Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Глава 24.

Митчетт-Плейс

Если у Гесса и имелись подозрения, что его миссия провалилась и правительства Германии и Британии ищут возможность предать его имя забвению, то известие о переводе в другое место развеяло их. Офицер, приставленный наблюдать за его переводом в другое место, майор Шепард, сообщал, что "новость его, похоже, приободрила, и он принял важный вид". Он пытался выяснить, куда его перевозят, и, когда узнал, что предстоит ехать на поезде, решил, что, должно быть, в Лондон. Перед отъездом его навестил начальник госпиталя; Гесс поблагодарил его за доброту и предоставленный ему уход и сказал, что чувствует себя гораздо лучше. "По пути на вокзал вел себя сдержанно и спокойно", — докладывал Шепард.

"В поезде проявил обеспокоенность, запретил включить в купе освещение и потребовал, чтобы офицеры охраны удалились, но в его просьбе было, естественно, отказано, тогда, в гневе повысив голос, он заявил, что не сможет уснуть под надзором. Поняв, что его требования не будут удовлетворены, оставшуюся часть ночи провел в унынии".

С лондонского вокзала на машине "скорой помощи" его перевезли в Тауэр, где поместили в офицерских квартирах Губернаторского дома— о чем у него остались "очаровательные" воспоминания, как [380] говорил он впоследствии. В дни своего заточения там из окна он наблюдал за муштрой гвардейцев, проходившей под звуки барабанов и волынки. Старание и выносливость, которые они проявляли, писал он герцогу Гамильтону, "сделали бы честь пруссакам". Он попросил встречи с герцогом Гамильтоном и Айвоном Киркпатриком, но в просьбе ему было отказано,

Черчилль, по словам Кадогана, все еще "страдал по своему глупому заявлению о Гессе". В понедельник, 19-го, он с большим воодушевлением зачитал его кабинету, но и там присутствующие единодушно высказались против. "Думаю, что он отказался от идеи", — заметил Кадоган с облегчением. Потом, когда Киркпатрик лично доложил о своих беседах с Гессом, Черчилль согласился с предложением начать ложные переговоры, чтобы попытаться вытянуть из него больше информации; Кадоган в качестве посредника предложил сэра Джона Саймона, не в меньшей степени известного, чем Сэм Хор, сторонника политики "умиротворения" до войны. Черчиллю идея пришлась по душе. Идену была поручена деликатная часть работы — узнать, пойдет ли Саймон на сотрудничество.

На другой день, вторник 20 мая, были закончены работы по подготовке и оборудованию дома МитчеттПлейс. Во второй половине дня Гесса перевезли туда на "скорой помощи" и в сопровождении двух машин с вооруженными офицерами Шотландского и Голдстримского гвардейских полков, которые отныне будут содержать его под стражей и охранять в Митчетт-Плейс. Гесс получил кодовое обозначение "Z", дом и прилегающая к нему территория— "лагерь Z". На место назначения отряд прибыл в 5.30. вечера. Гесса тотчас проводили в отведенные ему покои первого этажа, отгороженные только что поставленной решеткой. Он сразу лег спать. Он все еще находился в постели, когда прибыл генерал сэр Алан Хантер, в ведении которого находились военнопленные, и представил его коменданту "лагеря Z", [381] полковнику А. Малькольму Скотту, молодым офицерам охраны и трем офицерам разведки, которые станут его "компаньонами". Это были "полковник Уоллис", "майор Фоли" и "капитан Барнес". В завершение Хантер сказал ему, что полковник Скотт подчиняется ему (Хантеру) и будет передавать любые просьбы. Гесс ответил, что чувствует себя вполне комфортно, но хочет видеть герцога Гамильтона и Айвона Киркпатрика.

С Гессом после его прибытия в Шотландию больше всех, по-видимому, общался майор Шепард, доставивший Гесса к постоянному местожительству. На этом возложенные на него обязанности кончились. Черчилль попросил его изложить письменно и прислать ему свои впечатления, что он и сделал на другой день. Сначала он написал, что недавнее приключение несколько потрясло Гесса и он немного переживал, но свободно болтал с охранявшими его офицерами и "как будто был рад поделиться с ними деталями полета". Спал он довольно плохо и, как правило, просил дать ему снотворное. После такой преамбулы Шепард, которого генерал Хантер, ссылаясь на его социальное происхождение, охарактеризовал как "первоклассного, хотя и из временных, но прирожденного джентльмена", воодушевленный проявленным к нему интересом премьер-министра, углубился в психоанализ:

"Временами я сомневался в его [Гесса] психической уравновешенности, у меня создалось впечатление, что он в какой-то степени находится под каким-то психическим воздействием. Чтобы проиллюстрировать это, скажу, что в процессе наблюдения я заметил, если в беседе, начинавшейся со светской болтовни, вдруг нужно дать обдуманное мнение, он отводит глаза, и у него появляется отрешенный, устремленный вдаль взгляд, потом в своих ответах он делается очень осторожным. Он хитрый, проницательный и самоуглубленный... очень вспыльчивый и, чтобы перехитрить его, требуется осторожное обращение..." [382]

Оценка эта, похоже, более точная, чем данная позже осматривавшими Гесса психиатрами. Вес же в завершающем абзаце Шепард, похоже, не сделавший скидку на неустойчивость положения Гесса, ни на его внезапную утрату большой власти, относится к заключенному не как к объекту изучения, а как к объекту собственной ненависти к нацизму, воплощением которого тот являлся в его глазах. Во всяком случае, так кажется из его описания, хотя свои наблюдения он никак не иллюстрирует. Не ускользнули от его взгляда и признаки рабской зависимости Гесса от Гитлера, отмечаемой всеми на германской стороне:

"Мне кажется, что уже сами черты его лица, отражающие жестокость, скотство, вероломство, высокомерие и трусоватость, свидетельствуют о том, что он потерял свою душу и добровольно позволил себе стать послушным орудием чужой, более могучей воли. Я лично считаю, что он утратил расположение и, чтобы реабилитировать себя, задумал этот план появиться под видом посланника мира, что позволит ему оправдать свой поступок и здесь, и в Германии..."

Интересно отметить, что это было написано до официального заявления британской стороны, что он явился как посланник мира. Наконец Шепард называет Гесса "человеком, лишенным личности, являющимся придатком власти, возложенной на него его хозяином и используемой без жалости и каких-либо признаков гуманности".

Врач военного госпиталя в замке Бьюкенен, подполковник Гибсон Грэм, лечивший там Гесса и сопровождавший его в Митчетт-Плейс, в письме родственнику или другу от 15-го числа оставил о нем записи, вызывающие большее расположение:

"К моему удивлению, он оказался вполне заурядным — ничего беспощадного и ничего красивого во внешнем облике, и взгляд из-под нависших бровей не так угрюм, как пишут газеты. Он вполне здоров и [383] наркотики не применял, немного озабочен собственным здоровьем и очень прихотлив в еде, любит поболтать (с кем-нибудь из младших офицеров) даже на тему причин войны..."

В момент написания письма Гибсон Грэм не имел представления о цели визита Гесса; непонятно, откуда об этом узнал Шепард — или его догадка основывалась на слухах, циркулировавших в районе Глазго.

* * *

В Берлине Гесс отнимал у фон Вейцзекера столько же времени, сколько у Кадогана в Лондоне. Однако, в отличие от своего английского коллеги, он не был посвящен во все детали дела и знал куда меньше. 19 мая Вейцзекер записал сделанные им выводы: что ему всегда казалось, что Гитлер был бы рад урегулировать отношения с Британией на условиях, что Британская империя останется нетронутой, в то время как на европейском континенте права голоса у Британии не будет. Еще ему вспомнилось, что на светских раутах Гесс говорил с ним о слухах про заключение мира и проявлял исключительную осведомленность. Было похоже, что он действительно поставил на карту собственную жизнь в попытке примирить "два белых народа", как говорилось в коммюнике от 13-го числа. Фон Вейцзекер отказывался верить другим версиям и порицал старых друзей Гесса, теперь навешивавших на него все грехи.

"Гесс всегда казался мне фанатиком, но никак не ненормальным. Ни за что не поверю, что он сможет предать фюрера или выдать военные или политические секреты. Предпринятый им миролюбивый шаг представляется из ряда вон выходящим, я никогда не думал, что он на такое способен".

Он считал, что Гесс поступил в духе линии Гитлера относительно мирного урегулирования с Англией, [384] более того, он был уверен, Гесс действовал по согласованию с Гитлером и Риббентропом. Фон Вейцзекер, что симптоматично для нацистской системы, не знал, но одобрял политику своего министра иностранных дел. Эта заметка, как и упомянутая ранее дневниковая запись фон Хасселля, свидетельствует о том, что консервативная оппозиция была также озадачена полетом Гесса, как и остальная часть населения.

В понедельник 19 мая, в тот день, когда фон Вейцзекер изложил свои впечатления, британский посланник в Стокгольме услышал иную историю от военного атташе США в Бонне, находившегося в день старта Гесса в Берлине. Он сказал, что полету предшествовали дни "напряженного ожидания, что не все в порядке". Причины были следующие:

"Было известно, что Гесс порицал просоветскую политику Риббентропа и его ненависть к Англии. Считается, что на последнем совещании руководителей партии, состоявшемся в один из дней между 1 и 4 мая, Гесс высказался против политики Риббентропа, но Гитлер поддержал последнего. Многие заметили, что на совещании в Кролль-Опере [Рейхстаге] 4 мая Гесс практически повернулся к Риббентропу спиной..."

Поскольку постоянному представителю министерства иностранных дел США в Берлине о разногласиях между Гессом и Риббентропом известно не было даже со слухов и поскольку идея раскола из-за политики дружбы с Россией появилась ранее в других, вероятно, инспирированных историях, можно сделать вывод, что американский атташе непроизвольно распространял дезинформацию, жертвой которой пал. Если, как вытекает из сказанного, о предполагаемых разногласиях ему стало известно до полета Гесса, то можно заключить, что дезинформация началась до полета, а сам полет был всего лишь продолжением кампании, проводимой, несомненно, без ведома Гесса. Если так, то своего заместителя Гитлер отправил с миссией не [385] столько в расчете на мирное урегулирование с Англией, сколько с целью обмануть Сталина.

Но это всего лишь предположение. В это время Гардеманн, главный агент Риббентропа, искавший пути установления контакта с Хором, с завидной настойчивостью звонил своему связному в Мадриде, дону Хоакину Боа. Он пытался выяснить, не узнал ли у Хора его связной, Хуан Бейгбедер, об отношении британцев к миссии Гесса. 20 мая Хор прислал Идену меморандум о запросе Гардеманна, сопровождаемый зашифрованным письмом с пометкой "лично и секретно":

"Дорогой Энтони!

...Помня о том, что в прошлом году он проявлял столько интереса в согласовании наших секретных планов, я только что написал короткую записку Уинстону. Я подумал, что ему будет интересно узнать, что за последние две-три недели все обернулось так, как мы и рассчитывали.

Я посылаю любопытную и в высшей степени секретную записку, только что полученную мной от Бейгбедера. Высказываемое в ней предположение удивительным образом напоминает то, что, как мне кажется, говорит Гесс в Англии. Несомненно, ты пожелаешь присовокупить ее к той. информации, которую получишь от Гесса. Уверен, что в любом случае нашим ответом будет твердое нет..."

Встает вопрос, какие секретные планы строили Хор и Иден, получив согласие Черчилля, в 1940 году? Вероятнее всего они касались Испании; однако за "последние две-три недели" ничего примечательного в Испании не произошло, о чем Хор мог бы сказать, что "все обернулось так, как мы рассчитывали". Следует вспомнить, что недели, предшествовавшие этим "последним двум-трем неделям" до 20 мая, когда Хор написал письмо, были полны германской угрозы и сообщений о том, что Франко придется присоединиться к Оси и германские войска пройдут маршем по Испании, чтобы взять Гибралтар. [386]

После выходных 19-20 апреля из различных источников следовало, что Гесс предложил вылететь в Мадрид, чтобы лично вручить Франко ультиматум Гитлера. Возможно, что секретный план состоял в том, чтобы Хор выступил в качестве "миротворца" и отвел бы германскую угрозу от полуострова и, следовательно, от жизненно важной базы Британии Гибралтара? Работал ли Хор в одном направлении с дезинформацией "Комитета двойного креста", суть которой сводилась к тому, что влиятельные силы в Англии хотят мира? Двойной агент Стюарта Мензиса Душко Попов писал в своих мемуарах, что после прибытия Гесса не мог не удивляться, "как наши надуманные сообщения о низком моральном духе британцев могли повлиять на Гесса— или даже Гитлера". Было бы интересно узнать, продолжал он, что "происшествие с Гессом — дело рук британской разведки".

Если секретные планы сводились к этому, не могло ли быть такого, что в выходные 19-20 апреля Гесс все же летал в Мадрид и через бывшего ученика Альбрехта Хаусхофера, Штамера, или Бейгбедера имел контакт с Хором? Но подобным предположениям не достает фактов. Тем не менее кто-то с британской стороны убедил Гесса в том, что в Британии существует мощная оппозиция, стремившаяся сместить Черчилля и заключить мир. Это вытекает из того, что он говорил в Британии. Далее во втором абзаце письма Хора Идену от 20 мая говорится, что записка Бейгбедера к нему (Хору) "удивительным образом напоминает то, что, как мне кажется, говорит Гесс в Англии". Судя по словам, Хор как будто знает, что может говорить Гесс в Англии. Послание Боа, переданное через Бейгбедера, действительно, удивительным образом напоминает то, что говорил Гесс: то есть о неизбежности германской победы; о нежелании Германии наносить вред Британской империи и о намерении выяснить британское отношение к мирным переговорам.

В конце месяца Бейгбедер снова позвонил Хору и [387] сказал, что Гардеманн из Парижа прибыл в Мадрид и поинтересовался у дона Хоакина Боа, не согласился ли он (Бейгбедер) тайно связаться с Хором и не считает ли Хор, что настал подходящий момент для проведения собеседования между британскими и германскими представителями. Боа ответил Гардеманну, что тот может считать свою миссию посредника провалившейся. На что Гардеманн сказал, что сожалеет об этом, поскольку Гитлер действительно не хочет губить Англию и все еще надеется на мирное урегулирование, тем более что это поможет Великобритании освободиться от зависимости от Америки: "Еще он сказал, что англичане и немцы — собратья по крови и способны понять друг друга, но сам он не понимает, как Англия может проявлять такую слепоту, когда с 15 июня по 15 июля она подвергнется атаке. Будут применены новые, более эффективные методы разрушения, столь ужасные и смертоносные, что все, что было прежде, покажется детскими забавами. И что избежать этой жестокости хочет сама Германия, но она вынуждена пойти на это, пока не подоспела помощь США..."

Хотя в послании Гардеманна говорилось о нападении на Британию в период с 15 июня по 15 июля с применением новых смертоносных средств ведения войны — о подобной угрозе Хор должен был сообщить срочной телеграммой — и хотя он просил выслать ему инструкции, касавшиеся его дальнейших действий, немедленно, сам он меморандум Идену отправил только 4 июня, и то дипломатической почтой, которая пришла в Лондон только 20 июня, то есть 5 дней спустя после начала предполагаемой атаки.

С другой стороны, это и другое послание из Мадрида о Гардеманне позволяют предположить, что Риббентроп пытался использовать Хора в своем грандиозном плане обмана Сталина, суть которого сводилась к тому, что в июне Гитлер намеревался напасть на [388] Великобританию с тем, чтобы заставить ее пойти на уступки. Примерно в это время рапорты СД Гейдриха, освещавшие общественное мнение, и записки фон Вейцзекера сообщали, с одной стороны, о массовом распространении слухов о неминуемом заключении договора между Берлином и Москвой, посредством которого Сталин купит мир, и, с другой стороны, о полной уверенности германского милитаризма в том, что военная кампания против России завершится в течение четырех-восьми, "максимум десяти недель". В этом обмане Гитлер принимал личное участие. На встрече с Муссолини 2 июня он сказал дуче по секрету, что Англия из-за морской и воздушной блокады на грани падения; на смену Черчиллю придет Ллойд Джордж. Потом он заговорил о Гессе и заплакал.

К тому моменту, когда его перевезли в Митчетт-Плейс, Гесс понял, что его миссия закончилась провалом. Его повторяющиеся просьбы увидеться с герцогом Гамильтоном оставались без внимания; ему по-прежнему не позволяли читать газеты и слушать радио. Он догадывался, что его держат взаперти, изолированным от мира, секретные службы. Ему казалось, что им ничего не стоит избавиться от него вовсе. Когда утром следующего дня, в среду 21 мая, ему в спальню подали завтрак, он едва прикоснулся к еде, сказав, что она может быть отравлена. Настроение его улучшилось лишь к часу дня, когда его проводили вниз обедать к доктору полковнику Гибсону Грэму. С ними за столом сидели еще трое его "компаньонов". Он извинился перед доктором за утренние подозрения. Но они его окончательно не оставили, наоборот, еще более выросли. В течение последующих дней он дал понять, что доверяет одному доктору. Почему-то он был уверен, что молодые офицеры охраны замышляют убить его. Не ясно, на самом ли деле он боялся этого или Затеял игру, в которой особенно преуспеет в более поздние годы. Такое его поведение позволило бы [389] фюреру в случае, если бы он захотел отмежеваться от него, объявить своего бывшего заместителя больным. Шесть дней спустя он сделал длинное письменное признание, в котором утверждал, что после прибытия в Митчетт-Плейс "получает еду и лекарства с примесью чего-то, что оказывает сильное воздействие на мозг и нервы", которое описал следующим образом:

"...спустя короткое время после его приема от затылка к голове разливается странное тепло. В голове возникает ощущение, сходное с головными болями, но несколько иное. Затем наступает многочасовой период прекрасного самочувствия, прилива физических и психических сил, оптимизма. Короткий ночной сон нисколько не нарушает мое счастливое состояние. Если новые порции вещества не добавляются, особенно, когда период закончился, ощущение изменяется на противоположное, без всякой причины наступает пессимизм, граничащий с нервным расстройством, и.. необыкновенная усталость мозга. После первого приема вещества негативная реакция на первоначальное состояние счастья была такой сильной, что я потерял бы рассудок, если бы они сумели дать мне следующую порцию... [и] негативная реакция заставила бы меня совершенно утратить выдержку..."

Описание походит на эффект амфетамина с последующими симптомами воздержания. Гесс наркотики не принимал, но Геринг пользовался ими, и Гитлер поддерживал себя амфетамином на протяжении дня; Гессу ничего не стоило узнать о его влиянии. С другой стороны, в эти первые дни он мог описывать подъемы и спады собственного неуравновешенного характера, усугубленного ощущением неудачи, крайнего отчаяния и замешательства. Позже, как выяснится, симптомы изменятся.

Когда годы спустя, находясь в тюрьме Шпандау в Берлине, о своих впечатлениях от Митчетт-Плейс он поведает Ильзе, о посторонних добавках в пищу он не [390] упомянет; память его сохранит воспоминания о нежных глициниях, рододендронах в саду, где он прогуливался со своими "компаньонами", о вечерах, во время которых слушал "изумительно трогательного Моцарта", музыку которого ставил (на граммофоне) внизу в музыкальной гостиной комендант — "профессиональный художник в мирное время, с истинно артистической душой; за окном стояли теплые летние ночи, и сердце у меня так щемило".

Удручающее впечатление, произведенное характером Гесса на Шепарда до прибытия в Митчетт-Плейс, его "исключительно вспыльчивый характер" и периоды угрюмости, описываемые Шепардом, а также то, что он объявил о своем подозрении на яд после первого приема пищи в Митчетт-Плейс, позволяют предположить, что его поведение и более поздние обвинения в наркотических добавках к его еде были реакцией на провал и заключение под арест. Еще он, по-видимому, переживал из-за того, что выглядел в собственных глазах глупцом. Во всяком случае, он утратил уважение британских офицеров; в первую субботу, 24 мая, Гибсон Грэм заметил, что "Z" с каждым днем усыхает; в базарный день он за него не дал бы и ломаного гроша.

Его поведение с каждым днем становилось все беспорядочнее. Он признавался, что опасается, как бы в его комнату ночью не пробрался агент секретной службы и не перерезал ему, сонному, артерию, дабы имитировать самоубийство; чтобы предупредить это, он сказал Гибсону Грэму, что дал фюреру слово, что с собой не покончит. За едой он менял тарелки или, когда ему передавали то или иное блюдо, выбирал не следующую или ближайшую порцию, а дальнюю. Его настроение менялось, как позже описывал он в докладной о влиянии подкладываемых в его еду посторонних добавок и лекарств, от жизнерадостности до крайней депрессии, и он не делал попыток маскировать [391] это. Офицеры-гвардейцы, привыкшие, как подобает офицеру и джентльмену, скрывать эмоции, внимания на это не обращали. В дневнике лейтенанта У.Б. Малоуна имеется запись от 28 мая, в которой говорится, что трудно себе представить, чтобы "этот сломленного вида человек, безучастно сидящий в кресле и безразличный к своему платью", мог быть заместителем фюрера. "Он так зауряден, в нем нет ни тени благородства, ни достоинства великого человека". В тот же день "компаньон", "полковник Уоллис" оценил его в 35 шиллингов в неделю, "не больше".

В ту ночь Гесс, как обычно, страдал от бессонницы, и состояние его духа было особенно мрачным. Вероятно, причиной подавленности послужило известие о потере нового крейсера "Бисмарк", о чем ему неожиданно сообщили в тот день за обедом. Сделано это было, по всей видимости, намеренно, чтобы выбить его из колеи, что фактически и случилось. В 2.20 ночи он прошел к сидевшему по его сторону решетки дежурному офицеру, которым оказался Малоун, и попросил глоток виски, чтобы уснуть. Малоун его просьбу выполнил. Но через полчаса он снова вернулся и пожаловался, что заснуть все равно не может. Потом театральным шепотом поведал молодому офицеру о причинах своего прибытия в Великобританию и к герцогу Гамильтону и попросил связаться с герцогом и попросить его устроить ему аудиенцию у короля. Если он это сделает, заверил Гесс офицера, то получит благодарностьмонарха за вклад в дело гуманизма. Малоун ответил, что это невозможно, более того, "вещи подобного рода ставят герцога в неловкое положение"; тогда Гесс сказал, что считает, что сюда его запрятали секретные службы по желанию поджигателей войны, чтобы герцог не смог его найти. Не давая ему спать ночью и отдыхать днем, они пытаются довести его до сумасшествия или самоубийства: громко открываются и закрываются двери, люди снуют вверх-вниз по [392] голым, без ковров, лестницам; где-то неподалеку останавливаются мотоциклы с заведенными моторами, в небе летают какие-то самолеты. Малоун объяснил, что рядом находится военный лагерь. "Но это, похоже, не возымело должного эффекта", — сообщал в отчете Малоун:

"Он покачал головой и апатично похлопал ладонями по подлокотникам кресла, на котором сидел. Потом пошел спать. Через несколько минут он снова поднялся и попросил меня простить его за то, что наговорил, сказав, что находился в очень взвинченном состоянии и говорил не то, что на самом деле думает..."

Свои впечатления о Гессе, полученные в ту ночь, Малоун записал в дневнике: безвольно сидящий в кресле в своем белом халате с красной оторочкой, он как-то сразу постарел и иссох — "лохматые брови, глубоко посаженные, грустные глаза животного, взгляд страдания и боли на лице".

На другой день его "компаньоны" не могли вытянуть из него ни слова, и после обеда доктор Грэм сказал полковнику Скотту, что, по его мнению, "Z" "явно находится за границей, отделяющей психическую неуравновешенность от психической патологии". После чего Скотт позвонил заместителю руководителя отдела по делам военнопленных, полковнику Коутсу, и объяснил ситуацию. Через два-два с половиной часа Коутс перезвонил и сообщил, что в помощь полковнику Грэму будет в конце недели направлен психиатр. Это, как заметил Скотт в своем дневнике, "будет только на пользу". В тот вечер после обеда Гесс сказал полковнику Скотту, что хочет переговорить с ним наедине. Скотт пригласил его "компаньона", майора Фоли, помочь с переводом. Гесс выдвинул ряд просьб, а именно: разрешение гулять в саду, сколько захочется, и возможность знакомиться с новостями, хотя бы в сжатой форме, что, безусловно, было спровоцировано сообщением о гибели "Бисмарка". Он дал честное [393] слово, что попыток совершить побег предпринимать не будет. Свои просьбы он мотивировал тем, что имеет на них право, "так как прибыл сюда по собственной воле, доверившись благородству Его Величества короля".

Из дневника Скотта явствует, что идея представить Гесса помешанным родилась в "лагере Z", у доктора Грэма, ибо первоначально после приземления Гесса в Шотландии Гибсон Грэм сообщал, что тот совершенно здоров. Однако лорд Бивербрук поведал автору книги о Гессе Джеймсу Лизору, что идею эту он подсказал Черчиллю во время прогулки по парку СенДжеймс, когда они обсуждали варианты, как предотвратить распространение слухов, что Гесс прибыл в Великобританию с миролюбивой целью. Бивербрук, канадец по происхождению, сказал, что полагает, что каждый в Великобритании, кому довелось попасть под опеку психиатра, считается сумасшедшим, и что это может помочь дискредитировать Гесса. Если это так, то приписка полковника Скотта, "что это будет только на пользу", свидетельствует, что он не был посвящен в план; в противном случае он бы об этом знал от Гибсона Грэма или от людей "Си", или от самого "Си", который накануне вечером, в воскресенье 25 мая, сам приезжал в "лагерь Z" и провел с "компаньонами" по меньшей мере полтора часа.

Интересно отметить, что Бивербрук первым предложил Джеймсу Лизору написать о Гессе книгу и сам помогал ему в работе над ней. У Лизора создалось впечатление, что такую заинтересованность он проявлял потому, что чувствовал себя виноватым в том, что посоветовал объявить Гесса сумасшедшим. Однако, если у Бивербрука имелась иная причина чувствовать себя виноватым, к примеру, если он знал, что Гесса обманули, если сам принимал в этом участие, объяснение, данное им Лизору, могло служить прикрытием; было высказано предположение, что Гесс на деле прибыл для встречи с Бивербруком, который был другом Ллойд [394] Джорджа и постоянным корреспондентом Сэма Хора и в то же время входил в ближайшее окружение Черчилля, хотя на ранних этапах войны одной ногой стоял в лагере приверженцев мирной политики.

* * *

В ночь накануне нервного срыва Гесса в Англии были сброшены немецкие парашютисты, получившие задание убить его. Слабость подготовки и отсутствие профессионализма позволяют предположить, что убийцы были подосланы с единственной целью подкрепить утверждение Гитлера, что Гесс прибыл без его ведома. Ни одно из официальных дел по данному вопросу не подлежит огласке сейчас и не будет раскрыто в будущем, так как на парашютистах была гражданская одежда и их судили и казнили как шпионов. Об этой неудачной попытке рассказал в 1979 году полковник Джон Мак-Коуен, который в 1941 году служил майором при вице-маршале авиации Ли Мэллори, командовавшем 11-й истребительной авиагруппой.

В ночь с 27 на 28 мая Ли Мэллори вызвал майора Мак-Коуена и сказал ему, что было перехвачено зашифрованное сообщение, в котором говорилось о том, что ночью на 28-е, под прикрытием бомбового налета на Льютон, будут сброшены парашютисты. Их цель убить Гесса. Льютон, Бедфордшир, находился в двадцати милях от следственного центра ВВС в Кокфостерсе, к северу-западу от Лондона. Немцы, должно быть, заключили, что Гесс содержится именно там. Мак-Коуен получил задание доставить в район зенитки и поисковые прожектора. Доставив все необходимое, Мак-Коуен предупредил об операции командира батальона местного ополчения. К моменту появления вражеских самолетов около 3 часов утра, сбросивших для отвода глаз бомбы на Ньюлендз Фарм у Лондонской дороги, близ Льютон Ху, к встрече незванных [395] гостей все было готово. Но самым интересным было то, что у Мак-Коуена создалось впечатление, что предупреждение, полученное "Y-службой", следившей за поступлением вражеских сигналов, адресовано было лично Ли Мэллори, и его отправителем был Вилли Мессершмитт. Если так, то не исключена возможность, что Мессершмитт таким же образом предупредил Ли Мэллори накануне полета Гесса, 10 мая, короче говоря, он, вероятно, был посвящен в заговор и, как Геринг, хотел мира с Великобританией и мечтал о нем не меньше Гесса. [396]

Дальше