно не более как дань уважения боевой молодости «любимого наркома». С вражеской же стороны постоянно кто-то «крадется», «таится», «переходит» («границу у реки» — пешком вброд?), в крайнем случае стреляет из пулемета, демонстрируя явное техническое бессилие.

Несколько большую конкретность в ход будущей войны вносит написанная чуть ранее, но сохранявшая в дальнейшем популярность «Конармейская» братьев Покрасс и А. Суркова{314}.

Итогом войны неизбежно будет победа СССР. Это будет сокрушительная, безусловная и однозначная победа («И врага разгромим мы жестоко…»{315}). В этом смысле знаменитую песню Лебедева-Кумача и братьев Покрасс по бескомпромиссности и эмоциональному накалу опять-таки можно сравнить с «Вставай, страна огромная…» («…загоним пулю в лоб, / Отребью человечества / Сколотим крепкий гроб»).

Враг «будет бит повсюду и везде». Эту фразу из «Марша советских танкистов» можно, на мой взгляд, понять двояко: либо враг будет разгромлен, с какого бы направления он ни напал на СССР (Польша, Германия, Япония…); либо же враг будет разгромлен в глобальных масштабах (опять-таки намек на сохранение в советских планах «мировой революции»).

Грядущая большая война станет не просто очередной мировой войной. Это будет последняя война: «Мы соколы советские, / Готовы в час любой / За Родину, за Сталина / В последний грозный бой»{316}. А поскольку ленинизм однозначно утверждает, что «империализм порождает войны», то прекращение войн подразумевает уничтожение мировой капиталистической системы. Результатом советской победы,[280] таким образом, должна быть все та же «мировая революция» (хотя впрямую об этом в песнях рубежа 1930-1940-х годов и не упоминалось), а сама война вновь приобретает очертания Битвы, Армагеддона, геологического переворота, как об этом более прямо и откровенно говорилось в песнях более раннего периода. В цитированной же песне на связь войны и революции указывает еще и почти точный повтор слов «Интернационала» («…в последний грозный бой», «…последний и решительный бой»).

Общий вывод из песен этого периода вытекает следующий. Война практически неизбежна, поскольку «враги» не смирятся с существованием свободного и счастливого отечества всех трудящихся. Войну коварно и подло начнут враги, однако немедленно получат сокрушительный отпор и будут разгромлены в своем логове. Победу обеспечит военно-техническое превосходство СССР, единство усилий готового к войне народа и (возможно) поддержка зарубежных пролетариев. Победа в войне станет победой социализма. Короче говоря, к войне надо готовиться, но войны не надо бояться. Как представляется, такой пафос песен был очень удобен: из него легко было делать пропагандистские выводы и для обороны (сокрушительный ответный удар еще не начался, поскольку народ еще недостаточно мобилизовал свои силы — подробности смотри в приказе № 227 «Ни шагу назад»), и для наступления, и для объяснения успеха возможного советского блицкрига, и для оправдания «временных неудач». Все эти возможности в свое время были использованы.