Глава 4.

Секретарь

Вскоре Гитлер исполнил предсказание о том, что после освобождения займется восстановлением движения. Для него это, в первую очередь, означало утверждение себя в качестве бесспорного лидера. В этом плане едва ли можно переоценить влияние Гесса. Его твердая вера в Гитлера как в фюрера, в то, что в один прекрасный день он "займет то место, которое должен занимать", его горячая готовность отдать себя без остатка осуществлению этого великого предначертания, его пылкая преданность укрепляли в Гитлере веру в собственные силы. В Ландсберге в общении друг с другом они употребляли дружеское "ты"; теперь же, во всяком случае в присутствии других, Гесс обращался к нему официально и называл Гитлера не иначе, как "вождь" — "фюрер". Таким образом, он положил начало мифологизации, которая в конце концов привела к обожествлению "Фюрера", превращению его в земное воплощение души германского народа, воля которого считалась непререкаемым законом. Это нашло даже юридическое подкрепление, один из ведущих законодателей Третьего рейха сказал: "Наша Конституция есть воля Фюрера". Гесс видел Гитлера именно в таком свете; началось все это с первого дня их встречи и получило продолжение в ландсбергской тюрьме. Со стороны каждого из них это был замечательный акт [52] веры, беспрецедентное стремление к осуществлению пророчества.

Тот факт, что предвидение Гесса сбылось с такой невиданной точностью, свидетельствует о том, что он был ярким представителем германского народа, которому хотелось верить, и вскоре они уверовали в необходимость сильной руки диктатора, роль которого играл перед ними Гитлер. Зачем это было им нужно, точно никто не знает, но один проницательный немец заметил:

"С душ изнуренных, отчаявшихся и попранных он снял самое тягостное бремя. Он позволил им... воспрянуть и почувствовать себя выше. Он освободил их от груза разума, ответственности и морали... [и] позволил им опуститься на допотопный, первобытный уровень, предшествующий рождению цивилизации. Он позволил им ненавидеть и верить, наносить удары и повиноваться".

Вспомним теперь, каким предстал перед Ильзе Прель молодой офицер из добровольческого корпуса в первый день их встречи в пансионе фон Шильдберга в Швабинге: обремененный тяготами жизни, отчаявшийся. И как преобразился он в "нового человека, оживленного, сияющего, без признаков уныния и печали" после того, как впервые услышал речь Гитлера. Памятуя о фатализме и астрологических занятиях Гесса, о которых молодой человек рассказывал в письме из Австрии, где скрывался, можно частично объяснить его веру. Но чтобы дать полный анализ его преданности, невозможности взглянуть на Гитлера с критической точки зрения и его слепого стремления всецело подчиниться человеку и символу, следует принять во внимание его детскую память о строгом отце, любящей матери, страшный опыт окопной войны, унижение отчизны и, не в последнюю очередь, качества, унаследованные с генами.

Наиболее опасным противником Гитлера в борьбе за лидерство в партии был Грегор Штрассер: [53] прямолинейный, эмоциональный, несколько наивный человек с грубоватыми манерами медведя. Там, где Гитлер был восприимчив и послушен интуиции, он проявлял резкость и напористость. Сын мелкого чиновника, не сумевшего оплатить медицинского образования, о котором Грегор так мечтал, Штрассер стал аптекарем. Войну он встретил с призрачными идеями социалиста и полной разочарованностью, которые обрели более отчетливые очертания в окопном братстве, где он проявил себя бесстрашным и вдохновенным лидером. Подобно Гессу, Штрассер был удостоен Железного Креста 1-й и 2-й степени и получил звание лейтенанта резерва. Он никогда не относился к типу мыслителей, и его идеи не шли дальше простых лозунгов националистов, народной пропаганды и сентиментальной ностальгии по равенству солдат на передовой, где люди ценились по своим истинным качествам, а не по деньгам и положению в обществе. Несмотря на это — хотя не исключена возможность, что именно благодаря этому, — он был достойным оратором. Но более всего он был вдохновенным и умелым организатором. После путча за агитацию в ряды запрещенной нацистской партии Штрассер был на короткий срок отправлен в Ландсберг, где присоединился к Гитлеру и другим, но его выпустили ввиду того, что он был избран в парламент. С тех пор он неустанно расширял в своем районе (Нижняя Бавария) партию и группы СА под флагом национал-социалистического движения за свободу. Он много колесил по северу Германии, выступал с речами, набирал людей и формировал отряды. Заниматься Баварией он поручил своему новому секретарю Генриху Гиммлеру.

Штрассер был человеком, с которым Гитлеру, если он хотел встать во главе реформированной партии, следовало договориться. Первый шаг к сближению Гитлер сделал на личной встрече в феврале, предоставив Штрассеру укреплять партию на севере страны, в [54] то время как сам взялся за создание ее оплота на юге. Штрассер дал Гитлеру понять, что согласен с ним сотрудничать на правах коллеги, но не под его началом и не в качестве последователя. Он был первым из многих людей, кто не разгадал психику Гитлера, который стремился быть всегда и повсюду первым и единственным.

Разобравшись со Штрассером и убедив власти легализовать находившуюся под запретом нацистскую партию, Гитлер созвал массовый митинг движения, выбрав для его проведения место своего прошлого провала — пивную "Бюргербройкеллер". Наиболее влиятельные лидеры партийных фракций Людендорфф, Рем и Штрассер остались в стороне; аналогичным образом поступил и Альфред Розенберг. Свое поведение он объяснил Людеке тем, что знал, какой "братский поцелуй" приготовил Гитлер. Гитлер, конечно, знал о своей силе воздействия на массы. Скорее исполняя роль медиума, он верно угадывал подсознательные желания аудитории и своими словами усиливал их. Так случилось и на этот раз. К тому моменту, когда он сообщил переполненному залу "Бюргербройкеллер" о том, что возрождает партию и всем его сторонникам следует забыть былые ссоры и пожать друг другу руки, слушатели уже впали в массовый транс. Бывшие противники из разных фракций партии поднимались на сцену вместе, некоторые не в силах сдержать слезы восторга и умиления, и произносили клятву нерушимой верности. Эту сцену Людеке сравнил с митингом " возрожденцев".

С тех пор как Гесс был выпущен на свободу, Гитлер не оставлял мысли возобновить их дружбу, возникшую в застенке, и постоянно просил стать его секретарем на постоянной, оплачиваемой основе. К этому времени Хаусхофер, в свою очередь, уже предложил Гессу стать его ассистентом в институте геополитики Немецкой академии, пообещав карьеру с [55] будущим профессорством. Гесс согласился, но в апреле передумал и принял предложение Гитлера. Это решение стало для него роковым; он отказался от обеспеченного положения с далеко идущими перспективами работы под началом человека, который был для него и другом, и уважаемым наставником, ради работы на лидера партии, раздираемой фракциями, в которой сохранилась лишь хилая прослойка политиков, зато не было недостатка в малообразованных ремесленниках, лавочниках и мелких чиновниках. Единственное, что объединяло Гесса с ними, — его "фронтовой" опыт и восторженное отношение к фюреру. Но принимая во внимание отношения с Гитлером и его веру, понимаешь, что иного выбора у Гесса не было; решение было инстинктивным, в то время как предварительные колебания — разумными.

Родителям, снова обосновавшимся в Александрии, свое решение Рудольф объяснил с рациональной точки зрения: в партии платили намного больше, чем в академии, сначала в два раза, а после финансовой реорганизации партии сумма эта возрастала еще существеннее. Его время принадлежало ему, следовательно, он сможет продолжить учебу. Правда, этому противоречил список его обязанностей: во многих случаях ему приходилось представлять Гитлера, принимать вместо него посетителей, просматривать корреспонденцию, разъезжать и выступать от его имени. Еще он не включил одно из важнейших занятий Гитлера того времени: завершение "Майн Кампф", работа над которой отнимала много времени и сил. Однако в письме имеются отрывки, содержащие намеки на действительную причину, побудившую Гесса сделать свой выбор: "Здесь я продолжу путь, по которому шел много лет... Фюрера я признаю Вождем". Далее он объяснял, что, поскольку принадлежал к движению с тех самых пор, когда оно насчитывало менее сотни членов, он знал его досконально: "Точно так же я знаю потаенные мысли [56] фюрера, его отношение к каждому мало-мальски значимому вопросу, стереотип его поведения. Он знает меня; взаимная преданность до конца, полное взаимопонимание)".

Ссылаясь на свою ученость, он пишет далее, что его образование позволяет ему служить связующим звеном между образованными кругами и движением масс, вслед за чем делает интересное признание: он был более чем убежден в необходимости "зачастую неприятных средств и форм борьбы за психологию масс", чтобы не взяться за работу, от которой воздержались многие другие образованные люди, включая и Хаусхофера, хотя, конечно, никаких имен Гесс не называл. У него было предчувствие, что он сумеет оказать благоприятное во многих отношениях влияние "на ситуацию". В постскриптуме он добавляет, что фюрер непоколебимо верит в свое будущее и не только потому, что астрологи осенью того года предсказали ему восход его звезды.

Кроме разъездов для поднятия духа и веры, летом 1925 года Гесс и Гитлер много времени проводили в Баварских Альпах в Берхтесгадене. Они останавливались сначала в пансионе, а затем в отеле "Дойчес Хаус", где работали над "Майн Кампф". Гитлер в окружении богатых патронов, среди которых особенно выделялись женщины, вел праздный образ жизни, предаваясь лени, совсем как в ту пору, когда рисовал художественные открытки. Свои привычки он сохранит на всю жизнь: он поздно вставал, много говорил, но почти не мог слушать, приходил в беспокойство, если ничего экстравагантного не случалось, развлекался катанием на "Мерседесе", купленном им вскоре после выхода из Ландсберга, устраивал пикники у дороги, наслаждался сливочными тортами и сладким чаем или лимонадом в кафетериях, проявляя в своих поступках и одежде то, что Людеке называл "типично австрийской томной неряшливостью... [57] всепоглощающей расхлябанностью". Поддерживать рабочую дисциплину, порядок и организованность для удержания вместе расколотых рядов партии вменялось в обязанность Гессу. Правда, и он едва ли мог служить образцом организованности. Тем не менее ему удалось заставить Гитлера закончить работу над "Майн Кампф", которая вышла в свет осенью того же года. Гесс учил фюрера жестикуляции, выражениям и фразеологическим оборотам в речах, готовил к встречам с важными "шишками", короче говоря, удовлетворял свое "я". Но каким бы самоотверженным, "внимательным и усердным", по словам его адъютанта Лейтгена, он не представлялся, "он не был человеком собранным". Более того, свидетельствует Лейтген, он был "пылким идеалистом, избегавшим реальности". Увы, такое сочетание личных качеств не было особенно удачным для высшего руководства политического движения, и вскоре раскольнические тенденции в партии возобновились.

Самый серьезный вызов снова бросил Штрассер. Дело было даже не в том, что он руководил северными группировками, все более раздражаясь по поводу усиления Гитлера в Мюнхене, а в том, что он и, в особенности, его брат Отто в названии партии наряду со словом "националистическая" настаивали на равноправном использовании слова "социалистическая". Гитлер был категорически против: в его представлении социализм перекликался с марксизмом, следовательно, имел отношение к евреям. Кроме того, собственный опыт неудавшегося путча, семинары в Ландсберге и пример Муссолини, вызывавший его восхищение, научили фюрера, что лучше обхаживать богатых и влиятельных на пути к власти, чем пытаться захватить ее силой. Так же, как фашистская партия Муссолини пришла к власти благодаря имущим классам Италии, боявшимся революции, так и он рассчитывал на финансовую поддержку со стороны богатых германских промышленников. Чтобы получить ее, ему, во-первых, [58] было необходимо убедить их в том, что он положит конец большевистской угрозе, а еще лучше искоренит ее; во-вторых, сделать массовое движение пролетариата послушным своему руководству, иначе рабочие могут соблазниться на обещания большевиков. Решение было простым, как все гениальное. Чтобы не стало очевидным, что "социалистическая... рабочая партия" является на самом деле орудием большого бизнеса, в ход нужно было пустить грандиозный обман. Трюк, подобный политике правительства кайзера, проводимой в 1914 году, состоял в том, чтобы пробудить в душах граждан националистические, экспансионистские и милитаристские чувства и определить объект ненависти. Основы для этого были заложены в антисемитской литературе: "Протоколах сионских мудрецов" и лозунгах его речей о "ноябрьских предателях", подписавших "позорный договор", сковавший Германию "кандалами Версаля". Ему не .пришлось менять свой стиль, он всегда был реакционным националистом; нужно было только сосредоточиться и подчистить идею, убедившись, что она не представляется опасной для промышленников, которых он намеревался задобрить, чтобы проложить себе дорогу к власти "легальными" средствами.

Гесс был добровольным, если не сказать убежденным, соучастником этого двойного обмана масс и промышленников. Этот факт придает дополнительное значение тем кускам из его писем родителям, где говорится о том, что он "знает потаенные мысли фюрера, его отношение к каждому мало-мальски значимому вопросу, стереотип его поведения", особенно его признание, что его не остановит то, что останавливало многих образованных людей от "зачастую неприятных средств и форм борьбы за психологию масс". В первом издании "Майн Кампф" содержится предложение, удаленное непосредственно перед тем, как партия пришла к власти: "Немцы не имеют ни малейшего [59] представления о том, как можно оболванить народ, когда нужно добиться приверженности масс". Это не значит, что Гесс, помогая своему фюреру, пустился на умышленный обман ради достижения личной власти; скорее всего, на основании того, что известно о нем, можно заключить, что он пошел на это ради Фюрера и ради Германии, ставшими для него словами-синонимами. Гесс был пылким идеалистом. И если ему ничего не было известно о влиянии власти на личность, то он был не одинок в этом, разделив подобное невежество с миллионами своих соотечественников, выросших на мифах о Вагнере и Бисмарке.

А между тем, к концу 1925 года Грегор Штрассер представлял для стратегии Гитлера реальную угрозу; он выступал за национализацию тяжелой промышленности и больших поместий и поддерживал в Рейхстаге социалистическо-коммунистический законопроект, требовавший экспроприации собственности германских монархов, свергнутых во время революции 1918 года. Было ясно, что подобная политика отпугнет имущие классы, заручиться поддержкой которых намеревался фюрер. С этой угрозой и другими неприятностями местного масштаба он справился в начале 1926 года, созвав в Бамберге (Северная Бавария) всеобщий митинг партийных лидеров. Собрав на встречу большое число собственных сторонников и обставив ее как съезд партии со всей атрибутикой: знаменами, отрядами СА и автомобилями со свастикой для доставки делегатов с вокзала в зал заседаний, он заставил своих противников подчиниться. Вероятно, расколоть потенциальную оппозицию ему помогло сочетание его ауры власти и умения владеть толпой. В результате Штрассера бросил, переметнувшись со своими отрядами на сторону Гитлера, первый его помощник на севере и талантливый пропагандист: маленький, хромоногий доктор Геббельс, за что и был вознагражден позже назначением на должность [60] гауляйтера Берлина. Штрассер, подчинившись решению съезда, принявшего курс, намеченный Гитлером, отказался от поддержки законопроекта об экспроприации монаршей собственности и согласился с позицией Гитлера как фюрера руководителя объединенной Партии.

Покончив с крупным внутренним кризисом, Гитлер и Гесс смогли вернуться к более высоким сферам руководства. Они представляли собой уникальную пару:

Гитлер в потертой шинели и фетровой шляпе с плеткой в руках, которой любил похлопывать по открытой ладони, или в синем, плохо скроенном костюме, усыпанном крупинками перхоти, с рыхлым лицом и расплывшейся фигурой, выдававшей в нем сладкоежку и противника физических упражнений. В компании фюрер обычно играл роль кокетки, развлекавшей поклонников пророческими монологами, прерываемыми злобными нападками против видных общественных деятелей, или хамелеона, менее успешно приспосабливающего свой характер под компанию более высокопоставленных людей, где его неуклюжесть вызывала смущение. Но в каком бы окружении фюрер ни находился, он всегда стремился быть в центре внимания. Гесс был более высокого роста, с хорошей выправкой, мужественной внешностью, волевым, аскетическим лицом, глубоко посаженными серо-зелеными глазами, время от времени сверкавшими из-под кустистых бровей искрами фанатизма. Рудольф страстный поклонник пеших и лыжных прогулок в горы, скрытный до холодности, непостижимый, преклоняющийся перед своим фюрером, находящийся всегда рядом, ревнующий к тем, кто привлек к себе слишком сильно внимание его идола. Никогда не бросающийся в глаза, он, казалось, намеренно держался в тени Гитлера, растворяясь в нем. Несмотря на его спортивное телосложение, фронтовые заслуги и репутацию, которую он приобрел, возглавляя отряд СА в знаменитом "пивном [61] путче", партийные остряки, тем не менее, начали величать его "фройляйн Гесс".

Но если бы кто-то вне избранного круга преданных фанатиков предсказал тогда, что эти двое имеют реальный план, способный в течение десяти лет вознести их к вершинам верховной власти, его посчитали бы безумцем.

Своей страсти к полетам Гесс не утратил. Когда в мае 1927 года Чарльз Линдберг совершил свой первый трансатлантический перелет из Америки в Европу, Гесс одним из первых загорелся повторить его подвиг в противоположном направлении, с запада на восток, что, по его мнению, кроме удовлетворения собственных амбиций, создаст хорошую рекламу партии. Одобрял ли Гитлер желание своего ближайшего сподвижника, или отнесся к его идее как к опасной авантюре, неизвестно. Партия в то время излишками средств не располагала и все еще плелась в хвосте политики, существуя исключительно на скромные взносы ее немногочисленных членов. И потому за финансовой поддержкой для своего проекта Гесс обратился к детройтскому автомобильному магнату Генри Форду. Доказательством того, что партийная казна того периода действительно была пуста, служит тот факт, что Гесс просил Ильзе изложить его просьбу Форду на английском или немецком языке, в зависимости от того, на котором она получится короче, так как "одно слово телеграммы стоило примерно 1 марку".

Генри Форд имел такие же взгляды на еврейский вопрос и большевистскую опасность, как Гитлер и Гесс. Предполагается, что антисемитские статьи из газеты, собственником которой он был, напечатанные в четырех томах под названием "Интернациональный еврей", переведенные и опубликованные на немецком [62] и других языках, внесли безусловный вклад в создание "Майн Кампф", а некоторые отрывки настолько идентичны, что кажется Гитлер просто скопировал их. Центральное место во взглядах Форда и Гитлера на еврейский вопрос занимал международный еврейский заговор, в результате которого еврейский капитал, с одной стороны, и еврейский большевизм — с другой, объединятся и, стремясь к мировому господству, обрушатся на нееврейские фирмы, экономику, а затем и государства. Форд не только пропагандировал свои взгляды, он оказывал материальную поддержку всевозможным антисемитским организациям, включая и нацистскую партию, находившуюся еще в зародышевом состоянии; поэтому ничего сверхъестественного не было в телеграмме Гесса с просьбой пожертвовать ему 200000 марок для осуществления задуманного им перелета. Вероятно, миллионер не пошел ему навстречу, так как Гесс от своего плана вскоре отказался.

Укреплению взглядов Гесса на еврейско-большевистскую угрозу способствовала книга о России, которую он читал в то время. Судя по комментариям, сделанным им в письме своему кузену, особую ярость вызвала у него глава с описанием деятельности Ч К, сталинской секретной полиции. Его реакция помогает объяснить, почему немногим более десятилетия спустя он выступал активным сторонником политики Гитлера на востоке, ставшей зеркальным отображением сталинских репрессий. Перед ЧК, писал он, "укомплектованной преимущественно евреями", стояла задача уничтожить бывший правящий слой России и ликвидировать интеллигенцию, которая могла бы восстать против большевистского режима. Массовые казни для них были чем-то вроде спорта, продолжал он, в котором проверялись наиболее эффективные методы. Описания проводимых кровавых расправ не идут ни в какое сравнение с самой изощренной игрой воображения. [63]

Эти размышления, должно быть, служили ответом на вопрос кузена, почему бы ему не принять более здравую точку зрения, чем платформа нацистской партии. Однако он страстно отстаивает свою позицию: разве напрасны были перенесенные им ужасы в "мерзости и грязи кромешного ада Вердена и Артуа", когда он денно и нощно находился под шквалом огня, спал в окопе, где валялась половина трупа француза, тщетны страдания его товарищей? Мирный договор он воспринимал как пулю, прошившую его мозг. Потом он повстречал человека, услышав речи которого понял, что это и есть тот единственный, который вернет Германии былое величие и мощь. Но одним из необходимых условий для достижения этой цели было воодушевление масс национализмом; только с помощью националистически настроенного народа они смогут разорвать оковы Версаля и достичь процветания нации: "...приобрести пространство для нашего народа, пространство! Пространство для развития, процветания, условия, необходимые для дальнейшего культурного развития... Почему ты пишешь, что хочешь, чтобы я занял более "здравую позицию"? Более здравой платформы для себя на сегодняшний день и в сегодняшних условиях я не представляю. Пойми: все мы, удостоенные сегодня сомнительной чести принадлежать к германскому народу, находимся на нездоровой платформе..."

Свой страстный отпор он завершает утверждением, что все они должны стараться пробудить в сердцах своих современников новый идеал для роста, совершенно ясный и поддающийся логике и в то же время горячий и побудительный, "обладающий всей волшебной силой страстной мечты".

Летом 1927 года появились первые всходы стратегии сближения с большим бизнесом. Кампанию предыдущего года Гитлер начал общением с различными [64] группами деловых кругов во всех районах страны. Теперь одна из его ранних поклонниц фрау Эльза Брукманн, жена мюнхенского издателя, опубликовавшего труды Хьюстона Стюарта Чемберлена и других националистских авторов, в письме директору Рейн-Вестфальского угольного синдиката Эмилю Кирдорфу предложила ему познакомиться с Гитлером, объясняя это тем, что, являясь "горячей последовательницей фюрера", она стремится свести его с лидерами индустрии. Представляя группу владельцев предприятий тяжелой промышленности, обеспокоенных непомерным ростом социальных платежей и издержек на благоустройство жизни рабочих, введенных правительством, Кирдорф по своей природе был агрессивным националистом и реакционером наиболее крайнего толка. Гитлером он уже интересовался: в прошедшем году ознакомился с содержанием одного из его обращений, адресованных деловым кругам, поэтому на встречу, назначенную в доме Брукманнов на 4 июля, согласился. Там во время продолжительной беседы Гитлер сумел добиться такой степени его расположения, что Кирдорф предложил фюреру изложить свои идеи на бумаге, а он брал на себя труд распространить их среди ведущих промышленников. Над составлением документа, несомненно, хорошо поработал Гесс, поскольку его стержневая идея полностью совпадает с темой письма кузену, написанного несколько ранее о насущной необходимости создания "националистически настроенных народных масс", способных отвлечь пролетариат от марксизма. Документ был опубликован издательством Брукманна в виде брошюры под названием "Путь к возрождению". Кирдорф лично распространил ее среди крупнейших собственников промышленных предприятий. Ввиду того, что в документе описывались средства "усмирения" рабочих, делалось это при соблюдении мер строжайшей секретности.

Экономика, благодаря американскому займу, все [65] еще переживала волну подъема, поэтому брошюра не оказала ожидаемого воздействия на промышленников и заметного пополнения скудной казны партии не произошло. Однако привлечение на свою сторону такой влиятельной фигуры, как Эмиль Кирдорф, было большим шагом вперед, который рано или поздно с лихвой окупится. Кирдорф не только сам вступил в партию в августе того года, но и привел с собой агента по пропаганде, Джозефа Тербовена, который вскоре стал гауляйтером Эссена, города с хорошо развитой тяжелой индустрией. Хотя на следующий год Кирдорф из партии вышел, есть все основания предполагать, что с его стороны это был продуманный тактический маневр, поскольку он продолжал оставаться горячим приверженцем нацистов.

Зимой того же, 1927 года Гесс женился на Ильзе Прель. Со дня их первой встречи прошло семь лет. С тех пор они почти не разлучались: вместе работали на партию, вместе ходили в походы (хотя в последнее время он был слишком занят, чтобы брать отпуск), делили радости и надежды, неудачи и разочарования их мечтательного друга и лидера, которого они до сих пор звали "Трибуном". Неясно, что заставляло Гесса так долго колебаться: неопределенность своего будущего или чрезмерная увлеченность работой и вождем? А может быть, он в большей степени считал ее своим товарищем, нежели женой, "kleines Kerlchen" (маленьким парнишкой), как обращался он к ней в письмах того времени? Догадаться о ее чувствах, вероятно, проще.

Как следует из ее воспоминаний, она собиралась покинуть Мюнхен, где работала в букинистическом магазине, чтобы поселиться в Италии, но когда упомянула об этом однажды в кафе "Остерия Бавария", Гитлер взял ее руку, вложил в ладонь Гесса и сказал:

"А ты никогда не подумывала о том, чтобы выйти замуж за этого мужчину?" История похожа на правду. [66]

Гитлер идеализировал брак и женщин видел в той роли жен и матерей, которую он на них возлагал; известно, что подобные предложения создать семью он делал и другим лидерам партии. Кроме того, существовал элемент благопристойности. Какой бы характер ни носили его отношения с Гессом, фюреру не следовало себя пятнать ни малейшим намеком на гомосексуальность. Поскольку остряки уже пустили в ход прозвище "фройляйн Гесс", с этим нужно было срочно покончить. Лучший способ, чем женить Гесса, трудно было придумать.

Когда сорок четыре года спустя, в тюрьме в Шпандау, Гесс услышал о версии Ильзе относительно участия Гитлера в их женитьбе, он горячо отрицал это. "Об этом уже говорилось ранее, и это ложь". Безусловно, Гитлер мог сказать, продолжал он, что из Ильзе получилась бы хорошая жена, но это совсем другое. "Любовь нельзя навязать извне. Наша с женой любовь прошла испытание временем; все эти годы она была верна и предана мне... Такое по чужой указке не построишь".

Но к этому моменту Гесс такой надежной защитой укрыл свою память от воспоминаний и вторжений извне, что доверять ему особенно не стоит. Факты свидетельствуют о том, что он обманывал себя: Гесс был очень близок с Ильзе, любил ее семь лет, но жениться не собирался. Ильзе рассказывала его первым биографам Роджеру Мэнвеллу и Генриху Френкелю, что вопрос о женитьбе возник, когда она подумывала об отъезде из Мюнхена с очевидным намерением бросить и Рудольфа, поскольку его место находилось рядом с фюрером. Таким образом, она сама спровоцировала предложение, намеренно или нечаянно. В браке они прожили еще десять лет, прежде чем у них появился ребенок. Такое могло случиться с любой парой, но Ильзе якобы жаловалась Хенфштенглю, что имеет от брака не больше, чем конфирмант. Весь [67] вопрос в том, можно ли доверять Хенфштенглю. В одном нельзя усомниться: как следует из их переписки, Гесс и Ильзе Прель были очень близки.

Их сочетали гражданским браком в старом здании муниципалитета Мюнхена 20 декабря. Церемония была короткой, церковного обряда не последовало, поскольку оба они, как истинные национал-социалисты, ни к одной из конфессий не примыкали. Как писал Гесс своим родителям, с Господом они намереваются договориться другим способом. Стояло ясное, солнечное зимнее утро, когда Гитлер отвез их на своем "Мерседесе" в муниципалитет. Профессор Карл Хаусхофер тоже был с ними. Хаусхофер и Гесс вернулись к прежним отношениям после короткой размолвки, последовавшей после отказа Гесса работать в академии ради службы у Гитлера; теперь эти два наиболее влиятельных в его жизни человека, генерал и фюрер, должны были стать свидетелями на его свадьбе.

Представитель муниципалитета, проводивший регистрацию, был явно смущен присутствием Гитлера и свернул обычную церемонию, ограничившись лишь идентификацией личностей, после чего присоединился к празднованию.

Затем они отвезли Хаусхофера домой, а оттуда направились в небольшую квартиру Гитлера, чтобы полюбоваться спальным комплектом, подаренным Брукманнами, а затем вернулись в квартиру Ильзе на Айнмиллерштрассе. Там их ждали две ее сестры, украсившие комнату цветами и зеленью; зажженные свечи бросали отблески на разложенные на столе свадебные подарки, главным украшением здесь была большая серебряная ваза для фруктов от Гитлера с выгравированным его собственной рукой посвящением. Выпив за здоровье жениха и невесты, присутствующие сели перекусить. Гитлер очень боялся переесть, так как вечером их ждал щедрый свадебный ужин, приготовленный Брукманнами, и ему не хотелось выглядеть в [68] их глазах неблагодарным гостем, не оценившим труды хозяев.

Как видно из этого описания свадебного дня, у Гесса больше слов нашлось для фюрера, чем для Ильзе; действительно, в опубликованной версии его письма матери с описанием дня его дражайшая супруга присутствует лишь косвенно.

Такое отношение не является характерным только для Гесса. Последние исследования писем, мемуаров и других письменных источников семи офицеров добровольческого корпуса, проведенные Клаусом Тевельвейтом, показывают, что оно было типичным для этих солдат удачи. Жены были как бы вторичны в их жизни и не представляли собой большой социальной ценности; они скорее рассматривались как объекты для деторождения, почти символические фигуры, лишенные собственной осмысленной жизни, порой безымянные. Тевельвейт обнаружил, что эти бойцы добровольческих отрядов клялись в любви к германскому народу, Отчизне, родной земле, родному городу, деревне, к своей униформе, другим людям: товарищам, начальникам, подчиненным — к кому угодно, но только не к женщинам.

Таким образом, если Гесс говорил или думал, что любит фюрера больше, чем свою молодую жену, он вписывался в один ряд с остальными своими товарищами из добровольческого корпуса, то же касалось и его признания в любви к Отечеству, народу и германской крови.

Вернувшись после отпуска, откладываемого им в течение двух лет, Гесс поселился с Ильзе в небольшой квартире в северном предместье Мюнхена и с головой ушел в работу. Вскоре он сопровождал Гитлера в новом раунде поездок с речами, обращенными к воротилам большого бизнеса, и с удивлением для себя отметил, каким блестящим оратором проявил себя на этих важных собраниях его шеф; в одном из писем Ильзе из [69] Эссена он описывает выступления фюрера как "непревзойденные по ясности и точности".

Однако массы еще не были готовы к восприятию передаваемой Гитлером информации, а всеобщие выборы показали, что партия все еще плетется в хвосте политики, не набрав даже и 1 миллиона голосов. А это давало в Рейхстаге всего 12 мест. Гесс утешал себя лишь тем, что оппозиция в партии была практически ликвидирована. "Теперь битва предрешена, — писал он в июне родителям. На пути естественного отбора выжили лучшие, сильнейшие, достойнейшие, более боеспособные, которые продолжают борьбу как единственная партия народной ориентации, объединенная под единым руководством в единый организм". Это утверждение не совсем соответствовало действительности, поскольку на севере еще существовал со своими последователями Отто Штрассер, шедший в "социалистическом" направлении. Его брата, Грегора Штрассера, перетянули на сторону Гитлера, во всяком случае, так казалось из его речей, которые теперь сводились к сентиментальному национализму, а не к антикапитализму. Штрассер также отвечал за партийную организацию; его должность, согласно напыщенному стилю Гитлера, именовалась теперь организационный лидер Рейха. Со стороны Гитлера это назначение было достаточно прозорливым; оно не только привязывало его противника к "принципу фюрера", но и способствовало реализации истинных талантов Штрассера как лидера и администратора. Так Гитлер претворял в жизнь витиеватый, но весьма точный тезис практичного Гесса о партии, "объединенной под единым руководством в единый организм", и ко времени следующих выборов построил наикрепчайшую партийную организацию, которая немедленно и без вопросов реагировала на каждое прикосновение вождя к рулевому колесу. В этом заключался "принцип фюрера".

Летом 1928 года Гесс находился подле своего [70] вождя в Альпах. Теперь Гитлер снимал виллу под названием "Хаус Вахенфельд", занимавшую командную высоту над Берхтесгаденом. Отсюда открывался широкий обзор Оберзальцберга, сверкающих альпийских вершин, лесов и покатых луговых склонов. Здесь они работали над книгой, которая при жизни Гитлера так и не была издана, в связи с чем стала известна под названием "Секретная книга". В ней речь, в основном, шла о внешней политике, намечались пути к мировому владычеству. Если учесть, что писалась она в то время, когда партия насчитывала менее 100000 членов, а представительство нацистов в Рейхстаге ограничивалось 12 депутатами, то не стоит удивляться, что ее содержание столь же показательно, как и план Гитлера по застройке Берлина, столицы будущей империи, величественными зданиями. Ближе к концу года в письмах к родителям Гесс писал, как часто они смеялись, "но не без элемента серьезности", когда, проезжая по Берлину, Гитлер махал рукой, обозначая снос старых, нелюбимых им зданий. [71]