Коричневый дом
В конце 1929 года, когда произошел крах на Уоллстрит, положивший начало "великой депрессии", германская политика переживала очередной кризис. Националистические партии, никогда не принимавшие республиканского, демократического правительства, не смирившиеся с разоружением, навязанным Германии Версальским договором, с потерей заморских колоний, стали более радикальными и словесно нетерпимыми к торговой сделке, выдаваемой "болтунами" в Рейхстаге за политику. Коммунисты еще больше склонились влево, окрестив даже своих союзников, социалистов, "социальными фашистами". Поляризация и экстремизм свидетельствовали о глубоком социальном и экономическом кризисе. Давно утвердившиеся представители правящих группировок юнкеров-землевладельцев, армии, крупных промышленников, тех самых групп, которые, главным образом для защиты своего руководящего положения, развязали Первую мировую войну, почувствовали, что их интересы, их традиции и образ жизни находятся в смертельной опасности. Теперь им угрожала не просто социальная революция, но (в случае промышленников) и реальный кризис прибыли от капиталовложений. С одной стороны, он ускорялся из-за высокой заработной платы и издержек на улучшение условий труда и быта рабочих, [72] навязанных воинствующими депутатами Рейхстага. С другой объяснялся катастрофическим снижением спроса на уголь, чугун, сталь, корабли и вооружение, как у себя дома, так и на бывших внешних рынках сбыта, что стало прямым следствием ограничений, наложенных Версалем. Кроме того, пугали их и призывы коммунистов с социалистами национализировать крупные предприятия тяжелой промышленности и большие земельные владения.
Серьезная угроза исходила от легкой, химической и электротехнической промышленности, чья продукция пользовалась повышенным спросом в стране и за рубежом, была менее трудоемкой и более выгодной. Владельцы этих динамично развивающихся новых отраслей, в частности огромного химического комплекса "IG Farben", в условиях господства в мировой экономике США взявших на вооружение американский стиль экономики массового производства и массового потребления, были готовы работать в содружестве с умеренными лидерами профсоюзов, требовавшими поднять заработки и улучшить условия труда и быта, — чего не могли себе позволить ни собственники предприятий тяжелой индустрии, ни крупные землевладельцы. Перспектива развития последних для обеспечения рабочей силы дешевыми продуктами питания косвенно подразумевала радикальную модернизацию сельского хозяйства. Но она-то и была не менее страшным, чем социалисты, врагом не только для крупных землевладельцев, использовавших феодальные, отсталые, не менявшиеся столетиями, трудоемкие методы хозяйствования, но и для массы мелких крестьянских фермерств, столь же малоэффективных и нуждавшихся в удержании высоких цен. Как раз им, этим пошатнувшимся группам, и адресовал Гитлер свои послания. Его первоначальный успех был обусловлен поддержкой армии и флота с их секретными фондами и бывшими офицерами и солдатами, укомплектовавшими [73] нацистские военизированные формирования. Рост членов партии и какой-никакой успех на выборах обеспечили, в основном, разорившиеся в результате инфляции мелкие предприниматели и фермеры; теперь в бой вступила находившаяся в смертельной опасности руководящая и владеющая тяжелой индустрией верхушка, способная дать на экспансию нацизма большие деньги. Слово Гитлера предназначалось и для них. Одним из ключевых моментов в секретной брошюре "Путь к возрождению", распространяемой Эмилем Кирдорфом в 1927 году среди промышленников, служил призыв к вооружению. Вытесняемые с внешнего рынка индустриальным могуществом Соединенных Штатов, Великобритании и Франции, они не должны были забывать, что "умение и "ноу-хау" конкурентов никогда еще не были решающими факторами в экономическом конфликте в этом мире. Главная сила скорее заключалась в мощи меча, которым они могли вооружиться, чтобы защитить свой бизнес и, следовательно, жизни". Естественно, этот мотив был созвучен чаяниям владельцев предприятий тяжелой индустрии: перевооружение, к которому они тайно готовились с ведома и при попустительстве последовательно сменявших друг друга германских правительств под носом контрольной комиссии союзников, созданной во исполнение решений Версальского мирного договора, означало для них новое вложение капиталов и расширение производства. Далее, в случае, если Гитлер сумеет объединить народные массы под эгидой расовой, национальной идеи, они получат послушную и управляемую рабочую силу, способную противостоять революционному марксизму. Но за и над всеми разумными, экономическими и своекорыстными доводами стояло горячее стремление восстановить жестоко попранную немецкую гордость, возродить милитаризм и автократию, на которые опиралось национальное самосознание, осуществить романтическую мечту создания [74] Третьего рейха, возглавляемого военачальником. Вот какие идеи вдохновляли националистов и, не в последнюю очередь, крупных фабрикантов и заводчиков. В ту пору не стоял вопрос, поднимутся ли эти бароны, ненавидевшие демократию и республику, в поддержку Гитлера, а кто станет здесь первым и сколько это будет стоить.
До сих пор окружена тайной точная сумма денежных средств, пожертвованных партии. Лишь несколько моментов не вызывают сомнений: пробные шаги сделал Гесс, считавший, что его первостепенный долг состоит в том, чтобы служить связующим звеном между образованными кругами и движением масс. Осенью 1928 года он обратился к Эмилю Кирдорфу с просьбой оказать партии финансовую помощь, чтобы сменить тесные помещения на Шеллингсштрассе, которые она делила с "Фолькишер Беобахтер", на более подобающую для националистического движения штаб-квартиру в центре. Кирдорф познакомил его с Фрицем Тиссеном, председателем крупнейшего в Германии стального треста и одним из богатейших людей страны. Революционный террор, развязанный в стране после войны, Тиссен испытал на собственной шкуре. Признанный "капиталистической свиньей" и предателем, он был арестован "красным отрядом" и едва не погиб. Память о тех днях и серии мятежей, вспыхивавших после подавления путча Каппа и французской оккупации Рура, оставила неизгладимый след; Гитлер со своим антибольшевистским призывом затрагивал глубоко личные переживания. Должно быть, Гесс искусно преподнес дело, так как Тиссен согласился на изрядную ссуду; о размере долга и об условиях его возврата (которые все равно не были соблюдены) секретарь фюрера не обмолвился ни словом. На партийный счет легла сумма более 1 миллиона марок, а Гесс из своих крошечных апартаментов вскоре переехал в просторную девятикомнатную квартиру в модном районе на [75] Принцрегентштрассе. Одновременно для партии он приобрел дворец на не менее престижной Бриннерштрассе. О величине пожертвования, добытого Гессом, можно судить по трансформации этого элегантного трехэтажного особняка в современное пышное здание, ставшее штаб-квартирой партии и символом национал-социализма. Переоборудование проходило под непосредственным руководством Гитлера. Все, начиная с бронзовых штандартов партии снаружи и кончая "пивным подвалом" — столовой, облицованной деревянными панелями, носило печать дорогих материалов, ручной работы и богатства.
Прозванный по цвету партийной униформы "Коричневым домом", дворец стал материальным свидетельством невиданной веры Гитлера в свою судьбу;
особенно ярко это было видно на примере большого "сенаторского" зала, расположенного на втором этаже. Попасть туда можно было по большой парадной лестнице, поднимавшейся из вестибюля. По бокам входа висели мраморные дощечки с именами нацистов, павших во имя дела движения. Рядом располагалась собственная комната Гитлера. Внутри стены зала были отделаны панелями из орехового дерева с завитыми прожилками; пол устилал высоковорсный ковер с вытканными свастиками, но главное внимание привлекали кресла, обтянутые ярко-красной кожей, для "лидеров", окруженные еще сорока двумя — для "сенаторов". Такое сочетание не могло не напомнить содержание письма Гесса из Ландсберга, где он описывал план Гитлера о совместном рассмотрении законопроектов сенатом и главой государства. Над занимавшим центральное место красным креслом фюрера красовалось мозаичное изображение золотого орла на ярко-красном фоне с важными для партийной истории датами, помещенными ниже, "Приемные залы, включая комнату фюрера, настолько восхитительны, писал Гесс родителям, — что там не грех принимать представителей [76] иностранных государств". Его собственная комната, "очень милая, светлая и просторная" с окном, выходящим на Бриннерштрассе, находилась рядом с кабинетом Гитлера; напротив размещался его офис, где работал "начальник конторы" и две машинистки правда, слово "офис" он официально не использовал; даже в тесном помещении старой штаб-квартиры на Шеллингсштрассе его бумаги адресовались в канцелярию Адольфа Гитлера.
По совпадению или по пророческому предвидению Тиссена и других промышленников, способствовавших созданию Коричневого дома в не меньшей степени, чем Гесс и Гитлер, оборудование штаб-квартиры нацистов было завершено как раз к тому моменту, когда партия начала выходить из политического небытия. Но если уж быть совсем точным, то днем официального открытия здания считается 1 января 1931 года.
Подъем популярности партии начался летом 1929 года, когда Гитлер присоединился к крайней правой группировке, чтобы денонсировать новый распорядок для военных репараций, разработанный комитетом бывших союзников под председательством американского банкира по имени Юнг, таким образом, на смену тоже американскому "плану Доса" должен был прийти "план Юнга". Возглавлял движение против плана, в частности против пункта о "военной вине", на котором основывались репарации, Альфред Гугенберг, руководитель консервативной немецкой национальной партии, воинствующий пангерманист и антисемит, представлявший интересы юнкеров-землевладельцев и крайнего крыла промышленников типа Кирдорфа и Тиссена. Под его контролем находился огромный комплекс средств массовой информации, включавший газеты, агентства новостей, издательства, кинокомпании и кинотеатры, что, в первую очередь, и привлекло к нему Гитлера. В то время как Гугенберг намеревался [77] воспользоваться связью Гитлера с массами, фюрер (против воли обоих братьев Штрассеров, считавших, что он просто станет марионеткой в руках мощных реакционных сил) собирался использовать средства массовой информации Гугенберга. Он оказался прав. Изо дня в день, по мере того как кампания протеста набирала разгон, "респектабельная" пресса по всей стране тиражировала имя, фотографии и идеи Гитлера.
В октябре 1929 года произошел крах на Уоллстрит, отзвуки которого незамедлительно ощутила и Германия, поскольку прекратились или были отозваны американские субсидии, обеспечивавшие послевоенный рост экономики страны. Увеличилась безработица и вместе с ней социальное недовольство и злоба, всегда служившие Гитлеру питательной средой, поскольку обеспечивали козлами отпущения и легковесными решениями. Партийные ряды пополнялись, как пополнялась за счет пожертвований и членских взносов и казна НСДАП. С другой стороны, фюрер, столь открыто заигрывавший с наиболее реакционными элементами, стал фигурой чересчур неприятной для Отто Штрассера и его сторонников на севере. Весной 1930 года, после того, как Штрассер публично поддержал забастовку профсоюзов в Саксонии, разгорелась открытая дискуссия. Гитлеру нужно было предпринимать какие-то шаги. Штрассер позже объявил, что Гитлер в 1929 году заключил с Кирдорфом секретный пакт о том, что в обмен на "крупную сумму денег" Кирдорф и его соратники могут диктовать партии условия постольку, поскольку это касается их самих и их собственности. Так или иначе "социалистическое" крыло Отто Штрассера следовало призвать к порядку, в противном случае сторонники Гитлера из промышленных кругов, которых он с таким трудом привлек на свою сторону, могли испугаться.
21 мая без предварительного оповещения фюрер в сопровождении Гесса прибыл в Берлин и позвонил [78] Отто Штрассеру, пригласив его для беседы в отель "Сан-суси" на Линкштрассе; Гитлер хотел переговорить незамедлительно, и Штрассер пришел. Во время продолжительной беседы он прямо обвинил Гитлера в том, что тот бросил своих, променяв их на капиталистов, чем и предал дело социализма.
"То, что вы называете социализмом, есть марксизм чистейшей воды, — ответил Гитлер. — Вся ваша система — теория, не имеющая ничего общего с реальной жизнью". Далее он намеренно пересыпал речь загадочными терминами, чтобы подчеркнуть свою подготовку и выделить собственную теорию. Принцип, или "идея", движения воплощалась в Вожде; он единственный знал конечную цель, и каждый член партии должен был делать то, что приказывал вождь. О массах он с презрением Ницше говорил, что они не имеют никакого представления об идее и хотят только хлеба и зрелищ. Революцию, которую он задумал, фюрер описывал с позиции ницшеанского "сверхчеловека", "расовой гигиены" и народных теорий, пронизавших его собственные идеи. Перед ним стояла задача создания бесклассового общества, в котором на вершину власти будут восходить наиболее подходящие, независимо от происхождения и богатства, а только благодаря своим генетическим данным. "Новый господствующий класс, — сказал фюрер Штрассеру, не тронутый, как вы, этикой жалости, но с полной уверенностью в том, что имеет право господствовать над другими, потому что представляет лучшую часть расы, безжалостно установит и укрепит свое господство над массами".
Когда Штрассер сменил тему на экономическую и возразил против мотива выгоды и сотрудничества с рыночным миром, Гитлер обвинил его в "махровом дилетантстве". Напротив, заявил он, их цель состоит в том, чтобы взять в свои руки организацию всей мировой экономики, с тем чтобы под контролем белой, нордической расы каждая страна производила то, что [79] в наибольшей степени ей подходит. Сев на любимого конька, он дальше говорил: "Поверьте мне, весь национал-социализм ничего бы не стоил, если бы ограничивался пределами одной Германии и не был направлен на одну-две тысячи лет мирового владычества высокоценной расы". Он добавил, что мирового господства можно добиться только при сотрудничестве с англичанами. От этой точки зрения ни он, ни Гесс никогда не отступали.
На другой день дискуссия продолжилась. Теперь в ней принимали участие Гесс, Макс Аманн, сержант Гитлера во время войны, ныне деловой менеджер партии, а также сторонник Отто и его брат Грегор. Ни о каком единомыслии не могло быть и речи. Отто был идеалистом; его нельзя было подкупить никакими посулами, на которые пускался Гитлер (он предлагал ему пост шефа Рейха по связи с прессой), ни подчинить дисциплине "принципом фюрера". В следующем месяце Гитлер напустил на него Геббельса, и в июне Отто вышел из партии, объединив своих последователей под лозунгом: "Социалисты, уходите из НСДАП!", и основал так называемый "Черный фронт революционных национал-социалистов". Грегор Штрассер отмежевался от брата, назвав его "теоретиком", и возглавил борьбу за очищение партийных рядов от всех, подозреваемых в тайном сочувствии идеям Отто, постоянно провозглашая собственную преданность фюреру.
Но дела в нацистской партии, большей частью, обстояли не так, как выглядели на первый взгляд. На личном уровне оба брата продолжали общаться, и, кто знает, может быть, Грегор остался в партии намеренно, чтобы, когда придет час, имелась альтернативная Гитлеру кандидатура "социалиста". Не исключалась возможность, что он уже тогда пользовался поддержкой "IG Farben" и других предприятий химической и электротехнической отраслей. Они бы проявили странную [80] нерадивость, если бы не пытались наладить связи внутри партии, оказавшейся под контролем представителей класса собственников тяжелой индустрии и крупных землевладельцев. Стоящий на марксистских позициях историк Курт Госсвейлер считает, что "IG Farben" нашла подходы к партии и имела в ее рядах своих людей уже на ранних этапах, когда ее начали поддерживать воротилы большого бизнеса, но только не распространялась об этом; среди наиболее известных агентов он называет такие имена, как Грегор Штрассер, Роберт Лей, Вильгельм Кепплер и Генрих Гаттино;
последний учился у Карла Хаусхофера и знал Гесса. Интересно отметить, что во время диспута в "Сансуси" Отто и Грегор Штрассеры спорили по поводу экономической стратегии и вскоре получили публичную поддержку со стороны руководства "IG Farben", предложившего выход из возглавляемой Соединенными Штатами мировой экономики и организацию автономного германского экономического блока, который будет простираться "от Бордо до Софии".
Вскоре после выхода Отто Штрассера из партии правительство не набрало большинства голосов в пользу новых налогов, вводимых для выполнения условий "плана Юнга" относительно репараций. После короткого опыта нахождения у власти, согласно декрету о чрезвычайном положении, канцлер Брюнинг распустил Рейхстаг и назначил новые выборы на сентябрь. Гитлер приказал вступить в бой своим штурмовым отрядам и не в переносном смысле, а буквально. В его намерения входило не просто продемонстрировать имевшуюся у него для борьбы с коммунистами силу, но спровоцировать уличные бои и таким образом усилить ощущение опасности, сопряженной с большевизмом, словесно нагнетая при этом и без того взрывную ситуацию. Коммунисты были настроены не менее воинственно: на уличном уровне в промышленных районах инициативу взяли на себя марширующие отряды, [81] банды, слышались боевые песни, выкрикиваемые лозунги, в ход пускались кулаки, дубинки, не утихали потасовки в пивных.
В одном из таких противоправных действий принимал личное участие Гесс. Было это 10 августа; в Мюнхене на территории для проведения выставок проходил митинг мюнхенского отделения социалистической лиги республиканцев-ветеранов войны "Рейхебаннер". Гесс, одевшись в летную форму, сел за штурвал небольшого аэроплана с изображением свастики на фюзеляже и легендарным заголовком "Фолькишер Беобахтер" на развороте крыльев и направился в сторону выставки. Сначала он летел на высоте 1500 футов, но, приблизившись к цели, снизился до 500. Было это около 9 ч. 45 мин., вскоре после открытия митинга. Он пролетел над собравшимися людьми на низкой высоте, потом развернулся и повторил облет. Так продолжалось на протяжении двух с половиной часов. В официальной жалобе, представленной "Рейхсбаннер" в полицию, говорилось: "Очевидным было намерение аэроплана разогнать митинг шумом пропеллера. Рев мотора на столь низкой высоте был таким сильным и так мешал, что пение и обращение представителя Рейхстага Фогеля время от времени полностью заглушалось звуком, производимым пропеллером".
В конце митинга ветераны построились и прошли маршем в город, где их лидер Виммер принял парад. Гесс на бреющем полете продолжал преследовать демонстрантов, улетев лишь после того, как возмущенные участники митинга покинули Моцартштрассе, жалуясь на то, что "подобная грубая публичная выходка продолжалась три часа и не привлекла должного внимания властей".
Вместе с жалобами "Рейхсбаннер" полиция подшила еще одну — из летного клуба: "Спортивная авиация значительно пострадает из-за безответственного [82] поведения подобных беспечных пилотов, каждое серьезное авиаобъединение должно в самых жестких выражениях заклеймить поведение этого пилота и потребовать его наказания".
Допрошенный полицией, Гесс невинно ответил, что проводил агитационный полет, надеясь приобрести подписчиков для "Фолькишер Беобахтер"; однако согласился, что, учитывая озлобленность ветеранов, вызвал действие, прямо противоположное предполагаемому эффекту. На этом дело и закончилось.
Сентябрьская избирательная кампания обернулась торжеством гитлеровской стратегии. Партия собрала около шести с половиной миллионов голосов (что составило почти 1/5 электората), в одно мгновение передвинувшись в Рейхстаге на второе место и заняв позицию сразу за социал-демократами. Коммунисты тоже укрепили свои позиции, собрав четыре с половиной миллиона голосов, что сослужило Гитлеру хорошую службу. Его положение как партийного вождя утвердилось окончательно; с другой стороны, лидеры электротехнической и химической промышленности, пытавшиеся воздействовать на партию в своих интересах, ощутили возросшее сопротивление. Если Грегор Штрассер до сих пор не был человеком "IG Farben", то теперь стал им, то же следует сказать об Эрнсте Реме, которого Гитлер уговаривал вернуться и возглавить СА. Таким образом, борьба за контроль над направлением, в котором пойдет экономическое развитие Германии и за положение установившихся силовых группировок, переместилась внутрь нацистской партии.
Здесь ключевую роль играл Гесс, во-первых, как основное связующее звено с промышленниками, во-вторых, как страж Гитлера. Он тщательно просматривал сообщения всевозможных разведывательных агентств партии; наиболее важные по качеству поступали, вероятно, от Генриха Гиммлера, шефа (рейхсфюрера) СС, специально сформированной элитной [83] охраны фюрера; ее лидерам предписывалось сообщать "в срочных случаях немедленно" обо всем, что вызывало их опасения в сфере партийного политического руководства или СА.
Гиммлер, как и Гесс, испытывал физическую потребность в сильном лидере и деле, в котором мог бы выделиться; как и Гесс, он верил, что Гитлер был послан божественным Провидением, чтобы вернуть Германии духовное и материальное величие. Кроме того, он безоговорочно верил в победу партии над международным заговором евреев, масонов, католической церкви, имеющим цель разрушить мир посредством большевизма, демократии и либерализма, и в превосходство нордической расы. Все это представлялось ему таким же реальным, как и его неудовлетворительные физические данные и темные волосы, не отвечавшие ни одному из критериев нордического идеала; чтобы компенсировать это, он окружил себя высокими блондинами с голубыми глазами. С Гессом его роднил пылкий идеализм и преданность фюреру, но, в отличие от Гесса, Гиммлер был более практичным и коварным политическим зверем с более хорошо подвешенным языком и стремлением проталкиваться к вершине власти, в то время как Гессу это претило. "Der Heini macht es schon" — "Хайни присмотрит за этим" — эта фраза характеризовала Гиммлера со дней его учебы в Мюнхенском университете на архитектурном факультете. Но на этой стадии их знакомства он был младшим партнером довольно необщительного секретаря, пользовавшегося благосклонностью фюрера и ревниво оберегавшего право доступа к нему.
Однако это не помешало "Хайни" внести Гесса в книги СС, где он значился под номером 50 как "адъютант рейхсфюрера СС" и "личный адъютант Адольфа Гитлера". Обе записи относятся к 1 апреля 1925 года.
Формально Гиммлер прямо подчинялся Эрнсту Рему, ставшему с 1 января 1931 года руководителем [84] СА, но, кроме того, он был и человеком Гесса. Не исключалась возможность, что Гесс не одобрял назначение Рема, скандально известного гомосексуальными наклонностями, кроме того, остававшегося свободомыслящим и трудноуправляемым солдатом удачи. Раньше, в период реформирования партии, Рем отказался следовать линии фюрера, и на протяжении года-двух после его восстановления в партии Гесс смотрел на бывшего отступника с подозрением и считал, как утверждал его адъютант Лейтген, что Рем "никогда не будет выступать в качестве верного стража Гитлера, а пойдет своим путем".
Как бы там ни было, но Гесс, Рем и Гиммлер работали в одной упряжке, когда весной 1931 года в рядах СА возник крупный внутренний конфликт. В августе предыдущего года, перед самыми выборами, капитан Вальтер Штеннес, шеф СА северо-восточной части Германии со штаб-квартирой в Берлине, бросил вызов мюнхенскому руководству партии. Шеф СС в Берлине Курт Далюеге сохранил лояльность. Но Штеннес, давний приверженец Отто Штрассера и, как многие из его людей, не одобрявший "легальный" путь Гитлера к власти посредством избирательных урн и сотрудничества с "реакционерами", снова восстал, и на этот раз, похоже, серьезно. Есть данные, указывающие на то, что он получал финансовую поддержку со стороны по крайней мере одного лидера новой, легкой индустрии, Германа Бюшера из германской компании "Дженерал Электрик" (AEG). Штеннес захватил штабквартиру партии в Берлине и разослал по пивным грузовики, набитые своими штурмовиками, чтобы устрашением заставить сторонников Гитлера переметнуться на его сторону. На улицах завязались перестрелки. СС, как и прежде, оставались средоточием лояльности, занимаясь сбором разведывательных данных. Существует предположение, что именно Гиммлер убедил Штеннеса сдаться. После того, как Гитлер и [85] Рем с помощью формирований штурмовиков из Мюнхена взяли ситуацию под свой контроль и исключили Штеннеса и его приспешников из партии, Гитлер отправил Курту Далюеге письмо, в котором содержалась следующая фраза: "SS Mann, Deine Ehre heisst Treu" — "Солдат СС, твоя честь называется верность", ставшая впоследствии девизом СС.
Гесс получил письмо от матери, разделявшей с ним радость по поводу провала мятежа. На Гитлера она смотрела глазами сына; "как мог Штеннес надеяться, что он сумеет завоевать расположение масс, писала она. Люди знают, что Гитлер один из них, что ради них он пожертвует душойи телом. Штеннесом же управляла не любовь к народу, а его амбиции". [86]