«Летние маневры» Красной Армии 1941 года, план Жукова и операция «Барбаросса»

Летом 1941 года немецкие войска перешагнули границу Советского Союза. Началась операция «Барбаросса». Причиной нападения немецкая сторона объявила многочисленные советские нарушения заключенных в 1939 г. договоров, коммунистическое проникновение в Европу, советские требования, переданные в ноябре 1941 г. министром иностранных дел Молотовым, которые вели к стратегической капитуляции Германии, и, наконец, текущие военные приготовления СССР. Решающим ключевым понятием стало в конечном счете «превентивное нападение», очень сильный раздражитель для тех, кому за техническим в первую очередь термином, описывающим мотивы нападения, чудится моральное оправдание всего того, что произошло во время этой войны. Однако случившееся в эту самую кровавую из всех земных войн нельзя оценивать подобным образом. Сформулированный Клаузевицем закон об эскалации войн и военных методов, обусловленной обеими сторонами, действовал между 1941 и 1945 годами особенно очевидным, а в начале войны и малопредсказуемым образом. Независимо от этого можно проследить, как операция «Барбаросса» вырастала из становившейся все более безнадежной стратегической ситуации Германии, но одновременно была связана с конкретными советскими приготовлениями к собственному нападению.

Немецкие солдаты верили в то, что участвуют в превентивной войне, тем более что вскоре после нападения они на собственном опыте убедились в масштабах русских военных приготовлений, скрытых до тех пор угрожающим полумраком.

Сегодня эта тема обсуждается серьезнее, чем когда-либо. Тезис о превентивной войне — это не только предмет политической полемики, как это стало очевидным в недавней атаке профессора Рольфа-Дитера Мюллера на автора этих строк в форме обсуждения его книги в газете «Франкфуртер альгемайне цайтунг»{235}. В результате[133] находок новых источников тезис о том, что немецкое нападение лишь опередило советское, подтверждается все более детально.

Не так давно был, как известно, найден план нападения от 5 мая 1941 г., составленный начальником Генерального штаба Жуковым, который, судя по плану, хотел в течение 30 дней оказаться в Верхней Силезии и боялся, что вермахт может упредить советские действия{236}. Красная Армия действительно находилась в готовности к нападению; об этом пишет профессор Бернд Бонвеч, нынешний директор Немецкого Исторического института в Москве: приказ к нападению «мог бы быть отдан начиная с 10 июля 1941-го — если бы Сталин действительно хотел его дать, и он был бы отдан, если бы Гитлер не опередил его собственным приказом о нападении»{237}.

Это одна сторона дела. С другой стороны, подвергалось и подвергается сомнению то, что нацистское руководство знало об этих советских приготовлениях и воспринимало их как серьезную угрозу. Но и это было доказано. Военная угроза СССР, которая висела «как грозная туча на горизонте»{238}, нашла выражение в многочисленных высказываниях Гитлера. То, что Красная Армия устроила по ту сторону границы, он считал «самым большим развертыванием войск в истории»{239}. Гитлер наилучшим образом подготовился к нападению и чем быстрее напал бы Советский Союз, тем было бы лучше, упрямо замечал по поводу советского-югославского договора от 6 апреля 1941 г.{240}. В конечном счете, нечто подобное обнаруживается даже в сообщениях советских агентов из немецкой правящей верхушки: «Гитлер — инициатор плана нападения на Советский Союз. Он считает, что превентивная война против СССР необходима, чтобы не попасть в ловушку более сильного врага»{241}.

Это сообщал в Москву советский агент под псевдонимом Doyan 14 апреля 1941 г., через восемь дней после того, как Гитлер говорил с Геббельсом о предстоящем нападении на Россию. Все это, как и многие другие[134] данные, позволяет предположить, что нападение на СССР вполне могло стать средством самозащиты. Самое интересное в процитированном только что высказывании Гитлера — это сделанное в первую очередь в связи с началом войны и ролью вермахта ясное и точное указание на источник инициативы: Гитлер — инициатор. Это было его решение — напасть на Советский Союз. Поэтому совершенно необходимо выяснить, давала ли получаемая Гитлером информация возможность обосновать такое решение или нет. Сам Гитлер был того мнения, что советское правительство через специального посланника Крипса дало понять о своем намерении вступить в войну на английской стороне{242}.

Уже летом 1940 г. на германо-советской границе происходило нечто странное. В то время как в Западной Европе англо-французские войска на побережье проливов начинали отступление, передовые позиции Красной Армии на Украине заполнялись войсками. О причинах стационирования на западной границе такого большого количества войск советские власти, как обычно, давали уклончивые объяснения. Сначала, до того как в связи с этим была найдена формулировка «летние маневры», говорилось о принятии мер безопасности. Немецкая разведка обнаружила на Украине семьсот тысяч красноармейцев. Удивленное немецкое правительство поручило послу Шуленбургу получить в Москве объяснения на этот счет. После встречи с министром иностранных дел Молотовым Шуленбург в очередной раз удовлетворился очередной советской интерпретацией и успокоил «отдел иностранных армий Восток» объяснением, которое не смогло убедить сотрудников отдела:

«Согласно объяснению Молотова немецкому послу имеют место только предохранительные мероприятия защитного характера. Однако, идет ли тут речь действительно о защитных мероприятиях или о сосредоточении крупных сил для нападения, определить пока невозможно»{243}.[135] В тот момент, когда бои в Европе достигли своей кульминации, такая советская интерпретация выглядела оригинально. Это были дни Дюнкерка. Английские войска как раз начинали отступление, а немецкие готовились ко второй части похода на запад. Европейские державы концентрировали свои войска более чем в тысяче километров от советской границы. Против кого советское командование сконцентрировало в эти дни три четверти миллиона солдат с «защитной» целью, как доверчиво сообщил об этом Шуленбург, осталось тайной. Но и без того вскоре выяснилось, что всего месяцем позже защитные мероприятия положили начало шантажу Румынии, которая должна была согласно советскому желанию уступить Бессарабию и Буковину. То, каким образом советский министр иностранных дел, а в тот момент и глава правительства обманывал немецкого посла, которого он согласно условиям германо-советского договора о дружбе обязан был консультировать во всех вопросах, касающихся взаимных отношений, уже в 1940 году не давало повода надеяться на лучшее.

Эта же ситуация повторилась годом позже. Когда начальником Генерального штаба Жуковым был заново разработан план сокрушительного удара по немецким войскам в Польше, необходимые для этого войска выдвигались в рамках мнимых летних маневров. Информационное агентство ТАСС официально объявило об этих маневрах, и даже Вячеслав Молотов настаивал в первой реакции на немецкое нападение на «летних маневрах» как мотиве советского выдвижения{244}. Интересно, что это коммюнике ТАСС было впоследствии определено как «дезинформация» командиром Московского военного округа. Под прикрытием этой дезинформации можно было чувствовать себя спокойно, и не без оснований. С весны в Германию проникали сообщения о том, что предполагаемые «маневры» Красной Армии в приграничных районах на самом деле есть «замаскированное выдвижение для нападения на Германию». Это была[136] версия, которая и после начала войны еще долго оставалась предметом анализа немецкой стороны, анализа того, как проводилась в деталях советская подготовка к войне, в том числе и с точки зрения простых солдат:

«Только одно постепенно становится ясно даже дуракам: правительство Сталина ведет двойную игру. С одной стороны, оно говорит о мире и заключает пакт с Гитлером, с другой стороны, ясно дает понять политрукам: военное столкновение между национал-социализмом и большевизмом неизбежно потому, что обеим системам нет места рядом... Начинаются большие передвижения войск. Цель: новые маневры! Ни у кого нет объяснений, и политрук молчит»{245}.

И тем не менее высшее руководство вермахта весной 1941 г. скептически относилось к тому, что касалось сообщений о замаскированном под маневры советском нападении, хотя эта возможность и обсуждалась. «Невероятно», чтобы Красная Армия хотела напасть, отметил Федор фон Бок, но он постоянно фиксировал и дальнейшие военные мероприятия Красной Армии на границе и даже двумя неделями позже дошел до того, что запросил приказ о том, что «в случае русского нападения следует удерживать границу и необходимые для этого силы следует разрешить придвинуть ближе к границе»{246}. Но он все еще считает нападение маловероятным. Так что самодовольство в Красной Армии по поводу, казалось бы, удавшихся маскировочных маневров было не совсем неоправданным:

«Да, мы, особенно высшие военные круги... знали, что война не за горами, стучится у наших ворот. И все же, надо честно признать, дезинформация вроде вышеприведенного опровержения ТАСС, настойчивая пропаганда того, что «если завтра война, если завтра поход, мы сегодня к походу готовы», привела к некоторой самоуспокоенности»{247}.

Эта кампания выражалась в множестве отдельных мероприятий, из которых здесь могут быть названы лишь некоторые:[137] — 13 мая в военные округа было передано указание выдвигать войска на запад из внутренних округов... Всего в мае перебрасывалось из внутренних военных округов ближе к западным границам 28 стрелковых дивизий и четыре армейских управления.

— Иностранцам и советским гражданам, которые не проживали в приграничных районах, были запрещены поездки в приграничные районы.

— В конце мая Генеральный штаб приказал командующим приграничными округами «немедленно организовать командные пункты» и занять их до конца июня.

— Полевые командные пункты в Паневежисе, Обус-Лесне, Тарнополе и Тирасполе должны были быть заняты 21 и 25 июня{248}.

В полном виде приказ на развертывание для планировавшегося южного участка фронта содержится в «Приказе Народного комиссара обороны и начальника Генерального штаба Красной Армии командующему войсками Киевского специального военного округа»{249}. Входящие в него войска получали задание:

«По указанию Главного командования нанести стремительные удары для разгрома группировки противника, перенесения боевых действий на его территорию и захвата выгодных рубежей»{250}.

Формулировка соответствует плану Жукова. В соответствии с ним этой группировке придавалась дальне-бомбардировочная авиация, в чьи задачи входит разрушение железнодорожных узлов Бреслау, Оппельн и Кройцбург{251}. По представлениям Жукова, наземные войска в течение тридцати дней должны были достигнуть Оппельна. Подобные планы разрабатывались еще в тридцатые годы. Практически во всей центральной и восточной Германии уже давно были намечены цели для бомбовых ударов, как это явствует из документов, захваченных во время русской кампании:

«Главному командованию Военно-воздушных сил 22 апреля 1942 года.[138] ...В качестве трофеев захвачено большое число советских документов с обозначением целей, которые относятся к 1937—1940 годам. Большая часть документов относится к 1937 г. На данный момент имеются документы по следующим городам: Лейпциг, Бранденбург, Бойтен, Варнемюнде, Цоссен, Гюстров, Гера, Дойтче-Эйлау, Коттбус, Кюстрин, Киль, Кройтц, Козел, Лауххаммер, Лаута, Магдебург, Нойруппин, Нойбранденбург, Нинхаген, Халле, Целле, Штаргард, Эрфурт, Элбинг.

Для каждого из городов имеется от 2 до 8 карт в масштабе от 1:100 000 до 1:25 000 с напечатанными по-русски обозначениями важнейших районов и близлежащих населенных пунктов, далее специальные карты, частично на русском, в основном с расположением аэродромов, а также репродукции воздушных снимков мостов, теплоэлектростанций, военных заводов, аэродромов и портовых сооружений. Важные военные и военно-экономические объекты на картах обведены и пронумерованы. К большинству документов прилагаются отпечатанные подробные описания целей. Весь этот материал — однозначное подтверждение военных приготовлений Красной Армии в 1937 г.»{252}.

Так что необходимые силы на советской стороне уже стояли и были готовы начать немецко-русский конфликт военным ударом. То, что Военно-воздушные силы Красной Армии должны были при этом сыграть ключевую роль, было отмечено немецкими военными наблюдателями осенью 1940 г. в рамках сообщения о маневрах. Советские воздушные силы, вероятно наученные неудачами финской войны, теперь готовились к поражению новых целей в «Западной Европе» совсем другим образом:

«Теперь большевики ставят перед Воздушными силами РККА совсем другие цели, нежели в советско-финской войне. Это ясно видно из сравнения задач, которые тогда ставились перед Военно-воздушными силами... с задачами, которые ставились большевиками Воздушным[139] силам во время последних сентябрьских маневров по воздушной защите города Киева (так!)... Большевики быстро поняли, что окружение больших плотно населенных городов Западной Европы может принести непосредственные военные результаты, так как благодаря этому нарушается снабжение, рабочие и служащие устают, плохо спят и поэтому днем плохо работают»{253}.

Эта угроза со стороны советских воздушных сил была отмечена несколькими неделями раньше и стала первоочередной темой при первых обсуждениях военного удара по СССР: «Разбить русскую армию или как минимум захватить столько русской территории, сколько необходимо, чтобы предотвратить вражеские налеты на Берлин и силезские промышленные районы», — так были обозначены в июле 1940 г. первые цели предполагаемой кампании{254}. Здесь защита от угрозы советских ВВС имеет даже приоритет перед победой над русскими сухопутными войсками. Только от политического руководства СССР зависело определение момента выступления против Германии. Но тут сталинский механизм принятия решений совершил грубую ошибку, провалившую всю концепцию, даже с учетом того, что Берлин все-таки удалось захватить, не в последнюю очередь благодаря несостоятельности американского военного руководства в этом вопросе{255}. Хотя советское руководство могло ожидать в 1941 г. немецкого нападения, точный его момент определить было невозможно. Многое говорит за то, что Москва рассчитывала на обострение кризиса только в июле, и то с предварительными открытыми дипломатическими шагами с немецкой стороны. Возможно, в этом решающую роль сыграла немецкая военная хитрость, поскольку из Берлина дали в скрытой форме понять, что хотят в начале июля выставить новые требования{256}. Если иметь в виду недостигнутые цели, сталинские результаты войны выглядели более чем скромно.

«Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!»{257} К тому времени,[140] как Иосиф Сталин произнес процитированную выше фразу, он уже захватил, несмотря на предшествующие неудачи, всю Восточную Европу и как раз отдал приказ штурмовать Берлин. Но получилось у него не все. Совершенно очевидно, что, несмотря на все эти успехи, он достиг не всего, что собирался. То, как это должно было быть, он выдал чуть позднее другой недовольной фразой. «Царь Александр Первый дошел до Парижа», — фыркнул Сталин на одного американского генерала, который хотел поздравить его с военными победами{258}. Немецкое нападение 1941 г. действительно было произведено настолько вовремя, что сорвало на тот момент сталинские планы захвата всей континентальной Европы. Но, как дал понять Сталин, — можно же попробовать и еще раз.

Перевод с немецкого Дмитрия Хмельницкого