Глава VI.

Мюнхен: зеленый свет войне

Геринг дает «слово чести»

На рассвете 12 марта 1938 г. войска третьего рейха вторглись в Австрию. Гитлер действовал с вызывающей наглостью. Организовав фашистский путч, его агентура 11 марта захватила власть в Вене. Затем Зейсс-Инкварт, первый из «квислингов», обратился в Берлин с просьбой для пресечения беспорядков, якобы организуемых «красными», ввести в Австрию войска. Австрия как независимое государство исчезла с политической карты.

Аншлюс прозвучал словно звон стекла из первой рамы, выбитой гитлеровцами в Европе. Если кому-либо на Западе еще нужны были доказательства, к чему вела политика «умиротворения», то они были налицо. Появление германо-фашистских танков в Вене со всей остротой ставило вопрос о судьбе Чехословакии и Дунайского бассейна в целом. Теперь Германия угрожала не только соседям, но всем европейским государствам.

Судьба мира зависела от позиции западных держав, от их готовности пойти на решительные и мужественные действия. Именно к этому и призывало Советское правительство. Оно решительно осудило германо-фашистскую агрессию против Австрии. СССР заявил о своей готовности участвовать в коллективных действиях для пресечения дальнейшего развития агрессии и устранения усилившейся опасности мировой войны.

«Завтра может быть уже поздно, — говорилось в заявлении народного комиссара иностранных дел СССР от 17 марта 1938 г., направленном Англии, Франции, США, Чехословакии и врученном представителям печати, — но сегодня время для этого еще не прошло, если все государства, в особенности великие державы, займут твердую недвусмысленную позицию в отношении проблемы коллективного спасения мира». [159]

Запад ответил устами Чемберлена, выступившего в парламенте 24 марта. Премьер Англии начисто отверг советские предложения о коллективных мерах. Он ханжески заявил, что разговоры о применении силы заслуживают самого сурового порицания, поскольку чинят «помехи» деятельности дипломатии. Британское правительство не может заранее принять никакого обязательства в отношении района, «где его жизненные интересы не затрагиваются в такой степени, как это имеет место в отношении Франции и Бельгии». По существу, это означало отказ от оказания помощи Чехословакии в случае германской агрессии.

«Чемберлен высказывается против предложения СССР, потому что оно направлено... против агрессии! — писала в те дни «Правда». — Надо думать, что в Берлине, Риме, Токио... чутко прислушивались к тому, о чем говорил британский премьер, и его «нет» звучало для поджигателей новой войны, как самое определенное «дерзай»».

...Вечером 11 марта, когда оставались считанные часы до вторжения германских войск в Австрию, колоссальное здание «Дома летчиков» в Берлине сверкало огнями. Герман Геринг, только что произведенный в рейхсмаршалы, устроил грандиозный прием. Среди тысячи приглашенных — фашистские иерархи, военные, дипломаты. Гости съехались к 10 часам. Однако сам виновник торжества появился около 11 и сразу же уединился с посланником Чехословакии в Берлине Мастны.

— Даю вам слово чести, — заявил фельдмаршал, — что Чехословакия не имеет ни малейшего основания испытывать какие-либо опасения в отношении Германии. Германское правительство будет и впредь проводить политику улучшения отношений между двумя странами. Но при этом Германия желала бы получить заверение от чехословацкого правительства, что оно не намерено в связи с событиями в Австрии проводить мобилизацию.

За полчаса Мастны успел съездить в посольство и связаться по телефону с Прагой. Когда он привез желаемое заверение, Геринг открыл ему небольшой «секрет». «Фюрер» отлучился на несколько дней из Берлина и возложил на него все заботы по руководству рейхом. Таким образом, сделанное фельдмаршалом заявление следует рассматривать как официальную позицию правительства, [160] а сам «фюрер» является поручителем его «слова чести».

Примерно в те же часы, когда Геринг изливал свои дружеские чувства Мастны, Гитлер обсуждал обстановку с Йодлем{66}.

«...Фюрер высказывает мысль, — записал йодль в служебном дневнике 11 марта, — что решение чешского вопроса не представляется ему срочным. Сначала нужно переварить Австрию.

Однако следует энергично продолжать подготовительные мероприятия к проведению плана «Грюн»{67}, их надо будет снова пересмотреть ввиду изменившегося стратегического положения после аншлюса Австрии».

Беспрепятственный захват Австрии вдохновил немецких фашистов на дальнейшую агрессию. Еще незадолго перед тем, как свидетельствует протокол совещания от 5 ноября 1937 г., Гитлер полагал, что аншлюс будет возможен лишь при удачном стечении обстоятельств. О» рассчитывал на возникновение вооруженного конфликта между западными державами и Италией либо на глубокий внутриполитический кризис во Франции, что позволило бы сбросить ее со счета как военный фактор. Ни того, ни другого не случилось. И тем не менее Англия и Франция допустили захват Австрии. Стало быть, решил «фюрер», можно действовать еще смелее.

В конце марта в Берлин был срочно вызван лидер «судето-немецкой партии» Чехословакии К. Генлейн{68}. Гитлер заявил ему о намерении уже в ближайшем будущем «разрешить» судето-немецкую проблему. Отныне Генлейн считался «штатгальтером» в Чехословакии. Перед ним была поставлена задача: используя в качестве предлога требование о предоставлении самоуправления немецкому меньшинству, спровоцировать политический кризис. Одновременно гитлеровцы разработали тактику, которой следовало придерживаться на переговорах с чехословацким правительством. [161]

«Существо инструкций, которые Гитлер дал Генлейну, сводится к тому, — отмечается в отчете о беседе с «фюрером», — что судето-немецкая партия должна выдвинуть неприемлемые для чехословацкого правительства требования... Рейх не будет вмешиваться от своего имени. Пока что Генлейн сам будет нести ответственность за ход событий. Однако должно быть обеспечено близкое сотрудничество. Генлейн изложил свою точку зрения следующим образом: мы должны постоянно выдвигать такие требования, чтобы нас никогда нельзя было удовлетворить. Фюрер одобрил эту точку зрения».

Генлейн действовал в соответствии с полученными указаниями. В прилегающих к Германии районах Чехословакии со значительным немецким населением была усилена фашистская пропаганда. На зданиях появлялись флаги с изображением свастики, на границе провоцировались инциденты. Обстановка накалялась.

В апреле 1938 г. в Карловых В ар ах открылся «съезд» судето-немецкой партии. Собравшиеся до исступления выкрикивали «Зиг хайль!» и другие фашистские лозунги. Аншлюс вселил в них уверенность, что со дня на день можно ждать прихода германских войск в Судеты. От имени «съезда» была выдвинута провокационная программа требований: предоставление судетским немцам национальной автономии, свободы «немецкого мировоззрения» (точнее — нацизма), «реконструкция» чехословацкого государства и изменение его внешней политики, прежде всего отказ от договора с СССР. Выдвижение «программы» положило начало острому политическому кризису в стране.

Использование «пятой колонны» в Чехословакии являлось частью разработанного гитлеровцами плана. Спровоцированный генлейновцами кризис должен был создать повод, а воспользоваться им должны были тайно отмобилизованные и готовые для внезапного удара германские армии.

21 апреля 1938 г. Кейтеля{69} вызвали на доклад к «фюреру». Содержание их беседы стало известно миру в 1945 г., когда под развалинами гитлеровской виллы в Оберзальцберге была обнаружена папка документов, аккуратно подшитых адъютантом Гитлера Шмундтом. Соответствующий документ гласил: [162]

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.

Военные вопросы.

Берлин, 22 апреля 1938 г.

План операции «Гpюн»

Изложение беседы фюрера с генералом Кейтелем 21. апреля А. Политические положения

1. Идея внезапного стратегического нападения без повода или возможности оправдать его отвергнута. Основание: враждебности мирового общественного мнения, что может привести к возникновению серьезной ситуации. Подобный шаг был бы оправдан только для уничтожения последнего противника на континенте.

2. Акция, предпринятая после периода дипломатических переговоров, ведущих постепенно к кризису и войне.

3. Молниеносный удар, основанный на инциденте (например, убийство германского посланника в ходе антигерманских выступлений).

В. Военные выводы

1. Подготовка должна быть проведена для случаев 2 и 3. Случай 2 нежелателен, поскольку «Грюн»{70} предпримет меры укрепления безопасности.

2. Потеря времени на переброску основной массы дивизий по железной дороге, — что неизбежно и что следует свести к минимуму, — не должна отвлечь от осуществления молниеносного нападения в ходе выполнения акции,

3. Должны быть сразу же предприняты «местные вторжения» с целью прорыва линии обороны в многочисленных точках и на выгодных в оперативном отношении направлениях.

Эти «местные вторжения» должны быть подготовлены до мельчайших деталей (знание дорог, объектов, построение колонн в соответствии с возложенными на них задачами).

Одновременное нападение сухопутных сил и авиации.

4. С точки зрения политической первые 4 дня военных операций являются решающими. В случае, если не будет достигнут крупный успех, несомненно, возникнет европейский кризис. Faits accomplis{71} должны убедить иностранные державы в бесполезности военного вмешательства; вызвать на сцену союзников (раздел добычи!); деморализовать «Грюн».

C. Пропаганда

1. Листовки о поведении немцев на территории «Грюн».

2. Листовки с угрозами с целью запугать население «Грюн».

Шм (ундт)»

Для маскировки подготавливаемой агрессии гитлеровцы развернули бешеную антисоветскую кампанию. Заключив договор с Москвой, шумела фашистская печать, Чехослдвакия превратилась в очаг «красной опасности» [163] в центре Европы. Пропагандистские центры, созданные гитлеровцами за пределами Германии, распространяли по Западной Европе потоки клеветы и фантастических небылиц. В качестве одного из образцов их продукции можно назвать книгу некоего К. Витца, изданную в сентябре 1938 г. в Женеве на французском языке. Ее заголовок был почти «научным»: «Аспекты проблемы Чехословакии. Советский коридор в центре Европы». Свои суждения автор высказывает весьма категорично. «Они [чехи] предоставили свою страну большевикам и позволили им превратить ее в базу для военных операций... Благодаря передаче участков территории и аэродромов, советский воздушный флот имеет базу в центре Европы. Даже Рим, Лондон и Стокгольм находятся теперь в пределах радиуса действий бомбардировщиков специального типа, которые — Советы громко хвастались этим еще в 1934 г. — способны покрывать расстояние в 2000 км без посадки».

Выдавая себя за защитников «европейской цивилизации» и распространяя грязную клевету об СССР, гитлеровцы стремились изолировать Чехословакию, подорвать советско-чехословацкий договор о взаимной помощи и тем самым лишить ее главной опоры независимости, сделать своей легкой добычей.

Под давлением Генлейна правительство Чехословакии назначило на воскресенье 22 мая муниципальные выборы. Судетские фашисты объявили, что выборы станут «плебисцитом» по вопросу о присоединении пограничных областей к Германии. Незадолго до этого в Прагу начали поступать тревожные сигналы о концентрации гитлеровских войск на чехословацкой границе как на севере, в Силезии, так и в Австрии. 19 мая разведывательные органы сообщили, что четыре моторизованные дивизии немцев под командованием Рейхенау полностью подготовлены для вторжения в Богемию. По некоторым данным, германские войска получили приказ быть в состоянии боевой готовности 21 и 22 мая.

Маневры генлейновцев и дипломатии фашистского рейха, открыто выступавшей в их поддержку, не могли не усилить беспокойства. 20 мая судето-немецкие лидеры заявили об отказе продолжать переговоры с правительством о статуте немецкого меньшинства. Генлейн выехал в Германию. [164]

В тот же вечер Риббентроп вызвал к себе чехословацкого посланника Мастны и высказал ему ряд упреков в связи с инцидентами в Чехословакии. Он заявил, что причиной беспорядков являются «провокации со стороны чехов». Министр иностранных дел рейха в грубой форме предупредил: Германия не сможет мириться с тем, что «ее народ» будет подвергаться притеснениям.

Не оставалось сомнений, что гитлеровцы готовили очередной «субботний сюрприз».

«Положение в Судетской области ухудшалось буквально на глазах, — отмечает в своих мемуарах Гендерсон, — столкновения более или менее серьезного характера стали повседневным явлением. Яростная травля со стороны немецкой печати, которая базировалась на этих столкновениях и, как обычно, их сильно раздувала, достигла такого масштаба, что, по примеру Австрии, естественно было ожидать, что мы стоим непосредственно перед новым молниеносным ударом Германии».

Под прикрытием антисоветской шумихи к Чехословакии приближалась смертельная угроза.

События развернулись, однако, иначе, чем рассчитывали гитлеровцы. Их наглые действия вызвали в Чехословакии взрыв возмущения. По стране прокатилась волна демонстраций и митингов. Народ выразил твердую решимость с оружием в руках защищать родину. Он знал, что может полностью рассчитывать на поддержку Советского Союза. Горячо поддерживала Чехословакию международная общественность. В этих условиях, располагая хорошей армией и мощными пограничными укреплениями, построенными по образцу «линии Мажино», Чехословакия могла успешно противостоять германо-фашистской агрессии. Опираясь на патриотический подъем народа, ее правительство объявило о призыве одного года резервистов и приказало войскам занять оборонительные рубежи.

Франция, как известно, была связана с Чехословакией договором о взаимопомощи. Под давлением общественного мнения Париж заявил, что в случае развязывания Германией вооруженного конфликта, он выполнит свои обязательства. Вряд ли смогла бы остаться в стороне и Англия. Гитлеровцы дали отбой. «Майский кризис» завершился для них политическим провалом.

Однако перспектива оказаться в одном лагере с СССР в борьбе против фашистской агрессии не устраивала западные державы. Сделав основой своего курса стремление [165] «канализировать» фашистскую агрессию на Восток, Англия и Франция готовы были предоставить Германии «чехословацкий коридор» в сторону СССР. Но они хотели не просто отдать, а продать Чехословакию, взамен получив от Гитлера гарантии своих интересов. Осуществление подобной сделки требовало соответствующей «подготовки» общественного мнения. Реакционная печать возлагала ответственность за обострение германо-чехословацких отношений на правительство Чехословакии, обвиняя его в неуступчивости и требуя «великодушных» предложений генлейновцам. Той же линии придерживался и лорд Ренсимен, в прошлом английский министр торговли, направленный в Прагу в качестве «независимого посредника». Его целью являлось доказать «законность» требования гитлеровцев на отторжение Су-детской области и присоединение ее к рейху.

Обстановка снова стала обостряться. Генлейновцы возобновили переговоры с чехословацким правительством. В ответ на предлагавшиеся уступки, они выдвигали все новые, более тяжелые требования. В пограничных с Германией областях гитлеровская агентура провоцировала кровавые столкновения с чешской полицией. Угроза германского вторжения вновь нависла над Чехословакией{*26}.

«План Z»

В начале 1968 г., когда правительство Англии открыло, в связи с истечением срока давности, свои секретные архивы за 1938 г., в досье бывшего премьер-министра был обнаружен любопытный документ, датированный 30 августа 1938 г.

«Существует план, который надлежит назвать «планом Z». Он известен и должен быть известен только премьер-министру, министру финансов, министру иностранных дел, сэру Невилю Гендерсону и мне.

Вышеупомянутый план должен вступить в силу только при определенных обстоятельствах... Успех плана, если он будет выполняться, зависит от полной его неожиданности, и поэтому исключительно важно, чтобы о нем ничего не говорилось».

Этот документ, составленный X. Вильсоном, ближайшим советником и доверенным лицом Чемберлена, проливает новый свет на закулисную историю Мюнхена. Позорная империалистическая сделка подготавливалась в глубокой тайне от народов. Суть плана английского [166] премьера сводилась к следующему: воспользовавшись острой ситуацией, под видом «спасения мира» в последнюю минуту лично отправиться на переговоры к Гитлеру. И, выдав ему Чехословакию, наконец достигнуть столь желанного в Лондоне «сближения» с Германией. Интересно проследить, с какой тщательностью английская дипломатия заблаговременно разрабатывала свои ходы, изображая их затем как результат «неожиданно» возникшей обстановки. Информировать Гитлера о намерении премьера встретиться с ним предполагалось сначала лишь в тот момент, когда Чемберлен находился бы на пути в Германию. Внезапное появление британского политического лидера должно было, по расчетам Лондона, лишить «фюрера» возможности уклониться от встречи. В соответствии с этим замыслом, Гендерсона вызвали в английскую столицу и дали такие инструкции.

«Гендерсон, — говорится в меморандуме, составленном Вильсоном и датированном 31 августа 1938 г., — после того, как ему скажут, что «план Z» вступает в действие, должен удостовериться, где именно находится Гитлер в данный момент, не сообщая, однако, почему это интересует его. Если время позволит, Гендерсон получит второе уведомление с указанием времени прибытия, уполномочивающее его поставить в известность Риббентропа. Опять же, если время позволит, хотелось бы, чтобы Гендерсон сделал это до того, как мы публично объявим здесь о начале выполнения «плана Z». Местом прибытия должен быть Берлин, связь поддерживается с Гендерсоном и Риббентропом».

Дальнейшие размышления Чемберлена и его советчиков привели их к мысли, что в таком виде план слишком рискован. Еще на памяти был конфуз, имевший место с Саймоном в 1935 г. Уже после объявления даты его визита в Берлин Гитлер, сославшись на «болезнь», отказался принять Саймона. Об этих опасениях Вильсон сообщил Гендерсону в письме 9 сентября 1938 г.

«...Один из пунктов, обсуждавшихся нами сегодня, — писал Вильсон, — сводится к следующему: не получится ли так, что, когда X{72} прибудет в Берлин, Вы сразу же сообщите об отказе Г. принять его или, быть может, что Г. «болен» и не может встретиться с X.

Подобный отказ был бы очень неприятен и произвел бы здесь не совсем хорошее впечатление». [167]

Гендерсон, в целом одобрявший замысел, счел намеченную процедуру слишком рискованной. Не усмотрит ли Гитлер в подобном шаге со стороны Чемберлена попытку принуждения? Предварительное уведомление, по его мнению, давало больше шансов на то, что Гитлер согласится принять английского премьера.

В «план» внесли соответствующие изменения. Было условлено, что, когда решат приступить к его осуществлению, Гендерсону направят срочную телеграмму (для передачи Гитлеру) с предложением о визите английского премьера. Но в какую форму облечь предложение? Это должно было зависеть от ожидавшегося выступления Гитлера на съезде в Нюрнберге. О том, с каким усердием Чемберлен заранее приспосабливался к настроениям «фюрера», свидетельствует неподписанный меморандум от 12 сентября, находящийся в досье бывшего английского премьера и составленный, как можно судить, Вильсоном.

«Если речь будет «прискорбной», нам придется заявить, что премьер-министр с сожалением должен сделать на основании этой речи вывод, будто г-н Гитлер, по-видимому, не усматривает возможности удовлетворительно решить проблему мирными средствами.

Премьер-министр еще не пришел к столь пессимистическому выводу и полагает, что можно найти какой-то выход. По его мнению, этот выход лучше всего искать в рамках прямого обмена мнениями между г-ном Гитлером и им. Он намерен прибыть в Берлин... (дата) в... часов. Времени, разумеется, мало, и поэтому он вынужден уведомить о своем прибытии лишь незадолго до него. Он, однако, надеется, что г-н Гитлер пожелает встретиться с ним. Премьер-министр готов прибыть в любое место, которое будет сочтено подходящим для этой цели.

Если же выступление произведет впечатление «умеренного», послание следует сформулировать так: после изучения текста этой речи премьер-министр вправе думать, что наши усилия добиться мирного и удовлетворительного решения окажутся, возможно, успешными».

После отъезда Гендерсона в Берлин 31 августа для Чемберлена начались дни, полные напряженного ожидания. Пристально следя за развитием обстановки, он должен был определить момент для осуществления своего замысла. «Если он удастся, — писал в те дни премьер в одном из частных писем, — его значение выйдет за пределы настоящего кризиса и, возможно, представится случай осуществить полную перемену международной обстановки». [168]

Пожалуй, трудно найти в английской истории другой пример, когда личные взгляды и расчеты человека, стоявшего у штурвала государственного корабля, так полно и красочно выражали бы мировоззрение и надежды ее социальных «верхов». Кость от кости своего класса, сын видного идеолога британского империализма, сам крупный фабрикант, Невиль Чемберлен впитал с молоком матери характерное для состоятельных кругов Англии предубежденное отношение к неизбежному движению времени. Его характер, как политического деятеля, формировался в ту эпоху, когда солнце Британской империи начало быстро клониться к закату. Многолетние усилия остановить необратимый процесс развили в нем редкое упрямство, а неизменная поддержка со стороны крупного капитала — неоправданную самоуверенность. «Он считал себя способным, — ядовито замечает У. Черчилль, — понять все проблемы Европы и даже всего мира... У него было свое законченное мнение обо всех политических деятелях того времени в Англии и в других странах, и он считал, что может иметь дело с любым из них».

Те, кто привел Чемберлена к власти, не были смущены некогда брошенной Ллойд Джорджем фразой, что политические взгляды нового премьера ограничены кругозором «провинциального фабриканта железных кроватей». Они и не ждали от него откровений. Им нужен был послушный исполнитель, способный провести в жизнь замыслы наиболее реакционных и антисоветски настроенных кругов. Разумеется, прогрессивное общественное мнение страны могло поставить на этом пути немало преград. Тем более ценным казалось английским тори пресловутое упрямство нового главы кабинета.

Пытаясь реабилитировать политический курс правящих кругов западных держав накануне второй мировой войны, буржуазная наука фальсифицирует подлинный смысл позорного мюнхенского сговора. Все дело она пытается свести к случайному стечению обстоятельств, к слабостям и ошибкам отдельных политических деятелей и, в частности, Чемберлена. Указывая на отсутствие гибкости ума как на наиболее характерную черту английского премьера, Дж. Уиллер-Беннет пишет, что Чемберлен к тому же не любил «окольных» путей дипломатии и предпочитал более прямые методы, употребляемые в [169] торговле. «Обладая мышлением бизнесмена, он привык к заключению сделок, в результате которых, хотя вкладчики и акционеры какой-либо вспомогательной компании могут временно понести ущерб, корпорация в итоге будет в выигрыше».

Не рискуя оспаривать губительные для дела мира последствия Мюнхена, буржуазная историческая наука на все лады фальсифицирует мотивы, какими руководствовались его организаторы. Главный аргумент, который обычно приводится в этих целях, сводится к следующему. Чемберлен якобы находился перед «ужасным выбором»: военное столкновение с Германией или попытка договориться с Гитлером. Но если альтернативой «умиротворению» была война, мог ли Чемберлен пойти на этот риск, когда Англия еще была не готова к такому испытанию?

Огромный интерес в связи с этим представляют ставшие доступными протоколы секретных заседаний английского правительства. В отличие от документов, опубликованных ранее Форин оффисом и содержащих лишь информацию от британских послов в Берлине, Париже и Праге, а также направлявшиеся им инструкции, из которых заботливо изъята аргументация предпринимавшихся действий, протоколы кабинета раскрывают то, что на протяжении трех десятилетий правительство не рисковало вынести на суд истории. Несмотря на характерный для них лаконизм и многочисленные умолчания, они раскрывают подлинные мотивы курса, проводившегося в тот период британскими «умиротворителями».

Убийственные для организаторов Мюнхена разоблачения содержит, в частности, протокол заседания английского кабинета 30 августа 1938 г. Министр иностранных дел Галифакс сделал для членов кабинета обзор международной обстановки. Единственным средством предотвратить нападение Германии на Чехословакию, признал он, было предупредить Гитлера о решимости Англии вступить в этом случае в войну. Однако Галифакс был против подобного курса.

«...Он спрашивает себя, — говорится в протоколе, — оправдано ли идти на безусловную войну сейчас ради предупреждения возможной войны в будущем?»

Смысл сказанного Галифаксом сводился к следующему: зачем Англии вступать в борьбу с Германией, когда, [170] отдав ей Чехословакию и направив таким образом ее агрессию на Восток, против СССР, может быть, удастся избежать войны?

Искренность и прямота не относились к числу достоинств министра иностранных дел. «Лорд Галифакс, — отмечает один из его биографов, — никогда не выходил из тумана мифов, которые окружали его имя. Он внимательно слушал, что говорили подчиненные, но редко сообщал им свое мнение. Держался он обособленно и уклончиво». Тем больший интерес представляют заключительные фразы его доклада. Лишь тут он позволил себе неосторожность на мгновение откинуть обычную маску миролюбия.

«Нельзя гарантировать, — заявил он, — что эта политика принесет успех, но единственной альтернативой является применение прямой угрозы в отношении Германии. Он хочет, чтобы ясно было понято: если эта политика потерпит неудачу, правительству будет предъявлен упрек, что, прояви оно только мужество в своих убеждениях, оно могло бы предотвратить несчастье. Его обвинят также в отказе от принципов коллективной безопасности и тому подобное. Но эта критика не трогает его».

Куда девалась «обезоруживающая мягкость манер» потомственного лорда? Его точка зрения сформулирована резко и прямо. Сделанное им резюме — не несколько случайно сорвавшихся фраз, а формула глубоко продуманного и отстоявшегося курса. У министра иностранных дел нет сомнений, что можно спасти Чехословакию и создать барьер на пути германо-фашистской агрессии. Но он уклонился от обсуждения имевшихся возможностей противодействия агрессии на основе сотрудничества Англии с другими государствами и без всяких аргументов отмел «коллективную безопасность и тому подобное».

Галифакс предложил другой курс, опасность которого была очевидна, надежда на успех сомнительна, но который представлял неудержимый соблазн. Указание премьера хранить «план Z» в строгой тайне кладет печать на его уста. Он лишь позволяет себе сказать, что следует оставить Гитлера «теряться в догадках» о намерении Великобритании. Но о каких «догадках» можно говорить, когда он лично в беседе с Гитлером менее года назад дал понять, что Англия не будет настаивать на сохранении статус-кво в отношении Австрии, Чехословакии, Гданьска, что она готова превратить их судьбу в [171] предмет торга с Германией, оговорив лишь условие, чтобы рейх не прибегал открыто к насильственным мерам, а действовал путем «мирной эволюции»{73}.

В поддержку предложенного Галифаксом курса выступил Чемберлен. Все сказанное им имело одну цель — доказать нецелесообразность принятия Англией каких-либо мер для спасения Чехословакии.

«Допустим, — сказал он, — что мы прибегли к угрозе и что в данном случае она даст желательные результаты; будет ли это концом истории?»

Выступление Чемберлена подсказывало мысль — дело явно идет к большой войне. Не лучше ли Англии поэтому остаться пока в стороне, не оказывая противодействия движению Гитлера на восток?

Одним из аргументов, наиболее настойчиво выдвигаемых защитниками Мюнхена, является утверждение, что западные державы были вынуждены уступить перед шантажем Гитлера якобы в силу недостаточной их подготовленности к войне. Марксистская наука давно уже вскрыла несостоятельность подобной версии. Протоколы британского кабинета полностью подтверждают этот вывод.

Наиболее капитулянтская оценка военного аспекта проблемы была дана министром координации обороны Т. Инскитюм.

«Что касается того, готовы ли мы к войне, — заявил он, — то в определенном смысле наша страна, в связи с ее уязвимой позицией, никогда не будет к ней готова... В настоящий момент мы еще не достигли максимального уровня нашей готовности и не достигнем его в течение года или еще большего времени».

С другой стороны, министр торговли О. Стэнли обратил внимание, что но прошествии года Германия «будет иметь неизмеримо прочную позицию для ведения длительной войны, чем в настоящее время». «Воевать... лучше сейчас, чем позже», — утверждал он.

Протоколы кабинета свидетельствуют о том, что военная сторона дела имела лишь второстепенное значение при формировании курса английского правительства, в основу которого были положены политические расчеты правящих кругов Великобритании. [172]

Предложенный Чемберленом и Галифаксом курс полностью поддержал английский посол в Берлине Гендерсон, которого пригласили на заседание. Некоторые члены кабинета задали послу ряд вопросов.

«Канцлер герцогства Ланкастер, — отмечается в протоколе, — спросил, каков будет следующий шаг господина Гитлера, если все будет развиваться в соответствии с планом и он вступит в Чехословакию (курсив мой. — Авт.). Потребует ли он возвращения колоний?»

Ответ Гендерсона не оставлял сомнений, в каком направлении шли мысли и надежды организаторов Мюнхена.

«Сэр Невиль Гендерсон ответил: если Гитлер вступит в Чехословакию и займет Судетскую область, он обнаружит, что не располагает возможностью получить от нас колонии. Он думает, что следующим его шагом будет попытка шантажировать нас, и, когда это не удастся, он порвет морское соглашение{74} и приступит к созданию большого флота.

Как он полагает, господин Гитлер придает небольшое значение России, за исключением вопроса о самолетах, и что он будет двигаться дальше, против комбинации Франции, России и Англии».

Казалось, соображения Гендерсона не содержали ничего предосудительного. Однако смысл сказанного далеко не безобиден. Нетрудно убедиться, взглянув на географическую карту, что в данном контексте слово «дальше» могло означать только Восток. Именно там расположена Россия, которой Гитлер придает «небольшое значение», т. е. не считает серьезным противником.

Что же имел в виду английский посол под «комбинацией» трех держав и какую роль отводил каждому из ее членов? Ответ дает приведенный выше меморандум Гендерсона. Советскому Союзу предстояло принять на себя удар фашистских полчищ. Англия и Франция, по его замыслу, сохраняют в отношении Германии благожелательный нейтралитет и имеют приятную возможность наблюдать за событиями «с балкона».

В основе суждений британских министров лежала забота — не допустить чреватой опасными социальными потрясениями войны между капиталистическими державами Европы. Поэтому никаких «угроз» и «предупреждений» Гитлеру, чтобы не вызвать с его стороны «непоправимых [173] действий». Поэтому продолжать давление на Прагу и таким способом открыть дорогу для соглашения с Гитлером.

«Кабинет единодушен, — заявил Чемберлен в итоге заседания, — в отношении того, что мы не должны высказывать угрозу в адрес господина Гитлера, что если он вступит в Чехословакию, то объявим ему войну».

Приведенные выдержки из протокола заседания британского кабинета и Документ в целом свидетельствуют о полной несостоятельности попыток буржуазных фальсификаторов оправдать мюнхенский курс Англии ссылками на ее «военную слабость». Близорукая политика «умиротворения», разумеется, не могла не отразиться отрицательным образом на подготовке страны к войне. Но сотрудничество с другими миролюбивыми государствами, и прежде всего с СССР, давало безусловную возможность не допустить германской агрессии против Чехословакии. Тем не менее» все члены кабинета на рассматриваемом заседании высказались в поддержку капитулянтского курса. Взаимоотношения с Германией решались ими не в категориях силы, а в категориях хитрости. «Хитрость» заключалась в том, чтобы направить гитлеровскую агрессию на восток — в сторону Чехословакии, Польши, Румынии и других стран Восточной и Юго-Восточной Европы, главным образом против СССР{*27}.

«Честный маклер»

«Я словно упал с неба!» — воскликнул Гитлер, получив 14 сентября телеграмму Чемберлена, в которой тот изъявлял желание прибыть в Германию для переговоров. К этому времени обстановка в Европе необычайно накалилась, За два дня до этого на съезде нацистской партии в Нюрнберге «фюрер» произнес речь, полную угроз в адрес Чехословакии. Назвав Прагу центром коммунистической угрозы, он заявил, что третий рейх всеми своими силами станет на защиту судетских немцев и обеспечит им «право на самоопределение». Речь явилась прямым призывом к мятежу судетских немцев. В ночь на 13 сентября генлейновцы организовали новую серию кровавых столкновений в пограничных с Германией районах Чехословакии и предъявили правительству 6-часовой ультиматум. Они требовали отмены чрезвычайного положения, введенного в Судетах, отзыва полиции и передачи ее функций [174] генлейновцам. Затем переговоры были прерваны, и Генлейн бежал в Германию. Считая, что долгожданный момент настал, Чемберлен приступил к осуществлению «плана Z».

Получив телеграмму английского премьера, Гитлер и его ближайшее окружение в первый момент не верили своим глазам. Возникла мысль — не следует ли «фюреру» сделать ответный шаг и организовать встречу где-либо на полпути? Например, на берегу Рейна или в открытом море на яхте «Грилль»? Оба варианта отпали. Чемберлену предоставили выпить полностью чашу унижения. Ему придется пересечь всю Германию и у бывшей австрийской границы подняться по ступеням лестницы горной виллы Гитлера.

Утром 15 сентября, получив благосклонное согласие Гитлера, Чемберлен в сопровождении Хораса Вильсона и ответственного сотрудника Форин оффиса У. Стрэнга вылетел в Мюнхен, оттуда в обществе встретившего его Риббентропа премьер-министр проделал путешествие в специальном поезде до Берхтесгадена, Состав тянулся медленно, и хозяева позаботились, чтобы гостям не было скучно; на протяжении трех часов Чемберлен наблюдал за широкими окнами вагона-ресторана мелькавшие один за другим встречные составы с эшелонами войск в новом обмундировании и при оружии. Ему продемонстрировали и достаточное количество зениток, спешивших на север с устремленными к небу стволами.

Из Берхтесгадена на автомашине английский премьер был доставлен в резиденцию Гитлера в Баварских Альпах «Бергхоф». Главной достопримечательностью виллы являлась большая зала, где Гитлер принимал высокопоставленных визитеров. Громадные прямоугольные окна, занимавшие почти всю стену, открывали вид на заснеженные горы, поросшие хмурым лесом. Внизу яркой зеленью выделялись альпийские луга. «Фюрер» спросил, какую процедуру переговоров предлагает премьер Англии.

— Я желал бы говорить с вами наедине, — заявил Чемберлен.

Два государственных мужа уединились в небольшом соседнем помещении. При беседе присутствовал только личный переводчик Гитлера П. Шмидт. [175] Итак, желанная минута для английских «умиротворителей» наступила. Премьер Великобритании говорит с глазу на глаз с Гитлером. Чемберлен полон надежд: эта встреча должна положить начало новой эпохе во взаимоотношениях Англии и Германии. Он горит желанием устранить все недоразумения, объяснить «фюреру», сколь велико стремление влиятельных кругов Британской империи к сотрудничеству с фашистским рейхом в целях «спасения» западной цивилизации. В первых же фразах он спешил выразить «фюреру» свое «величайшее уважение» и восхищение. Он предлагает посвятить беседу обмену мнениями по общим вопросам.

«Он надеется, — говорится в записи беседы, — что в результате этого обмена мнениями с фюрером обе стороны будут точно информированы в отношении взглядов друг друга и что на основе точного знания позиции фюрера он сможет с удвоенным доверием продолжать свои усилия, направленные к достижению англо-германского сближения».

Гитлер смотрел на вещи иначе. Позиция западных держав в связи с аншлюсом и ряд других фактов убедили его, что Англия и Франция уже давно «списали Чехословакию со счета».

«Я приму... решение начать действия против Чехословакии, — говорилось в директиве для вермахта, утвержденной им 7 июля 1938 г., — только в том случае, если... я буду твердо убежден, что Франция не выступит и, следовательно, Англия также не вмешается».

Здесь же, в «Бергхофе», 3 сентября Гитлер обсуждал с Кейтелем и Браухичем детали вторжения, назначенного на 1 октября. Переброска войск, выделенных для участия в «операции Грюн», должна быть завершена под видом учений к 28 сентября. Войска должны расположиться на расстоянии двухдневного перехода от границы... Дав согласие на встречу с Чемберленом, Гитлер совершенно не собирался связывать себе руки какими-либо обязательствами. Наоборот, как можно судить, он намеревался использовать переговоры для создания предлога, который «оправдал» бы агрессию.

В ответ на заискивания Чемберлена Гитлер резко возразил, что обстановка является слишком острой, чтобы заниматься теоретическими рассуждениями. Чехословацкая проблема требует немедленного решения. Возможность сотрудничества Германии и Англии будет в решающей степени зависеть от того, сумеют ли обе [176] стороны достигнуть соглашения на основе общей позиции по данному вопросу.

В категорическом тоне Гитлер потребовал «возвращения» в рейх трех миллионов судетских немцев, угрожая, что для достижения этого он не остановится перед риском войны.

— Исчерпываются ли требования Германии вопросом о передаче трех миллионов судетских немцев?

В ответ «фюрер» произнес пространную речь. Он добивается лишь «расового объединения» немцев и не желает ни одного чеха. Германия не будет чувствовать себя в безопасности до тех пор, пока советско-чехословацкий договор не будет ликвидирован.

«Допустим, — спросил Чемберлен, уточняя желания Гитлера, — положение будет изменено таким образом: Чехословакия не будет более обязана прийти на помощь России в случае, если последняя подвергнется нападению и, с другой стороны, Чехословакии будет запрещено предоставлять возможность русским вооруженным силам находиться на ее аэродромах или где-либо еще; устранит ли это ваши трудности?»

В ответ на это «фюрер» бесцеремонно заявил: если судетские немцы будут включены в рейх, отделится венгерское меньшинство, отделится польское меньшинство, отделится словацкое меньшинство, то оставшаяся часть будет столь мала, что он не будет ломать голову по этому поводу.

Заявление Гитлера не оставляло сомнения, что речь шла вовсе не об «исправлении границ» Чехословакии, а о ликвидации ее как самостоятельного государства. Тем не менее Чемберлен не только не высказал какого-либо возражения, но поспешил заявить о своем принципиальном согласии. («Лично мне наплевать, будут ли Судеты в составе рейха или вне его», — пояснил он свою позицию в частном письме через несколько дней.) Однако он должен проконсультироваться с коллегами, а также с Парижем и лордом Ренсименом (о Праге английский премьер попросту забыл упомянуть!). Поэтому Чемберлен предложил прервать переговоры и встретиться снова через несколько дней.

Услужливость Чемберлена, несомненно, понравилась «фюреру». «Это было предложение, которое Гитлер не мог отклонить», — отмечает английский исследователь А. Тэйлор. [177] Британский премьер поспешил в Лондон.

Трудно, пожалуй, найти другой пример, когда престиж английской дипломатии падал так низко. Чем» объяснить столь беспомощную и жалкую роль, которую взял на себя британский премьер в Берхтесгадене?

В буржуазной историографии бытует версия, будто престарелый джентльмен (Чемберлену тогда было 69 лет), прибывший в самое «логово дра<ко>на» с «зонтиком в руках» защищать Чехословакию, был напуган военными приготовлениями фашистского рейха и ошарашен категорическим тоном Гитлера. Поэтому-де он без боя сдал позиции и «ради спасения мира» пошел на уступки.

Военный спектакль, устроенный гитлеровцами, оказал определенное влияние. Но покладистость английского премьера объяснялась не испугом. Она соответствовала заранее разработанной тактике. Еще 30 августа на заседании кабинета Чемберлен выразил сожаление, что заявление Англии в дни майского кризиса создало у Гитлера впечатление, «будто ему оказали противодействие». Считая своей главней целью достижение договоренности с Германией и опасаясь, что какие-либо возражения с его стороны вызовут вспышку гнева у «фюрера», Чемберлен при встрече 15 сентября с первых же слов капитулировал по всей линии.

Вернувшись в Лондон 16 сентября, премьер посетил короля и вечером собрал заседание «внутреннего кабинета», в состав которого входили министры, пользовавшиеся его наибольшим доверием, — Саймон, Хор и Галифакс. Были приглашены также X. Вильсон и срочно вызванный из Праги Ренсимен. Кратко изложив содержание беседы с Гитлером, Чемберлен высказал соображение, предназначенное для самого узкого круга лиц.

«Премьер-министр полагает, — говорится в протоколе заседания «большой четверки», — что прежде всего следует решить вопрос, готовы ли мы в принципе согласиться на самоопределение{75}, Во-вторых, нам следует обдумать, что мы должны потребовать взамен этого» (курсив мой. — Авт.).

Такова изнанка красивых фраз о «беспристрастном» посредничестве Англии в германо-чехословацком конфликте. [178] «Честный маклер», как именует буржуазная историография Чемберлена, в действительности продавал Чехословакию Гитлеру.

17 сентября было созвано заседание британского кабинета в полном составе. Обстановка, царившая в тот день на Даунинг-стрит, 10, резко отличалась от предыдущих обсуждений чехословацкого вопроса. Когда мюнхенский курс лишь формировался, время позволяло подискутировать. Выступая с речами, министры соревновались в государственной мудрости и утонченном антисоветизме, прикрывая его ссылками на заботу о судьбах «цивилизации», на традиции империи. На этот раз все было иначе. Чемберлен привез из Берхтесгадена требования Гитлера, за которыми стояла отмобилизованная армия рейха. Члены кабинета были поставлены перед необходимостью принять решение: или капитуляция, или борьба. Им пришлось отказаться от речей «для истории», от уклончивых формулировок и обычного камуфляжа.

Процедура обсуждения вопроса, избранная Чемберленом, была довольно своеобразной. По тактическим соображениям он предпослал своему отчету о переговорах в. «Бергхофе» пространное выступление лорда Ренсимена, который осветил обстановку в Чехословакии в весьма мрачных тонах. Вывод его был таким - страна не может больше существовать в настоящем виде. Он информировал о возникших в кругах чехословацкой буржуазии планах разрешения кризиса. «Группа банкиров, — сообщил Ренсимен, — включая таких, как д-р Прейсс, полагает, что приемлемое решение может быть найдено на основе четвертого плана{76}. Предлагаемое д-ром Прейссом решение включает:

1. Восемь пунктов Карлсбадской программы, которые уже приняты чехословацким правительством.

2. Ликвидацию Коммунистической партии Чехословакии.

3. Расторжение русско-чешского политического договора.

4. Постоянное представительство судетских немцев в правительстве. [179]

5. Создание комиссии из равного числа чехов и немцев для разрешения споров, возникающих в связи с выполнением соглашения.

6. Торговый договор с Германией».

Используя сообщение Ренсимена в качестве фона, Чемберлен подробно рассказал о своих переговорах с Гитлером и дал им оценку. Кризис к моменту его отлета в Германию достиг критической точки. Если бы он не решился на этот визит, утверждал премьер, то военные действия, очевидно, уже начались бы. Теперь же Гитлер не приведет в движение военную машину, пока будет обсуждаться данный вопрос.

И вот он вернулся в Англию для консультации с коллегами.

Весьма характерной для умонастроения английского премьера была высказанная им оценка реакции Гитлера на неожиданный визит.

Когда они вышли из кабинета, говорится в протоколе, Гитлер высказал сожаление, что «плохая погода» лишила его возможности показать премьер-министру вид, открывающийся с вершины горы. Г-н Гитлер выразил надежду сделать это когда-либо в другой раз. Сведения, полученные из других источников, говорят о том, что у «фюрера» осталось самое благоприятное впечатление. Это имело первостепенное значение, поскольку будущий ход переговоров зависел прежде всего от личного контакта.

Конечно, Чемберлен понимал, какую цену заплатил «фюреру» за обещание показать «вид с горы», но считал себя в выигрыше.

В заключение премьер обратился к коллегам с просьбой одобрить согласие Англии на «прицип самоопределения» судетских немцев. Последовавшая дискуссия обнажила подлинные корни английской дипломатии дней Мюнхена{*28}.

«Красный призрак» на Даунинг-стрит, 10

Все точки над «и» в мотивировке предложенного Чемберленом курса поставил министр координации обороны Т. Инскип. «Мы должны смотреть фактам в лицо, — сказал он. — Речь идет не о том, чтобы вести войну за сохранение Чехословакии... но о войне, имеющей целью остановить Гитлера. Такая война причинит огромные страдания и ущерб и, наряду с возможным уничтожением [180] Гитлера, она, безусловно, может уничтожить и нечто гораздо большее. Результатом ее могут быть перемены в положении Европы, которые не будут приятны ни для кого, кроме Москвы и большевиков (курсив мой, — Авт.). Несмотря на тяжесть принимаемого решения, он лично не испытывает никаких сомнений в отношении того, каким оно будет, и согласен с премьер-министром».

Глубокий страх перед тем, что буржуазный строй не вынесет потрясений, вызванных войной между капиталистическими державами, прозвучал и в выступлении государственного министра по делам Индии маркиза Цетленда. Новая мировая война, по его словам, «привела бы к уничтожению существующего в настоящее время в мире порядка и возникновению чего-то нового, возможно близкого к идеалам тех, кто теперь контролирует судьбы России» (курсив мой. — Авт. ).

Итак, отброшена болтовня о «более справедливом» устройстве Чехословакии, об ограниченном характере намерений Гитлера, о стремлении ко всеобщему миру. Членам кабинета ясно,„что Гитлер стремится к установлению господства Германии в Европе. Это представляет смертельную опасность для Англии. Но «красный призрак» делает свое дело: интересы класса выше интересов безопасности страны. Члены кабинета единодушно соглашаются с предложенным Чемберленом курсом.

Но перед министрами возник новый вопрос: как будет реагировать на капитулянтский курс английский народ? В выступлениях многих членов кабинета звучала тревога: если подлинные цели принятого курса будут раскрыты, правительство вряд ли удержится у власти. Почти каждый из присутствовавших на заседании затрагивал в той или иной форме этот вопрос. Большинство сходилось в мнении, что осуществление «принципа самоопределения» для судетских немцев под угрозой германо-фашистских штыков выглядит слишком позорно и поэтому представляет собой слишком опасное испытание для устойчивости кабинета. Нельзя ли договориться с Гитлером о проведении данной процедуры в более «приличной» форме?

Министр колоний М. Макдональд подчеркнул, что применение «принципа самоопределения» в отношении [181] Чехословакии ставит перед правительством сложную дилемму. «Премьер-министр сказал, что если мы, прежде чем согласиться на применение принципа, начнем выдвигать условия, то г-н Гитлер осуществит какой-либо насильственный акт. Следовательно, если мы хотим, чтобы отношения с г-ном Гитлером развивались благоприятно, мы должны принять принцип самоопределения без оговорок и поднять вопрос об условиях лишь после этого. Поддерживать такую позицию, с точки зрения нашего народа, трудно. Он спросил, не представляется ли возможным сказать г-ну Гитлеру, что мы принимаем самоопределение, но, разумеется, мы хотим сесть с ним рядом и уточнить детали с тем, чтобы осуществить правильное применение принципа (самоопределения). Это обеспечит нам необходимую защиту. Вполне возможно, полагает он, что мы добьемся от г-на Гитлера разумного урегулирования»»

Размышляя над тем, как общественное мнение воспримет подготавливаемый Чемберленом шаг, министры не упускали из виду другое: как он может отразиться на их личной карьере. Не в этом ли причина того, что именно на данном заседании, на котором кабинет позорно согласился принять требования Гитлера, выдвинутые под угрозой применения силы, звучало так много «энергичных» речей, содержащих требование не допускать капитуляции. Читая протокол, в первый момент можно подумать, что на Даунинг-стрит, 10 в этот день разыгралась сцена, напоминающая по духу трагедии Шекспира: министры говорили, словно схватившись за рукояти мечей. Но после бурного начала выступления неожиданно завершались покорным финалом — Чехословакию отдавали Гитлеру.

Так, например, лорд хранитель печати граф де ла Вар заявил, что принять требования Гитлера было бы «нечестно по отношению к Чехословакии и после всего того, что мы делали на протяжении нескольких последних месяцев, позорно для нас самих... Он спрашивает: ставили ли мы себя когда-либо в такое унизительное положение, чтобы вести переговоры со страной, которая имеет под ружьем 1,5 млн. человек». Свое выступление граф закончил, однако, предложением добиться «почетного мира» за счет того же предательства Чехословакии, но получив некоторые уступки со стороны Гитлера. [182]

В таком же духе было выдержано выступление канцлера герцогства Ланкастер Уинтертона. «Разумеется, война не приносит выгоды, но иногда нужно быть готовыми к этому, ибо в противном случае альтернативой является превращение в вассальное государство...»

Из следующей фразы видно, какова цена подобным заявлениям. «Рассматривая вопрос с парламентской точки зрения, он (Уинтертон) очень надеется, что акция, об осуществлении которой достигнута договоренность (т. е. применение «принципа самоопределения». — Авт.), не будет представлена как прямая капитуляция перед силой».

Как видим, в ряде выступлений содержалась критика действий и намерений премьера. Но она не имела ничего общего с желанием дать отпор фашистской агрессии. Критика отражала взгляды группы министров, которые, полностью разделяя расчеты и надежды других членов кабинета, хотели получить гарантии, что усиление позиций Германии в результате полученных уступок не будет использовано против Британской империи. Известный критерий для решения вопроса о мере доверия к фашистской Германии они видели в позиции Гитлера по вопросу о форме осуществления «принципа самоопределения».

Одобрение кабинетом «принципа самоопределения» С. Хор именует в своих мемуарах «поворотным пунктом» в развитии кризиса. Это означало, признает он, отторжение Судетской области и расчленение чехословацкого государства. Заседание кабинета завершило работу в атмосфере откровенного капитулянтства. «Лорд председатель Совета (виконт Хейлшем) сказал, — заявил морской министр Дафф Купер, — что мы должны пойти на унижение; он считает, что это правильно отражает создавшееся положение».

В заключительном выступлении Чемберлен выразил своим коллегам глубокую признательность за поддержку предложенного им курса. При этом он отклонил высказанную некоторыми членами кабинета мысль добиться некоторых уступок от Гитлера в отношении формы передачи Судет Германии.

«Премьер-министр, — говорится в протоколе, — упомянул о последних телеграммах из Чехословакии, свидетельствующих о росте сопротивления общественного мнения осуществлению самоопределения. Это может привести к стремительным действиям [183] со стороны г-на Гитлера, которые мы не сможем остановить. Премьер-министр признал, что попытка г-на Гитлера разрешить вопрос о самоопределении силой, без должной договоренности, не явится решением, к которому желательно быть причастным. Тем не менее он возражает против того, чтобы при возобновлении переговоров у него были связаны руки точно установленными пределами, за которые он не сможет выйти (курсив мой. — Авт. ).

Английский кабинет, таким образом, заранее соглашался с возможностью разбойничьего вторжения Германии в Чехословакию. Это была полная капитуляция. В основе ее лежала не «военная слабость» Англии, а ненависть ее правящих кругов к социализму и демократии, страх перед революцией{*29}.

«Английские перчатки» Жоржа Бонне

В середине мая 1940 г., когда стало известно, что германские танки движутся к Парижу, французскую столицу охватила паника. Над дворцом Кэ д'Орсе поднялся столб густого дыма: уничтожались дипломатические архивы. Большие хлопья пепла летели вдоль набережной Сены, задерживались в молодой листве каштанов, медленно падали в реку. Вместе с ними уходили в небытие тайны французской дипломатии дней Мюнхена.

После войны все те во Франции, кто был в той или иной мере причастен к мюнхенскому предательству, поспешили от него отмежеваться. Отпечатанные на простой грубой бумаге, без обреза, один за другим выходят тома мемуаров бывших министров, военачальников, послов — Бонне, Фландена, Рейно, де Монзи, Гамелена, Франсуа-Понсе, Кулондра... Истина, однако, лишь кое-где робко коснулась их страниц: она не узнала себя в кривом зеркале «воспоминаний» и односторонне подобранных фактов.

Французским мюнхенцам не удалось уйти от суда истории. Марксистская наука в СССР и за рубежом полностью раскрыла ответственность правящих кругов Франции за позорную империалистическую сделку. Менее полно освещена закулисная сторона англо-французских отношений того периода. Протоколы секретных заседаний английского кабинета и другие ныне доступные документы проливают свет на этот аспект проблемы.

Франция Народного фронта вызывала на берегах Темзы растущее недоверие. Союз с такой страной считался рискованным. «Лучше Гитлер, чем Блюм», — этот [184] лозунг французской реакции находил в Англии немало сторонников. Закономерным результатом было растущее стремление сблизиться с Германией. Букет подобных настроении был богато представлен в Кливдене: леди Астор была известна своей острой неприязнью к Франции, это чувство разделяли завсегдатаи ее салона.

К моменту возникновения чехословацкого кризиса антифранцузские акценты в политической стратегии Лондона уже были расставлены несколько иначе. Еще Блюм, посетивший Англию в связи с испанскими событиями, очаровал Болдуина своими изящными манерами и тонким пониманием живописи и дал понять, насколько необоснованны страхи старомодных тори перед французскими правосоциалистическими лидерами. Деятельность правительства Шотана, продолжавшего политику саботажа программы Народного фронта, искусно начатую Блюмом, а затем кабинета Даладье, окончательно развалившего союз левых сил во Франции, привела к установлению полного взаимопонимания в отношении задач укрепления «подлинной демократии» Европе руками нацистов и итальянских чернорубашечников. Опасной помехой на пути осуществления этих планов в Лондоне считали договоры Франции с Чехословакией и Советским Союзом. Где гарантия, что в случае резкого поворота событий Франция, вопреки желанию ее правительства, не будет вовлечена в вооруженный конфликт с Германией? В подобной ситуации и Англия оказалась бы втянутой в войну. А ее неизбежным результатом, полагали на Даунинг-стрит, 10, была бы «большевизация» всего европейского континента.

Таковы соображения, определившие тактику английской дипломатии в отношениях с Францией. Стараясь не раскрывать карты своим партнерам, чтобы снять первые сливки в сделке с Гитлером, Лондон в то же время стремился подчинить своему контролю позицию французского правительства в чехословацком вопросе. В качестве главного рычага давления был использован вопрос об оказании военной поддержки. Подтверждая готовность помочь Франции, если она станет жертвой неспровоцированного нападения, Форин оффис предупреждал, что это обязательство не распространяется на случай вовлечения ее в конфликт в силу подписанных ею соглашений с третьими странами. [185]

Пытаясь реабилитировать внешнеполитический курс страны в период мюнхенского кризиса, французская буржуазная историография охотно использует данное обстоятельство. «Без поддержки Англии, — пишет Бонне, — Франция не могла оказать Чехословакии эффективной помощи». Несостоятельность тезиса очевидна. Самостоятельной, решительной политикой, отвечающей национальным интересам, Франция могла, в сотрудничестве с СССР, изменить ход событий в Европе. Объединенные действия Советского Союза, Франции и Чехословакии, к чему призывало правительство СССР, безусловно, предотвратили бы чехословацкую трагедию. Но французское правительство, превратив в мертвую букву договор с СССР, добровольно пошло на поводу у Лондона.

Один из документов, обнаруженных в чехословацких архивах, показывает пружины, приводившие в движение французскую внешнюю политику тех лет. Он принадлежит профессору теологии Ф. Дворнику, которого еще в 1937 г. министерство иностранных дел Чехословакии направило во Францию и Англию для политической агитации в местных католических кругах и сбора информации. Посланная им 20 октября 1938 г. в Прагу обзорная записка содержит интересные подробности, касающиеся вдохновителей мюнхенского курса в Англии и Франции.

Как подчеркивает автор, почерпнутая им информация — результат его контактов с группой видных английских политиков.

«Роковой поворот в судьбе Чехословакии, — сообщал Ф. Дворник, — произошел еще осенью прошлого года, в период посещения Германии Галифаксом...

После его возвращения в Лондон была создана группировка, включавшая наиболее влиятельных консерваторов и группу лиц, обладавших сверхкрупными состояниями. Ее столпами были: Галифакс, его дочь леди Фавершэм, лорд Брокет, маркиз Лондондерри, леди Нэнси Астор, лорд Стэм, группа герцога Вестминстерского (самый богатый человек в Англии), Агахан, магараджа Хайдерабада, наиболее влиятельный и состоятельный человек в Индии. Цель группировки — предотвратить, чего бы это ни стоило, возникновение войны, добиваться сближения с Германией, противодействовать какому-либо вмешательству России в дела Европы и Азии, поскольку Россия якобы может угрожать английскому господству в Индии и вообще в Азии.

...Необходимо иметь в виду, что эта группировка имела решающее влияние на лондонский Сити. В данной связи следует рассматривать и визиты Фландена в Лондон и затем в Берлин в конце ноября 1937 г. Таким путем была установлена связь между [186] лондонской группировкой и финансовыми и консервативными французскими кругами и согласована общая линия действия...

Слишком поспешное проведение социальных реформ истощило Францию в финансовом отношении и ухудшило ее экономическое положение{77}. Падение франка и опасность дальнейшего обесценения французской валюты усилили влияние английского Сити на Францию. Группировка лорда Галифакса приобретала все большие возможности навязывать свой политический курс Франции. Это можно было уже заметить в связи с прошлогодним визитом Шотана и Дельбоса в Лондон. С этого времени Чемберлен, используя финансы, полностью контролировал французскую политику. Поскольку группировка Галифакса и Сити считали само собой разумеющимся, что аншлюс Австрии непредотвратим и Англии не заинтересована воспрепятствовать ему, было уже заранее ясно, как произойдет все. Франция, даже если бы хотела что-либо предпринять, была беспомощна, поскольку слишком зависела от Англии, где точка зрения названной выше группировки и Сити была решающей. Кроме того, у Франции никогда не было ни желания, ни воли противодействовать неизбежным событиям. Я лично в этом убедился, когда за две недели до аншлюса находился в Париже и переводил для Дельбоса, Лежег Рейно, Блюма и других послания и просьбы президента Микласа, бургомистра Вены Шмитца и канцлера Шушнига. Я вернулся из Парижа с убеждением, что аншлюс неизбежен и что ни Франция, ни Англия не пошевелят и пальцем, дабы предотвратить его. Грубый образ действий Гитлера вызвал некоторое недовольство английского и французского общественного мнения{78}, которое предполагало, что осуществление этих планов потребует большого времени, но их обоснованность в целом была признана, особенно в Англии, а также группой Фландена во Франции».

Английские консерваторы, продолжает Дворник, ничего так не боятся, как коммунизма. Во Франции эти настроения разделяли группировка Фландена и радикалы, представлявшие интересы буржуазии. Германская пропаганда, разумеется, максимально использовала оба факта.

Характеризуя средства, которые Англия применяла для давления на французское правительство накануне Мюнхена, Дворник пишет:

«Тем временем группировка из окружения Галифакса... совместно с лондонским Сити действовала и во Франции. Еще весною этого года, когда мне представилась возможность наблюдать деятельность группировки Фландена, я указывал на вероятность полной переориентации французской политики [187] не в нашу пользу. Еще в письме от июля с. г. я писал, что Бонне — безусловный фланденист. Последующее развитие событий показало, что это именно так. Не следует, однако, упускать из виду, что Англия, используя финансовое положение Франции, держала ее политику полностью под контролем.

Группировка, направлявшая британскую политику, стремилась как можно уже трактовать англо-французский договор, чтобы таким путем удержать Францию от слишком активного участия в делах Средней Европы. Таким образом, становится ясно, почему в Лондоне в последнее время подчеркивалось, что Англия считала своим долгом оказать помощь Франции в случае, если бы та стала жертвой нападения. Но если бы Франция пришла на помощь Чехословакии, то сама стала бы агрессором».

Несмотря на односторонность суждений автора (упускает из виду имевшуюся у Франции возможность проводить принципиально иной курс в сотрудничестве с СССР), документ исключительно интересен с точки зрения иллюстрации тех методов, к каким прибегала международная реакция при подготовке мюнхенского сговора. Выдвинув на авансцену изощренных политиканов типа Чемберлена (вкупе с Вильсоном) и Бонне, правящие круги Англии и Франции проводили заранее согласованный политический курс. В его основе лежали страх перед революцией и ненависть к стране социализма.

Правда, для французских капитулянтов, связанных договором о взаимопомощи с Чехословакией, путь в Мюнхен был значительно сложнее, чем для их британских коллег. И если Форин оффис обходился своим традиционным опытом натравливания народов друг на друга, прикрываясь разговорами о мире, то от французской буржуазии Мюнхен потребовал большего. Он заставил ее раскрыть всю глубину предательства, на какое она способна, всю скрытую под внешней респектабельностью психологию собственника, который ради своих эгоистических целей идет на измену национальным интересам.

Трудность задачи потребовала, чтобы во главе Кэ д'Орсе был поставлен человек, пользовавшийся доверием «200 семейств» и не связанный в проведении заданного курса сомнениями этического порядка. Таким человеком стал Жорж Бонне, министр иностранных дел в кабинете Даладье.

Симпатии хозяина, как известно, становятся талантом слуги. Одним из «ценных качеств», определивших карьеру Бонне, были его общеизвестные связи по ту сторону [188] Рейна. Правда, это вызвало некоторые неудобства. Например, генерал Гамелен на заседаниях правительства не рисковал в его присутствии сообщать сведения о состоянии французской обороны. Он был уверен, что на другой же день они станут известны в Берлине.

Вполне правдоподобно высказанное Томпсоном мнение: стремясь заранее исключить возможность вооруженного столкновения Франции и Германии из-за Чехословакии, Бонне заблаговременно дал знать в Берлин (через де Бриона или другого посредника), что «французы воевать не будут».

«Представители германского генерального штаба, — пишет названный автор, — с которыми Отто Штрассер имел встречи в Швейцарии, сообщили ему: Гитлер дал германским генералам «слово чести», что Франция не станет выполнять своих обязательств. Возможно, слово чести Гитлера не было товаром, который следовало ценить очень высоко, но он производил впечатление человека, необычайно уверенного в том, что у него не возникнет трудностей со стороны Франции».

Характерный прием, к которому прибегали в те дни французские политики, показывают переговоры в конце апреля 1938 г. Представители Франции с неожиданной твердостью заявили англичанам, что они полны решимости выполнить свои обязательства в отношении Чехословакии. А до этого на заседаниях французского кабинета они, же говорили о безнадежности любых попыток помочь ей. Этот феномен объясняется крайне просто. Изыскивая пути освободиться от обязательств по договору и видя выход в том, чтобы принудить Прагу капитулировать перед гитлеровскими требованиями, дипломатия Кэ д'Орсе желала осуществить неблаговидное дело в «английских перчатках». «Мы связаны честью по отношению к Чехословакии... Вы должны действовать!» — заявил Даладье британским корреспондентам во время упомянутых лондонских переговоров.

Французская дипломатия искусно играла на стремлении Чемберлена договориться с Гитлером. Доказывая «безвыходность» своего положения, вынуждающего Францию поддерживать Чехословакию, Кэ д'Орсе заставлял англичан оказывать давление на Прагу в желательном для французского правительства направлении.

Эта особенность тактики кабинета Даладье, как правило, замалчиваемая французскими буржуазными исследователями, была частично раскрыта в одной из работ, [189] вышедших в Пар-иже вскоре после подписания мюнхенского соглашения.

«Отметим, насколько игра французского правительства была плохо понята даже здесь, во Франции, — пишет, автор, касаясь упомянутых выше переговоров в Лондоне. — Дураки думали, что правительство Даладье — Бонне бросило Чехословакию. Они говорили это. Они верили этому... Но мы знаем, что наши представители, наоборот, все сделали во всех случаях, чтобы защитить Чехословакию...

Сидя с глазу на глаз с г. Невилем Чемберленом и лордом Галифаксом, Даладье и Бонне утверждали, что Франция не допустит вторжения в Чехословакию.

Бонне произвел впечатление на умы англичан, их сердца были тронуты интонациями Даладье, энергичного, простого, человечного. Можно ли требовать от Франции, чтобы она себя обесчестила, отвергла свое прошлое, свои традиции, свою природу, свою сущность? Конечно, существовали договоры, но кроме них была еще честь...

Англичане размышляли... Они знали Францию, ее горячность, ее великодушие. На второй вечер они были убеждены...

С этого момента Англия вовлекалась в чехословацкую проблему, Она вступала осторожно, скромно, но, в конце концов, все же вступала.

Франция не оставалась уже совершенно одинокой в своих попытках защитить одновременно и Чехословакию и здравый смысл».

Дипломатии Кэ д'Орсе в значительной мере удалось достичь своей цели. Английское правительство взяло на себя главную роль в подготовке Мюнхена. Прямолинейный эгоизм и грубоватая бесцеремонность Чемберлена, вносившего в политику дух коммерческой сделки, когда мораль отступает перед здравым смыслом, а здравый смысл измеряется размерами выгоды, явились удобной ширмой для французских капитулянтов.

Правительство Франции весьма одобрительно реагировало на неожиданную для него поездку Чемберлена в Берхтесгаден.

«Я видел сегодня министра иностранных дел, — сообщал английский посол в Париже Фиппс 15 сентября 1938 г. — Он просил меня передать вашей светлости его горячую благодарность, а также благодарность правительства в связи с великолепным шагом премьер-министра, решившего поехать в Берхтесгаден... Его превосходительство добавил, что... он будет решительно рекомендовать своему правительству принять любое предложение, касающееся Чехословакии, которое может быть сделано г-ном Чемберленом, независимо от того, будет ли оно принято чехами или нет».

Утром 18 сентября, получив приглашение британского премьера, Даладье и Бонне вылетели в Лондон{*30}. [190]

Англо-французский ультиматум Праге

Особое место в истории мюнхенского ультиматум Праге предательства занимают англо-французские «предложения», вернее ультиматум направленный 19 сентября Чехословакии:

«...дальнейшее сохранение в границах чехословацкого государства районов, населенных преимущественно судетскими немцами, — говорилось в документе, — фактически не может более продолжаться без того, чтобы не поставить под угрозу интересы самой Чехословакии и интересы европейского мира... Поддержание мира и безопасности и жизненных интересов Чехословакии не может быть обеспечено, если эти районы сейчас же не передать Германской империи» (курсив мой. — Авт.).

Чехословацкое правительство должно было передать Германии без проведения плебисцита пограничные районы, где немецкое население составляло свыше 50%. Специальная международная комиссия уточнит новую границу. Англия и Франция выражали готовность пре-, доставить Чехословакии в новых границах гарантии против неспровоцированной агрессии. Но Чехословакия должна ликвидировать договоры о взаимной помощи с Францией и СССР. Нота заканчивалась напоминанием, что Чемберлен возобновит переговоры с Гитлером не позднее 22 сентября и поэтому правительство Чехословакии обязано как можно скорее сообщить свой ответ.

Этот циничный документ был выработан в ходе англофранцузских переговоров в Лондоне 18 сентября 1938 г. История переговоров достаточно изучена на основе опубликованных Форин оффисом документов. Ставшие не давно известными секретные материалы английского кабинета дают исключительно интересное и важное дополнение. Оказывается, самые «деликатные» моменты стороны согласовали путем доверительных бесед в перерывах между официальными встречами. Эту «тайну» приоткрывает сообщение, сделанное Чемберленом на заседании кабинета 19 сентября.

Англо-французские переговоры вначале «не двигались с места». Каждая из сторон старалась переложить на другую ответственность за формальное выдвижение идеи расчленения Чехословакии. Проявив незаурядное мастерство полемиста, Чемберлен сослался на предложение Ренсимена принять принцип самоопределения, подчеркнул остроту ситуации и весьма искусно загнал Даладье «в угол». Французский премьер, однако, в соответствии с разработанной тактикой «решительно» заявил: [191] связанная с Чехословакией договором, Франция не покинет своего союзника. «Игра в футбол» продолжалась два с лишним часа, пока Даладье не сказал, что никогда не был «фанатичным сторонником Версальского договора» и что в Лондон приехал для выяснения, как можно «сохранить мир, не ставя при этом под угрозу существование Чехословакии». Тогда объявили перерыв.

«Как это часто бывает в международных переговорах, — заметил Чемберлен, рассказывая на заседании кабинета об итогах визита французских государственных деятелей в Лондон, — самый мрачный час был перед перерывом. Во время завтрака происходили полезные конфиденциальные беседы. Г-н Даладье доверительно сообщил ему (Чемберлену), что, имея' самые серьезные возражения против принятия принципа самоопределения в общей форме (а это повлекло бы за собой вопрос о других меньшинствах), он полагал, что смог бы добиться согласия Бенеша на уступку территории в частном случае, касающемся су-детских немцев. Как г-н Бонне заявил министру иностранных дел, возможность разрешения имеющихся трудностей зависит от того, готова ли Англия в какой-либо форме присоединиться к международной гарантии Чехословакии».

После, завтрака уже в «более свободной», по выражению Чемберлена, атмосфере возобновились переговоры. В определенной мере они походили на спектакль, разыгранный специально «для истории». Даладье заявил, что идея плебисцита неприемлема для правительства Франции. Чемберлен, желая помочь своему партнеру хоть в какой-то мере «спасти лицо», высказал предложение решить вопрос о положении су детских немцев путем прямой передачи Германии части чехословацкой территории. Даладье «согласился», что можно было бы рассмотреть вопрос о «передаче в той или иной форме части территории Судет». Дальнейшее формальное согласование позиций уже не представляло трудностей.

Приведенный выше документ свидетельствует о необоснованности выдвигаемого французской буржуазной историографией тезиса, будто соглашение в Лондоне 18 сентября было чуть ли не навязано Франции. В действительности французская делегация прибыла на переговоры с продуманной программой, включающей и отторжение Судет от Чехословакии и пресловутые «гарантии»,

Искусство, проявленное Чемберленом в переговорах с французами, получило высокую оценку его коллег. Так, С. Хор отметил, что премьеру в полной мере удалось [192] «добиться, чтобы принятые решения являлись совместной акцией, за которую на нас не может быть взвалена большая доля ответственности». То же самое высказали Саймон.

При обсуждении итогов переговоров с французами на заседании английского кабинета 19 сентября видное место занял вопрос о «гарантиях», упомянутых в проекте англо-французской ноты Чехословакии.

В выступлениях министров откровенно прозвучало признание того факта, что правительство, принимая решение о предоставлении «гарантии» новых границ Чехословакии, в действительности считало это обязательство неосуществимым. Заявление о «гарантии» являлось лишь тактическим ходом, чтобы обмануть чехословацкий народ, сломить его сопротивление и тем самым сделать возможным сговор «западных демократий» с Гитлером. Не военная машина рейха, еще не обладавшая средствами для преодоления долговременных укреплений, а фиктивные англо-французские «гарантии» призваны были взломать чехословацкую «линию Мажино» и открыть путь для похода Гитлера на Восток.

Полную несостоятельность обязательства о «гарантиях» отметил, в частности, британский военный министр Хор-Белиша.

«По его мнению, — записано в протоколе, — Чехословакия после передачи Судето-германской области превратится в экономически нежизнеспособное государство. Трудно себе представить, как оно сможет сохранить независимое существование. Кроме того, в стратегическом отношении положение страны будет уязвимым, и нет средств, с помощью которых мы могли бы выполнить гарантию. Как, например, могли бы мы вести военные действия против Польши или Венгрии, если бы они совершили акт агрессии против Чехословакии?»

Признав справедливость замечаний военного министра, Чемберлен оказался вынужденным приоткрыть коварный замысел предложенного им тактического хода.

«Премьер-министр сказал, — зафиксировано в протоколе, — что неверно считать, будто гарантия обязывает нас сохранять существующие границы Чехословакии (курсив мой. — Авт.). Гарантия имеет отношение только к случаю неспровоцированной агрессии. Он отдает себе отчет в трудности найти путь для выполнения нами гарантии. Ее главная роль будет в осуществлении сдерживающего эффекта».

Следует остановиться на аргументации, выдвинутой Галифаксом в пользу решения о предоставлении «гарантии». [193] Ее предоставление, отметил он, было поставлено в зависимость от «нейтрализации чехословацкой внешней политики».

Таким образом, одной из целей «гарантии» было ли» шить Чехословакию возможности опереться на помощь СССР и Франции. В «нейтрализации» Чехословакии английские мюнхенцы усматривали привлекательные аспекты. Аннулирование франко-чехословацкого договора положило бы конец их тревогам насчет вовлечения Франции, а затем и Англии в войну против Германии. «Нейтрализация» Чехословакии выбивала центральное звено в системе военных союзов, связывающих Францию и Чехословакию с СССР, и означала важный шаг на пути изоляции нашей страны. Кроме того, был бы положен предел в развитии дружественных связей советского и чехословацкого народов, которые английские правящие круги считали опасными для социальных устоев Западной Европы.

Поскольку без «гарантий» не обойтись, министры позаботились наиболее «гибко» сформулировать их, чтобы при случае уклониться от выполнения обязательств. Возник вопрос, будет ли гарантия общей или каждый из гарантов возьмет индивидуальное обязательство? Обсуждение показывает, о чем заботились члены кабинета.

Если, например, решат, что гарантия будет общей, заметил Галифакс, и Германия, являясь одним из государств-гарантов, совершит акт агрессии, избавит ли это остальные страны-гаранты от необходимости прийти на помощь Чехословакии? Если, однако, гарантия будет индивидуальной и другие государства уклонятся от выполнения своих обязательств, Англия может оказаться в одиночестве при оказании помощи Чехословакии.

Министр торговли и канцлер герцогства Ланкастер, говорится далее в протоколе, высказали мнение о чрезвычайной важности исключения всего, что могло бы привести к последней из названных ситуаций. Никаких возражений против первой из указанных Галифаксом ситуаций члены кабинета не высказали.

Все изложенное показывает меру двуличия и коварства, проявленных английской дипломатией в вопросе о «гарантии». Разъяснения, сделанные Чемберленом в отношении редакции отдельных пунктов англо-французского ультиматума, ставят точки над «и» в разработанной [194] Форин оффисом формуле предательства Чехословакии. Потрясающи по своему цинизму его комментарии к 6-му пункту ноты{79}.

«Значение фразы в параграфе 6 «Одно из основных условий», — говорится в протоколе заседания кабинета, — заключается в том, чтобы оставить вопрос неясным, сохраняя для нас возможность включить другие условия, которые при дальнейшем размышлении могут быть сочтены желательными. Разумеется, решение вопроса о том, что представляет собой «неспровоцированная агрессия», сохраняется за нами».

Не менее показательна и редакция пункта 2. Один из членов кабинета высказал мнение, что с точки зрения возможной реакции общественного мнения кабинету будет труднее защищать передачу части территории Чехословакии, чем плебисцит. Как ответил Саймон, пункт 2 сформулирован с учетом этого соображения и «возлагает на г-на Бенеша значительную часть ответственности за то, что трансфер предпочтен плебисциту»{80}.

Предметом обсуждения был также и пункт 3 о передаче Германии районов, где 50% населения составляют немцы. Отбросив в кругу своих коллег демагогические заявления о стремлении к «справедливому» устройству границ Чехословакии, Чемберлен откровенно раскрыл происхождение требования, предъявлявшегося Праге от имени двух правительств. «Этот принцип, — пояснил он, — в сущности, основан на том, что ему сказал г-н Гитлер, и по его (Чемберлена) мнению, он оказался бы в неловкой [195] позиции при встрече с г-ном Гитлером, если не будет иметь возможности договориться на этой основе. Чрезвычайно важно не дать Бенешу каких-либо оснований для того, чтобы потом заявить, что он ни в коем случае не принял бы этого совместного предложения, если бы знал, как много ему придется уступить». Реданция пункта была сохранена без изменений — стремление угодить Гитлеру взяло верх над остальными соображениями.

Весьма характерное замечание высказал Чемберлен о составе международного органа, призванного заняться «исправлением» границ Чехословакии. Отвечая министру авиации Кингсли Буду, премьер сообщил, что этот вопрос не являлся предметом специального обсуждения с французами, а был затронут во время неофициального завтрака. Он предложил Даладье включить в комиссию представителей Англии, Франции, Германии, Италии и Чехословакии; в качестве «беспристрастного» председателя назначить лорда Ренсимена. «Он сообщил г-ну Даладье, — говорится далее в протоколе, — что, по его мнению, было бы нежелательно расширять этот состав включением представителей каких-либо других держав». Совершенно очевидно, что речь в данном случае могла идти о советских представителях. Но СССР, решительно выступавший в защиту Чехословакии и разоблачавший маневры мюнхенцев, не подходил для участия в международном органе, призванном прикрыть позорную сделку с агрессором.

Резолюция британского кабинета одобрила позицию Чемберлена на переговорах с Гитлером в Берхтесгадене 15 сентября, а также текст англо-французской ноты Чехословакии. Премьеру поручалось на основе этого документа продолжить переговоры с Гитлером{*31}.

СССР: единственная реальная помощь

Трагедию Чехословакии советские люди восприняли как собственную беду. Симпатии к братскому народу, глубокая солидарность с трудящимися Чехословакии дополнялись сознанием надвигавшейся военной угрозы.

Намерения англо-французских «умиротворителей» становились все более очевидными. Чехословацкий народ понимал, что в сложившейся обстановке он мог рассчитывать [196] только на советскую помощь. Мысли и чувства народных масс Чехословакии ярко проявились в дни сентябрьского кризиса, когда официальная Прага под давлением западных держав и исходя из собственных расчетов принимала роковое решение.

«В Праге происходят потрясающие сцены, — сообщал полпред СССР в Чехословакии Александровский 22 сентября 1938 г. — Полпредство окружено полицейским кордоном. Несмотря на это, толпы демонстрантов при явном сочувствии полиции проходят к полпредству, высылают делегации, требующие разговора с полпредом. Толпы поют национальный гимн и буквально плачут. Поют «Интернационал». В речах первая надежда на помощь СССР, призывы защищаться, созвать парламент, сбросить правительство. Имена не только Годжи{81}, но и Бенеша встречаются свистом и криком. Офицеров качают, заставляют произносить патриотические речи. Гитлер и Чемберлен одинаково возбуждают ненависть... Сегодня в четвертом часу ночи только что была делегация рабочих и служащих, выделенная митингом, состоявшимся перед полпредством. Делегатам заявляю, что СССР дорожит Чехословацкой республикой и интересами ее трудящихся, а потому готов помочь защитой от нападения... Приезжают делегации из провинции. Там еще резче стоит вопрос о войне. Главный лозунг — не отзывать армию с границ, объявить всеобщую мобилизацию, не допускать германские войска в Судеты».

Толпы людей перед зданием полпредства являлись живым воплощением прочных уз, которые уже в то время связывали братские народы.

Советский Союз в полной мере оправдал возлагавшиеся на него надежды. С первого момента возникновения кризиса решительно выступил в поддержку Чехословакии. «На вопрос американских журналистов, что намерен предпринять СССР в случае нападения на ЧСР, — сообщал посланник Чехословакии в Москве Фирлингер 16 марта 1938 г., — Литвинов вчера заявил, что, само собой разумеется, СССР выполнит свои союзнические обязательства».

Во второй половине апреля положение Чехословакии резко осложнилось. 24 апреля генлейновцы, за спиной которых стоял фашистский рейх, выдвинули свою провокационную программу. В начале мая Англия и Франция в настоятельной форме потребовали, чтобы чехословацкое правительство пошло на значительные уступки су-детским немцам ради «спасения собственной страны и в интересах мира в Европе». [197]

Говоря о «спасении» Чехословакии, западные державы уже в те дни готовились предать ее. Лондон и Париж понимали, что реализация их совета (пойти на уступки генлейновцам) неизбежно приведет к расчленению и ликвидации Чехословакии.

«Не явится ли рекомендуемая Чехословакии реорганизация государства на федеральной основе лишь первым шагом к ее расчленению?» — спросил Буллит у Даладье во время беседы 9 мая 1938 г.

«Он ответил, — сообщал американский посол в, госдепартамент, — что таким и будет результат, а также заметил, что с момента аннексии Австрии Германией считает позицию Чехословакии совершенно безнадежной. Как он добавил, Германии не потребуется предпринимать какие-либо военные действия против Чехословакии с целью добиться любых своих желаний. Экономического давления будет достаточно».

Подобной же была точка зрения и правительства Англии. Сообщая 28 апреля о сделанном британским военным министром заявлении американским журналистам, посланник Чехословакии в Лондоне писал: «О Чехословакии он говорил весьма пессимистически. Ничто якобы не может спасти Чехословакию от немецкого господства, которое может быть достигнуто и без прямого нападения. Дословно он сказал: судьба Чехословакии предрешена».

Совершенно иную позицию занимал Советский Союз. 23 апреля 1938 г. посланник Чехословакии в СССР Фирлингер писал в Прагу:

«В Кремле состоялось совещание... После доклада Александровского о политическом положении в Чехословакии было решено: СССР, если его об этом попросят, готов вместе с Францией и Чехословакией предпринять все меры по обеспечению безопасности Чехословакии. Для этого он располагает всеми необходимыми средствами. Состояние армии и авиации позволяет это сделать».

В свое время при заключении договора о взаимной помощи с СССР представители Чехословакии предложили включить в текст оговорку, в силу которой СССР обязывался помочь Чехословакии лишь при условии, что то же самое сделает и Франция. Но если она откажется выступить в защиту, то СССР полностью освобождается от обязательств по договору.

Однако Советский Союз не намеревался и в этом случае оставлять в беде чехословацкий народ, 26 апреля [198] 1938 г. Председатель Президиума Верховного совета СССР M. И. Калинин, изложив советские обязательства по договору с Чехословакией, сделал исключительно важное уточнение: «Разумеется, пакт не запрещает каждой из сторон прийти на помощь, не дожидаясь Франции».

Накалявшаяся обстановка диктовала срочное решение вопроса о военной поддержке Чехословакии. Советское правительство взяло на себя инициативу и предложило начать переговоры генеральных штабов СССР, Франции и Чехословакии. Оно выразило также готовность поставить Чехословакии самолеты. Уже в дни «майского кризиса» проявилось огромное значение такой позиции СССР. В беседе с полпредом Александровским министр иностранных дел Чехословакии Крофта заявил, что его правительство «исключительно высоко» оценило советскую помощь.

«Крофта несколько раз и в довольно теплых выражениях, — сообщал Александровский в Москву, — высказывал прямую благодарность за ту спокойную и твердую поддержку, которую он чувствовал за последнее критическое время со стороны СССР. Уверенность в том, что СССР совершенно серьезно и без всяких колебаний намеревается и готовится оказать помощь Чехословакии в случае надобности, действует очень успокоительно и ободряюще на Чехословакию».

Мужество и дальновидность СССР нельзя в полной мере оценить без учета крайне сложной обстановки, в которой приходилось действовать нашей дипломатии. Именно в дни чехословацкого кризиса достигли кульминации усилия Лондона, Парижа и Вашингтона по сколачиванию антисоветского блока. Как только состоится соглашение с Гитлером, рассуждали политические стратеги Запада, уже не составит труда спровоцировать его нападение на СССР. Поэтому каждое слово советских представителей в защиту Чехословакии буржуазная пресса квалифицировала как «происки агентов Коминтерна». Поставка самолетов и тем более готовность СССР оказать военную помощь вызывали приступы бешенства у международной реакции.

Ведя борьбу за спасение Чехословакии, Советское правительство принимало меры к тому, чтобы своевременно обуздать агрессора, предотвратить вторжение. 22 августа 1938 г, нарком иностранных дел СССР принял германского посла. Во время беседы Шуленбург высказался [199] в том смысле, что вооруженное столкновение может вспыхнуть в результате нападения Чехословакии на Германию (нацистская дипломатия готовила предлог для агрессии). Советский дипломат решительно разоблачил несостоятельность подобных утверждений и предупредил, что они не могут повлиять на позицию СССР. Интересна запись этой беседы, сделанная самим Шуленбургом.

«Литвинов заявил, что Чехословакия ни при каких условиях не нападет на Германию. Я ответил, что вопрос шел не просто о нападении, а о том, являлось ли оно вызванным или невызванным. Мы не можем и не намерены мириться со всем без предела... Литвинов возразил, что даже самые сумасшедшие, горячие головы в Чехословакии не хотят войны или нападения на Германию и хорошенько позаботятся о том, чтобы не спровоцировать Германию. Их требование сводится лишь к тому, что надо не уступать, а энергично защищаться против германского нападения. Это является их признанным правом. В действительности же положение дел совершенно иное: Германия не так уж сильно озабочена вопросом о судетских немцах; она стремится к уничтожению Чехословакии как единого целого; она желает завоевать страну... Если... дело дойдет до войны, Германия совершенно очевидно явится агрессором, совершившим неспровоцированное нападение... Советский Союз обещал Чехословакии помощь; он сдержит свое слово и сделает все, что в его силах».

Могут ли те на Западе, кто клевещет в адрес Советского Союза, найти в дипломатических архивах Англии, Франции или США документы, где давалась бы столь принципиальная и резкая квалификация агрессивных действий гитлеровцев и содержалось бы столь решительное предупреждение в их адрес?! Нет, таких документов на Западе не существует.

В противовес конъюнктурным расчетам и интригам, в которые с головой ушли политики Англии и Франции, советская дипломатия реально оценивала происходившие в мире процессы и настоятельно предупреждала о смертельной опасности, которую таила политика попустительства агрессору. Для примера можно привести заявление И. М. Майского, изложившего позицию правительства СССР поверенному в делах США в Англии 18 августа 1938 г.

«По мнению господина Майского, — сообщал Джонсон в госдепартамент, — конфликт с Чехословакией используется просто как ударный клин в борьбе Германии за господство на континенте. Если Гитлеру удастся путем применения силы или так называемыми [200] мирными средствами давления изувечить Чехословакию и свести то, что останется от нее, до положения политического и экономического вассалитета, то он откроет себе путь для создания сплошного блока государств, простирающегося до Черного моря, который будет находиться в полном подчинении Германии в политическом и экономическом отношениях. В результате он получит доступ к румынской нефти и пшеничным полям Венгрии, что сделает Германию в значительной степени самообеспечивающейся...

Германия, однако, по его мнению, на этом не остановится, и возникает вопрос, будет ли ее следующий шаг направлен на Восток или на Запад... Он говорил с глубоким убеждением в способности России устоять против Германии и отметил, что если даже Германия захватит (некоторые западные области)... все равно еще останется необъятная Россия с огромным населением и большими ресурсами. Будет лишь вопросом времени, когда германских захватчиков изгонят. Исходя из этих соображений, Майский полагает, что германские долговременные стратегические планы предусматривают, вслед за созданием и укреплением «Миттельэуропы», что настанет очередь Бельгии и Голландии с их богатыми тропическими владениями. Затем, если тем временем не начнется мировая война, Франция и Англия окажутся лицом к лицу с Германией, сосредоточившей в своих руках, за исключением ресурсов России, основные ресурсы континентальной Европы.

Точка зрения Майского, что Чехословакия является ключом ко всей обстановке в Центральной Европе, разделяется, конечно, почти всеми комментаторами... Он был крайне настойчив, высказывал убеждение, что нельзя позволить Гитлеру уничтожить Чехословакию и уже наступило время для того, чтобы предотвратить ее уничтожение».

В связи с обострением германо-чехословацких отношений Советское правительство летом 1938 г. провело подготовительные военные мероприятия, чтобы в случае необходимости обеспечить быструю и эффективную помощь Чехословакии. Об их серьезности и крупных масштабах говорят данные из Архива Министерства обороны СССР.

26 июня 1938 г. Главный военный совет Красной Армии постановил находившиеся в непосредственной близости от Чехословакии Белорусский и Киевский военные округа преобразовать в особые военные округа. В их составе началось срочное формирование шести крупных объединений армейского типа, включавших стрелковые дивизии, танковые бригады, артиллерийские, инженерные части и другие войска обеспечения.

21 сентября, в соответствии с директивой народного комиссара обороны К. Е. Ворошилова, была приведена в боевую готовность с выводом ближе к государственной [201] границе Винницкая армейская группа. В нее входили 17-й стрелковый корпус, 23 и 26-я отдельные танковые бригады, 25-й танковый корпус, 4-й кавалерийский корпус, три полка истребительной и четыре полка бомбардировочной авиации. Подготовку к действиям было приказано завершить к 23 сентября. Житомирская армейская группа в составе двух стрелковых корпусов получила указание к 23 — 24 сентября закончить сосредоточение своих сил в районе Новоград-Волынского. Воронежская авиационная армия должна была перебазировать боевые силы на территорию Киевского особого военного округа. Принимались и другие меры по усилению войск западных пограничных округов и повышению их боевой готовности.

25 сентября Народный комиссариат обороны СССР информировал начальника французского генерального штаба Гамелена о своих действиях:

«Наше командование приняло пока следующие предупредительные меры:

1. 30 стрелковых дивизий придвинуты в районы, прилегающие непосредственно к западной границе. То же самое сделано в отношении кавалерийских дивизий.

2. Части соответственно пополнены резервистами.

3. Что касается наших технических войск, авиации и танковых частей, то они у нас в полной готовности».

В конце сентября, когда начались мюнхенские переговоры, правительство СССР приняло новые меры для повышения мобилизационной и оперативной готовности вооруженных сил. В боевую готовность были приведены еще 17 стрелковых дивизий, управления трех танковых корпусов и корпусных частей, 22 танковые и три мотострелковые бригады, 34 авиационные базы. Некоторые мероприятия были распространены и на внутренние военные округа, вплоть до Волги и Урала.

«28 сентября, — отмечает А. Н. Грылев, исследовавший проблему на основе архивных материалов Министерства обороны СССР, — народный комиссар обороны К. Е. Ворошилов докладывал Советскому правительству о готовности направить в Чехословакию четыре авиационные бригады (8 авиационных полков) в составе 548 боевых самолетов. В докладе назывались конкретные части, районы их базирования с указанием количества и типа самолетов в каждой из них».

Советское правительство предприняло ряд новых шагов, чтобы побудить западные державы выступить в поддержку Чехословакии и предотвратить фашистскую [202] агрессию. Помимо прямых переговоров с Парижем и Лондоном наша дипломатия использовала трибуну Лиги наций. 21 сентября на пленуме Совета Лиги наций представитель СССР предупредил, что капитуляция в вопросе о Чехословакии «будет иметь совершенно необозримые катастрофические последствия». Он заявил о готовности Советского правительства предоставить помощь Чехословакии и призвал другие правительства выполнить взятые ими обязательства.

А какова была позиция самой Чехословакии? Ее правительство игнорировало готовность СССР оказать помощь. И только после англо-французского ультиматума Бенеш обратился 19 сентября к нашему правительству с формальным запросом: окажет ли СССР в соответствии с договором помощь, если Франция тоже окажет помощь. Его интересовал и другой вопрос: поможет ли Советский Союз Чехословакии, как член Лиги наций, на основании статей 16 и 17 Устава, предусматривавших санкции против агрессора.

Советское правительство немедленно сообщило в Прагу свой ответ.

«1. На вопрос Бенеша, — говорилось в телеграмме заместителя наркома иностранных дел полпреду СССР в Чехословакии от 20 сентября, — окажет ли СССР согласно договору немедленную и действительную помощь Чехословакии, если Франция останется ей верной и также окажет ей помощь, можете дать от имени правительства Советского Союза положительный ответ.

2. Такой же утвердительный ответ можете дать и на другой вопрос Бенеша — поможет ли СССР Чехословакии, как член Лиги наций, на основании статей 16 и 17, если в случае нападения Германии Бенеш обратится в Совет Лиги наций с просьбой о применении упомянутых статей».

Таким образом, Советский Союз был готов помочь Чехословакии даже в том случае, если Франция отказалась бы от выполнения своих обязательств по договору. Тогда СССР действовал бы как член Лиги наций.

«В том, что Советский Союз, в случае необходимости, каким-либо путем окажет нам помощь, я не сомневался ни одного мгновения», — признал впоследствии Бенеш. Однако чехословацкое правительство предпочло принять мюнхенский диктат империалистических держав. Выступая за день до этого, лидер чехословацкой реакции Беран (председатель аграрной партии) заявил, что правительство отказалось от советской помощи потому, что не [203] желало выступать в глазах Европы как, «авангард большевизма».

Совершенное правительством Чехословакии в 1938 г. национальное предательство закрыло Советскому Союзу путь для оказания помощи ее народу. Наша страна смогла сделать это только в 1944 — 1945 гг.{*32}

Предательство в Пражском Граде

Несмотря на шантаж гитлеровцев и предательскую политику западных держав, Чехословакия могла избежать трагических последствий сентября 1938 г. Путь к этому указывала коммунистическая партия. Она призывала создать Народный фронт, способный разгромить внутреннюю реакцию, сплотить народ для обороны республики, опереться на помощь единственного верного союзника — СССР.

«Предложения, одобренные представителями правительств Англии и Франции в воскресенье на лондонском совещании, мы считаем для Чехословакии неприемлемыми и неосуществимыми, — говорил К. Готвальд в постоянном комитете парламента 19 сентября 1938 г. — ...То, что сейчас советуют из Лондона, по своим размерам нисколько не меньше того, чего можно было бы требовать от Чехословакии в случае проигранной войны... Независимость Чехословакии защищает тот, кто отвергает любое нарушение ее границ. Мы рассчитываем на то, что воля и решимость широких слоев народных масс Франции и Англии иные, чем у участников лондонского совещания. Мы знаем, что Советский Союз не будет колебаться в выполнении существующих договорных обязательств. Мы добровольно не дадим расчленить республику. Если на нас нападут, мы будем защищаться. Если мы будем защищаться, мы не будем одиноки»{82}.

Иные настроения господствовали в правящем лагере. Кредо крупных финансистов и промышленников, направлявших внутреннюю и внешнюю политику страны, можно выразить формулой, принадлежавшей перу одного из их идеологов — Крамаржу: «Если Европа и должна была разделиться на два лагеря, то на антибольшевистский и большевистский. Это в конечном счете важнее, чем вопрос о границах».

В германском фашизме чешская буржуазия видела главный оплот капитализма в Европе. Сделка с ним ценой тяжелых жертв собственного народа представлялась ей более привлекательной, чем борьба за независимость в союзе с СССР. [204]

Но как добиться такой сделки? В этом вопросе правящие «руги Чехословакии не были едины. Значительная, часть буржуазии опешила не упускать момента для отказа от ориентации на Францию и Англию и сближения с фашистскими державами. Перспектива соглашения с Германией привлекала их не только надеждой получить «теплое местечко» при новой политической структуре Европы, но и кое-что урвать от добычи после похода гитлеровцев на Восток. Подобные взгляды разделял и премьер Годжа.

Другой тактической линии придерживался президент и представляемая им группировка. Будучи видной фигурой в Лиге наций и располагая широкими связями, Бенеш прекрасно знал западноевропейскую политическую кухню. Он рассчитывал, что Чехословакия обеспечит себе лучшие условия соглашения с Германией, если будет следовать в фарватере западных держав и активно участвовать в осуществлении их планов сговора с Гитлером. Бенеш расценивал договор о взаимной помощи с СССР как выгодный козырь. В связи с этим стоит отметить «дальновидность», проявленную им в момент подписания договора с Советским Союзом. Тогда-то и была внесена поправка, о которой говорилось выше.

Исходным пунктом дипломатической игры Бенеша являлось твердое убеждение, что в будущей войне линия фронта пройдет по границе между капитализмом и социализмом. Поэтому при любых условиях Чехословакия должна находиться на стороне западных держав.

«Отношения Чехословакии с Россией, — пояснял Бенеш британскому посланнику Ньютону 18 мая 1938 г., — всегда были и будут второстепенным фактором, зависящим от позиции Франции и Англии. Нынешние связи ЧехословЖкии с Россией зависят исключительно от франко-русского договора, но если Западная Европа перестанет быть заинтересованной в России, Чехословакия тоже утратит интерес к ней. Его страна... всегда будет следовать за Западной Европой и будет связана с ней и никогда — с Восточной Европой».

Таким образом, чехословацкое правительство исключало возможность войны против Германии в союзе с СССР. Саму мысль о допуске советских войск на территорию Чехословакии для совместной обороны страны Бенеш считал «ослоумием».

Яркой иллюстрацией позиции Бенеша являются его закулисные маневры накануне англо-французских переговоров [205] в Лондоне 18 сентября. Предвидя требование о плебисците, он приготовил встречное предложение — решить вопрос путем прямой передачи некоторых районов гитлеровцам. Бенеш довольно откровенно намекнул английскому и французскому посланникам на возможность такого решения вопроса. Как пишет в мемуарах Бонне, это предложение вызвано опасением, что в случае предоставления судетским немцам права на самоопределение того же потребуют и другие национальные меньшинства. Еще более колоритно его «дипломатическое мастерство» выглядит в связи с миссией Яромира Нечаса. Как свидетельствуют французские источники, Бенеш был обеспокоен, правильно ли поняли его намек. 17 сентября он направил в Париж с конфиденциальным поручением министра здравоохранения Нечаса. Тот должен был вручить меморандум и карту. Бенеш отметил на ней красным карандашом районы, которые согласен передать Германии. Эмиссар Бенеша явился к Блюму, а тот немедленно переправил полученные документы Даладье.

Меморандум представлял собой несколько страниц отпечатанного на машинке текста без подписи и содержал приписку, сделанную Бенешем: «Я убедительно прошу Вас никогда не упоминать об этом плане публично, так как буду вынужден его опровергнуть. Не сообщайте об этом также Осускому, так как он будет возражать»{83}.

Из Парижа Нечас отправился в Лондон, где осуществил аналогичный демарш.

Англо-французские требования, сформулированные в ноте от 19 сентября, стали известны в Праге в 14 часов того же дня. «Новость поразила нас, как удар грома, — писал один из буржуазных корреспондентов. — Никто не хотел этому верить. Чехословаки не могли себе представить, чтобы подобное предложение, которое, учитывая его неизбежные последствия, означало прямую угрозу независимости Чехословакии, сделали те, кого они считали своими друзьями...»

Далеко за полночь, когда жители Праги с надеждой всматривались в освещенные окна Града, где заседало правительство, министры сквозь те же окна с глубоким беспокойством взирали на охваченный тревогой город, Как будет реагировать народ, узнав об англо-французских требованиях? Сумеет ли правительство удержаться у власти, если заявит о принятии ультиматума? Правители Чехословакии, подобно Чемберлену и Даладье, трепетали при мысли, что народ поднимется на защиту республики. Их страшила перспектива войны западных держав с фашистским рейхом и возможное крушение устоев буржуазной Европы.

В этих условиях исчезли грани между различными группировками в правящем стане. Наиболее изощренные деятели во главе с Бенешем продумали серию политических маневров и закулисных шагов, чтобы не допустить подобного развития событий и одновременно создать президенту и его сторонникам ореол «патриотов». Таким образом, чехословацкая реакция выступила как прямой соучастник заговора Англии, Франции и США против безопасности и самого существования народов Чехословакии, а также Польши и других стран Восточной и Юго-Восточной Европы.

В соответствии с разработанной тактикой чехословацкое правительство скрыло от народа содержание ноты.

«Широкая публика, — отмечает X. Рипка, дипломатический корреспондент газеты «Лидове Новини», — пока что была в неведении, чего требовали от нас западные державы, поскольку правительство опасалось сообщить всю правду. Пресса руководствовалась позицией ответственных политических деятелей и давала лишь поверхностную информацию о происходящем, намекая на неприемлемость лондонских требований».

Вечером 20 сентября министр иностранных дел Крофта передал английскому и французскому посланникам ответ чехословацкого правительства. Лондонские условия, заявило оно, выработаны без консультации с Прагой, их осуществление имело бы катастрофические последствия для Чехословакии и вообще для мира в Европе. Поэтому оно просит Англию и Францию пересмотреть их точку зрения. Со своей стороны чехословацкое правительство [207] предлагает разрешить вопрос на основе арбитражного соглашения 1925 г. между Чехословакией и Германией.

Телеграмму с ответом чехословацкого правительства на Кэ д'Орсе получили 20 сентября в 21.15. Когда ее положили на стол министру иностранных дел, его вызвали к телефону.

«Я только что направил вам ответ чехословацкого правительства, содержащий предложение применить арбитражный договор, — сообщил французский посланник де Лакруа из Праги. — Не рассматривайте ответ как окончательный. Председатель совета министров Чехословакии только что пригласил меня и сделал новое очень важное предложение. Его содержание сообщаю вам телеграммой, которую получите немедленно».

Вторая телеграмма де Лакруа поступила через 20 минут после первой. Там говорилось:

«Я был только что приглашен председателем совета министров. Пояснив, что говорит с согласия президента республики, он заявил: если сегодняшней же ночью я сообщу г-ну Бенешу, что в случае войны между Германией и Чехословакией из-за судетских немцев Франция в связи со своим обязательством в отношении Англии не выступит на помощь, президент, республики примет это заявление к сведению; председатель совета министров немедленно созовет кабинет, все члены которого уже согласны с президентом республики, что необходимо уступить...

Чешские руководители нуждаются в таком прикрытии для того, чтобы принять англо-французские предложения...»

Примерно в то же время конфиденциальное разъяснение получил и Форин оффис. Со ссылкой «а «еще более надежный источник» Ньютон сообщал: только что врученный ему чехословацким министром иностранных дел ответ не следует считать окончательным.

«Однако решение, — продолжал посланник, — должно быть навязано правительству, поскольку без такого давления многие его члены слишком связали себя, чтобы иметь возможность пойти на то, что они считают необходимым.

Если в среду{84} я предъявлю своего рода ультиматум президенту Бенешу, он и его правительство будут в состоянии склониться перед force majeure{85}. В этих целях могло бы быть сделано заявление, что правительство Чехословакии должно без оговорок и без дальнейшей отсрочки принять сделанные ему предложения, в противном случае правительство его величества не будет более проявлять интереса к судьбе страны. [208]

Насколько мне известно, мой французский коллега намерен направить в Париж телеграмму аналогичного содержания»{86}.

Оба посланника оказывали на правительство Чехословакии дальнейший нажим, требуя немедленной капитуляции. Всякое промедление, угрожали они, может положить предел терпению Гитлера. Узнав о намерении Праги урегулировать вопрос на основе арбитражного договора, де Лакруа по поручению Бонне заявил, что подобное предложение лишит возможности Чемберлана отправиться на переговоры с Гитлером, назначенные на 22 сентября. И тогда «фюрер» сам займется «арбитражем». Французский и британский дипломаты понимали заинтересованность их правительств получить предлог, который «оправдывал» бы занятую ими позицию в отношении Чехословакии. Поэтому можно предположить, что они изложили в своих телеграммах заявление Годжи в наиболее выгодной для Парижа и Лондона форме.

Западные державы не замедлили воспользоваться предоставленным им предлогом. Немалое влияние на Чемберлена оказали и тревожные телеграммы Гендерсона из Берлина. Он сообщал, что если Прага не капитулирует, то обстановка выйдет из-под контроля. Сразу же после получения ответа из Праги Галифакс направил в ночь на 21 сентября Ньютону предписание вместе с его французским коллегой осуществить новый демарш в отношении правительства Чехословакии. «Действуйте немедленно, независимо от времени суток», — говорится в его телеграмме.

В свою очередь Бенеш отвергал упреки и допускал, что оба посланника оказывали давление на Годжу и его окружение, «целиком поддававшееся угрозам». Сам Годжа отрицал приписывавшиеся ему заявления. Смысл беседы с де Лакруа объяснил желанием получить совершенно четкое заявление Франции о ее позиции. Эта версия не объясняет, почему аналогичное заявление он сделал посланнику Англии, которая не была связана с Чехословакией каким-либо договором.

Можно полагать, что если даже заявление Годжи в телеграммах де Лакруа и Ньютона изложены не вполне точно, смысл его полностью соответствовал позиции чехословацкого правительства, искавшего за спиной народа пути для капитуляции. [209]

Около 2 часов ночи оба посланника явились к Бенешу. Беседа длилась более часа. Де Лакруа прямо заявил: если начнется война, Франция «не примет в ней участия». Ньютон угрожал тем, что упорство Чехословакии вызовет немедленное нападение Германии.

В 5 часов утра состоялось новое заседание правительства в Пражском Граде. Излагая содержание сделанных посланниками заявлений, Годжа сказал:

«Как уже отмечалось, французский посланник совершенно прямо заявил, что в случае возникновения войны Франция не окажет нам помощь. При этом он подчеркнул, что только сделанные двумя государствами предложения могут предотвратить и действительно предотвратят нападение со стороны Германии. Он недвусмысленно указал, что Чехословакию, если она отклонит предложения и своим сопротивлением даст Гитлеру предлог для нападения, легко можно будет обвинить в провоцировании войны. Во всяком случае, французская помощь, по его мнению, будет недейственна. Английский посланник присоединился к этой точке зрения и заявил, что ответ Чехословакии не соответствует данной ситуации. Если мы будем настаивать на нашей точке зрения, утверждал он, это наверняка вызовет германское вторжение' в самое ближайшее время. Представители обоих правительств единодушно подчеркнули, что только сделанные ими предложения могут предотвратить нападение Германии».

21 сентября в 16.45 министр иностранных дел Крофта вручил представителям западных держав новый ответ чехословацкого правительства. Прага капитулировала.

Пытаясь оправдать в глазах народа совершенное предательство, правительство опубликовало заявление, где сослалось на ультимативный характер англо-французских требований. Кроме того, пражские капитулянты прибегли к злостной клевете на Советский Союз. Реакционная пропаганда предприняла недостойную попытку создать впечатление, что СССР якобы разделял ответственность за позорное решение, принятое чехословацким правительством.

В тот же день советский полпред в Чехословакии Александровский заявил решительный протест против этих инсинуаций.

Таким образом, англо-французский сговор при участии чехословацкой реакции открыл путь к Мюнхену{*33}. [210]

США — «незримый» участник Мюнхена

Незадолго до описываемых событий в Нью-Йорке была издана книга «Боится ли Америка? — Внешняя политика для Америки». Ее автор Л. Хартли, бывший сотрудник госдепартамента, с грубой бесцеремонностью изложил расчеты и надежды, вынашивавшиеся в наиболее агрессивных кругах американского крупного капитала в связи с приближением нового мирового конфликта.

«Мы можем легко создать для себя американскую империю, управляемую из Вашингтона, — писал он. — Мы имеем возможность в настоящее время... взять курс на подобную политику и подчинить все Западное полушарие американскому флагу. Активное и умелое использование нашей морской, экономической и потенциальной военной мощи даже позволит нам расширить наше господство за пределами полушария, пока Европа и Восточная Азия остаются раздробленными, для того, чтобы установить мировую американскую гегемонию и направить всемирное развитие по пути установления нашего мирового господства, основанного на американских долларах, линкорах и бомбардировщиках».

Практическую попытку завоевания мировой гегемонии американский империализм предпринял еще в период и непосредственно после первой мировой войны. Пресловутые «14 пунктов», предложенные президентом США Вильсоном в качестве основы для послевоенного урегулирования, явились первой официально выдвинутой американской финансовой олигархией программой «руководства миром». «Идеализированная демократическая республика Вильсона, — отмечал В. И. Ленин, — оказалась на деле формой самого бешеного империализма, самого бесстыдного угнетения и удушения слабых и малых народов»{87}.

Потерпев неудачу в осуществлении своих замыслов после первой мировой войны, империалистические круги США делали ставку на использование нового мирового пожара. Американской дипломатии поручалось решить две задачи. Во-первых, развитие событий должно быть направлено в такое русло, чтобы война привела к уничтожению или крайнему ослаблению СССР, разгрому революционного движения в Европе и национально-освободительного движения в колониальных странах, т. е. к упрочению капитализма в целом. Во-вторых, войну использовать [211] для сокрушения империалистических конкурентов, прежде всего Германии и Японии, а также подчинения остальных капиталистических государств.

Такие цели и тактические установки закономерно вели к тому, что США проводили еще более широко, чем Англия и Франция, мюнхенский курс в Европе и на Дальнем Востоке. Вместе с тем имелись и свои нюансы. Дипломатия США, содействуя сговору англо-французского блока с германо-итальянской «осью», стремилась взять намечавшуюся сделку под свой контроль и не допустить сепаратного соглашения между Англией и Германией в ущерб американским интересам.

На Дальнем Востоке США вместе с Англией поощряли японскую агрессию. 7 июля 1937 г., спровоцировав «инцидент» на мосту Лугоуцяо (близ Пекина), Япония вторглась в Северный Китай. Несмотря на то, что это представляло серьезную угрозу англо-американским империалистическим интересам, США и Англия не предприняли мер для отпора агрессору и оказания помощи китайскому народу. Более того, они поддерживали Японию, поставляя ей дефицитное стратегическое сырье (прежде всего нефть и металл), без ввоза которого Япония не могла бы вести длительной войны. И хотя политика «нейтралитета» подвергалась критике со стороны прогрессивных кругов США, официальный курс американского правительства, — независимо от той борьбы, которая шла в правящем лагере по вопросам тактики, — способствовал развертыванию агрессии как в Европе, так и на Дальнем Востоке.

Насколько близка была к замыслам дипломатии США идея сговора, осуществленного несколько позже в Мюнхене, свидетельствует, в частности, письмо посла США в Париже Буллита, направленное Рузвельту в майские дни 1938 г.

«Как я считаю, наступила бы величайшая трагедия, если бы Франция в целях оказания помощи Чехословакии предприняла наступление на «линию Зигфрида»... Уничтожение всего молодого поколения Франции стало бы неизбежным, и все французские города были бы сровнены с землей немецкими самолетами. Даже при таких условиях французы выстояли бы, и война затянулась бы, втягивая в себя Англию, да и всю Европу. Результат может быть единственным: полное разрушение Западной Европы и большевизм от одного конца континента до другого.

...Я думаю, что в момент, корда угроза германского вторжения [212] в Чехословакию уже станет явной, Вам следовало бы предпринять следующее.

Пригласить в Белый дом послов Англии, Франции, Германии и Италии. Просить их передать Чемберлену, Даладье, Гитлеру и Муссолини Ваше настоятельное предложение срочно направить в Гаагу представителей с целью попытаться найти путь для мирного урегулирования конфликта между Германией и Чехословакией. Прибавьте: если четыре правительства сочтут желательным, в их работе примет участие и представитель Соединенных Штатов. Вам следует также обратиться с личным призывом в таком смысле: Вы можете лучше, чем кто-нибудь другой, использовать тот факт, что мы являемся выходцами всех наций Европы, а наша цивилизация — результат слияния всех цивилизаций Европы... что мы не можем спокойно наблюдать приближение конца европейской цивилизации и не предпринять последней попытки предотвратить ее уничтожение...

После общей беседы с четырьмя послами Вы могли бы для усиления предпринятой акции побеседовать с каждым в отдельности, подчеркнув германскому послу тот факт, что Франция будет воевать и Англия тоже станет воевать, что война в Европе может окончиться только установлением большевизма от одного конца континента до другого, что предложенная Вами конференция оставит большевиков за болотами, которые отделяют Советский Союз от Европы и которые представляют подлинные восточные границы Европы. Я думаю, что даже Гитлер при таких условиях примет Ваше предложение.

Конференция в Гааге должна будет, по-видимому, рекомендовать провести в Чехословакии плебисцит для выявления точки зрения различных национальностей, населяющих эту страну. Если чехи откажутся от такого плебисцита, Франция получит спасительный выход из отчаянной моральной дилеммы, которая перед ней стоит, и будет предотвращена всеобщая война в Европе.

Вас или то лицо, которое будет Вас представлять в Гааге, обвинят в том, что предаете малую страну, чтобы обеспечить Гитлеру еще один успех. Я без раздумий согласился бы принять на себя этот упрек, и полагаю, что Вы тоже, если таким образом может быть предотвращена европейская война».

Интересны соображения Буллита относительно тактики американской дипломатии при осуществлении его плана.

«Как я полагаю, было бы фатальным, если бы Вы сообщили о Ваших намерениях другим правительствам, в том числе и английскому. Те сразу же ослабили бы свои усилия по примирению чехов и немцев, поскольку почувствовали бы, что наконец-то им удалось втянуть Соединенные Штаты в политические проблемы Европы. Кроме того, они доверительно сообщили бы об этом своим европейским друзьям и тогда Вы наверняка могли бы рассчитывать на отказ Гитлера и Муссолини».

Содержание письма, тон, акценты, откровенный язык Буллита, находившегося в близких отношениях с президентом, раскрывают подлинное лицо американской дипломатии кануна второй мировой войны. Ненависть [213] к стране социализма, страх перед революцией, которая сокрушит устои буржуазной Европы, — вот что таилось за призывами США к «сохранению мира». Это был «мир», в котором фашистским державам предоставлялись жандармские функции, «мир», в основе которого лежал замысел объединить Западную Европу против СССР. Буллит выдвинул идею империалистического сговора, мало отличающуюся от сделки, которая позже состоялась в Мюнхене. Как реагировал Белый дом на его предложение? Американские издатели документов указывают, что ответ на письмо Буллита в архивах госдепартамента «не обнаружен». Но ответ на поставленный вопрос можно найти в конкретных делах дипломатии Вашингтона.

Как известно, в период чехословацкого кризиса американская дипломатия прилагала усилия, чтобы сохранить «незапятнанным» ореол США как «беспристрастного» арбитра. Это подтверждает П. Моффат, возглавлявший тогда европейский отдел госдепартамента.

«Англичане и французы, — пишет он в своем дневнике, — делают все возможное, чтобы заставить нас выступить, и с тем, чтобы разделить ответственность за продажу (Чехословакии. — Авт.), но в этом отношении я считаю их надежды напрасными».

Интересно сопоставить данную запись и беседу того же Моффата с чехословацким поверенным в делах 20 сентября 1938 г., когда Праге вручили англо-французский ультиматум.

«Сегодня в середине дня ко мне зашел чехословацкий поверенный в делах, — писал Моффат в отчете. — Он настоятельно просил, чтобы президент или государственный секретарь выступили с каким-нибудь заявлением в отношении Чехословакии в трудный для нее час».

Одновременно госдепартамент посетил министр Шлехта и тоже просил, чтобы в последнюю минуту было сделано какое-либо заявление, которое устранило бы у чехов чувство, что их покинули все друзья. Представители Чехословакии получили черствый и циничный ответ. Моффат заявил:

«...трудно сказать что-либо, что не было бы в настоящий момент истолковано как совет какой-либо из стран воевать или нет и что мы не желаем брать на себя ответственность высказывать в прямой или косвенной форме какие-либо советы».

Так вашингтонские политики, прикрываясь формулой «непричастности» к событиям в Европе, фактически помогали [214] Чемберлену и Даладье поставить Чехословакию на колени. Хорошо понимая антисоветскую направленность замыслов Англии и Франции, США полностью поддерживали этот путь. В ходе одной из бесед, пишет германский посол в Лондоне Дирксен, посол Кеннеди неоднократно высказывал убеждение, что в экономическом отношении Германия должна иметь свободу рук на Востоке и на Юго-Востоке.

«Посол Соединенных Штатов в Лондоне Джозеф Кеннеди последовательно и безоговорочно поддерживал и защищал чемберленовскую политику умиротворения, — отмечает Бенеш в своих мемуарах. — Чемберлен неоднократно опирался на его поддержку... Посол Соединенных Штатов в Париже Уильям Буллит вначале хотя и не высказывался столь открыто, как Кеннеди, за политику умиротворения, развернул, однако, в этом направлении активную деятельность. Его отношение к нам во время сентябрьского кризиса 1938 г. было целиком отрицательным, и он этого не скрывал. Даладье неоднократно указывал, что проводимая им политика умиротворения находилась в соответствии с позицией самих Соединенных Штатов».

Роль США как вдохновителя и организатора сговора империалистов особенно проявилась в дни «военной тревоги», охватившей Западную Европу накануне конференции в Мюнхене.

Вторая встреча Чемберлена с Гитлером 22 — 23 сентября в Годесберге закончилась неожиданным образом. Чемберлен явился на берег Рейна, сознавая, что «хорошо поработал» и обеспечил капитуляцию Чехословакии. Не без гордости он сообщил Гитлеру об удовлетворении его требований. Казалось, наступил желанный для премьера миг, когда можно договориться с «фюрером» о главном: направить динамизм третьего рейха на Восток.

Гитлер выслушал подробное изложение лондонского плана передачи Германии пограничных районов Чехословакии. Наступила пауза. А затем «фюрер» вдруг заявил: предложение Чемберлена, «к сожалению», уже не устраивает, поскольку должны быть удовлетворены также территориальные притязания к Чехословакии со стороны Польши и Венгрии. Он потребовал, чтобы новая граница была установлена немедленно и чтобы в передаваемые районы тотчас же могли войти германские войска.

Чемберлен оказался в трудном положении. Новые требования Гитлера неизбежно вызовут бурю возмущения [215] как в Англии, так и во Франции. И он тщетно пытался растолковать, что «фюрер» получит все, но надо сделать это в более «пристойной» форме. Премьер даже просил Гитлера помочь ему получить поддержку на Британских островах. Но тот оставался непреклонным. Решающим фактором, заявил он, является быстрота. Поэтому его план лучше.

На следующий день Гитлер изложил свои требования письменно и приложил карту. В их основу были положены условия капитуляции, заблаговременно подготовленные германским генштабом для Чехословакии. Эвакуация передаваемых Германии районов должна начаться 26 сентября в 8 часов утра и закончиться (включая отвод войск, ликвидацию пограничных постов и вывод полицейских формирований) к 8 часам утра 28 сентября.

— Это ультиматум! — воскликнул Чемберлен, ознакомившись с текстом.

— Нет, не ультиматум. Это меморандум, — возразил Гитлер, указывая на заголовок документа.

— Но я не могу взять на себя передачу данного документа чехам, — заявил английский премьер. — Содержание, а более того сам тон вызовут всеобщее негодование, и он будет с возмущением отвергнут общественным мнением даже в нейтральных государствах!

И все же «честный маклер» снова взялся довести «меморандум» до сведения чехословацкого правительства. Гитлер пошел на единственную «уступку»: срок эвакуации продлил до 1 октября. Задержавшись далеко за полночь, Гитлер и Чемберлен беседовали с глазу на глаз. Только личный переводчик «фюрера» П. Шмидт был свидетелем этой части переговоров. Позже он отметил в своих мемуарах, что Гитлер «сердечно» поблагодарил Чемберлена за его усилия по «спасению мира» и заверил в своем давнем стремлении к дружбе с Англией. «Между нами нет никаких противоречий, — утверждал он, — мы не будем вмешиваться в ваши дела вне Европы, а вы можете, ничего не опасаясь, предоставить нам свободу рук в Центральной и Юго-Восточной Европе». Шмидт не упоминает о каких-либо возражениях Чемберлена против такого плана. Утром 24 сентября английский премьер вылетел на родину.

Легко представить отчаяние мюнхенцев в Лондоне [216] и Париже, когда те узнали о годесбергском меморандуме Гитлера. Они не возражали против требований как таковых, но форма, в какой он высказал их, была совершенно неприемлемой.

В последующие дни Западную Европу охватила «военная тревога». В ночь на 24 сентября афиши, расклеенные на зданиях мэрий во Франции, объявили о призыве под ружье резервистов. Париж сразу преобразился: наскоро создавались бомбоубежища, на людных площадях появились зенитные орудия. В боевую готовность был приведен английский флот. В парках Лондона рыли траншеи, общественные здания обкладывали мешками с песком, населению раздали противогазы.

Позже стало известно, что это был лишь спектакль, рассчитанный на общественное мнение. В действительности же под видом спасения мира осуществлялась давно подготовляемая позорная сделка с Гитлером.

Тем временем послы США, аккредитованные в западноевропейских столицах, направляли в Вашингтон телеграммы одна тревожнее другой. Буллит писал из Парижа, что в случае вторжения немецких войск в Чехословакию французский парламент немедленно выскажется за объявление войны Германии. Желательно, чтобы президент обратился с предложением созвать конференцию в Гааге (разумеется, без участия Советского Союза).

Вильсон сообщал 25 сентября о своей беседе с британским коллегой в Берлине: «Гендерсон глубоко обеспокоен растущей в Англии оппозицией по отношению к Чемберлену... Он настойчиво убеждал меня сделать все, что в моих силах, и привлечь ваше внимание к такому факту: падение Чемберлена означало бы войну, и любое публичное выражение поддержки его целей в столь неопределенный час значительно укрепило бы его положение в его борьбе за сохранение мира в Европе».

Чтобы спасти Европу от угрозы «социального хаоса», Вашингтон поспешил на выручку англо-французским мюнхенцам. В ночь на 26 сентября президент США обратился с личным посланием к Гитлеру, призывая его не прерывать переговоров для достижения «мирного, справедливого и конструктивного» решения спорных вопросов. Главный аргумент сводился к следующему: «экономическая система каждой из стран, вовлеченных в войну, неизбежно будет потрясена. Социальная структура [217] каждой вовлеченной в войну страны может полностью рухнуть». Для оценки демарша американской дипломатии следует учесть, что «переговоры» проходили в обстановке неслыханного давления западных держав на Чехословакию и в этих условиях их продолжение должно было закончиться лишь капитуляцией Праги. Обращение было на руку Чемберлену и Даладье. Призыв к «переговорам» они могли использовать для «оправдания» своей новой капитуляции перед фашизмом. Что касается прессы США, то она поспешила изобразить предпринятый Белым домом шаг как выступление в защиту мира.

27 сентября президент США обратился с новым посланием к Гитлеру, где опять уговаривал его не прерывать переговоров. Он подсказывал идею созвать конференцию заинтересованных стран в каком-либо нейтральном месте Европы. В том же направлении активно действовала и английская дипломатия. При поддержке Муссолини западные державы добились снисходительного согласия «фюрера» на созыв 29 сентября конференции в Мюнхене.{*34}

«Мир для нашего поколения»

…Гитлер сидел на диване, хмуро глядя куда-то поверх карниза, и от нетерпения сжимал и разжимал кулаки. Весь его вид выражал крайнее недовольство. Временами «фюрер» вскакивал и нервно шагал из угла в угол. Потом снова садился, теребя цепочку часов.

В другом конце зала за низким столиком Чемберлен и Даладье вместе с представителями германского МИД отрабатывали текст соглашения. Парламентская закалка избавляла их от чувства стыда. Но дело было грязным, и они с подчеркнутой деловитостью спешили его закончить. Засунув руки в карманы, прохаживался Муссолини. Иногда он менторским тоном подсказывал редакцию обсуждаемого пункта, а затем с напускной важностью вновь шагал вдоль стен, украшенных нацистскими знаменами.

Помимо «большой четверки» в зале находились Риббентроп, Чиано, генеральный секретарь французского МИД А. Леже, прибывшие из Берлина послы Н. Ген-дерсон, Франсуа-Понсе, Аттолико (Италия), личный переводчик Гитлера П. Шмидт и многие другие. Разбившись на группки, они оживленно беседовали. А за [218] дверьми томилась в ожидании чехословацкая делегация...

Так проходила заключительная часть конференции в «Фюрерхаузе» (Мюнхен) 29 сентября 1938 г.

Согласившись на созыв конференции, Гитлер с первых же минут дал почувствовать Чемберлену и Даладье унизительность их положения. Он поручил Риббентропу и его чиновникам встречать двух премьеров на аэродроме, а сам выехал в Куфштейн, лежащий между Бреннер-ским перевалом и Мюнхеном, для встречи Муссолини. Гитлер пригласил «дуче» с Чиано в свой вагой и прочел им пространную лекцию о военной обстановке в Европе. Водя пальцем по разложенным на столе картам Чехословакии и Германии, Гитлер с жаром объяснял опешившему Муссолини, как выглядел бы вооруженный конфликт между западными державами, с одной стороны, и фашистской «осью», с другой. «Западный вал» неприступен, утверждал он. Чехословакию надо ликвидировать, поскольку она связывает руки для борьбы против Франции. Если западные державы рискнут объявить войну, то будут разбиты прежде, чем успеют начать мобилизацию. Желательно, чтобы это произошло, пока «дуче» и он еще молоды и полны сил...

Муссолини без энтузиазма выслушивал разглагольствования «фюрера». Накануне Мюнхена «дуче», по остроумному замечанию одного английского исследователя, был подобен собаке, которая одновременно и лаяла, и виляла хвостом, еще не зная, «какой конец» больше пригодится. На уступчивости западных держав Муссолини не прочь был заработать политический капитал и в шумных выступлениях подчеркивал единство Италии с третьим рейхом. Вместе с тем он прекрасно знал, что Италия не готова к серьезной войне, и поэтому весьма опасался вооруженного столкновения с «западными демократиями».

Назначенная на 11 утра конференция открылась лишь к 13 часам. Гитлер находился в воинственном настроении, зная, что английский и французский премьеры преисполнены желания «сотрудничать» с ним. Муссолини стал как бы посредником между сторонами.

«Из всех конференций, — пишет очевидец, английский дипломат Киркпатрик, — мюнхенская конференция была особенно плохо организована. Не было ни председателя, ни повестки дня, ни [219] согласованной процедуры. Временами все четыре представителя говорили сразу, временами заседание разбивалось на островки отдельных разговоров. По мере того, как день истекал и приближалась ночь, все больше людей появлялось в зале, и она наконец стала походить на зал ожидания на станции Ватерлоо.,. Послы бегали в машбюро с проектами и контрпроектами. Телефонная связь внутри здания из-за плохой подготовки вышла из строя, и делегации считали, что скорее было передать какое-либо поручение своему штату в гостиницах, послав туда автомашину, чем пытаться связаться по телефону. И наконец, в момент подписания соглашения обнаружилось, что в роскошной чернильнице отсутствовали чернила».

Но сама сделка была подготовлена заранее, и поэтому ни споров, ни дискуссий в Мюнхене не возникло. При открытии заседания Гитлер заявил, что принял решение при любых обстоятельствах 1 октября ввести войска в Судетскую область. Возражений не последовало. Как отмечает Шмидт, на конференции господствовала атмосфера «всеобщего согласия».

Чемберлен задал несколько вопросов, связанных с передачей Судет:

— Сможет ли чешское население, которое будет перемещено во внутренние районы Чехословакии, увести с собой скот?

— Наше время слишком дорого, чтобы заниматься такой ерундой! — возмутился Гитлер. Британский премьер промолчал.

Муссолини предложил свой проект. Он представил документ, текст которого накануне вечером ему продиктовали из Берлина. Ознакомившись с проектом, Чемберлен и Даладье рассыпались в комплиментах итальянскому диктатору. Как заявил французский премьер, документ отличается «объективностью и реализмом». Английский коллега добавил, что сам хотел предложить именно такой же проект. После этого оставалось лишь согласовать «детали».

«Итальянский проект» предусматривал завершение передачи Судет к 10 октября. Чемберлен предложил получить у чехов подтверждение этого срока. Его поддержал Даладье, который подчеркнул, что «ни в коем случае не допустит каких-либо проволочек в этом вопросе» со стороны Праги. Тем самым премьеры деликатно намекали: не пригласить ли представителей Чехословакии? Гитлер решительно воспротивился этому. Все же Чемберлен добился «уступки»: посланнику Чехословакии Мастны [220] и сопровождавшему его сотруднику МИД Масаржику разрешили прибыть в «Фюрерхауз» и ждать за дверьми. Только в 19 часов X. Вильсон пригласил Мастны и в общих чертах изложил принятый премьерами план. Решительные возражения чехословацкого представителя оставались без внимания.

«Если вы этого не примете, — заявил английский эксперт Гуэткин, — то будете улаживать ваши дела с Германией в полном одиночестве. Может быть, французы будут выражаться более любезным языком, но заверяю вас, что они разделяют нашу точку зрения. Они в свою очередь отстранятся...»

В окончательной редакции соглашение было подписано уже за полночь. Гитлер получил то, чего добивался. Чехословакия лишалась своих укреплений и наиболее развитых в промышленном отношении районов, ее транспортная сеть разрушалась. Страна переставала быть жизнеспособным организмом. В результате передачи пограничных районов Германии, северная и южная границы оказались настолько сближенными, что гитлеровским войскам пришлось несколько отодвинуть назад артиллерийские батареи во избежание опасности ударить по своим. Подписав документ, Гитлер и Муссолини покинули зал заседаний, предоставив Чемберлену и Даладье выполнить непривлекательную миссию — ознакомить с ним представителей Чехословакии.

«В 1.30 ночи нас повели в зал конференции, — записал Масаржик в отчете о поездке в Мюнхен. — ...Атмосфера была угнетающая... Г-н Чемберлен дал г-ну Мастны для прочтения текст соглашения...

Пока г-н Мастны говорил с Чемберленом о менее значительных вопросах (Чемберлен при этом непрерывно зевал и не обнаруживал никаких признаков смущения), я спросил гг. Даладье и Леже, ожидают ли от нашего правительства какой-либо декларации или ответа на предложенное нам соглашение. Г-н Даладье, который явно находился в состоянии растерянности, ничего не отвечал; г-н Леже ответил, что четыре государственных мужа не располагают большим количеством времени, и определенно заявил, что никакого ответа они не ждут...

Нам было объяснено довольно грубым образом и притом французом, что это приговор без права апелляции и без возможности внести в него исправления».

Когда представители Чехословакии молча удалились, в зал снова вошли Гитлер и Муссолини. «Четыре государственных мужа», прежде чем расстаться, обменялись рукопожатиями. Чемберлен вдруг преобразился, от усталости не осталось и следа. [221]

— Ваше превосходительство, прежде чем покинуть Мюнхен, я хотел бы еще раз побеседовать с вами.

«Фюрер» удивлен. Затем на его лице появляется снисходительная улыбка. Он согласен принять завтра среди дня.

Конференция закончилась. На площади выстроена рота почетного караула. Зазвучала дробь барабанов. Откормленные эсэсовцы в белых перчатках, словно в насмешку, салютуют английскому и французскому премьерам. Те прячут руки в карманы и поспешно садятся в машины. Предательство свершилось...

На аэродроме в Лондоне Чемберлен, появившись на трапе самолета, помахал перед собравшимися зажатой в руке бумажкой.

— Это — мир для нашего поколения! Пресловутая бумажка содержала лишь полстраницы текста:

«Мы продолжили сегодня нашу беседу и единодушно пришли к убеждению, что вопрос германо-английских отношений имеет первостепенное значение для обеих стран и для Европы. Мы рассматриваем подписанное накануне вечером соглашение и германо-английское морское соглашение как символ желания наших обоих народов никогда более не вести войну друг против друга. Мы полны решимости рассматривать и другие вопросы, касающиеся наших обеих стран, при помощи консультаций и стремиться в дальнейшем устранять какие бы то ни было поводы к разногласиям, чтобы таким образом содействовать обеспечению мира в Европе».

Под документом стояли подписи:

«Адольф Гитлер. Невиль Чемберлен».

Таким был венец «плана Z». Встретившись с Гитлером после подписания мюнхенского соглашения, Чемберлен получил наконец то, чего добивался, — пакт о ненападении с Германией.

В декабре 1938 г. аналогичное соглашение заключили Франция и Германия. Англо-французские мюнхенцы рассчитывали, что они обезопасили интересы империалистов своих стран и открыли Гитлеру ворота для «похода на Восток».

«...Немцам отдали районы Чехословакии, — говорится в докладе ЦК ВКП(б) на XVIII съезде партии, — как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом...»{*35}