Высокомерие
В Германии все административные органы были охвачены эйфорией. Несколько недель назад Гитлер сплясал джигу триумфа на том самом месте в Компьенском лесу, где был подписан мирный договор, положивший конец Первой мировой войне.
23 мая, когда полный коллапс западных армий был неизбежен, министр иностранных дел, барон Эрнст фон Вейцзекер, заметил, что можно было бы предложить Великобритании. легкий выход: не встревать в континентальные дела и позволить Германии утвердиться. "Мир, возможно, и окажется для англичан выгодным, — добавил он, — но позорным".
Фон Вейцзекер был представителем класса традиционного чиновничества. На своем посту он решил остаться с тем, чтобы сдерживать нацистов и помешать им занять все важные должности. Как и Хаусхофер, он представлял внутреннюю оппозицию режиму, которому служил. Он любил обсуждать с Беком, Канарисом, фон Хасселлем и другими возможные пути свержения Гитлера. Но организации не существовало, а без искренней поддержки со стороны генералов Гитлера об этом нечего было и думать. Неизвестно, испытывал ли он такие муки совести, как Альберт Хаусхофер, но внешне он оставался верным режиму до конца. Его замечание по этому поводу, 23 мая 1940 года, [198] подтвердило догадку Черчилля о том, что почти нет разницы между территориальными (в отличие от расовых) целями Гитлера и таковыми германской оппозиции, представителем которой был фон Вейцзекер. Предчувствуя скорую победу на западе, он написал, что, независимо от того, сдастся ли Англия теперь или будет убеждена с помощью бомб, "еще остается дальнейшее урегулирование дел на востоке".
В конце мая в правящих кругах Берлина царило праздничное настроение, сопровождавшееся "планами грандиозного расчленения мира". В этом нет ни капли преувеличения. 31 мая, к примеру, "Общество европейского экономического планирования и экономики протяженного пространства", созданное 21 октября предыдущего года, выпустило меморандум:
"Экономика протяженного пространства континентальной Европы под руководством Германии как свою конечную цель должна включать все народы континента от Гибралтара до Урала и от Северного мыса (Норвегия) до острова Кипр, вместе с естественными колониальными ответвлениями в область Сибири и через Средиземное море в Африку".
Тем временем в управлении безопасности Рейха Гейдрих приступил к планированию служб безопасности для колоний, а в Мюнхенском бюро расовой политики Гесса обдумывали ключевые моменты расовой политики для колоний; как сказано в документе "Колониальный вопрос и расовая идея", они в основном касались "психологически и практически правильного руководства [туземными] народами". Наиболее важной задачей белой расы считалось "практическое освоение роли хозяина и формирование в соответствие с этим собственного образа жизни". Следовало ввести суровый апартеид: хозяевам и туземцам надлежало жить в раздельных зонах, общение между ними, кроме как по официальному разрешению, не дозволялось, половые контакты категорически запрещались, в случае [199] неповиновения африканского партнера ждала смертная казнь.
Восторг победы и подготовка мира к новому порядку оказались для Гесса слишком тяжелыми испытаниями. Желудочные боли и проблемы с желчным пузырем приковали его к постели. Гиммлер попросил обследовать его своего личного массажиста, Феликса Керстена. По словам Керстена, после церемонии подписания мира 22 июня в Компьенском лесу Гесс вернулся в отель в Бад-Годесберге, где массажист лечил его, "натянутый, как струна". Рассказав о великолепных событиях, участником которых стал, Гесс заверил Керстена, что с Британией они тоже заключат мир, как заключили его с Францией; всего несколькими неделями раньше фюрер снова повторил ему о мировой важности Британской империи. Германия и Франция вместе с Великобританией должны встать против их общего врага в Европе, большевизма.
"Не могу представить, говорил он, чтобы холодная, расчетливая Англия, вместо того, чтобы договориться с нами, сунула шею в советскую петлю".
Несмотря на приход к власти Черчилля, такой же точки зрения придерживались британский министр иностранных дел, лорд Галифакс, и его помощник, молодой Р.Э. (Рэб) Батлер. Кеннет де Курси вспоминает о встрече, которую устроил для него Батлер в доме своего личного секретаря, светского льва "Чипса" Ченнона, на Белгрейв-сквер. Было это 7 июня, незадолго до французского мира. Батлер сказал ему, что они через Ватикан работают над встречей с Гитлером;
проблема состояла в том, чтобы убедить Гитлера. Де Курси спросил о предполагаемых условиях; Батлер ответил, что они готовились отдать Германии устье Рейна. Согласиться с этим де Курси не мог и предложил обратиться за помощью к послу США Джозефу Кеннеди и попросить его надавить на американцев, с тем чтобы они выступили с инициативой сродни [200] "Парламентскому меморандуму" Первой мировой войны, гарантируя, со своей стороны, достижение результата и вступление в войну в случае, если Германия откажется прислушаться или откажется от предложений. Изложить идею Кеннеди Батлер поручил ему. Посол оказался, на удивление, сговорчив.
На другой день в "Карлтон-клубе" Батлер подозвал де Курси к себе. Поздравив его с успешной беседой с Кеннеди, он сообщил ему, что тот уже переговорил с его шефом, лордом Галифаксом. Галифакс остался доволен и хотел, чтобы он снова встретился с Кеннеди. Вскоре после этого де Курси позвонили и срочно попросили увидеться с "Чипсом" Ченноном на мосту Сен-Джеймского парка. Он должен был выразить удивление, и Ченнон тоже, чтобы казалось, что встреча произошла случайно.
Де Курси сделал все, как велели, и встретился с Ченноном. Тот сказал: "Мой хозяин из-за переговоров с Кеннеди попал в большую неприятность. Я хочу, чтобы вы вернулись и уничтожили вашу переписку с моим хозяином, потом поезжайте в Шотландию и пробудьте там пару недель, ни с кем из дипломатов не встречайтесь".
Де Курси понял, что Черчилль каким-то образом пронюхал о том, что затеяли Батлер и Галифакс. Папку он не уничтожил, как не поехал в Шотландию, но принял все меры, чтобы некоторое время не видеться с Кеннеди и другими дипломатами.
Батлер был неугомонен. Через члена Комитета Международного Красного Креста в Женеве, Карла Буркхардта, он пытался установить связь с принцем Максом фон Хоенлове, принадлежавшим к "Кругу друзей" Гиммлера. Содержание своей беседы с Буркхардтом Хоенлове передал фон Вейцзекеру из министерства иностранных дел. Из нее следовало, что после норвежской и французской кампаний влиятельные британские круги поняли, как сильно они недооценивали [201] мощь германских вооруженных сил и экономики, и "те, кто высказывался против решения Черчилля и его круга относительно интервенции на континенте, начинают указывать, что были правы. В частности, к этой группе относится Батлер. Одолеваемый пессимизмом, он страстно ищет возможный выход". Еще он обмолвился, что это подтверждает испанский посол в Берне, недавно встречавшийся с Батлером. Британцы считают, сказал он, что Германия не заинтересована в падении Британской империи, поскольку не в силах заменить ее влияние в Индии, Австралии и Канаде, кроме того, Германия не хотела бы ослаблять в тех районах статус белой расы, а также способствовать укреплению там господства Соединенных Штатов.
Хоенлове позволил себе высказать собственное мнение (отражающее общее высокомерие), что все сводится к вопросу, хочет ли Гитлер разрушить Британскую империю. В конце, как следует из его рассказа, он спросил Буркхардта, что станет с Черчиллем и его соратниками, если Англия пойдет на компромисс с Германией. "Он только отмахнулся, пояснив, что Черчилль занял свое настоящее положение по воле случая. Ему придется спуститься с пьедестала, если события разовьются по иному плану".
Это удивительным образом перекликается с комментариями Батлера в его беседе со шведским послом в Лондоне, Бьерном Притцем, 17 июня, получившей теперь скандальную известность. По его собственным словам, с Притцем Батлер встретился случайно, когда шел с обеда через Сен-Джеймсский парк. Он попросил его вернуться к нему в кабинет, чтобы поговорить. Поскольку шведское правительство испытывало давление со стороны Германии из-за экспорта стали и перевозки войск в Норвегию через Швецию, можно не сомневаться, что он был заинтересован в беседе, чтобы выяснить позицию Лондона после падения Франции. Скорее всего, "случайная" встреча была в такой же [202] мере подстроена, как и встреча с де Курси. Батлер, как сообщал Притц, сказал, что "для заключения компромиссного мира ни одна возможность не будет упущена, если будут предложены приемлемые условия, и добавил, что никому не будет позволено стоять на пути". Тут Батлера срочно вызвали к лорду Галифаксу, он вышел, но через несколько минут вернулся с сообщением от министра иностранных дел: "Политика британского правительства будет продиктована здравым смыслом, а не бравадой". По всей видимости, Галифакс знал о встрече. Черчилль — нет. Позже Галифакс поручил послу в Стокгольме разузнать настроения Германии и Италии относительно мирных переговоров.
Когда несколько дней спустя Черчилль узнал о беседе Батлера с Притцем, он написал Галифаксу записку, в которой говорилось, что, как видно, его помощник использовал "странный язык" и оставил у шведского посланника "сильное впечатление пораженчества". Галифакс притворился, что ничего не знает, естественно, не упомянув о собственном вкладе, и выразил абсолютную уверенность в осторожности Батлера и его верности политике правительства. Из собственного отчета Батлера, написанного Галифаксу, явствует, что он "случайно встретил его [Притца] в парке, и он зашел в кабинет всего на несколько минут; никакой беседы не было, и записей я не вел". В документе, бывшем на деле частным письмом, Батлер старается прикрыть своего шефа, который вызвал Батлера с его встречи с Притцем, вероятно, для того, чтобы своим авторитетом придать вес словам помощника. Этот инцидент, а также протоколы совещаний кабинета, начиная с 24 мая и позже, свидетельствуют о том, что Галифакс, энергично поддерживаемый Батлером, все еще продолжал преследовать миротворческие цели, что шло вразрез с публично объявленной политикой Черчилля.
Аналогично этому вел себя британский посол в [203] Швейцарии, сэр Дэвид Келли. В июле Хоенлове сообщил Риббентропу, что на приеме в резиденции испанского посла Келли отвел его в сторону и сказал, что хочет поговорить с ним о создавшейся ситуации. Хоенлове ответил, что если он является выразителем идей Черчилля, то и беседовать им не о чем. На что Келли заметил: "У наших общих друзей в Англии, Батлера, Ванситтарта и Галифакса, есть приверженцы". Далее он согласился с Хоенлове, что положение Британии серьезно и едва ли у них имеется иной выбор, чем продолжать бороться за честь империи, пока есть хотя бы один шанс заключить мир. Затем разговор коснулся Черчилля. Хоенлове не мог поверить, что такой несерьезный человек, часто находящийся под воздействием алкогольных паров, действительно представляет страну. Келли, по свидетельству Хоенлове, с "моей критикой согласился, заметив, что Черчилль был быком, бившимся лбом о стену, но отношение Батлера и Галифакса, а также Ванситтарта не такое".
По словам Хоенлове, он вскоре закончил беседу, поскольку заподозрил Келли, "говорившего с такой страстностью и жестикуляцией", в том, что тот просто хотел выиграть время. Возможно, Хоенлове и не ошибался; если бы удалось убедить Гитлера в том, что, несмотря на внешнее возмущение, Великобритания готова заключить мир на приемлемых условиях, он бы не стал торопиться с вторжением, а обратил бы взгляд на восток, на настоящего врага. Черчилль был не лыком шит; он считал, что война это сочетание правдоподобной выдумки с максимальной силой, направленной против узкого фронта. Ванситтарт был его союзником, и тот факт, что Келли связал его имя с Батлером и Галифаксом, позволяет предположить, что ему было поручено открыть врагу каналы короче говоря, его слова были не более чем дезинформацией, пущенной с целью выиграть время и собрать сведения об истинных целях Гитлера. [204]
Чего нельзя сказать о комментариях, сделанных в том же месяце герцогом Виндзорским разным испанским посредникам в Лиссабоне. Герцог всегда был убежден в необходимости соглашения с Гитлером. После падения Франции, где герцог служил в Британской военной миссии, он отправился в Испанию, а оттуда в Португалию, в Лиссабон. Поскольку он ничего не делал, чтобы скрывать свои чувства к войне, Черчилль решил убрать его подальше, назначив губернатором Багамов. Узнав об этом, германский посланник в Лиссабоне отбил в Берлин телеграмму с сообщением о том, что герцога отправляют из Англии подальше, где его возвращение стало бы большим стимулом для "английских друзей мира". Еще он добавил, что герцог намеревается сколько можно тянуть с отъездом из Португалии, так как "надеется на изменение ситуации в свою пользу".
Гитлер тоже надеялся на изменение британского мнения. Он не стал отмечать свой триумф на западе публичным предложением мира, решив, как заметил Вейцзекер, "дать время для внутреннего развития событий в Англии". Поскольку этого не произошло, то 19 июля он выступил с речью, призывая, как и после польской кампании, "разум и здравый смысл Великобритании" положить конец войне. Случайно в тот же день британский посол в Вашингтоне, лорд Лоутьен, бывший до войны активным членом кливденской клики, горячо ратовавшей за соглашение с Германией, в телеграмме в Лондон сообщил, что германский поверенный в делах в Вашингтоне сказал ему, что при желании может передать для ознакомления берлинские условия мира. На деле инициатива исходила от Лоутьена, попросившего американского квакера, Малькольма Р. Ловелла, занимавшегося переговорами об освобождении германских евреев, попытаться выяснить через германского поверенного в делах гитлеровские условия мира. Это подтверждает записка фон [205] Вейцзекера о "любопытном зондаже мирных переговоров британского посла в Вашингтоне. Через квакера Ловелла лорд Лоутьен предпринял шаг, который, будь он нормальным британским послом, потребовал бы специальных полномочий". Телеграммы, на которую ссылается фон Вейцзекер, в германских документах нет; несомненно, полномочия действовать Лоутьен получил от лорда Галифакса, но никак не от Черчилля, поскольку тот, узнав об этом, сказал Галифаксу, чтобы Лоутьен во что бы то ни стало прекратил затеянное.
Подтверждение расхождения взглядов в высших эшелонах власти в Великобритании пришло в Берлин в тот же день из Швеции, чей посол в Лондоне сообщал, что еще более сильное сопротивление встречает Черчилль со стороны двора и финансовых кругов, а также части консервативной партии: "Эти круги больше не хотят слепо следовать за Черчиллем и Иденом (военным министром). Таким образом, премьер-министр видит, что число его приверженцев ограничивается твердолобыми консерваторами и лейбористской партией, желающими продолжать войну из идеологических соображений".
Это была справедливая оценка политической ситуации. Черчилль осознавал, что группа членов его партии в парламенте требует умеренной реакции на публичный призыв Гитлера к благоразумию. С другой стороны, за Черчиллем стоял простой народ, в своем большинстве не осознававший, как высоки были военные и экономические ставки. Как правильно подметил лорд Глэдуин, Черчилль был символом их коллективного инстинкта. С такой солидной поддержкой Черчилль мог быть спокоен, что Галифакс ответит решительным отказом на призыв Гитлера к разуму.
На другой день, 23 июля, фон Вейцзекер заметил, что фюрер, желавший прийти к взаимопониманию с Англией, непрестанно спрашивал себя, на что рассчитывал Черчилль, продолжая войну. Поскольку у самой [206] Англии сил было маловато, вероятно, он уповал на вступление в войну Соединенных Штатов или России. Сам фон Вейцзекер пришел к выводу, что упрямство Черчилля имело "не логическую, а психологическую природу".
В смысле настоящих реалий фон Вейцзекер был прав. В другом смысле историческая интуиция Черчилля и его оценка противника были более надежными, чем умозаключение Вейцзекера. Это получило подтверждение в конце месяца. Адмирал Редер представил Гитлеру разработку плана военно-морского вторжения в Британию. Потом, как записал в своем дневнике начальник Генерального штаба, Франц Гальдер, Гитлер в высшей степени скептически отнесся к "техническим возможностям" и особо подчеркнул погодный фактор и подавляющее численное превосходство Королевского ВМФ. Он полагал, что решающую роль в завоевании Англии сыграют подводники и атака с воздуха, но на это уйдет один-два года. Далее в дневнике Гальдера записано: "Англия возлагает надежды на Россию и Америку. Если надежды с Россией не оправдаются, с Америкой тоже, потому что падение России будет означать существенное увеличение веса Японии на Дальнем Востоке.
Россия — дальневосточный меч Англии и Америки против Японии.
...Англия, главным образом, рассчитывает на Россию.
...Если каким-то образом Россия не выстоит, с ней канет последняя надежда Англии. Хозяином Европы и Балкан станет тогда Германия".
С Россией надо покончить, решил Гитлер. Сначала он хотел предпринять наступление на восток той осенью, но было мало времени для подготовки, и зима могла испортить не доведенные до конца планы — по его расчетам, кампания должна была продлиться пять [207] месяцев. Он решил ждать до следующей весны, до "мая 1941".
Решив идти на восток, он тем не менее продолжал планировать вторжение в Англию. Операция носила кодовое название "Морской лев". Для этого нужно было добиться воздушного превосходства. На другой день, 1 августа, Гитлер выпустил директиву, предназначенную для Люфтваффе: в кратчайший срок подавить Королевские ВВС и начать бомбардировку гаваней и складов. С помощью подводной войны, развернутой против торгового флота, он надеялся вызвать в Британии голод и заставить её покориться.
В тот же день Виндзоры из Лиссабона отбыли на Багамы. Как объяснил герцог своему португальскому хозяину и посреднику в переговорах с немцами, это не означало его отмежевания, поскольку в двадцать четыре часа он мог вернуться самолетом из Флориды; он даже предложил кодовое слово, которым его можно будет вызвать в том случае, если ситуация в Великобритании изменится и потребуется его присутствие для ведения мирных переговоров. [208]